Новое время: промышленная революция и Эпоха Просвещения
Переход от Средних веков к Новому времени начался с технологической революции. Дело в том, что количество продукции, которое мог произвести средневековый мастер со своими подмастерьями в единицу времени, было ограничено. Можно было наращивать количество мастеров, но это упиралось в количественный рост населения городов. Была и ещё одна беда: изготовление ремесленных изделий требовало большого количества ручного труда мастера, а ручной труд что тогда, что сейчас стоит дорого. Да и чтобы дорасти до звания «мастер», нужно было потратить большое количество времени, энергии и энтропии, что также закладывалась в себестоимость производимой продукции. В пересчёте на современные деньги, в Средние века ручной труд был очень дорог, поскольку продукты питания и амортизация орудий труда, дома и одежды стоили каких-то немыслимых денег!
Однако выход был найден: количество изменений в сфере производства средств производства, а также общее развитие науки и инженерной мысли, в определённый момент дали на выходе машины, способные производить продукты ремесленного труда и не требующие длительного периода обучения человека-оператора для управления этим процессом. В самом начале такой машиной, заложившей основы для первой промышленной революции, стал обычной прядильный станок, запатентованный в 1769 году и работавший на энергии падающей сверху воды. Почти что гидроэлектростанция, но только для выработки хлопчатобумажной ткани вместо электричества! Очень быстро выяснилось, что машинное производство тканей, кроме скорости, даёт ещё одно преимущество перед тканями, сделанными вручную – гарантированный стандартный уровень качества исходящей продукции. Если уровень качества конечного продукта производства варьировался от мастера к мастеру, то машина выдавала одинаковый по качеству товар. Кроме того, машинное полотно оказалось значительно ниже по себестоимости и гарантировало сверхприбыли при продаже на рынке. Иными словами, центр максимальной прибавочной стоимости сместился от традиционного земледелия и скотоводства, царивших во времена Древнего мира и Средних веков, к производству промышленных товаров. А где максимальная прибавочная стоимость, туда и идут инвестиции.
Поскольку требования к уровню подготовки белковых систем управления ткацкими станками был минимальным, то появились первые предприниматели, которые создавали прообразы фабрик – работные дома, а в качестве рабочих ставили к станкам беспризорных детей, бездомных и сбежавших от своих феодалов крестьян – эта рабочая сила стоила дешевле всего. Ведь уменьшая себестоимость рабочей силы, можно увеличить прибыль акционеров-инвесторов.
Вслед за хлопком в прядильные машины пошла шерсть, и тут быстро выяснилось, что при существующих закупочных ценах на шерсть британские феодалы-аристократы-землевладельцы получали большую прибыль с единицы площади с помощью выращивания и стрижки овец, чем при использовании традиционного земледелия. Тогда аристократы прибегли к методам насильственного вытеснения крестьян с феодальных земель, впоследствии названную «огораживанием», а также дали крестьянам возможность получить «свободу» от феодальной зависимости – лишь бы они покинули землю и дали возможность пасти овец! В тот момент в народе ходила шутка про то, что «овцы съели людей», и в этой шутке была лишь доля шутки. Согнанные с земли крестьяне пошли пополнять ряды тружеников работных домов, что лишь увеличило кумулятивные прибыли предпринимателей, зарабатывающих деньги на промышленном производстве.
Эти процессы шли по всей Европе: мануфактурное, промышленное производство начало вытеснять полукустарное ремесленное, старые гильдии и цеха затрещали по швам, не выдерживая ценовой конкуренции с товарами, произведёнными машинами под управлением малоквалифицированной рабочей силы. Разумеется, что кустари-ремесленники были недовольны —кроме как прясть ткань, которую больше никто не покупал, эти люди не умели ничего. В Британии возникло движение луддитов, основу которого составляли разорившиеся ремесленники-ткачи, которые начали громить работные дома и мануфактуры, уничтожать машины. Однако поскольку феодалы и государство имели с промышленного производства хорошие деньги, то очень быстро на подавление народного восстания против машин были выдвинуты части регулярной британской армии, которые вступили в бои с противниками станков и, вполне естественно, победили, а за умышленную порчу производственных механизмов в Британии ввели смертную казнь через повешение.
Массовое производство товаров потребовало массовых же рынков сбыта для этих товаров. Уже очень скоро выяснилось, что лучший способ обеспечить себе рынок сбыта – это собственная армия, контролирующая рынок сбыта. А лучший способ получить сырьё для производства товаров – это собственная армия, контролирующая места добычи сырья. Так европейские страны стали захватывать всё больше и больше колоний по всему миру. Большая часть Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока, Африки, Тихоокеанского региона оказались поделены между европейскими странами, несколько колоний досталось США. Так началась эпоха колониальных захватов, в процессе которых европейские христиане, в числе прочих, вторглись и на земли, которые мусульмане уже давно считали своими по праву того, что в своё время совершенно честно их завоевали и исламизировали. Мусульманам были нанесены тяжёлые военные поражения. Ислам, пребывавший в стагнации, получил страшный, болезненный удар по самолюбию: христиане, люди второго сорта, которых Аллах должен передать в руки мусульман для «правоверного» управления, просто не могли победить мусульман, если бы на то не была воля Аллаха! В результате небольшая, но социально значимая часть мусульман пришла к выводу, что Аллах отвернулся от них, потому что они отошли от «правильного», «чистого» ислама и погрязли в неправильных интерпретациях священных текстов, неверии и нечестивом поведении. Эти люди совершили исламскую Реформу на тех же самых принципах, что были использованы при Реформе христианства в Европе: возврат к корням, прямые трактовки изначальных священных текстов. Вот только если в изначальном христианстве деятели Реформации нашли воззвания к добру, миру, любви и братству, отказу от церковников как посредников при обращении к Высшей Силе, то мусульмане увидели в Коране и Сунне призывы к убийствам, грабежам, войне с немусульманами, ненависти к инакомыслящим и прямому внесудебному насилию. Именно под эти знамёна и встали ревнители «правильной» веры, названные впоследствии «салафитами». Мир «истинного» ислама вышел из спячки в плохом расположении духа, уязвлённый в своей гордыне и готовый драться насмерть, убивая всех безбожников-атеистов, неверных и несогласных…
Уже очень скоро европейские предприниматели-промышленники стали не менее, а то и более богатыми, чем старая наследственная аристократия, но при этом, поскольку они являлись всё теми же «простолюдинами» в глазах аристократов, социальный лифт для становления в качестве новой элиты был для них заблокирован практически намертво. Основной причиной такого отношения было то, что европейская аристократия была наследственным военным сословием, а новые элиты были не только не наследственными, но и даже не военными. Промышленники не могли выстроить законодательную базу государства так, чтобы защитить свои инвестиции от произвола чиновников и аристократов; не могли выстроить систему логистики и землеотведения под мануфактуры наиболее оптимальным для себя образом. В результате социальный класс промышленников стал складываться в политический класс промышленной буржуазии, поскольку имел единую политическую платформу требований к власти, представленной наследственной аристократией и деятелям церкви. В некоторых странах, чтобы стравить пар недовольства буржуазии, было решено продавать аристократические звания тем, кто может их купить, читай – промышленникам и предпринимателям, но «старая», наследственная аристократия всё равно смотрела на «новообращённых» как на недостойных себя выскочек «из грязи в князи».
Второй и, как я лично считаю, основной инновацией Первой промышленной революции стало изобретение господином Уайтом паровой машины в 1775 году. В этот момент человечество стало использовать в целях производства материальных благ не только ту солнечную энергию и энтропию, что сумело запасти в виде дров, падающей воды, ветра и мускульной силы живых существ, но и ту, что запасла сама планета Земля на протяжении миллионов лет в виде горючих полезных ископаемых. Это подняло энерговооружённость промышленного производства на невероятную для Средних веков высоту, а также позволило создать первые паровозы и самоходные экипажи, ставшие прообразом автомобилей. Правда, самоходными они были лишь на небольшие расстояния. Но вот паровозы стали чрезвычайно полезными, поскольку давали очень недорогую по уровню себестоимости наземную логистику, способную соревноваться по эффективности и цене с логистикой по воде, которая была самой дешёвой ещё со времён Древнего мира.
Так окончательно формируется новая экономическая система аккумулирования и консервации энергии и энтропии, полученной от Солнца и названной «промышленным капитализмом» – эксплуатация инвестируемого товар-эквивалента, именуемого зачастую «капиталом», вкладываемого в промышленное производство, как основной способ получения максимальной валовой прибавочной стоимости. Новая экономическая система вырастила новый социальный класс промышленно-производственной элиты, которая стала называться «буржуазией».
На волне становления промышленной буржуазии в качестве новой мировой элиты вышеозначенная буржуазия поднимает бунт против аристократов и церковников, правда, пока что интеллектуальный. Видный мыслитель эпохи Просвещения, Джон Локк, объединяя идеи предшественников, высказывает тезисы о том, что власть должна быть разделена на независимые ветви, у человека существуют неотъемлемые права в виде права на собственность и права на свободу, государство должно служить человеку и защищать его права, свобода и равенство в распоряжении собственностью есть естественное право каждого человека, люди имеют право на демократическое восстание против тирании. Джон Локк стал основоположником того, что впоследствии назовут «либерализм» – идеологический бунт новообразованного класса буржуазии против власти наследственной аристократии и христианской церкви. Как и любой бунт, либерализм – это «концепция наоборот» от тех, что царили в средневековье, прямо как поётся в известной песне: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…».
Эпоха Просвещения характеризуется интеллектуальным, идеологическим бунтом против всего того, что лежало в фундаменте средневекового общества – сословной аристократии и власти церкви. Старое общество предполагало предопределённость судьбы человека по факту касты, из которой происходили его родители, ибо, как мы помним, это было связано с заблокированными социальными лифтами средневекового общества: рождённый в аристократической семье будет аристократом и землевладельцем, возможно, офицером в армии; рождённый в семье ремесленника будет ремесленником; рождённый в крестьянской семье будет пахать землю и доить коров; один человек не имеет значения, важен лишь коллектив, община. Идеологи Просвещения выдвинули контртезис: каждый человек рождается «белым листом бумаги», «tabula rasa», и потому нет никакого предопределения в социальной группе либо роде занятий, которую каждая отдельная личность можно себе выбрать. Если воспитать человека аристократом, то он будет аристократом; если воспитать учёным, то будет учёным; а если воспитать предпринимателем, то будет такой человек строить фабрики и производить лампочки накаливания. Многие мыслители того времени полагали, что люди изначально хорошие, тянутся к добру и свету, но лишь плохое воспитание в детстве и психологические травмы мешают ему проявить всё то лучшее, что есть в нём. Коллектив в рамках либерального подхода замещается индивидуализмом, характеризующимся изначально более высокой значимостью отдельной личности по отношению к коллективу. Естественно также, что деятели Просвещения восставали против церкви, выдвигая науку, которая к тому моменту уже вполне оформилась примерно в том виде, как мы её знаем сейчас, как основной инструмент познания мира и, главное, воздействия на него в целях ускорения и увеличения эффективности аккумуляции и консервирования энергии и энтропии человечеством в виде материальных ценностей. Современная наука, разумеется, давно уже доказала полную несостоятельность как гипотезы «tabula rasa», так и предположение об изначальной «хорошести» человека, мы поговорим об этом детальнее в главе о Новейшем времени.
Составной частью Просвещения стал также светский гуманизм, который базируется на двух идеях, перешедших из иудаизма в христианство:
1. «То, что ненавистно тебе, не делай другому» (идея рабби Гиллеля, еврейского законоучителя, жившего в I веке до н.э.).
2. «Возлюби ближнего своего, как самого себя» (идея рабби Акивы, еврейского законоучителя, жившего в I—II веке н.э.).
И если евреи понимали ближнего как свою семью, родственников, друзей, народ, причём именно в такой последовательности; христиане понимали ближнего как своего брата и сестру во Христе, то гуманисты понимали ближнего как каждого человека на Земле, провозглашая человека, его право на счастье, развитие и проявление своих положительных способностей наивысшей ценностью, в противовес церкви, которая считала наивысшей ценностью Высшую Силу этого мира, а также преданное служение ей.
Но была одна страна в мире, где никакого идеологического бунта против старой наследственной аристократии и церковников не было – это США, отцы-основатели и первые президенты которой последовательно выстраивали своё государство по принципу «Второго Сиона для нового Народа Израиля», на принципах уважения и защиты базовых свобод граждан. Только это совершенно не касалось не-граждан США – индейцев и чернокожих рабов: в отношении первых добрые христиане-протестанты устроили форменный геноцид, а вторых за людей не считали. Бизнес в Соединённых Штатах Америки в условиях практически полного отсутствия государственного регулирования, низких налогов и свободы действий, расцветал. Правда, практически сразу выявились родовые болезни «дикого», неконтролируемого капитализма в виде безудержной сверхэксплуатации природных ресурсов и наёмной рабочей силы, частых кризисов перепроизводства, монополизации и картельных сговоров, а также циклично надувающихся и лопающихся «пузырей» на бирже, приводящих к массовым разорениям инвесторов.
Аристократическая и церковная элиты, несмотря на тенденции к обнищанию и потере рычагов управления, отдавать власть буржуазии и науке не собиралась. Ещё не протух порох в пороховницах – аристократия полностью контролировала аппарат насилия в виде армии и флота, так что не боялась всех этих «интеллектуальных бунтов», надеясь, что восстания в салонах для «думающей публики» неопасны, а любую революцию можно расстрелять из пушек и мушкетов. Но аристократы просчитались в главном: рост промышленного производства и массовая миграция бывших крестьян в города для работы на фабриках и мануфактурах привела к стремительной маргинализации бывших крестьян – из своей общины землепашцев они уже ушли, а вот к осознанию себя городским рабочим классом ещё не пришли. Эти люди зависли где-то между этими двумя социальными группами, что привело к психологическим проблемам самосознания и самоидентификации. Именно эти люди, возглавляемые нарождающейся промышленной элитой, и стали основной движущей силой буржуазных революций, начавшихся, разумеется, с революции Кромвеля в Британии и покатившихся в дальнейшем по всей Европе. Самым крупным подобным событием, наиболее массовым вооружённым протестом против средневекового общества стала, безусловно, Великая Французская Революция. Под лозунгами «свобода, равенство и братство» господа революционеры исключительно из благих намерений Просвещения и Гуманизма залили кровью сначала саму Францию, потом Европу, потом Россию, а потом, потерпев сокрушительное военное поражение, фактически обескровили Францию в тщетных попытках защитить завоёванное.
Ибо армии Нового времени стали массовыми, поголовно вооружёнными огнестрельным оружием, которое стало ещё более точным, ещё более скорострельным, ещё более простым и удобным в обращении и обслуживании. Потому сами войны стали жестокими и кровавыми, в которых первыми гибли самые храбрые и напористые, самые мотивированные и бесстрашные, в общем – пассионарная элита общества. Эта тенденция в дальнейшем лишь только усилится.
То, что армии стали массовыми, привело к тому, что в странах, где присутствовала выборность властей, начали постепенно снижать и, в конце концов, отменять избирательные цензы для мужчин. Это происходило потому, что решения по поводу хода жизни страны принимают те люди, которые являются важными с экономической и военной точек зрения. Когда важными с экономической и военной точек зрения были феодалы и их небольшие профессиональные отряды, то именно наследственная феодальная аристократия управляла страной. Но когда ценность аристократии в военном и экономическом планах стала снижаться, а важность простолюдинов, задействованных в армии, экономике и массовом промышленном производстве, наоборот, возрастать, то и система принятия решений о стратегии и тактике развития государства начала меняться на более демократическую, в рамках которой голосуют все взрослые мужчины, если только они не признаны судом недееспособными. Так начала складываться система всеобщего избирательного права.
Несмотря на поражение Великой Французской Революции, наука всё активнее вытесняла религию, а буржуазия всё увереннее перехватывала власть у наследственной аристократии, ибо бремя принятия решений всё больше брал на себя избираемый парламент, а единоличная центральная власть становилась всё более и более «витринной». Примерно в это время было сформулировано понятие «прогресса» как процесса уменьшения издержек и увеличения возможностей человека, бизнеса, общества или государства со временем. Причём «прогресс» стал восприниматься населением как нечто априори хорошее, ведь именно прогресс улучшал жизнь простого человека, делая материальные блага дешевле и доступнее. Всё то, что было старым, люди всё больше стали воспринимать как «плохое», отжившее своё и нуждающееся в замене более новым, новаторским, причём как в плане материальных объектов, так и в плане объектов идеологических и культурных. А мыслители, политики, учёные и инженеры, служившие на благо прогресса, стали постепенно восприниматься многими как священнослужители нового культа науки. Да-да, религия ушла, а религиозные люди остались, только религия их теперь стала называться «прогресс». Внедрение со стороны прогрессистов в общество механизмов и идеологий, которые соответствовали прогрессистским идеалам социальных, политических и экономических отношений, было названо ими «социальным прогрессом» и стало определяться как что-то априори «хорошее», любой отход от идеала начал именоваться «архаикой» и подразумевал что-то априори «плохое». Религиозный фанатизм обрёл новую, облагороженную научно-техническим прогрессом форму, только вот содержание осталось неизменным. Так же, как у любых других религиозных идеологий, прогрессисты верят в прогресс как в единого трансцендентного и изначально благого бога, которому нужно служить и поклоняться, имеют своих пророков, святых, мучеников и врагов. Сознание монотеистического религиозного человека работает примерно в одном понятийном поле, вне зависимости от названия конкретной системы поклонения, различаются только боги, идеологические противники, пророки, святые и правила построения рая —мира светлого будущего.
Конец ознакомительного фрагмента.