Глава 3. Пред-верие
Атеизм и неверие
Атеизм – это решительное отрицание достоверности религиозного опыта. Своей сосредоточенностью на этом отрицании от отличается от простого неверия. Ведь если у меня нет чувства веры, нет собственных переживаний такого рода, это ещё не значит, что я не могу допустить искренность этого чувства и достоверность этого опыта у других людей. Но атеизм – не может.
Неверие лишь честно признаёт: у меня нет того, чего у меня нет. Неверие лишь говорит об отсутствии религиозных ориентиров. Атеизм боится самой мысли о том, что отрицаемое им высшее измерение жизни может на самом деле существовать, что оно может оказаться не плачевным человеческим заблуждением, а живой реальностью. Своё усердное отрицание атеизм превращает в своеобразный ориентир и придаёт ему особое значение.
Интересно, что в такой стране древней духовной культуры, как Индия, атеизм и материализм в чистом виде издавна считались своего рода философским невежеством. Опровержение «локаяты» (индийского материализма) являлось одним из обыденных упражнений для учеников начальной ступени философского развития. Собственно, тезисы этого учения и вытекающего из него учения «чарваки», провозглашавшего добро и зло иллюзиями воображения, а наслаждение единственной целью человеческого бытия, и дошли до нас только в поучительных упоминаниях о них.
Впрочем, пренебрежительно относиться к атеизму никак нельзя, особенно в России, где его десятилетиями культивировали самым интенсивным образом на государственном уровне, подвергая организованной пропагандистской обработке всё население страны. Недооценивать это явление (мол, атеизм – просто глупость, и нечего о нём говорить) было бы наивно.
Атеизм – это одно из суровых искушений молодости и отчаяния. Нужно знать его повадки, чтобы уметь находить выходы из тупиков, в которые он заводит человека.
Хочет атеизм того или не хочет, но он всё-таки вынужден иметь дело прежде всего именно с религиозным опытом. Точкой отсчёта для безбожия всё-таки остаётся Бог. Доказывая несостоятельность представлений о Высшем, атеизм не может за счёт этого обрести самостоятельное ориентирующее значение. Нельзя ведь ориентироваться на то, чего нету.
Поэтому человек, действительно пытающийся удовлетворить потребность во внутреннем ориентировании с помощью атеизма, вынужден постоянно поддерживать в себе состояние воинственного противоборства: ведь ориентирами для него могут быть только чужие представления о Высшем. И если фанатизм, защищающий свою веру, ещё можно уважать за самобытность, то фанатизм, защищающий отсутствие веры и требующий, чтобы все вокруг отказались от своего религиозного опыта, удивителен и страшен.
Однако люди, проходящие через атеистические воззрения активно и искренне, более способны к их преодолению, чем те, кто привычно прозябает в вялотекущей атеистической философичности, навеянной со стороны. Как говорится в Апокалипсисе: «О, если бы ты был холоден или горяч!..»
Наиболее устойчив именно пассивный житейский атеизм людей с ослабленной волей к поиску истины. Он позволяет уживаться в душе самым разным суевериям, как бы углубляя ими обыденную жизнь и заменяя духовную глубину бытия. А главное – позволяет свободно действовать силам, которые заботливо раздувают время от времени его тлеющие угли.
Дело облегчается тем, что атеизм так же не признаёт тёмные силы (что им на пользу), как и светлые (что нам во вред).
Атеизм обычно не может полностью истребить чувство веры даже в собственной душе. Но он всегда подавляет или искажает это чувство – иногда до неузнаваемости. Впрочем, это особая тема, скорее социально-психологическая, чем мировоззренческая.
Иногда, впрочем, даже искажённое чувство веры выглядит очень симпатично. Ведь в нём вполне может сохраниться некий положительный заряд.
Многое для человека решается тем, как его атеистические взгляды отражаются на поведении. Если атеизм означает лишь отказ от умствований на сложную тему, а душа расположена к добру и проявляет это в реальных жизненных ситуациях, значит здесь действуют на самом деле другие, внеатеистические способы ориентирования.
Что может сказать человек, проходящий через атеизм, с точки зрения здравого смысла? Только одно: пока у меня нет религиозного опыта, поэтому и у других он кажется мне не очень достоверным. На этом рациональные возможности атеизма заканчиваются.
Зато сколько эмоциональных и декларативных возможностей! Сколько возможностей проявить заботу о чужом мировоззрении!..
По-настоящему атеистическая позиция становится опасна для человека, когда он превращают её в главное средство ориентации. Точнее, в средство дезориентации, в средство борьбы с ориентирами других чувств, по-своему свидетельствующих о существовании высшего начала жизни. «Если Бога нет, то всё дозволено», – эта максима подталкивает человека к падению во внутреннюю пропасть, спастись из которой самому очень трудно.
Легче всего атеизм становится средством ориентации тогда, когда его культивируют в общепринятой системе знаний. Принимая эту систему, мы признаём атеизм важным аспектом и общего, и своего индивидуального мировоззрения, привыкая трактовать религиозный опыт как некую психическую патологию. Но реальной помощи от атеизма ждать не приходится. Ведь суть его не столько в постижении определённых фактов человеческого опыта, сколько в решительном отвержении тех идей, которые его не устраивают. Неверие, как и вера, – это факты личной жизни. Атеизм – это лабиринт отрицания. Лучшее, на что мы можем надеяться, идя его путями, – это выбраться из него.
Знание и его диапазоны
Под знанием человек понимает самые разные вещи. Это естественно. Каждое сильное чувство в человеческой душе обладает своим знанием, которому оно доверяет, на которое опирается.
Чувство любви, например, пронизано обострённым знанием любимого человека. Чувство социальности побуждает интересоваться политикой. Чувству веры важны возможности связи с Высшим.
Наиболее привычным является понятие логического знания, то есть знания, которым оперирует чувство логики. К чисто логическому знанию можно было бы отнести и любое знание фактов (просто фактов), с которыми человек встретился в своей жизни. Но факты становятся настоящим знанием только при возникновении некоторых связей между ними, а связи эти устанавливает вовсе не только логика.
Факт, не связанный ни с каким другим фактом (если такое бывает), – это просто механическая запись в памяти, подобно записи на магнитной ленте. Только когда он становится созвучен определённому знанию, он приобретает для нас внутреннее значение.
Знание, связанное с тем или иным из наших чувств, всегда имеет свой особый диапазон, определённый характером этого чувства. Это относится и к фактам, которыми интересуются чувство, и природой тех связей между фактами, которые оно способно обнаружить. Каждое чувство проявляет себя в своём круге знания.
Если разоблачать знания одного круга, противопоставляя им знания другого круга, можно добиться изрядного риторического эффекта, но сильное чувство всё равно останется при своём. Ведь знание другого круга просто не относится к области его интересов.
Тем не менее такое разоблачение – самый распространённый демагогический приём. Для решения этических проблем привлечь чувство патриотизма. Чувство вины клеймить с позиций логики. И тому подобное.
Привлечение опыта одного из чувств на помощь другому выглядит совсем иначе. Не для оправдания одного чувства другим, не для разоблачения, а для освоения общего круга знания. Это помогает доискиваться до единой основы и подниматься к новому уровню восприятия.
Сведение воедино знаний разных диапазонов возможно только на уровне разума в том высоком понимании этого слова, о котором говорилось раньше. Нелепо было бы пытаться установить «механику» такого соединения знаний. Это явление не механическое, а органичное и достаточно таинственное для человека. Наша задача – обратить внимание на то, что мешает этой работе и что ей содействует.
Прежде всего нет смысла искусственно проецировать знания разной природы друг на друга. Каждый круг знания заслуживает нашего внимания сам по себе. И только найденное в них общее может соединить их.
Этим занято всякое творчество, концентрирующее переживания в единый импульс, возбуждающий душу.
Хотя диапазон каждого круга знания отграничен по своей природе от остальных, но ничем не ограничен тот путь, которым мы можем идти вверх, даже оставаясь внутри этого круга. И там, на более высоких уровнях, знаниям разного происхождения сблизиться гораздо легче.
Но на любом уровне важно: чего мы добиваемся? Стремимся ли мы овладеть искусством соединения разнородных фактов нашей жизни в единую картину? Или, напротив, цепляемся за то, чем особенно дорожим, отодвигая в сторону всё остальное? И это тоже может быть плодотворно – если то, за что мы цепляемся, несёт нас вверх. Но если оно лишь держит нас на привязи, то перед овладением искусством соединения нам может понадобиться искусство отсоединения.
Сказка про подземщика
Гулял мальчик по имени Бобка в сквере недалеко от дома. Сквер был большой, но Бобка знал в нём каждый уголок: больше гулять-то негде было. Вот он и отправился в одно место, не каждому известное: там за деревьями рабочие копали яму, чтобы проложить трубы. В воскресенье рабочих не было, а значит можно слазить в яму.
Подошёл Бобка к яме, смотрит: рядом с ней четыре колеса из земли торчат. Сначала Бобка подумал, что это, как обычно, старые покрышки вкопали, чтобы малыши по ним лазали. Да только кто же будет рядом с такой ямищей развлечение для малышей устраивать? А самое главное – колёса ведь крутятся!
Смотрит Бобка, не понимает в чём дело. Вдруг из ямы голос доносится, на помощь зовёт. Спрыгнул Бобка в яму, а там земля со стенки осыпалась и видно человека, который сидит в автомобиле, как ни в чём не бывало. Только автомобиль в земле и вверх колёсами (они как раз из земли и торчат). И человек сидит вниз головой, хотя и не падает: ремнями привязан.
Заметил шофёр Бобку, приоткрыл окно и говорит:
– Помоги, паренёк, пожалуйста. Ехал, ехал, а тут яма. Затормозил слишком резко, вот колёса в воздух и провалились. Засыпь их землёй, а?..
Бобка был очень отзывчивым парнем. Выбрался из ямы, нашёл дощечку подходящую и навалил на колёса целую кучу свежевыкопанной земли, которой тут много было.
Спустился к подземщику, кивает:
– Можно ехать!
Обрадовался подземщик и предложил Бобке:
– Хочешь, покатаю немного? Подземье наше покажу. Потом обратно привезу.
Знал Бобка, что нельзя к незнакомым в машину садиться, а то увезут невесть куда, высадят там, добирайся потом обратно, как хочешь. Но это же обычное правило, а тут всё вверх ногами. Да и когда ещё такой случай будет!
Короче говоря, раз – и в машину. Ремни застегнул, чтобы вниз головой удерживаться, и поехали.
Правда, долго ему вниз головой ехать не пришлось. В Подземье ведь машины и вправо-влево, и вверх-вниз разворачиваются, как хотят. Так что скоро они уже нормально ехали. Автомобиль так устроен был, что перед ним земля разрыхлялась, а сзади снова уплотнялась. Но потом они из земляного окружения выбрались, поехали по пещерам всяким огромным, по коридорам каменным: подземным улицам. Но дома вдоль улиц всё-таки вверх ногами стояли.
– У нас в Подземье хорошо, – рассказывает подземщик. – Непогоды не бывает. Езди куда хочешь: автомобиль у тебя и самолётом одновременно служит. И всё такое твёрдое, надёжное…
– Так ведь у вас неба нет, – говорит Бобка.
– Как это нет? – удивляется подземщик. – У нас небо лучше вашего, я в газете про это читал: в сто раз лучше. Сейчас сам увидишь.
Нажал подземщик педаль – и машина помчались, как бешеная.
– У нас тут самые лучшие условия жизни, – рассказывал по дороге подземщик. – Никаких тебе ветров да туманов. А уж небо наше – обалдеешь!
Остановились они в просторном подземелье, к которому со всех сторон сходились широкие туннели. Пол сверкал и переливался в свете невидимых ламп. Тут и там радужными вспышками сверкали алмазы диковинной величины.
– Ну, видишь? – подземщик присел и погладил небо рукой. – Красота! У нас в газетах пишут, что вы там до своих звёзд даже дотронуться не можете. – Он похлопал рукой по гигантскому алмазу. – Неужели так и живёте, не дотрагиваясь?
– Так и живём, – растерянно подтвердил Бобка. – Только я всё равно обратно хочу.
– Ну да, – кивнул подземщик. – Так у нас в газетах и пишут, что вы там настоящую красоту понять не можете. Ладно, поехали.
Быстро-быстро домчались они обратно. Подземщик аккуратно подрулил к стенке ямы, так что колёса на этот раз в воздух не провалились.
– Может, и вы у нас погостите? – спросил Бобка, выбираясь из машины. – У нас вон солнышко светит.
– Ну, уж нет. От солнца очень вредные излучения. Это давно доказано, сам в газете читал. Хорошо, что ты колёса засыпал, а то пришлось бы мне самому вылезать, облучаться. Так что за помощь спасибо, а теперь мне пора.
И не успел Бобка сказать «до свидания», как подземщик умчался вглубь, а стенка ямы стала почти такой же ровной, как прежде.
«Сказать кому – не поверят», – подумал Бобка. И решил никому не рассказывать. Но если видел где торчащие из земли колёса, всегда приглядывался: не крутятся ли, не буксуют ли в нашем мире?..
Стремление вверх
Опыт человечества показывает нам, что человеческая душа, сосредоточившись даже на одном сильном чувстве, способна достичь очень высокого внутреннего развития. Главное условие для этого – чтобы чувство не замыкало в себе, а позволило соприкоснуться с той реальностью, которая способна наполнить светом всю нашу жизнь.
Каждое большое чувство может указать нам путь преображения нашей внутренней природы. В разные эпохи и у разных народов возникали учения, культы или просто традиции, возвеличивающие то или иное из человеческих чувств: чувство родства или чувство долга, социальное чувство или чувство логики, чувство любви или этическое чувство… В основе каждого из них, несомненно, лежал реальный духовный опыт. Духовный опыт, озаривший когда-то душу основоположника учения, или духовный опыт, накопленный по крупицам, – и по крупицам пополняемый всё время, иначе жизнеспособность его выдыхается.
Но по-настоящему мощными и устойчивыми источниками возможностей духовного развития становились лишь те учения, в основе которых лежало чувство веры.
Социальные учения привязаны скорее к истории общества, чем к человеку. Логический язык науки мало помогает в духовной ориентации. Религиозные учения по своим внешним проявлениям могут быть связаны с национальной историей, с политикой, с суеверием. Но их внутреннее ядро обычно сосредотачивает духовный опыт, способствующий восприятию Высшего.
Особенность чувства веры в том и заключается, что для него главным ориентиром являются представления о Высшем. Те прорывы вверх, которые происходят с помощью другого чувства, – это каждый раз результат движения личности по своей неповторимой траектории. Это движение происходит не только благодаря сильному чувству, благодаря таланту его раскрытия в нужном направлении, но и вопреки другим чувствам, требующим своего. Всякое ли чувство может выдержать соперничество с другими, не растеряв при этом своей подъёмной силы?
Конечно, и чувство веры может столкнуться с интересами других чувств, но оно больше остальных способно к самостоятельной духовной ориентации, способно задавать тон всей душе. Ведь оно руководствуется самым значительным из возможных ориентиров. Именно поэтому чувство веры способно придать нашей душе цельный характер. Именно поэтому оно соединяет людей в церковь.
Это особая соединённость – чувств или людей – за счёт стремления вверх. При направленности вниз происходит, наоборот, разъединение.
Те, для кого важны социальные эффекты, – правители и политики – давно приметили способность чувства веры объединять людей в общих устремлениях. В этом смысле чувство веры само становится ориентиром: многим искусственным социальным конструкциям их создатели стараются придать религиозные качества.
Для обычного человека важны другие проблемы. Существует ли в моей собственной душе чувство веры? Если нет, то может ли оно возникнуть? Если да, то каким будет путь его развития? И путь моего развития вместе с ним?..
Зарождение веры
С самого начала нашей жизни нам знакомы ощущения, переживания и представления, связанные с чем-то, что является высшим по отношению к нам. По мере освоения мира, по мере того, как мы овладеваем теми или иными средствами ориентации в нём, спектр этих переживаний изменяется.
В детстве, например, нам казался высшим мир взрослых. Но вот мы его освоили, включили в своё миропонимание, наконец вступили в него – и он выпал из представлений о высшем. То же происходит и со многими другими начальными представлениями о жизни.
Вспоминаю, например, свой первый самолётный рейс. Облака, на которые до сих пор я всегда смотрел, задрав голову, символ недоступного неба, оказались лишь слоем белого тумана, мешающим разглядывать землю с высоты.
Но существуют переживания, которые не подвластны подобной метаморфозе. Являются ли они для нас редкими или частыми, стремимся мы к ним или удивляемся их приходу, они всё равно навсегда остаются для нас свидетельствами о чём-то важном, превосходящем обыденное существование.
Любое из наших чувств может встретиться вдруг с таким свидетельством. С невероятной красотой цветка, с голосом совести, с представлением о социальной справедливости, с осознанием своей жизненной задачи, со многими пронзительными ощущениями.
Некоторые переживания такого рода не связаны с каким-либо определённым чувством. Они просто шепчут нам: «Это есть, вот ты коснулся этого…» Внешняя канва таких переживаний может быть почти произвольной, но их сущность мало связана с нею. Полная достоверность является их неотъемлемым свойством. Поэтому они становятся для нас совершенно особым жизненным опытом, который может быть лишён нашего внимания, отодвинут в сторону, но вряд ли может оказаться напрочь забытым.
Постепенно мы начинаем ощущать смысл и взаимосвязь подобных ощущений друг с другом и с нашей жизнью. Душа наша обретает способность осваивать эти переживания как элементы единой картины. Здесь и начинается чувство веры – то чувство, которое создаёт и укрепляет нашу личную связь с Высшим.
В этой «личной связи с Высшим» не стоит усматривать что-то престижное. Просто факт внутренней жизни.
Здесь не идёт речь о тех ярких явлениях, символом которых служит превращение Савла в Павла, – когда Высшее само устанавливает связь с человеком. Тогда о чувстве веры уже трудно говорить как об одном из чувств: оно просто наполняет всё сознание человека.
Мы говорим пока о возможности естественного зарождения чувства веры, о его возникновении в процессе повседневного становления души. Возможность эта всегда существует – она складывается из тех неприметных снаружи чудес, которые неожиданно сверкают в прибое наших внутренних событий. Но множество разнообразных обстоятельств жизни отделяет проявления этой возможности от её осуществления, от того, что можно уже назвать чувством веры.
Между неверием и верой простирается та неопределённая область ПРЕД-ВЕРИЯ, которой посвящена эта глава.
Первое среди обстоятельств – это то, каким способностями располагает сама человеческая душа. Хватает ли мне чуткости, чтобы заметить важные для меня вещи? Хватает ли внимания, чтобы связать их друг с другом? Хватает ли мужества встретиться с непривычным, не отогнать его испуганно от себя? Хватает ли внутренней силы на переживание тайны?
Многое зависит от остальных наших чувств. Примут ли они зарождающееся чувство в свой круг или вступят в противоборство с ним? Или с каждым из чувств будут разные отношения? Какие?
Есть ещё и внешние обстоятельства. Культура, в которой мы живём, традиции окружения. Общество, семья, родители, педагоги. Те способы ориентирования, которые предлагают нам помощь в лабиринтах внешнего и внутреннего мира.
Условное и неполное перечисление. Всего лишь затравка для собственных размышлений читателя. Ведь у каждого свой перечень своих обстоятельств.
Предпосылок к зарождению чувства веры у человека много. Много и препон. Как для всякого живого существа, дальнейшую судьбу этого чувства, возможность его выживания и развития определяет такое разнообразие внешних и внутренних факторов, что предсказать её трудно. Начиная с нашего собственного отношения к этому чувству, с наших попыток осознать его и понять, куда оно нас ведёт.
Сказка о спасительном присловье
Играли как-то Ваня, Аня и Саня на большом стогу сена. Каждый устроил себе в сене большое уютное гнездо. Потом Аня и Саня стали спуск со стога накатывать, а Ваня лежит в своём гнезде и облаками любуется.
И вдруг почувствовал Ваня, что жизнь как-то необыкновенно устроена. Всё такое обычное: сено, небо, облака. Вроде нет ничего особенного, а что-то всё-таки есть. Так ему эта мысль понравилась, что он даже вслух выговорил:
– Вроде нет ничего, а что-то всё-таки есть.
Тут над ним воздух маревом задрожал и почудилось Ване, что кто-то ему то ли сказал, то ли пропел, то ли просто выдохнул: «Не забудь про это. Для тебя в этом волшебная сила будет».
Удивился Ваня, сел, огляделся: нет никого. Ну, конечно, показалось.
Почесал он в затылке и снова произнёс:
– Вроде нет ничего, а что-то всё-таки есть.
А потом пустился с Аней и Саней спуск накатывать. Но с тех пор у него такое любимое присловье осталось.
Долго ли, коротко ли, подрос Ваня. Но всё-таки взрослым ещё не был, когда его на тёмной улице трое парней окружили и говорят:
– Ох, и отлупим мы тебя сейчас, если у тебя ничего для нас не найдётся.
Ваня сначала их испугался, а потом ему почему-то совсем не страшно стало. Усмехнулся он и говорит:
– Вроде нет ничего, а что-то всё-таки есть.
Раздвинул парней и пошёл себе дальше. А те так и застыли на месте от удивления.
Много у него таких удивительных случаев было. Иногда совсем забавно получалось – например, когда ему бабка-торговка большую банку мёда принесла. Только в банке вовсе не мёд был, а патока, сверху прикрытая мёдом. Ваня в мёде не очень-то разбирался, и стоила банка дорого, но ему хотелось мать порадовать. Стал он деньги по карманам искать, а сам говорит:
Конец ознакомительного фрагмента.