Бог не оставляет людей
«…Ну и вот. А врачи ей и говорят: аборт тебе, деточка, нельзя делать – родить больше не сможешь. Ритка в слезы. Стыдно ей перед бабушкой беременной объявляться. Та ее в строгости воспитывала, хоть и жалела. Мать-то ее еще ребенком на бабушку бросила, все жизнь свою устраивала… Вот Ритка и была нелюдимой, недолюбленной. Вот и кинулась к первому парню, что внимание на нее обратил. И залетела.
А вообще-то раньше все строже было, сама, небось, знаешь… Во-о-т».
Приятельница моя с пышным именем Олеся Роландовна сидит у меня в библиотеке и рассказывает о подруге своей юности.
Давно сидит. Время от времени спохватывается: «ой, тебе, наверное, работать надо. Сейчас пойду». Но остается на месте. Да и куда ей идти – дома никто не ждет. А здесь кондиционер. Чай с печеньками. Ну и свободные чисто вымытые уши.
Порывшись в сумке, Олеся Роландовна достает таблетку, запивает ее чаем, – как птица, запрокидывая голову. Продолжает рассказывать.
Мне слегка нудно, и я вполуха слушаю о злоключениях Олесиной товарки. Тоскую по компьютеру. Он тихо урчит и призывно помигивает зелеными своими змеиными глазами.
Но постепенно я увлекаюсь повествованием и уже с неподдельным интересом слушаю свою гостью.
«И что ты думаешь?.. Так и вышло. Детей у Ритки уже не случилось. А ведь ей еще раз тогда сказали, предупредили о бесплодии, уже когда она на кресло взобралась, чтобы аборт делать…
Потом появился Женя. Свет в окошке. Влюбилась страшно. Он тогда в малой авиации работал. Высокий, статный. Тоже еврей. Красавец. Женат, конечно. Дети у него. Сразу ей об этом сказал, чтобы не рассчитывала на многое. Но Ритка уже с цепи сорвалась, не остановишь. И так его приваживала, и эдак. Готовила великолепно. А он пожрать далеко не дурак. Представь, она ему намоет кило черешни, первой, дорогущей, поставит перед ним. Он уработает всё и даже не спросит, пробовала ли она сама.
Я часто тогда у них бывала. Дружили крепко. Все выходные, все праздники вместе. Как уж он там жене докладывался, не знаю, а только ночевал у Ритки часто. И отдыхали мы вместе. Другой раз сядем на диван. Он обнимет-облапит нас обеих. И доволен.
Ко мне Ритка не ревновала, знала, что у меня на мужиков глаз не горит. Мне даже неприятно было.
Годы шли. Ритка к нему все крепче и крепче привязывалась. Подруг совсем у нее не стало, я одна. И только и разговоров у нее было, что о Жене ее ненаглядном. А он полнеть стал. Диабэт у него развился. И совсем уж он был не тот красавец, которого она полюбила. Тридцать шесть лет они были вместе. Да, тридцать шесть лет… Последние пять лет он к ней таки перебрался. Сидит, бывало, по целым дням в кресле перед телевизором. А ей ничего больше и не надо. Только и слышишь: “Женя, кушать… Женя, кушать…” А у него ж диабэт. Ему бы диэту…
А когда она его на Мальдивы потащила, он чуть Богу душу не отдал. И ехать-то не хотел, там же жара. Нет, она пристала, сама билеты купила – мечта у нее, видите ли, на Мальдивах побывать. Ох, и намучился он там. С трапа самолета прямо в больницу по скорой загремел, чуть в диабетическую кому не впал.
Я тогда у дочки гостила. Целое лето. Так Ритка чуть с ума не сошла, без конца мне звонила, часами рассказывала о Жене.
А потом – бац! – Женя умирает.
И никто не идет его хоронить. Никто! Первая жена, а ведь они всю жизнь, считай, вместе прожили, не пришла. Дети из-за границы не приехали. И Ритка не посмела явиться на похороны, они ведь так и не были женаты. Думала, жена придет. Организация, где Женя когда-то работал, похоронила его. Ритка издалека провожала гроб, вся в истерике, за чужими могилками пряталась. Во жизнь!..
А теперь и сама в больнице лежит. В психушке. Вот так-то вот.
Я сама ее туда и положила. У нее странности начались. Она на работу перестала ходить. И вообще из квартиры перестала выходить. У меня ключ был, так я и за продуктами для нее бегала, и готовила. Но это ж не дело, у меня тоже возраст.
Я и так ее, и эдак. В церковь к нам заманивала, думала, может, полегчает ей.
Мне-то помогает. Я чуть что – сразу в храм, в наш, в Никольский. Постою на службе, и так благостно сделается, и опять жить можно. Я-то тоже одна мыкаюсь, дочка далече. Тоже одиноко бывает. Только храм и лечит.
Ритка на службу-то пришла, а стоять не может, тошно ей делается, дурно. Только свечки поставила.
Да она и не верует вовсе. Известное дело, некрещеная. Я ее спрашиваю, а к кому ж ты тогда ходила, если в Бога не веруешь? Она мне тихо так, безжизненно: «К Жене…»
В тот день, как Женя умер, я одна была в дочкиной квартире. Утро, помню, ясное такое, теплое. Лето, ласточки порхают, свищут. И вдруг в балконную дверь птица черная влетает. Я опешила, сердце так и оборвалось. Я сразу про Женю подумала. Полотенцем махнула, птица побилась о стекло да и вылетела. А я еще от матери знаю, что весть это. Не к добру. И точно.
Ну, пойду я… А то совсем тебе уши заездила…»
«А как же Рита?»
«Рита?.. Так я ж сказала, в больнице она. В психушке. Мать ее, старая уже совсем, приезжала с Севера. Покрутилась, хотела опеку оформить над дочерью. Видно, не получилось, она и уехала. У Ритки ж, кроме квартиры, ничего нет. Она всегда хорошо одевалась. Работала, пенсию еще получала. Я думала, у нее на счету на черный день кой что припасено, так нет же. Одно барахло. А барахла!.. Одних шуб целых три штуки. А платьев!.. А обуви!..
Ну, пойду… О-о-й, засиделась я, ноги отекли. Ну, до свидания, будь здорова. Может, еще как-нибудь зайду…»
Олеся Роландовна, припадая на замлевшие ноги, ушла. А Женя с Ритой остались. И долго, долго еще думала я о них. Жалкие, несчастные, обокравшие сами себя, жившие на своей волюшке, растерявшие и детей, и близких, и друзей. Безумцы, полагавшие счастье найти друг в друге. Какая утопия! Какая горькая насмешка!
Соблюдение заповедей Божиих, как и соблюдение законов физических, помогает нам жить не калечась (и не калеча других) в этом мире. А почитание Отца, сотворившего все, и нас тоже, навсегда избавляет от одиночества. Верующие люди, каждый в своей мере, это знают. Женя и Рита не знали. Не желали знать. Они желали друг друга. (Господи, как это ничтожно мало!) И обладали друг другом, – пренебрегая слезами и горем обманутой жены, слезами, а позже и презрением, детей, их изломанными судьбами. И если оглянуться, ничего-то не было в их жизни за тридцать шесть лет, кроме этого самого «Женя, кушать» да нескольких шуб, да несуразной той поездки на Мальдивы. И – вечный страх быть пойманными, уличенными в измене, страх позорного разоблачения.
Бедные, бедные люди!
И другая история всплывает в памяти. Совсем другая история, хотя начиналась она примерно так же, ведь, как известно, юность – время безумия.
Он – красавец, она недолюбленное когда-то дитя суровых и вечно занятых родителей. И ей тоже казалось, что вот он, любовь всей ее жизни, вот с ним она будет наконец-то счастлива. А у него семья, жена (говорил: у нас с ней давно ничего нет! Врал, конечно) и двое детей, мальчики. И героине нашей тоже хотелось дышать им, вдохнуть его в себя и не отпустить. Но болела и болела совесть. И стояли в глазах мальчики, доверчиво смотрящие в объектив, а казалось – в душу. Фотографию эту ее любимый носил при себе. Позже поняла – чтобы она на многое не рассчитывала…
Но любил. Здесь она не могла ошибиться. Потому что когда она наконец нашла в себе силы со всем этим покончить – плакали оба. Не сама решила, Господь помог. Сначала нашлась чистая женщина, одна жена одного мужа, которая сказала с бесконечным состраданием: «Почему ты соглашаешься на такую низость? Неужели ты думаешь, что не заслуживаешь большего?..» И предупредила: «Смотри, добром такие вещи не заканчиваются. Господь, Он все видит».
Она задумалась. Все в ее окружении восхищались тем, какая они красивая пара, как подходят друг другу, словно друг для друга созданы. И никто ничего подобного не говорил. Хотя знали, что он женат. И только эта женщина… Может, потому что верующая?
А потом приснился сон. Будто давно умершая мать наряжает елочку и говорит ей: «К Новому вместе будем…» Дело в сентябре было. И ей стало страшно. Вот тогда она и сказала любимому, что видятся они в последний раз. Тогда и плакали, обнявшись, вместе.
А уже через год ее можно было встретить с мужем, спокойную и счастливую. Хоть и трудностей в этой ее новой жизни было немало. А он, тот, кого она так любила, встречался со следующей женщиной, чем-то неуловимо похожей на нее прежнюю. И, вероятно, в кармане его пиджака так же лежало фото сыновей.
«Бог не оставляет людей навсегда ни в несчастии, чтобы они не изнемогли, ни в счастии, чтобы они не сделались беспечными, – говорит святитель Иоанн Златоуст, – но различными способами устрояет их спасение» (49, 383).
Вот это-то последнее нам и нужно положить на сердце: «Бог не оставляет людей… но различными способами устрояет их спасение».