Моя малая родина – Верхнеусинское
Странички детства – начало начал
С чего начать мне свою исповедь, мою «заповедную книгу»? Конечно же, с тех, кого я запомнил первыми: с моих родителей, самых дорогих моему сердцу отца и матери. Что мне помнится о них? Что вспоминается в первую очередь? Мои отец и мать были вечными тружениками. И первыми мне вспоминаются картины труда.
Мой отец Андреян Неволин был отличным косарём. Высокий, плечистый – рост под 190 сантиметров. Недаром в дореволюционное время его определили в царскую гвардию, а туда брали истинных русских богатырей! А подлинная отцовская красота лучше всего видна была в работе. В косьбе у него каждая заходка, сделанная «литовкой», в два раза превышала наши. Косил он чисто, низко, не оставляя после себя травы. Жалко, не устраивали ни тогда, ни после соревнований по косьбе. Уверен, мой отец обязательно стал бы чемпионом. Таким навсегда он и остался в моей памяти: статным, молодым и красивым, полным сил. Несмотря на жизнь, полную лишений, он прожил девяносто лет!
Отец был истовым тружеником, а по вере – обычным старообрядцем. Ему чужды были всякие политические симпатии и антипатии. Считал, что вся власть, которую заслужил народ, от Бога. И потому не оказывал никому предпочтений. Во время гражданской войны этот бывший элитный гвардеец не служил ни в белой, ни в Красной Армии. Действия тех и других считал противными Богу. А угодными Богу считал постоянный труд во имя семьи, во имя детей, которых у него с матерью за какой-нибудь десяток с гаком лет семейной жизни накопилось аж семеро. Когда тут заниматься политикой? Надо было поднимать детей. И делать своим трудом жизнь ото дня ко дню всё лучше и зажиточнее.
По своей натуре Андреян Неволин был, как и все физически сильные люди, мягким человеком. Всегда старался помочь слабым людям, нуждающимся в милосердии. Был уважительным к окружающим. Такое же отношение у него было и в семье: к жене, детям, всем родным. Маму он всегда звал Шима, собственную мать мамонькой, детей – сынок, доченька, знакомых – по имени и отчеству. Обращаясь к женскому полу уважительно говорил в зависимости от возраста «барышня» или «сударыня» (должно быть, набрался такой обходительности за время царской службы в Петрограде, в гвардии). Здороваться всегда старался первым.
Основным его занятием было землепашество, охота, рыбалка. Осенью он выезжал в Минусинск, где работал забойщиком скота, который купцы пригоняли из Тувы и Монголии. Кроме того, ямщичил – возил грузы по льду рек в город и обратно. Жена ему народила много ребятишек. Надо было их кормить и одевать. С помощью родного дяди Павла Трофимовича отец со временем построил на берегу реки Уса пятистенный дом, где и обустраивался со своей обычной добросовестностью и обстоятельностью. Ему было чем заняться.
Женился отец в 1918 году вернувшись домой после окончания царской службы и завершения германской войны. Жене его, Ефимии Евстигнеевне Пичугиной, как и отцу, было двадцать лет. Оба были малограмотными, окончили по два класса сельской приходской школы. И до самой смерти мама была ему верной и надёжной подругой.
Жизнь её была нелёгкой. К 1931 году, к моменту ссылки, она успела родить семерых детей. Шестеро выжили, умер только один. И ей надо было одной управляться с этакой оравой: каждого накормить, напоить, одеть, обмыть. И к тому же она была вечной работницей не только дома, но и в поле. Умела выполнять мужицкую работу и часто это делала. Могла запрячь и оседлать лошадь, умела ездить верхом. По-мужицки косила и убирала сено, серпом жала рожь и ячмень. Когда выпадало время, ездила или ходила за грибами и ягодами.
Моя мама со своими детьми в гостях у матери и сестёр Пичугиных. Лето 1926 года
Настоящими крестьянами не становятся. Ими рождаются. Деревенские дети сызмала познают хлеборобский труд, знают цену куска хлеба. Любовь к природе, к родной земле, к своему месту обитания – малой родине, у них в крови. Настоящий крестьянин знает запах земли. По нему он определяет, когда надо сеять. Землю он чувствует, как самого себя. Так же отец с матерью воспитывали и нас, своих детей, готовя себе смену, растили будущих кормильцев. Но всё случилось не так, как они задумывали.
Мне было пять лет, когда моих родителей в мае 1931 года выбросили из родного дома под лозунгом раскулачивания, а практически за то, что они не вступали в организуемую коммуну, и в сопровождении конвоя отправили в ссылку на север за 1200 километров в томскую заболоченную тайгу, где и прошло моё детство. Но я до сих пор помню в мельчайших подробностях моё родное село и всё, что там было.
Помню, как мой отец сажал меня верхом на нашу кобылицу Серуху как он возил меня на Дутовскую водяную мельницу на речке Макаровке. Помню, как моя мама водила нас, целый детский «выводок», к своей матери и сёстрам на Зелёную улицу в воскресный день. Помню, как мы, ребятишки, ловили усачей в речке Макаровке. Чётко помню, какая у нас была обстановка в доме: кухня, горница, в которой размещались восемь человек, отдельная комнатушка нашей бабоньки Устиньи Васильевны. И, конечно, отлично помнятся полати, куда нас, детей, забрасывали, как котят, на ночь спать.
Хозяйство родителей состояло из пятистенного деревянного дома, построенного самими родителями (площадью где-то 50–60 квадратных метров, раза в два меньше, чем наша квартира в Красноярске сегодня). В хозяйстве было две лошади – Гнедуха и Серуха. Первая была иноходцем. Было ещё две коровы, тёлка, свиноматка и шесть овец. Батраков у нас не было. Имелось также несколько гектаров земли возле сопки, выделяющейся на фоне села. Земля была каменистая и малоплодородная. Сеяли зерновые. Нередко из-за ранних морозов они не поспевали. В общем, жили натуральным хозяйством, как и все односельчане. Летом – земледелие, сбор грибов и ягод, осенью – заготовка кедровых орехов, рыбалка. Когда выпадал снег, начиналась охота на белку и соболя. Весной – поимка диких маралов для маральника. Зимой занимались извозом: возили грузы по ледяному Усу и Енисею до Минусинска. Жизнь проходила в труде и заботах круглый год.
Мои предки – первые жители Верхнеусинского
А сейчас от отца с матерью я хочу вернуться в более древние года – к самым истокам моей малой родины. И мне особенно приятно, что первые ростки на усинской земле пошли от «неволинских корней».
Одним из таких «корешков» был мой прапрадедушка по линии отца – Иван Яковлевич Неволин (по рассказам моих родственников, других сведений не имею). Он вместе со своими сыновьями Игнатием и Алексеем, а также дочерью Марией приехал на речку Ус в 1851 году. Вместе они и основали в ста километрах от «центра Азии», будущего Кызыла, старообрядческое поселение, названное позднее Усинским (ещё позднее оно разделилось на наше Верхнеусинское и Нижнеусинское – на другом берегу Уса). Облюбовали эти места за живописную природу, хорошие охотничьи и рыбные угодья, за яркое приветливое солнце и реки с прозрачной водой.
Путь в будущее Верхнеусинское был долгим и многотрудным. Старообрядцы шли сюда с Беломорья. Вначале они добрались до Урала и несколько лет жили в Пермской губернии, отовсюду гонимые за свою приверженность к старой вере. Далее в их странствиях были реки Тобол, Ишим и другие воды и горы. Но главное направление маршрута не менялось: годами крестьяне-староверы шли на восток, навстречу солнцу. Шли-шли и неизвестно, через сколько лет, наконец добрались до Минусинской котловины – до Енисея и Тубы, обосновавшись сначала в деревне Быстрой. Правда, и здесь они не почувствовали приволья. И здесь, как везде, власти притесняли их, не давали жить и молиться своему Богу, как хотелось.
Река Ус – приток Енисея
Всем известно, как столетиями истово русские раскольники искали Беловодье – свою землю обетованную. И Саяны оказались одним из немногих на земле мест, где старообрядцы это Беловодье нашли. Недаром уже несколько столетий до нашего времени в Саянских горах было много селений приверженцев «истинной древней» веры. Братьям Неволиным повезло оказаться в числе тех удачливых староверов-первопроходцев.
Большой порог на Енисее
Как это произошло на самом деле? Весной братья из Быстрой отправились вверх по течению по правому берегу Енисея. Пробирались пешком через труднопроходимые места, через пороги и скалы, питаясь тем, что могли найти и добыть в тайге. Тогда на их пути считался самым трудным и неприступным Большой Енисейский порог, но и его они преодолели. Пройдя порог, встретили впадающую в Енисей справа быстроходную горную реку. Пошли вверх по её течению, пока не добрались до Усинской котловины. Там и облюбовали для себя удобную стоянку, наметив её для будущего постоянного поселения. Осенью того же года братья сплавились на плотиках обратно по Усу и Енисею до Минусинска, а на следующий год двинулись со своим скарбом и домашними животными к выбранному месту.
Русских поселений здесь в то время не было, видели нескольких тувинцев.
От Усинска до Минусинска позже была проложена горная тропа 180 вёрст. По ней возили и почту: летом на лошадях, а зимой на лыжах. Колёсную дорогу в Усинск проложили в 1914 году. Строили её заключённые. Все земляные работы велись вручную. К строительству дороги привлекались и усинские мужики.
Первые поселенцы – старообрядцы жили плохо. Хлеб не родился. На низах он замерзал. Ели солодушку, лебеду, гнилушки. А потом стали корчевать березняк на склонах гор и террасах, пахать на возвышенности, создавать там пашни. И стал родиться хлеб. Хлебопашество, скотоводство, охота и мараловодство (с 1920-х годов) стали основными занятиями усинцев.
Землю после раскорчёвки пахали деревянным плугом, который везли четырьмя лошадьми, поскольку рельеф горный, а земля каменистая. Хлеб сеяли руками, жали серпами, молотили палками – «цепами». Мельниц не было. Зерно для муки толкли в ступах.
Одежду мастерили в основном сами. Полотно ткали из волокна, получаемого из льна и конопли, фуфайки вязали из овечьей шерсти. Бельё нижнее и верхнее было всё холстяное. Обувь шили из самодельной кожи: для мужчин так называемые бродни с длинными голенищами, которые подвязывали ниже колен, а для женщин короткие. Лишь в начале двадцатого века появились сапоги.
Женщинам запрещалось носить брюки или панталоны – грех! Зимой и летом носили только юбки, и они, бедные, работая на улице в морозы, мерзли и простужались.
В 1855 году наш прадедушка Трофим Иванович Неволин женился на Марии Яковлевне Черноусовой, и у них появились дети: три сына и три дочери – Моисей, Павел, Степан, Екатерина, Василиса и Елена. Трофим Иванович был неплохим плотником. Он одним из первых в посёлке построил пятистенный дом с надворными постройками, просторный амбар. Человек он был работящий. Любил охоту и рыбалку, зимой возил по найму груз в Минусинск для купцов, был лоцманом на Енисее. Терпел и бедствие на речных перегонах. Большой Енисейский порог не раз испытывал на прочность купеческие караваны. Был случай, когда все плоты разметало на брёвна и погибли все. В живых остался только наш прадедушка.
Мой дедушка Моисей Трофимович Неволин родился в 1870 году (ровесник В. И. Ленина – единственная деталь биографии, которая объединяла моего предка с пролетарским вождём). Бабушка моя по линии отца Устинья Васильевна Петрова родилась в 1875 году. Перед замужеством она жила в деревне Быстрой в пяти километрах от Минусинска. У неё было три брата: Артемий, Иван и Самойло, и три сестры: Федосья, Аксинья, Анастасия. В 1894 году мои дедушка и бабушка поженились, и Моисей увёз невесту из Быстрой в Усинское. Через год у них родился сын Фёдор, но он рано умер – в четыре года. Затем появились сыновья Андреян, Павел и дочь Нюра. Вскоре и вся семья Петровых переехала в Усинское.
Наш дедушка Моисей Трофимович не любил ни охоту, ни рыбалку и больше занимался хозяйством, лошадьми. Он был совсем неграмотным. В 1905 году Моисей Трофимович со своим братом Степаном на лошадях поехал в Минусинск. Дедушка ехал по Енисею первым. Зимник замело, и дороги не было никакой. Кое-как зимний обоз добрался до Большого Енисейского порога. Кто-то крикнул сзади: езжай! Но только Моисей Трофимович со своими лошадьми выбрался на лёд, как льдину оторвало и понесло в незамёрзшую круговерть. Все вразнобой заорали изо всех сил: «Бросай лошадей, спасайся! Беги!»
Быстрое течение успело отнести льдину далеко от берега. Чтобы добраться до него, пришлось бросаться в Енисей и плыть. Люди на берегу поймали тонущего, помогли выбраться из кипящего ледяного омута. А лошадей вместе с санями унесло под лёд. Настоящая катастрофа для крестьянина! Но этим дело не кончилось. Хотя дедушку на морозе растёрли спиртом, как могли, он сильно переохладился, простудился, долго болел, когда его привезли домой, и так и не оправился – умер в 1906 году 36 лет от роду, оставив троих детей сиротами.
Жизнь по старинным канонам
Так мой отец Андреян Неволин восьми лет от роду стал главным, самым старшим мужиком в семье. Сам он родился в 1898 году. А двумя годами позже, в 1900 году, появился на свет его брат Павел, в 1904-м – сестра Нюра. Восемь лет, шесть лет и два года – таким предстало младшее поколение Неволиных перед будущей неизвестностью, безотцовщина, ничем не защищённое перед превратностями жизни.
Вся надежда была на родственников. Дедушка и его братья жили очень дружно. Сообща построили себе дома. Детей рано приучали к работе – боронить, пасти лошадей, гонять скотину на водопой, чистить глызы, быть погонщиками при пахоте (Гусевым), помогать при скирдовании сена и так далее. На детские игры оставалось совсем мало времени, но кому до этого было дело? Ведь так жили и все остальные дети. Хорошо ещё, что мой отец, как и мать, сумели получить двухлетнее образование, умели считать. И хотя они были малограмотными, большего для деревенской жизни не требовалось. А детские игры всё-таки не прошли мимо них: игра в бабки, лапту, городки, в почекушку. Дети катались на самодельных коньках и лыжах, ходили на ходулях, рано приобщались к рыбалке и охоте. Впрочем, это уже была следующая ступень – шаг к взрослой жизни.
Храм во имя Святителя Николая в Верхнеусинском. Разрушен в 1929 году
Ребятишки в деревне росли закалёнными, физически сильными, хотя и не всегда здоровыми. Ведь никакой медицины не было. Одежда у них была плохонькая, и они часто простужались. Нередко надсаживались при перевозке и переноске грузов, часто недоедали. И с самых ранних лет труд был спутником сельской детворы. Все рано приучались ездить на лошадях, учились их запрягать, седлать, завьючивать. Девочки сызмала водились с младшими братьями и сестричками, учились доить коров, печь хлеб, вязать одежду, работать на самопряхе и другим домашним делам.
У старообрядцев были свои религиозные каноны, правила поведения, которые неукоснительно передавались по наследству. Каноны нравственности – почитание родителей и приветствия по старшинству. Был обычай, по которому все мужчины не брились и носили бороды, волосы стригли под кружок. Идёшь по улице – обязательно со всеми здороваешься, снимая шапку. Дети при встрече низко кланяются старшим. Заходишь в любой дом – снимаешь головной убор. В каждом доме в переднем углу обязательно есть иконы, и когда зашёл, молишься, отдавая три поясных поклона, и говоришь: «Здравствуйте!» Тебе обязательно ответят, и лишь тогда можешь садиться и говорить. При прощании говоришь: «До свидания!»
Усинская тайга
Все большие и маленькие, взрослые и дети, носили поясок. Если пояска нет, тебя не пустят за стол. Когда садишься есть, должен помолиться – положить три поклона с молитвой. И когда поешь, тоже молишься, благодаришь Бога, и только потом выходишь из-за стола. Курить в доме не разрешалось никогда, даже гостю, – большой грех. В Усинском почти никто не курил, хотя здесь жили не только старообрядцы. Всего в селе насчитывалось семь религиозных направлений. И это при трёхстах дворах! Даже старообрядческих было несколько толков, несколько «церквей»: белопоповская, австрийская, окружная и другие.
Были и обычные православные – никониане. И даже баптисты. И никому они не мешали, а тем более друг другу. Каждый молился своему Богу. Споры между религиозными объединениями шли своим порядком, и каждый считал свою веру лучшей и справедливой. И только большевикам стали неудобны все верующие. И не просто неудобны, а враждебны: кто не с нами, тот против нас!
Во время постов и в постные дни – среду и пятницу – у старообрядцев молочное не ели даже маленькие дети. Перед сном все молились. Вставая утром, опять молились. Умоются, опять молятся. Поклонный начал – обязательно.
Но продолжу рассказ о сиротском детстве отца. Когда ушёл из жизни Моисей Трофимович, старшему из детей Андреяну, моему отцу, исполнилось восемь лет. Бабушка Устинья Васильевна растила троих сирот одна, замуж больше не выходила. Большую помощь ей оказывал брат дедушки Павел Трофимович Неволин. Дети почитали его, как отца родного. И всё-таки Андреян считался самостоятельным хозяином. Учился всё делать сам. Был занят делом с темна до темна и зимой, и летом. Зимой, правда, была ещё школа, но летом только работа.
После окончания двухлетней приходской школы отца отдали поучиться церковно-славянскому языку. Учил его донской казак Яков Дементьевич в избушке за рекой в Нижнеусинске. «Учебная группа» состояла из шести человек А. Неволин, В. Петухов, В. Осипов, В. Петров, Путинцев, Т. Михайлов. Им преподавали восьмиклассное крюковое пение октай, а также всю службу церковного старообрядческого богослужения.
В 1911 году умерла наша прабабушка по линии мамы, Мария Яковлевна. О дедушке по маминой линии у нас мало сведений. По рассказам мамы и её сестер, Евстигней Пичугин был среднего роста, крепкого телосложения, со скуластым лицом, энергичный и сообразительный. Сельское хозяйство он не любил и практически им не занимался. Хорошо знал тувинский язык и монгольскую грамоту. Купцы нередко брали его переводчиком при выездах за границу и при проведении торговых сделок или в поисках угнанного тувинцами скота. Человек он был крутого нрава, любил выпить. Умер дедушка Евстигней рано, а бабушка Арина умерла в тридцатых годах. Жили они на Зелёной улице в Верхнеусинском.
Зимой усинские мужики продолжали ямщичить, возить грузы в Минусинск и обратно. На сани обычно брали 3–4 центнера груза и отправлялись за 500 вёрст в один конец. Обоз шёл со скоростью четыре километра в час. Через каждые 45–50 километров были устроены станки для отдыха людей и лошадей – десять станков по всему маршруту от Усть-Уса по Енисею до Минусинска. В летнее время этот путь преодолевался по воде, на плотах, но был он очень опасным, особенно у Большого порога. Много человеческих жертв и всякого добра принял Енисей за долгие годы ямщины.
Революция. НЭП
А годы тем временем шли да шли. Когда началась Первая мировая – «германская» – война, отцу исполнилось шестнадцать лет. Отцовский призывной возраст подошёл в 1916 году. Призвали и его послужить «царю и отечеству». До сборного пункта в Ачинске он добирался долго, через горные Саяны. Однако успел в свой срок. По своим физическим и умственным данным Андреян Неволин, как я уже писал, подошёл для службы в царской гвардии. Высокий, стройный, подвижный, темноволосый, с правильными чертами лица, не рыжий и не конопатый (это тоже учитывалось при отборе в гвардию), немного грамотный, что тоже было плюсом.
Но служить царю и отечеству отцу долго не пришлось. В феврале 1917 года «Божий помазанник» добровольно отрёкся от престола, и гвардию вскоре расформировали. Рядового Андреяна Неволина отправили дослуживать в артиллерию в действующую северо-западную армию. К счастью, он остался жив и невредим и после демобилизации снова вернулся на свою малую родину в Верхнеусинское, лучше которого на всей земле не видел и не желал.
Возвращаясь домой, демобилизованный солдат уже видел по пути начинавшуюся в России заваруху, организуемую противоборствующими политическими партиями. Перед отъездом из Петрограда в период демократического безвременья Андреян видел и слышал Троцкого на одном из политических митингов. Слышал и других большевиков, эсеров, анархистов и прочих горлопанов. Случайно довелось увидеть и арестованную семью царя, которую везли на восток, в Тобольск.
Был он и свидетелем неудавшегося наступления Корнилова на Петроград. И был безмерно рад, что смог целым выбраться из этой нервотрёпки и неразберихи и вернуться домой – к миру и покою.
Однако мирные дни продержались в Саянских горах недолго. Сначала туда пришли колчаковцы, потом красные партизаны Кравченко и Щетинкина. Колчаковцы выбили партизан из Верхнеусинского, и те ушли в Туву. Преследовать красных белые мобилизовали всех молодых мужиков из села и дали им бой в Белоцарске (будущем Кызыле). Но неожиданного для белого казачества и прочей белой гвардии красные наголову разбили их в Туве. Партизаны установили там Советы и распространили советскую власть на весь юг Енисейской губернии, включая Минусинск. В братоубийственных битвах прошёл весь 1918 год.
А жизнь между тем продолжалась. И именно в 1918 году состоялись помолвка и свадьба моих родителей – Ефимьи Евстигнеевны Пичугиной и Андреяна Моисеевича Неволина. Они были готовы устраивать семейную жизнь на долгие годы, несмотря на все невзгоды и препятствия. Для брака таких препятствий было два. Во-первых, вера жениха и невесты несколько отличалась одна от другой. Невеста была обычной православной (никонианской веры), а жених – потомственный старообрядец. А во-вторых, у Пичугиных ещё не вышли замуж старшие сёстры, и нашей маме полагалось дожидаться своей очереди.
Правда, со второй причиной всё быстро уладили, поскольку старшая сестра Ульяна решила вообще не выходить замуж, но вот с вероисповеданием пришлось долго мучиться даже после свадьбы. Мама никак не хотела переходить в старообрядчество. Ей было нелегко, ведь в доме всем правила свекровь с твёрдыми староверческими убеждениями. Бабонька до конца своей жизни в нашем доме ела из отдельной чашки, имела свою ложку и пила из отдельной посуды. Некоторая напряжённость так и оставалась долгие годы, когда дом был уже полон детей.
Закончилась, наконец, кровопролитная гражданская война, но зажжённое и раздутое ею пламя классовой ненависти и вражды не желало угасать: временами затихало и разгоралось вновь. Испокон века люди жили здесь по Божьему закону, надеясь только на свои рабочие руки, моля Господа Бога о здоровье и удаче. Теперь же бездельник, прикрываясь революционной риторикой и демагогическими лозунгами, своим имущественным неравенством, которое происходило главным образом из-за лени и пьянства, начал качать свои права и входить во власть. Беспортошный бродяга охотно и с большим рвением выполнял директивы советской власти по борьбе с зажиточным крестьянством. Шёл передел собственности. В результате бедные становились богатыми, богатые бедными. Откровенно проявлялись все дремавшие социальные пороки общества: тщеславие, карьеризм, жадность, корыстолюбие, недоброжелательность даже к близкому человеку.
Мой отец со своим родным дядей Павлом Трофимовичем. 1938 год
Внезапно грянувшая новая экономическая политика (НЭП) в какой-то степени стабилизировала общество, вернула людей к труду, сделала более привлекательным предпринимательство. И мужики поверили в добрые намерения новой власти. Так и мои предки захотели жить лучше. Начали раскорчёвывать залесённые места, увеличивая размеры пашен, лугов, сенокосов. Появилась сельскохозяйственная техника. Сообща покупали молотилки, железные плуги и бороны. На речке Макаровке построили водяную мельницу. Увеличивались табуны лошадей, стада коров. Развернулось строительство жилья и хозяйственных построек.
Дядя отца Павел Трофимович Неволин выделился со своим хозяйством и построил на Зелёной улице большой крестовый дом и хорошие надворные постройки. Впоследствии он был объявлен первым кулаком на селе и выгнан из родного дома со всеми ребятишками на улицу. Но кто мог ожидать такого в те годы, когда крестьянство только-только становилось на ноги после жестокой гражданской войны? Людям свойственно надеяться на лучшее.
В начале 1920-х годов у нас в Усинском районе начался настоящий бум по созданию мараловодческих хозяйств. Инициаторами будущего мараловодства опять же стали Неволины – мои предки, заправские охотники. Сейчас кажется непостижимым, как мог человек оказаться сильнее дикого зверя. Вы только посмотрите, какие огромные тридцатикилограммовые рога (панты) носит на себе марал! И какой это сильный и выносливый зверь! Для того чтобы создать маральник, требовалось поймать зверя в горной дремучей тайге и привести его живым в загороженную зону. И вот такие смельчаки нашлись среди моих близких родственников.
Это целая история, и рассказывать о ней можно долго и увлекательно. Поймать живьём и привести в загон марала мог только очень сильный и мужественный человек. Отлов производили при глубоком снеге на лыжах зимой или ранней весной. Сначала отыскивали места обитания зверя, потом находили самые поздние следы и по ним преследовали марала до его полного изнеможения. Да и сами загонщики при этом выдыхались изрядно. Шли по маральему следу днём и ночью, пока зверь, наконец, не уставал и не ложился на отдых.
Усинский маральник. Отец кормит марала Пашку. 1928 год
А преследователю отдыхать было нельзя. Но где он мог взять силы для дальнейшего преследования? Охотники все дни гона питались сухарями, чайком и вяленым мясом. Преследование длилось сутками, причём процесс должен был быть управляемым. Зверя надо было гнать не дальше в горы, а постараться, наоборот, выгнать его поближе к полянам и дорогам. И в этом единоборстве человек в конце концов оказывался победителем. Марал уставал, бессильно падал на снег, и на него накидывали петлю, привязывали к дереву.
Таким был первый этап. Далее же наступал длительный период приручения дикого зверя, его одомашнивания. Для того чтобы марал перестал бояться человека, ему приносили траву, вволю поили. А другие охотники в это время искали пути, как его доставить в маральник, прокладывали санную дорогу. Выводили зверя из тайги на длинных шестах спереди и сзади, чтобы он не мог забодать или смять человека.
А как только марал оказывался возле дороги, ему связывали ноги и сваливали на приготовленные на санях шкуры. Зверя тепло укрывали от холода и старались побыстрее довезти до назначенного места. Первое время животное держали в укрытом сарае или стайке, и лишь когда оно несколько осваивалось с неволей, пускали в общее маралье стадо.
Маралов разводили для пантов, которые шли на изготовление чудодейственного лекарства. В те годы панты охотно покупали китайцы, и за них дорого платили купцы. Таких маральников в 1920-е годы в Усинском было создано несколько, а самый первый из них принадлежал семьям Неволиных и Петровых. Впоследствии советская власть национализировала маральники и объединила в один. Он и сейчас существует, по Усинскому тракту по дороге в Туву.
В конце 1920-х годов выделился из нашей большой семьи и брат отца Павел Моисеевич вместе со своей супругой Ефросиньей Изотовной. Они перешли в новый дом, выстроенный всей семьёй, на Сахалинке – так называлась улица или переулок в Верхеусинском. Тетя Нюра – Анна Моисеевна – вышла замуж за Исаака Евсеевича Шарыпова и уехала в Кызыл, где её муж занимал высокую должность.
Таким образом, все дети Устиньи Васильевны, моей родной бабушки, определились со своими семьями, стали самостоятельными. Жить бы ей теперь да радоваться: ведь без мужа вырастила, и с таким трудом, хороших детей! Появилось у неё много внуков и внучек. У старшего сына Андреяна в семье родились Саша, Паша, Митя, Вася, Виктор, Маша и Дуся. У дочери Нюры родились Саша и Нина, у дяди Павла – сын Паша. К несчастью, оба Павла прожили недолгую жизнь и безвременно скончались. Какой-то злой рок тяготел над Павлами в наших семьях. Остальные дети выросли и прожили сравнительно долгую, хотя и не вполне благополучную, жизнь. О судьбе каждого я позже расскажу подробнее.
Уклад повседневной жизни старообрядцев мало изменился к концу двадцатых годов. Загороженное от всего мира Саянскими горами Верхнеусинское не очень-то воспринимало крутые изменения советского времени. В это-то более или менее благополучное для советского крестьянства «нэповское» время я и родился в родимом краю.
Анна Моисеевна Шарыпова со своими племянниками Василием и Дмитрием. Томск, 1939 год
Сие знаменательное для меня событие произошло 3 марта 1926 года. Роды, поскольку у нас в то время не было больниц, принимали в бане. Сам момент рождения, конечно же, не отложился в моей памяти. Но все остальные события, которые развивались при мне и вокруг меня, я помню с трёх лет. На всю жизнь я запомнил дом, в котором родился, обстановку внутри него, планировку комнат.
Жилая площадь нашего дома, наверное, насчитывала около пятидесяти квадратных метров. Она состояла из большой и маленькой комнат, а также большой кухни. В большой комнате, так называемой горнице, жила почти вся наша семья. Её красный угол занимали иконы. В комнате стояла большая кровать для родителей, сундук, широкая длинная лавка на всю стену и небольшой стол со швейной машинкой. Во второй – маленькой комнате, жила бабушка Устинья Васильевна. В большой кухне была русская печь и рядом с нею широкие полати. В центре стоял большой кухонный стол, за которым все и ели. Кроватей у детей не было, спали кто где: на полатях, на полу, на потниках, на печке, на лавке. К дому со стороны двора была пристроена большая кладовая. За постройками на самом берегу Уса был огород.
Поля наши находились в 15–30 километрах от села: под сопкой и около маральника по реке Иджиму. Там стояли наши избушки, а вокруг них – изгороди.
Мы жили на главной улице Верхнеусинского, на верхнем её конце. Нижняя часть называлась «хохлацким краем». Недалеко от дома располагалась резиденция крупного купца Вавилина. В советское время в ней разместились магазин и склады.
Дома строились кучно. Земля была дорогой. Каждая усадьба отгораживалась от внешнего мира высоким забором – заплотом. Войти в дом можно было только через высокие деревянные ворота с калиткой, увенчанной козырьком.
Село Верхнеусинское по тем временам считалось крупным населённым пунктом, в нём было больше трёх тысяч жителей. Рядом с ним проходила государственная граница между Советским Союзом и Тувинской народной республикой (её присоединили к СССР как автономную область позднее, только в 1944 году). В нашем селе постоянно стоял пограничный отряд.
Насколько помнится из моего детства, наше село содержалось в идеальной чистоте. За этим следила община, и она же сама наказывала нарушителей правил. Управляли общиной выборные люди, причём работали они бесплатно, так сказать, на общественных началах. И был порядок не только в селе, но и в тайге, в поле и на реках. Так, сходом решались вопросы, когда начинать бить кедровый орех, когда ловить рыбу, собирать ягоду, выходить на охоту, устанавливались сроки их окончания. Велись общественные работы по строительству мостов, колодцев для воды с трудовым и финансовым вкладом каждого жителя села. Крестьянская общинность соблюдалась в Верхнеусинском до начала 1930-х годов.
Я, как и все дети нашей семьи, после рождения был крещён в местной старообрядческой церкви. Мне дали маленький железный крестик, который я носил на верёвочке до тех пор, пока в школе не появился запрет на ношение крестов. Но это было уже в ссылке. Потом этот крестик хранился у моей мамы в сундуке вплоть до её кончины и прихода в дом новой хозяйки – большевички. Не знаю, куда его дели, но мне его жаль до сих пор.
Из мальчиков я был последним в семье и отличался от всех своих братьев худобой, светлыми волосами и голубыми глазами (один во всей большой семье). И нередко приходившие к нам люди спрашивали родителей: «А чей это мальчик у вас живёт?»
С малого возраста у меня была хорошая память. Если кто-то что-то в доме терял и не мог найти, обязательно спрашивали у меня, где лежит потерянное. Капризничать мне было не перед кем, тем более устанавливать свои правила игры, так как я был всех слабее и младше. Приходилось всё детство носить обноски моих старших братьев – так было заведено в наших бедных крестьянских и многодетных семьях.
Из детства, проведённого на моей малой родине, сохранились отдельные штрихи, глубоко запавшие в память. Помню, как мы рылись в ящиках около магазина, отыскивая крошки конфет. Помню, как я упал с телеги и по моей руке проехало колесо (к счастью, без последствий – видимо, земля была мягкая).
Как в Масленицу люди гуляли, как славили Новый год и рассыпали овёс. Как мы ездили на свою пашню под сопку и там копали солодку – сладкие корни, которые потом сосали.
И особенно запомнился случай, связанный с пожаром. Это было где-то в июне 1930 года. Стояла жаркая погода. Я украл в доме спички, оставленные мамой, и вместе с приятелем Гришей Ташкиным пошёл в стайку, где зимой держали коров. Сначала мы подожгли одну кучу соломы и сразу её затушили. Это показалось нам забавным. Тогда мы натащили соломы побольше и опять подожгли. Когда же пламя стало разгораться и мы уже не состоянии были погасить его (возник настоящий пожар), то, испугавшись, бросились бежать к реке Ус.
Пожар сразу заметили соседи и стали звать людей на помощь. Хорошо, что быстро подъехала пожарная машина погранотряда, а так бы сгорела вся центральная улица села. Дома стояли впритык один к другому, и улица вся полыхнула бы разом. К счастью, большой беды не случилось. Сгорела только стайка, другие строения удалось отстоять. Меня, конечно, выпороли. А потом сидящие на лавочках старухи показывали на меня пальцем, как на местную достопримечательность – на сорванца, который хотел спалить всё село. А уже находясь в ссылке, некоторые горько шутили: зря Витька не спалил село. Тогда бы мы не попали в ссылку, а жили бы как погорельцы в родном селе.
В семьях старообрядцев почти каждое обычное действо превращалось в священный ритуал. Вот как проходил, к примеру, обед. За длинный кухонный стол, обставленный с двух сторон длинными лавками, усаживалась вся семья. Для отца было отведено особое место. У каждого едока своя деревянная ложка местного изготовления. Вилок не было. Ели из одной большой миски. Отец начинал первым, и лишь после того, как он хлебнёт, начинали есть все домочадцы. Но перед тем как усесться, каждый должен был положить три поклона перед иконой. Так же кланялись и крестились и после еды: слава Богу, что он тебя накормил! Никто раньше родителя не выходил из-за стола. За столом взрослые и дети должны были есть молча. Не разрешалось ни разговаривать, ни тем более шалить. Молоко, чай и другие напитки пили из глиняных или деревянных кружек. Мама обычно во время семейной трапезы за стол не садилась. Едва управлялась, чтобы всем вовремя положить еду. Уговаривать кого-то побольше съесть не приходилось – всё сметалось махом.
Вся еда была простой, деревенской: каша и супы из сибирских круп (просо, перловка, овсянка), капуста, картошка, мясо, молоко, сметана, брюква, репа, солёности. На зиму набирали ягод, орехов, ловили рыбу. В общем, всё было местное, произведённое и сделанное самими, за исключением сахара и соли, которые привозили тувинцы, и муки-крупчатки, закупаемой в Минусинске только на праздники. Сахар употребляли очень экономно. Его давали маленькими кусочками, только чтобы присластить чай. Больше пили, как говорится, вприглядку. Чай пили и с мёдом. В полевых условиях употреблялись сушеное мясо и вяленая рыба.
Все церковные и народные праздники старообрядцами соблюдались и по-своему отмечались. В воскресенье никогда не мылись в бане и не работали. В этот день даже повседневная домашняя работа считалась грехом, безусловно, наказуемым. На праздники запасали продукты, варили пиво, иногда самогонку (очень редко) и гуляли по несколько дней, пока не перебывают у всех родственников, не выпьют всё хмельное и пока их там не попотчуют как следует. Но запоев, как встречается сейчас, ни у кого не бывало. Перед праздниками заготавливали загодя корм для домашних животных. И уход за ними все дни гулянья не прекращался. Родство старались всемерно укреплять, помогая и выручая друг друга в трудные моменты.