Глава первая
В шесть часов вечера после войны
Шло лето 1946 года, года после Великой Победы. Постепенно возвращались с войны ее герои – мужчины и женщины, солдаты и офицеры, инвалиды и те, кому повезло уцелеть, сохранить руки, ноги и здоровье… Но не покой. Никто из них не забудет тех страшных дней, теперь всю оставшуюся жизнь им будет сниться то, что наяву хотелось поскорее забыть…
Но это будет потом. А пока на усталых, измученных, изможденных лицах все равно светилась радость. Самое главное позади – врага одолели, войну пережили. Остальное уже не столь важно. А что трудно, так к трудностям не привыкать, не с таким справлялись. Пусть кругом голод и разруха – не беда. Налаживать мирную жизнь – это не работа, это счастье.
Так в ту пору думали все, так думал и Степан Назаров, сибиряк, боевой генерал, прошедший за четыре года от Омска, который покинул капитаном, до самого Берлина. После войны он не вернулся в родные края, а был направлен приказом партии в столицу. Должность ему дали столь же высокую, сколь и ответственную – Степану Егоровичу предстояло работать в правительстве. Война унесла много жизней, разрушила города и села, и в правительстве теперь необходимы были деловые, хваткие, энергичные люди – бывшие фронтовики. Сам товарищ Сталин ратовал за то, чтобы военные сменили полевую форму на деловые костюмы и отправились восстанавливать загубленные и уничтоженные немцами предприятия.
Приехав в Москву, Назаров буквально на второй же день получил квартиру. Да какую! Шикарные шестикомнатные (это еще не считая комнаты за кухней для прислуги) хоромы в новом, построенном незадолго до войны, доме на улице Горького, в нескольких минутах ходьбы от Красной площади. В такой огромной квартире – и только вдвоем, с женой, верной фронтовой подругой Татьяной.
Для нее новоселье стало настоящим потрясением. До этого Таня всего раз побывала в Москве, и то проездом, ничего толком и повидать не успела, кроме Мавзолея, Большого театра и ВСХВ – Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, с которой сумела познакомиться еще до выхода любимого фильма «Свинарка и пастух». А теперь выяснилось, что она будет жить в столице. Как зачарованная стояла Татьяна посреди огромной пустой квартиры. Настоящий дворец! Вот только из мебели лишь матрасы прямо на роскошном дубовом паркете, а из имущества – пара вещевых мешков, ее и мужа, да две шинели. А так – пустота, и каждый звук, шаг или слово отдаются от стен и свежепобеленного потолка гулким эхом.
– Ну что ты застыла, Танюшка? Можно подумать, никогда больших квартир не видела, – усмехнулся Степан.
Татьяна только покачала головой. Конечно, она много раз видела большие квартиры – и в Европе, и на родине, где после революции квартиры в хороших домах были поделены на клетушки и превращены в перенаселенные коммуналки, с одной кухней и одной уборной на несколько десятков жильцов. Но чтобы отдельная квартира, столько комнат для одной-единственной маленькой семьи!..
– Поверить не могу, что это теперь наш дом… – пробормотала она.
– А придется! – Степан сиял улыбкой, которую она так любила. – Мы теперь с тобой москвичи, Танюшка! Да не стой ты, как столб, лучше вон в комнату напротив пройди.
– А что такое?
– Иди, я тебе говорю!
Татьяна выскользнула в коридор, осторожно приоткрыла двойную дверь… и ахнула, всплеснув руками. Посреди комнаты стояло старинное фортепиано: лакированное, с резными ножками, причудливыми инкрустациями и канделябрами по бокам в виде изящных женских фигур – настоящее произведение искусства.
– Нравится? – тихо спросил Назаров.
Пианино было единственной вещью, которую он привез из Германии. Другие высокопоставленные чины вывозили трофеи вагонами – мебель, картины, посуду, фарфоровые статуэтки, одежду и обувь… А он со многими предосторожностями, очень бережно привез только фортепиано – в подарок любимой жене.
Татьяна обняла мужа и заплакала…
Таня была родом из печально знаменитого города Сталинграда, который в то время, когда она родилась, еще назывался Царицыном. Родители ее были, как говорили в то время, служащими, интеллигенцией: папа – инженер, мама – учительница. Жили Ильины скромно, может быть, даже еще скромнее, чем большинство их соотечественников, потому что значительная часть зарплаты тратилась не на вещи и еду, а прежде всего на пищу духовную – книги, театр, концерты, на которые единственную дочку водили уже с четырех лет. Таня с детства очень любила музыку и мечтала о собственном пианино. И родители вскоре осуществили ее мечту – с большим трудом, экономя на всем, на чем только можно было сэкономить, они купили ей по случаю старенькое пианино. Корпус местами потрескался, не все клавиши производили точные звуки – инструмент не строил, и это очень огорчало и Таню, и ее родителей. Пробовали пригласить настройщика, но тот только руками развел – дерево отсырело, потом усохло, фортепиано пережило несколько переездов, в общем, пациент был скорее мертв, чем жив. Но выбирать не приходилось, Таня занималась на таком инструменте, какой у нее был.
Довольно скоро родители поняли, что их музыкальных знаний, полученных в собственных семьях и в гимназии, явно не хватает. Танечка подавала большие надежды, и ей необходима была более серьезная подготовка. Девочке нашли учительницу – пожилую даму-пианистку. Когда-то она была музыкантом, выступала сама и аккомпанировала популярным исполнителям, но вскоре после революции ее мужа, эстрадного артиста, любимца публики, «из дворян», как выражались в те времена, обвинили в контрреволюционной деятельности и расстреляли. С тех пор Маргарита Васильевна на службу уже устроиться не могла – не позволяло слабое здоровье. Приходилось перебиваться уроками, и, чтобы хоть как-то прокормиться, Маргарита Васильевна бралась преподавать музыку любым ученикам, даже самым бесталанным, а плату согласна была брать не только деньгами, но и продуктами. Время тогда было тяжелое, голодное, не хватало даже самого необходимого.
Учительницу и ученицу в буквальном смысле послала друг другу судьба, и неизвестно, кому из них повезло больше. Маргарита Васильевна часто повторяла, что на уроках с Танечкой отдыхает душой – такая она способная, прилежная и старательная ученица. Для пожилой женщины музыка была единственной отрадой, смыслом жизни. Маргарита Васильевна рассказывала, что еще ее дед с раннего детства страстно увлекался музыкой. Дворовым мальчишкой, лет двух-трех, как услышит, что в господском доме на фортепиано заиграли, так встанет под окном и стоит как вкопанный, за уши не оттащишь. Его уж и били, и за вихры тягали – ничего не помогало. Потом одна из барышень заметила его и стала учить музыке. Он взялся за учебу с огромным рвением, но барышня вскоре вышла замуж, и учение прервалось. До старости дед виртуозно играл на балалайке и, умирая, наказал сыновьям, что если кто-то из внуков проявит любовь к музыке, то костьми лечь, но выучить его этой премудрости.
Что касается Тани, то и ей музыка была настолько в радость, что ради нее она была готова отказаться от всего – и от игр, и от прогулок, и от общения с подружками. Таня сама каждый день, без всяких напоминаний, садилась за пианино и по нескольку часов занималась, не жалея сил, играла гаммы, этюды и упражнения. «Что, опять рояль насилуешь?» – ласково подтрунивал над ней отец. Конечно же, родители гордились дочерью и мечтали, что их Танечка станет настоящим музыкантом. Когда она поступила в Саратовскую консерваторию, радости в семье не было предела. Училась Татьяна отлично, педагоги ее хвалили. Но после окончания консерватории, когда Таня вернулась в родной город, вдруг выяснилось, что работать ей негде – свободных вакансий в городском театре и филармонии не нашлось. И она с большим трудом устроилась на полставки работать в недавно открывшуюся музыкальную школу. Конечно, это было совсем не то, о чем грезила Татьяна… Но выбирать, увы, не приходилось. Днем она занималась с учениками, а по вечерам и в выходные подрабатывала тем, что играла на утренниках в детских садах, на концертах в школах и на танцах в клубах.
Таня уверяла себя и родителей, что все это ненадолго, но шло время, а ничего не менялось. Ни на работе, ни в личной жизни. Хотя Татьяна Ильина была привлекательной девушкой, создать семью ей не удавалось довольно долго. Быть может, потому, что просто негде было познакомиться со своим суженым – ведь на всех вечерах, когда другие девушки танцевали с будущими женихами, Таня сидела за инструментом и играла вальсы и фокстроты.
Однако, как говорится, судьба – она и на печке найдет, не только за фортепиано. Однажды на вечере в клубе во время перерыва к ней подошел высокий молодой мужчина с лычками старшего лейтенанта и спросил, можно ли будет пригласить ее на следующий танец.
– Если я пойду танцевать, весь зал останется без музыки, – улыбнулась пианистка.
Но военный был настойчив:
– Тогда разрешите проводить вас домой после танцев, – серьезно попросил он.
Татьяна пригляделась к старшему лейтенанту. Уже не мальчик, на вид лет тридцать пять как минимум. Статный, плечистый, лицо чисто русское, приятное, открытое, располагающее к себе.
– Хорошо, – согласилась пианистка.
Весь вечер она нет-нет да поглядывала краем глаза – где-то там этот старший лейтенант? И с удовольствием отмечала, что он ни с кем не танцует, только разговаривает с друзьями да тоже постоянно смотрит в ее сторону. Давно уже Татьяна не играла так хорошо и с таким удовольствием, как в тот вечер… Однако при этом ей впервые за долгое время хотелось, чтобы танцы поскорее закончились. И, похоже, военный чувствовал то же самое. Едва Таня доиграла последний вальс, он подошел к ней и спросил, не передумала ли она. В его голосе чувствовалось волнение, и Татьяне это было очень приятно.
В гардеробе он помог ей одеться, ловко подав пальто.
– О, да вы галантный кавалер! – улыбнулась девушка, отчего ее спутник смутился и сказал, что дело совсем не в этом, просто им в военном училище преподавали основы этикета.
– Извините, что до сих пор не представился, – проговорил спутник, чтобы замять возникшую неловкость. – Степан Назаров, старший лейтенант.
– Очень приятно. Татьяна Ильина. – Она протянула ему тонкую руку с длинными пальцами, и Степан осторожно пожал ее своей широкой сильной ладонью.
Был чудесный зимний вечер, и молодые люди решили пройтись пешком, поскольку до Таниного дома было не слишком далеко, минут сорок неторопливого хода. По дороге Степан немного рассказал о себе. Он был родом из Сибири, вырос в крестьянской семье, с детства мечтал о военной карьере и шестнадцатилетним мальчишкой сбежал на фронт – воевать с белыми. После Гражданской войны поступил в военное училище, успешно его окончил и с тех пор колесит по всей стране, поскольку его часть постоянно перебрасывают с одного места на другое. Степан почти сразу признался Тане, что был женат – на своей односельчанке, которую любил еще в ранней юности. Однако брак продлился недолго, красавица Нюра не выдержала тягот жизни боевой подруги и постоянных разъездов. Она сбежала от мужа, вернулась в родное село, вышла замуж, родила детей. А Назаров с тех пор так и жил бобылем, хотя ему уже пошел тридцать седьмой год.
Степан проводил Таню до ворот – Ильины жили в частном секторе – и дождался, пока отец Татьяны откроет дверь. Пожав будущему тестю руку, Назаров произнес: «Я просто хотел убедиться, что с Таней будет все в порядке». От приглашения зайти выпить чаю или чего покрепче отказался – пора было возвращаться в казарму, завтра, как обычно, рано вставать. Однако ушел лишь после того, как договорился о следующей встрече с Татьяной.
Впоследствии Степан уверял, что решил жениться на Тане сразу, едва ее увидел. Впрочем, возможно, оно действительно так и было. У Татьяны, казалось бы, имелось больше поводов для сомнений. Все-таки жених старше почти на одиннадцать лет и совсем не ее круга, как не уставала повторять двоюродная тетушка. А главное – офицер, что неизбежно означало для его супруги походную жизнь со всеми ее переездами, трудностями и лишениями. Но Татьяну, которая впервые в жизни полюбила по-настоящему, это не остановило. Они расписались, сыграли свадьбу, и когда через некоторое время военную часть, в которой состоял Назаров, перевели в Омск, Таня отправилась туда вместе с ним.
– Декабристка, – заявила, поджав губы, двоюродная тетушка. – В Сибирь за мужем поехала…
На новом месте Татьяна работы по специальности не нашла, да и не искала. Она решила записаться на курсы медсестер – по крайней мере, эта профессия будет востребована всегда и везде, где бы они со Степаном ни оказались. И вскоре выяснилось, что решение было принято очень вовремя. Едва Таня окончила курсы, как началась война. Назарова отправили на передовую, и Татьяна, которой была невыносима даже мысль о разлуке с мужем, не раздумывая, последовала за ним.
Удивительно, как меняет людей война, и к женщинам это, наверное, относится вдвойне. Еще вчера Танечка Назарова, в девичестве Ильина, собирала цветы, играла Шуберта, зачитывалась стихами Тютчева, смущалась от неприличных слов и визжала при виде мыши – а сегодня она работает в полевом госпитале, где кровь и страдания, где оторванные руки и вспоротые животы. И ничего – выдержала, не сломалась. Привыкла и к раненым, и к их стонам, и к тому языку, которым чаще всего изъяснялись на фронте, и к спирту, которым военные медики снимали стресс. Татьяна не жаловалась на судьбу, понимая, что ей еще легче, чем другим. Она здесь, по крайней мере, рядом с мужем – куда его часть, туда и ее госпиталь.
Всю войну супруги Назаровы прошли бок о бок, выжили и остались целы. Страшно было даже думать о том, насколько им повезло, насколько редко такое случалось – в стране, где не было семьи, которой не коснулось бы горе. У Степана из всей родни осталась только мать, оба брата и отец, записавшийся в добровольцы, несмотря на возраст, пали на фронте. У Татьяны погибла в Сталинграде вся семья: и мама, и папа, и двоюродная тетушка, та самая, все уверявшая, что Степан ее племяннице не пара. А сколько они потеряли фронтовых друзей! О некоторых, особенно близких, вспоминать было невыносимо – сознание отказывалась принимать потерю. Иногда супруги по нескольку раз за сутки прощались друг с другом, будто навсегда – знали, что каждая встреча может оказаться последней. Но каким-то чудом, видно, волей ангела-хранителя, они выживали даже в самых безнадежных ситуациях. И кроме дизентерии, подхваченной на украинских землях, когда отбивали у нацистов Киев, да легкого ранения Степана, никакого ущерба здоровью не получили.
Вот только руки свои, прекрасные руки пианистки, Татьяне сохранить не удалось. От тяжелой работы медицинской сестры они огрубели, и в те редкие моменты, когда на глаза попадалось фортепьяно и Таня пробовала играть, она с ужасом замечала, что пальцы потеряли былую гибкость и уже не слушаются, не позволяют ей исполнять ту музыку, которую она когда-то так любила. Только несложные известные мелодии, популярные песни и вальсы вроде «Бьется в тесной печурке огонь» или «С берез, не слышен, невесом, слетает желтый лист» ей еще как-то давались. Всего лишь несколько нот, от которых у солдат на глаза наворачивались слезы, – а у нее появлялись слезы от того, что она понимала: на большее, к сожалению, уже не способна…
А дальше опять был фронт, опять раненые… Опять сердце рвалось пополам, после того как ты видишь, как на твоих руках умирает в адских муках солдат, вынесенный тобой же из боя… И каждодневные сто грамм: вначале для храбрости, потом – чтобы спалось, потом – чтобы нервы не шалили, а потом – потому, что без этого уже не можешь…
Но если от воспоминаний и снов нельзя было никуда деться, то от спиртного Татьяна решительно отказалась. Насмотрелась на тех, кто окончательно спился к концу войны, и не хотела для себя и своей семьи такой судьбы. Непросто было преодолеть тягу к «зеленому змию», но Таня нашла в себе мужество и справилась с уже начинавшейся зависимостью. После войны она на алкоголь уже смотреть не могла, даже по праздникам не позволяла налить себе ни рюмки. А Степан время от времени был вынужден выпивать с сотрудниками, но не увлекался, понимал, чем это чревато. В номенклатурных учреждениях пили всегда много, начальство это поощряло – так и инакомыслящих легче выявить (кто-то что-то да сболтнет спьяну), и компромат собирать на сотрудников, ухитрившихся под действием алкоголя совершить что-то аморальное или даже противозаконное. Потому Степан на коллективных попойках не усердствовал – ссылался на подорванное фронтом здоровье и с грустью наблюдал, как спиваются другие, те, кто не мог удержаться и проявить благоразумие.
Но это было уже потом. А сначала новоселы потихоньку обживали роскошную квартиру. Впрочем, обживали – это сильно сказано, вещей у них было минимум. Разложили рядом прямо на полу два простых матраса, Татьяна застелила их чистыми простынями, бросила сверху две подушки, накрыла двумя шерстяными одеялами – вот и готова супружеская постель. Развязав походный мешок, она осторожно достала вещь, которую берегла всю войну: прекрасные бронзовые старинные часы – настольные, на гнутых ножках, увенчанные маленькой фигуркой амура. Эти часы Таня выменяла на все тот же спирт на барахолке под Варшавой, когда освобождали Польшу, и носила их с собой, мечтая, что когда-нибудь кончится война, у них со Степаном появится дом, и она поставит в нем эти самые часы. И вот долгожданный момент наступил. Таня оглянулась по сторонам, ища, куда бы пристроить часы в пустой комнате, шагнула сначала к пианино, потом передумала, водрузила символ своих мечтаний прямо на подоконник, развернула к себе задней стенкой, чтобы завести и установить стрелки.
– Сколько сейчас времени? – спросила у мужа.
Тот опустил взгляд на свои наручные командирские.
– Ровно шесть.
– Надо же, прямо как в кино, – улыбнулась Таня. – «В шесть часов вечера после войны».
Они еще долго бродили по огромным пустым комнатам своего нового дома, решая, какую подо что приспособить. В этой, самой большой, хорошо будет гостей принимать, тут человек пятнадцать, а то и больше, может поместиться, и никому тесно не будет. Эта комната тихая, окнами во двор, отлично подойдет для спальни. А в этой, самой светлой, идеально было бы устроить детскую – вот только детей у Назаровых нет. До войны не успели, а сейчас – получится ли?
– Знаешь, Танюшка, хоть мы с тобой уже и старые, но, может быть, успеем еще детей завести? Пускай хоть кто-то в этой огромной квартире бегает, – предложил Степан в первый же вечер.
Татьяна только грустно улыбнулась в ответ. Старые… По годам-то не такие уж они старые, ей тридцать три, ему сорок четыре. Но для первой беременности, конечно, поздно. Да и получится ли? Татьяна вспомнила, в каких условиях провела всю войну. И мерзла, и голодала, и надрывалась, и пила… Возможно ли после всего этого забеременеть, выносить и родить здорового ребенка? Да не просто родить, а вырастить, поставить на ноги? Хватит ли у нее здоровья и сил?
С новоселья у Назаровых началась новая жизнь. Ведь на фронте они хоть и были вместе, но видались редко. И еще реже случалось проявить друг к другу нежность – не до того было. А теперь каждый день вдвоем: рядом просыпались, рядом засыпали. И пусть не на кровати, а на полу на матрасах, но после фронтовых лишений жизнь в сухой и теплой квартире, с водопроводом, горячей водой и кухней, казалась раем. Супруги как будто заново проходили те первые этапы любви, которые были у них тогда, в Сталинграде, переживали уже ставшие такими далекими первые месяцы счастливой семейной жизни.
И все же было нечто новое в их отношениях, их взглядах и объятьях. Степан и Татьяна, пройдя войну, по-особому относились как к самому факту своего бытия, так и к возможности быть вместе. Никто так не умеет ценить жизнь, как те, кто прошел по краю смерти. И вершина проявления жизни – любовь – была драгоценным кристаллом, сердцевиной той твердой породы, из которой, похоже, состояли Степан и Татьяна.
Теперь, когда Татьяна стала домохозяйкой, то целые дни ждала, когда муж придет с работы, уставший, прокуренный, и после ужина они займутся тем, чем не могли заниматься на войне. Они любили друг друга, они наслаждались друг другом. Они мечтали иметь детей.
Забеременела Татьяна быстро, месяца через два после того, как они въехали в новую квартиру. И сразу, без всяких сомнений, поняла, что с ней. Женщина опытная, медсестра все-таки. Тогда, конечно, ни о каких анализах, ни о каких тестах на беременность и помину не было. Но она и без всяких тестов знала, что ждет ребенка. Откуда? И как объяснить то чувство, когда дата на календаре еще ни о чем особенном не говорит, но уже появляется уверенность – внутри тебя зародилась жизнь. Оказывается, и счастье если оно приходит, то не приходит одно, так же как и беда.
А счастливы они действительно были, даже несмотря на все трудности, каких и после войны хватало. Разумеется, зарплата Назарова, возможности человека его положения и спецпаек, который он теперь получал, позволяли их семье нормально питаться и жить лучше многих, но именно это Татьяну и угнетало. Сердце у нее было доброе, и воспитана она была так, что ей было стыдно досыта есть и хорошо одеваться, когда люди вокруг жили впроголодь и ходили в обносках. И «генеральша» старалась помогать всем, кому могла.
В числе ее протеже оказалась и проживавшая по соседству семья Тамары Яковлевны. Самой Тамары тогда еще не было на свете, она родилась только в пятьдесят первом году, но позже она хорошо узнала историю Татьяны и Степана из рассказов родителей. Семье Тамары жилось непросто. Мать работала лифтером в доме, а отец вернулся с войны инвалидом – без ног. Но Катерина, Тамарина мать, искренне считала, что ей еще повезло – по сравнению с другими женщинами, которые вообще без мужиков остались. У нее-то муж был все-таки жив. Хоть и без ног, зато с руками. И по мужской части все у него было отлично – иначе не появилась бы на свет Тамара.
– За много лет жизни по соседству мама с Татьяной Сергеевной стали почти подругами, во всяком случае, стали очень близки. Генеральша часто делилась с мамой тем, что происходило в ее жизни, или вспоминала о прошлом. А мама все это помнила и рассказывала мне…
На этом месте Тамара Яковлевна прервала свое повествование, чтобы немного передохнуть, перевести дух и налить себе и слушателю еще по чашке чая.
– Я вас не утомила? – осведомилась она, пододвигая Меркулову блюдечко со вторым куском торта. – А то я увлеклась, говорю-говорю, а до вашего шкафа еще даже не дошла…
– Что вы, что вы, я слушаю с огромным удовольствием. Вы замечательно рассказываете, вам надо книги писать, – заверил Вилен и был абсолютно искренен. Он действительно всей душой любил такие вот простые истории – в них чувствовалось что-то живое, настоящее, чего не увидишь в фильмах и не прочтешь в книгах. Он словно сам становился свидетелем происходящих событий. Да и рассказчицей консьержка была хорошей. Ее общество было приятно Меркулову – нравился скромный, но не лишенный изящества облик, нравился мягкий голос, красивая и правильная речь, нравились внимание и забота, с какими она угощала его чаем.
– Ой, ну вы скажете тоже… – Тамара Яковлевна смутилась от его слов. – Какой из меня писатель? Никогда этим не баловалась. Читать всегда любила, есть такое дело, но сама никогда ничего не писала, разве что стихи в далекой юности… Впрочем, вряд ли вам это интересно. Лучше слушайте, что было с Назаровыми дальше.