Человек. Образ и сущность. Гуманитарные аспекты. Современный человек. Движение к пасторали?. I. СТАТЬИ (Н. Т. Пахсарьян, 2011)

ДВИЖЕНИЕ К ПАСТОРАЛИ: «РЕАЛЬНОСТЬ» УТОПИИ?

Л.В. СКВОРЦОВ

Мы живем точно в сне

неразгаданном,

На одной из удобных

планет…

Много есть, чего вовсе не

надо нам,

А того, что нам хочется, нет…

Игорь Северянин. Странно

Трактовку понятия «пастораль» обычно связывают с жанровой разновидностью литературы, ориентирующейся на идиллический мир сельской жизни, на нравственную чистоту человеческих отношений, рациональность простых потребностей и вкусов. Само понятие «пастораль» (pastoralis – пастушеский) содержит в себе отчетливую ориентацию образа жизни, который считается идеальным, но недостижимым путем к гармонии отношений между человеком и природой, человеком и другим человеком.

Человек в своих грезах может посредством движения сознания реализовать себя в гармоничных отношениях со средой и в этом представлении видеть указатель пути к истинному социуму. В коллективном сопереживании потенциальной гармонии заключается психологический «базис» литературы пасторали.

Античность, эпоха Возрождения, Просвещение рождают литературу, в которой возникают специфические жанровые особенности пасторали как пути достижения счастья в простых формах жизни. Двигаясь навстречу природе, человек открывает самого себя, свою подлинную сущность, которая оказывается «потерянной» в искусственных хитросплетениях светской жизни. Эта тенденция продолжает действовать вплоть до эпохи Просвещения, т.е. до начала триумфального шествия техники, создающей новый комфортный человеку мир. Гармония возникает и становится все более очевидной как раз в «искусственном мире». И чем более сложной становится техника, тем более удобным и комфортным становится для человека мир, который она формирует. Наступает эра крушения романтических иллюзий вообще и пасторальных иллюзий в частности, наступает эра научно-технического реализма.

Духовная волна пасторального жанра кажется затухающей под воздействием идеализации Техники как панацейного механизма решения социальных проблем. Путь прогресса техники заменяет собой путь Пасторали.

Как альфа и омега Прогресса, Техника позволяет видеть историю в ее целостности. Образно ее этапы можно представить в типах поведения – от жизни вооруженного примитивными орудиями человека в первозданной природной среде, которого описал Даниэль Дефо, создав образ Робинзона Крузо, до технических гигантов фантастических романов Герберта Уэллса в ситуации войны миров.

Теперь оказывается возможной и такая философия истории, которая предугадывает ее конечную цель. Если общество на совершенной технической основе становится способным решать любые социальные проблемы, то оно обречено воспроизводить себя в возникших константах. На самом деле переход к каким-либо новым общественным формациям утратит свой цивилизационный смысл, ибо всякое качественное изменение в этом случае будет означать регресс, а не прогресс.

Таким образом, чем больше человек освобождается от своей «естественной» основы, тем свободнее он становится; свобода выражается в окончательном господстве над природой. И это завершающий нокаут для «естественного человека», которого идеализировал Жан Жак Руссо, а вместе с тем – и для всей идеологии пасторали.

Если техника и технология – это средство решения любых социальных проблем, то гармония человека со средой переходит в искусственно создаваемый человеком мир, оставляя Природу за пределами этого мира: природа выносится «за скобки» истины человеческого бытия. Разумеется, речь не идет о том, что человек перестал нуждаться в Природе. Однако Природа перестает быть целью в себе, утрачивает смысл самодостаточной прекрасной реальности. За ней сохраняется утилитарный смысл источника ресурсов. Таким образом, происходит смещение смыслов. Человек начинает видеть подлинность смысла своей жизни не в контакте с Природой, а в деловой активности, абсолютной свободе своей самореализации через посредство Техники.

ХХ век – это век футуризма, движения к экстремальным целям, которые воспринимались как реальные, хотя и содержащие в себе определенный риск. Для реализации экстремальных целей человек стремится «преодолеть» границы своей природы и стать сверхчеловеком. Цели сверхчеловека несовместимы с идеалами пасторали.

Философия сверхчеловека, оказавшая влияние на российское самосознание, сыграла роковую роль в отношении цивилизационной идеи пасторали, получившей в практике российской жизни свою реализацию. Это – идея органического слияния Природы и Культуры, нашедшая свое эмпирическое воплощение в помещичьей усадьбе.

Как сказал поэт,

Жизнь в усадьбе – это не пастушеская жизнь на лоне природы, не монашеский скит, не сочетание естественного человека с природой как таковой, а концептуально обоснованное и практически достигнутое слияние природы и культуры. Для «нормального» человека – это предел мечтаний, «парадиз», но не для всех, а для избранных, для тех, кто был приобщен к философии и имел материальные, в том числе и человеческие, предпосылки для искусственного / естественного создания идиллического мира и его поддержания в действующем состоянии. Сентиментальная литература в России отражала реальную ситуацию жизни. И при всей своей ограниченности этот опыт имел универсальное цивилизационное значение: гармония человека и природы как «парадиз» – это не выдумка фантазеров, а проект, который может получить эмпирическое воплощение.

Так что же такое пастораль?

Продукт литературного воображения или цивилизационная реальность?

В пасторали имеются черты того и другого, но ее действительная сущность в качестве составляющей цивилизационной жизни может быть определена как цивилизационное намерение. В этом определении выражена противоречивость пасторали как когнитологического образа, влияющего на формы общественного настроения и поведения.

Образ пасторали претерпевает изменения. Вместе с тем ему исторически противопоставляется своеобразный контрапункт цивилизационной жизни. «Парадизу», основанному на слиянии природы и культуры, исторически противостоит созданная социалистами утопия, основанная на идее технической организации коллективной жизни в «фаланге». Единение труда и техники становилось базисом общей истины жизни. Природа здесь обретала свою ценность постольку, поскольку человек мог потребить ее. Идея общества потребления в качестве идеала в конечном счете получает легитимацию как на социалистической, так и на капиталистической основе. Этот идеал может быть практически реализован как закономерное следствие неограниченности технического прогресса и его воздействия на природу. Как казалось, такой подход оправдан и морально – с точки зрения истории отношений человека и природы. Для человека окружающая природа исторически заключала в себе угрозу. Преодоление или в крайнем случае ограничение этой угрозы достигалось с помощью Техники. Техника – это безусловно надежный «друг человека». Вместе с тем ХХ век, век кумулятивного прогресса техники, породил эпистемический шок. Он был вызван высшими достижениями науки и техники, и прежде всего созданием атомной и водородной бомб. Над цивилизацией нависла реальная угроза самоуничтожения. При этом с помощью «лучшего друга» человека – Техники.

Образ братской могилы цивилизации порождает скрытую тенденцию возврата к сакрализации Природы. Это – если и не отречение, то определенный скептицизм в отношении предназначения сверхчеловека. Сверхчеловек хорош для мультипликации. В реальной жизни наблюдается тенденция идеализации естественной сущности человека, его органического слияния с Природой, признания ее непреходящей ценности. Практическим проявлением этой тенденции в России стало возникшее и все нарастающее движение «дачников». Суть движения – новая социальная форма слияния природы и культуры.

Конечно, дача – это не «парадиз» помещичьей усадьбы. Тем не менее в ней оживала идея слияния природы и культуры как пути к достижимой практической истине жизни. Дача в своей реализации отставала от лучших образцов помещичьей усадьбы. Однако в своей социальной сущности она стала очевидным движением в сторону потенциального «парадиза» для всех. Советский человек, осознавая себя в связке с Природой ее составной частью, обретал истинную стратегию жизни. Но можно ли утверждать, что наблюдаемые сдвиги в самосознании определенных групп населения указывают путь к идеалам пасторали как истинной конечной цели цивилизационной эволюции? Не являются ли эти сдвиги простым рецидивом тех настроений, которые возникали на переломе XIX и ХХ вв.?

Н.Т. Пахсарьян отмечает, что «рубеж XIX–XX столетий был как раз временем необычайного всплеска пасторальной тематики во всех видах искусства»1, что не могло не оказывать влияния на общественное самосознание. И вместе с тем этот поворот нес в себе ощущение явной «ненормальности», что со всей очевидностью проявилось в произведениях писателей-символистов Хуана Рамона Хименеса «Платеро и я» (1914) и Андре Жида «Пасторальная симфония» (1919)2. Носитель пасторальной идеи в произведении Хименеса воспринимается окружающим миром как «помешанный», ведущий разговоры с осликом, ощущающий органическую связь с животными, с деревенскими дурачками, проявляющий в своем поведении тип некоего «идиотизма», юродства. Героиня «Пасторальной симфонии» А. Жида Гертруда оказывается слепой с безличным и тупым выражением лица, в котором проявлялись своего рода святость, библейская слепота безгрешного существа. Сам А. Жид писал, что пасторальная симфония – «это критика определенной формы лжи человека самому себе»3.

Восприятие пасторальной симфонии как «лжи самому себе» на фоне прогресса техники и формирования потребительского парадиза вполне объяснимо. Возникающая тенденция сакрализации природы подталкивает к формированию нового взгляда на технику, к коррекции цивилизационных намерений. Для того чтобы «пасторальная ложь» вновь стала восприниматься как «истина жизни», необходимо было прожить ХХ век, увидеть технику в ее экстремальных проявлениях.

Отречься от техники было уже невозможно; но казалось возможным изменить главную цель техники. Главная цель техники могла быть определена как совершенствование природы, формирование единства, гармонии отношений человека с природой, где и человек и природа выступают по отношению друг к другу как равноправные партнеры. Правильность этого взгляда, казалось бы, подтверждалась видимым стремлениям животных установить контакт с человеком, найти форму взаимополезного синтеза с ним. Проявлением такой воли обычно считается «странное» поведение дельфинов.

Если распространить это представление и на другие явления природы, то человек должен увидеть в природных объектах не объекты своего одностороннего воздействия, а субъектов, имеющих цель в себе. Это – цивилизационное намерение, которое подталкивает к возрождению новых форм пасторали.

Как представляется, именно переосмысление главных целей техники, нахождение философских границ ее применения может устранить угрозы, возникающие из неограниченности ее применения, и очевидно, что одной из таких границ как раз может стать отношение к природе как равному субъекту, а значит, партнеру человека.

С позиций философии пасторали коммуникация со средой формируется как «взаимное понимание», необходимое для того, чтобы ответное действие среды не имело разрушительного характера. Исходным философским принципом здесь становится принцип равенства. В бытовом выражении он звучит так: «Как аукнется, так и откликнется». Это значит, что человек должен вести себя так, как будто бы среда оценивает его действия и выбирает в зависимости от этого ответную форму поведения. Это представление обретает определенную фактическую предпосылку.

Но значит ли это, что принцип равенства должен распространяться на любые феномены природы? Не ведет ли такое распространение к возникновению абсурдных ситуаций?

Так, если человек начинает относиться к крысам как равным субъектам, то он, учитывая механизм размножения крыс, делает свою квартиру непригодной для человеческого жилья. Стало быть, истина пасторали – в таком синтезе природы и культуры, в такой селекции техники и природы, которая создает цивилизационный мир, образующий гармонию с человеком, его сущностными качествами. Значит, современная пастораль – это форма антропоцентризма, контрапунктом которой становится псевдопастораль. Различение пасторали и псевдопасторали связано с толкованием типов коммуникации.

Современная цивилизация характеризуется возникновением качественно новых типов коммуникаций. Человек вступает в специфические осмысленные отношения с миром машин и миром домашних животных. Это придает новое качество самой проблеме установления гармоничных отношений со средой. Возникающий дефицит сочувствия и взаимопонимания в человеческих отношениях находит своеобразную компенсацию и в технике и в природе. Человек оказывается между двумя формами квазисознания: квазисознания все более сложных и все более «умных» информационных машин и все более адаптированных к человеку живых организмов. Человека начинает окружать неизведанный и непривычный для него мир различных форм квазисознания.

Современная пастораль не только литературный жанр и не буколическая поэзия, восхваляющая прелести сельской жизни, это и не идиллия быта простых людей, их пребывания среди сельской природы. Это – необходимая для современного человека часть его образа жизни, своеобразный контрапункт стрессовой ситуации мегаполиса, отсутствия чистой природы и искренности человеческих отношений. Соответственно, понятие «пастораль» должно наполняться современным цивилизационным смыслом. Однако этого не происходит, поскольку доминирует инерция цивилизационной эволюции.

Новые типы коммуникации реализуются через индивидуальные формы поведения.

Движение к новой пасторали носит «шрапнельный» характер. То есть каждый индивид здесь идет своим путем. Соответственно, общие черты находят специфическую индивидуальную самореализацию, и вместе с тем эта самореализация обретает массовые формы. Массовый характер приобретает включение индивида в коммуникацию «со всем миром» через Интернет. Это – специфическая форма обнаружения гармонии посредством квазисоциализации. «Другой» в этой форме коммуникации приобретает характер информационного образа, с которым можно вступать в «открытое» общение, свободное от нравственных и правовых ограничений. Здесь лежит источник глубинных социально-психо-логических сдвигов, происходящих в современном обществе. Эти сдвиги имеют амбивалентный смысл. В реальной жизни человек оказывается под прессом обостряющихся межличностных отношений. Реальные формы социализации становятся все более затруднительными.

Социализация в Сети субъективно воспринимается как коммуникационная гармония.

Новые формы приобретает и современное сближение человека с природой.

Движение к пасторали здесь совпадает с массовым физическим перемещением из мегаполисов в пригороды, из многоэтажных домов, в которых соседи не знают друг друга, в дома комфортные и соразмерные самому человеку, позволяющие устанавливать постоянные формы общения и взаимопомощи с соседями. Человек начинает строить свой образ жизни таким образом, чтобы, «погружаясь» в природу, освободить себя от часовых стояний в пробках на автостраде, от негативного воздействия смога, от постоянной толчеи в супермаркетах, от ожесточения и постоянных столкновений с другими людьми, от перебранок, от искусственной политкорректности, сдерживания искреннего выражения чувств.

Обострение неудовлетворенной потребности в сочувствии, т.е. совместном переживании обстоятельств жизни, неполная компенсация этой потребности в общении с животным порождают кумулятивное накопление тенденций к аутизму, замыканию в себе. На уровне подсознания человек ищет сочувствия у природы, и таким образом он освобождается из «тюремной камеры» своего аутизма. Обострение проблемы аутизма следует рассматривать в контексте эволюции информационно-технического базиса современного общества. Эта эволюция совершенно по-новому ставит проблемы межличностной коммуникации. Межличностная коммуникация «скрепляет» цивилизацию на микроуровне. Исторически «цементом» межличностной коммуникации служили вечные ценности – любовь, дружба, верность, – которые диктовали видение в «другом» цель в себе, абсолютную ценность. Эрозия вечных ценностей, происходящая под доминирующим влиянием секулярной ментальности, рождает иное видение «другого» – как средство, и только как средство, достижения своих целей.

Этот сдвиг вносит в межличностную коммуникацию двойной смысл: видимость отношений не соответствует их сущности.

Подлинность коммуникации переносится на отношения человека с природой и в сферу машинной коммуникации.

И здесь возникают две ключевые прагматические проблемы: как должен вести себя человек, чтобы сохранить природу как основание подлинности коммуникационных отношений; и какова судьба специфики человека как субъекта в структурах машинных коммуникаций. Своеобразный ракурс рассмотрения проблема коммуникации приобрела в условиях климатического сдвига.

Если климатические изменения, происходящие на Земле, создадут такие природные условия, при которых жизнь человека окажется невозможной, то тогда утрачивают смысл рассуждения о пасторали как истинной цивилизационной ориентации. Специфическая форма пасторали как реальности современного образа жизни возможна лишь в условиях относительной климатической стабильности. Потенциальная возможность нарушения климатической стабильности существует. И в этом смысле человек находится в состоянии отложенной на время угрозы («suspense»). Поскольку человек длительное время находится в ситуации относительной климатической стабильности, то он забывает об этой потенциальной угрозе, вытесняет ее из своего сознания, ведет «нормальный» образ жизни, выполняя свои повседневные функции.

XXI век вносит в эту ситуацию свои коррективы. Климатическая стабильность заметно нарушается не только локально, но и глобально.

При этом вырисовалась ключевая проблема, решение которой предопределяет характер цивилизационных ориентаций: следует ли рассматривать климатические сдвиги следствием независимых от человека космологических изменений или они являются результатом практической, производственной активности самого человека?

В последнем случае переосмысление и изменение целей производственной активности, ее механизмов может оказать решающее влияние на стабилизацию цивилизационной эволюции. Философия пасторали в этом может сыграть далеко не последнюю роль. Из индивидуальной она превращается в общую цивилизационную ориентацию со своими специфическими императивами.

Кажущаяся «неподъемность» подчинения производственной активности человека новым императивам подталкивает к созданию проектов цивилизации, в которой существование человека не является обязательным. Нет человека как субъекта цивилизации, нет и необходимости в следовании новым императивам. Но как возможна «цивилизация» без человека?

Это – цивилизация андроидов, обладающих интеллектуальными способностями выше человеческих, способных выживать в различных, в том числе и экстремальных, климатических условиях.

Если считается возможной такая перспектива, то она оказывается продуктом философского построения, находящегося за человеческими пределами, вне сфер человеческих ценностей и эмоций. Вместе с тем «испаряется» и феномен пасторали, поскольку пастораль – это не природа вообще, а такое ее соединение с человеком, которое является условием сохранности его жизни и комфортности бытия. Для андроида эта ориентация не существует. Обнажается и принципиальный смысл пасторальной ориентации для жизни человека. Сохранность пасторали как цивилизационной ориентации в современной ситуации начинает совпадать с решением проблемы сохранности жизни на планете. Не случайно происходящие климатические изменения оказываются проблемой № 1 и попадают в повестку дня международных межправительственных конференций и совещаний. На этих конференциях и совещаниях рассматривались два гипотетических вывода социальной теории.

Первый вывод касается первопричины происходящих климатических изменений: являются ли они результатом глобальной деятельности человека или же они происходят по своим естественным законам, не зависящим от его реальной практики?

Второй вывод касается фатальности климатических сдвигов, и если эта фатальность находит свое подтверждение, то существенным для практики жизни становится вопрос о темпах климатических изменений, а значит, и наличия резерва времени для адаптации к ним человека.

Межправительственное совещание о климатическом изменении (Intergovernmental Panel on Climate Change – IPCC, 2007) поставило в центр своего внимания эти выводы4. В этом контексте становится понятным социально-психологический тренд, ведущий к толкованиям пасторали в тех формах, которые соответствуют угрозам современной жизни. С этой позиции пастораль – это не просто ностальгия по утраченному прошлому и не просто мечта, а практический путь самосохранения человека и новые маршруты его движения к подлинности жизни.

Но разве возможен поворот цивилизации в сторону пасторали, если такой поворот останавливает современное производство? Многие ученые признают, что климатические изменения связаны с так называемым «парниковым эффектом», а он в свою очередь определяется выбросом в атмосферу продуктов горения веществ, содержащих углерод. Это именно те вещества, на которых базируется производственная энергетика современной цивилизации.

Отказ от этой энергетики сегодня – это возврат к первозданной пасторали, к пастушеской жизни, что представляется совершено неприемлемым. Но переход на качественно новые, незагрязняющие атмосферу виды энергии, создание «постуглеродной» цивилизации требует времени. Какой срок отпущен человечеству для такого энергетического перехода, позволяющего избежать климатической катастрофы? Может ли наука дать однозначный ответ на этот вопрос?

Наука в данном случае не имеет однозначного ответа. Можно говорить о трех различных позициях. Во-первых, существуют скептики, которые утверждают, что научные измерения и предсказания относительно длительных периодов температурных колебаний весьма несовершенны. Поэтому нельзя с полной определенностью утверждать, что наблюдающиеся климатические колебания определяются именно антропогенными факторами, а не флуктуациями солярной активности. Кое-кто усматривает в искусственном обострении климатической проблемы заинтересованность определенных групп ученых в получении дополнительного щедрого финансирования своих исследовательских программ. В остросюжетной тематике заинтересованы и средства массовой информации.

Если согласиться с этой позицией, то никаких дополнительных усилий и никаких новых стратегий цивилизационной эволюции изобретать не следует. Все идет «своим путем».

Однако факты драматических климатических сдвигов, подчас просто беспрецедентных, рекордных по своим масштабам, подталкивают к скептицизму в отношении самих скептиков.

Если надвигающаяся климатическая катастрофа – это реальность, то она диктует необходимость перехода к новой онтологии жизни, ограничивающей экспансию техники определенными пределами. И здесь проявляется современная функция философии пасторали. Философия пасторали может сыграть роль пускового механизма для формирования такой онтологии. Вместе с тем возникает вопрос: имеем ли мы дело с длительными, постепенными изменениями или следует готовиться к резкому, внезапному катастрофическому сдвигу. Как отмечают Бронислав Зержинский и Джон Урри, Межправительственное совещание о климатическом изменении (1990–2007) в принятых четырех докладах подтвердило позицию градуализма и убеждение в том, что современная экономика может приспособиться к климатическим изменениям, так что будущее цивилизации может быть организовано при помощи достаточно точных расчетов и страховки от возможных рисков5. При этом изменение общественного и личного поведения предполагается достигнуть посредством определенных стимулов. То есть речь идет не о радикальном изменении цивилизационного самосознания, требующем перехода к новой онтологии и новому типу образа жизни, а об использовании системы действующих глобально рыночных механизмов, с тем чтобы обеспечить плавное приспособление экономики и всей общественной жизни к климатическим изменениям и создать страховочные механизмы нейтрализации их негативных последствий. Доклады Межправительственного совещания о климатическом изменении отрицают возможность непредсказуемых крайностей в климатических изменениях.

Позиции градуализма, использование рыночных механизмов подвергаются сомнению сторонниками катастрофизма. Сторонники катастрофизма исходят из ограниченности выводов науки и возможности нелинейного и мгновенного изменения климатической ситуации. При этом они отталкиваются от археологических данных. Бронислав Зержинский и Джон Урри ссылаются на выводы, к которым приходит Джеймс Лавлок6. Он полагает, что климатическая система находится в хрупком равновесии, из которого ее могут вывести любые, даже кажущиеся незначительными, воздействия, вызывающие ее ответную реакцию. Это формы обратных связей, которые и сегодня действуют в системе. Если мы игнорируем действие этих обратных связей, то можем оказаться перед лицом самых неожиданных природных катаклизмов. Симптомы их действия лежат на поверхности – рост средних годовых температур в Арктике и Антарктике, таяние ледников, уменьшение «вечной мерзлоты», снижение биоразнообразия, рост частоты тропических циклонов, изменение размеров и миграции айсбергов, изменение интенсивности дождей.

В хрупком равновесии системы антропогенный фактор играет возрастающую роль. Философия пасторали, утверждающая приоритет формирования гармонии человека и природы, дает свой ответ на вызовы современной ситуации.

Современная ситуация требует такого нового взгляда на истину образа жизни человека, в котором наряду с техническим, экономическим анализом ситуации присутствует гуманитарный анализ, основанный на расшифровке смысла истины бытия современного человека. С этим оказывается связанным пересмотр основополагающей установки общества потребления, оправдывающей экономической целесообразностью искусственные потребности, безграничное удовлетворение личного тщеславия и необузданных фантазий. Дурная бесконечность искусственных потребностей в качестве необходимого фактора «нормального функционирования» экономики рождает сообщество роскоши гламура, которое рассматривает философию пасторали с ее принципами как духовное убежище «убогих» и «неудачников». Цивилизационный смысл пасторали как простоты, управляемости, понятности и комфорта, независимости от рабства вещной чрезмерности естественно воспринимается не как догма, навязанная социальной доктриной, а как следствие собственного личного опыта, результат индивидуального свободного выбора. Фанат гламура «утопает» в вещах, которые определяют горизонт его самосознания и самооценки. Но поскольку он становится рабом вещей, он начинает с ними скрытую войну. В этой войне происходят переосмысление и переоценка простоты. Она начинает восприниматься как «роскошная сущность» свободы.

В этом, собственно, и состоит гуманитарный исходный пункт изменения ненормальности цивилизационного тренда и осмысления новой цивилизационной функции пасторали. Через посредство философии пасторали человек осознает и видит отношение природы как целого к его бытию. Природа как целое обращена к человеку, обеспечивая его существование: это совокупность данных стихий – воды, воздуха, земли, животного и растительного мира, которые всегда воспринимались массовым сознанием как нечто безграничное и неисчерпаемое. Это безграничное и неисчерпаемое дано всем, и все могут им пользоваться. Философия пасторали разбивает иллюзию безграничности и неисчерпаемости, ориентируя на воспроизводство, на цикличный характер отношения человека к природе. Формирование такого отношения вместе с тем требует решения целого комплекса технологических, экономических, правовых и нравственных проблем, нацеленного на сохранение природы.

Другой стороной этой медали становится формирование научно обоснованного и технологически обеспеченного отношения человека к продуктам своего потребления.

Человек, создавая на основе прогресса техники свои продукты потребления, питался скрытой уверенностью в том, что возникающие отходы всегда будут в конечном счете «растворяться» в природе, ассимилироваться ею таким образом, что вода, воздух и земля будут всегда оставаться пригодными для нормальной жизни.

Ускорение темпов технического прогресса и нарастание масштабов воздействия на окружающую среду производимых человеком отходов выявили новый тренд «ненормальности», а именно: все большее количество производимых человеком отходов «не усваивается» природой. Возникает виртуальная ситуация: человек в видимой перспективе может оказаться на глобальной мусорной свалке. И это – перспектива всех, в том числе и немногочисленного сообщества роскоши гламура.

Философия пасторали как ориентир социальной психологи играет роль контрапункта глобальной мусорной свалки. Она возвращает самосознание человека от «химического взгляда» на сущность природы как совокупности элементов, определяющих в своих соединениях свойства молекул, к целостности феноменов природы – воздуха, воды, почвы, которые и обращены к человеку. Именно с этими целостностями природы вступают во взаимодействие все народы и все общественные классы. Поэтому философия пасторали оказывается составляющей глобального самосознания.

Особенностью глобального самосознания, признающего философию пасторали, становится понимание целостности жизни как сложной системы, каждая часть которой выполняет свою функцию. Исчезновение даже какой-то одной части может представлять угрозу для всей системы жизни. Кажущееся «незначительным» в системе жизни может выполнять какую-то ключевую роль. Вот почему необходимо столь внимательное отношение к каждой составляющей живой природы.

Характерно, что в ноябре 2010 г. в Санкт-Петербурге состоялся международный форум, на котором на государственном уровне обсуждалась проблема спасения исчезающей популяции тигров. Это – симптом того, что имплицитно формируется тенденция выработки практического отношения к Жизни как феномену Целого, в которое включен человек. С осознанием практического смысла этой проблемы России пришлось столкнуться в условиях климатического шока.

Современная Россия практически столкнулась с проблемой пасторали в ее драматической форме летом 2010 г. Это – феномен рекордной жары, которая вызвала страшную засуху в Поволжье и в других регионах страны, уничтожила урожай земледельцев, поставив многих мелких фермеров на грань полного разорения.

Помимо засухи мы получили феномен природных пожаров, охвативших более 20 регионов страны, приведших к гибели целых поселений и даже человеческим жертвам.

Природа как целое перестала входить в поле зрения частных интересов, которые стали доминирующими. В итоге произошло ослабление внимания к сохранности природы.

Другим аспектом этой проблемы оказалась эрозия идентичности граждан. Как следствие такой эрозии индивид перестает видеть себя в «другом», что влечет за собой исчезновение реальной основы общих нравственных и правовых принципов. Эти принципы из постоянно действующих мотивов поведения превращаются в «пустые слова». В итоге человек в своем отношении к природе видит только свой, частный интерес. Это и порождает феномен потребительского отношения к Природе. Природа как сакральное целое исчезает из поля зрения человека.

Десакрализация природы неизбежно вызывает изменения типа цивилизационного поведения людей. Десакрализация природы эпохи перестройки и реформ имела ту особенность, что превращала природу в средство хищнического потребления и ускоренного личного обогащения, не знающего границ. Такой подход к Природе делал предвосхищающий тип поведения лишенным смысла. Смысл обретал специфический, «причинно-следственный» тип поведения: нужно в отношениях с природой делать то, что приносит наибольшие деньги здесь и сейчас.

Потребительское отношение к Природе является следствием десакрализации двух фундаментальных целостностей: семьи и страны.

Такая десакрализация вытекает из абсолютизации индивидуальной свободы как реализации присущих человеку страстей. Этот процесс, получивший характер эпидемии в 90-е годы ХХ в. в России, поставил под угрозу стабильность российской цивилизации. Вместе с тем серьезными последствиями «аукнулось» и пренебрежение сохранностью целостности Природы.

Какую роль должна была сыграть философия пасторали, если бы она служила основанием экологической ментальности?

Практический смысл философии пасторали состоит в формировании предвосхищающей формы цивилизационного поведения. Это означает умение видеть виртуальную реальность и способность создавать практические механизмы нейтрализации тех угроз, которые возникают, когда виртуальная реальность становится действительностью.

Предвосхищающие формы социального поведения в России сложились на основе опыта засухи и голода в Поволжье в 90-е годы XIX в., и критической ситуации, возникшей после Гражданской войны.

Из этих ситуаций были сделаны практические выводы. Это касалось создания систем орошения и мелиорации в Поволжье и других регионах, а также систем защиты от возгорания торфяников. Была разработана и реализована система охраны лесов. Все это сопровождалось формированием определенной дисциплины поведения людей.

Современное массовое поведение стало складываться под влиянием панацейного мышления, веры в универсальную силу рынка и рыночных отношений в решении любых социальных проблем, идеализации установок индивидуализма. Как показал опыт лета 2010 г., в этом представлении содержались серьезные изъяны. Летом 2010 г. огромная, сильная страна, самоотверженный народ оказались неспособными на начальной стадии, в зародыше нейтрализовать возникающие катастрофические явления. И странным образом, то, что произошло в центральных регионах России, затем повторилось на юге, в Волгоградской области. Выходит, люди даже не могут извлекать уроки из происходящего на их глазах. В возникшей ситуации отчетливо проявилась важнейшая функция характера общественного самосознания, которое в 90-е годы минувшего столетия претерпело кардинальные изменения.

Следствием этого стало игнорирование общей цивилизационной дисциплины. Влияние этого фактора оказалось сопоставимым с влиянием самой природной стихии. Такие, казалось бы, «мелочи», как разведение костров в лесу и непогашенные сигареты, составляют 90 % причин возникавших очагов пожаров.

Другой аспект этой проблемы – это разрушение уже созданных систем орошения и пожарной безопасности, которые сформировались в советский период. Все советское по идеологическим мотивам считалось «плохим». Эти явления ставят вопрос: имеем ли мы дело только с природной катастрофой? Нельзя не видеть, что неадекватное отношение к Природе является следствием вытеснения цивилизационных ориентаций общественного сознания идеологическими дихотомиями, а также отношения к Природе как к средству потребления, и только как к средству потребления. Эти примитивные формы отношения к Природе и влекут за собой катастрофические последствия. Климатический шок в России надломил веру в истинность традиционных идеологических стратегий. Глобальные тенденции жизни таковы, что то, что мы сегодня воспринимаем как нашу исключительную ситуацию динамики экстремальных изменений, на самом деле шаг за шагом превращается в общую тенденцию жизни.

В условиях глобализации все более отчетливо осознается общность жизни человечества в его отношениях с природой как целым, которое предназначается всем и поэтому требует общности правил поведения.

Фундаментальная цивилизационная истина, действительная для всех эпох, состоит в том, что каждый человек, все мы, так или иначе живем в «других». И от этого закона бытия уйти невозможно. Эта истина как бы предсуществует и открывается как универсальная истина. Этот мир, как в свое время отмечал Альфред Вебер, существует вообще для всех людей, и каждая его часть «предназначается всем»7. Философия жизни, сложившаяся на основе идеологической дихотомии, основана на представлении, что этот мир предназначается не всем. Сегодня эта философия сохраняет свою доминирующую роль. Каждый игрок, участвующий в глобальной игре, рассматривает перспективу мира с позиций разгадки извечного ребуса: для кого сегодня предназначен этот мир? Доминанты цивилизационной эволюции определются практической подготовкой к разгадке этого ребуса.

В действительности мира как и в каждой его части изначально не заложена принадлежность определенному субъекту. В этом смысле изначально каждая часть этого мира предназначена всем. Но тогда почему каждый игрок, участвующий в глобальной игре, считает, что этот мир предназначен только для него? На этот вопрос может быть дан верный ответ лишь с цивилизационной позиции.

Конкретный субъект может заявлять свои права на ту и только на ту часть природы, которая несет в себе культуру данного субъекта как народа в смене поколений. То есть это не природа в «первозданном виде», а «природа–культура». И народы должны примириться с этими правами друг друга. В этих правах они равны, а значит, эти права должны закрепляться международным правом и соблюдаться всеми. Нарушение этих прав становится основанием санкций со стороны международного сообщества.

Вместе с тем планета Земля – это естественное целое как часть космической системы, ее водный и воздушный океан – это место обитания всех, а значит, и предмет общей озабоченности.

Современная пастораль – это форма отношения человека к естественному целому планеты и жизни на земле как внутренне взаимосвязанной системе среды, видов животных и растений.

Рассмотрение реалий современной жизни через посредство пасторали ставит современную цивилизацию перед проблемой изменения своих традиционных стратегий жизни. В пасторали как цивилизационной стратегии капитализм и социализм оказываются не конечными целями исторического развития, а лишь техническими приемами решения цивилизационных задач, удерживающими как развитие личной инициативы, так и планомерные действия, нацеленные на сохранение природы и взаимодействие людей в экстремальных ситуациях. Если экстремальная ситуация становится константой жизни цивилизации, то пасторальная ориентация из литературной утопии превращается в философию реальной жизни. Можно с определенным основанием допустить, что будущее истории – это тип творческого взаимодействия человека и природы, порождающий коренную коррекцию целей производства и смысла жизни.

Такая коррекция ставит под сомнение обеспечение ничем не ограниченного роста как абстрактного, так и натурального богатства. Эта кажущаяся для современной ментальности застойной ситуация и порождает колебания в осуществлении экологической политики. Сохранение стимулов специфического экономически ориентированного производства в этой ситуации требует метаморфозы культуры, ориентации человека на сохранение Природы в созданных за миллионы лет натуральных образцах жизни. Пастораль, как стратегическая ориентация, возникает как следствие нового понимания достоинства человека, способного видеть в феноменах Природы сакральность жизни. Сегодня общество не имеет пасторальной доктрины, дающей научно обоснованные ориентиры движения современного человека к этой Истине Бытия. Существует лишь чувство, настроение, которое все шире захватывает сознание человека индустриального и постиндустриального мира. И человек стремится находить пути практической реализации этого настроения. Истина пути в условиях современной цивилизации не может быть сведена к настроениям и формам индивидуального «отшельничества».

Пастораль как цивилизационная ориентация предполагает изменения теоретического взгляда на ценностные основания знания, власти и техники.

Традиционно они воспринимались как самостоятельные ценностные структуры, как ценности в себе, имеющие возможности неограниченной экспансии. Через них осуществлялась реализация тех или иных национальных или классовых интересов. Поэтому их мощь наряду с созидательной имела и разрушительную направленность, как разрушение оснований жизни другого.

С ростом разрушительной силы техники под вопросом оказывается не только основание жизни «другого», но и Бытие Природы в той ее форме, которая обеспечивает сохранность жизни вообще и жизни человека в особенности. Власть в этом контексте совпадает со способностью практической реализации фундаментальных выводов гуманитарного знания, наличия реальных возможностей и силовых механизмов осуществления осмысленных теоретических целей.

На основе знания должны создаваться виды техники и технологии, имеющие цели установления гармонии отношений человека и природы, совершенствования человека в его контактах с природой. В этом контексте знание, власть и техника оказываются опосредованными и объединенными общими целями, достижение которых требует их взаимного ограничения в системе целого, представляющего собой онтологию жизни.

Онтологию жизни можно определять как тот тип современной культуры, который служит навигационной картой, обеспечивающей безопасность движения корабля цивилизации среди опасных «скал» современной политики и ее подводных «рифов». В этом и состоит смысловое содержание пасторали применительно к цивилизационной эволюции.

Ее антиподом становится теоретическая апологетика сохраняющейся инерции, которой придается форма закона «естественной» жизни.

Здесь кажущееся движение вперед по пути прогресса вместе с тем оказывается движением назад, от культуры отношений к отношениям «без культуры».

Закономерно возникает вопрос: как может пастораль выполнять культурную функцию в качестве онтологии жизни? Может ли идея пасторали внушаться с помощью насилия, насаждения сверху так, как в России внедрялась культура картофеля? Возможно все. Однако чтобы не превратиться в отвергаемое всеми утопическое мечтание, пастораль должна восприниматься как творческий стимул, влияющий на характер производства и образ жизни человека, и определяющий создание конкретных привлекательных образцов, создающих мир реальной жизни реального человека. Эти образцы и формы образа жизни могут выполнять функции навигационных ориентиров. В своей совокупности они образуют «зеркало», в котором человек видит свой правильный образ, которому он и должен следовать. В этой реальности пастораль оказывается контрапунктом мира «без культуры», как эмпирически достоверной реальности.

В этом контексте происходит определение смысла жизни через посредство культуры. Культура расшифровывает действительный смысл жизни не как простое эмпирическое существование, тождественное в своей сущности всякому иному существованию, а как некую противоположность такому существованию, как соответствие жизни определенному Смыслу, который может получать свое выражение в концептуальном образе. Смысл заключается в том сформированном культурой образе, в котором человек может видеть истину смысла своей жизни. Можно выделить три таких истинных образа, возникающих в зеркалах культуры.

Первое зеркало античности, в котором парадигма человека предстает как идеальное создание, образец которого является отражением мира языческих богов как персонифицированных сил природы.

Второе зеркало является контрапунктом первого. Это зеркало – икона, образ святого, неприродного человека, носителя образа живого Бога и его Крестного пути.

Третье зеркало создается философией, искусством и литературой как образ величия человека, делающего самого себя и не ограниченного в свободе своего самоопределения. В этом образе выражается сакральная сущность личности. Своим специфическим образом каждое духовное зеркало выражало онтологию общественной жизни эпохи – Античности, Средневековья и Нового времени.

Авангардная культура ХХ в. разбила эти три зеркала. Она сделала попытку «реалистически» определить мир человека вне его сакральных образов.

Если мир человека не сакрален, то он представляет собой совокупность физических элементов, тело, состоящее из атомов и молекул, соединенных некими силовыми линиями. Абстракционизм, кубизм представили человеку «суровую правду», истинный образ его сущности, а литература, драматургия и музыка выразили его эмоциональную реакцию на открытие этой «истины жизни». Человек «растворяется» в природе не так, как она предстает в иллюзорных образах его ощущений, а как она предстает в научных представлениях, открывающих микромир и макромир универсума. Такое растворение человека в природе – это псевдопастораль, современная форма редукционизма, имеющего свои цивилизационные последствия. В цивилизационном контексте человеку нужно было спасать не столько мир атомов и элементарных частиц, сколько именно мир, данный ему в его здоровых ощущениях, т.е. мир, в котором атомы и молекулы образуют прекрасную целостность, являющуюся условием выживания человека. Конечно, взрослый человек – не ребенок, и он хочет знать истину своей жизни. Как определяется эта истина, если следовать логике естественно-научных открытий в области астрофизики и генетики?

Современный человек «вооружен» знанием отдаленной апокалипсической перспективы Солнечной системы и Вселенной. Он вынужден самоопределяться в данном ему интервале Времени. И это накладывает отпечаток на логику его рассуждений. Не подводит ли эта «логика» к «истине» пира во время чумы со всеми вытекающими отсюда последствиями? Но разве может эту истину игнорировать гуманитарное знание, навязывая человеку иллюзорное видение реальности Бытия?

Гуманитарное знание, в отличие от естественно-научного знания, открывающего относительность всех явлений физического мира, обнаруживает феномен абсолютного в том, что для естественно-научного знания является относительным. В этом открытии и заключается исходный пункт онтологии жизни как императива применения власти и техники. Онтология жизни истинна постольку, поскольку определяет смысл абсолютных ценностей, следование которым обеспечивает сохранность жизни. Абсолютные ценности включают в себя атрибут вечности как постоянного условия сохранности жизни. Это – не «дурная бесконечность», а время жизни. Во времени жизни и реализуется бытие человека, как то тотальное бытие, за пределами которого человек не обнаруживает своего смысла.

Тотальное бытие человека становится объективным основанием истинных ориентаций цивилизационного бытия, а вместе с тем и рефлексии самосознания, обращения человека к оценке собственной деятельности. И здесь философия пасторали начинает наполняться новым смыслом. Когда человек обнаруживает, что его собственная деятельность имеет своим следствием исчезновение многих видов животных и растений, а эти виды составляют части общей «пирамиды» жизни как взаимосвязанной экосистемы, и эта пирамида, в которую входит и сам человек, может «рухнуть» с непредсказуемыми для жизни последствиями, то он вынужден открытыми глазами смотреть на эту проблему и определять практические формы ее решения. Всегда ли он ведет себя адекватно, когда обнаруживает, что ситуация диктует необходимость коррекции привычного образа жизни, сложившихся форм производственной и социальной деятельности? Далеко не всегда.

Особый интерес, естественно, представляет реакция теории на возникающие проблемы. Одной из форм такой реакции является когнитивный механизм ухода от неизбежности катастрофической перспективы. Человек начинает прятаться от себя самого: он «растворяет» себя в природе. Это – вариация псевдопасторали.

Если пастораль – это образ гармонии Природы и человека, то псевдопастораль – это образ Природы без человека. Как оказывается, теория может проявлять те же слабости, что и обычный индивид. Это – своеобразная теоретическая хитрость разума, мимикрия, которая маскирует человека под природу: человек как бы говорит природе – «меня нет», «я не субъект», «я – это ты, природа, и только природа»! В этом случае кажется, что природа не сможет нанести свой ответный сокрушительный удар по человеку.

Это – форма самообмана. Человек «скрывает» самого себя, подобно тому как камбала «исчезает» на дне морском, обретая его цветовую гамму, гусеница обретает форму сухого сучка дерева.

Псевдопастораль – это новая форма опиума для человека. Психологический наркотик кажется необходимым для того, чтобы стало возможным продолжение жизни в ее прежних формах. Но как быть с «исчезновением» человека? Как можно признать легитимным его «исчезновение» как субъекта?

Если физическая наука допускает, что сущность человека – это совокупность атомов и молекул, то с философской точки зрения можно допустить, что сущность человека определяют исходные принципы специфики его жизни – трансценденталии. Именно переоценка этих трансценденталий и позволяет «увидеть» исчезновение человека как специфического субъекта. Свою версию такого исчезновения предлагают Майкл Диллон, профессор Ланкастерского университета, и Луис Лобо-Гуерреро, лектор Кильского университета8. Они считают себя продолжателями идей Мишеля Фуко.

Анализируя особенности современной цивилизации, ее онтологию, М. Диллон и Л. Лобо-Гуерреро приходят к заключению, что исторически возникшие квазитрансценденталии, формировавшие внутреннюю сущность человека как человека, исчерпали себя. Это – труд, жизнь в социуме и язык. Под влиянием научного и информационного прогресса якобы произошла мутация этой триады. Их место теперь замещают другие квазитрансценденталии. Это – информация, анимация и код. В этой триаде индивид перестает фигурировать как особая реальность. Он присутствует в ней в виде информации и информационных взаимодействий как момент сложных информационных структур. Человек, как информационный элемент, начинает подвергаться цифровой обработке, и в этом виде он и входит в общую статистику. И здесь происходит еще одна метаморфоза человека. Если поведение отдельной личности, в силу ее внутреннего произвола, непредсказуемо, то большие массы индивидов, взятые вместе, подчиняются статистическим законам. Взятый в массе человек, как и другие природные явления, характеризуется отсутствием свободы воли.

Эта тенденция элиминации свободы отдельной личности подкрепляется и генетическими открытиями. Суть человека оказывается заключенной в молекуле ДНК, а не в его духовной сущности как личности.

И это коренным образом меняет взгляд на смысл бытия человека, на его нравственные и правовые ценности. Они теперь кажутся лишь видимостью, которая маскирует действительные мотивы поведения человека. Соответственно, находит теоретическое «объяснение» и деструкция исторически возникших зеркал культуры. Они «рухнули» постольку, поскольку формировали лишь видимость сущности человека. Однако остается еще знание, которое формирует человека в качестве специфического субъекта. Более того, на основе знания действуют и техника и власть. А это те реальные силы, которые выражают сущность человека как субъекта. Но оказывается, и эту реальность можно интерпретировать совершенно по-новому. Диллон и Лобо-Гуерреро считают, что эту реальность может выразить новый набор понятий, в которых исчезает своеобразие человека и сохраняются реалии жизни как таковой. Это – циркуляция, связность и комплексность. Очевидно, что эти понятия не обладают исключительной человеческой спецификой. Они выражают свойства более широкой реальности, взаимодействия элементов, которая поглощает самоопределение человека. Каким закономерностям подчиняется эта реальность? Вот их обобщенная характеристика: чем больше вещей соотносится друг с другом, тем больше их циркуляция; чем больше их взаимных отношений и чем интенсивнее циркуляция, тем более комплексными они становятся. И, наконец, последнее: чем более они взаимосвязаны, чем более они циркулируют и чем более комплексными они становятся, тем больше в них случайности, неопределенности.

Мы получили в итоге странный результат: отсутствие свободы, позволяющее подводить действия человека под общие законы, завершается возникновением ситуации неопределенности, т.е. отсутствия общих законов.

Ситуация неопределенности ставит под вопрос цивилизационные функции знания. Этот вывод не может не оказывать влияния и на политику. Он позволяет понять причины злоключений той власти, которая считает основополагающей формулу «власть основывается на знании». Эта формула перестает действовать не только в политической, но и в экономической сфере.

Perpetuum mobile экономической циркуляции переходит в широкий круг биологической циркуляции и радикальной случайности, что требует выработки механизмов адаптации к этой ситуации. В силу доминирующего влияния радикальной случайности нельзя определить перспективу. Но это значит, что необходим переход от стратегического видения реальности к ситуационному типу мышления. Вся стратегия пасторали, основанная на долгосрочном прогнозировании, оказывается за бортом ситуационного типа мышления. Непрерывная динамика ситуаций создает новые угрозы и новые риски, требует мгновенных ориентаций и мгновенных практических адаптаций к ситуациям. Человек не может предвосхищать то, как он будет себя вести в новых ситуациях.

Новые риски, угрозы и страхи определяют и образ жизни, а критерием успеха становится способность к оперативной адаптации к динамизму ситуаций. Вся структура гуманитарного знания, коль скоро она основывается на универсалиях разума и императивной морали, требует коренной реконструкции. На самом деле, в ситуациях постоянно сменяющихся рисков и неожиданно возникающих угроз и страхов становится невозможным руководствоваться вечными ценностями, принципами универсального разума и категорическим императивом морали. Они утрачивают свою направляющую силу. Но вместе с тем это означает исчезновение человека как нравственной и правовой личности.

Эта позиция кажется оправданной в силу гипертрофии возникающих угроз и отсутствия безопасности. Поэтому является оправданным и приоритет выживания перед возрастающей вероятностью угроз, тогда как моральные качества личности представляются неким «балластом», от которого необходимо освободиться. Принципы гуманитарного знания в нравственной и правовой сферах начинают терять психологическую почву в сфере общественной науки. Соответственно, функция науки видится в том, чтобы давать новый список глобальных и локальных проблем, а вместе с тем глобальных и локальных союзов, ассоциаций, возможностей и реальностей, требующих постоянной готовности к действию в возникающих новых ситуациях. Поскольку в возникающей цивилизационной ситуации в качестве определяющих оказываются мотивы выживания, то и формы поведения сближают человека с животным миром. Такое «слияние» с природой оказывается «скачком» назад, через исторический этап цивилизационного прогресса. На этой почве возникает «истина» биологического взгляда на сущность человека, который делает «смешными» высшие духовные качества личности.

Этот биологический взгляд на человека выразил Герман Гессе в стихотворении «Leicht Betrunken», «Слегка подвыпивший», или, как переводит Е.В. Соколова, – «Под мухой»:

Псевдопастораль, нивелирующая сущность человека как субъекта, представляет собой не только теоретическую, но и практическую опасность. Личность человека, определяющая его специфику как субъекта, начинает оказывать все более заметное влияние на события цивилизационной жизни. Между тем биополитика легитимизирует свободу от морали, допуская тем самым субъективность абсолютной личной власти. Теперь не только природа, но и всякий другой человек может превращаться в «материал».

Абсолютная власть, как принцип, может быть взята на вооружение любым свободно мыслящим индивидом. И это происходит сегодня на наших глазах в случаях ничем не мотивированных расстрелов людей «вольными» стрелками, вообразившими себя «сверхчеловеками».

«Сверхчеловек» не признает своей идентичности с «другим», виртуального правового и нравственного тождества, а стало быть, и необходимости следовать универсальным правилам поведения. Это значит, что «сверхчеловек» не видит смысла в нравственном совершенствовании, в духовной самореализации, в победе над страстями. Он – очевидный центр мироздания, и его самореализация – это универсальный Закон Бытия. Соответственно, «испаряется» как мираж общий нравственный закон, соединяющий каждого с каждым «другим». Исчезает и необходимость того «другого», который обеспечивает обязательность (нравственную и правовую) соблюдения обще-го закона.

Легитимизируется качественно иная психология. Характерными симптомами такой психологии являются случаи продажи девушек в сексуальное рабство, использования военнопленных в качестве биоматериала, получения для продажи их органов, что, как стало известно, делалось в Косове с сербами.

Такие формы поведения имплицитно несут в себе свой универсальный принцип, определяющий характер межличностных коммуникаций. Цивилизация, в силу беспрецедентного прогресса науки и техники, достигла такой стадии эволюции, когда человек, получающий доступ к современным научным и техническим достижениям, может начать такую «игру» на планете, в которой возможен джекпот, идентичный полному провалу. Вместе с тем человек, вооруженный всей мощью современной техники, доводит цивилизационную игру до той стадии, когда каждое отдельное убийство себе подобного вместе с тем может стать началом цепной реакции, нарушения гармонии целого, его самодеструкции. Сегодня становится понятным действительный цивилизационный смысл заповеди «не убий».

Судьба человечества начинает определяться постижением глубинных механизмов и нахождением адекватных принципов коммуникации, действительных оснований тождества «я» с «другим». Коммуникация – это универсальное явление; в ней человечество внутренне взаимосвязано. Между тем биополитика, как нахождение механизма достижения успеха за счет другого и интересов целого, влечет за собой разъединение субъектов политики, нарушение коммуникации между ними и превращение их в открытых или скрытых соперников и противников. Это делает невозможной гармонизацию их отношения и к природе.

Природа, эволюционировавшая миллионы лет и пришедшая в равновесие, может реагировать на воздействия человека самым неожиданным образом, т.е. прийти в неравновесное состояние. И вызвать это состояние может деятельность человека. Уже сегодня человек начинает все более отчетливо осознавать могущество природы и сил ее обратного реагирования. Сегодня под угрозой оказывается время жизни как условие сохранности абсолютных ценностей.

С прогрессом производства пределы, в которых цивилизация может сохранять себя, сужаются существенным образом. Производство оказывается вынужденным принимать фундаментальную ориентацию на воспроизводство Природы как составной части Цивилизации. Именно такая ориентация и создает предпосылки отведения непосредственной угрозы элиминации времени жизни. Это значит, что биофактор должен включаться в определение составляющих прогресса общества. Такое включение не может основываться на абстрактных пожеланиях и эмоциях. Оно может основываться лишь на выводах фундаментальной науки. Эти выводы должны лежать в основании финансового, материального и кадрового обеспечения планомерной гармонизации жизни и деятельности человека с эволюцией Природы.

Человек оказывается перед необходимостью критической переоценки собственной цивилизационной сущности. Он должен осознавать себя и осмысливать свое поведение в качестве потенциальной универсалии, т.е. такой сущности, которая формирует свое позитивное совпадение с «другим» не только как человеком, но и как природой. Это совпадение определяет формы адекватного практического поведения, основанные на новой нравственности, выражающей требования биокультуры. Основополагающий постулат этой нравственности состоит в требовании создания условий для восстановления потребляемых частей природы. Это – распространение на природу принятого в человеческих отношениях принципа справедливости. Таким образом, биокультура является расшифровкой феномена «культура–природа» как своеобразного единства противоположностей, в котором современная цивилизации может сохранять себя. Это историческая форма пасторали, проявляющей себя как синхронизация глобального поведения народов, нацеленного на гармонизацию взаимодействия человека и природы. Биокультура – это постоянное, реализующее себя в практической политике и индивидуальных формах поведения, фундаментальное знание и намерение как выражение ставшего общим типа социального настроения.

В своем практическом воплощении биокультура становится составляющей цивилизационного прогресса. Она придает ему специфический характер, не совпадающий ни с законами эволюции животного мира, ни с особенностями культурной эволюции. Неконтролируемое принципами биокультуры применение техники превращает планету в глобальную мусорную свалку, которая возникает как следствие жизнедеятельности человека, производства и использования в быту материалов, которые не ассимилируются природой, загрязнения атмосферы и Мирового океана.

Биокуьтура превращает функционирование техники в составную часть стабильности природного кругооборота. Тем самым возникает новая реальность; биокультура становится исходным нравственным основанием, диктующим необходимость коррекции фундаментальных целей производства и применения техники. Как явление парадоксальное биокультура содержит парадокс и своего функционирования: стабилизация природного кругооборота здесь достигается путем прогресса техники.

Императивы биокультуры видоизменяют функции человека как глобального субъекта. В результате такого видоизменения и возможно формирование глобальной пасторали. Глобальная пастораль может полагаться как конечная цель цивилизационной эволюции, достижение которой может обеспечить стабильность цивилизационного бытия в интервале времени, отпущенного для сохранения естественных предпосылок жизни на земле. Речь идет о времени пасторали как цивилизационной длительности в том смысле, как об том писал А. Бергсон.

Специфика времени пасторали проявляется через сопоставление различных форм времени в условиях материального производства.

Производство, базирующееся на константных формах конвейерной техники, выдает продукцию пропорционально затраченному времени на ее производство. Увеличение времени функционирования конвейера означает и пропорциональное увеличение выпускаемой продукции.

Равномерно следующие друг за другом интервалы времени соответствуют ритму движения конвейера, на котором создается продукция. Количество созданной продукции здесь находится в соответствии с затраченным временем.

Интенсификация влияния творческих начал на производственный процесс изменяет рисунок влияния времени не только на характер производства, но и на цивилизацию в целом.

Время здесь подразумевает возможность константности воспроизводства как сохранения гомеостаза природных циклов и стабильности цивилизационного бытия. Время в данном случае играет роль метафизического фактора длительности. Это – не время движения тела из одной точки пространства в другую его точку и не изменение качественных состояний данного социума, где действует закон отрицания отрицания как времени его жизни, умирания и воспроизводства на новой основе. Эволюция цивилизации включает в себя сохранение качества как следствия реализованных в действительной жизни интеллектуальных «взрывов». Интеллектуальные «взрывы» определяют длительность сохранения тех или иных качеств цивилизации. Процесс творчества, феномен открытия включают в себя и элемент неожиданности. Поэтому эволюция современной цивилизации может заключать в себе немало парадоксальных явлений. К ним может относиться ряд явлений, обеспечивающих соединение прогресса техники с воспроизводством гомеостаза природных циклов. Вместе с тем формируется новая иерархия цивилизационных субъектов как «передовых», «догоняющих» и «отстающих». Технически передовые страны могут оказаться в числе «остающих», если они игнорируют требования биокультуры.

Интеллектуальные «взрывы», меняющие характер производства, создают предпосылки возрастающего влияния константных идеальных образцов производимой продукции на формы жизни. Возрастающее влияние идеального фактора наглядно проявляется в ведущей роли дизайна, вложения в который могут определять успех материального производства в целом. Изобретательность, утонченность, сложность простых решений – все это качества, характеризующие составляющие эстетики современного производства. Достаточно взгляда на современные образцы моды или модели современных автомобилей, чтобы понять ведущую функцию творческого интеллекта в обеспечении успеха технических решений в конкурентных сражениях на мировых рынках. Красота в этой системе жизни не только спасает, но и побеждает мир.

В конкуренции образцов ведущую роль начинает играть реализация экологических требований. Это открывает возможности нарастающего влияния создаваемых образов на различные, в том числе и материальные аспекты жизни. Образ ведет за собой производство в самых неожиданных направлениях. Не менее парадоксальной кажется ориентация производства на потенциального потребителя, который оказывается универсальным потребителем, формирующимся процессами глобализации. И здесь возможны различные, подчас неожиданные проекции будущего. Как, например, изменяются ориентиры производства и рынки, если универсальным образцовым потребителем будет признан обитатель острова Гоа с его минимальными потребностями в одежде, пище и средствах передвижения? Постановка такого вопроса кажется нелепой. Но механизмы современной торговой политики подталкивают к проработке различных, в том числе и самых неожиданных вариантов изменения вкусов потребителя. Видение перспективы дает свои преимущества перед узкой ориентацией на эмпирически данного реального потребителя.

Со всей очевидностью это проявляется в области высокой моды. В сфере высокой моды не потребитель ведет за собой кутюрье и дизайнера, а, напротив, кутюрье и дизайнер ведут за собой массы потребителей.

Очевидно, что биокультура, как глобальная пастораль, требует своих теоретических и политических «кутюрье», способных обнажать глубинные корни новых типов мышления, способных ставить «взрывы» творческого сознания на службу воспроизводства условий жизни и утверждения длительности как времени цивилизации.

Утверждение биокультуры как всеохватывающей формы цивилизационного бытия открывает пути формирования константных оснований цивилизации, которые уже не могут «выходить из моды». Выявление реальных констант цивилизационного бытия – это знак истинного мышления. Исторически философская мысль искала исходные константные принципы истинного мышления применительно к принятию цивилизационных решений.

Классическая философия, например в лице Иммануила Канта, показала, что в условиях признания априорных универсальных принципов морали и разума возможно достижение состояния вечного мира. Казалось, что безусловный приоритет морали и разума, а значит, и последовательность обоснованных решений должны обеспечить нормальную цивилизационную эволюцию человечества.

Жизнь, однако, опрокинула рассудочные построения, в том числе и те, которые, казалось бы, должны были привести к вечному миру на нашей планете. Вместо вечного мира человечество погрузилось в пучину разрушительной Второй мировой войны.

Возникает проблема понимания того, что произошло с человечеством и лишило его здравого смысла. И как следует понимать цивилизационную мудрость?

К войне до «самого конца» влекут человека его собственная страсть и видение конечной цели истории. Поскольку такие видения оказываются разными, то конец истории может обрести свой досрочный результат.

Это происходит потому, что в качестве конечной цели истории предлагается цель какой-либо части человечества, а не человечества в целом. Истинной константной целью истории может быть только цель человечества как целого. Сегодня эта постоянная цель обретает свою видимую историческую форму. Такой постоянной, а значит, конечной целью истории становится глобальная пастораль, как процесс, который предполагает, во-первых, включение производства как действия техники в качестве составной части природного кругооборота, не создавая угроз его самодеструкции; во-вторых, ориентацию на формирование глобального субъекта, возникающего в результате гармонизации и синхронизации поведения стран и народов.

Проблема заключается в том, что ничто не может заставить человека двигаться этим правильным путем. Напротив, его непосредственные ближайшие интересы толкают на «проверенный путь» с его ограниченными цивилизационными горизонтами.

Чтобы встать на правильный путь, человек должен добиться самоидентификации с каждым «другим». И эту духовную операцию должен проделать каждый. Только так может родиться самоидентификация как реальное основание всеобщего утверждения норм универсального права и нравственного закона. В этом смысле человек должен одержать победу над самим собой. Будущее покажет, сможет ли человек выиграть эту самую важную в жизни современной цивилизации битву.

НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕТКИ К ТЕОЛОГИИ ПАСТОРАЛИ В АНТИЧНОЙ ФИЛОСОФИИ

Г.В. ХЛЕБНИКОВ

Базовая интуиция философско-теологического отношения к природе в античности, по-видимому, артикулирована уже в известной апофегме первого греческого философа Фалеса, заметившего, что «все полно демонов» (πάντα δαιμόνων πλήρη, – Aristot., De An. 411 a7-8). Таким образом, были обобщены как эмпирический опыт наблюдений древних греков, так и рациональная рефлексия над ним, результировавшие в концепцию пандемонизма. Для этого типа сознания божественные начала природы не просто существовали, они были персонифицированы и непосредственно перцептуировались органами чувств человека. Мир и воспринимался и мыслился синкретично взаимосвязанным: природные духи, обитающие в водной стихии, деревьях, лесу, скалах и т. п., могли воздействовать на человеческие существа, вступать с ними в визуальное и речевое общение, как читаем, например, у Гомера и Гесиода, находиться среди людей, смешиваться с ними; были способны трансформироваться в человеческий образ, стать даже демонами-родоначальниками. Но и души умерших людей, в свою очередь, могли воплотиться в каком-либо камне, растении, дереве, животном (например, в собаке), звезде или даже созвездии, как полагали, в том числе, Пифагор и Платон.

Таким образом, все предметы, любая вещь могут иметь кроме видимой материальной формы и структуры еще и невидимую подавляющему большинству людей разумно-энергийную компоненту (как постоянную, так и временную), которая при некоторых условиях способна существенно влиять (положительно или отрицательно) как на мышление, так и на поведение человека, оказавшегося в сфере их восприятия.

В классической литературе «демон» (даймон, δαίμων) обозначает деятельного агента невидимого мира, который обладает сверхчеловеческой силой и может влиять как на жизнь и судьбу людей, так и на течение естественных процессов. Этимология слова «демон» не вполне ясна. В ее понимании существует три основных подхода. 1. Платон в «Кратиле», от глагола δαήναι – знать: «Из-за того, что разумны и знающие, они и названы демонами», – «ότι φρόνιμοι καί δαήμονες ήσαν, δαίμονας αύτούς ώνόμασε»; таким образом, демон – «разумный и знающий». 2. Известный еще древним грамматикам и принятый некоторыми современными исследователями подход, возводящий термин «демон» к корню, общему с глаголом δαίομαι, δαίνυμι, δατέομαι – «раздаю», «распределяю» (дары). Таким образом, демон – это распределитель, раздаятель (даров, δαιτύμαι – «раздаю»). Например, эпитет Зевса – «Даятель» (Έπιδώτης), Гадеса – «Равнодающий» (Ίσοδαίτης) и богов вообще – «дарители» (δωτήρες). 3. Принимаемая многими учеными этимология от корня διF, которая соответствует восточноарийскому dêva, daêva и daïvas (с переходом дигаммы в соответствующую носовую и с суффиксом μων – man); т.е. демон – это блестящее, светлое существо, Бог (http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/ Демон).

Однако в когнитивном аспекте, по-видимому, все три подхода не исключают, а органично дополняют друг друга, создавая в целом образ могущественных божественных сил, существ, называемых Сократом в «Апологии» «либо богами, либо детьми богов» (Ap., 15d); он рассказывает об их постоянном позитивном воздействии на разные, как малозначительные, так и важные, события в своей жизни, благодаря чему, в том числе, он не раз смог избегнуть опасных ситуаций и даже смерти (Ap., 19c–20e).

При этом современные исследователи исключают понимание этого феномена как какой-либо субъективной болезненной галлюцинации, «голоса совести» или морального действия чего-либо вроде категорического императива, возвращаясь к сообщениям Платона и Ксенофонта, которые согласно свидетельствовали, что демон обращался к Сократу посредством «звука и знака» (φωνή καί σημεΐον) (см.: там же).

Не менее значительно тонкое, но существенное влияние этих демонических сил стимулирующе проявляется в буколических и пасторальных сценах, репрезентативно описанных Платоном в диалоге «Федр»10. Греческий гений – не только философ, но и один из величайших писателей в истории человечества, – в простых и при этом удивительно образных выражениях изображает идиллическую гармонию и взаимопроникающее единство, царившие в то время между человеком и окружающими его природными явлениями: «…Но где же ты хочешь, чтобы мы, усевшись, начали читать? – спрашивает Федр. – Сюда давай свернем, – отвечает Сократ, – и пойдем вдоль Илиса, а потом, где будет мниться (δόξῃ) подходящим, там, в тиши и покое, сядем. – В добрый час, кажется (ὡς ἔοικεν), – замечает его собеседник, – я случился (ἔτυχον) бос. Ты же так всегда. Легче ведь нам идти будет по водице, мочить ноги, и отнюдь не без приятности, особенно в эту пору года и такой день» (228е–229а).

В этом тексте обращает на себя внимание категориальная и понятийная структура, стоящая за материальным каркасом реальности, художественно воспроизведенным Платоном. И прежде всего, гносеология перцепции, маркированная употреблением глаголов «иметь мнение», «мниться» и «казаться», которые в данном локусе предваряют высказывания обоих философов и как бы семантически подчеркивают – все, что воспринимают собеседники, они осознают больше как им только мнящееся и кажущееся, не совсем подлинное; скорее, как объекты мнения, чем нечто безусловно реальное и достоверное, хотя непосредственное чувственное ощущение от телесного соприкосновения с реальными объектами интенсивно переживается акторами, в том числе в аспекте удовольствия и наслаждения.

Не менее интересна имманентная и комплексная, сложная диалектика происходящего, «естественное» единство противоречий и их переход в свою противоположность, которые реально присутствуют в материальных и психических явлениях и выражены использованными Платоном языковыми средствами (в 229а). Так, телесное движение должно смениться (и далее сменяется) физической остановкой и уже интеллектуальным действием (чтением и беседой), жаркий день уравновешивается прохладой воды в речке, затишью вокруг соответствует покой в душах (что, к тому же, выражено одним и тем же словом: ἐν ἡσυχίᾳ). Даже «случайность» того, что Федр оказался босиком, предполагается необходимостью мелководья (по которому пойдут друзья, чтобы освежиться) и «совпадением» погодных условий времени года вообще и дня – в частности. Синтагма же всех обстоятельств этой предустановленной гармонии приносит людям, оказавшимся в фокусе данной волны жизни, огромную эйфорию, наслаждение, что подчеркнуто грамматически двойным отрицанием термина (οὐκ ἀηδές, «не неприятно», 229а), которое акцентирует его значение и концептуально артикулирует, по-видимому, идею благости бытия. Таким образом, красота, истина (существования) и благо оказываются едиными в процессуальности настоящего, собираясь и фокусируясь в человеке.

Такое счастливое событие в мире, естественно, не может произойти само по себе, оно, безусловно, требует какого-то провиденциально-разумного вмешательства и участия, ведь даже само понимание счастливой случайности в греческом языке – это, одновременно, имя богини удачи (Τύχη).

И это божественное, демоническое начало вводится Платоном, но сначала ему предшествуют пропедевтический разговор о взаимоотношениях божества и людей (229b–c, Борей, похищающий Орейтию) и удивительная по красоте пасторальная экфраза, в которой также легко можно увидеть метафоры и метасмыслы: «Сократ: Клянусь Герой, красивое пристанище. И платан этот очень развесистый и высокий, вербы же высота и тенистость прекрасны, она в высшей точке цветения, благоуханием наполняет все место. А вот под платаном и приятнейший родник течет с очень холодной водой, ногой можно удостовериться. Кажется, по изваяниям дев, еще и нимф каких-то, и Ахелоя святилище. Если же захочешь, приятный ветерок этого места мил и чрезвычайно сладостен; по-летнему звонко аукается все хору цикад. Но изысканней всего трава, что в тиши и спокойствии высоко выросла и преклоняющему голову чрезвычайно хороша» (230в–с).

Оставляя в стороне напрашивающееся сравнение Сократа и Федра с платаном и вербой (причем Федр, скорее всего, – верба, символ чистоты и плодородия), необходимо отметить едва ли случайное наличие внутри этого райского земного уголка святилища существ, стоящих между миром богов и людей, которые больше, чем эти, но меньше, чем те, первые (как и демоны), а также целого хора цикад – якобы происшедших по воле муз из умерших от самозабвенной любви к своему искусству певцов (259в–с).

Последовавшее за этим в параллель восторженное чтение Федром произведения Лисия, как кажется, и является таким недостаточно рефлектированным «пением» молодого ума, над которым здесь подсмеивается Платон, а дальше и уже более откровенно будет смеяться Сократ. Поэтому, вероятно, термин, которым Сократ характеризует это сочинение, «демоническое» («δαιμονίως», 234d), амбивалентен: «Хорошо, конечно, составлено, – как будто хочет сказать философ, – лучше, чем получилось бы у обычного человека, но все же далеко не идеально, не божественно». Кроме того, он, наконец, называет своим именем все происходящее и дает имя-понятие тому, что еще только должно произойти позже.

Сам же Сократ отнюдь не полагается лишь на свои силы: перед началом такого серьезного дела он не забывает обратиться к музам (дочерям Зевса и Мнемозины) – тоже, как и демоны, божественным существам – с просьбой «вместе со мной приняться» (237а: «ξύμ μοι λάβεσθε») за дело, чтобы показаться Федру после своей речи еще более мудрым, чем даже казался ранее.

Как кажется, здесь важно не только «что», но и как нечто происходит и «делается»: речь идет не столько о помощи, сколько о синусии, совместном бытии, и синергии, совместном делании: музы не просто «помогают» Сократу, они, если следовать букве локуса, вместе с ним будут произносить то, что он станет говорить. Как это возможно? Очевидно, что, скорее всего, когда такое воздействие муз осуществляется ими через влияние на сознание и ум человека (в данном случае – Сократа), тогда, когда оно делает человека «умнее», «больше» самого себя.

И действительно, во время произнесения своей контрапункт-ной к тексту Лисия-Антисфена (см. 2, c. XVI–XXXII) речи (237b–241d) Сократ неожиданно прерывается и спрашивает собеседника: «Но, милый Федре, не кажусь ли я тебе, как мне самому, испытывающим какое-то божественное воздействие (θεῖον πάθος πεπονθέναι)? – И вполне даже, о, Сократ, – подтверждает Федр, – против привычного, схватил тебя некий благостный (εὔροιά) поток. – Так молча теперь меня слушай. По сути (τῷ ὄντι), кажется, божественное это место, поэтому могу быть часто нимфой схвачен (νυμφόληπτος), продолжая эту речь, – не удивляйся. Ведь вот и сейчас едва ли не дифирамбами заговорю. – Истиннейшую правду говоришь. – А всему этому, однако, ты причина. Но остальное слушай, а то как бы не отвернулось это наитие. Об этом, впрочем, Богу заботиться…» (238c–d).

Вероятно, это – один из ключевых топосов, раскрывающих философскую теологию пасторали у Платона. Нимфы, согласно Гомеру, дочери Зевса, по Гесиоду, порождены Геей (Теогония, 130). В греческой мифологии они, среди другого, вдохновляют певцов, поэтов, пророков и, как непосредственно следует из данного текста Платона, философов (Федр, 238d). Не случайность подобного воздействия на философов еще раз прямо указывается в 241е, когда Сократ обвиняет Федра, что тот намеренно подбросил его нимфам, чтобы они явно вдохновили первого (…ὑπὸ τῶν Νυμφῶν , αἷς με σὺ προύβαλες ἐκ προνοίας, σαφῶς ἐνθουσιάσω).

Удивительные красота и благость этого выбранного Федром места, в которое он привел Сократа, эксплицитно разъясняются здесь как божественные, а само качество божественности раскрывается как присутствие нимф, т.е. духов в женском обличии, которые не только сверхчеловеческим образом гармонизировали природу местности, в которой находятся сами, но и инспирируют оказавшегося тут гениального философа к произношению необычных даже для него по связности, обширности, силе и глубине речей.

Более того. Последняя процитированная фраза в 238c–d (ταῦτα μὲν οὖν θεῷ μελήσει) дает основание предположить, что наитие, нисшедшее на Сократа от нимф, имело свой источник не в них самих, а передавалось через них от Бога, который, таким образом, выступает в качестве единственно подлинного сущего и обладающего сверхъестественными силами, транслируя эти последние, по-видимому, автократически: тем и так, кому и как пожелает. А именно в данном случае опять-таки не просто любому человеку, а «мудрейшему среди людей», как назвал оракул Аполлона Сократа, т.е. уже больше, чем человеку, который поэтому в силу родства «подобного подобному» оказался в состоянии почувствовать, идентифицировать и назвать супранатуральные Силы, стоящие за явлениями природы, указав на глубокую внутреннюю связь, существующую между природно-материальными явлениями и сверхприродным божественно-разумным.

Интересно также, что сам Сократ, рефлектируя не только содержание, но и форму своей речи, отмечает как бы самопроизвольное (а в действительности под божественным влиянием нимф) появление в ней эпического стихотворного размера (241с), который считался элементом обычной речи только богов.

Платон также в данном пассаже как бы добавляет еще одно звено к объяснению причины того, почему далеко не все люди (в том числе, например, и Федр) в состоянии непосредственно и достоверно ощущать существование и воздействие этих сверхъестественных Начал. Суммируя, в общих чертах, то, что известно о Сократе из других диалогов Платона, можно сказать, во-первых, что эти Силы сами предопределяют и выбирают своих избранников, как было с этим философом, который уже с детства слышал рекомендации от личного «даймония» и следовал им. Во-вторых, наверное, избранный должен в той или иной форме выполнять возложенную Ими на него миссию, как всю жизнь и делал Сократ, пренебрегая своими делами частного лица. В-третьих, необходимо личное сверхусилие в стяжании добродетелей, в том числе как через преодоление страстей и пороков (Сократ, в частности, несмотря, по-видимому, на гомосексуальный опыт в юношеском возрасте, смог сублимировать здесь свое сексуальное влечение в сферу исключительно дружеских чувств и возвышенных тем философских спекуляций), так и посредством обретения таких качеств, как абсолютная преданность истине и справедливости, рассудительность, мужество, преодоление страха смерти, приверженность научному исследованию (в рамках существовавшей парадигмы).

Имея подобные качества, Сократ обладает и более тонкой, наверное, можно сказать, иной восприимчивостью, чем обычный человек к божественным воздействиям, и способен их точнее интерпретировать, что опять-таки показывается (в 242b–e), когда философу, который собирается перейти речку, вдруг кажется, будто он слышит свое обычное демоническое знамение (см., например: «Феаг»: 128d–131a; «Пир»: 202d–e, 219b–c; «Государство»: 496с; «Теэтет» 151а; «Апология»: 40а–с и т.д.), некий голос, который всегда удерживает его от того, что Сократ намеревается сделать, если последствия этого неблагоприятны для последнего, – ведь Бог и божественное не могут быть злыми (242е). В данном случае философу рекомендуется не уходить, прежде чем он не очистится от совершенного по отношению к божеству проступка.

При этом Сократ признается, что когда он еще только произносил свою речь, его нечто тревожило и смущало, что теперь, однако, он может идентифицировать – это нечестие по отношению к Эроту, сыну Афродиты. Таким образом, в пасторальном окружении эта обычная, точнее сказать, необычная способность древнегреческого философа проявляется не менее, а даже более определенно, чем в городских условиях самих Афин, где не всегда ясны конкретные причины удерживающей супранатуральной суггестии, как правило, раскрывающиеся post factum.

Точно так же содержательность и глубина мыслей и рассуждений, удивительно широкий охват тем и вопросов, затронутых в беседах этого диалога, точность и систематичность методологических наблюдений, родившихся в буколическом уголке под божественным наитием нимф, – все это указывает на чрезвычайно высокую степень позитивности влияния пасторальной среды, зафиксированную Платоном в текстах «Федра». Вероятно, можно даже заметить, что Сократ, принципиальный сторонник городского быта и противник естественного окружения, где его не могут ничему научить «ни местности, ни деревья», не то, что люди в городе (230 d), случайно выйдя с Федром за пределы стен Афин, неожиданно для себя, но тем более убедительно, ощущает кумулятивное воздействие той силы Природы с большой буквы, т.е. природы живой, одушевленной и сверхчеловеческой, которая всегда привлекала и привлекает человека своей близостью, начиная с глубокой древности и заканчивая постмодерном, когда наличие загородной виллы, замка, имения, дачи или просто дома чувствуется и рассматривается как особое и ничем не заменимое благо, изысканная роскошь, которой обладает и которую по достоинству понимает, ценит и может использовать, – а именно для творчества и философского досуга, инспирируемых особыми природными энергиями и воздействиями, – лишь цивилизованный, тонко образованный и культурный индивидуум.

В этом диалоге Сократ приводит знаменитую классификацию божественных состояний, одержимостей, «маний» (244а–245в), ниспосылаемых людям Богом (244d), среди которых выделяет в третий вид одержимость и манию, происходящие от Муз (τρίτη δὲ ἀπὸ Μουσῶν κατοκωχή τε καὶ μανία). При этом, в частности, указывается, что приходящий к дверям творчества без такой мусической одержимости, с одной лишь уверенностью, что он в достаточной мере станет творцом благодаря техническим навыкам, – несовершенен, так как творчество исступленных затмевает действие (ποίησις) здравомыслящего (245а).

В оптике этого подхода далее разъясняется, что ниспосылаемая богами любовь (ὁ ἔρως) любящему и любимому, эта мания (ἡ τοιαύτη μανία), дается им на величайшее счастье (245в–с). Более того, инспирируемый в данном случае в идиллической ситуации, вероятно, больше Самим Богом, чем музами, Сократ тут же вдохновенно говорит о душе, ее бессмертной природе, причинах и характере соединения с материальным телом (и телами), основаниях ее окрыленности и взлета в горний мир, к сонму богов, о их жизни и даже – о гиперураническом топосе (ὑπερουράνιον τόπον), занебесном, трансцендентном месте подлинно сущей сущности (οὐσία ὄντως οὖσα), его свойствах, о несмешанном (чистом) знании, созерцанием которого питаются боги и души, о падении душ и факторах, определяющих ее вселение в то или иное тело, о суде над душами и воздаянии за их земные дела, о четвертом виде одержимости (мании), когда, смотря на земную красоту, вспоминают истинную, окрыляются и стремятся взлететь, о подражании богам, о структуре, элементах и страстях души и т.д. и т.п. (245с–257b). Такова «прекраснейшая и благороднейшая» (verba ipsissima) «покаянная речь» Сократа (257а), произнесенная им по предложению его даймония и, надо думать, под непосредственным божественным воздействием в буколическом уголке природы невдалеке от афинских стен.

О том, что подобная суггестия (ἐπιπεπνευκότες) имеет место, Сократ эксплицитно говорит в 262d, когда фактически указывает, что за «случайностью», по которой обе его речи имели некий пример того, как знающий истину может, забавляясь, завлекать слушателей, стоят «местные боги» (τοὺς ἐντοπίους θεούς) или «провозвестники Муз», цикады.

Тем самым указывается, между другим, также на важность в онтологии происходящего игрового фактора, которого не чужды и сверхчеловеческие, божественные сущности, – что тоже соответствует осевой философской традиции (например, Гераклит: «Вечность есть играющее дитя», B 52).

Более того, Сократ, по-видимому, непосредственно чувствовал, что, находясь в экзальтированном состоянии (ἐγὼ γάρ τοι διὰ τὸ ἐνθουσιαστικὸν), суггестированном сверхчеловеческими существами, эти речи произносит не столько он, как через него «Нимфы, дочери Ахелоя, и Пан, сын Гермеса» (263d). Косвенным подтверждением этому, возможно, служат и завершающие строки диалога, в которых Сократ молитвенно обращается к невидимо, по-видимому, пребывающим для людей в этом идиллическом уголке «милому Пану» и другим, «сколько их здесь ни есть» богам (ὦ φίλε Πάν τε καὶ ἄλλοι ὅσοι τῇδε θεοί … – 279b-c).

Кроме того, согласие Сократа (и Платона) с мыслью фрагмента текста 263 е: «заставил нас принять Эрота одним из сущих» (ἠνάγκασεν ἡμᾶς ὑπολαβεῖν τὸν ἔρωτα ἕν τι τῶν ὄντων) в пасторальном контексте происходящей беседы может подразумевать и его, бога любви, незримое присутствие здесь, рядом с рассуждающими об эротических предметах друзьями (тем более что слова «любовь» [φιλια] и «друг» [φιλος] в древнегреческом языке – однокоренные). И не только пребывание, разумеется, но и воздействие на последних, – не исключено, что и через нимф. Такое действие тем более возможно, что в людях наряду с «неким левым эротом» («σκαιόν τινα ἔρωτα», «левая любовь», 266а) находится «некий божественный эрот» (θεῖον δ᾽ αὖ τινα ἔρωτα ἐφευρὼν – «божественная эротическая любовь», там же) – т.е. и здесь «подобное привлекается подобным».

Эта структурная иерархия «эротов» или онтология, по меньшей мере тройственных любовно-эротических энергий (а божество для греков – это всегда еще и некая энергийная Сила, «δυναμις»), – отдельная и, к сожалению, выходящая за рамки настоящей статьи тема, относящаяся скорее к теолого-философской антропологии Платона. Тем не менее следовало указать на несомненную связь и возможный путь воздействия бога Эрота извне человека и в буколических условиях (может быть, особенно в них) на человеческое существо через посредство, вероятно, активации онтологизированных модусов (или модуса) единого вне рассудочного эйдоса, к существованию которого внутри человека с неизбежностью приводит речь-рассуждение философов (265е: τὸ τῆς παρανοίας ὡς ἐν ἡμῖν πεφυκὸς εἶδος ἡγησαμένω τὼ λόγω).

И, вероятно, не случайно, что уже ближе к завершению диалога, когда Сократ, отмечая необходимость знания истины как основы, рассматривает диалектику искусства красноречия, он говорит об усиленных занятиях, которые только и могут дать необходимые навыки и знания (273d-e), подчеркивая, что такие усилия здравомыслящий человек предпримет не для того, чтобы говорить с людьми и иметь с ними дела, а чтобы говорить приятное богам и угождать им (δεῖ χαρίζεσθαι, – 273e–274а).

Но каким же образом человек может угодить Богам?! Как следует из 274d и предшествующего рассуждения (также, косвенно, из последующего: 275b–c), находя и узнавая прежде всего истину (см. также: 277b, 278с). Без нее невозможно убедительное красноречие, тщетны будут любые труды, если они предпринимаются не ради истины. Только проникнутые истинным знанием речи не будут бесплодными, в них есть семя (очевидно, истинного знания), от которого произрастут и в душевном складе других людей новые речи, способные дать бессмертие и сделать счастливым его обладателя, насколько это возможно для человека (276е–277а).

Интересно здесь – в рамках избранной темы – и то, что Платон говорит устами Сократа в конце диалога, когда последний предлагает Федру перестать развлекаться речами о красноречии. Вместо этого, говорит греческий мудрец, пойди, «скажи Лисию, что мы, сойдя к источнику Нимф и святилищу Муз, услышали слова (ἠκούσαμεν λόγων, οἳ ἐπέστελλον), которые велели сказать Лисию и любому другому, кто составляет речи, и Гомеру, и если еще кто другой…» (278b–d). Далее упоминаются также, среди других, Солон и другие законодатели – любой человек, который, зная истину, составляет свои речи и произведения, а также может их защитить, когда будет критически разбираться (278c: εἰς ἔλεγχον ἰὼν) написанное им. То есть Сократ опять и вновь эксплицитно указывает, что все сказанное было произнесено как бы не им, а через него в этом, по существу, сакральном месте, где в буколическом ландшафте находятся святилища сверхчеловеческих существ.

Есть, по-видимому, и еще одна тонкость, скрывающаяся за кажущейся несообразностью выражения у Платона «мы услышали слова (ἠκούσαμεν λόγων, οἳ ἐπέστελλον), которые повелели сказать…» – но ведь слова, кажется, сами по себе не могут ничего велеть? Даже если переводить «λόγων» (род. падеж мн. числа слова λόγος – такого управления требует в греч. языке глагол «слышать, слушать») не как «слова», а «речи», что тоже контекстуально возможно, то и это не поможет – к «речам» можно отнести то же самое замечание. Таким образом, надо, вероятно, предположить, что Сократ намекает здесь на те слова, которые «звучат» непосредственно у него в сознании, когда их «произносит» его даймон, т.е. косвенно показывает не только кто суггестировал в пасторальных условиях такие речи и мысли, но и как он (она, они – сверхчеловеческие существа) это сделал.

Таким образом, концепция пасторали, эксплицитно изложенная здесь Платоном, включает в себя по меньшей мере три основных элемента: 1) природу как символ и воплощение своей идеи; 2) живущие в ней и в то же время находящиеся над природой божественные силы (энергии); 3) возможность контакта с последними как посредством прямого обращения к ним, так и через их спонтанное стимулирующее положительное и непосредственное воздействие на интеллектуальные и духовные силы человека, оказавшегося в сфере их действия.

Что такое теологизированное понимание природы в древнегреческой философии не было ни обособленным явлением, присущим только Платону, ни тем менее случайным, видно, например, из одного сообщения Диогена Лаэртского о Гераклите: «Возненавидев людей, он удалился и жил в горах, кормясь быльем и травами» (цит. по: Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. Перевод с древнегреческого М.Л. Гаспарова. М.: Мысль, 1986. – http://psylib.org.ua/books/diogenl/txt09.htm) – здесь один из величайших философов в истории человечества отдает предпочтение ландшафтному уединению перед не только жизнью в городе, но и общением с людьми. У Гераклита, по-видимому, вообще была непосредственная прямая связь с силами природы; Суда, например, прямо сообщает, что этот мыслитель «не был учеником никого из философов, но был воспитан природой и прилежанием» (Суда, Гераклит, 1а). При этом, надо думать, под первой имеются в виду не столько травы, деревья и тому подобное, а, скорее всего, именно разумные сверхчеловеческие силы, находящиеся в ней и за ней и, очевидно, каким-то образом позитивно воздействующие на людей.

То, что Гераклит действительно обладал специфическим восприятием этих сущностей, мог знать о их присутствии, легко видеть из рассказа, сохранившегося у Аристотеля в трактате «О частях животных» (I, 5. 645 а 17): «Рассказывают, что некие странники желали встретиться с Гераклитом, но, когда подошли [к его дому] и увидели, что он греется у печки, остановились [в смущении]. Тогда он пригласил их смело входить, «ибо и здесь тоже есть боги». Так и к исследованию каждого животного следует приступать не смущаясь, полагая, что во всем имеется нечто естественное и прекрасное» (цит. по: 1).

Из замечания Аристотеля, кстати, следует, что и он тоже одобрял и, вероятно, разделял в какой-то мере подобное отношение к природе, в целом присущее греческой ментальности классического периода и позже.

1. Гераклит. Биографические свидетельства. – Режим доступа: http://krotov.info/spravki/persons/dohrist/heraclit.html

2. Демон. – Режим доступа: http://www.wikiznanie.ru/ru-wz/index.php/Демон

3. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов / Перевод с древнегреческого М.Л. Гаспарова. – М.: Мысль, 1986. – Режим доступа: http://psylib.org.ua/books/diogenl/txt09.htm

4. Федр Φαῖδρος. – Режим доступа: http://zhurnal.lib.ru/editors/s/salihow_m_z/phaedre.shtml

5. Платон. Федр. – М., 1989. – 136 с.

КОМУ ПРИСНИТСЯ ЗЕЛЕНАЯ ТРАВА?

И.С. АНДРЕЕВА

…А снится нам трава, трава у дома,

зеленая, зеленая трава…

«Земляне», «Трава у дома».

Пастораль – дивная поэтическая традиция, дошедшая до нашего времени из глубины веков. В идиллических поэтических творениях, в музыке и в изобразительном искусстве воспевалась пастушеская гармоничная жизнь в зеленых лугах, на пастбищах, среди роскошных дерев и чистых ручьев. От буколик Феокрита (III в. до н.э.) и «Дафниса и Хлои» Лонга (II–IV вв.) и др., Боккаччо, Торквато Тассо, Полициано и др. до «Завтрака на траве» Клода Моне, некоторых эпизодов «Земляничной поляны» в фильме Бергмана. В нашу рационалистическую эпоху так и не придумали ничего более выразительного для натурального человеческого счастья: в связи с этим вспоминается светлый советский фильм «Трын-трава», в котором снимались С. Никоненко и Л. Федосеева-Шукшина.

Гармоничная жизнь пастуха и пастушки, выражаемая в символах совместного труда, взаимного доверия, преданности, теплоты, нежности и невинности на все времена, – эталон человечности. Роману о чистой любви Дафниса и Хлои давал высокую оценку великий Гёте, подчеркнув величайшее искусство и культуру произведения: «Его нужно читать каждый год, чтобы учиться у него и каждый раз чувствовать его красоту» (Беседа с Эккерманом 9 и 31 марта 1831 г.). Сейчас слишком много твердят о любви. С ее красотой и с ее воплощением в жизнь существуют большие проблемы, однако, быть может, не все потеряно, пока есть тяга к земле зеленой, сакральной родине человечества?

В отечественном бытовании до недавнего времени наличие шести соток с крохотным домиком и грядками будило память о земле и мирило с невзгодами городской суеты. В наши дни зеленая трава у твоего порога стала мечтой не только космонавтов, но фактором физического и духовного самосохранения. Ужасна жизнь в городах, с ее почти безвоздушным пространством на улицах, в городском транспорте и метро, на производстве и в учреждениях, с противоречивыми законами, которые не исполняются, с беззакониями чиновников, с распадом нормативной и личной морали, когда и будущее ничего не обещает. Между тем в наших обширных сельских угодьях сама природа вопиет о человеческом участии: поля зарастают сорняком и кустарником; нет скота – нет и нужды в пастухах. Бушуют пожары, тонут в летних наводнениях города и селения, жители умирают в зимние холода. Рекультивация сельских территорий требует мощного организационного содействия государства. Для села также необходимы инновационные программы, о которых в связи с промышленностью и наукой так много и так долго говорится в высших инстанциях. Но еще больше нужна активизация так называемого человеческого фактора.

Речь идет о притоке не случайной рабочей силы, не командировочных, не лимитчиков, не мигрантов, а здоровых полноценных семей, готовых на уединенную, тяжелую (что говорить!), мало смахивающую на пасторальную, но в какой-то мере ей аналогичную жизнь. С недавнего времени наблюдается некоторый отток населения из города на село. Семьи, имеющие детей, осваивают брошенные дома и пытаются включиться в иную жизнь. Но для решения проблемы жизни-выживания в наше время настоятельно необходима также новая, своего рода инновационная программа восстановления погибающей на останках советского прошлого гражданской нравственности. Пока имеют место лишь слабые попытки такого рода.

К примеру, в Костромской области уже восемь лет работает группа социологов, демографов, социальных географов и экономистов, пытающихся обустроить восстановление жизнеспособности северных областей Центральной России. Заселяются пустующие дома, налаживается информационное обеспечение (сотовая и сетевая связь, создание школьных компьютерных классов и т.п.), осваивается экотуризм, создаются базы отдыха, обеспечивая новые рабочие места, и т.п. Речь идет о клеточной глобализации. Отмечается сокращение алкоголизма (см.: 20). Но сельское хозяйство прозябает в упадке. Депутаты местной Думы требуют для села знающего хозяина и существенной помощи государства. Сельское население продолжает сокращаться, а молодежь прозябает на пенсиях бабушек (см.: там же). Кому же суждено жить в любви и вольно дышать?

Человечество переживает системный кризис. Христианская культура близка к коме. В переломные периоды истории и прежде переживались времена утраты образцов. Ныне речь идет о варварском отношении к природе и к человеку в условиях глобального истощения ресурсов, о деградации трудовой этики и общепринятых правил поведения. Богоборчество, вседозволенность, культ тела и плотских наслаждений, ломка ролевого и полового поведения, ослабление абсолютных табу, крушение семьи, разрушение привычных правил внутренних и международных коммуникаций и т. п. – все это мы ныне в существенных моментах переживаем сообща с Европой. В России, естественно, «особенная стать». Начать с того, что мы «вписываемся» в глобальный кризис на фоне существенных сдвигов в природно-климатических условиях – мощных катаклизмах, угрожающих не только технологическим достижениям человечества, но самому его обитанию на Земле.

Теперь о глобальном кризисе не пишет разве лишь ленивый. Оценки даются разные. Самая радикальная – сравнение нынешнего с кризисом позднего палеолита при переходе его к неолиту. Предсказывается, что такой кризис способен продлиться несколько столетий. Прослеживая череду кризисов, в которых складывался (длинный XVI в. – до Вестфальского мира 1648 г.) и развивался капитализм до своего «золотого века» (в середине ХХ в.), завершившегося осознанием кризиса демократии (А. Хантингтоном, М. Крозье и Дж. Ватануки в 1975 г.); указывается, что ускорение этого кризиса на Западе связано с распадом СССР – противоядия от собственной гибели господствующей в мире системы, – существенно повлиявшим также на развитие кризисной составляющей в постсоциалистическом мире. Если в 1980 г. в нем за чертой бедности находились 14 млн. человек, то в 1996 г. – 169 млн. (см.: 17).

Ныне гипербуржуазия и космократия всемирно орудуют на социальном и политическом уровнях, а средний класс и производители – рабочие и крестьяне – оказались в историческом офсайте. Но данное время для международной элиты – пир во время чумы. Новейшая стадия кризиса – рукотворная, правители мира не ведают, что творят. Не случайно творцы кризиса возглавляют и его авангард: европейская культура – на пороге самоубийства (см.: 17). Верховная охрана суверенности государственно-образующих народов существенно ослаблена: государственные институты выступают как административно-хозяйственный аппарат международной элиты. Яркий пример тому – мятежевойна бедноты на Ближнем Востоке в контексте внешней политики ООН и НАТО, инспирирующей ускорение собственной погибели. Надо же было догадаться обострять обстановку в Марокко и Египте и бомбить Ливию, не стремясь погасить конфликты. Неужели только для того, чтобы за несколько недель обрушить на Европу 30 тыс. мигрантов из Марокко и почти ежедневное прибытие по 1–2 тыс. беженцев из Ливии? Все это нашествие одарило Европейский союз с его шенгенской визой как раз тогда, когда 90 % населения Германии (см.: 30) и даже главы ведущих государств Евросоюза (Ангела Меркель и Д. Камерон, по свидетельствам СМИ) признали провал мультикультурного проекта, основанного на толерантности и уважении к правам мигрантов, силой навязывающих европейским аборигенам чуждые им собственные обычаи, мифы и верования.

Предсказывают обреченность на скорую гибель мировой системы – ценной европейской культуры. Еще в 1992 г. Ж. Деррида – кумир постмодернизма – сформулировал обращение мирового духа к иным берегам и регионам (в эссе «Другой мыс»). Он воодушевлялся при этом тезисом П. Валери: «Что такое эта Европа? Всего лишь мыс Старого Света, западное окончание Азии» (цит. по: 28, с. 60). Деррида (родом из Алжира) вчуже взглянул на Европу как на мыс, хотя в то же время увидел себя в какой-то мере и частью этого мыса: «Я – европеец, но не до конца, больше того, я не хочу и не могу быть только европейцем» (цит. по: 30, с. 61). Деррида выдвинул положения, которые могли бы, по его мнению, продвинуть Европу за пределы мыса. Он писал об ином «мысе», в котором будет место и для Европы, – это даст ей надежду на сохранение европейского духа, но в то же время угрожает ей и новыми войнами, и возвратом старых форм фанатизма, расизма и национализма, а также утратой духовной идентичности – всеобщности и универсализма. Как раз европейские притязания на всеобщность и универсализм Деррида хотел бы «взять» в постсовременность. Его «европейская идея» состояла в том, чтобы этот принцип служил «телом» для единичного, что и является самой культурой. Похоже, однако, что универсализм и всеобщность европейской культуры – дело прошлого. Ныне ускоряется движение к ослаблению государственных политических институтов и самого жизнеобеспечения, в духовном кризисе пребывает вера; творческие потенции – художественная литература, изобразительное искусство, театр, кино и пр. – «работают на понижение», господствует рационализм, отсутствует творческий порыв, красота и эстетика изгнаны на кухонный уровень.

«Европа: время ризом и симулякров, утраченная идентичность, – пишет отечественный автор. – У Европы появился новый хозяин, он без комплексов, без лицемерия. Я никогда не увижу Парижа французского, домагрибского… От прежнего Парижа остались камни, Башня и поля, на которых еще держится аромат жизни, созданной королями Франции. Пройдет еще немного времени, и Эйфелева башня будет стоять, как пирамида фараона в Египте. Уже нет народа, ее создавшего, нет веры, символом которой она являлась, а она стоит, и арабы-экскурсоводы торгуют не им принадлежащими мифами и преданиями» (см.: 9, с. 220).

В философии практикуется «клиповый стиль»: понятия теряют свой привычный за столетия смысл, а их содержание не раскрывается. Так, один из свободно мыслящих философов, называемый в СМИ лучшим философом России ХХI в., считает галлюцинацию способом познания, не раскрывая содержания этого медицинского термина (правда, по контексту можно понять, что речь идет о чувственной ступени познания). Любимая тема об ускользаемом бытии долго остается за семью печатями, пока автор, наконец, не сообщает нам, что теперь под данным термином понимают быт, повседневное существование (см., напр.: 9, с. 44 и др.). К слову сказать, люди, все еще способные к познанию, не озабочены ускользанием бытия и по-прежнему оно восхищает их звездным небом над головой; а вот моральный закон в нас, истоки которого хранятся в бездне веков, многие сейчас готовы выкинуть на свалку.

По происхождению наша культура состоит с Европой в культурном родстве, а потому в значительной степени мы едины с ней по ряду кризисных показателей. Многие из нас себе на погибель желают стать европейцами. Но западная мысль, не говоря о текущем жизнеустройстве, не подает нам разумного примера.

Сегодня, полагает А. Казин, осуществляется не ценностное приращение бытия, а его технологическая эксплуатация, моделирующая компьютерными средствами глобальный масштаб греха как нормы жизни. Ссылаясь на М. Хайдеггера, А. Казин утверждает, что в Европе (тем более в США) действительно нет бытия – там есть подручное прирученное существование, в основе которого лежит поистине святая вера – мечта о процветании, отграничивающем индивида от всего опасного и варварского, и о жизни, полной удовольствий, утоляющей все возможные и сверхвозможные потребности. Эта новейшая утопия жизни без страдания и греха имеет свое начало, но будет иметь и конец. Нужно же побольше думать о вечном.

Самой очевидной бедой, сулящей для всего человечества трагические последствия, но все еще недостаточно осознаваемой, является крушение семьи. Абсолют, Творец или Бог, сославший после первородного греха Адама и Еву на Землю, повелел им плодиться и размножаться в любви и терпении. Но человечество иногда являет себя как одичавшее стадо. Гёте предвидел время, когда человечество не будет радовать Бога, и Он вынужден будет вновь все разрушить для последующего обновления. Человек не останавливается на борьбе за удовлетворение жизнеобеспечения; он агрессивно стремится к беспределу в богатстве и власти. В вечной философской проблеме человеческого зла некоторые видят «поломку» человеческой натуры, выражающуюся в антропологических катастрофах, в основе которых лежат иррациональные формы деятельности и мышления, транслируемые людям из космоса мировой волей (см., напр.: 6, с. 7).

Известны черные времена. В канун и сразу после падения Западной Римской империи драматично-травматическое зарождение, становление и развитие европейской культуры потребовало многовекового мировоззренческого развития, в ходе которого преемственность культурных образцов обеспечивало христианство. Ученые отмечают, что сейчас сравнение поведения людей с животными снова приобретает прямой, даже зловещий смысл. 1. Размывается зоосоциальный инстинкт – фундаментальное отличие человека от животного (как животное человек – ужаснее всех других тварей). 2. Звериное начало монтируется в социальный инстинкт; оно уже – не уродство или недостаток, а колоссальное преимущество; мир состоит из хищников и дичи: от «богочеловека к зверочеловеку. Те, кто живет на земле и с земли, а также трудящиеся на фабриках и заводах, люди-недочеловеки, быдло, говорящие орудия. Речь теперь идет не об отчуждении, не о классовой вражде, а уже об антропологическом и биологическом разрыве между элитой и обществом. Посмотрим правде в глаза – Третий Рим пал, и на его развалинах строится новый варварский мир.

Семья – древнейший институт человеческого общества – прошла сложный путь развития. Она и теперь сохраняет ценность высшей пробы, оберегается племенами и народами, общинными устройствами и государством, законами и общественными службами, нормами и обычаями повседневной жизни, мифами, древнейшими табу, религией, заповедями и традициями. Еще в середине XX в. семью рассматривали как прочную и устойчивую ячейку общества, исправно воспроизводящую и достойно осуществляющую первичную социализацию новых поколений (ставя на ноги родившихся, прививая им гигиенические и социальные навыки, развивая в человеческом существе личность, готовую для жизни в социуме). К 70-м годам XX в. стали обнажаться глубокие внутренние противоречия семьи; ученые вспомнили о Питириме Сорокине, который еще в 20-е годы XX в. увидел причины начавшегося кризиса в распространении семьи нуклеарного типа, в уходе с исторической сцены расширенной семьи. В структуре семьи произошли существенные изменения в связи с общественными потрясениями и преобразованиями.

В те годы попытки выявления причин кризиса связывали с ослаблением брачных связей, с деформацией родительских ролей; разрабатывались концепции, составлялись рецепты врачевания семьи, возлагались надежды на просветительские программы и т.п. Безусловно, они могли бы помочь осознанию причин семейного неустройства и подсказать пути их преодоления. Но ныне дело обстоит гораздо серьезнее. Современное состояние семьи и брака внушает большую тревогу: в начале третьего тысячелетия и XXI в. настоящее и будущее семьи представляются катастрофичными. Разрушаются базисные основы ее существования на макро– и на микроуровнях, тем самым под вопрос ставится собственно родовая сущность человека. Ныне семья потеряла свою ценность, размывается и определение понятия семьи; утверждается, что семья как единый институт не существует, есть родительство, супружество, родство – выбирай на вкус! А радикальные феминистки поют семье отходную: «Скатертью тебе дорога, семья» (8). Но без семьи, оказывается, угасают родовые признаки человека.

Похоже, люди сошли с ума: от преображения природы как природной среды обитания они перешли к ее и своему собственному разрушению, от стремления к физическому и духовному совершенствованию – к разрушению своих базовых ценностей и деградации до животного состояния. «Процесс пошел» пока в ареале белой расы, обозначив разломы в семье на линии «Север – Юг» (поражает огромное количество мужчин в протестных манифестациях на Ближнем Востоке, где бушуют толпы, в которых нет ни женщин, ни стариков).

В чем проявляются наиболее существенные признаки крушения семьи?

Прелюдией антропологической катастрофы в нашей стране является распад и утрата единой территории. Противоестественно, что никто не воспротивился разрушению столетиями создаваемого в соответствии с так называемым территориальным инстинктом геополитического пространства, обеспечивавшего безопасность границ обитания русского и других проживающих здесь народов. Одним росчерком пера 25 млн. русских оказались за пределами родины. Уже все чаще речь идет об уходе русских со страниц истории.

Наиболее очевидной является депопуляция в связи с существенным падением рождаемости. Демографические процессы развиваются медленно, поэтому кризисное состояние в репродукции поколений, транслируемое на общество в целом, стало осознаваться не сразу. «Особая стать» России состоит со времен Петра в стремлении ее элиты уподобиться Западу. Исторические катаклизмы страны в XX в., стремительная модернизация и урбанизация, аналогичные Западу, тезис «догнать и перегнать Америку» сделали свое дело; коллективизация и город разрушали традиционную семью; Вторая мировая война, ликвидация неперспективных деревень и, наконец, распад страны не могли не обратиться в массовый процесс начавшейся трансформации семьи по городскому типу, а затем и к ее распаду.

В результате динамика катастрофы такова, что мы – «впереди планеты всей». Прежде всего речь идет об угасании основного инстинкта – самосохранения, об истощении генофонда государственно-образующего русского народа: процесс затрагивает и ряд других народов (например, башкир и татар, в ряде районов Кавказа также фиксируется сокращение рождаемости). Испокон веку наши правители были уверены в неисчерпаемости народа. «Незаменимых у нас нет» – лозунг партийного руководства: при модернизации экономики в 30-е годы ХХ в. и в начальный период Отечественной войны не щадили человеческие резервы, да и народ себя не жалел. А сейчас?

Последняя перепись населения свидетельствует о сокращении населения за восемь лет более чем на 2 млн. человек. В 2009 г. насчитывалось 1,8 млн. рождений и 2,1 млн. смертей. Процесс идет: в ноябре 2010 г. Россию населял 141,8 млн. человек: в начале 2011 г. россиян стало меньше на 82,4 тыс. человек. Причины и размеры смертности сходны с потерями мирного населения в военные годы: локальные военные конфликты, потери от террористических актов, рост количества жертв от преступлений (с 1985 по 2001 г. – почти в два раза), высокая смертность детей; повысились заболеваемость туберкулезом, смертность от наркомании, алкоголизма и курения. Особая статья – рост самоубийств именно в 1990-е годы. До сих пор по этому уровню мы занимаем «почетное» 4-е место после Китая (в 90-е годы подчас до одной трети добровольно уходящими из жизни были женщины). К этому добавляются несчастные случаи на производстве, где не поставлена охрана труда, в быту, в эпидемиях и ДТП и т.д. Неудивительно, что по продолжительности жизни мы занимаем 99-е место среди 174 стран мира.

Важнейший инстинкт, абсолютный для всего живого, – воспроизводство рода – находится в критическом состоянии. С 1988 по 1998 г. количество первых браков сократилось на 400 тыс., повысился брачный возраст, выросло число вынужденных браков. Общее количество браков с 1990 по 1999 г. снизилось с 8,9 на 1 тыс. человек до 7,5; количество разводов повысилось с 3,8 до 4,8. Зато все более приемлемыми становятся бездетные и однодетные временные связи, меняются модели семьи – так называемые открытые, временные и т.п. браки и неполные семьи (в 1994 г. – около 17 %). Ныне в лучшем случае насчитывается 2,3 ребенка на одну женщину, множатся однодетные семьи.

А.И. Антонов связывает «прямое следствие краха семьи с несколькими детьми с антисемейной направленностью политики всех без исключения правительственных кабинетов с 1968 г.» (1, с. 31) по настоящее время. Верно, что государственная поддержка семьи и детства остается совершенно позорной, правители не думают о будущем страны, в которой живут, и тем самым о своем собственном будущем, не заботясь хотя бы о реальной поддержке деторождения. С 1992 г. почти половина населения является «новыми бедными», имея средства, достаточные лишь для поддержания собственного физического существования или для сохранения текущего, весьма низкого уровня потребления. Так называемый средний класс превратился в мало значимую группу, борющуюся за сохранение этого статуса.

Распад семей, отсутствие цели и денег, безработица. Однако бедные и богатые пребывают в одной и той же позиции: для бедных – это «призрак» потребительского общества – отказ женщин детородного возраста от деторождения имеет таким образом актуальные социально-психологические черты. К примеру, женщины, ввергнутые в послевоенное время (50-е годы XX в.) в разруху и нищету, не надеясь на помощь государства и не думая о том, что «плодят нищих» (была все-таки надежда на лучшее будущее), тем не менее начали рожать и нарожали (вне брака тоже) поколение, ориентированное (так сложилось!), при всей скромности нашей советской жизни, на материальный достаток, ставшее мотором перестройки и получившее то, что получилось. Сейчас те, кто входит в жизнь, лишенные общности надежд и целей, обреченные на скудость выживания, не хотят рожать не только из-за бедности; есть мнение, что они предпочитают «приличную» жизнь, утоляя свои эмоциональные потребности в лучшем случае рождением одного ребенка. Все чаще новорожденных оставляют в мусорных баках, на снегу, в подъездах жилых домов.

Крах надежды на будущее? Эхо советской эпохи? Потребительские установки, чтобы все было, как в Европе («поколение, выбравшее “пепси”»)? По прогнозам французского демографического института ИНЕД, к 2025 г. наше население сократится на 20 млн. человек, если среднее число детей на одну женщину не превысит 1,3. А.И. Антонов полагает, что оно уменьшится на 40 млн., так как к этому времени на каждую женщину придется 0,7–0,8 ребенка.

Важными факторами кризиса являются дезорганизация семьи, нарушение распределения половых, или, как теперь говорят, «гендерных» ролей внутри нее, вследствие чего увеличивается число так называемых конфликтных семей, где муж и жена живут как «кошка с собакой», разрушая собственный брак и отрицательно влияя на детей. Речь идет в первую очередь о том, как строятся отношения между супругами, распределяется авторитет или власть / зависимость между членами семьи. Долгое время власть отца и зависимое положение женщины признавалось естественной ареной дискриминации женщины по признаку пола. Авторитарный отец, властно подавлявший семью, рассматривался как творец конформной личности – опоры тоталитарного общества (Т. Адорно).

Пришло время, когда общим местом стало утверждение о том, что новое общественное положение женщины есть великое завоевание, положившее конец патриархатному браку. Экономическая и социальная самостоятельность женщины, как и ее равенство в правах с мужчинами, бесспорно, является положительным фактором. Но замечательные завоевания женщины имеют и другую сторону, выливающуюся в огромную несправедливость. Подавляющее большинство женщин вынуждены трудиться на производстве, у них низкая зарплата, и трудятся они на тяжелых работах. В постсоветское время они чаще остаются в числе безработных и наиболее низко оплачиваемых. В то же время на их плечах по-прежнему держится все домашнее хозяйство, и подчас женщина является единственной кормилицей семьи, поскольку мужу не платят зарплату либо он потерял работу.

Когда мужчина еще в советские годы перестал быть единственным или главным кормильцем семьи, это сказалось на распределении авторитета в семье не лучшим образом. Парадокс состоит в том, что в патриархатном обществе, где «вертикаль», да и «горизонталь» власти принадлежали мужчинам, в семье женщина берет бразды правления в собственные руки по патриархатной модели. Социологические опросы показывают, что более половины мужчин продолжают считать себя кормильцами, признавая главную роль женщины в воспитании детей, тем самым полагая сохранность патриархатной семьи; однако от 60 до 90 % женщин считают, что вносят в семейный бюджет по крайней мере половину, а воспитание детей почти полностью остается за ними.

Работающая мать также оказывается способной выполнять подчиненную роль в семье, и достаточность инструментальной роли отца оказывается под вопросом либо отец вовсе устраняется. Глубокое нарушение взаимодействия между супругами приводит в конце концов к тому, что одна только женщина имеет власть над домочадцами. В такой семье бытует вариант домашнего поведения («игры») «Я одна везу этот воз» или «Чуткий коготь», когда жена и мать «вкалывает как лошадь» и на производстве и дома. Работа, хозяйство, воспитание детей, школа – все на ней. Муж у такой женщины – «ничтожный»: все время проводит у телевизора, в курении на лестничной площадке, за выпивкой; дети по углам не смеют пикнуть.

Для нормального существования супружества и оптимальной социализации детей необходимы совместное участие и ответственность обоих супругов. Значение отца в воспитании детей очень важно, так как без него подготовка ребенка к роли супруга и родителя оказывается неполноценной. В этом плане влияние родителей (не только их подход к ребенку, но и то, как они сами выполняют свою половую роль, каковы их супружеские отношения) оказывает прочное воздействие на последующую жизнь человека. В дальнейшем возможны существенные изменения, но они никогда не бывают тотальными.

Особенно велика роль отца для самоидентификации мальчика в процессе его превращения в мужчину. Невовлеченность отца (или мужчины-воспитателя) в этот процесс приводит к формированию замещающих мужественность проявлений – к псевдомужественности, требующей постоянного подтверждения в актах агрессии и других видах вызывающего поведения.

А как обстоит дело с эмоциональной функцией женщины, воплощающейся в материнстве, – более древнем, чем семья, институте человеческого общества? В России множество мальчиков и девочек по крайней мере трех поколений – выросло в неполной семье без отца. В мире всегда мужчин насчитывалось больше, чем женщин. В России с конца ХIХ в. и позже количество мужчин постоянно уменьшалось. Первая мировая и Гражданская войны, коллективизация и репрессии второй половины 30-х годов, ГУЛАГ, поселенческие колонии и переселения и наконец Отечественная война сделали свое дело: в России мужчин на 50 млн. меньше, чем женщин.

Сейчас много говорят о глубоком кризисе материнства. Вовлеченная в работу мать, сдвинувшая отца на периферию семьи, одна не может справиться с ответственной ролью главной кормилицы и единственной воспитательницы детей. В чем конкретно выражается нарушение здорового взаимодействия между матерью и детьми? Источник авторитарноcти в семье, основанной на мелочном контроле и подчинении ребенка жестким правилам и ведущей к конформности личности, переместился от отца к матери, контролирующей буквально каждый шаг детей, причем отец всегда оказывается в стороне либо на стороне матери. Так формируется в детях пассивность, крайними проявлениями которой являются глубокая депрессия, уход в болезнь, бегство из семьи, девиантное поведение, взрослый инфантилизм. До сих пор тысячи детей не имеют крыши над головой также и потому, что родители, неспособные обеспечить им нормальное существование, вытесняют детей из дома.

Зачастую лишенная интимной гармонии мать требует от ребенка, чтобы тот заполнил пустоту ее жизни, и превращает его в свой постоянный придаток. Мальчик становится любимчиком, в то время как отец пассивно содействует данному положению дел либо вообще исключается из их отношений, подчас получающих эротическую окраску. Для нормального развития ребенка в первые годы жизни велико значение автономности в ходе его контактов с матерью.

Если ребенок никогда не остается сам по себе в присутствии матери, он лишен свободы. В школе такой ребенок всегда испытывает большие трудности, в общении со сверстниками не пользуется признанием, учитель не способен ни обучать его, ни приобщить к группе; он пасует перед школьными требованиями самодисциплины. Навязывая ребенку отношения господства и рабства, мать не только подчинена ему, но связывает и его огромной зависимостью, превращая и его по сути дела в раба. Что касается «маминой» дочки, «хорошей девочки», то разобщенность родителей в скрытом или открытом конфликте, исключительные претензии матери на ее послушание, на выявление ее талантов и способностей, нападки на привязанность к отцу и т.п. также приводят к психическим срывам, к глубокой деформации ее женской половой роли, к возникновению стойкого негативизма в отношении интимной жизни.

Таким образом, естественные потребности детей в автономности и в то же время в близости матери подвергаются большому испытанию вследствие новой роли женщины-матери в семье, получившей единоличную ответственность за заботу о детях и о доме.

Рассмотрению отношения «мать – ребенок» и воздействию на это отношение общества уделяется все большее внимание в социально-философских, педагогических и психологических трудах. Эта проблема привлекает и психиатров, видящих в особой интенсивности этих отношений один из источников шизофрении. От вседозволенности через жесткий контроль к полной заброшенности – таков путь подрастающего человека к неврозам, психозам, отклоняющемуся поведению в детстве и отрочестве, к социальному инфантилизму и преступности. Там, где женщина – глава семьи, отечественные социологические исследования отмечают «гипероценку материнской роли», характерную для современных подростков (см.: 13, с. 57).

Заметим, что ритуализированный культ матери выплеснулся за пределы подростковой культуры и инфантильной по определению уголовной среды и поразил весьма солидных представителей мужского рода, причем речь идет не только об одиноких матерях, единственной опоре подрастающего человека, а о матерях-влады-ках в конфликтной семье. Впрочем, подростки не всегда на стороне сильной матери, о чем свидетельствуют исследования американских социологов (например, Бетти Фридан, называвшая их «ужасной американской матерью»). Можно в связи с этим вспомнить и сдержанный, но душераздирающий рассказ Э. Хемингуэя (особенно учитывая трагический конец его жизни) «У нас в Мичигане», в котором властная мать, наводя чистоту в подвале семейного жилища, сжигает на костре коллекцию индейского оружия и убранства, с любовью собираемую главой семьи долгие годы. Отец молча созерцает гибель дела своей жизни, а мальчик стоит рядом, сопереживая утрате.

В этом рассказе – знак судьбы, определившей собственную жизнь и творчество выдающегося писателя: поиски счастья и любви, которые трагически не сбываются в миг удачи («победитель не получает ничего»). Романы о любви от «Прощай, оружие» и «Фиес-ты» до «По ком звонит колокол» и др., где любовь гибнет на своем пике от неотвратимых обстоятельств, притча о мечте о большой рыбе, которую в конце жизни удалось поймать старику, и о хищной акуле, лишившей его этого праздника жизни, после чего старик сложил весла – сказание о собственной жизни человека, высоко ценившего любовь, не смирявшегося с обстоятельствами, ограничвающими его свободу и мужество. В эпилоге жизни реальная женщина, душившая автора в объятьях тоталитарной любви, заставила его «сложить весла».

В детстве закладываются и неспособность к принятию решений, особенно у мальчиков, и безответственность во взрослой жизни (18). В. Базарный (Научно-внедренческая лаборатория проблем образования Московской области, Сергиев-Посад), опираясь на социологические исследования восточных городов страны, развивает тему, указывая на угасание генетических свойств маскулинности у мальчиков, а также на возрастание маскулинности у девочек и женщин из-за преобладающей роли женщин не только в семейной социализации, но и в детских садах, школах и в вузах. Особое значение имеют гетерогенные классы, где более раннее созревание девочек обрекает мальчиков на роль «слабаков», разрушая архетип становления мужества и силы у мальчика – юноши – мужчины, а девочек – на противоположный сдвиг. Так закреп-ляются слабость волевой сферы, инфантилизм, неспособность к принятию решений. Необходимо, заключает автор, преодоление бесполой культуры XX в. – культуры зла (2, с. 8).

Что касается алкоголизма, то его корни также созревают в детстве. Э. Берн, известный исследователь стереотипов, обременяющих детскую и взрослую жизнь человека, например, показывает, что «алкоголик» – «игра на всю жизнь»; инициируется в семье, ког-да чаще мать в качестве преследователя закладывает стереотип виновности (грязные руки, неубранная постель, беспорядок в комнате, неурочное возвращение домой, мучитель семьи и пр.), который затем подтверждается в браке, когда преследователем выступает супруга (ныне реже – супруг): не то принес, не там, не здесь, не тут сел и прочее, более изобретательное. Это чувство снимается чаще всего вином, наркотиками в компании сочувствующих, демонстративной пассивностью, когда жертва хочет быть в любом виде только «плохой» либо уже ничего не хочет, уходя в глубокий невроз, одним из проявлений которого является похмелье, покидая семью (4).

Кризис отцовства и материнства теснейшим образом связан с другой сферой эмоциональной жизни семьи – с интимными отношениями супругов. В нашу эпоху изменились роль женщины в половой жизни и роль половой жизни в жизни женщины. Речь идет о так называемой сексуальной революции. Если отвлечься от внешней, порой скандальной стороны дела, от уродливых напластований, то в основе сексуальной революции можно обнаружить весьма простой, исторически необходимый процесс, имя которому – раскрепощение женщины.

Установление моногамных отношений, существовавших для мужчин лишь номинально, называют всемирно-историческим поражением женщины (например, Ф. Энгельс). Мужчина превратил женщину в служанку, в рабу своей похоти, «в простое орудие деторождения». Теперь женщина пытается взять реванш: тайная пружина ломки традиционных половых отношений – стремление женщины к равному сексуальному партнерству. Речь идет не о равенстве ролей (разница их установлена природой), а о равном праве на наслаждение, о снятии сексуальных запретов, которые накладывал на женщину патриархат. Брак по расчету, двойной стандарт полового поведения (один для мужчин, другой для женщин), взгляд на жену как на собственность мужа – все это столь же уродливо, как и сексуальное неистовство современности.

Более чем полтора века тому назад И.Г. Фихте попытался философски обосновать принцип: два пола – две морали. «…То, что первый пол ставит целью удовлетворение своего полового влечения, вовсе не противно разуму, ибо оно может быть удовлетворено посредством деятельности; а то, что второй пол ставил бы целью удовлетворение своего полового влечения, совершенно противно разуму, ибо здесь целью сделалось бы чистое страдание… Для женщины вовсе не отрицается возможность ни опуститься ниже своей природы, ни благодаря свободе возвыситься над ней; такое возвышение немногим лучше падения. Ниже своей природы опускается женщина, если унижается до неразумности. Тогда половое влечение… может стать сознательной и обдуманной целью действий» (25, с. 121).

Испанский психолог Мараньон-и-Посадильо рассматривал либидо как чисто мужское качество, нефригидных женщин он называл «мужеподобными». Даже З. Фрейд, впервые серьезно занявшийся сексуальной проблемой, ограничил свое рассмотрение мужским полом. «Любовная жизнь женщины, – писал он, – …погружена в непроницаемую мглу» (26, с. 27). Однако преданный пуританской этике, Фрейд не сомневался в том, что все наблюдаемые половые различия, включая мужскую гегемонию, основаны на биологических законах. Его сентенции о зависти женщин «к половому члену», о пониженной сексуальности женщины ныне опровергнуты жизнью.

В.И. Ленин предсказывал коренную ломку половых отношений в буржуазном обществе. В беседе с Кларой Цеткин В.И. Ленин говорил: «…в эту эпоху, когда рушатся могущественные государства, когда разрываются старые отношения господства, когда начинает гибнуть целый общественный мир, в эту эпоху чувствования отдельного человека быстро видоизменяются. Подхлестывающая жажда разнообразия в наслаждениях легко приобретает безудержную силу. Формы брака и общения полов в буржуазном смысле уже не дают удовлетворения. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции» (27, с. 48). Об этом даже не мечтали ни суфражистки, ни феминистки, добивавшиеся на Западе права голоса для женщин.

Россия была «впереди планеты всей», объявив о радикальном равенстве женщин с мужчинами. Один из первых декретов советской власти, провозгласив равные права мужчины и женщины, положил начало широкому вовлечению женщин в общественное производство, в социальную и политическую жизнь. В первый период советской власти женщины этим правом пользовались весьма активно, пока в 30-е годы не возникли препоны в виде представительных расчетов и квот на выборные и чиновничьи должности. Были легализованы также свободные, не скованные законом, отношения между мужчиной и женщиной, воодушевляемые литературными историями о женщинах ХIХ в., искавших свободной любви в «Грозе» А.Н. Островского, в «Асе» и других сочинениях И.С. Тургенева и всех без исключения творцов золотого века литературы. Прологом веку ХХ стало творчество А.П. Чехова, создавшего драматическую картину, по словам известного литературоведа Юрия Ивановича Архипова, войны между полами.

Женщина обрела желанную независимость. Важная деталь: распространение противозачаточных средств устранило беспокойство о «последствиях», которое мешало девушке, не задумываясь, отдаться любимому мужчине. Свобода полового поведения в первые годы советской власти выразилась не во вседозволенности. Хотя законы рухнули и свидетельства о браке, разводе, о рождении и смерти выдавались не глядя, союзы между мужчинами и женщинами заключались на основе взаимной привязанности, общности взглядов на мир и совместного трудового участия в восстановлении страны. Страхующим фактором союза была партийная и комсомольская дисциплина, принимаемая всерьез. Теоретиком таких союзов стала Александра Михайловна Коллонтай (1872–1952) – первая в СССР женщина-комиссар, министр и дипломат в ранге посла. Она считала такой союз в любви и согласии выше брака и семьи. Однако следует отметить, что многочисленные пары двух и даже трех пореволюционных поколений прожили в мире и согласии без заветных корочек всю жизнь (т.е. почти до 70-х годов ХХ в.), передав традицию некоторым из своих потомков. То, что ныне называется гражданским браком, хотя и охраняет в какой-то степени права детей, чаще свидетельствует о зависимой роли женщины.

В те ранние годы советской власти выступили и радикальные феминистки с лозунгом «Долой стыд», принявшись в публичных местах снимать с себя исподнее; существовали и более чем кратковременные браки, и вамп-женщины – обольстительницы, и донжуаны, менявшие женщин как перчатки, и уличные женщины. Но тогда еще никто не придумал объединить это свинство, выражаемое словами «заниматься сексом», – с любовью и браком: ведь оно призвано всего-навсего обозначить утоление сиюминутной жажды к удовольствию, не важно, с каким партнером. Именно это последнее «равенство» и получило в США название «сексуальной революции»», распространившейся позже по миру.

Группа американского зоолога Алфреда Кинзи с 1938 г. изучала половое поведение человека как биологического существа. В 1948 г. были опубликованы итоги труда о поведении самца, в 1953 г. – о поведении самки. Итоги были ошеломительными. Отчеты Кинзи опровергли убеждение о гетеросексуальности человека и о его половом воздержании как нормы поведения. Выяснились внебрачные половые контакты у 50 % мужчин и у 26 % женщин, склонность к перверзиям, к порнографии и пр. Общество потребления встрепенулось, и началось поспешное утоление жажды удовольствий, унижающих и в конечном счете обрекающих на гибель несчастных носителей неутоляемого секс-зова. В 1950 г. возник «Плейбой!» – первый порнографический журнал; в 1970 г. порнография получила легитимность. В 1954 г. был напечатан первый комикс с детской порнографией, дети стали объектами сексуальности. В Министерстве обороны США признали возможной службу гомосексуалов. Провозглашено благо аборта, приняты инцест и содомия, в ряде штатов – гомосексуальные браки (2004). Протесты граждан, органов здравоохранения, общественных организаций и церкви ни к чему не привели. Наркотики и СПИД несколько убавили прыти, постепенно сексуальный беспредел пошел на спад. Здоровью народонаселения однако был нанесен большой урон.

Ныне возник вопрос в том, привела ли личная и общественная независимость женщины к ее подлинной свободе. Во второй половине XX в. многое прояснилось: говоря о главенстве женщины в семье, о ее вовлеченности в общественную жизнь, предчувствуют грядущий матриархат. Как будто открылся путь к устранению дисгармонии. Но не тут-то было! Давно известно, что раскованная женская сексуальность, не сдерживаемая религиозными и нравственными скрепами, превосходит мужскую (в прямом количественном смысле). И это грозит бедой. В свое время Монтень предупреждал мужчин об этой особенности женщин: они ненасытней и пламенней в любовных утехах – тут и сравнивать нечего. Руссо страшился за жизнь философа, если он окажется в среде сладострастных женщин. Мандевиль настойчиво призывал воспитывать девочек в стыдливости.

Коварная природа (или Бог?) дала женщине ненасытность, мужчине же – похоть, не совпадающую с вожделением, реализация которого ограничена его половой конституцией, его психологическими особенностями, стрессами, многими житейскими обстоятельствами. Когда любовь основана главным образом на половом влечении (например, у Анны Карениной и Вронского это было именно так), очень скоро возникает разрыв между хотениями и возможностями их удовлетворения, и начинается та самая жизнь, которая причиняет самые глубокие страдания. Любовь Анны и Вронского не обрела родственной близости. Здесь не было места откровенности и доверию. В романе есть ключевая фраза: «Вронский не мог желать ее так же часто, как раньше». Это естественно для угасания с возрастом (или с привычкой?) активности. В браке это дело поправимое: воздержание своего рода диета. На это не обращают внимания либо (при большом доверии) решают на совете двоих. Но здесь заключался источник взаимного непонимания двух любящих сердец: не мог же ослепительный Вронский признаться в своей слабости, да и Анна, пожалуй, не могла бы его понять. Вронский пытается отдалиться, Анна видит в том его охлаждение. В наши дни, когда культивируют именно секс, когда его отделяют от любви, когда царит гедонизм и назойливо пропагандируют смысл жизни как череду развлечений и удовольствий, многие семьи страдают и рушатся из-за такого дисбаланса.

Что мы имеем на сегодняшний день? Отдельные казусы превратились в массовый процесс: сексуально озабоченный мужчина и сексуально взвинченная женщина. Семья на грани физического вымирания. Мужчина, не имеющий средств ни содержать семью, ни принимать решения не только в семье, но и на общественной ниве, предстает как «слабый» («третий») пол. Растерянный настоящим геноцидом СМИ, направленным против его маскулинности, в том числе, кстати, и против тех, кто все это с экрана навязывает зрителю, – («чувственные губы», «волосы, в которые хочется зарыться», либо похотливая самка с достойной лучшего применения регулярностью появляясь на экране, то и дело пытаются «овладеть» несчастным зрителем; и соблазнительная Сандра Мило (см. фильм Феллини «Восемь с половиной») все не в силах принудить его к акту: мужчина пасует перед реальностью. Тому же служат и красивенькие порнокартинки, и стриптизерши, юбки выше ягодиц и топлес ниже пупка – никакой тайны; но такой соблазн, что даже «милиционер» – создательница всемирно известных детективов – публично обнажила свои перезрелые ляжки в «вечном зове». Мужчина выбирает пассивный вариант и потому, что его собственное сексуальное поведение кажется бледным и непривлекательным.

Нынешние инфантилы – 50-летние «мальчики» в джинсах и «бесполые» на вид «культуртрегерши» – женщины – публично пытаются лишить мужчину последнего домена, где он столетиями оставался бесспорным «хозяином», – ненормативной лексики. Подчас под бдительным оком ненасытно любящей мамочки они прилюдно в печати и на ТВ показывают свою «крутость», обесценивая своей неумелостью глубинные душевные (и очень богатые, недоступные им в сакральном, содержательном и лексическом отношениях) языковые архетипы, куда не было входа женщине. Но этот язык – сакральный: он обладает мстительной силой, и его мщение уже становится очевидным.

Внешняя сексуализация современного общества сопровождается для мужчин вялостью фантазии и инстинктивного порыва (как выразился один известный наш юморист на одном из своих концертов, – «энергийной слабостью»). Теряя мужество, мужчина уходит от ответственности, превращаясь, если употребить понятие рода как гендера (см.: 8, с. 70–91), в некое «оно» («средний род»). В то время как женщина – такое же функциональное «оно» – являет завидную агрессивность. Однако мужчина пытается не сдаваться и в арьергардных боях унижает, подавляет, в том числе физически, ее волю, здоровье и жизнь, пытаясь отстоять колеблющуюся патриархальную основу своего существования. И пока женщина поддается, надеясь в любовных приключениях обрести счастье; отсюда – обмен партнерами, пробный, открытый, гражданский брак в свободном полете – свободная полиандрия, либо самая разнообразная активность иного рода, направленная во вне своей души, своего спутника жизни и семьи.

И все же у нас в стране на женщине вот уж четыре поколения «держится мир» и преобладает стремление к равному сексуальному партнерству в семье; наталкиваясь на пассивность мужчины, оно остается неутоленным. Радикальное следствие женской гегемонии – ТУПИКОВОЕ нетрадиционное сексуальное поведение как ее спутника, так и ее выросших детей, содержение, функция и смысл которого в конечном счете ограничиваются потребительскими ценностями. Обретя публичность, с завидной агрессивностью «голубое» и «розовое» стремится доказать собственную привлекательность. Итак, реванш не удался: женщина снова терпит поражение. На этот раз совместно с мужчиной. Можно ли в этих условиях говорить о пасторали?

Где же выход? На Западе процветают психоаналитики и терапевты семьи, в 60-е годы получили распространение многообразные, как оказалось временные, формы семейных союзов. В 70-е годы всемирной известностью пользовалась методика психологов супругов Уильяма Мастере и Вирджинии Джонсон, пытавшихся врачевать супружеские пары, пафос которой состоял в восстановлении прочного дружелюбия между супругами (29). В конечном счете их собственный брак распался. К тому времени в США сексуальная революция пошла на спад. Американские граждане стремятся ныне вернуться к традиции, одиноко утешая семейные печали у психотерапевтов. Но число конфликтных семей остается высоким, рождаемость оставляет желать лучшего, множится число самоубийств. Компактные Швеция, Нидерланды и Бельгия, где самое высокое в мире количество одиночных домохозяйств, законный брак у гомосексуалов весьма престижен, а у гетеросексуалов не пользуется спросом и в семье растят одного ребенка, вскоре, как полагают, обезлюдеют и заселятся мигрантами с Юга.

В России ориентация на прочную семью и на детей остается высокой, хотя рождение третьего ребенка планируют немногие. При этом мужчины утверждают, что женщины больше нуждаются в браке, нежели они. В самом деле, поскольку они составляют значительное меньшинство, на брачном рынке их привлекательность усиливается охотой женщин за «богатенькими Буратино». Но, потеряв или не заведя семью (развод, вдовство, целибат), мужчины раньше, чем женщины, уходят из жизни и чаще кончают жизнь самоубийством.

Многие ученые усматривают в браке будущего гинекоцентристскую картину мира, где именно женщина будет играть главную роль. Такой взгляд базируется на признании: 1) большей универсальности женщины, в силу чего она способна успешно войти в любую роль и соответственно обучаться искусству учиться, что требуется особенно теперь в связи с эрой динамично развивающихся высоких технологий; 2) природного атавизма, благодаря которому женщина более гибка и устойчива перед давлением отчуждающих факторов и тем самым способна обладать более высокой степенью самозащиты.

Что же останется мужчинам? Ныне не только радикальные феминистки предрекают им смерть, и в нашей прессе подсчитывают даты, когда мужчина исчезнет с лица земли. Похоже, усилия генетиков и нанотехнологов не пропадут даром, если, как они считают, научатся клонировать рабочую силу и терминаторов. Недавно сообщили о расшифровке ДНК неандертальца, которого в ближайшие годы можно клонировать как рабочую силу. Значит, рынок труда не будет пустовать. Что будут делать женщины, откуда возьмутся их дети, кому они будут нужны? И в конце концов, кому приснится зеленая трава у «своего порога»? Однако не будем о грустном. Пока мы живы, у нас иные проблемы.

Ныне литература о семье все чаще апеллирует к достижениям естественно-научного знания, свидетельствующим о значении прочного союза мужчины и женщины как структурных частей единой системы, в которой традиционные различия мужской и женской роли коренятся в биологических основах половой дифференциации и поддерживаются информационно-нравственными стереотипами (см.: 19, 23).

Естественно, что подавляющее большинство мужчин и женщин как на Западе, так и у нас ориентированы на прочную, стабильную и счастливую семью. Установку на любовь, доверие и взаимопонимание обнаруживают не только молодые люди, но и все, кто переживает в своем браке те или иные проблемы. В оздоровлении семьи должны быть заинтересованы все общество и государственные институты, чего сегодня не наблюдается. Материнский капитал не помогает. Необходимо создать комплексную программу поддержки семьи. Черная модель будущего может быть предотвращена, если общество осознает кризис семьи как острейшую социальную проблему и добьется материальной и социальной поддержки семьи» со стороны государства. Необходимо коренное изменение духовного климата, формирование которого отдано ныне на откуп безответственным «евнухоидным» СМИ; необходимо вернуть народу традиционные духовные ценности, реабилитировать любовь в семье и браке, культивировать деторож-дение, организовать половое воспитание, включающее и мощную нравственную составляющую. Интимную жизнь нельзя рассматривать только как личную физиологическую проблему, отвлекаясь от целостного облика человека, от образа его жизни, от более широкого круга его взаимоотношений и взаимозависимостей. Поведение мужчины и женщины в обыденных, житейских, семейных ситуациях – это тоже половое поведение, оказывающее влияние на всю жизнь семьи. Здесь наше невежество безгранично.

Среди мотивов разводов, как известно, преобладает аргумент «не сошлись характерами». Социологи указывают на психологическую гармонию в повседневной жизни как на базис или предпосылку брачной, в том числе пасторальной гармонии. Люди неодинаковы не только по своим физическим (сексуальным), но и психологическим характеристикам; поэтому необходимо считаться с особенностями партнера и не стремиться подгонять его под свою мерку. Люди в той или иной степени сохраняют в себе реликты собственного детства. Это – прекрасная черта, когда она не подавлена еще в родительском доме либо в созданной человеком семье. Но и опасная, если она превалирует во взрослом человеке. Следует знать, что грубое искоренение идущих из детства импульсов к радости, творчеству, к эмоциональной раскованности не только обедняет жизнь семьи, но и ведет к отчуждению мужа и жены, детей от родителей. Другая сторона медали состоит в подчас чрезмерном грузе привычек, взглядов и правил, привнесенных в новую жизнь из родительского дома. Эти правила, неизбежно разные и часто противоречивые, мешают по-настоящему сблизиться двум птенцам, вылетевшим из родительского гнезда. Конечно, воспроизводство правил родительского дома – это и воспроизводство традиции, играющей важную роль в смене поколений и для стабильности культуры. Человек крепко укоренен в своем родительском доме, и бесцеремонно нельзя разрушать идущие из детства любовь и преданность партнера образу родителей. Выяснение изъянов и взаимные попреки по их адресу бесперспективны, способны завести брак в тупик. Но и некритическое следование родительскому примеру одного из супругов вызывает напряженность в их отношениях.

Как разделить авторитет и власть – еще один вопрос. И кто будет делить? Указы бессмысленны, повеления и запреты ушли в прошлое. Осознание проблемы – предпосылка ее решения. А позитивное ее решение возможно лишь тогда, когда в мужчине и женщине будут воспитаны твердая моральная установка на необходимость сохранения равенства и взаимного уважения в браке, а также понимание того, что чувства и потребности других людей (в том числе детей) не менее важны, чем наши собственные. Пришло время для сознательного устроения семейно-брачных отношений, пора отрешиться от дурных правил общения между полами на основе господства и подчинения. И в этом трудном процессе особую роль призваны играть женщины-матери. Воспитание разумного материнства – так стоит задача.

Возможно, женщины будут возмущаться, но мы повторим слова известного советского демографа Б. Урланиса, сказанные лет 40 назад: «Берегите мужчин!» Нужно беречь мальчиков-сыновей от чрезмерной, исключительно женской опеки и власти; воспитывать их вместе с отцом или другим мужчиной либо, на худой конец, культивировать автономность и самостоятельность растущего в вашем доме будущего мужчины, ибо забота о том, как он обут-одет, как накормлен и каким наукам обучен, бледнеет перед тем, будет ли он счастлив во взрослой жизни с женой и детьми; либо он вообще будет лишен возможности их иметь (к сожалению, таких случаев становится все больше). Ведь даже приматы, взращенные в изоляции, не способны к брачному поведению. Не следует изолировать и ваших девочек от семейного очага, непременным условием которого являются теплые отношения отца и матери.

Сильный удар по мужскому достоинству – неспособность содержать семью. Муж должен ждать поддержки не от таких же, как он, горемык, а от родной жены и близких. Нужно беречь мужей. Парадоксально, но факт: сильный пол значительно уязвимее – он нуждается в поощрении и поддержке, чтобы быть на высоте, в том числе и в интимных отношениях. Поэтому беречь их – доля жещины. Ведь наша женщина не только «коня на ходу остановит» и «в горящую избу войдет» – она в семейной повседневности мудрее мужчины. А ласка – мощное оружие женщины. Стоит об этом подумать.

Надо вернуть, хотя бы частично, мужчину в школу. До Отечественной войны большинство учителей были мужчины. Сейчас школа – «бабье царство» (кроме разве что учителя физкультуры), и это отнюдь не способствует маскулинизации мальчиков, воспитанию будущих мужей и отцов. Важный аспект полового просвещения и воспитания – юношеская сексуальность. В эпоху сексуального беспредела она проявляется довольно рано, значительно раньше, чем появляется возможность и необходимость основать семью. Что делать? Этот вопрос не только остается без ответа, но даже не произносится. Каждый подросток решает эту проблему по-своему, не всегда лучшим образом, иногда с социально опасными последствиями. Необходимо устранить из жизни подростков слишком сильные сексуальные раздражители. Массмедиа, увы, работают в противоположном направлении.

Нельзя забывать, что сексуальное просвещение еще не делает человека счастливым, оно делает его лишь более сведущим. Знание – только необходимая предпосылка для более широкого полового воспитания, призванного взрастить высокую сознательную культуру межличностного общения. Мы умеем ладить с начальством и коллегами, ценим общество друзей и знакомых, а в семье пытаемся решать проблемы на базарном уровне. Между тем именно в ней необходимы взаимопонимание, обоюдное уважение к внутреннему миру партнера, к его особенностям, потребностям, возможностям, осознание необходимости ответственности и самоограничения. Все это формируется не только внешними нормами поведения, но главным образом внутренним потенциалом положительного взаимодействия. Глубокое чувство при этом подразумевается.

О последнем следует сказать особо. Альфа и омега пасторали – в подлинной близости, человечной, возвышающей, одухотворенной, дающей радость, – это взаимная любовь. Как рождается это чувство – тайна, не известно, как реализуется таинство. Здесь наука пока не может сказать последнего слова. Способность к любви – высшая проба человечности в человеке. Закладывается и выявляется это чувство прежде всего в семье. Умению его реализовывать в соответствии с природой человека, увы, нужно учить, потому что по своей природе, хотя и задуман он идеально, но далек от совершенства; к тому же и социальные условия могут способствовать как гармоническому развитию этого дара, так и извращению его в нечто чуждое.

К примеру, в статье, посвященной 180-летию со дня рождения Н.Г. Чернышевского, его представили в духе времени как носителя всевозможных сексуальных комплексов. Автор видит в нем утиста, вымучивающего действителность со страстью фетишиста (его утопический проект «Четвертый сон Веры Павловны»); неназываемые в статье его сексуальные отклонения, юношеский гомоэротизм, восхищение статуями, а не людьми и пр. позволяют автору характеризовать его как мазохиста, вуайериста и т. д. и почему-то с этой точки зрения попрекать его за любовь к собственной жене, которая ему изменяла (см.: 5, с. 1–2). Что Чернышевский должен был делать? Побить ее, подать в суд, бросить ее? Почему его преданность, по мысли автора, была «благословением блудницы»? И почему автора не привлекала статья Чернышевского «Русский человек на рандеву», в которой тот обливал презрением мужчин-соблазнителей, позорно бросающих на произвол судьбы молодых девушек, укоряя их за трусость? Чернышевский был, видимо, из тех, не часто встречаемых теперь, мужчин, кто способен отвечать за свои поступки и нести свою ношу. Его следовало бы поблагодарить за урок.

Какова природа человека? В 1973 г. английский астрофизик Б. Картер сформулировал так называемый антропный космологический принцип, гласящий, что все наши наблюдения и все наши знания столь же необходимы для Вселенной, как и для самого наблюдателя. Это означает некую тонкую настройку в ее недрах, определяющую нашу привилегированность во Вселенной. Эта мысль вызвала дискуссию среди физиков, многие из которых пришли к выводу, что необходимость появления человека была заложена в «Большом взрыве», сотворившем наш мир. «Задумано», как говаривал В. Солоухин, глядя на цветущие лесные поляны. Некоторые участники дискуссии принимали естественную теологию (3, с. 80–121).

Религия – древнейший институт человечества – учила тому же, но она исходила не от наблюдателя, а от творца и от творения. Однако наука и религия сближаются в том пункте, что человек как важный агент познания Вселенной призван заботиться о самосохранении, он существо космическое и в ответе перед космосом и земной жизнью, протекающей в многообразии культур, народов и племен. Поэтому нельзя допускать разрушения нетленных этических норм, фиксированных в религиозных заповедях (23, с. 125). Сегодня (после провала коммунистической идеологии и «морального кодекса строителей коммунизма») не предложено ничего нового. Ныне, как и в былые времена, уповают на религию. С. Хантингтон, например, один из немногих современных ученых, предрекавших в борьбе цивилизаций упадок западной культуры, указывал на религию как на наиболее важный элемент, образующий ее устойчивость. Усматривая возрождение религии во всем мире, он видел в этом реакцию на атеизм, моральный релятивизм и потворство своим слабостям, а также утверждение ценностей порядка, дисциплины, труда, взаимопомощи и солидарности. Обращаясь к иным культурам, сохраняющим устойчивость, он иногда включал в их число и Россию (6). Известный отечественный философ истории и футуролог А.С. Панарин, анализируя системный кризис, в котором оказалcя мир, неоднократно указывал на православие как на путь к спасению. Единственным спасением семьи является возвращение к традициям, на протяжении веков скреплявшим единство народа и способствовавшим его выживанию в экстремальных условиях. Таковые имеются в наличии. Можно сказать, что теперь церковь осталась единственным институтом, в меру своих слабых сил врачующим семью и брак как святыню, а родительство – как приобщение к вечности. Государство призвано помочь ей в этом святом деле.

1. Антонов А.И. Семья. Какая она и куда движется: Современная семья. Два взгляда на одну проблему // Семья в России. – М., 1999. – № 1–2. – С. 1–39.

2. Базарный В. А где же мальчик? // Литературная газета. – М., 2004. – 26 окт. – С. 8.

3. Балашов Ю.В. Наблюдатель в космологии: Дискуссии вокруг антропного принципа //Проблемы гуманитаризации математического и естественно-научного знания. – М., 1991. – С. 80–121.

4. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. – М., 1988. – 399 с.

5. Бойко М. Благословение блудницы // НГ EX LIBRIS. – М., 2008. – 10 июля. – С. 1–2.

6. Букреев В.А. Человек агрессивный: (Истоки современного терроризма). – М., 2007. – 336 с.

7. Вихарев И. Миражи рассеиваются // Лит. газета. – М., 2011. – 9–12 февраля – С. 2.

8. Воронина О.А Феминизм и гендерное равенство. – М., 2004. – С. 70–91.

9. Гиренок Ф. Удовольствие мыслить иначе. – М., 2010. – 235 с.

10. Денисова Л.Н. Русская крестьянка в ХХ веке // Гендер и общество в истории. – СПб., 2007. – С. 393–406.

11. Еремеева С.А. Братья и сестры. «Приютенское братство» как союз мужчин и женщин // Гендер и общество в истории. – СПб., 2007. – С. 340–367.

12. Женщины и мужчины России: Стат. сборник. – М., 2008. – 281 с.

13. Здравомыслова О.М. О возможности изменения статуса женщины в семье //Народонаселение. – М., 2002. – № 2. – С. 56–61.

14. Иваненков С.П., Кусжанова А.Ж. Важнейшие факторы самоидентификации и социализации молодежи во взаимосвязи поколений // Молодежь современной России. Альтернативы выбора духовных и нравственных убеждений. – М., 2010. – С. 131–163.

15. Иванова Н.И. Новые тенденции в процессе формирования семьи: Молодые поколения меняющейся России // Российское общество на рубеже эпох: Штрихи к портрету. – М., 2010. – С. 17–31.

Конец ознакомительного фрагмента.