20. Они…
Они оба смутились при встрече. Что произошло со времени их последнего разговора на крыльце магазина, даже со времени их последнего разговора по телефону, что-то такое, что не давало просто и спокойно взглянуть в глаза друг другу, задать стандартные вопросы и услышать стандартные ответы, проделывая это с такой безразличной непринужденностью, к какой вытирают пальцы бумажной салфеткой. Что-то встало между ними, и Ложкин еще просто не успел понять, хорошо это или плохо. Валя первая отвела глаза.
– Здравствуй еще раз, – сказала она. – Господи, какой у тебя беспорядок!
– Кофе будешь?
– Какой там кофе, в нашей дыре гоняют только чаи с вишневым вареньем.
– Чаю у меня нет.
– И не надо, я уже наелась как корова. Сперва нужно здесь убрать.
– Нет, не нужно, – смутился Ложкин.
– Нужно. Неизвестно, когда в следующий раз сюда заглянет женщина.
– Я тебе помогу.
– Скорее уж бегемот из зоопарка мне поможет. Подними стол и убирайся. Кстати, где веник?
– Не знаю.
– Найду сама.
Она справилась быстро. Ложкин сидел на диване, не зная, куда себя деть.
– Вот, детство вспомнила, – сказала Валя. – Как будто сбросила годков десять. Сколько раз я подметала этот противный пол, ты не представляешь. У тебя тут ничего не изменилось. Хлам поновее, но все равно хлам. Ты хотел мне что-то сказать?
– Сказать? Нет, ничего.
– Тогда говори.
– Что говорить?
– Что хочешь, дубина ты тоскливая, это я ласково, не обижайся. Говори что хочешь, только не молчи. Откуда бы ты ни начал, все равно придешь к тому, что надо.
– Я боюсь.
– Уже лучше. Боишься того, что в доме?
– Да. Я боюсь оставаться здесь и боюсь уехать.
– Очень боишься?
– Пока терпимо. Но когда наступит ночь, я не знаю, я не знаю, что будет, когда наступит ночь.
– Ты боишься умереть?
– Нет. Скоре всего, нет. Не сегодняшней ночью. Они приходили не для того, чтобы убить.
– Я понимаю, – сказала Валя. – Ты знаешь, страх это такая вещь, которая делает тебя крепче, если только не ломает. Я знаю это, мне приходилось много бояться. Используй свой страх, может быть, ты победишь. Не позволяй себя сломать.
– Почему ты мне поверила? – спросил Ложкин.
– Я видела их следы, когда убирала в комнате. Их было трое, и они выпачкали лапы в глине.
День уже начинал клониться к вечеру. Все это время Ложкин не мог заниматься решительно ничем. Часовая стрелка переползала с единицы на двойку, затем на тройку, на четверку. Ночь приближалась, неотвратимая и страшная. Чтобы как-то сбить напряжение ожидания, Ложкин решил прокатиться на велосипеде.
В сарае стояло два байка, красный и фиолетовый, но у красного оказалась спущенной передняя шина, а насоса в доме не нашлось. Пришлось взять фиолетовый. Велосипед был отличным, шел легко и свободно. По ровному шоссе на таком аппарате можно гнать под сорок километров в час.
Он пощелкал переключателями скоростей и выставил максимальную, несмотря на то, что дорога шла чуть-чуть в гору. Мышцы ног работали на пределе, но усталости не ощущалось. За последние два дня Ложкин еще больше похудел, хотя жало сморва ему уже не помогало. Процесс продолжался: его тело постепенно становилось таким же сильным, сухим и жилистым, каким было тело деда. Раньше Ложкин не любил ездить на велосипеде: он быстро уставал, а через пять – десять минут езды начинало покалывать сердце. Сейчас сердце вело себя так, как будто его не было вовсе; оно не болело, не стучало, не гнало кровь в голову бешенными толчками, не сбивалась с ритма. Ложкин выехал на окружную дорогу и еще ускорился. Спидометр показывал сорок шесть километров в час. Ветер бил в лицо. При первой же возможности он свернул влево и помчался прочь от города.
Вскоре он заметил, что с велосипедом творится что-то неладное. Он начал подозрительно скрипеть, а педали вращались все туже. Скорость упала до двадцати и продолжала уменьшаться. Затем, с громким скрипом, педали застопорились. Ложкин выругался и слез с седла. Слева и справа от дороги раскинулся молодой яблоневый сад. Табличка невдалеке показывала триста тридцать шестой километр, неизвестно от какой точки отсчитанный. Воняло азотом, видимо, где-то поблизости вносили удобрения.
Он развернул велосипед и потащил его обратно. Произошедшее его устраивало. Во-первых, подтвердилась его теория о том, что сбежать из города невозможно. Во-вторых, добраться домой он сумеет лишь к утру. Только до окружной отсюда километров десять или двенадцать, а колеса велосипеда практически не вращаются. На самом деле он не собирался уезжать из города, он хотел просто попробовать.
После того, как он протащил велосипед метров сто, колеса снова начали вращаться. Он сразу же развернулся на сто восемьдесят, и погнал прочь от города. Но далеко он не уехал. После третьего повторения он смирился. Велосипед ехал в одну сторону и категорически отказывался ехать в другую. Можно было бы попробовать просто бросить велосипед и пойти пешком, но Ложкин не хотел, чтобы ему заклинило коленный сустав.
В половине восьмого он снова был дома, совершенно не уставший, несмотря на долгую прогулку. Он поставил байк в сарай и вошел в мрачный молчаливый холл. С высокого потолка свисали четыре люстры на длинных шнурах. На одной из них сидела черная птица.
– Чижик, цып-цып! – позвал Ложкин.
Птица взглянула на него удивленным глазом. Хотя Чижик абсолютно ничего не ел, чувствовал он себя превосходно. Его здоровье настолько поправилось, что он смог даже взлететь на люстру.
– Ну что, Чижик, – сказал Ложкин, – кажется, пора нам с тобой приготовиться. Сегодня ночью у нас опять будут гости.