Частные начала в уголовном праве. Глава I. Частные начала в уголовном праве: теоретический и сравнительно-правовой анализ (Э. Л. Сидоренко, 2007)

1.1. Частные и публичные интересы в уголовном праве

Значение категории интереса в уголовном праве трудно переоценить. Интерес лежит в основе уголовной политики государства и определяет основные направления ее развития, что не препятствует, однако, выделению публичных и частных интересов. На протяжении длительного времени было принято считать, что уголовное право – исключительно публичная отрасль права, и частные интересы как объект правовой охраны ей не присущи. Как отмечалось в советской научной литературе, «в условиях социалистического государства интересы общества, служащего интересам народа, и права (интересы) отдельной личности столь полно, органично и адекватно сливаются с интересами государства и общества, что в принципе нет и не может быть никакой существенной разницы, а тем более антагонистических противоречий между частными интересами отдельного индивида и публичными интересами государства и общества»[1]. Подобная позиция среди ученых-криминалистов распространена и по сей день.

Социально-экономические изменения в стране, принятие Конституции РФ, провозгласившей основные права и свободы личности, и многие другие факторы обнажили проблему положения личности в правовой системе, ее места и роли в регулятивных и охранительных правоотношениях.

Частный интерес личности, являясь, несомненно, правовой категорией, начинает постепенно находить свое отражение в УК РФ посредством расширения в нем диспозитивных начал. На современном этапе есть все основания говорить, что «индивидуалистическая концепция прав человека, положенная в основу Основного закона, которая зиждется на признании исключительной роли отдельного человека – как высшей социальной ценности и абсолютности его прав и свобод, производности полномочий и власти государства от прав гражданина, объективно требует пересмотра, переосмысления всей конструкции права и правовых отношений в соответствии с международно-правовыми стандартами и теми гуманными обязательствами, которые взяла на себя Россия, вступая в Совет Европы и признавая общепризнанные нормы и принципы международного права в качестве неотъемлемой составляющей своей правовой системы»[2].

К сожалению, процесс учета частного интереса в уголовном праве России осуществляется не всегда последовательно, что во многом обусловливается недостаточной научной разработкой признаков частных и публичных интересов в праве вообще и уголовном праве в частности[3].

Следует оговориться, что в настоящей работе не ставится цель принципиального решения вопроса о соотношении частных и публичных интересов в уголовном праве. Вместе с тем, определение отправных позиций при исследовании пределов уголовно-правовой охраны личных благ и свобод обусловливает необходимость рассмотрения следующих вопросов:

1) рассмотрение понятия «интерес в праве»;

2) осмысление проблемы соотношения частных и публичных интересов;

3) выявление и анализ их признаков;

4) определение границ допустимости учета частного интереса в уголовном законодательстве России.

Подробно рассмотрим каждый из них.

1. В русском языке под словом «интерес» понимается «особое внимание к чему-нибудь, желание вникнуть в суть, узнать, понять; занимательность, значительность; выгода»[4]. Философия определяет данное понятие как «причину действий индивидов, социальных общностей (класса, нации, профессиональной группы), определяющую их социальное поведение»[5], а психология, напротив, рассматривает интерес как «исключительно субъективную категорию, явление человеческого сознания, как сосредоточенность на определенном предмете мыслей, вызывающую стремление быстрее познакомиться с ним, глубже в него вникнуть, не упускать его из поля зрения»[6]. С точки зрения социологии, интерес – это «объективное отношение социальных субъектов к явлениям и предметам окружающей действительности, обусловленное положением этих субъектов и включающее в себя их объективно существующие социальные потребности, пути и средства их удовлетворения»[7].

Специфично правовое понимание интереса. В отечественной юридической науке существует три основных подхода к определению данного понятия:

1) интерес как продукт сознательной деятельности человека[8];

2) интерес как объективно-субъективное правовое явление[9];

3) интерес как объективная категория[10] (объективный характер обусловливается тем, что интересы формируются существенными общественными отношениями и всецело определяются внешними по отношению к субъекту условиями).

Первая из перечисленных выше позиций вызывает существенные возражения. Признавая, что интерес в основе своей имеет субъективную природу, трудно согласиться с тем, что именно она определяет место интереса в праве. Интерес как субъективное явление по определению не может быть объектом правовой охраны. В сознании человека отражаются лишь объективно существующие интересы, при этом степень их осознанности напрямую зависит от уровня правовой культуры личности.

Небесспорна и вторая точка зрения. По нашему мнению, ни с теоретической, ни с практической позиции не оправдано объединение объективных и субъективных интересов в единую правовую категорию. Объективные интересы существуют независимо от их осознания, а субъективные, напротив, являются результатом сознательного процесса. В этой связи понимание интереса как объективно-субъективного приводит к логическому противоречию. Более того, интерес, будучи элементом права, является продуктом объективно существующих общественных отношений, что полностью исключает его субъективный характер. Сомнительно также определение правовой природы интереса через потребности личности. По мнению И. Е. Сенникова, «удовлетворение вполне природных по своей сути потребностей в человеческом обществе с достаточно развитой социальной структурой становится невозможным без вступления человека в общественные отношения, которые, в свою очередь, регулируются правом и превращают потребности в интересы»[11]. Данную позицию сложно признать справедливой. Потребностью является все то, в чем нуждается человек как член общества и биологическое существо, а интересы есть результат взаимодействия различных потребностей. Однако констатация данного факта еще не дает оснований для отождествления потребности и интереса. Суть различий между этими понятиями сводится к следующему: потребность отражает нужды субъекта, а интерес – меры (способы) их удовлетворения.

Более обоснованным и целесообразным видится рассмотрение интереса как объективной категории. На наш взгляд, интерес в праве необходимо рассматривать как социальный инструмент, способствующий закреплению и позитивному изменению социального положения типового субъекта общественных отношений. Что же касается интереса как явления сознания, то он представляет собой лишь отношение конкретного субъекта к путям и способам достижения и упрочения собственного социального положения, но только в тех рамках, которые определены объективным интересом.

2. В зависимости от основания дифференциации частных и публичных интересов в праве сложились следующие концепции их разграничения:

1) теория охраняемых интересов. Ее суть сводится к тому, что публичное право относится к положению государства, а частное – к пользе отдельных лиц. Отсюда: публичные интересы принадлежат исключительно государству, а частные – индивидам.

Несмотря на кажущуюся стройность и логичность построения, данная классификация не выдерживает испытания практикой. В частности, сложно представить объективное существование государственных интересов. Последние предполагают наличие конкретного носителя прав, а государство есть не что иное, как общность людей. Следовательно, интерес государства – это интегрированный интерес частных лиц. С другой стороны, «если подходить к публичным интересам как потребностям, имеющим значительное общественное значение, придется в отдельных случаях признавать публичными интересы отдельного лица (например, монарха)»[12];

2) телеологическая теория. Сторонники данной концепции различают частные и публичные интересы по их целям. В частности, Савиньи отмечал, что в публичном интересе целое является целью, а отдельный человек занимает второстепенное положение. Напротив, в частном праве отдельный человек является целью, а целое (государство) – средством[13].

Эта теория представляется нам неудовлетворительной хотя бы по той причине, что в основе существующей системы права лежит триединство: личность, общество и государство. Применительно к телеологической концепции сложности вызывает определение правового статуса общества. Более того, противоречивость этой теории со всей очевидностью проявляет себя в двух ситуациях: когда государство вступает в гражданско-правовые отношения (например, договор контрактации), а личность – в уголовно-правовые отношения (выражение согласия лица на причинение вреда собственным интересам или институт примирения с потерпевшим);

3) естественная теория в качестве критерия классификации частных публичных интересов рассматривает положение субъекта. Например, Пухта различал права по тому, имеет ли их человек как отдельное единичное лицо, как индивид или как член органического единства. Публичными он считал те права, которые не могут существовать вне организованного единства, а частными – те, которые предполагают просто сосуществование, коэкзистенцию людей[14]. В данном утверждении содержится ряд противоречий. Во-первых, невозможно представить себе состояние, когда люди сосуществуют друг с другом, но не вступают в общение. Существование общества уже само по себе предполагает наличие социальных связей между его членами. Только в этом случае существует право. А во-вторых, важный недостаток этой классификации заключается в том, что если ее проводить последовательно, в рамках публичного права, придется рассматривать отношения между членами всякого вообще союза, например, товарищества, акционерной компании, семьи, что «выбивается» из общего представления о частных и публичных интересах[15];

4) теория юридического дерзновения и юридической возможности. Согласно ее постулатам, в частном праве всегда имеется дерзновение, а в публичном – возможность. При этом сторонники данной теории подчеркивают, что «публичные права основываются не на дозволительных, а исключительно на власть предоставляющих правоположениях. Поэтому они представляют собой не часть естественной, правом только регулируемой свободы, а расширение прав естественной свободы»[16].

Данная типология, на наш взгляд, также не раскрывает принципиальных различий между частными и публичными интересами. Прежде всего, использование условных и оценочных по характеру категорий – «дерзновение» и «возможность» – не позволяет обнаружить очевидного различия между ними, особенно принимая во внимание тот факт, что они различаются не содержанием субъективных прав, а правовой спецификой последствий правонарушения. Более того, исходя из общеметодологических позиций, юридическое дерзновение всегда предполагает определенную юридическую возможность, а последняя – крайне редко существует без первого;

5) согласно другой теории, основное различие частных и публичных интересов состоит в характере последствий их нарушения . В частности, сторонники этой концепции полагают, что если нарушение права влечет за собой установление для субъекта нарушенного права притязания на возмещение причиненного ему ущерба – это частное право. Если, напротив, нарушение права влечет за собой только принятие известных мер со стороны общественной власти – это право публичное.

Несмотря на то обстоятельство, что эта теория нашла много последователей среди отечественных ученых, она не лишена ряда методологических и правовых недостатков. Рассматривая данное учение применительно к сфере уголовно-правового регулирования, следует заметить, что, во-первых, уголовному праву известны случаи, когда нарушение частных интересов лица влечет принудительные меры со стороны государственной власти, и инициатива потерпевшего в таких случаях направлена не на самостоятельную защиту своего интереса, а на привлечение государства к его обеспечению. Тем более что право возбуждения уголовного преследования в частном порядке и воздействие общественной власти в уголовном праве и процессе отнюдь не исключают друг друга. Во-вторых, специфика частных и публичных интересов проявляется не только при их нарушении. Именно по этой причине брать за основу классификации данное обстоятельство представляется логически неверным;

6) следующую концепцию с большой долей условности можно обозначить как теорию приспособления объекта. Ее сторонник Н. М. Коркунов полагал, что «все характерологические особенности частных и публичных интересов вполне объясняются различием поделения объекта и его приспособления. Наиболее характерные особенности частных и публичных прав выражаются в порядке приобретения тех или иных прав, в способах их потери, в различии содержания само– [17] го права и в соотношении права и обязанности»[18]. По мнению ученого «права частные приобретаются в силу такого обстоятельства, которое имеет индивидуальный характер, относится непосредственно и исключительно к данному отдельному лицу, и такой порядок приобретения, конечно, вполне необходим при поделении объекта в частное обладание»[19].

С данным утверждением также сложно согласиться. Ранее нами отмечалось, что признание интереса частным вовсе не означает, что он лишен объективного характера и находится в сфере сознания индивида. По нашему мнению, частный интерес в праве вообще и уголовном праве в частности есть не что иное, как объективно существующая для определенного круга субъектов, обладающих типовыми социальными свойствами, дозволенность пользоваться и распоряжаться конкретным благом, а равно обеспеченность этой возможности государством и обществом. Что же касается интересов, принадлежащих определенному лицу, то их, по нашему мнению, следует рассматривать в иной плоскости – как конкретное средство осуществления объективно существующего частного интереса.

3. При раскрытии собственного видения проблемы соотношения публичных и частных интересов в уголовном праве заострим основное внимание на их признаках.

Анализ этимологии слова «частный» позволяет предположить, что частные отношения – это внутренние отношения между отдельными лицами, представленные всей совокупностью социальных связей, имеющих внутреннюю, а не внешнюю сущность. В действительности же, право, обладая качествами нормативности и гарантированности со стороны публичной власти, всегда представляет собой публичный инструмент, который «если и опосредует позитивные частные отношения, то только постольку и в той их части, поскольку и в которой они имеют некий выход на общественный уровень»[20]. Признавая право, равно как и интерес, объективным по содержанию, следует вместе с тем признать, что дуализм интересов объективному праву не присущ. Как справедливо отмечает В. В. Ровный, «дуализма права не существует в чистом виде, он лишь выполняет функцию “лакмусовой бумажки”, сигнализируя о характере различной среды на различных участках объективного права и окрашивая все его элементы от норм до отраслей в те или иные промежуточные цвета на всей протяженности между двумя идеальными точками – частного и публичного»[21].

Частные и публичные интересы в уголовном праве России не являются исключением. Признавая за традиционной, но, вместе с тем, крайне условной классификацией интересов несомненное философско-познавательное, историко-культурное и правовое значение, считаем целесообразным выделение их признаков только с учетом следующих обстоятельств:

1) природа частных и публичных интересов в уголовном праве неоднородна. Свидетельство тому – свобода человека как личное неотъемлемое благо. Согласно Конституции РФ лицо может свободно распоряжаться своей свободой, в том числе отчуждать ее (например, соглашаясь на действия, объективно схожие с похищением). Однако применительно к случаям использования рабского труда или торговли людьми, возможность распоряжения свободой нивелируется публичными интересами по борьбе с различными формами эксплуатации человека;

2) граница между сферами частного и публичного интереса подвижна и определяется законодателем. Недостатком ныне действующего УК РФ, на наш взгляд, является то, что он, фактически признавая наличие частных интересов в уголовном праве, формально не очерчивает их границы в правовом регулировании. Выделение в раздел VII УК РФ преступлений против личности не является ориентиром в определении объема частных интересов в уголовном праве, поскольку, с одной стороны, ряд благ, непосредственно связанных с личностью, находится в сфере публичных интересов (например, право на жизнь), а, с другой, некоторые частные права содержатся в иных разделах УК РФ. Скажем, охрана права собственности, которое является частным имущественным правом, регламентируется в рамках раздела VIII УК РФ «Преступления в сфере экономики».

В соответствии с изложенным выше, считаем целесообразным выделение следующих признаков публичных интересов в уголовном праве:

– они лишены индивидуалистического наполнения и отражают реалии развития общества и государства;

– они носят исключительно объективный характер;

– действия субъектов осуществляются строго в рамках предписаний закона, отступление от которых недопустимо;

– деятельность субъектов определяется чужим интересом;

– установление пределов реализации интересов одной стороны определяется через объем обязанностей другой.

Признавая наличие в сфере уголовного права частных интересов, позволим себе определить последние как возможность физических и юридических лиц распоряжаться принадлежащими им благами и участвовать в уголовно-правовой оценке случаев посягательства на эти блага. Полагаем, что частные интересы в уголовном праве обладают следующими отличительными чертами:

– они осуществляются посредством специфических методов регулирования. Частноправовое регулирование (в том числе в рамках уголовного права) характеризуется преобладанием такого способа, как координация (метод дозволения);

– субъекты (физические и юридические лица) действуют в собственных интересах. Данный признак, однако, не следует рассматривать как безусловный. М. М. Агарков по этому поводу обоснованно замечает: «Частное право есть право лично-свободное. Оно не должно непременно осуществляться в интересе самого субъекта, поскольку может осуществляться ради каких угодно интересов, для достижения каких угодно целей, в том числе и во имя общественного долга»[22]. Отсюда: отчуждение гражданами их прав во имя общественно полезных целей (например, проведения эксперимента в рамках уголовно-правового института обоснованного риска) не исключает частного характера их интересов;

– свобода действий субъектов определяется их собственной волей. Только сам индивид волен выбирать, как, когда и в какой мере реализовывать свое частное право;

– недопустимость произвольного установления пределов реализации частных интересов субъекта. Применительно к данному признаку целесообразно говорить о такой категории, как «законный интерес». Под ним следует понимать отраженное в объективном праве и в определенной степени гарантированное простое юридическое дозволение, выражающееся в стремлении субъекта пользоваться конкретным социальным благом, а также в некоторых случаях обращаться за защитой к компетентным органам в целях удовлетворения своих потребностей, не противоречащих общественным и государственным интересам.

На основании всего вышеизложенного можно заключить, что частный интерес в уголовном праве – это социальная категория, допустимая правом возможность физических и юридических лиц распоряжаться принадлежащими им благами и на основе метода дозволения участвовать в уголовно-правовой оценке случаев посягательства на эти блага посредством выражения своей воли.

4. Не претендуя на полноту перечня частных интересов[23] в уголовном праве, обозначим основные из них.

– Здоровье человека как личное неимущественное благо.

Обращаясь к области уголовно-правового регулирования, следует отметить, что безусловное признание здоровья человека его личным неимущественным благом не является, тем не менее, достаточным основанием для того, чтобы позволить человеку беспрепятственно отчуждать его даже в собственных интересах.

Границы допустимого согласия лица на причинение вреда его здоровью, к сожалению, четко в УК РФ не определены. Однако на практике этот вопрос решается посредством выделения ст. 115 УК РФ «Умышленное причинение легкого вреда здоровью» и ст. 116 УК РФ «Побои» в категорию дел частного обвинения. В настоящее время здоровье человека можно лишь условно отнести к сфере исключительно частных интересов. Свидетельство тому – публичный характер отношений, возникающих по поводу умышленного причинения тяжкого и средней тяжести вреда здоровью. Элементы диспозитивности в части уголовно-правовой охраны здоровья проявляют себя только в тех случаях, когда уголовное преследование осуществляется в рамках частного обвинения.

– Личная свобода.

Согласно ст. 22 Конституции РФ данное право означает, что лицо вправе совершать любые действия, не противоречащие закону, и при этом оно не должно подвергаться ограничениям. Личная неприкосновенность предполагает недопустимость какого бы то ни было вмешательства извне в область индивидуальной жизнедеятельности личности. При этом свобода как личное право потерпевшего ограничивается в уголовном законе случаями, когда действиями виновного причиняется вред публичным интересам государства и общества. Речь, безусловно, идет о случаях совершения деяний, предусмотренных ст. 127.1 и 127.2 УК РФ.

– Честь и достоинство личности.

В соответствии со ст. 21 Конституции РФ ничто не может служить основанием для умаления чести и достоинства личности. Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению и наказанию. Никто не может быть без добровольного согласия подвергнут медицинским, научным и иным опытам.

На основании текста Основного закона РФ можно предположить, что честь и достоинство в нем рассматриваются как свойства, присущие всем членам общества, как неотъемлемые права, на которых основываются свобода, справедливость и всеобщий мир[24].

УК РФ, напротив, использует узкую трактовку данных терминов и понимает под ними «осознание самим человеком или окружающими факта обладания неопороченными нравственными и интеллектуальными качествами»[25]. При этом достоинство личности определяется ее самооценкой, а честь – совокупностью объективных качеств человека, характеризующих его репутацию в обществе.

Уголовно-правовыми гарантиями достоинства и чести личности являются ст. 129 УК РФ «Клевета» и ст. 130 УК РФ «Оскорбление».

Диспозитивные начала уголовного закона проявляются при этом в двух направлениях: во-первых, согласие потерпевшего на совершение объективно унизительных действий исключает преступность совершенного виновным деяния; во-вторых, дела данной категории возбуждаются не иначе, как по заявлению потерпевшего.

– Конституционные права человека и гражданина.

В зависимости от характера охраняемого блага в теории уголовного права следует выделять три группы общественно опасных деяний: посягающие на политические права и свободы человека и гражданина; посягающие на социальные права и свободы; направленные на нарушение личных прав и свобод человека и гражданина[26]. Несмотря на безусловное признание этих прав частными, пределы правомерности распоряжения ими со стороны потерпевшего определяются характером действий причинителя вреда. Если в результате деяния, обусловленного волей жертвы, страдает не только она, но и порядок реализации конституционных прав и свобод человека, согласие потерпевшего не может рассматриваться как обстоятельство, исключающее преступность деяния. Что касается приведенной выше типологизации преступлений, то только в третьей группе деяний частный интерес потерпевшего исключает уголовную ответственность. Как справедливо отмечает А. В. Сумачев, «природа деяний, посягающих на личные права и свободы, такова: есть согласие – нет нарушения; отсутствует согласие – деяние автоматически приобретает характер преступного»[27].

– Право собственности.

Общеизвестно, что право собственности представляет собой совокупность правомочий владения, пользования и распоряжения. Отчуждение третьим лицом собственности у потерпевшего с его согласия есть, по нашему мнению, не что иное, как результат осуществления последним своего правомочия распоряжения.

Признавая перечень частных интересов в уголовном праве условным и изменчивым, целесообразно будет отметить, что в зависимости от ситуации они могут иметь различное выражение.

Чем более конкретна ситуация, тем более контрастно проявляются частные и публичные интересы. При этом в области уголовного права контраст вполне очевиден на уровне таких прав, как честь, достоинство, личные права и свободы, тогда как на уровне иных правоотношений (например, по охране здоровья) может происходить смешение частных субъективных прав с публичными).

1.2. Понятие диспозитивных (частных) начал уголовно-правового регулирования

В русском языке термин «диспозитивный» (от лат. dispositivus – распоряжающийся) буквально означает «допускающий выбор». Отсюда под диспозитивной нормой права понимается правовая норма, содержащая определенные диспозиции, т. е. правила поведения, которые подлежат конкретизации и уточнению по соглашению сторон регулируемых этими нормами отношений[28].

Диспозитивность традиционно рассматривают в трех аспектах: как принцип, право и метод правового регулирования.

В частности, она признается «одним из основных демократических принципов гражданско-процессуального права, означающим, что стороны и другие лица могут свободно распоряжаться своими правами»[29].

Придерживаясь аналогичного подхода, И. Л. Петрухин заявляет: «Диспозитивность как принцип права предоставляет гражданам возможность по собственному усмотрению распоряжаться своим материальным и процессуальным правом, не прибегая к содействию государства»[30].

Обобщает данную позицию А. В. Сумачев. По его мнению, диспозитивность следует рассматривать как «общий принцип правового регулирования, который определяет правовую способность частного лица самостоятельно решать вопросы о пользовании теми или иными правомочиями в конкретной сфере правового регулирования»[31].

Полагаем, что определение диспозитивности как принципа правового регулирования не является безусловным.

Во-первых, понимание принципа права как «основного, исходного положения»[32] конкретной отрасли требует признания за ним универсального характера в определенной сфере правоотношений. Не случайно философия определяет принцип как «руководящую идею, основное правило поведения»[33]. Что же касается диспозитивности, то ее сложно признать универсальной категорией, особенно в области публичного права. Здесь она не является центральным звеном правового регулирования, более того, рассматривается как исключение.

Во-вторых, универсальность и фундаментальность диспозитивности как принципа права ставит под сомнение условный характер выделения частных и публичных интересов в праве, а следовательно, и паллиативный характер публичного и диспозитивного правового регулирования.

Многие исследователи видят в диспозитивности «право лица распоряжаться гражданско-процессуальными средствами защиты. Стороны и другие участвующие в деле лица могут свободно распоряжаться своими материальными и процессуальными правами. Суд содействует им в реализации этих прав и осуществляет за законностью их распорядительных действий»[34]. Диспозитивность нередко определяют и как «право участников договора или судебного процесса действовать по собственному усмотрению»[35].

Этот подход не выдерживает критики по ряду оснований. Во-первых, авторы необоснованно отождествляют понятия «частный интерес» и «право». Как результат – предмет правого регулирования подменяется его механизмом.

Во-вторых, определение диспозитивности как права (возможности) свободно реализовывать свои права и обязанности не соответствует традиционному пониманию уголовно-правовых отношений ответственности. Последние хотя и предполагают оценку частного интереса потерпевшего, но не предоставляют ему абсолютной свободы в реализации своих прав. В такой ситуации частные права ограничиваются публичными интересами и охранительной функцией уголовного закона.

С особенностями метода правового регулирования связывает термин «диспози» А. Я. Курбатов. Он отмечает, что «диспозитивность следует оценивать только в рамках такого метода регулирования, как метод координации»[36].

По мнению Е. Л. Хильчук, «диспозитивность как метод правового регулирования выражается в нормативно предусмотренной возможности выбора поведения в зависимости от усмотрения частного лица»[37]. Аналогичной позиции придерживаются также Н. И. Матузов[38], А. В. Малько[39], В. А. Кучинский[40], А. И. Экимов[41] и др.

Думается, не следует рассматривать диспозитивности как метод правового регулирования. Понимая под ним «способ расширения частных начал в праве», мы упускаем из виду основание применения этого способа. Между тем, именно основанием и является, на наш взгляд, диспозитивность.

Интересную трактовку понятия предлагает С. С. Алексеев. Он рассматривает диспозитивность как «особую модель построения правовой материи» и отмечает: «Диспозитивное построение правового материала как одна из моделей основывается на частном праве. Ее суть – в предоставлении лицу возможности самому, своей волей определять собственное поведение, что открывает простор для действий лица по своему усмотрению, по своей воле и в своих интересах»[42].

Однако более предпочтительным для раскрытия правовой сущности диспозитивности видится использование термина «юридический режим правового регулирования».

Под ним мы предлагаем понимать систему правового регулирования конкретного круга общественных отношений, которую характеризуют специфические средства, принципы и приемы правового воздействия.

О целесообразности использования предложенного термина для определения диспозитивности говорят следующие обстоятельства:

– понятие «юридический режим правового регулирования» позволяет объединить ранее рассмотренные аспекты диспозитивности в целостный правовой институт. Принципы, средства и способы правового регулирования только в своей совокупности обеспечивают индивидуализацию правового регулирования любого вида общественных отношений (в том числе, по реализации частных интересов);

– настоящий термин позволяет ограничивать предмет правового регулирования только теми общественными отношениями, которые допускают реализацию в уголовном праве частного интереса.

Его использование при определении частных начал уголовного права требует учета следующих обстоятельств:

– особенности общественных отношений предопределяют специфику правового регулирования. Именно по этой причине есть все основания выделять диспозитивный, или частноправовой, режим уголовно-правового регулирования;

– характеристика диспозитивности как юридического режима уголовно-правового регулирования должна осуществляться на основании анализа норм УК РФ, расширяющих сферу частного усмотрения при оценке преступности или правомерности совершенных деяний, а равно при определении наказуемости посягательства.

В целом, диспозитивность в уголовном праве можно определить как юридический режим правового регулирования, обусловленный спецификой уголовных правоотношений в сфере реализации частных интересов потерпевшего и обладающий особыми принципами, средствами и методами правового регулирования.

Ранее уже затрагивался вопрос о принципах диспозитивности, поэтому в настоящем параграфе ограничимся только их перечислением.

Полагаем, что основными, исходными положениями частного регулирования в уголовном праве являются:

– свобода действий субъектов правоотношений;

– направленность на удовлетворение собственных интересов;

– недопустимость произвольного установления пределов реализации их прав и законных интересов.

Что же касается метода регулирования, то им, пожалуй, можно назвать прием юридической децентрализации (метод координации), основанный на ранее перечисленных принципах.

Как справедливо отмечается в литературе, «основными чертами метода децентрализации является юридическое равенство и возможность субъектов самим, своей волей определять условия своего поведения»[43]. При этом построение правового материала на основе диспозитивного метода предполагает следующую схему: «субъективное право + юридическая гарантия».

Близко к методам примыкают средства диспозитивности, т. е. существующие в уголовном праве юридические нормы и институты, обеспечивающие реализацию частного интереса.

В целом, их можно свести к триаде: 1) институт примирения с потерпевшим; 2) уголовное преследование по делам частного обвинения и 3) согласие потерпевшего.

Следует, однако, отметить несвоевременность и определенную условность отнесения к сфере уголовного права институтов частного обвинения и согласия потерпевшего, поскольку первый регламентируется процессуальным законом (ст. 20 УПК РФ), а второй вообще не имеет нормативного закрепления. Но, с другой стороны, система диспозитивных начал в уголовном праве находится в зачаточном состоянии, и потребность в поиске наиболее приемлемых направлений ее развития оправдывает наше смелое предложение.

Представляется, что анализ диспозитивности в уголовном праве будет неполным без ее рассмотрения сквозь призму уголовных правоотношений.

Выделяют, как известно, два основных подхода к понятию «правоотношение»: общефилософский и специально-юридический.

С позиции философии отношение есть не что иное, как «момент взаимосвязи, частный случай специфического проявления всеобщей связи между явлениями объективной действительности»[44]. При этом правоотношение представляет собой «самостоятельное общественное отношение, субъектов которого связывают или ставят в правовую зависимость юридические права и обязанности и которое оказывает регулирующее воздействие на поведение людей отдельно или во взаимодействии с иной общественной структурой»[45].

Иными словами, философский подход не позволяет отождествлять правоотношение и общественное отношение. Они существуют параллельно, противоборствуя по поводу осуществления варианта поведения, предлагаемого правовой нормой, или действуя в одном направлении, формируя сообща данный вариант поведения[46].

Логически продолжив размышление, можно прийти к выводу, что право вообще не регулирует общественные отношения. Оно направлено лишь на поведение людей, внедряя определенные правоотношения в различные сферы человеческой деятельности. Характерно, что право при этом не влияет на сами общественные отношения.

С этих позиций уголовно-правовое отношение следует рассматривать как лишенные структуры целесообразные отношения между субъектами (виновным, государством и потерпевшим) через предоставление им определенных прав и обязанностей.

Что же касается общественных отношений, то реализация в их рамках частных и публичных отношений не имеет никакого отношения к праву и является всего лишь продуктом исторического развития.

Очевидно, подобная интерпретация порождает ряд принципиальных вопросов о правовой природе таких понятий, как уголовная ответственность, объект преступления, уголовное наказание, институты освобождения от уголовной ответственности и наказания, а равно публичность и диспозитивность.

Специально-юридический подход к сущности уголовного правоотношения долгое время сводится к следующим тезисам[47]:

– субъектами отношений могут быть лишь государство и преступник;

– содержанием выступают их публичные права и обязанности;

– юридическим фактом возникновения уголовных правоотношений является совершение преступления[48], а момент их прекращения всецело зависит от воли и усмотрения государства.

Расширение частных начал в уголовном праве вызвало необходимость переосмысления феномена уголовно-правовых отношений. Потребность в новом подходе возникла после появления в российском законодательстве институтов частного обвинения и примирения с потерпевшим, не укладывавшихся в традиционную схему возникновения и реализации уголовных правоотношений.

Согласно классическому пониманию последних, при обнаружении признаков преступления компетентные органы обязаны во всех без исключения случаях возбуждать уголовное дело. Однако по делам частного обвинения возникновение и развитие уголовных правоотношений находятся в зависимости не от публичной власти, а от усмотрения и воли частного лица.

Несколько иная ситуация имеет место при выражении согласия лица на причинение вреда собственным интересам. Хотя в настоящее время институт согласия потерпевшего не закреплен в уголовном законе, есть, тем не менее, все основания говорить о его фактическом существовании в теории и правоприменительной деятельности.

Считая целесообразным рассмотрение этого института в рамках отдельного параграфа настоящего исследования, заострим сейчас внимание только на характере правовых отношений при выражении потерпевшим согласия на умаление его прав.

Важно подчеркнуть, что использование понятий «причинение вреда» или «умаление прав потерпевшего» в таких ситуациях носит условный характер, поскольку воля субъекта на совершение действий со стороны третьих лиц есть не что иное, как реализация потерпевшим своего права позволить или не позволить им воздействовать на свои личные имущественные или неимущественные блага.

Если традиционное видение уголовного правоотношения считать единственно верным, необходимо будет признать, что правоотношение и согласие потерпевшего в уголовном праве исключают друг друга. Но и то, и другое объективно существуют.

Отсюда, не претендуя на безусловность позиции, предположим, что в сфере уголовного права существуют различные по содержанию, субъектному составу и моменту возникновения правоотношения. Помимо собственно субординационных отношений между государством и преступником по поводу совершения преступления, в сфере уголовно-правового регулирования существуют горизонтальные правоотношения между потерпевшим и преступником, потерпевшим и лицом, совершившим уголовно значимое, но не преступное деяние, между потерпевшим и государством.

Как отмечается в литературе, «институт примирения с потерпевшим и преступления “частного обвинения” заставляют по-иному переосмыслить само место потерпевшего в материальном уголовном правоотношении. Наделение его субъективным правом давать согласие на освобождение от уголовной ответственности (в материально-правовом смысле) означает не что иное, как признание за потерпевшим статуса субъекта правоотношения»[49].

Очевидно, уголовные правоотношения, возникающие по поводу совершения деяния, правомерность которого обусловлена согласием потерпевшего, а равно по поводу совершения преступлений, отнесенных к делам «частного обвинения» или допускающих примирение сторон, носят отличный от классического уголовного отношения характер.

В первом случае горизонтальные по характеру общественные отношения возникают между потерпевшим и причинителем вреда по поводу совершения последним уголовно значимого деяния, которое, однако, не является преступлением вследствие выражения воли потерпевшего на его совершение.

Как полагает И. А. Фаргиев, «согласие потерпевшего не является обстоятельством, исключающим наказуемость деяния, поскольку лицо, давшее согласие на нарушение прав и интересов, находящихся в его свободном распоряжении, потерпевшим от преступления не является, а посягательство на указанные права и интересы преступлением признано быть не может»[50].

При этом следует оговориться, что подобные отношения могут возникать лишь тогда, когда потерпевший дает согласие на вмешательство в его личные, не ограниченные государством и обществом права.

Во втором случае «отличие правоотношений от классических выражается, прежде всего, в том, что сохраняющееся право государства на привлечение лица, совершившего деяние, к ответственности сильно ограничивается правом потерпевшего на примирение, а следовательно – правом требовать либо не требовать наступления уголовной ответственности виновного»[51].

При фактическом применении института примирения с потерпевшим (ст. 76 УК РФ) отношения между жертвой и виновным носят горизонтальный характер: обязанности правонарушителя подвергнуться мерам уголовного принуждения соответствует право потерпевшего потребовать или воздержаться от требования к государственному органу о привлечении виновного к ответственности. При этом отношения между потерпевшим и государством также имеют горизонтальный характер.

В итоге, можно заключить, что уголовно-правовые отношения не исчерпываются вертикальными по характеру отношениями между государством и преступником. Существование частных интересов в уголовном праве свидетельствует о наличии диспозитивных отношений между потерпевшим и причинителем вреда.

Можно условно выделить две группы уголовно-правовых отношений частного характера:

1) диспозитивные – горизонтальные отношения между потерпевшим и причинителем вреда, возникающие вследствие совершения уголовно значимого деяния, не являющегося преступным.

Несмотря на то, что юридическим фактом их возникновения не является совершение преступления, мы, тем не менее, относим подобные отношения к уголовно-правовым.

Их объектом являются частные интересы пострадавшего (его личные имущественные и неимущественные блага), а содержанием – право потерпевшего по собственному усмотрению определять дальнейшую судьбу принадлежащих ему благ и право виновного выполнять или не выполнять волю потерпевшего;

2) ограниченно диспозитивные – горизонтальные отношения между потерпевшим и преступником, возникшие по поводу совершенного преступления и регулируемые ст. 76 УК РФ (примирение с потерпевшим) или нормами, закрепляющими институт «частного обвинения».

Субъектный состав здесь представлен потерпевшим и преступником, объектом отношений выступает уголовная ответственность виновного[52], содержанием – право потерпевшего обратиться к государству с требованием не применять к преступнику меры уголовно-правовой репрессии и право виновного примириться с потерпевшим и загладить причиненный преступлением вред.

Наличие вышеназванных групп уголовных правоотношений является одним из основных показателей существования диспозитивности как режима правового регулирования частных интересов.

1.3. Компаративный анализ частных начал в уголовном законодательстве зарубежных стран

Необходимым дополнением к исследованию уголовно-правовых аспектов анализируемой темы является характеристика развития и расширение диспозитивных (частных) начал в законодательстве зарубежных стран. Проблема влияния частного интереса на уголовно-правовую оценку деяния для зарубежных ученых и практиков не является новой, однако до настоящего времени она не получила своего четкого и однозначного разрешения. Данное обстоятельство можно объяснить следующими факторами:

1. Особенностями национального уголовного законодательства. Уголовно-правовые отношения, будучи составной частью социальных отношений, испытывают на себе воздействие культурных, экономических, политических и иных явлений общественной жизни конкретного государства, что, безусловно, влияет на эволюцию уголовного законодательства. В частности, в настоящее время национальное законодательство ряда мусульманских государств (например, Катара) испытывает на себе серьезное влияние шариатского права в части регламентации института «согласия потерпевшего».

2. Неразрешенностью данного вопроса в юридической науке. Доктринальная оценка «согласия потерпевшего» затруднена его сущностной противоречивостью, корни которой уходят в историю уголовного права. Изначально складываясь как отрасль права, охраняющая правопорядок в обществе и служащая интересам государства, уголовное законодательство постепенно вытеснило частный интерес за рамки своего регулирования.

Безусловная императивность и публичность криминального права, служившие необходимым условием поддержания правопорядка в обществе на более ранних этапах его развития, в настоящее время входят в противоречие с частными интересами. По определенной категории дел обязательность уголовно-правовых предписаний не охраняет интересы и блага индивида, а, напротив, ограничивает его волеизъявление. Данное обстоятельство требует уделить особое внимание проблеме влияния частного интереса на признание или непризнание деяния преступным, что, в свою очередь, придаст определенную гибкость процессу уголовно-правового регулирования. С другой стороны, чрезмерное расширение частного усмотрения может привести к злоупотреблениям и, в конечном счете, к потере уголовным законодательством своей охранительной функции.

Совершенствование российского уголовного законодательства в части расширения диспозитивных начал в правовой охране и регулировании общественных отношений должно базироваться не только на теоретических исследованиях ученых-юристов, которые, отражая тенденции развития социальных институтов, создают научную базу для законотворчества, но и на изучении, обобщении и использовании передового зарубежного опыта. Как справедливо отмечает в этой связи А. А. Малиновский, «ценность сравнительного правоведения состоит в том, чтобы выявить различного рода нюансы в законодательном регулировании уголовно-правовых отношений, специфику тех или иных юридических категорий, своеобразие правовых дефиниций, сравнить содержание, вкладываемое законодателем в определенный термин, и на этой основе совершенствовать законодательство»[53].

Обращение к зарубежным правовым моделям имеет целью выявление как положительных образцов, так и отрицательного опыта во избежание ошибок в правотворческой деятельности. В. А. Туманов в качестве глобальных направлений сравнительно-правового анализа обоснованно выделяет догматическое и законодательное, или функциональное, сравнение[54]. При этом в каждом из названных направлений присутствуют четыре элемента: описательный, научный, праксиологический и контрастирующий, образующие логическую систему.

Догматическое сравнение российского и зарубежного уголовного права в рамках заявленной тематики предполагает, главным образом, сопоставление правовых систем, институтов и принципов, на которых основываются диспозитивные начала уголовно-правовых установлений. Догматический анализ представляет собой предэтап функционального сравнения. По справедливому замечанию А. А. Тилле и Г. В. Швекова, «оставаясь в пределах теоретических исследований, догматическое сравнение создает возможность для критической оценки изучаемого права. Законодательное сравнение играет уже иную роль, представляет собой чисто функциональный подход»[55].

На уровне законодательного сравнения диспозитивных начал уголовного законодательства нами будут проанализированы и оценены решения сходных социальных ситуаций, урегулированных нормами права и имеющих непосредственное отношение к конфликту частных и публичных интересов.

Считая необходимым расширение сферы настоящего исследования посредством включения компаративного (догматического и законодательного) анализа, выявим общие и отличительные свойства отечественного и зарубежного уголовного законодательства в части допущения элементов диспозитивности в публичную отрасль права с целью исследования роли и значения уголовного права как инструмента социального регулирования частных и публичных интересов в обществе.

Достижение поставленных целей предполагает систематизацию нормативных положений, посвященных выбранной проблематике. В этой связи при рассмотрении Уголовных кодексов Швеции[56], Швейцарии[57], Австрии[58], ФРГ[59], Голландии[60], Норвегии[61], Польши[62], Болгарии[63], Республики Корея[64], Аргентины[65], Эстонской республики[66], Латвии[67], Сан-Марино[68], Украины[69], Республики Беларусь[70], Грузии[71] и Азербайджанской республики[72] для более полного рассмотрения основных подходов зарубежного законодателя к проблеме диспозитивных начал в уголовном праве, предлагается классифицировать уголовно-правовые нормы и институты на следующие группы:

1) нормы, предусматривающие согласие потерпевшего как обстоятельство, свидетельствующее о правомерности деяния;

2) положения, формирующие институт примирения с потерпевшим;

3) нормы о правовой регламентации дел частного и частно-публичного обвинения;

4) уголовно-правовые предписания, в которых волеизъявление жертвы является привилегирующим обстоятельством;

5) нормы, рассматривающие волеизъявление потерпевшего в качестве обстоятельства, смягчающего наказание.

1. В ряде стран «согласие потерпевшего» считается обстоятельством, исключающим преступность деяния, однако оно не носит универсального характера и находится в зависимости от вредоносности того либо иного деяния.

Рассматривая регламентацию института согласия потерпевшего в рамках англо-саксонской системы права, следует отметить, что правовая природа обстоятельств, исключающих преступность деяния, в целом и согласия потерпевшего в частности в англо-американском законодательстве определена весьма противоречиво и неполно. В частности, английское уголовное право не содержит понятия обстоятельств, исключающих преступность деяния, хотя их перечень в теории и судебной практике гораздо шире, чем в УК России. Институт согласия потерпевшего, как отмечает К. С. Кенни[73], рассматривается судами как смягчающее обстоятельство применительно к убийствам и причинению телесных повреждений. Данное положение является косвенным свидетельством того, что при иных посягательствах на личность согласие потерпевшего исключает преступность деяния.

По справедливому замечанию В. Д. Пакутина, Федеральное уголовное законодательство США вопросы, связанные с обстоятельствами, исключающими преступность деяния, непосредственно не регулирует. Они решены в Примерном уголовном кодексе США 1962 г. и в УК пятидесяти штатов. Примерный УК США оказал серьезное влияние на реформирование уголовного законодательства всех штатов, и особенно на УК штатов Нью-Йорк и Пенсильвания[74]. В американском уголовном праве анализируемые обстоятельства получили название обстоятельств защиты от обвинения. В их числе Примерный УК США наряду с малозначительностью нарушения (ст. 2.12) и провокацией преступления (ст. 2.13) предусмотрел также согласие потерпевшего (ст. 2.11).

В УК штата Пенсильвания правомерным является причинение телесного повреждения или угроза его причинения при наличии согласия потерпевшего в случае участия в законном атлетическом соревновании или спортивном состязании, а также в иных случаях, предусмотренных законом[75].

Особого внимания заслуживает тот факт, что в законе во избежание противоречий на практике определены условия недействительности согласия потерпевшего. Анализ § 311 УК Пенсильвании позволяет выделить среди них следующие:

• если согласие дано лицом, не имеющим законных полномочий разрешать поведение, преследуемое как преступление;

• оно дано лицом, которое по причине малолетства, психического заболевания или умственной неполноценности либо опьянения не способно принять разумное решение, касающееся характера и безвредности поведения, преследуемого как преступление;

• оно дано лицом, чье непредусмотрительное согласие подпадает под запрет, установленный в законе, определяющем преступление;

• оно было получено силой, понуждением или обманом.

Как справедливо утверждает А. А. Малиновский, «согласие потерпевшего на причинение ему смерти не является обстоятельством, исключающим преступность деяния, а согласие на причинение потерпевшему телесных повреждений (при наличии определенных условий) считается таковым»[76].

Обращаясь к анализу уголовного законодательства романо-германской системы права, следует отметить, что регулирование в нем диспозитивных начал осуществляется более четко и последовательно.

Так, например, в УК ФРГ (§ 226а) закреплено положение, согласно которому нанесение потерпевшему телесных повреждений с его согласия не считается противоправным, за исключением случаев, когда данное деяние нарушает общепринятые моральные нормы. Несмотря на кажущуюся категоричность данного положения, следует отметить, что указание в уголовном законе на учет динамично развивающихся моральных устоев представляется недостаточно корректным, поскольку неясно, какие именно аморальные деяния имел в виду законодатель. Представляется, что в любом случае факт наличия либо отсутствия нарушения моральных норм предстоит оценивать суду.

Применительно к рассматриваемой проблеме особого внимания заслуживает вопрос о правомерности эвтаназии. В большинстве государств убийство тяжело больных из сострадания запрещено законом. В числе исключений можно назвать закон штата Орегон об эвтаназии (1997 год), который к условиям правомерности медицинской процедуры по причинению смерти из сострадания относит: наличие у пациента неизлечимой смертельной болезни; наличие сильных мучений и страданий больного, обусловленных протеканием заболевания, и, наконец, настоятельные и неоднократные просьбы больного к врачу причинить смерть с целью прекращения страданий[77].

В УК Польши согласие потерпевшего не названо в числе обстоятельств, исключающих преступность деяния, между тем такое согласие является необходимым условием правомерности эксперимента. Статья 27 УК содержит следующее положение: «§ 1. Не совершает преступление тот, кто действует с целью проведения познавательного, медицинского или экономического эксперимента, если ожидаемый результат имеет существенное познавательное, медицинское или хозяйственное значение, а надежда на его достижение, целесообразность и способ проведения эксперимента обоснованы в свете современного уровня знаний.

§ 2. Эксперимент не допускается без согласия участника, на котором он проводится, надлежащим образом проинформированного об ожидаемом полезном результате и грозящих ему отрицательных последствиях, а также о вероятности их возникновения, равно как и о возможности отказа от участия в эксперименте на любом его этапе».

В числе оправдывающих обстоятельств УК Сан-Марино называет согласие лица, располагающего на это правом. В частности, в ст. 39 отмечается, что «ненаказуемо всякое лицо, которое причиняет ущерб либо угрожает благополучию с законно выраженного согласия лица, которое вправе давать такое согласие»[78].

Недействительным согласие потерпевшего будет признано, если оно:

1) получено насильственным путем;

2) дано в силу очевидного заблуждения;

3) получено с помощью обмана;

4) выражено лицом, не достигшим восемнадцатилетнего возраста;

5) выражено лицом, неспособным осознать значение предполагаемого деяния и совершить волеизъявление.

Интерес представляет также ст. 24 «Согласие потерпевшего» Уголовного кодекса Республики Корея следующего содержания: «Деяние, которое нарушает законные интересы, осуществляемое с согласия одного из тех, кто уполномочен рассматривать такие интересы, не подлежит наказанию, кроме специальных случаев, предусмотренных законом»[79]. И хотя согласие потерпевшего в данном случае не названо обстоятельством, исключающим преступность деяния, оно закреплено в разделе 1 «Совершение преступления и назначение наказания» наравне с такими обстоятельствами, как самооборона, необходимость и самосохранение.

Анализ уголовного законодательства Кореи позволяет заключить, что правомерность нарушения интересов лица с его согласия распространяется на все случаи, кроме убийства. В ст. 252 предусмотрена уголовная ответственность за убийство по просьбе или по сговору с потерпевшим (наказание в виде каторжных работ на срок от 1 года до 10 лет), а в ст. 253 «Убийство по просьбе потерпевшего с использованием мошеннических средств или с применением угрозы» предусмотрено наказание, равное санкции за простое убийство (каторжные работы пожизненно или на срок не менее 5 лет). Таким образом, законодатель устанавливает условия действительности согласия потерпевшего, которое не должно быть получено насильственным либо обманным путем.

Согласно § 235 Общегражданского уголовного кодекса Норвегии наказание, описанное в § 228 и § 229, не применяется, если действие предпринимается в отношении кого-либо с его согласия. При этом в § 228 предусматривается ответственность за совершение насилия, наносящего физический ущерб или способствующего этому, а в § 229 – за нанесение физических повреждений, ущерба здоровью или доведение лица до беспомощного, бессознательного или аналогичного состояния.

Поскольку в уголовном законодательстве Норвегии вред здоровью и организму подразделяется на физические повреждения и значительные физические повреждения, представляется, что максимальный предел допустимого вреда потерпевшему с его согласия не должен выходить за рамки собственно физических повреждений, в то время как причинение значительных физических повреждений и лишение человека жизни с его согласия должно влечь уголовную ответственность. Но и в этом случае законодатель оговаривает следующие условия смягчения наказания: «Если лицо было убито, ему нанесены значительные телесные повреждения или причинен значительный ущерб здоровью с его согласия, или если лицо из сострадания лишает жизни безнадежно больное лицо, или причастно к этому, наказание может быть уменьшено ниже определенного предела или носить более мягкий характер».

Несмотря на относительную ясность формулировок § 235 УК Норвегии, последующая норма § 236 ставит под сомнение существование института «согласия потерпевшего» ввиду отсутствия самого потерпевшего. Согласно § 236 «лицо, способствующее тому, чтобы кто-либо лишал себя жизни, причинял себе значительные телесные повреждения или ущерб здоровью, подлежит наказанию за пособничество убийству или причинение тяжких телесных повреждений». В этой связи закономерно напрашивается вывод: если помощь третьего лица в самоубийстве представляет собой соучастие в форме пособничества убийству, то просьба лица о лишении себя жизни представляет собой соучастие в форме подстрекательства к убийству.

Научного осмысления требуют уголовно-правовые дефиниции государств постсоветского пространства. Систематизация положений уголовного законодательства стран СНГ позволяет выявить следующую закономерность в законодательном закреплении согласия потерпевшего в числе обстоятельств, исключающих преступность деяния: практически во всех из проанализированных уголовных кодексов волеизъявление жертвы не считается достаточным основанием для признания совершенного деяния правомерным.

Исключение составляет УК Грузии, где в ст. 32 «Освобождение от уголовной ответственности при других правомерных деяниях» отмечается: «Не являются противоправными действия лица, совершившего предусмотренное настоящим Кодексом деяние при наличии иных обстоятельств, которые хотя в настоящем кодексе прямо не упоминаются, но вполне удовлетворяют условиям правомерности этого деяния»[80].

Думается, что в данной ситуации законодатель отдает на судебное усмотрение вопрос об уголовно-правовой оценке причинения вреда потерпевшему с его согласия. Однако уже сам закон ограничивает пределы правомерности причинения вреда телесными повреждениями, предусмотрев привилегированный состав – «Убийство по просьбе жертвы» (ст 110).

В статье отмечается, что «убийство по настоятельной просьбе жертвы и в соответствии с ее подлинной волей, совершенное с целью освобождения умирающего от сильных физических болей, наказывается лишением свободы на срок до пяти лет»[81].

2. Во вторую группу уголовно-правовых норм, расширяющих диспозитивные начала в уголовном праве, мы условно выделили нормы, закрепляющие институт примирения с потерпевшим.

Следует отметить, что способы закрепления института примирения с потерпевшим в уголовном законодательстве зарубежных государств весьма разнообразны с точки зрения законодательной техники. Однако в наиболее общем виде в теории уголовного права выделяют две основные модели примирения с потерпевшим.

Первая из них получила условное название «нидерландско-бельгийская система», или «трансакция»[82]. Суть ее заключается в том, что управомоченные государственные органы (прокуратура, полиция) отказываются от уголовного преследования лица, если последнее согласится уплатить в казну устанавливаемую в каждом конкретном случае денежную сумму. В целом данная система может быть охарактеризована как определенное соглашение, сторонами которого выступают, с одной стороны, государство в лице управомоченных органов, а с другой – лицо, совершившее преступное деяние. Государство вправе принять на себя обязательство отказаться от уголовной репрессии, если обвиняемый, в свою очередь, обяжется компенсировать государству в денежной форме вред, нанесенный публичным интересам. При этом нужно отметить, что частным случаем трансакции может быть и примирение с потерпевшим. В частности, бельгийский законодатель установил, что по ряду преступлений достаточно письменного признания вины правонарушителем, и потерпевший получает бесспорное возмещение вреда в гражданском порядке, а уголовное производство по делу прекращается[83].

Второй моделью досудебного разрешения конфликта между потерпевшим и виновным является так называемая «медиация». Исторически медиация зародилась в рамках англо-саксонской правовой семьи в 70-е годы XX в. Появление данного института, суть которого в самом общем виде сводится к разрешению конфликта между нарушителем уголовного закона и его жертвой нетрадиционными для уголовной юстиции способами, было предопределено развитием различных негосударственных ассоциаций помощи потерпевшим и преступникам[84].

В настоящее время данный правовой механизм характеризуется детализацией способов возмещения вреда. Как справедливо утверждают А. Г. Кибальник, И. Г. Соломоненко, Е. В. Давыдова, «при медиации сам факт примирения с потерпевшим, освобождающий причинителя вреда от уголовной ответственности, расценивается как одно из основных проявлений развивающегося в западных странах “восстановительного правосудия” по уголовным делам. Смысл такого “восстановительного правосудия” в западной юридической доктрине сводится к следующему: уголовно-правовой конфликт должен быть возвращен его участникам. Только они могут судить о степени тяжести преступления, способах возмещения вреда»[85]. Данное положение полностью укладывается в концепцию приоритетов уголовного законодательства, лаконично изложенную Н. Кристи: «В первую очередь важно разрешить то, что может быть сделано для жертвы преступником, во вторую очередь – местным сообществом, и в третью – государством»[86].

Е. В. Давыдова условно выделяет два вида медиации, получившие широкое распространение в странах общего и континентального права:

а) простая медиация: прокурор вправе до вынесения решения по публичному иску и с согласия сторон принять решение о медиации, если он считает, что такая мера способна обеспечить возмещение вреда, причиненного потерпевшему; прокурор может также прибегнуть к помощи какой-либо общественной организации в улаживании конфликта между потерпевшим и правонарушителем;

б) комбинированная медиация, в которой соединены черты простой медиации и трансакции. Так, например, в германском законодательстве установлено, что прокурор может прекратить публичное преследование, если правонарушитель не только загладит вред, причиненный потерпевшему, но и внесет определенную сумму в доход общеполезного учреждения или в казну[87].

Тенденции расширения уголовно-правового значения примирения с потерпевшим и признания его основанием освобождения от уголовной ответственности характерны и для законодательства стран постсоветского пространства.

В частности, ст. 89 УК Белоруссии устанавливает, что лицо, совершившее преступление, не представляющее большой общественной опасности, может быть освобождено от уголовной ответственности, если оно примирилось с потерпевшим. В отличие от российского уголовного закона, УК Белоруссии в качестве признака совершенного деяния называет не категорию преступления, а общественную опасность деяния, оставляя за рамками нормы установление того факта, что лицо совершило преступление «впервые», а также загладило причиненный преступлением вред.

Статья 73 УК Азербайджана можно охарактеризовать как своеобразный компромисс между нормативным закреплением института примирения с потерпевшим в УК России и Белоруссии. Азербайджанский законодатель в числе существенных признаков рассматриваемого института определил совершение преступления, не представляющего большой общественной опасности, впервые при условии примирения с потерпевшим и заглаживания причиненного вреда.

Оригинальностью отличается законодательное закрепление института примирения с потерпевшим в УК Грузии. Так, в ст. 69 закреплено следующее положение: лицо, впервые совершившее преступление, за которое максимальное наказание, предусмотренное статьей или частью статьи Особенной части настоящего кодекса, не превышает трех лет лишения свободы, может быть освобождено от уголовной ответственности, если оно примирилось с потерпевшим. Детализировав пределы наказуемости совершенного лицом деяния, законодатель предпочел более пространную формулировку при анализе постпреступного поведения виновного.

Элементы простой медиации находят свое отражение в ч. 2 ст. 58 УК Латвийской республики: «Лицо, совершившее уголовный проступок, может быть освобождено от уголовной ответственности в случае достижения мирового соглашения с потерпевшим или его представителем». Это правило имеет одно исключение: лицо, совершившее уголовный проступок в отношении несовершеннолетнего, не подлежит освобождению от уголовной ответственности на основе мирового соглашения. Данная оговорка свидетельствует о том, что, во-первых, законодатель существенно ограничивает сферу частного усмотрения в уголовно-правовой охране общественных отношений, а во-вторых, не совсем последовательно воспринимает общеевропейскую тенденцию к установлению возможности примирения с представителями потерпевшего в указанной ситуации.

Несмотря на то обстоятельство, что примирение с потерпевшим «является лишь паллиативным решением проблемы частного интереса в уголовном праве»[88], и в англо-саксонской, и в романо-германской системах права прослеживается стремление к законодательной регламентации разрешения конфликта между преступником и потерпевшим путем различных форм их примирения, что нельзя не признать прогрессивным и обоснованным шагом в направлении расширения диспозитивных начал уголовного права.

3. Обращаясь к компаративному анализу норм третьей группы, следует отметить важность и своевременность уголовно-правового исследования дел частного и частно-публичного обвинения, которые находятся в неразрывной связи с институтом примирения с потерпевшим.

Рассмотрение данных законодательных конструкций изначально кажется абсурдным применительно к институту согласия потерпевшего на совершение преступления. Однако противоречие здесь кажущееся.

Включение в уголовные кодексы институтов примирения с потерпевшим, частного и частно-публичного обвинения по сути представляет собой разграничение всех преступных деяний на преступления против интересов частных лиц и преступления против общества и государства, где частная воля не берется во внимание.

Характерно, что рассматриваемые институты подробно регламентируются в тех кодексах зарубежных стран, в которых отсутствует юридическое закрепление согласия потерпевшего как обстоятельства, исключающего преступность деяния.

Установленный в ряде государств порядок возбуждения уголовного дела по заявлению потерпевшего (делачастного и частно-публичного обвинения) позволяет фактически оставлять безнаказанным лицо, совершившее преступление по просьбе или с согласия потерпевшего. Неподача пострадавшим заявления исключает возможность возбуждения уголовного дела, а следовательно, наказуемость деяния.

В отличие от отечественного законодательства, в ФРГ основания, порядок и сроки подачи жалобы потерпевшего закреплены в уголовном, а не уголовно-процессуальном праве. В германском уголовном праве преступные деяния преследуются либо в частном (по жалобе), либо в публичном порядке.

Согласно § 77 УК ФРГ, если деяние преследуемо только по жалобе, то подать жалобу, если закон не предусматривает иного, может именно потерпевший. Однако в исключительных случаях право на жалобу переходит супругу и детям (при их отсутствии – родителям, братьям, сестрам, внукам), т. е. по сути происходит замена уголовно-правового понятия «потерпевший» на уголовно-процессуальное. В законе содержится принципиальное положение, согласно которому право на жалобу не переходит, если преследование противоречит ясно выраженной воле потерпевшего.

УК ФРГ расширяет круг лиц, имеющих возможность подать жалобу, посредством признания таковыми не только родственников умершего, но и начальников по службе.

В § 77 для подачи жалобы устанавливается трехмесячный срок. При этом течение срока приостанавливается с момента поступления в соответствующий орган жалобы на попытку проведения примирительной процедуры между сторонами согласно § 380 УПК до выдачи удостоверения.

В законе закреплено право заявителя отозвать жалобу до окончания имеющего законную силу уголовного процесса. При этом отозванная жалоба не может быть подана еще раз. Если потерпевший или лицо, имеющее право на подачу жалобы, умрет после того, как жалоба подана, то отозвать жалобу могут супруг, дети, родители, братья, сестры и внуки потерпевшего.

В уголовном законодательстве Аргентины все уголовные дела делятся на следующие виды:

–официально возбуждаемые;

– дела, возбуждаемые по заявлению частных лиц;

– частные дела.

Согласно ст. 72 УК Аргентины к преступлениям, дела которых возбуждаются по заявлению частных лиц, относятся:

1) сексуальное злоупотребление, проникновение в тело, а равно похищение или задержание другого лица с целью нанести ущерб его половой неприкосновенности (ст. 119, 120 и 130), если не наступила смерть потерпевшего и не были причинены тяжкие телесные повреждения;

2) преступления, в результате совершения которых причинены, по неосторожности или умышленно, легкие телесные повреждения. Тем не менее, в подобного рода случаях уголовные дела возбуждаются официально, если деяние затрагивает вопросы безопасности или общественный интерес (данное положение представляет собой не что иное, как защиту публичного интереса, что является лишним доказательством раздельного существования публичных и частных интересов в уголовном праве);

3) препятствование контакту несовершеннолетних детей с не проживающими вместе с ними родителями.

В случаях, предусмотренных в упомянутой статье, дело возбуждается только в связи с выдвижением обвинения или подачей иска самим потерпевшим, его опекуном, попечителем или законными представителями.

Тем не менее, публичные интересы вступают в свои права, и дело возбуждается официально, если преступление было совершено против несовершеннолетнего, не имеющего родителей, опекуна или попечителя, либо преступление совершено против несовершеннолетнего его родственником по восходящей линии, опекуном или попечителем.

В случае противоположности интересов несовершеннолетнего и кого-либо из указанных лиц прокурор вправе возбудить дело официально, когда это в наибольшей степени отвечает интересам несовершеннолетнего.

Если проводить параллели с российским национальным законодательством, то перечисленные выше дела относятся к категории дел частно-публичного обвинения.

Частными же делами являются те дела, которые порождаются следующими преступлениями:

1) супружеской изменой;

2) клеветой и оскорблениями;

3) разглашением секретов;

4) недобросовестной конкуренцией;

5) невыполнением долга по содержанию своей семьи, если потерпевшей стороной является один из супругов (ст. 73 УК Аргентины).

В случае клеветы или оскорбления иск может быть подан только самим потерпевшим, а после его смерти – пережившими его родителями, супругом, детьми, внуками. В остальных случаях дело возбуждается только по иску самого потерпевшего.

Обращая внимание на терминологию, хотелось бы отметить, что в УК ФРГ в отношении дел частного обвинения речь идет о жалобе потерпевшего, а в Уголовном кодексе Аргентины – об иске, который сближает сферы гражданского и уголовно-правового регулирования.

В Уголовном законодательстве Норвегии закреплено положение, согласно которому уголовно наказуемые деяния должны быть предметом официального обвинения, если иное не предусмотрено законом (§77).

Согласно Общегражданскому уголовному кодексу Норвегии, официальное обвинение не осуществляется без заявления пострадавшего в отношении лица, которое по неосторожности является причиной нетрудоспособности, болезни, повреждения или ущерба; совершило преступление против чести и достоинства; преступление сексуального характера или деяние, связанное с семейными отношениями.

Для возбуждения уголовного дела заявление от потерпевшего требуется также при умышленном нанесении физического ущерба потерпевшему, за исключением случаев, когда:

– преступление привело к смерти;

– совершалось в отношении бывшей и нынешней супруги/супруга или сожителя;

– преступление не совершено в отношении детей виновного или детей супруги/супруга или сожителя;

– преступление не совершено против родственника по прямой линии; общественные интересы не требуют этого (§ 228).

Срок подачи заявления органичен шестью месяцами. Прошение о выдвижении обвинения не может быть отозвано после вынесения обвинительного акта. При этом если оно отзывается, то не может быть выдвинуто снова (§ 82).

Приведенные выше законодательные дефиниции ФРГ, Аргентины и Норвегии являются наглядным свидетельством существования частного интереса и диспозитивности в публичном по своей сущности и содержанию уголовном праве. Заслуживает поддержки отнесение норм, посвященных проблемам уголовного преследования по делам частного и частно-публичного обвинения, именно к уголовному законодательству.

Как известно, материальное право призвано осуществлять охрану личности, общества и государства. Тем самым оно вольно или невольно разграничивает сферы частного и публичного интереса, используя разнообразные методы уголовно-правового воздействия.

В настоящее время чуть ли не единственным средством выражения согласия потерпевшего на причинение вреда является его свобода в принятии решения о возбуждении уголовного дела по делам частного и частно-публичного обвинения. Именно поэтому определение в уголовном законодательстве круга деяний, дела по которым могут возбуждаться только по заявлению потерпевшего, представляется приоритетным и своевременным шагом.

Базовыми для уголовного права являются вопросы преступности и наказуемости деяний. То обстоятельство, что жертва не обратилась в правоохранительные органы с заявлением, не исключает преступности деяния, но исключает его наказуемость, и этот факт должен найти отражение в уголовном законодательстве, а не регулироваться в рамках уголовно-процессуального права.

4. Переходя к компаративному анализу норм, в которых согласие потерпевшего является дифференцирующим обстоятельством, следует отметить, что под дифференциацией нами понимается разграничение законодателем объема предусмотренной в законе уголовной ответственности при изменении типовой степени общественной опасности преступного деяния и лица, его совершившего. Применительно к рассматриваемой нами проблематике дифференциация уголовной ответственности осуществляется посредством выделения привилегирующих признаков состава.

В частности, в Уголовном кодексе Польши в качестве привилегированного состава преступления рассматривается убийство человека по его просьбе и под влиянием сострадания к нему (ст. 150). Санкция нормы предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от 3 месяцев до 5 лет (для сравнения: простое убийство – лишение свободы на срок не менее 8 лет либо пожизненное лишение свободы). Интерес представляет тот факт, что в исключительных случаях суд может применить чрезвычайное смягчение наказания и даже отказаться от его назначения (§ 2 ст. 150).

Анализируемая норма, на наш взгляд, имеет два существенных недостатка:

– во-первых, она не раскрывает условия признания согласия потерпевшего действительным, ограничиваясь лишь указанием на обязательность мотива сострадания;

– во-вторых, не дает ответа на вопрос, какие обстоятельства законодатель предлагает оценивать как исключительные.

Думается, в числе исключительных должны рассматриваться такие обстоятельства, как тяжесть болезни потерпевшего, особенности мотивации преступника, обстановка совершения преступления и характер выражения просьбы жертвы.

Польский законодатель регулирует также проблему уголовной ответственности за производство аборта с согласия беременной женщины с нарушением предписаний закона и устанавливает за него наказание в виде лишения свободы на срок до 3 лет (§ 1 ст. 151). Лицо, без согласия женщины прерывающее беременность, подлежит наказанию в виде лишения свободы на срок до 8 лет (§ 1 ст. 153 УК Польши).

Аналогичным образом разрешается проблема дифференциации уголовной ответственности за производство аборта в УК Республики Болгария. Согласно ч. 1 ст. 126 тот, кто с согласия беременной женщины умертвит ее плод вне лечебного заведения или в нарушение установленных правил, наказывается лишением свободы до 5 лет. За совершение тождественного деяния без согласия беременной предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от 3 до 8 лет (ч. 5 ст. 126).

Отметим также, что согласие беременной женщины на производство аборта является привилегирующим обстоятельством в уголовном законодательстве Швейцарии (ст. 118—119), ФРГ (ст. 218), Австрии (ст. 96—98), Голландии (ст. 296), Норвегии (ст. 245), Аргентины (ст. 85—88), однако кодексы этих стран не регламентируют институт согласия потерпевшего в собственном смысле слова, поскольку беременные женщины, дающие согласие на аборт, являются не потерпевшими, а виновными.

С вопросом диспозитивных начал в уголовном законодательстве тесно связана проблема эвтаназии. И хотя в большинстве стран убийство лица по его просьбе из милосердия не исключает уголовную ответственность причинителя вреда, и мотивы виновного, и волеизъявление потерпевшего выступают привилегирующими обстоятельствами.

Подробно регламентирован этот вопрос в УК Испании. В соответствии с ч. 4 ст. 143 тот, кто причиняет или активно содействует причинению смерти другому человеку по его настоятельной, серьезной и ясной просьбе, если жертва страдала от тяжелой болезни, определенно приведшей бы к смерти или причинявшей ей постоянные тяжкие страдания, наказывается мягче, чем лицо, содействовавшее другому в самоубийстве. В данном случае согласие потерпевшего рассматривается как привилегирующее обстоятельство или как основание к отказу от назначения наказания.

Следует подчеркнуть, что в зарубежном законодательстве институт согласия потерпевшего на причинение ему вреда не исчерпывается убийством только тяжело больного из сострадания или милосердия. В частности, согласно ст. 293 Уголовного кодекса Голландии лицо, которое лишает другое лицо жизни по явно выраженной и искренней просьбе этого лица, подлежит тюремному заключению на срок не более 12 лет или штрафу 5 категории (для сравнения: за простое убийство лицо подлежит тюремному заключению на срок не более 15 лет)[89].

В рассматриваемой норме обращают на себя внимание незначительная разница в санкциях за простое и привилегированное убийство, а равно отсутствие указаний на состояние потерпевшего и на мотивацию поведения преступника.

Иная дефиниция содержится в Уголовном кодексе Швейцарии, где законодатель особое внимание уделяет мотивам совершения убийства по просьбе потерпевшего. Согласно ст. 114 УК Швейцарии тот, кто по достойным внимания мотивам, а именно из сострадания, убивает человека по его серьезному и настойчивому требованию, наказывается тюремным заключением. Срок заключения, видимо, устанавливается судом после рассмотрения всех обстоятельств дела.

Ввиду чрезвычайного сходства рассмотренной выше ст. 114 УК Швейцарии и § 77 УК Австрии, считаем излишним приводить законодательную дефиницию последнего. Отметим лишь некоторые особенности этих норм.

Помимо указания на такие непременные признаки волеизъявления потерпевшего, как серьезность и настойчивость, законодатель говорит не о согласии, а о требовании жертвы, что косвенным образом указывает на категоричность и безапелляционность высказываемого потерпевшим волеизъявления. Важно отметить, что между ст. 114 УК Швейцарии и § 77 УК Австрии имеется одно немаловажное различие: в уголовном законе Австрии законодатель конкретизирует санкцию за убийство по требованию потерпевшего и предусматривает за него лишение свободы на срок от 6 месяцев до 5 лет.

В УК ФРГ предусмотрена уголовная ответственность за убийство по просьбе (а не по требованию) потерпевшего.

Между тем, указание на такие признаки просьбы, как ее категоричный и настойчивый характер, сводит на нет различия между понятиями «просьба» и «требование» потерпевшего. Наказание при этом устанавливается в виде лишения свободы на срок от 6 месяцев до 5 лет.

О «настоянии потерпевшего» как привилегирующем признаке убийства говорится в УК Японии. В частности, в ст. 202 «Участие в самоубийстве и убийстве с согласия» отмечается: «Тот, кто подготовил человека к убийству, или оказал ему помощь в самоубийстве, или убил человека по его настоянию или с его согласия, наказывается лишением свободы или тюремным заключением на срок от 6 месяцев до 7 лет».

Обращаясь к компаративному анализу уголовного законодательства стран СНГ, следует вновь возвратиться к положениям грузинского уголовного законодательства. Ранее был приведен текст ст. 110 УК Грузии «Убийство по просьбе жертвы». В настоящей части исследования ограничимся лишь указанием на наиболее принципиальные положения этого привилегированного состава.

В частности, заслуживает внимания и поддержки то обстоятельство, что законодатель указал условия действительности согласия потерпевшего: настоятельный и подлинный характер просьбы, а также ограничил применение данной нормы целью освобождения умирающего от сильных физических болей. Все вышеперечисленные обстоятельства должны быть надлежащим образом установлены на предварительном следствии и оценены судом.

5. В пятую группу норм, регламентирующих частный интерес в уголовном праве, условно выделяются предписания, позволяющие оценивать волеизъявление потерпевшего в рамках обстоятельств, смягчающих наказание.

Оценка согласия потерпевшего как обстоятельства, смягчающего наказание, выходит за рамки законотворчества и относится к сфере правоприменительной деятельности. С учетом приведенного в уголовном законе перечня смягчающих и отягчающих обстоятельств суд обязан полно и всестороннее подойти к оценке всех материалов дела и назначить справедливое наказание виновному.

Проведенный нами сравнительный анализ уголовного законодательства зарубежных стран показал, что в нем отсутствуют нормы, непосредственно закрепляющие согласие потерпевшего как обстоятельство, смягчающее наказание. Между тем, в большинстве случаев согласие потерпевшего оценивается судом в рамках анализа общественной опасности совершенного преступления и личности виновного: рассмотрению подлежат отношения преступника с потерпевшим, обстановка совершения преступления, мотивация преступного поведения и пр.

В частности, в УК Аргентины согласие потерпевшего оценивается судом путем исследования следующих обстоятельств: «…характер мотивов субъекта, которые толкнули его на преступление… обстоятельства времени, места, способа и повода для совершения деяния, которые указывают на степень опасности субъекта. Судья должен в той мере, которая необходима в каждом конкретном случае, непосредственно ознакомиться с обстоятельствами совершения деяния, субъектом преступления, а также потерпевшим» (ст. 41)[90].

Так как согласно уголовному закону Аргентины дела о половых преступлениях и преступлениях, в результате совершения которых причиняются легкие телесные повреждения, возбуждаются по заявлению потерпевших (что логически исключает согласие жертвы на совершение преступного деяния), а дела о супружеской измене, клевете и оскорблении, разглашении секретов, невыполнении долга по содержанию своей семьи вообще являются частными (ст. 72, 73)[91], представляется, что учет согласия жертвы возможен только при рассмотрении дел об убийстве, причинении тяжкого или средней тяжести вреда здоровью.

Статья 53 УК Польши гласит: «§ 2. Суд, назначая наказание, учитывает в особенности мотивацию и способ поведения виновного… характер и тяжесть отрицательных последствий преступления, личные особенности и условия жизни виновного, образ его жизни до совершения преступления и поведение после его совершения. а также поведение потерпевшего. § 3. Назначая наказание, суд принимает также во внимание положительные результаты проведенного посредничества между потерпевшим и виновным либо соглашения между ними, достигнутого в судебном производстве или прокурором».

Приведенная выше формулировка позволяет предположить, что в § 2 речь идет о возможности учета согласия потерпевшего при совершении преступления, а в § 3 говорится о принципиально ином уголовно-правовом институте примирения с потерпевшим, который в отечественном уголовном законодательстве рассматривается как основание освобождения от уголовной ответственности[92].

Уголовный закон Швейцарии, предусмотрев привилегированный состав убийства по просьбе потерпевшего, в числе обстоятельств, смягчающих наказания, волеизъявление жертвы не указал.

Между тем согласно ст. 64 УК Швейцарии «Обстоятельства, смягчающие наказание», судья может смягчить наказание, если лицо действовало из достойных уважения побудительных мотивов и если лицо было «введено в серьезное искушение» поведением жертвы[93].

Расплывчатость законодательных формулировок не позволяет в полной мере уяснить сущность последнего из обстоятельств. Искушение в русском языке понимается как «соблазн, желание чего-нибудь запретного»[94]. Искушать значит «соблазнять, прельщать, смущать, завлекать лукавством; стараться совратить кого с пути блага и истины»[95]. Думается, указанное выше обстоятельство следует рассматривать широко и под искушающим поведением жертвы понимать как провоцирующее поведение, так и высказанную просьбу о причинении вреда.

В Уголовном кодексе Австрии согласие потерпевшего также не указано в числе обстоятельств, смягчающих наказание. Поэтому можно предположить, что волеизъявление жертвы на причинение ей вреда оценивается судом в рамках иных признаков, характеризующих общественную опасность преступления или лица, его совершившего. В числе обстоятельств, предусмотренных § 34 УК Австрии «Особые смягчающие обстоятельства», следует выделить следующие: «… 3. лицо совершает деяние по заслуживающим уважения основаниям. 8. дает увлечь себя, основываясь на сильном эмоциональном состоянии, которое, в общем, можно понять в данной ситуации[96]». Так как в УК Австрии осуществляется дифференциация уголовной ответственности за убийство по просьбе потерпевшего по достойным внимания мотивам (ст. 114), думается, что индивидуализация наказания на основе указанных выше обстоятельств должна осуществляться в отношении всех иных преступлений.

Сходную с российским уголовным законодательством позицию занимает УК Азербайджанской республики. Согласно ст. 59 обстоятельством, смягчающим наказание, может выступать совершение преступления в силу стечения тяжелых жизненных обстоятельств либо по мотиву сострадания[97]. Данное законодательное положение существенным образом ограничивает признание согласия потерпевшего смягчающим обстоятельством.

Вместе с тем, во всех упоминавшихся выше кодексах перечень смягчающих обстоятельств является открытым, что расширяет сферу судебного усмотрения и позволяет индивидуализированно подходить ко всем случаям совершения преступлений, обусловленных просьбой или согласием потерпевшего.

Подводя итог настоящему параграфу, можно отметить, что имеющиеся расхождения в оценке роли и места частного интереса в уголовном законодательстве зарубежных государств обусловлены рядом экономических, политических, культурных и иных факторов. Однако в последнее время законодательные положения различных государств сближаются, демонстрируя тенденцию к усилению элементов диспозитивности в сфере уголовно-правового регулирования.