Частная жизнь москвичей из века в век. Иностранцы (М. И. Вострышев, 2007)

Иностранцы

Иностранец – это человек, не являющийся подданным государства, на территории которого находится. Так что знаменитых «орлов гнезда Петрова», швейцарца Франца Лефорта или шотландца Якова Брюса, занимавших в России важные государственные посты, скорее можно назвать инородцами или иноплеменниками. Как, впрочем, и знаменитую династию Рюриковичей, ведущую свой род от варягов. Иностранцами же являлись приезжавшие на время в Россию торговые и мастеровые люди, послы и их свита. В XV–XVI веках их было в Москве не много, так как Польша и Ливония не пускали через свою территорию почти никого в землю своего извечного врага – России. Чаще всего это были посольства больших государств.

Существовали особые русские посольские обычаи общения с дипломатами, связанные, главным образом, с их принадлежностью к иному вероисповеданию.

Торжественные приемы иноземных послов в Грановитой палате – обряд довольно редкий и потому обставлялся с чрезвычайным блеском и великолепием. Грановитая палата убиралась дорогими коврами и уставлялась по стенам и возле среднего стола громадным запасом золотой и серебряной посуды. Все лестницы, сени, переходы и дворцовые покои, по которым проходило посольство, украшались по стенам особым «шатерным нарядом», то есть дорогими цветными материями.

Посольская изба

Непрерывный ряд царедворцев различных чинов стоял во всех дворцовых покоях на пути посольства и поражал иноземцев блеском и роскошью своих парчовых и бархатных кафтанов. Но, вступив в Грановитую палату и увидев царя, сидевшего на троне в большом наряде, окруженного важнейшими сановниками и символами его державной мощи, иноземцы во сто крат больше прежнего были изумлены необычайным богатством царской казны. Не только шапка, бармы и прочие одежды государя горели большими драгоценными камнями, но и царский трон, иконы над ним и по бокам также блистали золотом, рубинами, алмазами, изумрудами и яхонтами. Юноши в белых атласных кафтанах, с золотыми цепями на груди, с позолоченными топориками на плечах стояли по сторонам от трона в виде почетной стражи. Бояре и духовенство сидели и стояли вокруг стен и возле трона в глубоком и почтительном молчании. Недалеко от трона стояли и государевы стряпчие, то есть чиновники, которые носили за государем и подавали ему в случае надобности посох, платок, коврик под ноги, складной стул и т. п.

Среди стряпчих иноземцы в Грановитой палате выделили одного, который держал на серебряном блюде полотенце. Он по данному знаку подавал государю серебряный рукомойник и такую же лоханку, в которой царь мыл руки, а потом вытирал их лежащим на блюде полотенцем. Этот обряд омовения совершался государем каждый раз, когда ему приходилось принимать из рук иноземцев привезенные ими грамоты или допускать их к руке. Вероятно, при этом имелся в виду подобный же обычай византийского придворного этикета. Но не следует исключать и предрассудок против всего иноземного, как нечистого и басурманского, который был сильно распространен в Московской Руси. Он стал исчезать только со времен Петра I, который близко стал общаться с иноземцами и приучать к тому же своих приближенных.

Обряд омовения рук царем после приема иноземных послов

Обычай омовения рук производил тяжелое впечатление на послов. Они осязательно убеждались в том, как пренебрежительно смотрят русские на иностранцев.

Интересные записи о приеме царем Иваном IV Грозным послов оставил английский путешественник Джером Горсей. Вот как царь принимал английского посла.

«Как было назначено, около 9 часов в этот день улицы заполнились народом и тысяча стрельцов, в красных, желтых и голубых одеждах, выстроенных в ряды своими военачальниками, верхом, с блестящими самопалами и пищалями в руках, стояли на всем пути от его двери до дворца царя. Князь Иван Сицкий в богатом наряде, верхом на прекрасной лошади, богато убранной и украшенной, выехал в сопровождении 300 всадников из дворян, перед ним вели прекрасного жеребца, также богато убранного, предназначенного для посла. Но он, недовольный тем, что его конь хуже, чем у князя, отказался ехать верхом и отправился пешком, сопровождаемый своими слугами, одетыми в ливреи из стамета[4], хорошо сидевшие на них. Каждый из слуг нес один из подарков, состоявших в основном из блюд. У дворца их встретил другой князь, который сказал, что царь ждет его. Баус[5] отвечал, что идет так быстро, как может. <…> Переходы, крыльцо и комнаты, через которые вели Бауса, были заполнены купцами и дворянами в золототканых одеждах. В палату, где сидел царь, вначале вошли слуги посла с подарками и разместились по одну сторону. Царь сидел в полном своем величии, в богатой одежде, перед ним находились три его короны, по обе стороны царя стояли четверо молодых слуг из знати, называемых рынды, в блестящих кафтанах из серебряной парчи с четырьмя серебряными топориками. Наследник и другие великие князья и прочие знатнейшие из вельмож сидели вокруг него. Царь встал, посол сделал свои поклоны, произнес речь, предъявил письма королевы. Принимая их, царь снял свою шапку, осведомился о здоровье своей сестры, королевы Елизаветы. Посол отвечал, затем сел на указанное ему место, покрытое ковром. После короткой паузы, во время которой они присматривались друг к другу, он был отпущен в том же порядке, как и пришел».

Совсем по-иному Иван Грозный принимал крымского посла.

«Его великий враг <…> послал ему своего посла в сопровождении других мурз. По их обычаю так называли знать. Все они были на хороших конях, одеты в подпоясанные меховые одежды с черными шапками из меха, вооруженные луками и стрелами и невиданными богатыми саблями на боку. К ним была приставлена стража, караулившая их в темных комнатах, лучшей пищей для них было вонючее конское мясо и вода. Им не давали ни хлеба, ни пива, ни постелей.

Когда пришло время представить посла царю, все они подверглись еще и другим обидам и оскорблениям, но перенесли это с равнодушием и презрением. Царь принял их во всем великолепии своего величия, три венца стояли перед ним, он сидел в окружении своих князей и бояр. По его приказанию с посла сняли тулуп и шапку и надели одежду, затканную золотом, и дорогую шапку. Посол был очень доволен, его ввели к царю, но его сопровождавших оставили за железной решеткой, отделявшей их от царя. Это сильно раздражало посла, который протестовал своим резким, злобным голосом, с яростным выражением лица. Четыре стражника подвели его к царю. Тогда это безобразное существо безо всякого приветствия сказало, что его господин, <…> «великий царь всех земель и ханств, да осветит солнце его дни, послал к нему, Ивану Васильевичу, его вассалу и великому князю всея Руси, с его дозволения узнать, как ему пришлось по душе наказание мечом, огнем и голодом, от которого он посылает ему избавление. – Тут посол вытащил грязный острый нож. – Этим ножом пусть царь перережет себе горло».

Его торопливо вытолкали из палаты без ответа и попытались было отнять дорогую шапку и одежду, но он и его сопровождавшие боролись так ожесточенно, что этого не удалось сделать. Их отвели в то же место, откуда привели, а царь впал в сильный приступ ярости, послал за своим духовником, рвал на себе волосы и бороду как безумный».

В царствование Федора Ивановича, сына Ивана Грозного, Москву зимой посетили венецианские послы.

У церкви стояла большая толпа нищих, убогих, калек которые ждали выхода после богослужения царя.

Царь Федор Иванович усердно молился. Когда он поднимал свое лицо вверх, глаза светились чистой детской верой и особенной добротой. Голубой кафтан, вытканный золотом, с золотым оплечьем, нежно оттенял лицо царя и белокурые волосы.

– Царь! Гонец прискакал. Говорит, заморские гости близко.

Федор Иванович повернул лицо к Борису Годунову и ласково сказал:

– Встреть их, шурин, а я помолюсь еще.

Когда Годунов вышел на паперть, к нему подскочил ратник и, запыхавшись, несвязно выкрикнул:

– Едут!.. Едут!.. Скоро у заставы!..

– Бояре, – обратился Годунов к спутникам. – Поезжайте к заставе и встретьте с честью гостей заморских.

У заставы бояре остановились. Невдалеке перед ними в белоснежном пространстве виднелись черные движущиеся точки. Наконец, очертания послов стали резче, и бояре увидели странно одетых людей. На головах у них были шляпы диковинного покроя с перьями. На плечах – бархатные плащи, на ногах – высокие сапоги со шпорами в виде звездочек. Таких сапог никто не носил в Московском государстве.

Приехавшие любезно улыбались боярам, а те исподлобья, с любопытством разглядывали гостей. Толмач переводил приветственные слова.

Двинулись в город. Застучали копыта лошадей по бревенчатому мосту. Послов повсюду встречали любопытные взгляды москвичей, которым казался странным и наряд послов, и их шпаги. Со всех сторон неслись шутки, остроты, прибаутки.

Все поражало послов в Москве: и дома, и церкви, и колокольный звон с утра до вечера. Глава посольства Джузеппе Маджи целые дни проводил с Годуновым, в котором нашел острый и глубокий ум, тонкое понимание политики. Маджи был в восторге и от Федора Ивановича, но как истый дипломат чувствовал, что все государственные дела лежат на Годунове.

Иногда по вечерам в царские покои приглашали венецианцев. Играл на гуслях какой-нибудь древний старик, пели слепцы. Маджи рассказывал о далекой Венеции. Толмач переводил его слова царю, Годунову и приближенным боярам. Меджи говорил о своей родине, о красивых мраморных дворцах, о соборе Святого Марка, о бирюзовом нежном небе Венеции, которое смотрится в волны лагун и отражается в зеркале каналов. Описывал своих ученых, народных героев, и слушатели задумывались. Им грезилась страна, о которой рассказывал этот черноглазый венецианец, она им казалась нежной и прекрасной, как весеннее утро.

Несколько вечеров подряд у царя не было собраний. Когда же вновь собрались, Маджи отсутствовал. Годунов сказал, что посол занемог и его больного увозят домой. Так прошло первое посольство непонятных людей с далекого берега Адриатического моря.

При царе Михаиле Федоровиче Москву посетили немецкие послы.

Еще с вечера стало известно, что иноземные гости остановились в семи верстах от города и ждут почетной встречи. Разоделись москвичи, как на праздник, – цветные кафтаны и шапки с меховой опушкой на мужчинах, пестрые расшитые телогреи и кокошники на женщинах. А яркое солнечное утро придает еще больше блеска и веселья шумной толпе, отовсюду слышатся смех, шутки и говор. В окнах богатых домов видны женские лица, это жены и дочери бояр и именитых людей московских. Им тоже хочется посмотреть на редкое зрелище, да неприлично знатной женщине выйти в народ, на улицу – искони не положено подобное в Московском государстве.

– Едут, едут! – послышалось вдруг, и толпа разом двинулась в сторону ближе к дороге. Но там уже по обе стороны цепью стоят стрельцы, сдерживая напор любопытных. Поезд приближается. Впереди верхом на прекрасной белой лошади из царской конюшни едет главный посол, человек лет пятидесяти со спокойным и величественным выражением лица. Видно, немалую должность занимает он у своего государя – так велика его свита, так богаты платье и вооружение. Рядом его товарищ, совсем еще юноша с блестящим задорным взглядом и волной черных кудрей до плеч. По правую руку от старшего посла едет стольник, посланный навстречу гостям, а позади в стройном порядке движется многочисленная посольская свита и отряд стрельцов. С одинаковым любопытством рассматривают друг друга иноземные послы и московский народ. Дивятся москвичи на короткие камзолы гостей, шляпы с развевающимися страусовыми перьями, сапоги с блестящими шпорами. А лица-то, лица! Ни на одном нет бороды, этой чести и гордости русского человека, – сразу видно, что нехристи.

И гости не могут надивиться на окружающее, странными и жалкими кажутся им невысокие деревянные постройки, тесные немощеные улицы. Далеко видит зоркий глаз всадников и, как ни мети и ни чисти дорогу, не скрыть московской грязи. Да и сами москвичи в тяжелых одеждах производят странное впечатление.

Медленно движется поезд по направлению к подворью, приготовленному для гостей. То и дело обращаются послы к своему спутнику с вопросами, но недаром учил стольник наизусть государев наказ, где прописаны разные вопросы и ответы на них. С достоинством отвечает он, что пожары случаются божьим соизволением, а бывают они не только в Москве, но и в иных государствах; что стоят в Москве тридцать полков ратных людей, всегда готовых двинуться на врагов по государеву слову, а сколько их стоит еще по разным городам, того и счесть невозможно. Если же гости задавали вопрос, которого не было в наказе, стольник уклончиво замечал, что он-де человек служивый, приехал из своего поместья недавно и ему о том ничего не известно.

Но вот наконец и доехали. Среди обширного двора длинное низкое здание с многочисленными надстройками и пристройками приготовлено для гостей. Разместив послов, стольник отправляется доложить государю об их благополучном прибытии.

Тесно и неприглядно показалось иноземцам в их временном жилище. Бревенчатые стены, маленькие окна, простые деревянные столы и скамейки, покрытые сукном, – вот все, что они видели вокруг. Пойти бы посмотреть чужой город, о котором ходит столько чудесных рассказов за границей, да крепко заперты ворота посольского подворья, никто не войдет и не выйдет без государева указа. Не доверяют русские гостям, и накрепко заказано сторожам не только не пускать никого к послам, но и следить, чтобы ни с кем не разговаривали. Единственным развлечением иноземцев были игры в кегли и крокет. Ежедневно приезжал к ним уже знакомый стольник, справлялся от имени государя о здоровье, расспрашивал об иноземных вестях и расхваливал московские порядки.

Через три дня пристав объявил, что им дозволено предстать пред государевыми очами. Для торжественной встречи иноземцы одели еще более богатое и блестящее платье, чем при въезде в город. Снова двинулся посольский поезд, и снова собрались посмотреть на басурман любопытные москвичи. От посольского подворья до дворца цепью стоят по обе стороны улицы вооруженные стрельцы. Впереди идет отряд жильцов – царская гвардия в тридцать человек, – а за ним посольские люди несут подарки для государя. На больших подносах расставлены серебряные кувшины и кубки, два тяжелых подсвечника из литого серебра, столовые, с боем, часы, зеркало в серебряной раме с тонкой резьбой и ящик из дорогого черного дерева с аптекарскими снадобьями. Все это шлет римский цесарь в знак своей любви и уважения – государю московскому. Кроме того, послы от себя несут несколько дорогих серебряных вещей и два куска роскошно вышитой шелковой материи.

Из дворца один за другим посылались гонцы с приказанием двигаться то быстрее, то медленнее, так как послы должны были переступить порог как раз в тот момент, когда государь сядет на трон. Не доезжая до Красного крыльца, они сошли с лошадей и, по исконному обычаю, продолжали путь пешком.

Государь ожидал их в Золотой палате, сидя на богато украшенном троне. Четыре столба, увенчанных серебряными орлами с распростертыми крыльями, поддерживали балдахин. Царское платье из золотой парчи было унизано драгоценными камнями. В руках государь держал золотой скипетр, а возле него на особой подставке покоилась золотая держава. На ступеньках перед троном стояли четыре рынды в белых парчовых кафтанах с горностаевой опушкой, в белых же сапогах, с золотыми цепями на груди и блестящими топориками в руках. Вдоль стен палаты на покрытых сукном лавках сидели бояре в парчовых шубах и высоких шапках – наряд, который надевался в торжественных случаях как зимой, так и летом.

В палату вошли оба посла и трое из дворян, остальная свита осталась в соседней комнате. Остановившись в десяти шагах от трона, послы отвесили глубокий поклон, и старший из них, произнеся приветственную речь от имени своего государя, подал грамоту. При упоминании имени цесаря царь встал со своего места и снял шапку в знак уважения. Далеко не все иностранные правители удостаивались подобной чести, иногда царь снимал шапку, не вставая, или даже просто прикасался к ней рукой, точно желал поправить ее на голове.

Выслушав приветствие и спросив послов о здоровье цесаря, государь пожаловал их к руке. Думный дьяк громко повторял его слова, а толмач – переводил. После целования руки послов пригласили сесть на скамейку, стоявшую посредине палаты, а царю поднесли золотую лохань с водою и полотенце, чтобы он вымыл руки после басурманского поцелуя. Затем ему стали подносить посольские дары. Каждую вещь он принимал в свои руки и передавал ближнему боярину.

По окончании этой церемонии думный дьяк объявил послам, что государь их жалует к своему столу. Поблагодарив за милость, они низко поклонились и в сопровождении нескольких человек вышли в соседнюю палату, где ожидали с полчаса. Наконец их ввели в Грановитую палату, где столы ломились от целых гор кушаний, которые, по русскому обычаю, подавались не одно за другим, а сразу целыми десятками.

Накушавшись и наевшись безмерно, иноземцы возвращались на подворье, а стольник, по обычаю, отправлялся вслед и предлагал гостям, которые уже были не в состоянии что-либо съесть или выпить, еще один кубок вина от имени государя. Возвратившись во дворец, он докладывал царю, что обрадованные его милостью послы упились пьяны и лежат без памяти.

На другое утро послам было объявлено, что они могут теперь свободно гулять по городу. Для охраны, а главное – для надзора им дали отряд из нескольких стрельцов. Целых две недели еще пробыли они в Москве. Их приглашали присутствовать при торжественных выездах государя на богомолье, забавляться соколиной охотой, наблюдать за встречей татарских послов. Все эти мероприятия были обставлены с такой роскошью, что иноземцам Москва казалась сказочной страной.

Спустя две недели их снова позвали во дворец, вручили роскошные собольи меха в подарок как цесарю, так и самим послам, и в тот же день торжественно проводили из Москвы. До самой границы, меняясь, сопровождали их стрельцы. Наконец закончилось долгое и утомительное путешествие, о котором будет что порассказать дома, поделиться впечатлениями о диком и сказочно богатом стольном граде Москве.

Лишь при Петре I русские люди начали сами время от времени ездить за границу и принимать у себя иностранцев более-менее запросто. Хотя патриархальные москвичи причиной всех бед всегда выставляли Немецкую слободу, где находили себе приют чуждые им во всем люди.

С XVIII века иностранцы, главным образом, посещали Петербург, где был сосредоточен весь блеск императорского двора. В Москве же, хоть часть жителей и лопотала на своем тарабарском наречении и ходила молиться в иноверческие храмы, но считалась российскими подданными, и многие из них оставались здесь навсегда. Историк Н. Н. Бантыш-Каменский даже отметил, что после чумы 1771 года «на Москву напала другая зараза – французолюбие. Много французов и француженок наехало с разных сторон, и нет сомнения, что в числе их были очень вредные». Но французов русский народ до войны 1812 года любил за их почти русскую беспечность и незлобие: «Французик – веселая голова, живет спустя рукава, дымом греется, шилом бреется, сыт крупицей, пьян водицей».

Иностранцы, ставшие москвичами, переняли у коренных жителей города много как плохих, так и хороших обычаев. Среди хороших дел следует выделить создание широкой сети благотворительных обществ и учреждений. И если на первых порах она помогали только людям своей нации или вероисповедания, то с годами и многим другим нуждающимся.