С днем рождения!
Мне снилась собака. Большой ласковый щенок по кличке Вольдемар, к тому же – говорящий, поскольку он-то мне и сообщил свое имя, а также породу – кокер-спаниель. О собаке я мечтал давно, поэтому сон мне, конечно же, нравился. То есть, во сне я не знал, что это мне только снится – мне просто нравилось всё происходящее. И когда щенок начал лизать мои волосы, я сначала удивился, а когда, открыв глаза, понял, что это был сон, даже расстроился. Но только на секундочку. Потому что рядом стояла мама и гладила меня по голове, приговаривая: «Просыпайся, именинник!», а за мамой возвышался папа – торжественно-строгий, но с глазами, полными рвущихся на свободу смешинок.
Я подскочил и сел, откинувшись на подушку, в ожидании продолжения. На одеяло передо мной легла темно-синяя картонная коробка, а папа положил на нее пестрый пластиковый квадрат. Конечно же, новая компьютерная игра! Я повертел коробочку с диском перед носом, прочитал название, описание и причмокнул. Папа знает мои вкусы! Вечером с ним же и сразимся. И еще неизвестно, кого труднее будет оттащить от клавиатуры! Я подмигнул папе и принялся за второй подарок. В синей коробке оказались кроссовки. Тоже синие, с серебристыми полосками-отражателями. Мягкие, бархатистые, чистенькие! Мне всегда жалко надевать новую обувь – такая она нарядная и чистая! И как аккуратно не ходи, а к вечеру все равно это будет уже не новая обувь… Но кроссовки пока были новыми, и я даже прижал их рифлеными прохладными подошвами к щекам.
– Что, нравятся? – спросила мама.
Я кивнул. Еще бы! Кроссовки – вещь нужная. Я бы даже сказал – незаменимая. Тем более – скоро весна. Если быть совсем точным – уже и есть весна, почти три недели. Но это по календарю. У нас на Севере все чуточку не так. Зима в марте и не думает заканчиваться. Только светлее становится, солнечнее, а оттого радостнее. Вот как сейчас. И солнышко уже дорожку от занавесок до стены проложило, в которой пылинки, как золотые рыбки, бултыхаются, и папа с мамой стоят, обнявшись, улыбаются и на меня смотрят. Причем папа как-то по-особенному улыбается. Задумчиво, и даже как бы загадочно…
О-о-о! Я выпрыгнул из постели и потащил маму в соседнюю комнату.
– А папу ты уже поздравляла?! – зашипел я, косясь на тонкую дверь, отделяющую нас от папы. Я ведь чуть не забыл, что у папы тоже сегодня день рождения. Так уж нас с ним угораздило в один день родиться.
– Нет, конечно, разве я бы стала без тебя… – улыбнулась мама. – Пошли!
Мама достала из верхнего отделения стенки шуршащий сверток, я – из нижнего ящика – свой рисунок, и мы вернулись в мою комнату. Папа так и стоял возле моей взбаламученной постели и все так же по-особому улыбался – чуть-чуть загадочно и слегка растерянно, что ли…
– Поздравляем, дорогой! – чмокнула мама папину щеку и протянула сверток. Папа зашуршал целлофаном.
– Ого! С тройным лезвием! – одобрительно загудел он, вынимая подарки. – А парфюмерии-то сколько! Что я, барышня?
– Это же мужское, – принялась объяснять мама. – Это – лосьон после бритья, это – туалетная вода, это…
Я слушал радостное мамино перечисление всех составляющих подарка и смущенно вертел в руках своё поздравление папе – цветной коллаж, сделанный на компьютере в графическом редакторе. Что в нем особенного? Нужен он папе больно… Но что я ему могу подарить еще, если мне всего одиннадцать – хотя, уже двенадцать! – лет? Раньше я тоже дарил и папе, и маме рисунки – правда, не компьютерные, а выполненные обычными акварельными красками. Но тогда мне казалось, что родители и правда рады таким подаркам. А вот сейчас я почему-то засомневался. И даже солнышко, почувствовав мое сомнение, скрылось, золотые рыбки-пылинки исчезли…
Смущаясь все больше и больше, я все-таки протянул папе лист с поздравлением. Папа глянул на меня – снова как-то необычно, – взял рисунок, сказал «спасибо», внимательно рассмотрел мои «художества», прочитал стихи… Кстати, я сам их сочинил. По-моему, неплохо даже получилось.
– Сам? – спросил папа.
– Сам, – пожал я плечами. – Только машину и цветы из других фоток вырезал…
– А у тебя талант! – похвалил папа. – Можешь стать неплохим дизайнером. А стихи откуда?
– Ниоткуда, сам сочинил… – совсем смутился я.
– Да ну?! Ира, ты глянь, Ромка отличные стихи пишет! – по-моему, папа удивился искренне. Это меня чуточку обрадовало. Да что там чуточку – по-настоящему обрадовало! И даже рыбки снова заплескались в солнечном ручейке.
– Теперь тебе выбирать придется… – притворно вздохнул папа.
– Что выбирать? – Я хоть и понял, что папа шутит, но смысл шутки до меня не дошел.
– Кем быть: дизайнером или поэтом! – засмеялся папа.
И я тоже засмеялся. И мама. И мы все взялись за руки, и пошли пить чай. Потому что день рождения, даже двойной, это хорошо, но школу и работу никто еще по этому поводу не отменял, как сказала мама. Ей-то хорошо рассуждать, день рождения не у нее! А даже когда и был – то пришелся на субботу, и на работу она не ходила. Я понимаю, что так не на каждый год приходится, но в этом году нам с папой определенно не повезло. Ничего, в следующем году суббота как раз наша с папой, я уже посмотрел, а у мамы – воскресенье, тоже неплохо.
Нет, почему все-таки сегодня папа так странно на меня поглядывает? Пьет чай, а над чашкой глаза так и поблескивают в мою сторону! Будто сказать что-то хочет. Но не говорит, а лишь быстрее бутербродом рот себе затыкает. Спросить, что ли? Но мне почему-то становится страшно. Даже не страшно, а неуютно как-то… Словно боюсь, что если спрошу, испорчу себе и ему праздник. Я тут же подумал, что раз боюсь, значит все-таки страшно… Или нет? Пока я разбирался в своих запутанных сомнениях, папа уже допил чай, поблагодарил маму и скрылся в прихожей.
– Ты тоже давай, не зевай, именинник! – поторопила меня мама. – Уроки в честь тебя не перенесут.
И тут папа позвал из прихожей:
– Ромка, подойди-ка…
Папа был уже одет, и даже дверь приоткрыл. Неужели в последний момент сказать решился?.. По моей спине забегали тысячи маленьких холодных лапок.
Но папа сказал что-то совершенно «не в тему», как мне показалось. Он спросил:
– Ты знаешь, что такое семья? Откуда такое слово?
– Знаю, – сказал я. – Семь я. Ну, то есть, все в семье это как бы одно… О каждом надо заботиться, как о себе, и о тебе тогда тоже будут…
– Правильно. Но без «тогда». Не надо оглядываться: если я тебе сделал что-то хорошее, то и ты мне должен добром отплатить. Надо действительно делать для членов своей семьи всё так, как для самого себя, и думать обо всех, как о самом себе. Поэтому и семь я. То бишь – ты, но в семь раз сильнее, умнее и лучше. В семье должно быть только так. Раньше нас учили: «Семья – ячейка общества». Да так оно и есть! Начинать с собственной семьи надо, и если в ней будет порядок, и так будет во всех семьях, то и общество будет сильным… – Папа прервался, глянул на часы и заторопился: – Ну, это я того… Заболтался! Потом поговорим. А о семье запомни: каждый – это ты, и родители, и дети, и внуки. За каждого стой – как за себя самого! И еще… – тут папа совсем замялся, почесал нос, засуетился, шагнул за дверь и закончил уже из-за нее: – Не обязательно по носу бить, достаточно по плечу хлопнуть!
Я ничего не понял… Вот это – про нос и про плечо, но дверь уже закрылась. Да и про семью… Это, что ли, всё утро папа хотел мне сказать? Странно. Но погружаться в раздумья было уже некогда – выслушивать в собственный день рождения нотации Елены Петровны не хотелось. Я собрался моментально, правда, чуть не забыл пакет с конфетами для одноклассников – хорошо мама сунула мне его уже в дверях.
Из школы я выскочил абсолютно счастливым.
Во-первых, меня так классно поздравили! Девчонки прочитали стишок, парни подошли и все руку пожали. Даже Елена Петровна улыбалась и шутила, а потом от всего класса блокнот с ручкой подарила. Как говорит папа, пустячок – а приятно!
Во-вторых, за вчерашнее сочинение мне пятерку поставили. Это вообще – настоящий подарок! Вообще-то у меня фантазия богатая – это уже мама так говорит, – и писать сочинения мне даже нравится, но вот знаки препинания слушаться меня никак не хотят, да и буквы так и норовят или местами поменяться, или вообще куда-нибудь спрятаться, а то и наоборот – вылезают лишние, там, где не надо! А в этот раз и буквы, и запятые решили, видимо, не портить мне день рождения и встали на свои места, как солдаты в строй.
И вот в третьих-то, сам день рождения! Мало того, что на завтра уроки делать не надо – суббота завтра, и кроме факультатива по английскому занятий в школе не будет, – так вечером придут дедушка, обе бабушки, тетя Катя… Раздвинем в комнате стол, будем все вместе есть всякие вкусности, пить чай с тортом, шутить, веселиться! Бабушки будут петь хором – здорово у них это выходит, – а дед начнет рассказывать анекдоты и истории, от которых просто падать под стол можно, а бабушки и мама с тетей Катей станут совместно дубасить деда по спине за некоторые словечки… Ну, а еще впереди – завтра, когда ко мне придут друзья. Так мы с мамой договорились, чтобы сегодня только с семьей посидеть. Ведь и правда, сегодня будет настоящая семья – семь я. Именно семь! Я снова вспомнил папины утренние слова.
И тут я увидел ход. Снежные ходы, или попросту ходики – такая наша северная забава. Что-то я не слышал никогда и не читал, делают ли их ребята где-нибудь еще. Может, и делают, там, где снега много. У нас много, и мы делаем! Это ужасно интересно – в огромном сугробе плотного, слежавшегося за зиму снега рыть длинные извилистые ходы! Они пересекаются, разветвляются, как лабиринт, где-нибудь сходятся в общие «пещеры», где-то неожиданно выскакивают наружу… Ползать по ним – одно удовольствие! Впереди темнота, неизвестность (особенно если ход рыл не сам, и он еще тобою не изведан), немножечко жутко, зато таинственно и вообще круто! Правда, в двенадцать лет лазать по ходам не совсем солидно, но мне ведь только чуть-чуть двенадцать… Я посмотрел на часы: без пяти два. Мама говорила, что я родился ровно в два часа. Значит, мне еще нет двенадцати. И целых пять минут в запасе у меня имеются! К тому же – я огляделся, – поблизости никого нет. Смеяться надо мной некому. Я снял с плеч рюкзак и полез навстречу подснежным тайнам.
Эти ходы я раньше не исследовал. Не знал даже, что такие здоровские ходики кто-то нарыл совсем рядом со школой. (Вообще-то она – гимназия, но стала ею не очень давно, как раз когда я пошел в первый класс, так что по привычке и родители, и учителя называют ее школой, тем более, мой папа именно в этой школе и учился.)
Сначала я прополз по основному ходу до самого конца, замечая, сколько будет боковых ответвлений. Их оказалось семь, а сам основной ход закончился тупиком. Это не очень интересно, гораздо лучше, когда, покрутившись в темноте по узким поворотам, вылезаешь на белый свет совсем в неожиданном месте. Но ничего, семь боковых ходов – это совсем не мало. Хотя, может быть, я и залез как раз в ответвление, ведь основной ход – это только я так его назвал, потому что полез именно в него. Иногда делают основной ход специально – самый длинный и широкий, но часто вообще никакого основного хода нет, а все равны между собой, потому что переплетены так, что не сразу и выберешься.
Похоже, и тут было так же, потому что я немного запутался, в каком уже ответвлении по счету ползу… Закручивались ходики здорово, причем, иногда даже, кроме поворотов, опускались или поднимались, поэтому пересекаться вполне могли и в разных плоскостях (с математикой, геометрией особенно, в отличие от русского, у меня все было в порядке). В результате долгих ползаний – пять минут наверняка давно уже прошли, так что момент своего рождения я встретил в довольно необычном месте – я начал понимать, что не знаю, где выход. Сначала я даже не испугался, потому что это глупо – заблудиться в ходиках! Этого просто не бывает, так как ходы бесконечными быть не могут, а если заканчиваются порой тупиком, то достаточно повернуть назад (или ползти задом, если ход очень узкий) и вылезти оттуда, куда залез. Я даже почувствовал, что краснею, представив, как надо мной будут ржать ребята, если я вдруг заблужусь! Мало того, что в двенадцать лет решил вспомнить детство, так еще и застрял в сугробе! Да, это действительно смешно. То есть, было бы смешно, если бы не стало вдруг очень страшно. Просто ледяной ужас снежных глубин забрался мне прямо под куртку и полез еще глубже – к самым внутренностям. Мне показалось, что я застрял в ходиках навсегда. Отчетливо так показалось, словно шепнул кто-то из холодной темноты. И я замолотил ногами и руками, отчаянно пятясь, вместо того, чтобы ползти вперед. Я извивался ужом в тесной снежной норе, так, что снег вскоре забился мне в рукава и штанины, попал под куртку, холодил живот под выбившейся из-за пояса рубашкой. Но я не замечал этого холода, меня холодили страх и ужас (Фобос и Деймос – вспомнились мне совсем некстати одноименные спутники Марса). Наверное, я орал, но даже не осознавал этого. Не слышал я собственных воплей, не слышал ничего, зато отчетливо услышал, вываливаясь из хода в подснежную пещерку, мальчишеский вскрик: «Больно же!».
Мне не передать даже, как я тогда обрадовался. Я был не один! И рядом со мной находилось не порождение снежных глубин, неведанное и холодное, как могила, а обыкновенный мальчишка. Конечно, я его не видел в темноте, но я слышал его хлюпанье (похоже, я заехал ему ногой по носу), его дыхание, чувствовал тепло его тела, остроту его локтей и коленок. Вот только почему-то этих локтей и коленок было очень уж много – мой нос тоже лишь чудом не пострадал, – да и пыхтел парень явно за двоих. И тут все прояснилось.
– Извини! – послышался еще один голос. Очень похожий на первый, но все же другой, потому что первый гнусаво проворчал:
– Распинались тут! Вы мне нос разбили, гады!
– Это кто гад?! – возмутился было второй, но быстро «остыл», поскольку тоже, видать (а точнее – слыхать), обрадовался, что он тут не один. – А кто тут еще есть?
– Я есть, – подал я голос.
– Кто – ты?
– Я, Ромка. Похоже, я заблудился. – Не знаю почему, но признаться в этом мне было тогда не стыдно.
– Да и я тоже – похоже, – хмыкнул второй.
Первый еще похлюпал носом, повозился, вытирая, видимо (опять же, скорее – слышимо), кровь и прогнусил:
– Я тоже заблудился. Вот, хорошо эту пещеру нашел… Сколько из нее ходов?
Я пошарил возле себя по стенкам. Кроме той дыры, откуда я вылез (если честно – вывалился), других ходов рядом не было.
– У меня один, – сказал я.
– Тоже! – подал голос второй.
– И у меня один, – сказал первый. – И что, нигде нет выхода?
Мы со вторым одновременно замычали. Нет, дескать.
– Что будем делать? – кто это спросил, было непонятно. Да и не все ли равно, если подумали об этом все разом.
– Я вперед полезу, – сказал первый. – А то вы мне снова по носу заедете… Надо же – оба сразу! Не железный, нос-то!
– Ну, извини, – повинился теперь и я. – Мы ж не видели!
– Не видели… – буркнул первый и завозился, забираясь в отверстие хода. – Лезьте за мной!
– Стой, – потянул я его за штанину. – Я читал, что в лабиринтах, чтобы не заблудиться, надо одной рукой все время вести по стене, не отрываясь.
– Чего же сам не вел? – глухо послышалось из хода.
– Я же не знал, что заблужусь. А когда понял, все сразу из головы вылетело.
– Знать, не многому вылетать пришлось, если сразу! – хихикнул второй.
– Ладно, остряк, – бросил я в темноту. – У меня хоть что-то вылетало!.. – Продолжать почему-то не хотелось, и я полез в ход вслед за первым.
Удивительно, но сразу за поворотом, впереди забрезжил свет. Да что там забрезжил – впереди вовсю сияло солнце. Первый уже что-то радостно вопил у самого выхода. Надо же, ходик-то был всего ничего – метров пять! Ладно я – может, я до этого хода еще и не добирался, – но первый-то пацан как мог в нем заблудиться?
Но мысль эта как мелькнула, так и пропала без следа, едва я высунулся наружу – на столь желанную свободу. Все страхи улетели разом – дунул свежий ветерок, и нету их!
– Вау!!! – завопил я, поднимаясь на ноги. Вот терпеть не могу это словечко, а почему-то вырвалось именно оно.
– Чоу-чок!!! – еще более нелепо выразился вылезший следом второй. Впрочем, он и выглядел не менее нелепо… Да и первый…
Мы стояли возле входа в ход (красиво сказано!) и пялились – другого слова не подобрать – друг на друга, ну уж никак не лучше того самого барана из поговорки. Да посмотреть и было на что! Ладно я – обычная красно-синяя курточка, шапочка вязаная, черные джинсы (в черных в гимназию разрешали ходить), сапоги зимние. Все обычное, я ж из школы шел, не с дискотеки (туда я, правда, не ходил еще ни разу). А вот мальчишка, которого я называл про себя вторым, заявился сюда не с дискотеки даже, а подумалось мне, со слета каких-нибудь панков, или того хуже… Во-первых, обувь. Почему-то на нее я первым делом обратил внимание. Это походило сразу и на древнеримские сандалии (это в марте-то месяце!) и на меховые унты (вот это уже к сезону ближе), причем – сразу, одновременно! Как и почему мне так казалось, я понять не мог, но казалось вот! К тому же, эти унтовидные сандалии блестели, как новенькие монетки. То есть, из металла они, что ли, были у него? Я плюнул на его обувку (разумеется, не слюной, а остатками здравых мыслей) и перевел взгляд выше… Хорошо, что здравые мысли я перед этим потратил. Потому что они бы наверняка на меня обиделись за подобное издевательство! Мальчишка был в шортах и майке (так это, во всяком случае, выглядело), но и как бы в тулупе тоже. Вроде тулуп, а вроде майка с трусами. Вот так. Причем, все зеленое, но оно же и золотистое, и даже практически красное, только синего цвета. И, разумеется, блестит, как самовар! Тогда я просто посмотрел парню в лицо. Лицо мне понравилось, даже здравые мысли, испуганно оглядываясь, стали потихонечку возвращаться по домам. И лицо это показалось мне знакомым. Очень знакомым! Только вот стрижка его сбивала мои напуганные мысли с толку, и вспомнить они пацана так и не смогли. Та еще стрижечка украшала макушку паренька! Вернее, полмакушки. Спереди. А сзади – блестел голый череп! Ну, не кость, конечно, а кожа на черепушке. Правда, цвет у волос был естественным, ничего не скажу. Ультрафиолетовым. Во всяком случае, я определил этот цвет именно так. И он не менялся и не блестел. И на том спасибо!
Второй же парень (тот, который первый) меня – и особенно мои встревоженные мысли – очень своим внешним видом порадовал. Ничего на нем непонятного и неуловимого для разума не было. А были на нем черные валенки, черные же брюки, темно-серое, угрюмое пальтишко и черная шапка-ушанка набекрень, изрядно потрепанная. Весь такой темный герой из фильма про плохих парней. Только вот красный галстук, выбившийся из-под воротника пальто, картину портил. Не из той он был оперы. Так и захотелось эту алую несуразицу снова под пальто ему запрятать. А лицо у пацана было славное. И тоже до боли знакомое! Кстати, похожи бы они со вторым мальчишкой были здорово, кабы причесались одинаково (второму пришлось бы для этого чуток отрастить волос сзади) и пришли к единому мнению насчет цвета волос. У первого он, надо отметить, был обычным, темно-русым, как, впрочем, и у меня. Но вот торчали волосы из-под шапки не очень красиво. Длинноваты были волосики, на мой взгляд.
– Да, ребята, – выдохнул наконец второй. – Откуда же вы сбежали?
– По-моему, это ты сбежал, – опередил меня первый. – Из цирка. Да и ты, – посмотрел он на меня и добавил почему-то шепотом: – Из Америки…
Второй возмущенно надулся и собрался уже что-то выпалить – вряд ли для нас с первым хвалебное, но мне уже стал надоедать этот театр абсурда (что это такое, я не очень-то знал, но мама часто употребляла это выражение, когда ей что-нибудь не нравилось), да и называть своих новых знакомых числительными мне тоже надоело. Поэтому я поднял руку и решительно сказал:
– Так, пацаны! Хватит лаяться! Кто откуда сбежал – его личное дело. Как вас зовут-то? Меня – Ромка. – И я протянул руку.
– Роман, – пожал ее первый.
– Ром, – удивленно хмыкнул второй и шлепнул по моей ладошке своею. Затем сделал то же с ладонью первого.
– Так мы еще и эти… Как их? Тёзки! – сказал я, и только тут до меня дошло, на кого похожи эти странные парни. Да на меня самого! Подстричь перв… Романа, то есть, нарастить волос Рому и перекрасить – и будут вылитые я! Ну, почти вылитые. У Романа нос чуть более широкий и уши слегка топорщатся, а у Рома нос как раз тонкий и само лицо вытянутое. Правда, у Романа нос еще широким кажется, потому что распух. Здорово мы ему с Ромом все-таки заехали! А пацан молодец, не заревел. Больно-то было, небось, еще как!
И тут я глянул на часы. И ахнул! Половина четвертого! Это сколько же я в ходиках лазал? Полтора часа?! Ужас! Мама придет полпятого, а мне еще нужно пробежаться по магазинам – купить к ее приходу того-сего на праздничный ужин. Я хоть и именинник сегодня, но мама попросила, иначе ей не успеть, не садиться же за стол за полночь!
– Пацаны, сорри! – замахал я руками, срываясь с места. – Давайте завтра в час здесь встретимся? Океюшки?
Тезки кивнули. Одинаково, как близнецы. А Роман буркнул: «Точно американец!»
Уже подбегая к дому, я вспомнил, что забыл рюкзак с учебниками возле ходиков. Но тут же благополучно выбросил этот пустяк из головы. Потому что голову заняла куда более важная проблема – моего дома не было! То есть совсем. Не было даже фундамента. Даже котлована под него! Что меня немножко обрадовало, а то я подумал было, что дом взорвали террористы. Но взорвать так, чтобы вместо дома из нетронутого снега торчали кустики вряд ли кто-нибудь может. Если только Дэвид Копперфильд потрудился. Но что ему тут у нас делать? Замерзнет еще невзначай.
Я захихикал и опустился прямо в сугроб. Похоже, голова после сегодняшних событий начала сбоить, подумал я. Нужна перезагрузка!
Я зажмурился так, что в глазах поплыли цветные круги. Затряс головой что есть силы. Слетела шапка. Я медленно открыл глаза, не поднимая их нашарил шапку, надел. А потом резко вскинул голову, в дикой надежде, что наваждение прошло. Не тут-то было! И вот тогда я заплакал.
Слезы помогли. Не так, чтобы уж совсем, чтоб я стал спокоен, как слон, но хотя бы соображать чуточку здраво я теперь мог. Для начала я запретил себе думать, что случилось с домом, утешаясь мыслью, что мама с папой все равно на работе, с ними ничего не случилось, а судьбу дома и остальных его жильцов мне в любом случае сейчас не решить. Для этого есть специально обученные люди: милиция, МЧС, кто там еще… А мне бы сейчас забраться под чье-нибудь теплое крылышко и окончательно придти в себя. И я сразу подумал о бабушке с дедушкой. Во-первых, я их очень люблю, и они меня тоже. Они примут меня, выслушают, помогут. Во-вторых, живут они недалеко. О том, чтобы ехать сейчас на работу к маме или папе, мне не хотелось даже и думать! Все равно, что в Москву пешком топать, как Михайло Васильевич. Устал я очень для таких подвигов. В-третьих же, с радостью смекнул я, папа с мамой, не найдя родного дома, тоже пойдут скорее всего к бабушке с дедушкой. А там – я! Снова вместе вся семья! И я встал из сугроба и пошел, даже не отряхнувшись.
Сначала я не смотрел по сторонам, настолько мне было не до того. Но, подойдя к перекрестку, за которым и начиналась нужная мне улица, я машинально остановился, чтобы посмотреть на светофор. Посмотреть не получилось. На светофор, в смысле. Поскольку он тоже отсутствовал. Точнее – они, их же там четыре штуки было! А сейчас – ни одного. И, что странно, машин почему-то тоже не было. А ведь уже четыре часа! Обычно в это время машины так и шныряют. Не час пик еще, но уже близко. В последние годы улицы нашего небольшого города стали напоминать московские. Может, я слегка и преувеличиваю, но перейти улицу в месте, где нет светофора, бывает порой очень трудно. Как-то я минут двадцать стоял, ждал просвета в потоке машин, а потом плюнул и пошел в обход.
И вот сейчас дорога, то есть обе дороги, которые в этом месте пересекались, были абсолютно пустынными! Хотя нет, катился вдалеке грузовичок. Неспешно проехал перекресток и задымил дальше. Тоже странно, по этой улице грузовое движение запрещено, это я точно помню. Мы как-то с папой взялись все дорожные знаки изучить. Он как раз в автошколе учился, ему надо было, ну а я – за компанию. А потом, когда мы с папой гуляли по городу, то друг другу экзамены устраивали, когда знаки встречали. Так что я теперь если не во всем городе, то уж в нашем районе точно знал, где какие дорожные знаки расположены. Но это мои мысли опять в сторону побежали, удирая от новых непонятностей. Потому что, провожая взглядом грузовик, я невольно огляделся. И снова чуть не сел в сугроб. Половины знакомых мне зданий не было! Или вообще, или вместо них торчали какие-то деревянные развалюхи, почти как в деревне у тети Анны, куда мы ездили пару раз в отпуск. Впрочем, не все развалюхи, это я сначала погорячился. Были и вполне приличные дома, некоторые даже двухэтажные. На одном, самом ближнем, я прочитал вывеску: «ПРОДУКТЫ». А ниже, маленькими буквами: «Минсельхозпром РСФСР». Белиберда какая-то! Хотя это вот «РСФСР» мне показалось знакомой штучкой. Где-то я уже встречал эти буковки, именно так и собранные. Или это я с СССР перепутал? Так раньше наша страна называлась, еще до моего рождения.
Я перешел дорогу и направился дальше, теперь уже внимательно глядя по сторонам. К огромной моей радости, многие дома стояли на своих местах. Правда, выглядели они все чуть-чуть по другому. Вон те две кирпичные пятиэтажки очень уж новенькие, чистенькие, и сквериков возле них нет. А есть лишь мусор, плиты разбросанные, кирпич битый, будто стройка только закончилась. Да и не закончилась даже – во второй пятиэтажке и стекла еще не все вставлены! Вон и рабочие суетятся… Что за фигня?
Я прошел стройку, и мне начали попадаться идущие навстречу люди. Их тоже было мало, как и машин. И одеты люди были очень странно… Темные, невзрачные пальто, женщины в основном – в серых платках, мужчины – в шапках-ушанках, как у Романа… Стоп-стоп-стоп! Вот именно, встреченные мною прохожие были одеты, как Роман! Да что они тут, кино снимают?..
Я был уже на миллиметр от разгадки, мысли мои уже стучались осторожно в ее дверь, и тут меня окликнули сзади:
– Ромка, подожди!
Я обернулся. Меня догонял Ром. Я бы его не сразу узнал, потому что одет он был совсем иначе, чем при нашей первой встрече. На голове его красовалась белая шапочка, наподобие той, что надевают под гермошлем космонавты; на ногах были сапоги (не совсем привычной формы, все какие-то угловатые и квадратные, но сапоги, без сомнения, и даже постоянного цвета – темно-серого); брюк видно не было, потому что Ром был теперь в длинной, до самых сапог, куртке – тоже серой, но с металлическим отливом. В общем, походил он тогда на космонавта в самоволке. Но для меня в тот момент внешний вид Рома не имел никакого значения. Я обрадовался ему, как родному! И даже не сразу заметил в глазах Рома слезы.
– Ты чего? – спросил я, когда увидел, что Ром плачет.
Ром всхлипнул, махнул рукой по носу, глянул на меня неожиданно жалобно и сказал:
– Чего это тут?
– Ты тоже заметил?! – обрадовался я. Тому обрадовался, что, значит, не поехала моя «крыша».
– Заметишь тут! – буркнул Ром, всхлипнул еще раз и сплюнул. – От города одни руины остались!
Я не совсем был согласен с Ромом. Какие ж руины, когда, вон – были старые дома, а стали новенькие, только отстроенные! Хотя… Эти деревянные здания… Некоторые из них и впрямь напоминали руины. В общем, я сказал:
– Ага. А твой дом на месте?
– Какое там! – Ром перестал всхлипывать и стал необычайно сердитым. Злился, небось, на себя, что ревел при мне. – Ни моего дома нет, ни дедушкиного…
– Моего тоже нет, – вздохнул я. – Я вот сейчас как раз к дедушке с бабушкой иду. Не знаю еще… – Я не договорил. Страшно стало. И я спросил: – А ты куда?
– У меня еще прабабушка тут живет. Недалеко… – Ром тоже не стал договаривать. И так все ясно!
И мы дружно зашагали вперед. Говорить ни о чем не хотелось. Я жадно всматривался вдаль. На маячившую впереди девятиэтажку. Именно «маячившую», потому что она маяком торчала над крышами двух-, трех— и пятиэтажных зданий. Похоже, она была единственной «высоткой» на весь город. Вот только та ли это девятиэтажка? Бабушкина ли с дедушкой? Издалека, в ставшем незнакомым городе, это было трудно определить.
Девятиэтажка оказалась той. Тоже непривычно новой, будто только что отстроенной, но той. Я протянул руку Рому:
– Ну, удачи! Я пришел.
– Я тоже, – ответил Ром.
– Что, и твои в этом доме живут?! – обрадовался я за товарища.
– Не знаю, как сейчас, но когда-то будут жить, – непонятно ответил Ром. Он-то уже почти догадался тогда, что к чему. Это я медленно запрягаю.
Мы зашли в подъезд, тоже непривычно чистый, со стенами без надписей, с потолками без клякс копоти… Хотя, одна надпись все же была выцарапана по синей краске стены: «Васька дурак». Я невольно улыбнулся, такой наивной и светлой показалась мне эта одинокая надпись!
В лифте (конечно же стерильном до неприличия и с абсолютно целыми кнопками) я спросил:
– Тебе какой?
– Пятый, – сказал Ром. Вот только тогда у меня впервые что-то ёкнуло.
– Тоже пятый?..
Ром внимательно посмотрел мне прямо в глаза:
– Квартира восемьдесят шесть?
Я кивнул, не отрывая взгляда от Роминых глаз.
Ром непонятно хмыкнул, отводя взгляд.
– Ты когда родился? – спросил он и сам нажал кнопку с цифрой «5».
– Девятнадцатого марта… Сегодня, кстати!
– Чоу-чок! – щелкнул по-птичьи Ром. – А год?
– Девяносто второй. Ты еще век спроси! – нахмурился я. Не по себе мне что-то стало.
– Я и сам догадался, – серьезно сказал Ром и так же серьезно спросил: – А я знаешь когда родился? – И сам же ответил: – Девятнадцатого марта двадцать второго года. Две тысячи двадцать второго!
Тут лифт остановился и распахнул двери. И я ничего не сказал Рому. Мои мысли вновь испуганно прижались друг к дружке и собрались драпать. Но я лишь пригрозил им кулаком. Тоже мысленным, но очень большим и внушительным.
В дверь позвонил я. Открыл ее Роман. Сразу открыл, потому что стоял в прихожей, еще одетый. Видимо, только что пришел. Он как раз снимал шубку с маленькой девочки лет четырех-пяти, и шубейка лежала сейчас на полу, лишь один ее рукав висел на руке девочки. Девочка затрясла рукой и захныкала.
– Катька, не ной! – сказал Роман и стянул с девочки шубу. – Брысь в комнату, сама раздевайся, большая уже! – Он плотно закрыл за девочкой дверь и повернулся к нам. Стянул шапку, расстегнул пальто и хмуро сказал:
– Ну?
– С днем рождения, дед! – сказал Ром. По-прежнему серьезно, как только что в лифте. И я наконец-то тоже догадался. Правда, еще не обо всем. О самом Роме я еще не догадывался. А вот о Романе…
– С днем рождения, папа, – сказал я.
Роман посмотрел на нас, как на полных придурков. Снял пальто, аккуратно повесил на крючок. Стянул валенки, поставил в угол. Поднял с пола смешную сумку, словно сшитую из рыболовной сети. В ней лежали бумажные свертки, буханка хлеба, батон…
– Откуда узнали? – еще сильнее нахмурился Роман. Папа, то есть.
– О-хохонюшки-хо-хо! – смешно вдруг выдохнул Ром и сказал: – Может, в дом пригласишь, чаем напоишь, а там и поговорим?
– Сейчас, – сказал Роман-папа и пошел относить на кухню свою нелепую сетку.
Ром посмотрел на меня:
– Тебя тоже с днем рождения, бать!
– Че-е-го?! – я думал, мои глаза выпадут на пол. Не выпали. Потому что тут до меня дошло все окончательно. Мысли дрожали, как мыши, но смирно сидели на местах. И я ответил, чужим каким-то, хриплым голосом: – С днем рождения… сынок…
И мы начали ржать. В буквальном смысле, по-лошадиному просто. Перезагрузка наконец произошла. Наступила разрядка.
Из кухни выскочил Роман. Папой его называть у меня все же не совсем поворачивался язык.
– Вы что, издеваться пришли?! – заорал он. – Убирайтесь отсюда! А то… – Все-таки он тоже испугался и тоже начал что-то понимать. Но ему было трудней это сделать. Он-то был у себя дома, в своем времени.
– Да не ори ты так, дед! – поморщился Ром. – Послушай сначала.
– Какой я тебе дед?
– Самый настоящий, папа, – вздохнул я. – Это мой сын.
– Вы идиоты, да? – До Романа все никак не доходило. – Или клоуны? Точно, клоуны! Ишь, вырядились как!
– Где? Где клоуны?! – распахнулась дверь в комнату, и из нее выпорхнула девочка Катька в одном валенке.
– А ты чего подслушиваешь?! – совсем распсиховался несчастный мой папа и запихнул девочку назад. – Я кому сказал – переодевайся?!
Из-за двери послышался рев.
– Тетя Катя, не плачь! – крикнул я. Мне стало вдруг весело.
– Расскажи ты ему что-нибудь! – крикнул мне Ром. – Ты же его лучше знаешь!
Действительно, надо не острить а предъявлять доказательства, подумал я. И сказал:
– Тебя зовут Роман, тебе сегодня день рождения. У тебя есть сестра Катя…
– Да что ты говоришь? – зло усмехнулся Роман.
– У тебя папу зовут Сергей, маму – Тамара, – невозмутимо продолжил я. – Ты работаешь программистом… то есть, тьфу, будешь работать программистом… – Я все-таки сбился.
– Эй-ей-ей! – пихнул меня в бок Ром. – А вот это – не надо! Про временные парадоксы слышал?
Я слышал. Читал даже на днях «И грянул гром» Брэдбери. Мне стало неуютно.
– Блин, а мы тут натоптали… – жалобно глянул я на Рома.
– Это, может, еще не страшно, ничего непоправимого мы не успели сделать, – ответил он учительским тоном. – А вот рассказывать о будущем людям прошлого нельзя. Ни в коем разе! Пошли отсюда, бать, раз нас тут слушать не хотят! – И Ром повернулся к двери. Сыграл он, или правда собрался уходить, я так и не понял. Но это подействовало на Романа.
– Ладно, стойте!.. – сказал он, уже с явным сомнением в голосе. – Раздевайтесь и проходите на кухню. Интересно, чего вы там начитались. Я тоже фантастику люблю.
На кухне было тепло и уютно. Я с любопытством озирался, но ничего знакомого из вещей не видел. Хотя, вон те часы на стене… Я видел такие у дедушки в ящике с разным хламом.
Мы прихлебывали горячий чай, грызли сушки, и Ром рассказывал. Говорил в основном он, я только поддакивал. Мой сынок оказался большим умницей. Или они все там, в будущем, такие головастые? Ром выдвинул теорию, что мы, в момент своего рождения (Ром тоже родился в два часа дня, а вот папа точное время не знал, но раз уж пошли такие совпадения – ой ли? – то, скорее всего, и он тоже), когда нам всем троим исполнилось по двенадцать лет, оказавшись в одной пространственной точке, скатились во вневременье. Возможно, тут сыграли роль и переплетения снежных ходов в различных плоскостях, может еще что, но факт налицо: мы – отец, сын и внук – встретились. А потом выпали во время отца, то есть Романа. Все сходилось.
Еще мы уточнили даты. Ром прибыл из две тысячи тридцать четвертого года, я, разумеется, – из две тысячи четвертого, а попали мы в тысяча девятьсот семьдесят четвертый год. То есть разницы составляли ровно тридцать лет. Может, и это что-нибудь значило.
Роман посмотрел на часы.
– Скоро придут родители, – сказал он. – Не хотел бы я, чтобы они вас увидели!
– Почему? – удивились мы с Ромом.
– Я-то фантастику читаю и, допустим, вам почти поверил. А они? Представьте, я скажу им: знакомьтесь, это мои сын и внук! Сразу же вызовут врача для всех троих. Или для меня врача, а для вас – милицию.
– Ну, пойдемте тогда к снежным ходам, – сказал Ром.
– Зачем? – не понял я. Все-таки среди нашей троицы я, наверное, оказался самым тупым. Даже папа догадался:
– Только оттуда у вас есть шанс попасть домой…
– И, мне кажется, только сегодня, – добавил Ром.
– Или через год, – очнулись, наконец, и мои мысли.
– Давайте лучше сегодня, – поежился Ром. – Что-то мне как-то здесь…
– Не нравится? – насупился Роман. – Конечно, у вас там уже…
– Стоп-стоп-стоп! – словно мельница, замахал руками Ром. – Ни слова больше! Не надо меня подначивать! Я все равно ничего не расскажу! И ты, бать, не рассказывай! А то вот изменится будущее – и куда мы с тобой вернемся?
– Ладно вам, секретчики, тоже мне! – фыркнул папа. Но обида в его голосе проскользнула. – Пойдемте, давай! А то ведь точно попадетесь сейчас. – И он принялся натягивать пальто.
– Постой, а ты-то зачем пойдешь? – удивился я, и Ром поддержал меня:
– Ты же дома! Сейчас родители придут, день рождения праздновать будете.
– Не, ну вы даете! – возмутился мой юный папа. – Вы же сами убедили меня, что ты – мой сын, а ты – мой внук. Ведь мы же семья! Как я могу свою семью бросить в такую минуту?
– Пап, а ты мне сегодня утром почти то же самое говорил, – улыбнулся я.
– Ну, вот видишь! – Папа приоткрыл дверь в комнату и крикнул туда: – Катя, сиди тихо, сейчас папа с мамой придут, а я пойду друзей провожу!
– Слушай, пап, – дернул я Романа за рукав. – Дай я с твоей сестренкой поговорю! Это же тетя Катя! Интересно же… Я ей про будущее рассказывать не буду! – сразу предупредил я возможный протест Рома.
– Давай, только быстро! – Папа открыл дверь в комнату. – Засекаю две минуты.
Я заглянул в комнату, где на диване сидела девочка Катя – моя тетя Катя – и листала книжки с картинками. В этой комнате я бывал так часто, а поди ж ты – совсем ее не узнавал! Все было в ней другим, даже запах – и тот отличался, как мне показалось.
– Привет! – сказал я тете Кате. – Читаешь?
– Привет, – ответила девочка. – Смотрю картинки. Я еще не умею читать. А ты клоун?
– Нет, я просто мальчик. Может, и буду когда-нибудь клоуном, только вряд ли. А ты кем хочешь стать?
– Продавцом. У них знаешь, сколько конфет?! А ты мне конфету принес?
Я хотел развести руками, но тут вспомнил, что сегодня не пришел в школу Витька Пахомов, и причитавшуюся ему конфету я сунул в карман.
– Подожди! – Я расстегнул куртку, залез в карман пиджака и жестом фокусника достал оттуда большой шоколадный батончик в яркой обертке. Слегка помятый, правда. Катя захлопала в ладоши:
Конец ознакомительного фрагмента.