Церковный суд и проблемы церковной жизни. Глава 4. Проблема церковного суда (Е. В. Белякова, 2004)

Интерес к проблеме церковного суда появился в русском обществе в связи с попыткой реформировать церковный суд в контексте общей судебной реформы 1860-х гг. Обсуждение этой реформы, принявшее острый характер, послужило развитию более широкой дискуссии о русском церковном устройстве и дало толчок к разговорам о необходимости проведения Соборов епископов.

В связи со спорами о реформировании церковного суда вышел целый ряд работ, посвященных организации и устройству церковного суда в ранний период христианства.

Несомненным достижением явились работы Н.К. Соколова[223] и Н.А. Заозерского[224]. Кроме того, проблеме церковного суда уделялось внимание и в общих курсах церковного права[225]. В «Руководстве по истории Русской Церкви» А.П. Доброклонского также были помещены главы, посвященные церковному суду[226]. Архимандрит Николай (Ярушевич), будущий митрополит Крутицкий, в своей диссертации попытался рассмотреть историю церковного суда в России до 1649 г.[227] В советское время Я.Н. Щаповым были изданы княжеские уставы, которые фиксировали область церковной юрисдикции и частично нормы церковного суда[228]. Особенности устройства церковного суда применительно к киевскому периоду были рассмотрены им в книге «Государство и Церковь в Древней Руси X–XIII вв.»[229]. В целом история церковного суда в России по-прежнему остается малоисследованной, поэтому мы сочли необходимым дать здесь беглый ее очерк, чтобы читатель имел возможность разобраться в предпосылках той непростой дискуссии, которая так и не была завершена на Поместном Соборе 1917–1918 гг.

Церковный суд в древности

Необходимость существования церковного суда, вытекающая из понимания справедливости как основы христианской жизни, предельно четко сформулирована в посланиях апостолов.

Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Разве не знаете, что святые будут судить мир? Если же вами будет судим мир, то неужели вы недостойны судить маловажные дела? Разве не знаете, что мы будем судить ангелов, не тем ли более дела житейские? (1 Кор. 6, 1–3)

Суд в ранней Церкви принадлежал епископам в силу их положения и наибольшего авторитета. Справедливость – это качество, которое требовалось от епископа (Тит. 1. 8). Дела, которые приходилось решать епископам, касались в первую очередь вопросов брака и наследства. Но церковная практика знала и третейский суд, когда обвиняемые сами выбирали судей, которым безусловно доверяли.

С признанием христианства императором Константином, римским государством был признан и суд епископов. Решение церковного суда признавалась наряду с решением гражданского суда без какой-либо апелляции[230].

Кроме того, епископы, в силу своего авторитета, могли вмешиваться в решения гражданского суда, если они видели его несправедливость. Согласно законодательству, епископ мог взять любую тяжбу на свой суд[231]. Иллюстрацией может служить хорошо известный пример из жития святителя Николая, который дважды останавливает решения несправедливого суда, спасая неповинных людей от смертной казни. В житии св. Иоанна Златоустого говорится о том, как к епископу Константинополя являются люди с просьбой защитить их перед императором. Вмешательство Златоуста в спор между вдовой и императрицей Евдоксией стало причиной его осуждения, так как на стороне императрицы был закон.

В эпоху Юстиниана, когда происходила кодификация законов, специальными новеллами было осуществлено разделение сфер церковного и гражданского суда. Все спорные церковные дела, а также и те, которые относились к управлению церковным имуществом, подлежали суду местного епископа; духовное лицо, недовольное судом епископа, могло апеллировать к митрополиту и к патриарху. Мирянин мог искать суда на духовное лицо у епископа, и если обвиняемая сторона в продолжение десяти дней не переносила дело в светский суд, то оно и оканчивалось судом епископа, а светский суд только исполнял его приговор. В уголовных делах участвовал и церковный, и гражданский суд. Когда на епископском суде разбиралось уголовное дело, и преступник оказывался осужденным, тогда епископ прежде всего лишал осужденного священства и затем передавал его гражданскому суду. Когда же подобное дело вел гражданский суд, то, определив степень виновности преступника, он посылал письменно свое мнение на рассмотрение епископа. Если епископ был согласен с этим мнением, то лишал осужденного духовного сана и возвращал гражданскому суду; но если епископ не соглашался с приговором гражданского суда, тогда дело переходило на рассмотрение государя, в суде которого, однако, участвовал и патриарх. Все спорные дела между епископами подлежали суду областного собора с митрополитом. Епископ не мог быть приглашен в гражданский суд для свидетельства[232].

Необходимо подчеркнуть то, что судебная система в Византии составляла одно целое и мыслилась как единая. Законы императоров дополняли то, что не было включено в определения церковных Соборов. Эти законы, в свою очередь, включались в сборники церковных канонов (отсюда и название этих сборников «номоканоны»). Законы не должны были противоречить церковным канонам. Законы запрещали гражданским судам вмешиваться в дела, касающиеся церковной жизни[233].

В VII в. произошло расширение сферы церковного суда – император Ираклий предоставил право духовным судам ведать и уголовные дела духовенства. Таким образом, в ведении духовного суда находились все дела духовенства, кроме политических[234]. Церковные суды могли разбирать и мирские дела.

Каноны церковных Соборов о суде

Вселенские Соборы вынесли ряд решений, определявших формы церковного суда, его компетенцию и особенности. Грань 9 Указателя XIV титулов «О согрешениих и о суде епископом и о отлучении причетником» содержит перечень правил, относящихся к епископскому суду[235]. Каноны запрещали духовным лицам обращаться к светскому суду в случае конфликтов между клириками.

Члены клира в судебных делах между собою прежде всего должны были обращаться к своему епископу (Ант. 9); с жалобою и обвинением на епископа следовало обращаться к собору епископов области (Ант. 15). В случае несогласия с этим решением, следовало «дожидаться открытия Вселенского или другого большего Собора, подвергаясь всем последствиям приговора, или обращаться к третьему, беспристрастному епископу и просить его о созвании нового собора»[236] (I Всел. 2, 5, 17; II Всел. 6; IV Всел. 9, 21; Ант. 11, 12; Сардик. 7, 8, 20; Карф. 11, 104).

Епископы сохраняли право надзора за деятельностью светского суда. За Церковью сохранялось также право церковного убежища. Новелла Алексея Комнина 1086 г. относила к суду епископа, помимо всех дел духовенства, «все дела, касающиеся души» и все дела брачные[237].

В условиях Латинской империи (1204–1261) церковный суд стал играть большую роль. Историки отмечают, что если светское юридическое образование приходило в упадок, то церковное сохранялось, и Церковь выступала блюстительницей и гражданских законов. В последние века существования Нового Рима тенденция к увеличению роли церковного суда сохранялась[238].

Турки, захватив Константинополь, предоставили патриарху право суда над всеми христианами (за исключением спорных вопросов между мусульманами и православными).

Особенности церковного суда на Руси

Церковный суд на Руси копировал формы светского суда и, как свидетельствуют княжеские церковные уставы, в качестве наказания широко использовал денежные штрафы в пользу епископа или митрополита[239]. Размеры этих штрафов устанавливались в зависимости от социального положения потерпевших.

Помимо суда над всем населением по делам брачным и делам веры, точнее сказать, делам вероотступничества (ересь, волхвование и т. п.), епископы осуществляли суд и над населением земель, принадлежавших Церкви. С ростом церковного землевладения эта сфера деятельности церковного суда становилась особенно важной для общества.

Объем церковной юрисдикции различался в разных областях: в Новгороде епископы судили и земельные споры, в Пермской земле епископы получили и права наместников.

Отделение Московской митрополии от Константинопольской патриархии в 1448 г. способствовало своеобразию русского церковного устройства. На церковный суд оказывали сильное воздействие изменяющиеся формы светского суда.

С ростом централизации московские князья стремятся ограничить как церковное землевладение, так и церковную юрисдикцию.

Новые данные по истории церковного суда дает Стоглав. В 66–69 главах Стоглава о церковном суде отразилась борьба между Церковью и государством за право юрисдикции. Стоглав показывает, что убийство, разбой и кража, независимо от того, кто их совершил, находились в ведомстве светских судов.

Епархиальный суд подразделялся на суд по делам духовным и совместный или общий суд.

В первом суде были только духовные судьи: владыка и его помощники – архимандриты, игумены, протоиереи, поповские старосты и десятские священники.

В суде по недуховным делам судили светские архиерейские чиновники – дворецкий, наместники и десятинники, в качестве депутатов сидели здесь от духовенства поповские старосты и десятские священники и от светской власти – градские старосты, целовальники и земский дьяк, назначаемые правительством. И те, и другие смотрели, чтобы судьи «во всяких делах чинили управу по суду и обыску в Божью правду, безпосульно», и в случае несправедливости судей доносили церковной или светской власти. Высшее и окончательное решение судебных дел принадлежало самому епископу, для этого должны были вестись точные судные списки.

Совместный или общий суд был в тех случаях, когда истец и ответчик принадлежали к разным судебным ведомствам[240].

На практике подсудность духовенства и людей, проживающих на владычних землях, одному суду, приводила и к уравнению этих людей в правах: духовенство начинает рассматриваться как податное сословие по отношению к епископу.

Архиерейское епархиальное управление на Руси… носило чисто владельческий характер… Духовенство, будучи освобождено от всех государственных податей и повинностей, в то же время обязано было платить архиерею со дня своего посвящения до конца жизни подати поземельные, личные, натурою, деньгами, почему в некоторых грамотах оно и называется иногда тяглым сословием[241].

Это зависимое положение духовенства по отношению к епископу сохранялось вплоть до XIX в.[242]

В патриарший период, вопреки постановлениям Стоглава, правительство выдавало в большом количестве тарханные и несудимые грамоты церквам и монастырям, освобождая их от подсудности епархиальному епископу, кроме духовных дел. Дела этих церквей передавались в ведомство приказа Большого Дворца, около 1611 г. в нем образовалось особое отделение с именем Монастырского приказа. Ведомству Монастырского приказа подлежали все дела по церковным вотчинам, владельцы или управители церковных имений по исковым на них делам со стороны посторонних лиц и все монастыри по отчетности в монастырской казне.

Уложение 1649 г. уничтожило почти все остатки судебных привилегий духовенства и церковных людей, поставив их по гражданским делам в подсудность светскому суду наравне со всеми другими. Судебно-административным учреждением назначался Монастырский приказ, ставший с 1650 г. самостоятельным. Монастырскому приказу передавался и суд над митрополитами, архиепископами, епископами и приказными людьми. Все прежние несудимые грамоты были отменены. Из ведомства монастырского приказа были изъяты патриарх, его приказные и дворовые люди, боярские дети, крестьяне и всяких чинов люди, живущие в патриаршей области.

Создание Монастырского приказа резко изменило положение духовенства. Епархиальные архиереи и монастыри начали просить себе новые несудимые грамоты. Такая грамота была выдана Никону в бытность его митрополитом Новгородским. Борьба с Монастырским приказом стала одной из задач патриарха Никона. Хотя под текстом Соборного уложения 1649 г. и стояла его подпись, он считал Уложение противозаконным[243]. Отменен был Монастырский приказ на том же Соборе, который осудил патриарха Никона в 1667 г. Этот Собор постановил также, чтобы суд над духовенством не вершили светские люди:

В патриаршем доме быть духовному человеку – архимандриту с другими искусными мужами, и судить им духовных лиц во всяких делах, а мирян по делам о беззаконных браках и духовных завещаниях; прочие же духовные дела, какие бывают между мирскими людьми, да судят патриарший боярин с дьяками и его товарищи, такожде и во всех архиерейских домех быть духовным искуснейшим мужам, судить духовных лиц и духовные дела[244].

Таким образом, вмешательство восточных архиереев в русские дела способствовало укреплению позиций Церкви в области суда и управления (мы не касаемся здесь вопроса церковного раскола, во многом лишившего Церковь народной поддержки), ослабило государственное вмешательство и отсрочило ее окончательное подчинение централизованному государству.

Сфера судебных прав Церкви расширилась, образовалось особое отделение с именем «Духовного приказа» для суда над духовенством и разбора духовных дел мирян. Здесь заседал архимандрит или какое-нибудь другое духовное лицо, в другом отделении, ведавшем гражданскими делами мирян, председательствовал боярин. После Собора 1675 г. в патриаршем разряде постоянно сидел кто-нибудь из духовных лиц вместе с патриаршим боярином и дьяками. Приказная система управления Церковью еще более была усовершенствована при патриархе Иоакиме: открылся приказ «церковных дел», который смотрел за благочинием в московских церквах и за поведением московского духовенства. По образцу патриарших приказов устраивались и приказы в епархиях. Положение правительственных и церковных приказов различалось только ведомственной принадлежностью, хотя и обеспечивало патриарху определенную независимость. Но увеличение мощи государства повлекло за собой слияние ведомств.

Церковный суд в Синодальный период

В 1701 г., еще до создания Духовной коллегии был восстановлен Монастырский приказ. Законодателю было ясно, что это – один из органов подчинения Церкви государственному контролю. Из ведомства епархиального суда были изъяты многие дела. Все исковые дела между духовными и мирскими передавались в светские приказы. Духовенство, домовые и архиерейские слуги и монашествующие подлежали суду в монастырском приказе. По государственным преступлениям для всех был одинаковый суд в Преображенском приказе. В 1720 г. судебные дела Монастырского приказа отошли к Юстиц-коллегии и к губернским и уездным канцеляриям.

Из дел, по которым прежде подлежали церковному суду все миряне, Петр I изъял спорные дела по завещаниям, спорные дела о незаконнорожденных, о браке детей без согласия родителей, о насильственном похищении невест, о насилии над женщинами, любодеянии и кровосмешении. Церковному суду подлежали дела богохульные, еретические, раскольнические, волшебные, бракоразводные, о незаконных браках, о вынужденном и насильственном пострижении, о похищении церковного имущества, о преступлениях духовных лиц против своих обязанностей и иски на лиц духовного ведомства.

С первого же года существования Святейший Синод добился освобождения духовенства от подсудности светским учреждениям. Государство признало за Св. Синодом право судебной власти, однако объем юрисдикции Синода по сравнению с патриаршим временем был ограничен. В ведении духовного суда осталось брачное право и бракоразводные дела. Синоду принадлежал суд по духовным делам, в первую очередь под ними понимались ересь и раскол. За это в качестве наказания могли быть назначены анафематствование, отлучение от Церкви, церковные епитимьи. Анафематствование предусматривалось за 1) хулу на имя Божие, Священное Писание или Церковь; 2) открытое и высокомерное пренебрежение заповедями Господними и церковными властями; 3) длительное уклонение от исповеди. За последнее в качестве наказания могли быть назначены также денежный штраф, телесное наказание или каторжные работы[245].

Судебные права Св. Синода в дальнейшем ограничивались. В царствование Анны Иоанновны Тайная канцелярия производила следствие и суд над духовными лицами. В правление Елизаветы Петровны светским судом проводились процессы против хлыстов. Екатерина II лишила Святейший Синод права преследовать богохульство и колдовство[246]. Александр I указом 1816 г. передал светским судам дела по обвинению в нарушении порядка и благочиния во время богослужения, даже в тех случаях, когда они касались духовных лиц. Указ 1821 г. отменил это постановление. Согласно Своду законов 1832 г., церковные суды в своей деятельности обязаны были руководствоваться той частью Свода, где шла речь о положении духовенства и о преступлении мирян против веры и нравственности[247].

В 1841 г. был издан Устав духовных консисторий. Консистории осуществляли и управление, и суд. Фактическим начальником консистории был секретарь, который находился в двойном подчинении: Св. Синоду (обер-прокурору) и епархиальному архиерею, что давало возможность контролировать деятельность последнего и жаловаться на него в Синод.

Судебное разбирательство осуществлялось «присутствием» – коллегией, в которую входили духовные лица по выбору архиерея, утвержденные Синодом. Архиерей в заседаниях присутствия участия не принимал, а лишь знакомился с итогами и визировал определения[248]. Непременным участником заседаний был секретарь консистории, который возглавлял канцелярию и нес ответственность за правильность делопроизводства. Секретарь отчитывался непосредственно обер-прокурору Св. Синода за ведение дел[249]. Решение вступало в силу только после утверждения его архиереем, он мог вернуть дело на повторное рассмотрение и имел право вынести собственное решение. В таком случае консистория должна была сообщать в Синод и обер-прокурору.

Без формального судопроизводства архиерей разбирал:

а) проступки неведения и нечаянности, требующие исправления и очищения совести священнослужительской иерархическим действием архиерея, и неудобоподвергаемые гласности и формам обыкновенного суда;

б) вообще проступки против должности и благоповедения, не соединенные с явным вредом и соблазном, замеченные в священнослужителе, которого прежнее поведение было безукоризненно;

в) жалобы, приносимые именно с тем, чтобы неправильно поступавшего исправить архипастырским судом и назиданием без формального судопроизводства[250].

На результат архиерейского суда жалобы не допускались, но и в формулярные списки решения архиерея не заносились.

Устав допускал жалобы на медленное или неправильное ведение дел консисторией Синоду (ст. 177). Взыскание установленных судом штрафов, а также осуществление надзора и составление формуляров, оценивавших поведение каждого клирика за год, было возложено на благочинных.

Вопрос о церковном суде в русском обществе в эпоху реформ

Отсутствие в Церкви организованной, соответственной церковным целям общественной судной власти, самостоятельной и независимой от государства, сопровождается бесчисленными беспорядками и вредом для Церкви. Церковь ‹…› становится совершенно бессильною в уничтожении нравственных недостатков, вкравшихся в среду ее членов, в возвышении нравственной жизни в ее обществе.

Священник Михаил Горчаков (1876)[251]

Развитие общественной жизни в XIX в. свидетельствует о тенденции к секуляризации государственного законодательства. Это законодательство распространяется и на духовенство как часть общества, и на органы церковного управления, деятельность которых приводилась в соответствие с правовыми нормами, обязательными для всех граждан. Вехой в истории России явилась судебная реформа 1864 г., с большим подъемом воспринятая современниками. В качестве основных принципов, положенных в основу реформы суда, современный исследователь называет всесословный характер суда, независимость суда от администрации, несменяемость судей, равенство всех перед законом и судом, гласность, состязательность, право на защиту, участие общественности в отправлении судопроизводства[252]. Необходимо отметить, что новые судебные уставы приходили в противоречие с нормами церковного судопроизводства, которые не были ни отменены, ни пересмотрены.

Вопрос о том, применимы ли новые принципы и в церковном суде, соответствуют ли они церковным правилам, стал предметом обсуждения в церковной среде.

Среди статей, привлекших общее внимание и неоднократно впоследствии цитированных, в том числе и на Поместном Соборе, были работы Н.К. Соколова[253], который защищал принцип отделения суда от администрации. По его мнению, их соединение,

деморализуя администрацию, развивая в ней произвол и наклонность действовать по собственному усмотрению, почти совершенно убивает суд, обращая его в покорное орудие для прикрытия административного произвола и для сообщения его действиям, в случае нужды, внешней формальной законности[254].

В консисториях административное начало подавляет судебное, так как

в этой среде, вследствие самого ее устройства и склада отношений, всякое несогласие и противоречие с мнением начальника легко может быть принято за неуважение к нему, за непослушание, противодействие его власти[255].

Профессор отмечал беззащитность и страх духовенства перед судом:

Да и как, в самом деле, не бегать и не бояться суда, всячески избегать его, или злоупотреблять им, когда, по указаниям опыта и судебной практики, даже доказания и признание невиновности не может освобождать от наказания, когда священника судят не за действия только, но и за предполагаемые намерения ‹…›. Когда определение самого понятия о проступке и преступлении зависит не от закона, а от личного воззрения и нрава начальства… Когда одно и то же действие в глазах одного начальства может быть извинительно и даже похвально, а в глазах другого – преступно[256].

Одна из причин судебного произвола – отсутствие четких законов, которыми должен руководствоваться суд. Поэтому весьма существенной Соколов считал

потребность в своде церковно-гражданских законов, в которых разнообразные и разновременные узаконения были бы объединены единством основной идеи, связаны в стройную систему и получили бы прочность, определенность и постоянство[257].

О необходимости срочной реформы церковного суда писали и светские юристы, отмечавшие царящий в этой области произвол:

В духовном ведомстве независимость суда желательнее, чем где бы то ни было, ибо никогда административная власть не вооружена таким всемогуществом, не привыкла к такому бесконтрольному, очень часто произвольному образу действий, как именно в этом ведомстве, поэтому независимость здесь уместнее, чем где-либо[258].

Первый Комитет по выработке судебной реформы был создан в 1865 г. под председательством архиепископа Тверского и Кашинского Филофея (Успенского). Комитету была представлена докладная записка юрисконсульта Синода И.И. Полнера о необходимости реформ духовного суда, в частности, отказа от теории формальных доказательств[259]. Практических результатов деятельность комитета не имела[260].

В 1870 г. по настоянию обер-прокурора Святейшего Синода Д.А. Толстого был учрежден новый Комитет для составления основных начал преобразования судебной части под председательством архиепископа Макария (Булгакова). В состав Комитета вошли протоиереи М.И. Богословский (главный священник армии и флота), Н.П. Содальский (член Санкт-Петербургской духовной консистории), И.Н. Рождественский (член Московской духовной консистории), П.Г. Лебединцев (член Киевской духовной консистории), Н.А. Фаворов (профессор Киевского университета), а также профессора Петербургского университета С.В. Пахман и Н.П. Чебышев-Дмитриев, профессор МДА А.Ф. Лавров и СПбДА – Т.В. Барсов, юрисконсульт при обер-прокуроре Святейшего Синода В.А. Степанов, государственные чиновники Ф.Л. Маркус, А.С. Любимов, И.С. Бурлаков, А.А. Сабуров, М.Н. Баженов, Н.А. Неклюдов[261].

Смысл реформы, как определил Комитет, состоял в приведении церковного судопроизводства в соответствие с принципами светского суда, то есть в проведении разделения административной и судебной власти, гласности и выборности судей. В Отчете обер-прокурора за 1870 г. так объяснялась необходимость реформы церковного суда:

Некоторые из действующих в нынешнем церковном суде начал не имеют канонических оснований, а приняты единственно только по применению к прежнему, отжившему уже теперь и признанному неудовлетворительным, строю светских судов, так напротив, некоторые из начал нового судопроизводства имели место в древней Православной Церкви и отчасти в древней Русской; таковы, например, устность и гласность судебного процесса, преобладание обвинительного начала над следственным. Ввиду сего Св. Синод пришел к убеждению в необходимости преобразования судебной части по духовному ведомству[262].

Работа Комитета продолжалась до марта 1874 г.[263] В 1873 г. был опубликован проект «О преобразовании духовно-судебной части», согласно которому в юрисдикции церковного суда оставались священно– и церковнослужители (кроме наемных церковнослужителей и не постриженных послушников) по делам, воспрещенным канонами, но выпадающим из сферы гражданского суда, а также по преступлениям, предусмотренным уголовным правом, но по своей сути подлежащим духовному суду (кощунство, отступление и отвлечение от православной веры, нарушение благочиния во время богослужения, оскорбления чести, наносимые духовным и светским лицам, угрозы и насилие, нарушение правил о погребении и о браке, а также «употребление в проповедях и духовных речах слов, оскорбительных для добрых нравов и противных благопристойности»).

Предполагалось передать в светский суд дела о браках и их расторжении, оставив за архиереем право увещания и окончательного вынесения решения о расторжении брака.

Организация церковного суда представляла собой несколько инстанций. Низшей из них предполагался духовный судья, осуществляющий свою власть в пределах определенного участка епархии единолично; он же производил и следствие. Судьи должны избираться на три года из местных протоиереев и священников всеми священно– и церковнослужителями участка и представителями от приходов, по одному от каждого (включая и представителей придворного, военного и монашествующего духовенства в данном участке). Судьи не имели права одновременно занимать административные должности.

Следующей инстанцией должен был стать духовно-окружной суд, единый для нескольких епархий, судьи которого избирались бы на шесть лет в епархиях и утверждались епископами в качестве их уполномоченных. Председатель суда назначался императором по представлению Св. Синода из лиц архиерейского сана; он не мог принимать участия в делах духовной администрации. Окружной суд был задуман как апелляционная инстанция. Кроме того, он выносил бы приговоры по более серьезным делам, когда обвинение исходило от епископа. Его приговор можно было обжаловать в Святейшем Синоде[264].

Высшей инстанцией предполагалось Судебное отделение Святейшего Синода, судьями в котором выступали епископы и священники, назначавшиеся на эту должность императором в отношении 3:1. К компетенции Судебного отделения относились все дела по обвинениям епископов и протопресвитера армии и флота, дела против членов синодальных контор, судебные преступления членов духовно-окружных судов и апелляционные дела. Члены Святейшего Синода подлежали суду единственной инстанции – совместной сессии Присутствия Синода и его Судебного отделения.

Нововведением была должность прокуроров, контролирующих деятельность всех инстанций церковного суда и назначаемых обер-прокурором Св. Синода «из гражданских чинов, получивших юридическое образование, или же вообще из лиц с высшим образованием, практически знакомых с судебной частью». Прокурор судебного Отделения Св. Синода назначался бы императором по представлению обер-прокурора Синода[265].

По представлении Комитетом проекта Синод в мае 1873 г. определил «разослать его на предварительное заключение к епархиальным Преосвященным и в духовные консистории»[266]. По-видимому, такое решение было обусловлено резкой критикой работы Комитета, в том числе и со стороны его члена профессора А.Ф. Лаврова[267], который на средства Н.В. Елагина[268] анонимно опубликовал и разослал всем архиереям в 1873 г. книгу «Предполагаемая реформа церковного суда», а также выступил с рядом статей в «Прибавлениях к творениям святых отцов». В результате обсуждения проект получил резко отрицательную оценку подавляющего большинства архиереев и консисторий.

А.Ф. Лавров, в частности, выступал против передачи брачных дел светскому суду, поскольку «брак как таинство может быть совершаем и признаваем недействительным и расторгаем только Церковию»[269]. Кроме того, он приводил множество различных аргументов в пользу того, что действие церковного суда должно распространяться и на мирян[270].

Однако недостатком его критики, как отметил преподаватель Таврической духовной семинарии Н.П. Руновский[271], было то, что Лавров не столько противопоставлял планируемой реформе церковные каноны, сколько показывал несоответствие ее действующему законодательству, то есть выступал с чисто консервативных позиций. Впрочем, профессор не был противником вообще реформы церковного суда, он лишь считал необходимым сохранить за последним прежний объем его полномочий, преобразовав процедуру судопроизводства[272].

По существу, Лавров выступал с альтернативным проектом реформы, предлагая сохранить судебную власть за архиереем с созданием при нем отдельно от консистории в качестве судебного органа епархиального суда в виде избираемой коллегии пресвитеров под председательством архиерея[273]. Независимость суда автор усматривал 1) в выборности судей; 2) в сменяемости судей только по суду; 3) в коллегиальном образе решения дел; 3) в гласности судопроизводства[274].

С резкой критикой проекта, выработанного Комитетом, выступил и Н.В. Елагин:

Предполагалось под видом улучшения духовного суда сокрушить архиерейскую власть и поставить управление Русскою Церковию на протестантских началах. Предполагалось совершить такое дело, перед которым все дотоле бывшие нападения на Церковь оказались бы простыми ребяческими шалостями. ‹…›

«Интеллигенция» наша сверху донизу приняла этот проект с неистовым восторгом. Она и прежде не очень стеснялась в своей жизни церковными правилами, но все чувствовала на себе узду в виду возможности подпасть под церковный суд за открытое кощунство, неверие, распутство ‹…› для нее открылась перспектива полной безнаказанности[275].

Вместе с тем автор не мог не видеть недостатков существовавшей судебной системы и считал главной бедой отсутствие Уложения о церковных наказаниях:

Две трети консисторских дел решаются у нас теперь, можно сказать, наобум, и это зависит не столько от злокачественности членов ‹…›, сколько от неполноты действующего права и от разбросанности церковных законов по разным источникам и сборникам. ‹…› За один и тот же поступок можно наказать и замечанием и лишением сана, и оба эти решения будет законны[276].

Итак, проект А.Ф. Лаврова был отвергнут Комитетом, а проект Комитета не поддержали архиереи. В результате реформа церковного суда была отложена, а Комитет распущен[277].

В историографии ХХ в. преобладали односторонне отрицательные суждения о деятельности Комитета[278]. Авторы 2-й половины XIX в. писали о деятельности Комитета более объективно. Современник несостоявшейся реформы Н.С. Лесков писал, что обер-прокурор был прав, когда «настойчиво желал учредить иной суд, где было бы менее места произволу и более законности» и провал реформы связывал с нелюбовью духовенства к графу Д.А. Толстому.

Но все знали, что правда была на его стороне, что нынешний духовный суд не удовлетворит и не может удовлетворять требований справедливости[279].

Н.П. Руновский считал недостатком проекта А.Ф. Лаврова противоречивое стремление сочетать независимость судей и принцип отделения суда от администрации с судебной властью епископа, хотя подначальность судей правящему архиерею полностью уничтожала независимость в их суждениях. Кроме того, Руновский напоминал о своеобразии «патриархальных» отношений между архиереями и духовенством, основанных на неограниченной власти епископа. Так, еще в XVIII в.

вся система этих отношений построялась на патриархальном воззрении, по которому только начальствующее лицо имеет самостоятельный ум и права, а подчиненные суть его дети, существа неразумные, нуждающиеся в постоянном руководстве. Выражения, постоянно встречаемые в архиерейских грамотах, вроде: «учинить жестокое наказание плетьми на страх», «наказание плетьми приумножить», – могут служить лучшим указанием на те педагогические приемы, какие практиковались в отношениях епархиальных властей к подчиненному им духовенству[280].

Преимуществом проекта митрополита Макария представляется принцип организации духовного суда, основанный на существовавшей в Древней Руси практике назначения наместников для суда: архиерей судит через уполномоченных, которым предоставляет свою судебную власть; члены суда утверждаются архиереем, но действуют самостоятельно[281]. В противном случае, суд представляет собой «смешение нравственных понятий с юридическими и господство полного произвола и личных соображений епархиальной власти»[282]. Вместе с тем, противники данного проекта не без оснований ссылались на правила Ап. 32; I Всел. 5; IV Всел. 7; Ант. 4, 6, 12; Карф. 117, 121, 139 и утверждали, что «церковные правила вообще, и в частности, в приложении к вопросу о принадлежности судебной власти епископу, могут быть изменяемыми или отменяемыми только властию, равной той, которой изданы»[283].

Подробный разбор проектов реформы, а также мнений духовных консисторий и епархиальных преосвященных был представлен профессором священником М.И. Горчаковым. Он высоко оценил тот факт, что впервые мнения архиереев были запрошены до рассмотрения проекта:

По существу, внесен в законодательную деятельность нашей Православной Русской Церкви новый, до сих пор небывалый в истории русского законодательства порядок, заслуживающий полного внимания и уважения[284].

Однако, рассмотрев представленные замечания консисторий, М.И. Горчаков делает вывод о том, что в них «не указаны положительные принципы таких церковных судов, от которых духовенство могло бы и в праве ожидать своего церковно-общественного возрождения»[285]. По оценке канониста,

Мнения преосвященных представляют самое лучшее доказательство, в каком бесправном положении некоторые наши епархиальные преосвященные желают держать и держат подчиненных им лиц духовного звания, смешивая судноиерархическую с церковно-общественною судною властию. Под покровом патриархальных отношений архиерея к духовным чадам преосвященные рекомендуют самую безграничную и бесконтрольную расправу архиерея с клириками[286].

В отношении к судебной реформе М.И. Горчаков усматривал два подхода: бюрократический, определивший проект Комитета, и иерократический, проявившийся в мнениях преосвященных:

Первое из означенных направлений стремится, в ущерб восстановлению в церковном устройстве церковно-общественного элемента, к ослаблению иерократического абсолютизма в епархиях, к усилению в строе Церкви начал и форм государственности и, вместе с тем, к размножению и усилению бюрократического элемента в отправлениях церковной власти[287].

Архиереи же, по его мнению, стремятся

удержать положение церковно-судебного права, в сущности, in statu quo, то есть с преобладанием в церковном устройстве ‹…› абсолютизма иерократии[288].

При этом владыки смешивают богословские понятия с юридическими и политическими. Они стремятся к сохранению судногражданской власти Церкви в области уголовного и гражданского суда. Церковные наказания состоят в лишении членов Церкви церковных благ и прав, но не могут касаться гражданского и политического положения ее членов. Уголовная и судногражданская власть,

приобретаемая Церковью от государства, ни в каком случае не может считаться учреждением, вытекающим из существа и назначения Церкви; ее нельзя признать согласною и совместною с вероучением православной христианской Церкви о существе церковной власти; такая власть никогда не была устанавливаема правилами законодательства Вселенской Церкви; она – институт государственный, вносимый в устройство Церкви извне; следовательно, обладание Церковью уголовною и судногражданскою государственной властью не составляет для Церкви необходимости[289].

При этом Горчаков настаивал, что

современные воззрения на существо права, государства и отношения государства к общественным союзам и Церкви не только совместимы, но и совершенно согласны с вероучением самой Церкви о ее сущности[290].

Однако в истории Русской Церкви сложилось так, что церковно-общественная судная власть оказалась вытесненной из жизни. В результате Церковь, выполняя полицейские функции, утратила возможность нравственно влиять на общество:

Исчезновение церковно-общественной судной власти из строя и жизни Православной Русской Церкви произошло вследствие того, что церковная власть, пользуясь предоставленными ей от государства правами государственной власти, продолжает удерживать в своих судебных отправлениях черты государственной, уголовной, судногражданской и полицейской власти даже до настоящего времени, когда прежнее законодательство сменилось совершенно новыми по своим началам «Судебными Уставами 1864 г.»[291]

При таком положении, как считал профессор,

Церковь ‹…› становится внешнею прикрасой государственной жизни, без внутреннего содержания и без значения в религиозно-нравственном воспитании народа[292].

По мнению Горчакова, церковно-судная реформа должна состоять в

организации самостоятельного церковно-общественного судного права и церковно-общественной судной власти, независимой во внутреннем ее строе и деятельности от государства, но под апелляциею ex abusu[293] к государству и ad principem[294] – и в том, чтобы организация эта соответствовала существу и назначению Церкви, и равно и началам законодательства Вселенской Церкви, которые указываются в Книге правил[295].

Кроме того, канонист считал необходимым создание судебных инстанций снизу доверху, начиная от суда в приходах и кончая Поместным Собором или его судебным отделением[296].

Таким образом, дискуссии о церковном суде поставили на повестку дня и вопрос о Поместном Соборе как о высшей судебной инстанции. Однако до реализации этих чаяний прошло несколько десятилетий. Тем временем в порядок церковного суда были внесены лишь небольшие изменения, отразившиеся в новой редакции Устава духовных консисторий (1883).

Отказ от коренной реформы церковного судопроизводства не означал исчезновения проблем, побудивших к разработке этой реформы. Консисторский суд оставался малоудовлетворительным, и те «рассудительные люди», которые не считали «сдавленность, в которой наше духовенство утрачивает свои человеческие достоинства», наилучшей формой, «навсегда необходимой для нашей Церкви»[297], по-прежнему писали о необходимости реформы:

Судебная реформа помогла бы духовенству очистить свою среду от тех людей, которые своим поведением не только роняют все духовное звание, но даже унижают имя человека, и, несмотря на все это, терпимы в духовенстве к соблазну всех прихожан, стремящихся бежать от таких пастырей в какое-нибудь разноверие[298].

Печать начала XX века о церковном суде

Недовольство состоянием консисторского суда со стороны общества в целом, а духовенства в особенности ярко проявилось после преобразований 1905 г. в связи с ослаблением цензуры. В прессе вспомнили полемику 1870-х гг. о проекте духовного суда и отмечали, что отказ от реформы пагубно повлиял на ситуацию в Церкви:

Можно пожалеть, что светлые мысли о реформе консисторий, высказанные 30 лет тому назад не получили до сих пор осуществления[299].

Вместе с тем, в духе времени высказывались предложения ввести суд чести для духовенства, в ведение которого предлагалось передать «отметку поведения причтов в клировых ведомостях и представление к наградам», а также «право заступничества, права защищать невинных перед консисторским и владычним судом». Автор одного из таких проектов считал, что введение суда чести повысит нравственное состояние духовенства,

ободрит его в пастырском труде, повысит строгость и требовательность не только к другим, но и к себе. Личная честь и достоинство будут цениться как общая всем дорогая, а не безразличная ценность; реже будет слышаться равнодушное: «моя хата с краю». Суд чести, несомненно, значительно облегчит работу епархиального начальства по разбору кляузных дел в духовенстве не только потому, что возьмет часть работы на себя, но и потому, что несомненно уменьшит число таких дел[300].

Не прекращаются жалобы на власть епископов, которые

усердно наказывали всех, кто преступал их «архиерейские» законы, нисколько не задумываясь над тем, что эти законы удобоисполнимы только в архиерейских палатах[301].

Многие авторы считали, что архиерей фактически является «единственным судебным органом»[302], поскольку может

несмотря ни на какие следствия, решить дело по своему желанию, при чем по первому впечатлению или предвзятой мысли может решения свои отменять и опять постановлять сколько угодно раз, чего нет ни в одном из других судов, даже военных[303].

Страх перед консисторским судом удерживал людей от принятия сана:

Боязнь рясы ‹…› вызвана крайне несовершенной постановкой церковного суда. ‹…› Клевете, анонимному доносу, чувству личной мстительности здесь дано столько свободы и придается столько значения, что иногда поистине «страшно впасть в руки этих судей». Тот, кому часто приходилось иметь дело с консисторскими и иными вершителями судеб рядового духовенства, не раз слыхал такую фразу: что ж делать, может он и не так виноват, но раз преосвященный представляет, надо исполнить и т. д. Далее обычно идет разговор о необходимости поддержать авторитет епископской власти[304].

Другой автор видел в недостатках суда одну из причин бегства из духовного сословия:

Когда испытываешь на собственной шкуре, когда принужден часто без всякой вины, бросая приход с налаженными уже отношениями и устроенное хозяйство, тащиться на другой конец епархии с кучей ребятишек, с беременной женой, – о, как хочется тогда сбросить рясу и навсегда развязаться с деспотами, сидящими в консистории и рядом! Насколько незащищена личность священника, видно из одного нам известного случая, когда в одной западной епархии архиепископ перевел с места на место священника – кандидата академии только по наговору какого-то светского чиновника вроде вице-губернатора. При объяснении с батюшкой владыка объяснил, что он ничего не мог сделать, – при мягкости же характера у него не хватило сил отказать в просьбе тому господину. Он не досказал, что не хватило у него также догадки предварительно наказания выслушать обвиняемого[305].

Отмечалось также, что «духовное» наказание нередко назначается за мелкие служебные проступки:

Какая-нибудь неисправность в ведении метрических книг, несоблюдение известной формальности при заключении брака, и священник может быть посажен в монастырь. ‹…› На служителей алтаря возлагается множество обязанностей, совершенно для них посторонних, вроде представления списков лиц, подлежащих призыву в воинское присутствие или различных статистических данных. И вот ошибка в подобных сведениях, доставление которых совсем не дело священников, может повлечь за собой унизительное наказание. ‹…› Наказания, которым подвергаются все граждане, налагаются на них не иначе, как по суду, притом суду гласному. Консисторский же суд происходит келейно. При отсутствии основных гарантий справедливости: наличности обвиняемого, прений сторон и т. д.[306]

Значительно реже в церковной прессе этого периода встречаются конструктивные предложения по преобразованию суда. Из них можно отметить мысль о. Александра Рождественского о сохранении в судебном процессе за архиереем только права прокурорского надзора:

Тогда суд приобретет самостоятельность в своих действиях и будет постановлять приговоры только по требованию закона и справедливости. Вместе с тем, и епископ освободится от нареканий в несправедливости, что случается нередко в настоящее время при утверждении епископом судебных определений консистории[307].

По мнению Рождественского, такое изменение не противоречило бы канонам, как и введение гласности и защиты:

Древний, канонический тип судопроизводства был состязательно-обвинительный, то есть такой же, какой существует в современном светском процессе. И, следовательно, следственный тип процесса, господствующий в духовном судопроизводстве, не только не современен, но и противоканоничен[308].

Отзывы епархиальных архиереев

В 1905 г. среди прочих вопросов о церковной реформе Святейшим Синодом было предложено архиереям выразить отношение к пересмотру «законоположений о существующих органах епархиального управления и суда и преобразовании оных согласно с каноническими соборными началами»[309]. Почти во всех отзывах содержится ответ на этот вопрос. В большинстве из них отмечались недостатки духовного суда в том виде, как он осуществлялся духовными консисториями.

Как писал епископ Псковский Арсений (Стадницкий), от неправильной организации консисторского суда страдают и сами архиереи, потому что итог дела предрешается следствием:

Епархиальному епископу, являющемуся вершителем консисторских судных дел, едва ли не более всего приходится испытывать все неудобства настоящей постановки консисторского делопроизводства. Фактическим духовным судьей ныне считается духовный следователь. Так как консисторский суд производится заочно, передопрос на суде не допускается и новые обстоятельства к разъяснению дела, кроме добытых духовным следователем, не могут открыться, то решение суда уже определенно предуказывается следствием, которое из предварительного, как бы это должно быть, превращается в окончательное. А между тем, духовный следователь вообще не подготовлен к исполнению своих обязанностей ‹…›. Результаты следствия лица, не вполне компетентного и не всегда беспристрастного, и являются единственным основанием для постановления судебного решения, которые представляется на усмотрение епископу, у которого еще менее имеется оснований для вполне справедливого решения, так как у него нет даже следственного делопроизводства[310].

На некомпетентность духовных следователей также обращал внимание митрополит КиевскийФлавиан[311]:

Назначаемые для сего лица не имеют никакой юридической подготовки, ни теоретической, ни практической. Права их до того ограничены, что они при производстве следствия находятся в полной зависимости от произвола сторон и свидетелей, по отношению к коим они не имеют никаких прав на дисциплинарные меры. Наконец, все они обременены обязанностями по приходу, по школе, часто и по другим учреждениям[312].

О неправильности организации духовного суда писал и Кирион (Садзагелов), епископ Орловский:

недостатки современного духовного суда зависят 1) от излишней централизации судебного производства, благодаря чему на рассмотрение высшей епархиальной власти епископа и духовной консистории – восходят все даже малозначащие дела, которые только затрудняют надлежащее отправление церковного правосудия; 2) от объединения в одном и том же учреждении (консистории) власти судебной и административной, вследствие чего всегда открывается широкая возможность, вместо независимого и беспристрастного рассмотрения дела, пользоваться административными средствами и соображениями; 3) от принятой в церковном судопроизводстве системы бумажно-формальных доказательств, вносящих в живое дело правосудия канцеляризм, медлительность решений и односторонность расследования[313].

В отзыве Антония (Соколова), епископа Черниговского, отмечалось, что созванное им совещание

обратило внимание на то, что по каноническим правилам, управление всеми епархиальными учреждениями и духовными лицами вверялось власти епископа (8 пр. 4 Всел. Соб.); суд же над священнослужителями происходил на областном соборе, или, по крайней мере, в собрании нескольких епископов (приводится 29 пр. Карф. Соб.),

тогда как

в настоящее время духовный суд вверен консистории, постановления которой утверждаются епархиальным преосвященным; доноситель и обвиняемый сами не присутствуют и не дают объяснений на суде, свидетели не выслушиваются произносящими судебный приговор судьями.[314].

Во многих отзывах говорилось о необходимости создания свода законов для церковного суда. Как отмечал Гедеон (Покровский), епископ Владикавказский, «правильное отправление правосудия предполагает точно регламентированный закон»[315]. Об отсутствии единого судебного кодекса как главном недостатке суда писал Никанор (Надеждин), епископ Пермский:

К весьма существенным недостаткам современного церковного суда относится отсутствие в нем определенного юридического кодекса или систематического полного собрания церковных законов с самым точным указанием как пределов юрисдикции церковного суда, так и самих деяний и поступков, подлежащих ведению сего суда[316].

Анастасий (Добрадин), архиепископ Воронежский также считал желательным

издательство такого законодательного сборника, в котором все законы, определяющие церковное управление и суд, были бы сведены к единству и изложены с совершенной определенностью и точностью, преграждающей возможность усмотрения и перетолкования[317].

Большинство архиереев высказались за реформу духовного суда. Стефан (Архангельский), епископ Могилевский считал, что

многотрудный и многосложный вопрос о церковном суде желательно конечно было бы разрешить на почве предания и канонических постановлений Вселенской Церкви[318].

Питирим (Окнов), епископ Курский, считал, что суд должен быть установлен на «основных канонических началах, которые установлены правилами Церкви Вселенской». Он писал:

Было бы желательно возможное, без противоречия канонам Церкви, применение к церковному суду и тех начал судоустройства и форм судопроизводства, какие выработаны позднейшей судебной практикой и положены в основу действующих ныне судебных уставов императора Александра II[319].

Флавиан, митрополит Киевский, также признавал необходимой реформу церковного суда:

При установленной каноническими правилами полноте власти епископской, более или менее правильное функционирование судебных органов, споспешествующих осуществлению предначертаний епархиального архиерея по управлению епархией, оказывает то или иное, но всегда неотразимое влияние на все стороны жизни епархиального духовенства, то регулируя нормальные отношения между пастырем и паствой – с одной стороны, то определяя миролюбивые, традиционные отношения между членами причта, с другой. Эти функции духовного суда естественно, создают известную зависимость его от условий умственного и нравственного развития духовенства и народа и положения самой Церкви в государстве, почему и органы его должны находиться в постоянном соответствии с этими важными факторами церковно-общественной жизни. Отсюда является возможность и необходимость частичного изменения как внешних форм судопроизводства, так и постепенное усовершенствование его внутренней стороны, т. е. собственного материального права Церкви. Но, изменяясь и совершенствуясь в частностях, – соответственно с общим развитием государственной и общественной жизни, суд Церкви в основе своей должен иметь принципы постоянные, которые должны стоять столь незыблемо и непоколебимо, как и сама Церковь. Это – канонические правила и постановления Вселенских Соборов, в границах коих и должна совершаться вся реформа церковного суда ‹…›. Согласование этих правил с требованиями современной жизни и приведение их в одно гармоническое целое и составляют первейшую и нелегкую задачу для законодателя в настоящее время, обуреваемое идеями либерализма и радикальных стремлений. Но отсюда отнюдь не следует, что согласование это невозможно и не соответствует положениям церковных канонов[320].

Митрополит Флавиан считал возможным, сообразуясь с условиями современной жизни, изменить роль епархиального архиерея в церковном суде.

Как писал Арсений (Брянцев), архиепископ Харьковский,

нельзя не видеть самой настоятельной нужды в преобразовании в этой области духовного суда: это самое больное место в современной епархиальной жизни. Не касаясь здесь детальных недостатков его во всех подробностях, ибо они сколько осознаны, столько же и выстраданы духовенством в течение веков, укажем только на крайнее несовершенство в нем формального производства и недостаточность его личного состава. В этом отношении надобно согласиться вполне с основными принципами реформы суда по проекту высочайше утвержденного 12 января 1870 года Комитета по преобразованию духовно-судебной части[321].

Константин (Булычев), епископ Самарский[322], считал, что

судоустройство судебных органов в нашей церкви не соответствует канонам, ‹…› между каноническим устройством судебных органов и современным светским более сходств, нежели в настоящем устройстве судебных органов Русской Церкви, и что, следовательно, обновление современного духовного судоустройства в этом отношении может идти как по пути устройства канонического, так и по образцу светских судебных органов, ибо между ними нет разногласия и крупной разницы[323].

Макарий (Невский), епископ Томский тоже писал о том, что «духовный суд, опираясь в своем основании на канонические правила, с внешней стороны ‹…› должен применяться к существующим формам и узаконениям суда гражданского»[324].

На несоответствие существующего духовного суда и управления церковным канонам указывала комиссия, созванная Евлогием (Георгиевским), епископом Холмским:

Епархиально-консисторский строй управления и суда противоречит тем каноническим началам, которые заложены в основу церковного управления и суда. Епископ теперь есть начальник подчиненного ему духовенства, по формам правления своей власти подобный другим государственным начальникам. ‹…› Вместе с тем, епархиально-консисторский строй характеризуется полной отрешенностью от жизни и неспособностью удовлетворить самым насущным действительным ее потребностям. Современный русский епископ стоит вне живого общения со своей паствой ‹…›. Если принятый в консистории канцелярский формальный способ делопроизводства неудовлетворителен для административного управления, то в области судебной он совершенно уничтожает суд, низводя его на степень усмотрения, так как консистория не видит и не слышит обвиняемых ‹…›. Крайняя неподвижность, почти мертвенность религиозной жизни внутри Церкви и беспорядочное субъективно-произвольное развитие ее вне и за пределами Церкви – одно из прямых последствий епархиально-консисторского строя управления и суда[325].

В 28 отзывах было высказано пожелание отделения суда от администрации. В 19 отзывах такое отделение признавалось одной из первых задач церковно-судной реформы. Комиссия, собранная Анастасием, архиепископом Воронежским, писала:

Практика духовных судов, иногда прикрывающих духовных лиц от ответственности, ведет к понижению чувства законности в духовенстве. А эта практика частью зависит от того, что функция судебная и административная соединены в одном учреждении, почему, при самой щепетильной честности судей, на их решения влияют соображения административного свойства[326].

Как отмечал епископ Владикавказский Гедеон, отделение суда от администрации,

это основное положение, ставшее азбучной истинной юридической науки, не находит себе применения в действующем законодательстве. Поэтому первой задачей церковной реформы должно быть выделение из нынешней церковно-административной области судного дела и сосредоточение[327] его в особом учреждении[328].

Серафим (Мещеряков), епископ Полоцкий, также считал уместным применение в духовном суде принципа отделения суда от администрации:

в бывших ранее попытках приблизить духовный суд к формам суда светского и поставить его в уровень с последними даже в их основоположениях – не представляется ничего противоцерковного и неканонического уже в силу той тесной связи, в какой всегда находились Церковь и государство и в силу чего Русская Церковь, по примеру древней Церкви, пользовавшейся для своего суда формами греко-римского, гражданского, пользовалась в надлежащих обстоятельствах формами судопроизводства светского суда. И это позаимствование и пользование формами суда светского, гражданского в области судебного церковного права – тем возможнее и желательнее, что нормы светского гражданского права в существенной своей части нисколько не противоречат каноническим соборным началам нашей Церкви. В доказательство последней мысли можно указать на те элементарные формы духовного суда, какие общеприняты были Церковью еще на заре христианства и в период Вселенских Соборов и какие указаны в книге «апостольских постановлений» в описании т. н. «понедельничьих» судов[329].

Об этом же говорил и Харьковский архиепископ Арсений:

Надобно признать необходимым совершенное выделение духовного суда от прочих органов епархиального управления. Судьи должны быть лица исключительно духовного сана. Производя суд, духовные судьи не принимают участия в делах администрации[330].

На принципе отделения суда от администрации настаивал епископ Калужский Вениамин (Муратовский):

Согласно каноническим постановлениям, право суда в христианской Церкви принадлежит епископам; но, в виду сложности судебного производства и для облегчения многотрудного епископского служения, церковному суду можно было бы дать приблизительно такую организацию:

1) отделить совершенно суд церковный от церковной администрации; 2) избрать в каждом благочинническом округе собранием от клира и мирян особого судью, единолично производящего суд, при чем каждой из тяжущихся сторон предоставляется искать и защищать свои права. Положение судьи, основание суда и порядок судопроизводства указывается определенным уставом. Этот судья ведает кругом дел маловажных, которые по преимуществу оканчиваются миром или незначительным штрафом. По всем апелляциям и протестам благочинных на действия судьи окончательной инстанцией является уездный церковный суд, решение которого по всем апелляционным делам непременно утверждается епископом епархии[331].

Об отделении суда от консистории говорилось также в отзывах Симеона (Покровского), епископа Екатеринославского, Анастасия (Добрадина), архиепископа Воронежского[332].

Лишь немногие считали, что духовный суд не нуждается в реформировании. Против реформы суда выступил Паисий (Виноградов), епископ Туркестанский, считавший, что «введение такого состава судей составляло бы напрасную потерю денег»[333]. Наиболее развернуто обосновал свою позицию Антоний (Храповицкий), епископ Волынский:

Отрицая возможность коренного изменения порядка в духовном суде, мы почитаем удобопоправимым лишь способ судебного приговора, который в большинстве епархий зависит не от присутствия консистории, а от судебного стола ее, и определяется либо столоначальником, либо секретарем консистории, либо членом, ведающим судебный стол. При некоторой невнимательности иерарха к делам во всех этих случаях легко возможно пристрастие и взяточничество, так как прочие члены консистории редко заслушивают дела, исходящие из чужого стола, и зачастую подписывают их, не читая[334].

Он подробно аргументировал свой взгляд на то, что суд не может быть осуществляем в соответствии с церковными канонами, поэтому только архиерей может найти способ «смягчить» каноны:

Неизменным юридическим кодексом для церковного суда служит «Книга правил»; и если суд над клириками по сей книге будет происходить с тем характером абсолютной юстиции (fiat justitia, pereat mundus), – то всякое судебное дело будет кончаться лишением сана виновных, ибо по сей Книге должно извергать из сана всякого иерея, если он хоть раз упиется, нарушит пост среды или пятка, возьмет лихву, пойдет на охоту или на зрелище и т. д. Предоставить смягчать приговоры Вселенской Церкви суду формальному совершенно невозможно; это доступно, да и то с сомнением, только духовнику и епископу.

Последнему приходится по большей части просто заминать или нарочно не доводить до конца те весьма многочисленные в каждой епархии дела, которые по прямому смыслу канонов должны бы оканчиваться лишением сана, если бы докапываться до окончательного раскрытия преступлений с такой же настойчивостью, как это делается в судах гражданских. Поэтому епископ, заметив, к чему направляется дело, спешит переводить священника на другой отдаленный приход, наказав его епитимьей как бы за ту сравнительно несущественную часть его проступков, которая успела выясниться сразу, напр., немиролюбивое отношение к некоторым прихожанам, недостаточно благоговейное отношение к церковной службе и т. д. Изменить такой порядок вещей и восстановить каноническую строгость по всей силе возможно будет лишь тогда, когда священство перестанет быть сословной профессией, за которую принимаются поношения и лишение которой делает многосемейного интеллигентного человека нищим и общественным отщепенцем. Меня спросят: а как же неизменные святые каноны оставить без исполнения в духовном суде? Ответим: приходится действовать так с искренним сознанием, что мы допускаем злоупотребление, в коем выражается одна из многих духовных болезней современной Русской Церкви. Почему нам подобает не горделивый взгляд на церковные каноны как на пережиток старины, но взгляд уповательный, исполненный сокрушенного покаяния, – как на утраченное совершенство, возвратиться к которому, до которого возвыситься мы должны[335].

Считая невозможным суд в соответствии с канонами, епископ никак не пытается найти способ излечиться от этой болезни.

Новгородский архиепископ Гурий (Охотин) высказался за сохранение консистории, считая, что достаточно увеличить ее состав выборными судьями:

По моему мнению, нет нужды выделять судебную часть из ведения консистории. Достаточно, для более правильного и беспристрастного разбора в ней судебных дел, назначать в состав членов консистории двух или трех членов, выбранных епархиальным съездом депутатов духовенства на определенное число лет и утвержденных в этом звании епархиальным архиереем[336].

Настаивал на сохранении консистории и Назарий (Кириллов), епископ Нижегородский:

Консистория, разделяя с епископом дело управления Поместной Церковью и заменяя при лице епископов древний совет пресвитеров, вполне может быть местом не только административным, но и судебным, поскольку и епископ не только администратор, но и судья[337].

Владимир (Богоявленский), митрополит Московский, считал, что духовный суд следует оставить в консистории, а для его улучшения предоставить епископу право председательствовать на суде, а также сделать епархиальный суд гласным[338].

Значительная часть отзывов (24) содержала предложения в пользу создания суда, состоящего из нескольких инстанций, при этом низшая инстанция должна быть максимально приближенной к пастве и отличаться простотой в делопроизводстве.

Гедеон (Покровский), епископ Владикавказский предлагал устроить суд из двух инстанций: окружной или благочиннический и епархиальный.

В 25 отзывах[339] говорилось о том, что председателем церковного суда должен быть епископ. Большинство иерархов, выступая за сохранение за епископом судебной власти, признавали необходимым преобразование церковного суда на раннехристианских началах. Они считали, что суд должен быть устный, состязательный, при разбирательстве должен присутствовать совет пресвитеров.

Антоний (Вадковский), митрополит Санкт-Петербургский, считал необходимым реформировать духовный суд, при оставлении у епископа судебной власти, «по правилам Вселенской Церкви и соответственно уставу русского церковного судопроизводства 1864 г.», – с тем, чтобы процесс в духовном суде был «обвинительным, состязательным, исследовательным»[340].

Серафим (Мещеряков), епископ Полоцкий считал, что необходимо применение форм древнехристианского суда, при котором

в случае, например, обвинения священника в обиде, нанесенной им брату о Христе, или вообще, в «неправом хождении перед Господом», – дело по этому обвинению поступало на суд старцев и затем епископа. Суду предшествовало дознание или следствие, уполномоченные епископом собирали справки не только о нравственной личности обвиняемого, но и личности обвинителя, дабы не сделать обвиняемого жертвой клеветников. Затем после следствия в один из понедельников начинался суд. В состав суда входили старцы-пресвитеры. Обвиняемый и обвинитель выходили на середину двора епископа и здесь вели защиту и обвинение в порядке состязательного процесса. Старцы судили по справедливости и правде любовной и затем ставили свое решение или мнение. Это решение не имело окончательной силы и восходило на решение епископа. Епископ, руководимый Духом Божиим и Евангелием, ставил уже окончательное решение или приговор. Таким образом, в основу духовного суда древней Церкви, как видим, положены почти все главные стадии судебного процесса, которые имеются в современном нам светском суде, ибо в этом суде, подобно теперешнему светскому, мы находим и обвинение, и предварительное следствие, и предание суду, и следствие на самом суде, и суд чрез лиц, не имеющих власти ставить окончательный приговор. А раз это так, ‹…› то в интересах устранения указанных выше недостатков и несовершенств современного нам духовного суда, вызывающих справедливое на него нарекание со стороны лиц, с ним соприкасающихся, свыкшихся с более совершенными нормами суда светского, не только возможно с точки зрения канонических начал, но и желательно, чтобы наш духовный суд, получивший в свое ведение довольно широкий круг судебных дел, из коих некоторые касаются и светских лиц, пользовался в надлежащих обстоятельствах формами судопроизводства светского суда[341].

Димитрий (Самбикин), архиепископ Казанский, писал о необходимости восстановить канонические права епископа:

поставленная перед будущим Собором епископов задача приблизить епархиальное управление к каноническим нормам требует изменений и в определении пространства полномочий епископской власти. Пространство этих полномочий со времени Петра I значительно ограничено сравнительно с каноническими нормами, по политическим соображениям[342].

Михаил (Темнорусов), епископ Минский, считал, что

председателем епархиального суда должен быть епархиальный архиерей, так как по церковным канонам местный епархиальный суд принадлежит епископу, который канонами признается правителем и судьей в своей епархии[343].

Стефан (Архангельский) епископ Могилевский также предлагал устроить суд из трех инстанций:

первую инстанцию церковного суда для священно-церковнослужителей в их взаимных отношениях и по жалобам мирян сосредоточить в благочинническом совете ‹…›. Ведению сего суда подчинить дела, кои влекут за собой замечание, выговор и денежный штраф ‹…›. По делам более важным… благочинническому совету предоставить всю процессуальную сторону суда ‹…›, окончательное же решение ‹…› предоставляется епископу с пресвитерским советом. ‹…› Второй судебной инстанцией по апелляциям на епископский суд и первой инстанцией по делам епископов должен быть митрополичий соборный суд, и, наконец, ‹…› соборный поместный патриарший суд.

В соответствии с каноническими правилами Православной Церкви ‹…› как епархиальное управление, так и суд должен сосредотачиваться в руках епархиального преосвященного, который, в административном порядке направляя деятельность духовенства в деле пастырского служения, в судебном следит за уклонениями духовенства от предписанных норм и правил[344].

Никон (Софийский), епископ Владимирский, видел в утрате епископами возможности суда над мирянами причину падения нравственности народа:

Церковный суд должен составлять необходимую и неотъемлемую часть епископской власти, которая является высшей в управлении епархии, потому что епископ должен располагать необходимыми средствами против нарушителей правил церковной жизни и деятельности; без них невозможно и управление Церковью. Судебная власть в руках епископа необходима не для одного ограждения внешнего порядка в Церкви, но и для воспитания нравственности в клире и мирянах. Чистота нравов в первенствующие века христианства и в нашей древней Русской Церкви много поддерживалась судебной властью Церкви. Когда круг преступлений, подлежащих ведению Церкви, стал постепенно сокращаться и сократился, можно сказать, до ноля, то по мере сокращения падала и нравственность в христианском народе. Теперь, например, ограбление церкви перестало считаться тяжким преступлением, каково святотатство, и приравнивается в сознании многих к обыкновенному воровству, потому что это преступление совершенно перешло из ведения церковного суда в суд светский ‹…›.

Церковный суд должен иметь намеченные канонами инстанции: епископский, областного собора (митрополичий) и Собора всей автокефальной Церкви[345].

Предоставить суд епископам считал необходимым и Иоанникий (Казанский), епископ Архангельский:

Никакой особый орган, кроме епархиального епископа, не может с надлежащей отчетливостью и ясностью сообразить всю совокупность епархиальных дел и интересов. Только в умопредставлении епископа, как в фокусе, должны и могут отражаться и отражаются все нити и пути водительства епархиальной жизнью.

1) Количество судных дел в епархии очень незначительно (во вверенной мне епархии в среднем ежегодно до 50 всех дел, из них более важных – не более 15); организовать для решения этих дел особое учреждение было бы ‹…› делом, не упрощающим, ‹…› а усложняющим епархиальное судопроизводство.

2) Введение в церковное судопроизводство начал светских судебных уставов, очень мало применимых к подлежащим суду консистории проступкам священно-церковнослужителей (пьянство, вымогательство, несоблюдение предбрачных предосторожностей, бесчинное совершение богослужения), по существу, практически, едва ли осуществимо. Как может епархиальный суд осуществить практикуемые светскими судами, т. н. «обеспечения правильности судопроизводства»: гласный расспрос судьями сторон, свидетелей и защитников, когда, напр., подсудимый иерей проживает в Александровском, Кемском или Печорском уездах, или, когда свидетели, особенно многочисленные, не пожелают ехать в Архангельск за тысячи верст по невозможной дороге, бросая на произвол судьбы свои семейства и промыслы[346]?

Митрополит Киевский Флавиан предлагал оставить для ряда проступков единоличный суд епископа без формальностей, так как «нравственное воздействие личности епископа ‹…› простирается на весь круг жизни духовных лиц и не подлежит точной регламентации, как и вообще отношение отца к своим детям»[347].

По мнению епископа Холмского Евлогия, «вся полнота власти должна перейти к совету пресвитеров во главе с епископом». Евлогий подчеркивал особый характер епископского суда: это

суд совести, суд духовно-нравственный и при этом всегда суд не столько правды, сколько милосердия ‹…›. Упразднив этот суд, мы устраним одно из могучих нравственных воздействий на клир[348].

На предоставлении епископу исключительного права суда настаивал и Филарет (Никольский), епископ Вятский:

Изъятый из ведения консистории, церковный суд должен находиться в исключительном ведении епископа, к которому, в силу канонических требований, неприложим принцип разделения власти административной и судебной[349].

За председательство епископа на суде высказался и Сергий (Страгородский), архиепископ Финляндский, при этом судьи, по его мнению, должны быть выборными:

Судебное присутствие составляется, под личным председательством епархиального архиерея или его наместника, наполовину из членов консистории и наполовину из особо избранных епархиальным съездом духовных судей – пресвитеров, по двое от тех и других. Судьи избираются пожизненно[350].

По мнению других архиереев, епископ должен только утверждать решения суда.

Как писал Алексей (Молчанов), епископ Таврический,

Все приговоры епархиального суда подлежат утверждению епархиального преосвященного, если он сам не присутствует в заседаниях епархиального суда[351].

Владыка Гедеон предлагал такое устройство, при котором низшая инстанция – благочиннический суд – состоит из трех священников, выбранных духовенством и утверждаемых епископом.

Окружные судьи решают подсудные им дела окончательно, не представляя своего решения на утверждение епископа. Епархиальный суд – три священника, выбранных и утвержденных Синодом. Епархиальный суд имеет значение не совещательного только учреждения при епископе, а право пастырского коллегиального учреждения. Епископ утверждает, в случае несогласия – отменяет, а отправляет в Синод[352].

В отзыве Калужского епископа Вениамина также предполагалось, что «свои постановления и решения епархиальный суд предоставляет на утверждение епископа»[353].

О высшей инстанции писал в своем отзыве преосвященный Арсений Харьковский:

Высшую инстанцию духовного суда представляет судебное отделение при верховно-российской власти. Оно простирает свою власть на всю российскую Церковь и состоит из первоприсутствующего и членов архиерейского и пресвитерского сана, причем архиерейского сана с первоприсутствующим полагается две, а пресвитерского одна треть. Все эти лица назначаются по представлению высшей церковной власти, Высочайшей властью. Здесь производится суд над епископами и по апелляциям на епархиальные духовные суды[354].

Многие были сторонниками выборности судей.

В ряде Отзывов говорилось о необходимости создания пресвитерского совета для суда.

Как писал архиепископ Харьковский Арсений,

в составе сего суда должны быть шесть протоиереев или иереев, три из города, три из сел, выбранных самим духовенством и утвержденных епархиальным архиереем.

О пресвитерском суде писал и Владимир (Сеньковский), епископ Кишиневский: «Собор пресвитеров должен быть учреждением административно-судебным»[355].

Комиссия, созданная Вениамином, епископом Калужским, считала, что состав епархиального духовного суда должен утверждаться епископом; из пяти его членов один должен быть назначен епископом, а остальные четверо – избираются епархиальным церковным собранием[356].

Предложение создать иерейский «суд совести» содержалось в отзыве Анастасия, архиепископа Воронежского:

было признано желательным введение иерейского суда совести на благочиннических съездах. Есть пороки, которые не могут быть предметом разбирательства в обычном судопроизводстве, – такие пороки делают клирика нетерпимым среди пастырей. Среди пастырей может оказаться человек, служащий соблазном для округа. Обыкновенно такие люди спокойно носят рясу, служа соблазном для пасомых. Для формального суда такие люди неуязвимы, а между тем они приносят страшный вред Церкви. В этом случае благочинническому съезду и должно быть предоставлено право суда над своими собратьями. Тогда указанные лица будут внимательнее относиться к советам и замечаниям своих сослуживцев. Суд братский носит характер чуждый формального делопроизводства. Он состоит а) в объявлении обвиняемому, что его соблазнительная жизнь известна окружающему духовенству, которое считает ее не совместимой с пастырским званием; б) если это предостережение не возымеет силы, съезд неформальным же порядком доносит о соблазнительной жизни архипастырю, прося его сделать ему архипастырское вразумление; в) если и эта мера не подействует, съезд имеет право ходатайствовать перед архипастырем об исключении обвиняемого из окружающей среды духовенства[357].

Гурий (Буртасовский), епископ Симбирский также предлагал

ввести в практику жизни духовенства епархии братский суд чести священно-церковнослужителей под руководством духовников, цель и задача какового должна состоять не в том, чтобы подвергать суду карательному провинившихся собратий, а принимать все меры в духе любви Христовой к тому, чтобы влиять на исправление нравов, в чем бы ни проявлялось уклонение последних от норм христианской жизни, особенно когда они вызывают в большей или меньшей степени соблазн в прихожанах[358].

Епископ Орловский Кирион писал о пресвитерском суде, чьи постановления утверждаются епископом:

вместо консистории нужно ввести совет пресвитеров, постановления которого утверждаются епископом;

низшие судебные инстанции: 1) избираемый на 2 или 3 благочиннических округа судья-пресвитер 2) съезд судей уезда 3) епархиальный суд пресвитеров 4) апелляционный митрополичий суд 5) соборный[359].

О пресвитерском суде писали также епископы Владимир Кишиневский и Полтавский Иоанн (Смирнов)[360].

Никанор (Каменский), епископ Гродненский считал, что

епархиальный суд может совершаться через освященный совет при епископе.

Важнейшие дела епархиального суда и управления могут быть разрешаемы в ежегодном епархиальном соборе духовенства и мирян[361].

Почти во всех отзывах говорилось о необходимости введения института духовных следователей, которые могли бы квалифицировано подготовить дело для суда.

Об этом писал архиепископ Арсений Харьковский:

Предварительное расследование дел на местах должно быть предоставлено духовным следователям, выбранным округом и утвержденным епархиальным архиереем на три года; от сих лиц дела подготовленные поступают в духовный суд[362].

О духовных следователях писали епископы Вятский Филарет[363] и Смоленский Петр[364], архиепископ Финляндский Сергий (он отметил необходимость юридического образования для следователей)[365], епископ Томский Макарий[366].

Таким образом, Отзывы содержали богатый материал по критике консисторских порядков. Архиереи писали о необходимости изменения порядка судебного процесса. Большую роль в судебном процессе отводили институту следователей.

Несомненно, что большинство архиереев знали о полемике вокруг деятельности Комитета митрополита Макария и многие поддерживали проект А.Ф. Лаврова. Значительная часть архиереев хотела сохранить судебную власть за епископом с привлечением к участию в суде пресвитеров. Многие ссылались на те же каноны и приводили те же аргументы, что А.Ф. Лавров. Но в то же время почти половина иерархов высказались за проведение принципа отделения суда от администрации. Многие писали о необходимости создания низшей инстанции церковного суда, близкой к приходу.

Очевидно, что подавляющее большинство епископов стояло за реформу церковного суда, однако не было ясности в том, каким же образом должен быть организован суд.

Предсоборное Присутствие

В Предсоборном Присутствии был создан III Отдел об организации церковного суда и пересмотре законов по делам брачным вообще и о смешанных браках.

Отдел начал свою работу 14 марта 1906 г. Председателем был архиепископ Ярославский Иаков (Пятницкий)[367], к работе привлечены протоиереи М.И. Горчаков и Ф.И. Титов, профессора-канонисты М.Г. Красножен[368], Н.С. Суворов, Н.А. Заозерский, генерал-лейтенант А.А. Киреев.

Выступавшие говорили, что необходимость реформы была очевидна уже в 70-е гг. XIX в. Протест архиереев против реформы и причину ее неудачи архиепископ Иаков объяснял тем, что «обер-прокурор граф Толстой направлял дело в заранее определенной тенденции к строгому подчинению духовенства государственной власти»[369].

Профессор Суворов отметил недостаточную разработанность вопросов, подлежащих обсуждению отдела, а также несогласие в Отзывах епархиальных архиереев[370].

Перед Отделом встала новая проблема суда над мирянами по церковным преступлениям, так как в новом Уголовном уложении, принятом 22 марта 1903 г., упоминание о церковном покаянии как мере наказания за уголовные преступления вообще отсутствовало[371], а также были опущены статьи о наказании за отступление от веры. Значительно сокращены были также статьи о преступлениях против веры (в старом Уложении их было 65, в новом только 26 статей)[372].

В Отделе говорили о несовершенстве работы церковных судов. Отмечалось, что в церковных судах отсутствует единая система наказаний, что по одному и тому же делу в разных епархиях будут вынесены разные решения, потому что суд будет руководствоваться разными несовпадающими законами. Н. Заозерский напомнил, что

в Уставе духовных консисторий указаны лишь немногие преступления и взыскания; Преосвященные при определении наказаний руководствуются своею мудростью и опытом, иногда резолюциями митрополита Филарета, но определенных положений нет. Выработка устава необходима в интересах правильности судопроизводства и единообразия в решении судных дел[373].

Отдел распределил работу между участниками: протоиерей Михаил Горчаков должен был подготовить предложения о компетенции церковного суда, Н.С. Суворов – о судоустройстве, Н.А. Заозерский – о судопроизводстве, А.А. Киреев – о смешанных браках, протоиерей Феодор Титов – о суде чести.

Однако камнем преткновения в работе Отдела стал нерешенный вопрос о месте епископа в проектируемой реформе суда.

Сторонником отделения суда от администрации выступал Н.А. Заозерский:

Вопрос об отделении судебной власти от административной вызывается не прихотью, а существом дела. ‹…› Потребность выделения суда – дело, вызываемое самой природой. Более трудный вопрос – положение епархиального архиерея в отношении суда: выделять ли все судопроизводство и поставить во главе его викария, или же проект решений предоставить епархиальному архиерею. Участие архиерея требуется лишь некоторыми делами, как например, лишение сана[374].

Ему возражал Н.С. Суворов:

отделение судебной власти от административной в свое время признаваемо было научным догматом, но в настоящее время это уже не догмат, и целесообразность отделения судебной власти от административной возбуждает большие сомнения[375].

Кроме того,

епархиальный суд под председательством викария, без участия епархиального архиерея был бы противен каноническим требованиям, и при втором проекте, когда решение предоставляется на утверждение архиерея, архиерей все равно должен знать дело, утверждая решение. Вопрос об отделении судебной власти от администрации сводится к тому, сделать ли для епархиального суда учреждение, отдельное от консисторий.

Поэтому он предложил ограничиться тем, что ввести в состав судебного отделения трех выборных священников, как это планировалось в Отзывах[376].

Тем не менее, большинство выступавших считало необходимым провести разделение суда от администрации, поэтому Н.А. Заозерский отметил: «Вопрос об отделении суда от администрации можно считать решенным»[377]. Однако канонистам никак не удавалось определить место епископа в судебном процессе. Заозерский говорил о существовании третейского суда в древности и ссылался на правило IV Всел. 9. Профессор также упоминал о практике суда благочинных над священниками, которую считал недопустимой:

И ранее благочинные обладали правом суда, и недавно еще была такая практика. Но эта практика привела к ненависти в отношении к благочинным. ‹…› Уполномочивать благочинных судить пресвитера – святотатство[378].

Так и не выработав общую концепцию суда, канонисты перешли к разработке проектов.

Прот. М. Горчаков уже 15 марта представил проект Церковно-судного устава[379]. Предложения Горчакова касались ведомства церковного суда, мер исправления и взыскания. Было дано определение преступления, подлежащего церковного суду:

Церковное преступление есть такое деяние против правил церковных, православного учения, нравственного закона и порядка, которое, будучи обнаружено и в судебном порядке доказано, подлежит определенному законодательной властью Поместной Церкви наказанию[380].

В качестве наказаний проект Горчакова предусматривал замечание, внушение, выговор простой и строгий, обличение в собрании, лишение права участия в управлении делами церкви и права на занятие той или другой должности в церковном обществе, устранение от должности, денежные взыскания, епитимья по назначению епархиального суда для прохождения под руководством духовного отца, объявление о непринадлежности к составу церковного общества, лишение церковного погребения.

Для псаломщиков, монашествующих и священнослужителей были предусмотрены вычеты из доходов, епитимья в монастыре, запрещение на срок, устранение от должности, увольнение за штат, запрещение в священнослужении, низведение на низшую должность, лишение должности и сана, исключение причетника из ведения церковной власти.

При обсуждении Заозерский выступил с предложением заменить монастырскую епитимью в качестве наказания перемещением в бедный приход, на что Суворов резонно ответил, что подобное перемещение было бы неполезно для прихода.

В число преступлений, подлежащих церковному суду, было предложено включить распространение и чтение изданий безнравственного содержания и «привнесение священником личных и корыстных целей в сферу своих отношений к пастве собственно по долгу священнического служения»[381].

На основании сводки Отзывов архиереев Н. Суворов сформулировал принципы, которые желательно было положить в основу устройства суда:

1) отделение суда от администрации;

2) создание местных судов, близких к приходам;

3) создание учреждений, подобных институту присяжных;

4) допущение обвинения и защиты;

5) обособление следственной власти;

6) создание нескольких судебных инстанций.

Обсуждался также вопрос о создании «суда чести» для духовенства. Против выступил Н. Суворов:

По моему мнению, иерейский суд чести более опасен, чем непосредственный архиерейский суд; возможность же произвола со стороны архиерея может быть устранена возложением на архиерея обязанности ‹…› оправдать перед высшей властью свой образ действий[382].

Н. Заозерский положил в основу своего проекта судоустройства из 185 статей те же принципы, которые лежали в основе гражданской судебной реформы: суд должен быть гласным, обвинительным и состязательным. При этом Н. Заозерский ссылался на А.Ф. Лаврова[383].

Власть обвинительная предоставлялась обвинителю, пресвитеру или частному лицу – потерпевшему. Вводился институт следователей. Для каждого дела предусматривались две инстанции. Предусматривался также непосредственный архиерейский суд по незначительным делам.

Однако подход Заозерского вызвал критику со стороны профессора Новороссийского университета А.И. Алмазова, заявившего, что

в духовную сферу переносится целиком весь светский процесс, основанный на формальностях, но формализм, присущий светскому процессу, не должен быть переносим в духовный суд: в последнем должны действовать не столько строго формальные тонкости, сколько доверие, убеждение и исправление. ‹…›

Задача духовного суда – исправлять, а не карать. Вы весь результат судопроизводства сводите к формальному расследованию подлежащего суду деяния и каре за него и совершенно оставляете в стороне то исправление внутренней личности, какое именно и должно быть результатом духовного, хотя бы и формального суда[384].

Н.А. Заозерский, в свою очередь, отстаивал возможность применения в деле духовного суда принципов, выработанных в светском суде:

С какой же стати стесняться нам применять порядок, представляющий собой результат европейской науки, аппроб‹ир›ованный, обеспечивающий раскрытие судебной истины, выдерживающий требование гуманности. ‹…› Лучше всего применять сначала к церковному суду Судебные уставы императора Александра II во всей цельности и чистоте, а искажать, изменять их нормы будем тогда, когда нас вынудит к этому опыт жизни[385].

Противники отделения суда от власти епископа считали, что только епископ может смягчать приговоры. Однако Заозерский оспаривал и эту точку зрения:

Вы все упираете на Евангелие, что оно требует снисхождения. Я же скажу вам: нет преступлений отвратительнее церковных. Дух Евангелия требует изобличать зло во всей силе[386].

На необходимости формального суда настаивал и о. Михаил Горчаков:

Нормы прав и отношений устанавливаются законодательной властью и обычаем. Если таких норм в обществе нет, а споры из-за отношений возникают, требуется, чтобы суд решал такого рода дела[387].

В ходе дискуссии стало очевидным, что само понятие церковного суда и его характера вызывает разногласия. В связи с этим возник вопрос о церковной дисциплине и мерах ее поддержания. Выступавшие говорили о необходимости восстанавливать церковную дисциплину на уровне приходов. При этом отмечалось, что священник должен опираться на поддержку прихожан; был поставлен и вопрос о возможности создания приходского суда. Как предлагал о. М. Горчаков,

нужно образовать приходской суд из выборных прихожан, имеющих вес. Когда выборные составят суд, через них и можно было бы действовать на прихожан. ‹…› В пользу этого суда утверждает и практика некоторых инославных обществ, показывающая, что введение приходского суда сопровождается благотворными последствиями[388].

Положения об обвинителях, о судебных следователях, о гласности суда также вызвали дискуссии. Принцип гласности церковного суда отстаивали М.Г. Красножен и о. Ф. Титов. Большинство голосов было подано за гласный суд, но профессор Алмазов выступил с особым мнением о неприменимости гласности в деле духовного суда[389].

По итогам обсуждения Отделом были приняты следующие положения:

1. В виду неясности и устарелости раздела «Об епархиальном суде» в Уставе духовных консисторий, должен быть составлен и издан, в видах улучшения церковного суда, новый церковно-судный устав, заключающий в себе правила о компетенции церковного суда, о судоустройстве и судопроизводстве.

2. Суд церковный действует по церковно-судному Уставу, составленному на основании Слова Божия, канонов Вселенской Церкви, постановлений Русской Церкви и действующего государственного законодательства.

3. В отделе компетенции церковного суда должны быть изложены определенные положения о подсудности, о мерах исправления и взыскания по церковному суду и применении этих мер.

4. В области судоустройства: необходимо образование в подразделениях епархии местных судов по делам сравнительно меньшей важности.

5. Ряд инстанций церковного суда нужно начать с прихода, в котором желательна организация в известном виде церковной дисциплины, с привлечением прихожан к участию в устранении противохристианских явлений среди церковного прихода.

6. Ближайшая местная над приходом инстанция может быть образована в пределах благочиннического округа или в пределах двух или трех благочиннических округов, сообразно с местными условиями.

7. Отделение суда от администрации желательно в том смысле, чтобы дела административные и судные, состоя в ведении соответственной высшей церковной власти, внедрялись не одним и тем же органом.

8. Обвиняемому предоставляется право иметь защитника, в качестве обвинителя действует один из членов суда, не участвующий в постановлении приговора по данному делу.

9. В каждом местном округе, в котором образована будет местная судебная инстанция, один из членов местного суда есть следователь, как по делам, входящим в компетенцию местного суда, так по делам, подведомственным епархиальному суду.

10. Для рассмотрения дел по существу допускается не больше двух инстанций: епархиальная – по решениям приходских органов и местных судов, и центральная – по решениям епархиальных судов.

11. Суд непосредственно архиерейский должен быть сохранен, но ст. 155 Устава духовных консисторий[390] должна получить такую редакцию, чтобы в ней выдерживалась мысль о непосредственном архипастырском влиянии и назидании, без допущения поручения со стороны архиерея сделать вразумление через доверенное лицо.

12. В области судопроизводства: суд по обвинению членов Церкви в преступных деяниях должен совершаться по началам обвинительного процесса, а споры и жалобы разрешаются в порядке примирительного разбирательства или процессом состязательно-исследовательным.

13. Церковный суд должен быть открытым для посторонних лиц по усмотрению председателя суда.

14. Приговор о виновности, или невиновности подсудимых постановляется по внутреннему убеждению судей, основанному на совокупности обстоятельств, обнаруженных при следствии и суде[391].

При возобновлении работы Отдела после летнего перерыва было объявлено, что на обсуждение общего собрания Присутствия будет вынесен главным образом вопрос об отделении судебной власти от административной, а также вопрос о низшей инстанции суда[392].

Вопрос о месте архиерея в суде никак не получал однозначного разрешения. Как заметил председатель, легко проектировать разделение властей верхней и нижней инстанций. Иное дело – в епархиях, где

вся власть сосредоточена в лице архиерея. Вот здесь и заключается затруднение. Епархиальный архиерей – сосредоточение административной власти. Оставить ли в его руках и судебную власть или, так или иначе, устранить его от нее?[393]

Наиболее последовательно отстаивал необходимость разделения Н.А. Заозерский, не соглашавшийся в этом отношении со своим учителем Алексием (Лавровым). Канонист считал, что последний неправомерно отнес те каноны, которые говорят о чисто административной деятельности архиереев, к их судебной власти. Даже при патриархах суд был в руках пресвитеров. Заозерский утверждал, что если и может быть председателем суда епископ, то только викарный, и не должно быть у епархиальных судей необходимости предоставлять приговоры на утверждение правящего архиерея[394]. В обоснование своей позиции Н. Заозерский указывал на противоположность деятельности администратора и судьи. Администратор должен заботиться о субординации, в то время как «предметом судебного действия служит только спор о праве или действительное правонарушение». Объединение судебного и административного начала возможно там,

где члены общества отличаются высокими нравственными качествами до самопожертвования своею личностью в пользу общего блага, или там, где численный состав общества мал. Ни того, ни другого нельзя сказать о наших современных епархиях. И нравы, и дух времени, и многочисленность наших епархий требуют непрерывного строгого и независимого суда[395].

Кроме того, способ судебного производства различен от административных действий. Судья связан точными правилами судопроизводства, в то время как администратор не может быть нелицеприятен[396].

Н.А. Заозерский рассмотрел возражения, содержащиеся в Отзывах архиереев и основанные на мысли о противоречии отделения суда каноническому строю. Речь, однако, не идет о том, что у архиереев хотят отнять судебную власть. Нужно ставить вопрос по-другому: обязан ли епископ сам судить или может поручить исполнение суда другим членам Церкви. Как свидетельствует история, три первых века суд совершался с участием псаломщиков. Существовал в Церкви и третейский суд. Как свидетельствует правило Карф. 113, подсудимые имели право на избрание судей. И эта практика не вызывала канонического порицания. Независимый суд учреждается не к умалению прав епископа, а ради облегчения его непомерного труда и ради пользы для правосудия и самой епархиальной администрации. При этом епископ может сохранить право председателя на суде – «разумеется, с возложением всей ответственности, соединенной со званием председателя»[397].

Кроме того, высказывался довод о том, что в обществе не могут существовать два суда, основанных на разных принципах: «Суд должен быть один, и правда одна… А то будет какая-то особая правда, особая психология у церковного суда».

Аргументы Н. Заозерского поддержал А. Алмазов, сославшись на то, что при выработке Судебных уставов 1864 г. Государственный Совет обстоятельно разъяснил невозможность совмещения судебной и административной власти, поскольку «при таком совмещении администрация является судьею в своем собственном деле и потому не может судить беспристрастно»[398]. Согласился с этой аргументацией и профессор И.С. Бердников. Вместе с тем, он считал, что председателем суда должен оставаться архиерей,

но фактически должен вести дело наместник архиерея с званием товарища председателя. Личное фактическое присутствие архиерея в заседании суда в качестве председателя неудобно в том отношении, что архиерей подавлял бы членов суда своим саном[399].

В итоге обсуждения предложения Отдела были сформулированы И.С. Бердниковым в виде проекта «Основных начал реформы по церковному судоустройству»[400]. Документ открывался тезисом: «Реформа в устройстве церковного суда не должна быть в ущерб полноте архиерейской власти». Далее были описаны судебные органы: благочиннический суд, епархиальный («коллегия пресвитеров под председательством наместника епархиального архиерея») и Особое собрание Святейшего Синода. Приговоры первой и второй инстанции суда сообщаются епархиальному архиерею для просмотра с правом переноса в высшую инстанцию. Для суда над членами Синода предусматривалось Общее собрание Святейшего Синода и Судебное отделение под председательством патриарха.

27 ноября 1906 г. проект был вынесен на общее собрание Предсоборного Присутствия. Прот. М. Горчаков и Н.А. Заозерский пытались направить дискуссию в русло обсуждения церковно-судного устава, что поддержал и Н.Н. Глубоковский:

Суд, коему не дан даже в руководство определенный материальный закон, обречен самою силою вещей, самою сущностью судебной власти, обязанной именно применять закон, на весьма жалкое существование. Какой же это суд, хотя бы и духовный, который не знает, за что и к чему он приговорит[401].

Однако основной проблемой вновь стали полномочия архиерея. За сохранение епископского суда выступил архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий), повторяя изложение своей позиции в Отзывах:

Вести дело на строгом основании канонов нельзя, и процессы ведутся заведомо фальшиво. Не лучше ли вместо лицемерного правосудия держаться милосердия? ‹…› С точки зрения духовных законов большая часть духовенства подлежала бы суду. Если отеческо-пастырскую точку зрения из сферы духовного суда устранить и применить все церковные правила, то не пройдет и года, как все почти духовенство будет отдано под суд, даже и сами архиереи. По церковным канонам за пьянство, блуд, драку и даже самозащиту, также за злоупотребление церковными суммами, – клирики подлежат извержению из сана. Кто же тогда останется в клире? Спрашиваю, кто, кроме архиерея, дерзнет смягчать приговоры Вселенских Соборов, дающих ему только подобные полномочия? Конечно, и такое смягчение канонов есть превышение власти, но архиерей берет уже на свою совесть, кроме того, он может улаживать те или другие инциденты с духовными лицами, например, переводом их в другой приход… Отделение суда от администрации погубит духовенство и сделает совершенно невозможной церковную жизнь[402].

Архиепископ Сергий (Страгородский) выступил тоже за сохранение за архиереем права «личного пастырского суда»[403]. Решительными противниками отделения суда от власти епископа выступили Н.П. Аксаков и А.А. Дмитриевский[404].

Однако И.С. Бердников и профессор церковного права Харьковского университета М.А. Остроумов утверждали, что речь идет не «об умалении власти архиерейской, а об облегчении судебной деятельности епископа, об организации вспомогательного ему органа»[405].

С решительной критикой существовавшего епископского суда выступил Н.Д. Кузнецов[406], подчеркивая особенность России: ее большие епархии, в которых епископ не может вникать во все дела:

Епископу свойственно весь церковный суд творить нравственно-духовным образом, а не наподобие обыкновенного суда гражданского. Однако ‹…› одного нравственно-духовного архиерейского суда оказывается далеко недостаточно. Прежде всего, конечно, это объясняется тем, что русские епископы из архипастырей, близко стоящих к пастве и духовенству, превратились в администраторов больших церковных округов, называемых епархиями, которым уже в силу своих человеческих способностей некогда, да и невозможно входить непосредственно в нужды и поступки каждого даже из духовенства. И вот в России в области Церкви, при старании сохранить непременно непосредственный архиерейский суд, в действительности образовалась какая-то пародия на суд вообще. В существующем церковном суде не только уже не видно признаков нравственно-духовного архиерейского суда, но и сам суд совершается епископами по бумагам при полном устранении живой личности подсудимого. Исход дела почти всегда предрешается данными формального следствия, никем не контролируемого и предоставляемого чуть ли не полному усмотрению духовного следователя, часть очень мало даже знакомого с требованиями следственного производства. На такой почве естественно возникает всякого рода жалобы уже давно раздающиеся в России на церковный суд, на его мертвенность и односторонность, на полное игнорирование в нем личности подсудимых и т. п. Если чутко прислушаться ко всем этим жалобам, то можно подумать, что в области русского церковного суда затерялась самая идея правильного отношения к лицам, ему подвергающимся.

Единственным выходом Кузнецов считал полное самоустранение епископов от суда, который планируется как внешний, формальный, а не духовно-нравственный.

Принятие на себя со стороны епископов подобного церковного суда слишком резко выдвинуло бы их в качестве обыкновенных судей, власти внешней, для которой нравственно-духовные отношения не имеют значения, и по-прежнему где-то высоко и далеко стоящей от паствы и духовенства. Поэтому именно в интересах охранения духовно-нравственного пастырского авторитета епископа всего удобнее передать предполагаемый церковный суд другим… Это прямо требуется в интересах правосудия, о которых духовенство тщетно хлопочет уже несколько десятков лет[407].

В результате дискуссии были выдвинуты на голосование следующие формулировки первого параграфа обсуждаемого документа:

Автор предложения: Аксаков

Формулировка: Суд в Церкви принадлежит епископу, а потому только отдельные части судопроизводства, как-то: судебное следствие, определение состава преступления или проступка и степени виновности обвиняемого, могут и должны быть определены особым органом, при оставлении за епископом самого предания суду кроме случаев частного обвинения, равно и произнесение приговора.

Голосов «за»: 12

Голосов «против»: 30

Автор предложения: Дмитриевский

Формулировка: Церковный суд производится епископом и пресвитерами по его уполномочию.

Голосов «за»: 8

Голосов «против»: 34

Автор предложения: Архиеп. Димитрий

Формулировка: Во главе епархиального суда стоит епархиальный архиерей. Пастырско-судебную власть свою епархиальный архиерей осуществляет через епархиально-судебные учреждения.

Голосов «за»: 25

Голосов «против»: 16

Автор предложения: Алмазов

Формулировка: Церковный суд производится особо предназначенными для этого церковными установлениями при соблюдении всей полноты прав и власти епископа[408].

Голосов «за»: 30

Голосов «против»: 12

При этом почти все архиереи проголосовали за формулу архиепископа Димитрия, трое – за формулу Н. Аксакова и ни один – за формулу А. Дмитриевского. Наибольший успех имела выдвинутая последней формулировка А. Алмазова, которая предусматривала создание особых судов, но не определяла, каким образом будет сохранена вся полнота епископской власти. Конкретная разработка устройства суда была оставлена на рассмотрение Синода.

На том же заседании обсуждались возможности участия мирян в суде, выборность судей, число инстанций суда, механизм предания суду, необходимость защиты и обвинения, положение о гласности.

Епископ Могилевский Стефан (Архангельский) высказался против судебных преобразований: если в лице архиерея суд и администрация объединены, то нет надобности и создавать особую судную часть Консистории[409].

А.А. Папков и Н.П. Аксаков высказались за необходимость введения прокурорского надзора, так как считали нужным «участие в суде лица, не находящегося под властью епископа, и с правом протеста»[410].

Вопрос об участии в суде мирян вызывал споры и разногласия. Высказывались диаметрально противоположные точки зрения:

– «мирянам в епархиальном суде делать нечего» (А.И. Алмазов)[411];

– «к приглашению мирян в состав церковного суда не представляется препятствий» (Н.А. Заозерский)[412].

Наиболее резко против участия в суде мирян высказывался, как и можно было ожидать, архиепископ Антоний (Храповицкий):

Выборы представителей от диаконов, псаломщиков и т. д. поведут только к вреду Церкви, так как будут обостряться между ними и пресвитерами отношения; что касается мирян, то это – подсудимые люди. Они вечно под судом и постоянно идут к священнику как к судье в их грехах. Никак нельзя делать подсудимых судьями своих судей. Это – издевательство над Церковью[413].

В итоге обсуждения Предсоборным Присутствием в течение ноября – декабря 1906 г. были приняты следующие положения о преобразовании церковного суда:

1. Церковный суд производится особыми церковными установлениями, при соблюдении всей полноты прав и власти епископа.

2. Органами церковного суда служат: Благочиннический Суд, Епархиальный Суд, Судебное отделение Священного Синода и Общее собрание Священного Синода, и Судебного его отделения.

3. Епархиальный суд составляет судебное учреждение, отдельное от Епархиального правления и от него независимое. Он состоит из коллегии пресвитеров с председателем во главе.

4. Депутаты допускаются только на предварительное следствие.

5. Члены Епархиального суда частично избираются, частично назначаются, и те и другие учреждаются Священным Синодом.

6. Председателем Епархиального суда избирается Преосвященный из членов суда и утверждается Святейшим Синодом.

7. Все решения Епархиального суда представляются епархиальному архиерею на утверждение.

8. Судебное отделение Священного Синода решает дела, касающиеся лиц архиерейского сана, а также рассматривает апелляции на решения Епархиального суда.

9. Для рассмотрения дел по жалобам на приговоры Судебного отделения Священного Синода, постановленные оным в качестве первой инстанции, и для суда над членами Священного Синода составляется Общее Собрание Священного Синода.

10. Предание по суду производится по решению Епархиального Архиерея, основанному на данных предварительного следствия.

11. Обвинительный доклад на суде поручается одному из членов суда, не участвующему в составе присутствия по данному делу.

12. Защитниками в церковном суде допускаются только священнослужители[414].

По завершении трудов Предсоборного Присутствия его члены продолжали начатую дискуссию на страницах духовной печати. Так, И.С. Бердников опубликовал работу «О реформе церковного суда»[415], в которой рассматривал историю вопроса и защищал предложенный им проект реформы, представлявший собой переработанный вариант проекта А.Ф. Лаврова.

Н. Аксаков в 1907 г. опубликовал статью «Церковный суд», где обосновывал свои взгляды на желательное устройство суда ссылкой на предписания «Апостольских Постановлений»[416]:

«На судилище же пусть присутствуют с вами и диаконы, и пресвитеры, судя, как люди Божии, со справедливостью и нелицеприятно. Когда же придет, как и закон говорит (Втор. 19, 17), то и другое лицо, у которых есть тяжба, то каждый пусть станет посреди судного места, и вы, выслушав их, праведно выньте жребий, стараясь сделать их обоих друзьями, прежде мнения епископа, чтобы суд против согрешившего не сделался гласным, потому что епископ и на судилище имеет одобрителем и свидетелем Христа Божия» (2, 47). ‹…›

«Итак, ты, епископ, обращай внимание на обвиняющего и с мудростью наблюдай, какая и какова жизнь его, и если найдешь, что он говорит истину, то поступи по наставлению Господа. Опрося обвиняемого одного, обличи его наедине с тобой, чтобы раскаялся. Если он не убедится, то укажи ему прегрешение его в присутствии двух или троих, вразумляя его с кротостью и учением» (2, 38)[417].

На этом основании автор делал следующие выводы:

1) церковный суд принадлежит Церкви, которая и совершает его во всей полноте своего состава;

2) церковный суд неотделим от епископа, как и сама Церковь от него неотделима, равно как и епископ неотделим от нее, ибо нет Церкви без епископа, как пастыря, равно как нет и епископа без паствы, ему вверенной и ему вверившейся;

3) в союзе с епископом действуют и участвуют в суде церковном все части и все члены тела церковного, ибо «Церковь заключается в епископе, клире и всех, стоящих в клире» (Киприан. Письмо 17 к падшим ‹…›);

‹…› В свете всего вышеизложенного открывается, насколько беспочвенны и чужды истинного, действительного предания церковного многообильные и многообразные рассуждения т. н. предсоборных канонистов, усердно доказывавших, что судебная власть в Церкви, исходя от епископа, может быть отчуждаема им, на праве делегации, но не иначе, как пресвитерам, при чем всякое участие в суде диаконов или мирян не только являлось бы нарушением канонического строя и церковных преданий, но представлялось бы якобы даже нарушением догмы[418].

Вместе с тем, появляются статьи, весьма критически оценивающие примирительные предложения Предсоборного Присутствия о месте епископа в церковном суде; предлагается учитывать опыт Комитета 1870-х гг.:

Если исключить ошибки, вполне исправимые, то проект толстовского комитета был, во всяком случае, основательнее новейших проектов. Последние вращаются в неумолимом круге: они хотят и отделить администрацию от суда и в то же время все нити той и другой свести к архиерею. Задача, разрушаемая своим внутренним противоречием! И нет ничего удивительного, что удовлетворительно разрешить ее не удается. Выход тут только один: независимость судей и внеепархиальность судебных установлений. Пока боятся первого и не считают нужным второго, преобразовательные попытки будут бесплодны. Правда есть и другой выход: возвращение к древнему типу епархиального устройства, когда не понадобится особых судебных трибуналов. Но если подобная мысль считается утопией, то тогда уже нужно мириться с тем ограничением архиерейских прерогатив, без какового недостижима судейская независимость[419].

Предсоборное Совещание

Предсоборное Совещание при Святейшем Синоде было учреждено с соизволения императора 28 февраля 1912 г. под председательством архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) в составе архиепископа Волынского Антония (Храповицкого), епископа Холмского Евлогия (Георгиевского), члена Государственной Думы протоиерея Тимофея Буткевича, профессоров М.А. Остроумова и И.И. Соколова при делопроизводителе С.Г. Рункевиче. Целью Совещания было «сопоставление и согласование предположений различных отделов» Предсоборного Присутствия с суждениями общего его собрания, «а равно и с изменившимися условиями церковной и гражданской жизни ‹…› и вообще всякого рода подготовительные к Собору работы»[420].

В записке С.Г. Рункевича, подготовленной в сентябре 1916 г., дополнительно разъяснялось:

По важнейшим предметам, подлежащим разрешению Собора, – реформе церковного управления и суда – Предсоборным Присутствием были выработаны лишь общие положения, в виде директив, но каких-либо законопроектов, которые заключали бы в себе новый церковно-административно-судебный кодекс, изготовлено не было. ‹…› Отсутствие указанных законопроектов не могло не создавать для Собора весьма существенных затруднений. Кто знаком с действительным положением дела, тот знает, что выработка таких законопроектов – при подобных условиях – являлась бы делом весьма сложным, трудным и требующим затраты продолжительного времени. Собору предстояло бы, таким образом, или потратить много в полном смысле дорогого времени на изготовление законопроектов, или же, санкционировав новые формы церковного управления и суда, предоставить последним, впредь до выработки новых кодексов, действовать по старым, т. е. по тому же уставу духовных консисторий.

И то, и другое было бы, разумеется, и ненормальным, и нежелательным.

Вопрос о преобразовании церковного суда обсуждался на заседании Совещания с 4 апреля 1912 г. Члены Совещания в своих решениях пытались реализовать тезис о необходимости отделения суда от администрации. Было признано, что епархиальный суд должен быть организован особо от епархиального правления, председатель и члены епархиального суда избираются архиереем и утверждаются Синодом.

Предполагался также входящий в состав суда «представитель государственной власти, дающий заключения а) о соответствии решений суда церковным и гражданским законам, б) по существу дел»[421].

Было решено, что обвиняемый должен иметь возможность личного присутствия на епархиальном суде:

На судебном следствии обвиняемому предоставляется право присутствовать лично, давать объяснения по делу и представлять доказательства в подтверждение своих объяснений. Со стороны обвинения вызываются наиболее определенные в своих показаниях – типичные свидетели. Защитники со стороны обвиняемого не допускаются.

Роль епархиального архиерея оговаривалась следующим образом:

Епархиальный архиерей по своему усмотрению присутствует и участвует в судебном следствии, в особенности при разбирательстве дел важнейших, но при постановлении судебного приговора он не присутствует; все решения Епархиального суда, предварительно вступления в силу, представляются на утверждение архиерея[422].

Тем временем думское духовенство, ничего не зная о деятельности Предсоборного Совещания, в 1915 г. подало обер-прокурору Святейшего Синода А.Д. Самарину записку, в которой говорилось о необходимости реформы суда:

Духовенству приходится переживать много унижения и страдания от предания суду по самому ничтожному случаю: сплошь и рядом священник подпадает под следствие, навсегда роняющее его авторитет в глазах прихожан, по анонимному доносу или простой устной клевете. От большой тяготы было бы избавлено духовенство, если бы соответствующие статьи консисторского устава были изменены в смысле ограничения прав епископов: 1) перемещать духовных лиц на другое место без суда и следствия, 2) увольнять за штат в административном порядке, 3) заключать в монастырь без суда, 4) предавать суду без достаточных оснований.

Но нужно сказать, что консисторский устав и весь строй консисторской жизни, а также духовный суд вообще нуждаются в неотложной реформе. Почти каждая сессия Государственной Думы заканчивается выражением пожелания немедленно приступить к этой реформе, причем представители духовного ведомства давали обещание приступить к этому делу в ближайшее время, но не пожелания, ни эти обещания до сих пор не дали ничего[423].

Как бы откликаясь на эти и подобные заявления, члены Предсоборного Совещания в начале 1916 г. обратились к вопросам церковного суда; в заседании 16 января признано необходимым создать особую Комиссию для разработки законопроекта о церковном суде «ввиду особенной его сложности, при недоработанности этого предмета в предшествующей практике». Основной задачей комиссии представлялось обозрение «всех частей проекта с точки зрения соразмерности применения к ним основных начал церковного и светского суда»[424].

В Комиссию под председательством архиепископа Сергия (Страгородского) вошли исполняющий обязанности обер-прокурора Судебного департамента Правительствующего Сената С.Я. Утин (заместитель председателя), члены Государственного Совета протоиереи Т.И. Буткевич и А.П. Надеждин, члены Государственной Думы протоиереи Г.Т. Алферов и В.П. Шеин, а также А.П. Пилкин[425], профессор М.А. Остроумов, помощник управляющего канцелярией Св. Синода С.Г. Рункевич, делопроизводители П.П. Смердынский, В.С. Шафранов и Н.В. Нумеров[426].

Комиссия, начавшая свою работу 19 января 1916 г., работала вплоть до 30 января 1917 г. Лишь за первые два с половиной месяца своей деятельности она имела 34 заседания, в ходе которых были рассмотрены вопросы о месте архиерея в судебном процессе, о видах преступления и о наказаниях, о следствии и защите, а также о соотношении церковного и уголовного суда.

По последнему вопросу предполагалось установить порядок, при котором приговор уголовного суда мог бы становиться основанием для приговора и суда церковного, поскольку, как заявил С.Я. Утин,

приговор суда уголовного, как и приговор суда церковного постановляется по Указу Его Императорского Величества, и противоречия между сими приговорами не должно быть. ‹…›

Если уголовный суд оправдает подсудимого или прекратит дело за недостаточностью улик, или за отсутствием состава преступления, то подсудимый не может быть привлечен к ответственности церковным судом. Если же уголовный суд признает подсудимого виновным и приговорит к лишению или ограничению прав состояния, то церковная власть снимает с осужденного священнослужителя сан или налагает и иные наказания, являющиеся каноническими последствиями признанного надлежащим судом преступления.

Однако С.Г. Рункевич заметил, что в «политических делах» 1905–1906 гг. церковный суд, «являясь, так сказать, более тонким аппаратом» выносил суждение «о несоответствии священника его пастырскому долгу» и в тех случаях, когда уголовный суд его оправдывал[427].

Из этого видно, что и накануне революции церковный суд, в представлении членов комиссии, должен был «удерживать в своих судебных отправлениях черты государственной, уголовной, судногражданской и полицейской власти», по выражению протоиерея М.И. Горчакова; в эпоху политической реакции совершенно неуместными, вероятно, представлялись все призывы о. Михаила к «организации ‹…› церковно-общественной судной власти, независимой во внутреннем ее строе и деятельности от государства»[428]. «Изменившиеся условия церковной и гражданской жизни» учтены были в полной мере.

Далее Комиссия приступила к составлению церковно-судебного устава или «Церковного судебника», который, согласно представлению архиепископа Сергия, «должен строго юридически расчленить спутанный ныне порядок церковного суда»[429].

Устав этот должен был состоять из 6 книг:

1. Устав об устройстве церковно-судебных установлений.

2. Устав церковного судопроизводства по делам о преступлениях и проступках и о наложении дисциплинарных взысканий.

3. Устав судопроизводства по делам о расторжении браков и о признании браков незаконными и недействительными.

4. Устав судопроизводства по делам об удостоверении событий рождения, бракосочетания и смерти.

5. Устав судопроизводства по делам о спорах имущественных.

6. Устав церковно-карательный[430].

Составленный сенатором Утиным проект первой книги, заключающий в себе до 200 статей, был рассмотрен Комиссией и принят со сделанными ею изменениями и поправками[431].

Работа над остальными книгами была распределена между Утиным, Радзимовским, Шафрановым и Пилкиным[432]. Таким образом, к составлению «Судебника» были подключены только юристы – светские члены Комиссии[433].

Все эти документы Предсоборного Совещания были переданы в Предсоборный Совет, а затем в Отдел о церковном суде Поместного Собора, который рассматривал их на своих заседаниях. Поэтому содержание этих проектов будет изложено в связи с работой Отдела о церковном суде.

Предсоборный Совет

Следующей инстанцией, рассматривавшей вопрос о церковном суде, был 4 Отдел Предсоборного Совета, заседавшего в июне-июле 1917 г. в Петрограде под председательством архиепископа Литовского Тихона (будущего патриарха) в следующем составе: архиепископ Финляндский Сергий, епископы Пермский Андроник и Минский Георгий, П.И. Астров[434], В.Н. Бенешевич, П.В. Верховской, Н.Д. Кузнецов, А.П. Пилкин, В.В. Радзимовский, В.П. Шеин, В.И. Яцкевич.

Общие положения о церковном суде были 16 июня 1917 г. рассмотрены и приняты общим собранием Предсоборного Совета.

На заседании Отдела 1 июля 1917 г. (присутствовали архиепископ Сергий, епископ Андроник, Кузнецов, Пилкин, Радзимовский и Яцкевич) был поставлен вопрос о том, не следует ли материалы Предсоборного Совещания «пересмотреть, и, в чем следует, исправить, применительно к изменившемуся церковно-государственному строю». Было принято решение

в виду краткости времени и в виду того, что вопросы о преобразовании церковного суда были предметом продолжительных занятий и разработки Предсоборного Совещания и ‹…› Комиссии, выработавшей проект судебника

а) поручить юрисконсульту при обер-прокуроре Св‹ятейшего› Синода В.В. Радзимовскому, приняв в соображение работы Предсоборной Комиссии, изготовить проект основных Положений для Церковного Суда и

б) поручить особой Комиссии, в составе преосв‹ященного› Андроника, еп‹ископа› Пермского, и А.П. Пилкина пересмотреть и проредактировать изготовленный проект церковно-карательного устава.

На последующих заседаниях был заслушан составленный В.В. Радзимовским Проект оснований устройства Церковного Суда, изложенный в 44 тезисах. Основные разделы Проекта включали положения:

а) о благочиннических судах,

б) о епархиальных судах,

в) о церковно-областных судах,

г) о высшем церковном суде и

д) о Всероссийском Поместном Соборе, в лице Особого судебного присутствия.

Отдел принял проект с внесенными исправлениями и дополнениями. Тезисы об устройстве церковного суда были доложены В.В. Радзимовским на заседаниях Предсоборного Совета 30 и 31 июля 1917 г. Отметим, что вопрос о месте епископа в церковном суде не вызвал здесь дискуссий. Как основные принципы, лежащие в основе устройства церковного суда были названы: гласность, состязательность процесса и отделение суда от администрации[435]. Споры вызвало положение о допустимости мирян участвовать в церковном суде. Архиепископ Сергий (Страгородский) считал необходимым участие мирян в низшей судебной инстанции:

В благочиннических судах будут разбираться случаи житейских недоразумений между клиром и мирянами, случаи неблагоповедения, которые не будут доходить до епархиального архиерея, случаи невыполнения мирянами приходских обязанностей, все это должно быть определено в карательном уставе, и в таком случае нет оснований отстранять мирян от участия в таком суде[436].

В защиту участия мирян в суде выступили А.А. Осецкий, П.И. Астров, И.М. Громогласов, В.В. Радзимовский.

В результате обсуждения общие положения о судебных инстанциях были утверждены Предсоборным Советом[437], подготовленные А.П. Пилкиным 175 статей Церковно-карательного устава[438] на заседания Совета не были вынесены.

Таким образом, к началу работы Собора были подготовлены материалы по устройству церковного суда. Выработанный проект предусматривал создание нескольких судебных инстанций с выборностью судей и с включением в состав суда всех уровней мирян. Все эти материалы рассмотрены при изложении работы Отдела о церковном суде Поместного Собора.

Отдел о церковном суде Поместного Собора 1917–1918 гг

Обсуждение на Соборе

На Соборе доклад «Об устройстве церковного суда» был заслушан только 29 августа 1918 г. (151 заседание)[499]. Докладчик И.С. Стахиев осветил предысторию вопроса, начиная с 1864 г., и изложил принципы организации суда, которыми руководствовался Отдел[500].

Докладчик Ф.Г. Гаврилов подчеркнул достоинства Приложения (т. е. Временных положений), которое может служить практическим руководством для создания новых органов суда, так как учреждение областных судов в новых условиях стало проблематичным.

Положение, выработанное Отделом, практически в настоящее время, может быть, и не осуществимо. Потребуются громадные средства. Проект составлялся до Рождества, когда отделения Церкви от государства не было, и когда можно было рассчитывать на материальную поддержку от государства. Конечно, с точки зрения принципов, положенных в основу проекта, и с точки зрения идеала он заслуживает полного вним3ания. Но, принимая во внимание невозможность практического осуществления его, необходимо со вниманием отнестись и к Приложению.

Приложение имеет в виду сокращение расходов с соблюдением основных принципов правильного судопроизводства. Основной принцип – отделение судебной власти от административной – в нем соблюден. Кроме того, указаны и главные положения судопроизводства. Поэтому данный проект может служить прекрасным руководством к устройству временного суда. Особое достоинство судоустройства, как оно представлено в докладе, устройство областных судов. Между тем, существование областных судов проблематично. ‹…›

Вот почему я решаюсь сказать: принимая основные положения доклада, можно иметь в виду, что в таких случаях, когда нет возможности осуществить их, можно будет заимствовать уже готовые статьи из Приложения[501].

Против проекта первым выступил архиепископ Гродненский Митрофан (Краснопольский). Он напомнил, что против реформы церковного суда выступал еще А. Лавров. Архиепископ сослался (не указывая авторства) на проект И. Бердникова, который, как считал выступавший, более соответствует каноническим правилам:

В центре этой жизни стоит епископ, сосредоточивающий в себе всю полноту власти в Церкви, его окружают пресвитеры, помогающие ему в делах церковного управления и разъясняющие дела, которые восходят к нему от мирян. Обращаясь, в частности, к вопросу об устройстве церковного суда, нужно сказать, что с канонической точки зрения церковный суд немыслим без епископа. Со всеми тяжбами, со всеми церковно-судебными делами сыны Церкви обращаются к нему. Он и разрешает эти дела. Ему помогают в этом пресвитеры, но по благословению епископа, так что то или иное судебное решение получается из рук епископа. С точки зрения канонической епископ близок к церковному суду.

Выступавший считал, что основной недостаток доклада – это несоответствие его канонам, поскольку отделение суда от епископа приведет к отделению последнего от паствы:

По ознакомлении с трудами Отдела каждый, кто стоит в вопросах церковного судоустройства на канонической точке зрения, приходит к такому выводу, что те основы, на которых построен церковный суд в докладе Отдела, далеко отводят его от канонических и церковно-исторических норм. ‹…›

Выработанный Отделом проект церковного судоустройства основан не на принципе приближения суда к епископу, а на принципе удаления от него. Епископу в этом проекте оставлено лишь формальное отношение к церковному суду. ‹…› Существо церковного суда уходит полностью от епископа, уходит самое главное – внутренняя, духовная сторона церковного суда. Может быть, при принятии обсуждаемого проекта мы приобретем лучшие формы церковного суда, но вместе с тем утратим самое главное ‹-› тесное общение епископа с его паствою, каковой утраты не заменят хотя бы самые совершенные внешние формы[502].

Владыка Митрофан выступил против аргументов о перегруженности епископов:

Мы настолько освободили епископа от дел, что надо говорить не о перегруженности его ими, а о недостатке их, о том, что кроме богослужебной и проповеднической деятельности у епископа не остается жизненного общения с паствой.

Выход архиепископ усматривал в открытии новых епархий:

Если бы их умножить до желательного в интересах Церкви количества, тогда не было бы никаких препятствий к непосредственной связи церковного суда с епископом, как это и требуется по каноническим правилам[503].

Выступавший считал неприменимым принцип отделения администрации от суда:

В епископе, представляющем собою средоточие всей власти в Церкви, разъединение административных и судебных функций невозможно.

Однако и Приложение к докладу он считал еще более неудовлетворительным, чем сам доклад, так как в нем виден только бюрократизм и желание устранить епископа от суда[504].

В поддержку проекта выступил управляющий Черниговской казенной палатой, член Высшего Церковного Совета С.М. Раевский, настаивавший на отделении суда от администрации. Он говорил, что только этот принцип может получить поддержку у общества:

Если бы не было разрухи, то деяние Святейшего Собора 1917–1918 гг. о церковном суде было бы принято и приветствовано с восторгом всей необъятной Россией[505].

Защитить проект пытался и П.Д. Лапин, который также настаивал на отделении суда от администрации. Хотя каноны не знают этого принципа, однако в некоторых Православных Церквах он практикуется:

Рассматриваемый проект покоится на принципе отделения суда от администрации, и этот принцип проводится в нем через все инстанции церковного суда. ‹…› Принцип отделения суда от администрации имеет важные преимущества перед принципом совмещения этих учреждений в руках одних и тех же органов, и он естественно вытекает из самого существа дела. Администрация и суд ведают собственно разные дела. Администрация заботится о положительном или практическом осуществлении в жизни законов и о предупреждении их нарушений Предметом же деятельности суда являются споры о правах и действительные правонарушения. Приемы деятельности суда и администрации также неодинаковы. Администратор в своей деятельности не так сильно стеснен формализмом, как судья, который, можно сказать, от начала и до конца судебного процесса решительно связан правилами и формальностями, отступление от которых делает недействительным самый судебный приговор. Затем, судебное беспристрастие, что особенно важно, скорее осуществимо при отделении суда от администрации, чем при совмещении этих функций в одних и тех же органах. Если одна и та же власть и предъявляет требование, и сама же оценивает последствия его неисполнения, то она естественно может впасть в опасность нарушения судебного беспристрастия. ‹…› Проведение этого принципа желательно было бы и здесь, в церковном судоустройстве. И неудивительно, что в нынешнее время в некоторых Православных автокефальных Церквах мы встречаем опыты отделения церковного суда от администрации и в устройстве епархиального суда, и в устройстве суда высшего[506].

Далее выступавший привел примеры устройства суда в Сербском королевстве, где существует Великий духовный суд. Важно отметить, как П.Д. Лапин обосновывал возможность изменения канонов:

Правда, каноны не знают принципа отделения суда от администрации. Каноны не имели в виду связывать церковную жизнь во всех ее подробностях и представляли Церквам право, как выразился в 12-м своем правиле Трулльский Собор, право преуспеяния на лучшее. В частности, каноны не воспрещают внесения в Церковь устройства порядков из государственной жизни, если они оказываются хорошими и целесообразными[507].

В качестве примера докладчик привел использование Церковью римского права в судебных делах.

Необходимо лишь, чтобы при устройстве у нас церковного суда, при проведении и у нас в церковном судоустройстве принципа отделения суда от администрации, были соблюдены основные канонические начала, обязательная сила которых простирается на все Церкви и притом на все времена[508].

Как считал П.Д. Лапин, полнота судебной власти должна остаться за архиереями. В епархиальном суде отделение суда от администрации должно осуществляться

не в направлении лишения архиерея судебной власти, а лишь в направлении создания при епархиальном архиерее особого вспомогательного органа, отдельного от органа, ведущего администрациею.

Высший суд организован на соборном начале. ‹…› Эти принципы в рассматриваемом проекте достаточно соблюдены ‹…›. Таким образом, с точки зрения основных канонических начал рассматриваемый проект, по моему мнению, приемлем[509].

Лапин считал невозможным устройство суда, при котором архиерей рассматривает все дела, а над ним существует лишь Собор:

Каноническое устройство церковного суда во всех его подробностях является неосуществимым при условиях нашей церковной жизни ‹…›. Епархии слишком обширны, епископы обременены массой дел. ‹…› Соборы ‹…› не могут быть церковными трибуналами[510].

Он высказался «за принятие проекта в его существе»[511].

Обсуждение доклада было продолжено на 152 заседании 30 августа 1918 г.

С подробным докладом выступил епископ Старицкий Серафим (Александров), который категорически возражал против независимости церковного суда от епископов.

Им были приведены следующие аргументы. Во-первых, у епископа отнимают право суда, предоставленное ему канонами.

От епископа отнимают то, что он имел и имеет по Божественному праву, получив это право преемственно через св. апостолов от основателя Церкви Господа нашего Иисуса Христа. Защитники того судоустройства, о котором идет речь в предложенном докладе, говорят, что тогда де суд будет и независимый, и самостоятельный, и правый, суд будет коллегиальный. Так ли будет на самом деле? ‹…› Епархиальный архиерей отстранен по этому проекту даже от председательствования в этом суде. Но ведь епископ и по Слову Божию, и по церковным канонам есть единственный обладатель собственной судебной в Церкви власти, и для его паствы нет другого источника церковно-судебной власти, кроме архиерея. Судит епископ (это особенно ясно изложено в 14-м правиле Карфагенского Собора). Могут ли в суде участвовать и пресвитеры на условии поручения от своего архиерея и в зависимости от него? Подготовительная работа совершается ими: они допрашивают подсудимого, обвинителя и свидетелей, но суд независимо от пресвитеров совершался всегда епископом (Апостольские постановления, гл. 42)[512].

Второе выдвинутое им возражение состояло в том, что предлагаемое устройство противоречит практике других автокефальных Церквей.

Если мы примем доклад в предложенном нам виде, то у нас будет твориться то, чего нет у единоверных нам Православных автокефальных Церквей. Почти во всех Православных Церквах архиерей занимает место председателя церковного суда. Так в греческой Церкви Константинопольского Патриархата, в Церкви греческого королевства, так у православных австрийских сербов, так в Румынской Церкви, в Болгарской Церкви, так в Церквах древних Восточных Патриархий. И только в Церкви Сербского Королевства по закону, изданному князем Михаилом 30 сентября 1860 г., архиерей устраняется от участия в суде[513].

Третье возражение состояло в том, что проект не соответствует церковным догматам:

Он в основе своей нарушает основные догматы веры и церковно-основные каноны – учение Христа Спасителя и святых апостолов[514]. ‹…› Все решительно данные говорят за то, что во главе верховного суда стоит епископ, он не только руководитель, но и единственный в своей епархии для клириков судья[515].

Главной причиной возражений выступавшего было появление нового лица – судьи. «Судья независим от епископа и в своей судебной деятельности становится самостоятельным носителем судебных полномочий»[516].

Заседание 153 было закрытым. На нем, в частности, митрополит Арсений (Стадницкий) отметил:

Все наши узаконения рассчитаны на нормальную жизнь, с разной стороны все наши узаконения теряют силу, если воцарится порядок, устраняющий земное существование Церкви[517].

На заседании 154 Собор был занят обсуждением изменения положения Церкви в стране и искал способы повлиять на это положение. Вопрос о церковном суде был поднят в связи с потребностью оказать воздействие на гонителей Церкви, которые еще вчера значились по документам православными. Как сказал В.И. Зеленцов[518],

гонители Церкви вышли из недр самой Церкви, попустители гонений и насилий – тоже вышли из Церкви. По власти, от Бога данной, епископы имеют право судить их, и по долгу своего звания обязаны судить их. И Священный Собор обязан сказать, что пришла пора суда церковного над гонителями веры и Церкви, их пособниками и попустителями[519].

Однако идея суда над гонителями не получила поддержки у членов Собора. По мнению Н.Д. Кузнецова, это «странная мера», которая «едва ли когда применялась, а тем более не применима в наше время»[520].

3 сентября 1918 г. на закрытом заседании 155 Собор продолжил рассмотрение доклада.

С.Г. Рункевич в своем выступлении отметил:

В настоящих обстоятельствах при речи о реформах по переустройству церковных установлений уста смыкаются. Но мы живем надеждою, и в этой надежде будем продолжать обсуждение доклада об организации церковного суда[521].

Выступления о неканоничности представленного проекта заставили Рункевича вновь привести историческую справку о почти полувековой подготовке реформы духовного суда.

Возражения, слышимые ныне, были заявлены на самых первых порах обсуждения реформы церковного суда, тем не менее, все комитеты и совещания, занимавшиеся вопросом о преобразовании церковного суда, приходили к решению об отделении в Церкви суда от администрации[522].

С.Г. Рункевич попытался объяснить, почему 53 года вопрос о церковном суде не находит своего разрешения:

Весь вопрос сводится к согласованию двух принципов: принципа отделения суда от администрации и принципа обеспечения полноты епископской власти.

Время, когда судебная власть сосредотачивалась в руках епископов, было ограничено:

Позволю себе напомнить, что в патриархальную эпоху судебная власть сосредотачивалась в руках епископа не только по праву, но и по факту, в действительности. Но затем, с расширением пределов епископии и ростом церковной жизни, оказалось, что один епископ не может фактически осуществить судебную свою власть во всей полноте. Появляется ему на помощь пресвитерион, на участие которого в суде есть указания уже св. Игнатия Богоносца, затем – диаконы, о чем речь идет в Апостольских постановлениях, и, наконец, миряне, упоминаемые там же. С V в. в Церкви появляются уже особые судебные установления – Священный суд с председателем хартофилаксом, иногда и епископом. Возникают и особые судебные должности. Постепенно совершается централизация церковного суда, и появляются инстанции церковного суда – суды епархиальные, митрополичьи, подпатриаршие. Наконец, суд совершается и на Соборе. Твердо сформировываются три инстанции церковного суда: и в настоящее время мы встречаем эти три инстанции в Церквах Константинопольской, Антиохийской, Александрийской. Аналогии особых судебных установлений мы имеем в Константинопольской Церкви, в Сербской, в Австро-Сербской, Элладской. И вот теперь Собору предстоит разрешить мучительный и длительный вопрос об устройстве Российского церковного суда: остается ли суд в прежнем положении или будет иметь особые установления? За особые установления, несмотря на резкие возражения, говорит, как я уже сказал, вся история реформы. Сказал, в сущности, свое слово и сам Священный Собор, образовавший административные учреждения, в которых не оставлено место для суда[523].

Однако и после столь обстоятельного разъяснения С.Г. Рункевича миссионер из Пермской епархии А.Г. Куляшев выступил с предложением отклонить доклад.

Конец ознакомительного фрагмента.