Глава 2
Я готовил себе незатейливый ужин, когда зазвонил телефон. Поднял трубку.
– Здравствуй, Сергей. Просьба к тебе есть, – голос у Пашутина был энергично-деловой, чем он меня сразу заинтриговал.
– Здравствуй. Слушаю тебя.
– У нас на курсах инструктор по стрельбе заболел. Ты не мог бы подменить его на пару-тройку дней?
– Ты хочешь сказать, что во всей славной императорской армии нет замены инструктору по стрелковой подготовке? – съехидничал я.
– Хоть бы и так. Поможешь?
– Что, у господина подполковника нет других забот, как искать инструкторов по стрельбе?
– Ты, милый друг, кажется, забыл, что я состою в должности заместителя начальника курсов, в чьи обязанности входит…
– Все понятно! – оборвал я его. – С утра у меня тренировка, а после часа могу подойти в любое время.
– Отлично! Подходи завтра, к двум дня. Пропуск будет тебе выписан.
– Договорились.
Прибыл в назначенное время. Меня встретили и провели к тиру, где уже дожидались курсанты, девять человек. Все офицеры, в званиях начиная от подпоручика и кончая штабс-капитаном. Быстро прикинул про себя: молодых среди них нет, все в возрасте от тридцати и до сорока пяти лет. Мне было уже известно со слов Пашутина о том, что, отсылая офицеров на эти курсы, армейское командование подобным образом избавляется от ненужных ему, по тем или иным причинам, людей.
Подойдя к ним, наткнулся на любопытно-пренебрежительные взгляды. Что здесь делает здоровяк, без малейшего следа военной выправки? Классическая штафирка.
– Добрый день, господа. Меня попросили заменить инструктора по стрелковой подготовке на пару дней. Разрешите представиться. Богуславский Сергей Александрович.
– Вам бы, господин Богуславский, судя по ширине ваших плеч, силовую гимнастику преподавать, а не из пистолета учить стрелять, – с ехидцей в голосе заметил жгучий брюнет, капитан интендантской службы.
– У меня и то и другое очень даже недурственно получается.
– Значит, стреляете хорошо, господин Богуславский. Ха! С вашим богатырским здоровьем и навыками стрельбы вам самое место на войне быть. Или вы так не считаете? – не скрывая издевки, спросил меня поручик-драгун с холеным породистым лицом аристократа.
– Уже был. Получил ранение, после чего признали негодным к строевой службе, а теперь давайте закончим с вопросами и приступим к занятиям, господа.
– Погодите! Так вы тот самый Богуславский?! – вдруг воскликнул светловолосый капитан – пехотинец с намечающимся брюшком.
– Степан Васильевич, ты это о чем? – спросил его интендант.
– Это не мне отвечать, а господину Богуславскому, – ушел от ответа пехотинец, после чего внимание переключилось на меня, и я снова оказался в перекрестье девяти пар глаз. Этот кусок прошлого касался только меня, и я не собирался обсуждать его с кем-либо, поэтому сказал:
– Господа, время уходит. Прошу вас пройти за мной в тир.
Я уже развернулся, как за спиной раздался голос поручика-драгуна:
– Мне так думается, господа, что эта таинственность имеет под собой нечто такое, о чем стыдно рассказывать в приличном обществе.
Судя по всему, поручик-драгун явно был из породы задир и любил, чтобы последнее слово оставалось за ним.
«Похоже, сам по себе он не успокоится», – с этой мыслью я развернулся к нему.
– Перед тем как высказываться, вы бы для начала представились, поручик. Или мама вас не учила в детстве элементарному этикету вежливости?
– Извольте. Граф Бахметьев-Кречинский, – в глазах поручика сверкнули злые искры. – Так мы вас слушаем, милостивый сударь.
– Погодите, граф, не торопитесь. Я тоже человек, а значит, любопытен и, со своей стороны, хочу поинтересоваться: вы сами как здесь оказались?
Реакция на простой вопрос оказалась не просто резкой – лицо графа буквально перекосило, но спустя несколько секунд он сумел взять себя в руки и только губы скривились в злой ухмылке.
«Что-то нечисто с этим типом».
– Из-за дуэли. Вас устраивает такой ответ? – в его голосе звучал вызов.
Мне не хотелось подводить Пашутина, но и спускать наглые выходки не собирался, поэтому ответил поручику в его тоне.
– В моем случае – личная месть. Вас устраивает такой ответ?
– Не устраивает!
– Похоже, поручик, вы собираетесь свести все к новой дуэли. Я прав?
– Вы испугались?!
Я усмехнулся:
– Похоже, вы так просто не уйметесь! Хорошо. Тогда поступим так: идемте в тир и там решим наши разногласия.
Граф несколько растерялся. Завуалированный вызов на дуэль не произвел на здоровяка никакого внимания. Другие офицеры, видно, хорошо зная нрав поручика-драгуна и видя, к чему он ведет, заволновались. Неужели дуэль? Несколько секунд стояла тишина, которую первым нарушил капитан-интендант:
– Как вас понимать, господин Богуславский?!
– Понимайте это как приглашение на практические занятия по стрельбе, господин капитан. Ну, а граф мне в этом поможет. Вы готовы мне в этом помочь? – и я повернулся к Бахметьеву-Кречинскому.
Тот явно не понимал, что у меня на уме: то ли инструктор испугался и, таким образом, хочет уйти от опасности, то ли это своеобразное согласие на дуэль.
– Называйте, как хотите, а мне только нужно, чтобы цель была видна, – задира, взяв себя в руки, усмехнулся. – Осталось разрешить один вопрос: вы дворянин?
– Да.
– Отлично! Тогда я к вашим услугам, господин Богуславский!
– Господа! – обратился я к остальным офицерам. – Мы и так уже потеряли много времени. Идемте быстрее.
– Вы что, собираетесь стреляться? – уже напрямую спросил меня капитан-пехотинец.
– Господа, время уходит! Извольте идти за мной!
Мои слова оказались ушатом холодной воды, вылитой на голову каждого из курсантов. Они разом замолчали и начали переглядываться друг с другом с недоумением. Как понять этого инструктора: или умом тронулся, или настолько уверен в себе? Но стоило мне направиться к дверям тира, как все дружно последовали за мной.
В помещении тира было просторно, сухо и светло. Офицеры настороженно замерли, ожидая услышать, что им сейчас скажут, при этом бросая неприязненные взгляды на графа.
– Господа, давайте представим себе, что находимся на поле боя, а перед тобою враг. Теперь перейдем к условиям схватки. Граф, становитесь на позицию. Поручик, – обратился я к поручику-артиллеристу, – отмерьте, пожалуйста, пятнадцать метров от него.
Когда тот выполнил, я встал на указанное место. Все это было проделано в полной тишине.
– Теперь нам нужен человек, который подаст команду к началу практической стрельбы. Господа, прошу вас!
– Первый раз вижу подобного рода водевиль, так почему бы не сыграть в нем роль, – вдруг заявил с веселой ухмылкой поручик-кавалерист. – Приготовьтесь, господа! Начинаем на счет «три»! Раз! Два! Три!
Долгие и упорные тренировки, как в коппо-дзюцу, так и в стрельбе, заложили в меня программу холодной сосредоточенности и мгновенного реагирования на любого рода опасность в любой обстановке, вот и сейчас мой мозг и тело были «заряжены» на успешное выполнение задачи, поставленной передо мной.
Пуля ударила по револьверу графа в тот самый момент, когда он только начал жать на курок. Он невольно вскрикнул, когда револьвер, выламывая пальцы, вылетел из его руки и тем самым приковал внимание зрителей, но только на мгновение, чтобы убедиться, что тот не ранен, а затем все уставились на меня. Так маленькие дети, смотрят на фокусника, после того как тот на их глазах достал из шляпы кролика.
– Господа, вам был сейчас продемонстрирован пример стрельбы, приближенной к боевым условиям. Поручик, я вам признателен за то, что вы помогли демонстрации наглядного урока, который без сомнения всем вам пойдет на пользу. Вы со мной согласны, граф?
Поручик, массажируя руку, ничего не сказал, только на губах появилась кривая усмешка, зато злорадные ухмылки, появившиеся на лицах остальных офицеров, были совсем другого рода. Все они явно получили удовлетворение от унижения графа, которого, теперь это было ясно видно, недолюбливали. Я повернулся к ним.
– Какие выводы можем сделать из всего этого, господа? – я сделал небольшую паузу, привлекая еще большее внимание к своим словам. – Чтобы успешно владеть личным оружием, нужно самообладание плюс постоянные тренировки и хорошо развитая или природная реакция. Это и есть три составляющие, на которые должен опираться хороший стрелок. Так какие приемы стрельбы вам показывал господин Маркин?
– Уж точно не такие, как вы, господин Богуславский, – с восхищением в голосе ответил офицер в звании штабс-капитана. – Где вы так научились стрелять, господин Богуславский, позвольте узнать?
– Извините, но у нас и так ушло много времени на пустые разговоры. Приступим, господа, к стрельбе по мишеням, после чего я постараюсь указать вам на возможные ошибки.
Закончив занятия, я вышел из тира последним и сразу наткнулся на поджидавшего меня графа. Его поза и лицо выражали вызов, но при этом нетрудно было заметить, как из-под этой маски гордой непринужденности просачивался страх.
– Мне не нужна милостыня, господин Богуславский!
– Вы горды и самолюбивы безмерно, а это грех. Так бы сказал мой один знакомый священник, но только не я.
– Что вы хотите этим сказать?
– Только то, что уже сказал.
Граф хотел ссоры, но в то же время опасался меня. Хладнокровие и мастерство этого человека прямо указывало на то, что ссора с ним опасна, но будучи азартным игроком, поручик уже не мог остановиться и был готов довести дело до конца.
– Извольте объяснить свои слова, сударь или…
– Это вы зря, граф, – неожиданно перебил его знакомый голос, раздавшийся за моей спиной. – Извините, господа, что нарушил вашу беседу, но лучше сделать это сейчас, прежде чем дело дойдет до взаимных оскорблений.
Пашутин встал рядом со мной, поглядел нас обоих, а затем сказал:
– Судя по всему, господин поручик, вы опять стали причиной очередной ссоры. Я прав?
– Как всегда, господин подполковник, – с оттенком вызова ответил ему граф.
– Вы чересчур самолюбивы и кичливы, господин Бахметьев-Кречинский, – граф горделиво вскинул подбородок и только открыл рот, как подполковник опередил его: – Не торопитесь мне дерзить, я еще не все сказал. Так вот. Из-за этих вздорных качеств вы попали в очень неприятную историю, которая вполне могла закончиться уголовным следствием и несмываемым позором для всего вашего рода. С великим трудом это дело удалось замять. При вашем поступлении сюда меня ознакомили с ним и просили хранить его в тайне.
– Вы мне угрожаете, подполковник?!
– Помилуй бог, граф. Наоборот. Спасаю вас от смерти.
– Мне не нужно ни вашей и ни чьей-либо снисходительности! Я всегда сам решаю, как себя вести и что мне делать! Я доступно объяснил?!
Пашутин поморщился. Похоже, что эта выходка у графа была далеко не первая.
«И не последняя. Чего он его терпит? Гнал бы в шею!»
Подтверждение моим мыслям было озвучено подполковником сразу, стоило мне так подумать.
– Господин поручик, у нас здесь не воспитательное учреждение, а военные курсы, но, похоже, тот, кто определил вас сюда, не видел в этом никакой разницы! Так я это исправлю! Прямо сейчас вы пойдете со мной в канцелярию, где я прикажу выдать вам документы на отчисление с курсов по состоянию здоровья. Следуйте за мной, поручик!
Татищев в Стокгольм поехал не один, взяв с собой секретаря-референта из Министерства иностранных дел, которого знал с того времени, когда пребывал в Берлине в качестве личного представителя императора. Фонарин Леонид Феоктистович должен был запустить механизм встречи с немцами, явившись в русское посольство по прибытии в Стокгольм, к тому же в дальнейшем опять же через него должна была осуществляться связь с российским посольством. Татищев оставался единственным человеком, который непосредственно войдет в контакт с германцами. Это было сделано для того, чтобы в случае срыва переговоров или серьезной утечки информации никто не мог обвинить Россию в том, что она ведет переговоры за спиной союзников.
Мы расположились в соседнем купе и вели дежурство, одновременно приглядываясь к секретарю, полному и начавшему лысеть, лет тридцати восьми – сорока, чиновнику. Леонид Феоктистович, несмотря на свой длинный нос, брюшко и намечавшуюся лысину, имел волнующий тенор и хорошо подвешенный язык, благодаря которым быстро нашел себе компанию из двух дамочек бальзаковского возраста, с которыми и провел почти все время нашего путешествия.
Для меня поездка оказалась довольно скучным занятием. Пили, ели, а в промежутках развлекали себя игрой в карты и пустопорожними разговорами. По прибытии в шведскую столицу Татищев с секретарем направились в гостиницу, которую ему посоветовал Фонарин, ранее неоднократно бывавший в Стокгольме по делам министерства. По совету Пашутина мы не стали селиться в этом отеле, а сняли номер в маленькой гостинице, расположенной в полусотне метров от места проживания наших подопечных. На следующее утро Фонарин отправился в русское посольство, а еще через три часа к окну своего номера подошел Татищев и стал любоваться видом на улицу. Он простоял так ровно три минуты, после чего развернулся и отошел от окна. Это был условный знак, означавший, что ему звонили немцы и назначили встречу. Пашутин сразу перезвонил ему и узнал о месте встречи. Им оказался небольшой ресторан, где хозяином был агент германской разведки, живший в Стокгольме уже более десятка лет.
Сопроводив Татищева на небольшую прогулку, а затем в ресторан, спустя пару часов мы вернулись обратно и сидели за столиком в кафе, витрина которого выходила на отель, где жил Татищев со своим секретарем, как вдруг раздался звон разбитого стекла. Выбежав на улицу, увидели разбитое окно в номере Фонарина. Что произошло?
Войдя следом за Пашутиным в отель, я быстро огляделся. В глаза сразу бросился мужчина, одетый в светлый чесучовый костюм и желтую щегольскую шляпу, разговаривавший с портье. За ними, в глубине зала сидело двое пожилых мужчин в мягких креслах, с явным удовольствием куривших сигары. Между ними стоял столик, на котором, кроме пепельницы, стояли две пузатые рюмки с коньяком. Судя по их слегка осоловевшим взглядам и повышенным тонам, эти рюмки были у них не первые. В следующее мгновение двери лифта начали раскрываться, заставив нас напрячься, но тревога оказалась ложной. Из лифта вышла супружеская пара с двумя детьми, и они неторопливо пошли к выходу.
Пашутин только зашагал к лифту, как вдруг неожиданно остановился. Проследив его взгляд, я сразу понял, кто вызвал особый интерес разведчика. Служащий отеля был явно чем-то встревожен и сейчас пытался скрыть свое состояние за искусственно натянутой улыбкой. Резким контрастом его поведению выглядело нарочито спокойное поведение мужчины в желтой шляпе. Обменявшись короткими взглядами, мы направились к стойке портье. Дальнейшие действия Пашутина меня несколько удивили, так как тот не приступил к допросу служащего, а вместо этого нанес весьма чувствительный удар по ребрам «желтой шляпы» стволом пистолета, заставивший его дернуться всем телом от неожиданной и резкой боли. Стоило ему развернуться к подполковнику и открыть рот, как получил новый удар, уже в солнечное сплетение, после чего согнулся, хватая ртом воздух. При виде этой картины портье, с мучнисто-белым лицом, замер, почти не дыша. Загородив Пашутина своей широкой спиной от любителей коньяка и сигар, я стал с интересом наблюдать, как тот культурно просит портье поделиться с ним информацией. Тот попытался изобразить непонимание, что от него хотят, что было видно и без знания английского языка, поэтому я решил взять процесс переговоров в свои руки. Сделал зверское выражение лица, после чего попросил разведчика:
– Скажи портье, что я ему прямо сейчас сломаю руку.
Не успел подполковник перевести ему мои слова, как портье отпрянул от стойки, словно собрался бежать, а затем, не сводя с меня испуганного взгляда, принялся говорить. Уже спустя минуту Пашутин удовлетворенно кивнул головой:
– Желтая шляпа, наш клиент.
– Спроси, где у них черный вход?
Пашутин не стал строить удивленные глаза, а быстро спросил у портье, после чего перевел его ответ мне:
– За лифтами. По коридору налево.
– Пошли.
В следующее мгновение «желтая шляпа» сделал попытку вырваться, но после легкой болевой терапии проявил готовность следовать за мной. Я уже заворачивал за угол, как из лифта вышли Татищев и Фонарин. Пашутин, остановившись, бросил:
– Иди. Я догоню.
Пройдя полутемный коридор, мы с англичанином вышли в небольшой дворик, позади отеля, заставленный по большей части мусорными баками. Подтащив его к стене, я спросил:
– По-русски понимаешь?
Тот сделал бессмысленное лицо.
– Тебе же хуже.
Мгновение, и лицо агента исказилось от жуткой боли, глаза полезли из орбит, затем пришла очередь тела. Скрученный судорогой, он упал на бок и стал биться о пол так, словно у него начался припадок эпилепсии. Когда спустя какое-то время хлопнула дверь черного хода, на пороге появился подполковник. Подойдя, он с минуту наблюдал, а потом спросил:
– Долго его так будет колотить?
– Еще пару минут.
– Они похитили копию договора.
– Ясно.
Спустя какое-то время напряженное тело выгнулось в последний раз и, обмякнув, замерло, мелко дрожа. Вздернув агента за плечи, я посадил его спиной к стене, придерживая за руку ватное тело, так как оно постоянно норовило завалиться на бок. Пашутин присел на корточки рядом с ним, затем, взяв агента за подбородок, приподнял ему голову. У британца было совершенно белое, мучнистого цвета, мокрое от пота лицо. Глаза слепо смотрели в пустоту. Мозг и нервы, пораженные болевым шоком, еще только начали приходить в себя от боли. Наконец, зрачки дрогнули.
– Можешь беседовать.
– Что, мистер, теперь говорить будешь?
– Я… Нет. Не буду.
Услышав перевод Пашутина, я сказал:
– Если ему понравилось, могу повторить.
Услышав мои слова, британец бросил на меня затравленный взгляд, потом постарался вжаться в стену, а когда не получилось, заговорил. Быстро, торопливо, скороговоркой. Когда закончил, Пашутин поднялся, несколько секунд смотрел в мутные глаза агента, затем его рука змеей скользнула за борт пиджака, а уже в следующее мгновение ствол пистолета с силой уперся в переносицу англичанина. Подполковник что-то рявкнул на английском, явно желая получить подтверждение полученной информации. Агент, глядя выпученными от страха глазами, стал быстро, но при этом сбивчиво, от крайнего волнения, говорить. Замолчав, «желтая шляпа» обвел нас молящим взглядом, при этом стараясь не смотреть на ствол пистолета.
– Похоже, он рассказал все, что знал, – задумчиво сказал Пашутин, отводя ствол от лица британца. – Адрес есть.
– Тогда чего стоим?
Рукоять пистолета Пашутина взметнулась в воздух и тут же стремительно упала на голову англичанина.
– Ты прав, нам стоит поторопиться.
Уже по дороге я узнал, что, когда Татищев отсутствует, документы хранятся у Фонарина. Пока Татищева не было, в комнату Фонарина явилась симпатичная горничная. Она заламывала руки, изображая страдания на лице, и, в конце концов, сумела вытащить дипломата в коридор на какое-то время, а за время его отсутствия портфель с документами был похищен.
– Шляпу зачем оставили?
– Для выявления и по возможности отслеживания других русских агентов.
– Быстро ты его раскусил.
– Интуиция, Сергей. Было в нем что-то фальшивое… Ну не знаю, как объяснить.
– А портье?
– За две бумажки, десять фунтов каждая, его попросили ничего не видеть, не слышать и поддерживать разговор.
Указанный адрес мы нашли быстро. Ударом ноги я выбил дверь. Сидевший в коридоре охранник только и успел вскочить на ноги, после чего его затылок с глухим треском врезался в стену, а уже в следующее мгновение я ворвался в комнату, готовый ломать, крушить и стрелять. Мой план только-только вошел в основную фазу и допустить, чтобы он провалился из-за каких-то паршивых английских воришек, этого нельзя было допустить.
Видно, неожиданность и оружие в моей руке сыграли свою роль, заставив на какие-то мгновения замереть всех троих мужчин, находящихся в комнате. Если двое продолжали смотреть на меня с нарастающим удивлением и страхом, то третий – плотно сбитый мужчина с пышными усами – видно, решил проверить мою реакцию. Его рука мягко скользнула к карману брюк, но уже в следующее мгновение застыла на полпути, стоило ему увидеть направленный на него ствол пистолета. Быстро окинул взглядом двух других англичан. Сидевший в кресле толстяк, полный, с отвисшими щеками на мясистом лице, чем-то напоминал бульдога.
«Точно. Английский бульдог».
Рядом с ним стояла его полная противоположность – худой английский джентльмен, с длинными черными усами, переходящими в короткую аккуратную бородку. В руках он держал большую папку в сафьяновом переплете. До этой секунды мне не довелось видеть подготовительные документы, но догадаться, что это были украденные у нас бумаги, было несложно.
– Ты их совсем запугал, Сергей. Разве так можно? Господа англичане могут плохо о нас подумать, – сказал небрежным тоном появившийся на пороге комнаты Пашутин. В руке он держал пистолет. – Это никуда не годится. Положение нужно срочно исправлять, а иначе союзники перестанут нас любить.
С этими словами он сделал несколько шагов, затем неожиданно и резко ударил британца, держащего в руках тетрадь, рукоятью пистолета по голове. Тот коротко вскрикнул и мешком завалился на пол.
– Вы тут что-то уронили, сэр! – с этими словами подполковник неторопливо наклонился и, подобрав тетрадь, быстро пролистал несколько страниц.
– Хм! Странно. Ни одного слова по-английски, только на русском и немецком языках, – задумчиво протянул он с недоуменным видом, но уже в следующую секунду резко повернулся к толстяку и зло рявкнул: – Говорить будешь, мистер?! Или тоже в лоб хочешь?!
Старший агент все еще никак не мог прийти в себя от неожиданного появления русских головорезов. Операция была хорошо спланирована и проведена на должном уровне. Ничто не предвещало провала, к тому же его люди заверили, что за ними не было слежки. Тогда, дьявол их раздери, что случилось?! Его судорожные попытки понять, что же все-таки произошло, были прерваны неожиданным вопросом на отличном английском языке. Надо было что-то срочно предпринимать, поэтому, изобразив гнев, он закричал:
– Это грубое насилие! Произвол! Это частная квартира! Я консультант английского посольства по продовольственным закупкам! Вы за это ответите! Я буду жаловаться!
Услышав эти вопли, Пашутин расплылся в улыбке, вот только радости в ней было столько, сколько в оскале хищного зверя.
– Почему-то я так и думал. Не может продовольственный агент интересоваться чужими секретами! Конечно, не может! Зачем ему это?! – в следующее мгновение улыбка исчезла, а дуло браунинга с силой уткнулось в лоб британцу. – Даю минуту. Расскажешь – будешь жить, не расскажешь… Короче, тебе выбирать.
Все было понятно и без перевода, стоило лишь посмотреть в полные злобы и страха глаза агента. Несколько секунд он молчал, потом что-то тихо сказал, напряженно-хриплым голосом.
– Говорит, стреляй, ничего не скажу. Хм! – перевел его ответ подполковник, после чего убрал пистолет. На лбу англичанина остался красный отпечаток дула, обрамленный капельками пота. Пашутин повернулся ко мне: – Может, ты попробуешь?
– Не выдержит. Умрет.
Подполковник перевел взгляд на второго англичанина. Какое-то время смотрел на него, затем что-то быстро спросил его по-английски. Получив ответ, разведчик с хитрецой посмотрел на меня и сказал:
– Говорит, что пришел к приятелю. Просто поговорить.
– Поговорить с ним?
– Чем черт не шутит. Давай.
Подойдя к пышноусому британцу, я обыскал его. Кроме маленького револьвера у него в карманах обнаружился кастет.
– Что, мистер, готов пострадать во имя Англии? – спросил я его, не рассчитывая на ответ.
Тот только начал что-то бормотать на английском, как в следующую секунду его тело свела судорога боли. Дыхание прервалось, глаза выпучились от непереносимой боли. Еще через несколько секунд агент скрутился на полу, хрипя от боли. Пашутин только хмыкнул при виде мучений британца, потом посмотрел на меня и сказал:
– Посмотри в спальне. Может, найдешь что-либо похожее на веревки, а я пока здесь пошарю.
Веревок не было, но их заменителем стали две простыни, которые я нарезал на длинные и широкие ленты и привязал ими «английского бульдога» к креслу. Пашутин тем временем занимался обыском в гостиной, вытаскивая ящики из шкафов и простукивая стенки. В стене за комодом ему удалось обнаружить секретную панель, из-за которой он извлек деньги, пару пистолетов и несколько блокнотов. Перелистав один из них, тихо присвистнул. Поймав мой взгляд, быстро сказал:
– Нам крупно повезло, – после чего взял портфель и сложил в него все найденные бумаги, документы и оружие, затем нагнулся над усатым агентом, уже пришедшим в себя, и спросил что-то по-английски.
Тот зло и хрипло ему ответил. Подполковник выпрямился и перевел мне его ответ:
– Говорит, что ничего не знает.
– И что дальше?
– Да черт с ними!
Потом разведчик отошел в сторону, какое-то время любовался багровым и мокрым от пота толстяком, привязанным к креслу, в окружении трех, лежащих на полу, связанных тел и вдруг неожиданно рассмеялся. Весело и заразительно. Я удивленно на него посмотрел:
– Чего тебя так разобрало?
– Да я уже давно мечтал дать хорошего пинка под зад заносчивым бритам!
Чарльз Локкерти, уже три десятка лет служивший тайным целям Англии, не помнил подобного провала, а уж тем более не мог подумать, что подобное случится с ним самим. Он уже понял, что провалить их явку мог только агент Джон Богард, оставшийся в отеле. Только как они смогли выйти на опытного и не раз проверенного в деле разведчика? Что они с ним сделали, чтобы он заговорил? Или обошлись так жестоко, как сейчас с Эдвардом Райли?
«Скорее всего, так оно и было. Но что мне теперь сказать в Лондоне? Эти головорезы нашли мои записи. Список информаторов, денежную книгу, по которой им платились деньги, инструкции… Это не просто провал! Это настоящий разгром, после которого остается только один способ стереть позор – застрелиться!»
Кровь ударила британцу в голову. Виски заломило, перед глазами поплыли цветные пятна, а в ушах зашумело, но неожиданно раздавшийся смех привел его в чувство.
Наглый русский бандит смеялся, потом он похлопал по портфелю с бумагами и спросил на чистом английском языке:
– Как вам такое понравится, мистер?! Это будет очень большой дипломатический скандал! Не скоро вы, островитяне, отмоетесь от этой грязи! Ох, нескоро!
– Вы дикари. Тупые, грязные дикари, – старший агент даже не сказал, а устало процедил сквозь зубы эти ругательства. У него просто не было сил на проявление каких-либо эмоций, и поэтому, чтобы подчеркнуть свое исключительное презрение к этим бандитам, он произнес эти слова по-русски.
– Вот как ты заговорил, брит! Интересно! Тогда кто вы в таком случае? Впрочем, можешь не отвечать, мне и так все понятно! Вы, просто наглые воры! Или ты так не считаешь, мистер?
Отрицать очевидное не было смысла, поэтому Локкерти только и оставалось, что изобразить всем своим видом презрение и надменность по отношению к наглым русским бандитам, хотя на душе у него бушевал самый настоящий шторм.
Выйдя из конспиративной квартиры английской разведки, мы шли, пока не увидели извозчика. Не успел кучер остановить лошадей у гостиницы, как из дверей с вещами вышли Татищев и Фонарин, после чего мы, со всеми мерами предосторожности, переехали в новый отель, расположенный в противоположной части города. За неделю, пока шли предварительные переговоры, мы меняли место жительства еще дважды.
Когда наш поезд отходил от станции, мне в глаза бросились остроконечные шпили с крестами какой-то церкви, и я вдруг подумал, что, пробыв почти две недели в столице другого государства, толком так ничего и не видел. Здесь, в Стокгольме, мне, наверно, много раз пришлось проходить мимо исторических мест и старинных соборов, имевших многовековую историю, но у меня на это просто не было времени, хотя бы потому, что его не было даже на нормальный, полноценный сон. Я был занят только тем, что следил, охранял, прятался.
Вместе с другими встречающими лицами на вокзале нас неожиданно встретил Мартынов, причем уже в звании генерал-майора.
– Господа, у меня для вас хорошие новости.
– Пока я вижу, что хорошие новости коснулись только самого господина Мартынова, – пробурчал несколько уязвленный неожиданным повышением своего приятеля Пашутин.
– Миша, я тебя не узнаю! Ты завидуешь?! – хитро улыбаясь, спросил его Мартынов.
– А ты как думал! Мне тоже хочется ничего не делать, сидя в генеральском кабинете и поплевывая в потолок!
– Думаю, господа, что всем нам теперь не скоро выпадет такое время! – посерьезнел лицом Мартынов. Увидев наши вопросительные взгляды, вдруг неожиданно предложил: – Знаете что, едемте прямо сейчас к Сергею Александровичу. Там я вам все расскажу.
– Ко мне? – несколько удивился я подобному предложению.
– К вам, так как у вас нам будет удобнее всего. И не волнуйтесь насчет продуктов, все, что надо, у меня здесь, в машине.
Мы переглянулись с Пашутиным. Что тут еще скажешь?
– Поехали!
Новости действительно оказались хорошими. Оказывается, когда мы сели в поезд, едущий в Стокгольм, в этот самый день, в Петербург, по вызову государя, прибыл Мартынов. Его предложения по изменению работы политического сыска настолько понравились царю, что в столице его ждало новое звание, а к нему – новая должность вице-директора департамента полиции.
– Новые инструкции и наставления уже прорабатываются специальным комитетом при Министерстве внутренних дел.
При этих словах я тяжело вздохнул. Мартынов сразу напрягся.
– Что-то не так, Сергей Александрович?
– Вы мне скажите, сколько времени пройдет, пока комитет все утвердит?
– Хм! Месяца три, я думаю… – протянул генерал-майор, но уже в следующую секунду на его лице появилось настороженное выражение. – Вы что-то знаете… Что-то должно произойти?! Да?!
– Скажу одно: у нас мало времени.
– К сожалению, не в моих силах ускорить подобную процедуру. Если только государь…
– Хорошо. Этот вопрос я решу сам. Слушаем вас дальше.
– Помимо инструкций и наставлений, как мне стало известно, юристами прорабатываются дополнения к ряду законов, направленных против деятельности политических движений, с целью ужесточения мер наказаний. Это вы к этому делу руку приложили, Сергей Александрович?
– Я. А мое предложение о частях особого назначения как-то решается?
– Ничего не могу сказать. Это не мое ведомство.
– Понятно.
«Нельзя каждый раз по любому делу обращаться к Романову, но и терять время нельзя. Нужны помощники. Чем больше, тем лучше».
– Сергей. Сергей, очнись! – словно сквозь вату донесся до меня голос Пашутина. – Ты что?
– Ничего. Задумался.
– Брось, Сергей! Выкладывай, что там у тебя на душе накопилось?! – не отставал от меня подполковник.
– Как ты думаешь, Миша, а не приобщить ли к нашему братству Александра Павловича?
– Вот ты о чем подумал, – усмехнулся тот. – Почему бы и нет?!
Доверительный разговор с Пашутиным состоялся у меня еще в Стокгольме. Я рассказал ему о своем «даре» и о видениях, которые привели меня к царю, но только в определенных рамках, касаясь общих изменений в России, но не личности самого царя и его семьи. Он мне поверил, но скажем так, на три четверти, так как по своему складу ума был циником и реалистом, а значит, интуитивно ставил под сомнение все то, что находил для себя непонятным.
– Александр Павлович, у меня есть сведения о том, что если прямо сейчас не заключить мир с Германией, то спустя какое-то время в Российской империи сложатся условия, при которых будет возможен военный переворот. Извините за невнятность фразы, но никакого другого объяснения пока дать не могу.
Мартынов какое-то время смотрел на меня. Он был прагматиком и смотрел реально на окружающий мир, так как благодаря своей работе знал, что движет людьми, знал низкие и высокие стороны человеческих душ. Причем не просто знал, а умел на них играть. Вот и сейчас он пытался понять, что движет мной. Зачем отставному поручику играть роль защитника России?
– Не понимаю я вас, Сергей Александрович. Ей-богу, не понимаю. Простите, буду откровенным. Вам-то какая корысть от этого?
– Думаю, со временем вы получите ответ на свой вопрос, но это произойдет не сегодня.
– Скажу честно, Сергей Александрович, я навел о вас кое-какие справки. Уж не обессудьте, натура у меня такая, да и работа обязывает – совать нос в чужие дела. Как оказалось, на вас уже собирали досье, которое почему-то оказалось в одном экземпляре, а потом таинственно исчезло. Документов, правда, не осталось, зато остались люди, которые их собирали, поэтому мне кое-что удалось узнать, но стоило начать складывать факты, как стало понятно, что слухи об ангеле-хранителе с железными крыльями появились не на пустом месте.
Он замолчал, глядя на меня испытующе: что скажете, господин Богуславский? Так как я молчал, Пашутин после этих слов оглядел нас обоих, словно видел впервые, и спросил:
– Я что-то пропустил, господа?
– Пустое, Миша. Просто слухи, – и я повернулся к Мартынову. – Это касается и вас, господин генерал. Теперь давайте вернемся к нашему вопросу. Не могли бы изложить свои соображения по поводу сепаратного мира, Александр Павлович, в свете мною сказанного.
– Сразу скажу: меня не радует мир с германцами, потому что я всегда считал, что начатая война должна идти до конца. До победы или до поражения! Теперь о возможной связи между народными волнениями и сепаратным миром. Мне трудно представить бунты и мятежи, которые могут охватить всю Россию, даже исходя из большевистских книжечек, где пишется о диктатуре пролетариата и свержении монархии. Но это все только слова! У них нет той силы, которая сможет всколыхнуть всю матушку Россию. Просто нет! Заметьте! Все их лидеры, вместо того чтобы работать в России, подстрекая рабочих и крестьян к бунту, сидят за границей! Там же пишут свои статьи, там же издают газеты. Вот вся их деятельность. В свое время были народовольцы, которые боролись с властью бомбой и револьвером, потом были боевые дружины, нападавшие на жандармов и городовых. Так их больше нет. Они по большей части расформированы самими лидерами этих движений. Единственное, с чем я могу согласиться, то это с масштабными бунтами, подстрекаемыми агитаторами различных партий, так как экономическое положение в стране тяжелое и с каждым днем становится все хуже. Есть еще опасность мятежей в воинских частях, среди распропагандированных солдат и матросов. При этом, господа, подчеркну, подобное может произойти в различных губерниях Российской державы, но так, чтобы пламя всенародного бунта охватило всю империю… Извините, но в это мне трудно поверить.
– Теперь представьте себе, что весь ближайший год Россия будет терпеть неудачи на фронте. С транспортом, продуктами, горючим будет становиться все хуже, а цены на продукты и товары, а с ними людское недовольство, будут расти с каждым днем. Генералитет, придворные, а к ним еще добавить думские фракции и купечество, окончательно придут к мысли о смене царя. Голод, холод, развал власти ввергнут страну в хаос, пока не придет день, когда государя заставят отречься, а власть в руки возьмет Временное правительство, но так и не сумеет удержать ее в руках. Ее подхватят большевики, и… Россия зальется кровью. Брат пойдет против брата, а сын против отца. Хаос, голод, разруха… Как вам такая картина, господин генерал?
Широко открыв глаза, Мартынов смотрел на меня, не отрывая взгляда, пока я говорил. В его глазах было недоверие, удивление и только где-то в самой глубине затаился страх.
– В ваших словах была такая убежденность, что даже я, считая себя прожженным циником, смог себе представить этот ужас. В таком случае, вот мой ответ на ваш вопрос: подобного нельзя допустить! Ни в коем случае!
– Что ж будем считать, что мы с вами пришли в этом вопросе к обоюдному согласию. Мир с Германией должен снять напряженность в обществе и не дать зайти политическим и гражданским противоречиям слишком далеко. Иначе говоря, мы выиграем время и собьем с толку наших политических противников.
– Сколько у нас времени?
– Полгода. Работать придется жестко, без сомнений и колебаний. Привыкайте, Александр Павлович, к своему новому девизу: «Кто не с нами, тот против нас!»
– Даже так? – покрутил головой новый вице-директор департамента полиции. – Вы так говорите, словно нам придется на врага в атаку идти.
Я усмехнулся:
– Время покажет, а теперь я набросаю вам в общих чертах план, который мы с Мишей придумали, после чего выслушаем ваше мнение.
Изложил я коротко, больше времени ушло у Мартынова на уточнения и замечания. Когда вопросы иссякли, я сказал:
– Теперь, господа офицеры, мне хотелось бы, чтобы вы составили списки лиц, которым можно было доверять и знать, что они сделают на совесть то, что им поручат. В большей степени это касается вас, Александр Павлович. Вам нужно собрать вокруг себя как можно больше проверенных и надежных людей.
Генерал кивнул головой, а Пашутин не удержался от шутки:
– Что, Сергей, настало время, как истинным царедворцам окружить себя нахлебниками и лизоблюдами?
– А ты как думал! Мне самому, что ли, перетаскивать мешки с деньгами домой из государственной казны?! – поддержал я его шутку. – Теперь у меня к вам будет еще один вопрос. На основе какого действующего департамента можно быстро создать контролирующее военные поставки ведомство? Это первое. Если в состав проверяющей комиссии войдет офицер-фронтовик, как это будет выглядеть? Это второе. Что еще? А! Вспомнил! До каких пределов можно расширить полномочия подобных комиссий?
Спустя месяц после этого разговора первая инспекция по контролю за качеством военных поставок отправилась на фабрику Бабрыкина. В ее состав вошли офицер – фронтовик, специалист-производственник, которым придали пару военных чиновников для надлежащего оформления бумаг, а также придания комиссии официального статуса. Состав членов сформировали в самый последний момент. Чиновники, не понимая, к чему такая срочность, метались как ошпаренные, так как новое руководство требовало от них моментального решения всех вопросов, связанных с отправкой инспекции.
Недоумевали не только чиновники, но и армейские генералы, которые никак не могли взять в толк, что делать боевому офицеру на фабриках и лабазах, но жесткие приказы с самого верха напрочь отбивали желание не только возражать, но даже интересоваться подобными вопросами.
Если раньше о подобных проверках владельцы заводов и фабрик заранее оповещались прикормленными чиновниками, то теперь комиссии возникали словно ниоткуда. Сначала на гнилой подкладке попался фабрикант – поставщик солдатских папах, а спустя пару недель – заводчик на собачьем мясе, которое добавлялось в выпускаемые его предприятиями мясные консервы. Если раньше все кончалось крупными взятками членам комиссии и небольшими штрафами, наложенными на предприятие, то теперь проворовавшимся промышленникам было предъявлено обвинение по статье о крупных хищениях государственных денег. Влиятельные знакомые обвиняемых фабрикантов в Петербурге только разводили руками, в то время как дорогие адвокаты составляли слезные прошения на имя его величества. Хотя дела не дошли до суда, но суммы штрафов, наложенные на мошенников, впечатлили фабрикантов и заводчиков настолько, что слова одного из богатых лесопромышленников: «Три-четыре таких штрафа, и я с протянутой рукой по миру пойду!» – стали популярными по России среди определенного круга людей. Если оба эти дела и привлекли внимание людей, то только промышленной элиты, зато третий случай прогремел на всю Российскую империю, сумев привлечь к себе внимание практически всех слоев общества.
Очередная комиссия, прибывшая на предприятие, которое занималось поставками сухарей в армию, вскрыла наугад один из полотняных мешков, приготовленных к отправке, и неожиданно обнаружила в нем червей. Владелец мукомольных заводов, государственный подрядчик Затокин только открыл рот для оправданий, как поручик Чердяев, две недели как прибывший с фронта, выхватил револьвер и с криком: «Предатель! Солдаты за тебя жизни кладут на фронте, а ты, сволочь, сидишь тут в тылу…» – всадил ему две пули в живот. Пока все в испуге и страхе смотрели на офицера, тот подошел к корчащемуся от дикой боли купцу, плюнул ему в лицо, затем спокойно засунул наган в кобуру и стал дожидаться приезда полиции.
За этим случаем пристально следила вся Россия. Либеральная общественность, газеты, народ – все были на стороне поручика. Казалось, что все просто и ясно: офицер-патриот выстрелил в зажиревшего и обнаглевшего от своей безнаказанности фабриканта, но речь сейчас шла уже не о судьбе конкретных людей, а о добре и зле, сошедшихся в поединке. Кто победит?
Не успел начаться всенародный сбор денег для найма Чердяеву лучшего адвоката, как вдруг приказом государя его освобождают из-под стражи, понижают в звании до подпоручика и переводят на Кавказский фронт. Газеты писали, что сотни людей встречали офицера у ворот тюрьмы, а затем провожали до вокзала ликующими криками, как истинного героя. Для многих людей неожиданное проявление царской милости, а что это так, поняли многие, стало лучом света, пробившимся сквозь мрачные тучи, висящие над головой. Этот случай многих заставил посмотреть с надеждой на императора, ведь простой народ до сих пор хранил в глубине своих сердец веру в царя-батюшку. Может, царь не отворачивался от народа? Словно в подтверждение этих надежд в газетах появляется речь Николая II, в которой было прямо сказано, что тот не потерпит предателей, которые подло вонзают нож в спину русскому народу, в то время, когда тот изо всех сил борется с врагом. В этой речи были слова, которые особенно понравились простому народу: «Твердо уповая на милость Божию, Мы ожидали от трудов заводчиков и промышленников блага и пользы для страны в это трудное время, но своими воровскими действиями некоторые из них подорвали Наше доверие. Да будет же всем ведомо, что Мы не допустим никакого своеволия или беззакония и всею силою государственной мощи приведем ослушников закона к подчинению нашей Царской воле, кем бы они ни были».
Газеты с этой речью расхватывались людьми так же, как в то время, когда в них печатались материалы о Брусиловском прорыве. Теперь, идя по улице или сидя в общественном транспорте, нередко можно было услышать подобные рассуждения и споры:
– Не верите?! Так в газете прямо указано: «кем бы они ни были»! Справедливость – она на всех одна! Государь так прямо и говорит!