Ценности социализма. Суровая диалектика формационно-цивилизационной смены и преемственности системы общественных ценностей. Раздел первый. Теория ценностей и ее отражение в классовой борьбе между социализмом и капитализмом (В. А. Сапрыкин, 2014)

В приведенных эпиграфах из работ двух совсем не марксистских авторов не случайно выражена одна и та же мысль: проблема ценности из предмета академического исследования превратилась в злободневную социально-классовую, политическую и идеологическую проблему современного общества. Сегодня тема ценностного осмысления реального мира и его будущего все активнее возникает в общественном сознании. Контрреволюция, разрушившая СССР, дикая реставрация капитализма на Украине, в России, на всем постсоветском «пространстве» до дна обнажила подлинную, глубинную сущность этого реакционного процесса – она становится понятной не только для интеллектуалов, но и для всех мало-мальски думающих людей. Вольно или невольно все мы сравниваем: что потеряли, загнанные в капиталистический «рай», а что в нем приобрели. Субъективное восприятие и оценочные суждения начинают приобретать характер определенной закономерности. То дает о себе знать властное (объективное) действие диалектического закона отрицания отрицания. Во все еще пестром, зигзагообразном движении и украинского, и российского общества проявление данного закона можно увидеть невооруженным глазом: в массовом сознании идет воспоминание о том, что в угаре «перестройки» и «реформ» отрицалось и на чем, собственно, сыграла контрреволюция. Сегодня, задыхаясь в тисках нещадной эксплуатации – физической и духовной, – думающие, прозревающие и не смирившиеся с рабским положением люди всё пристальнее всматриваются в ценностно-смысловые конструкции порушенного социализма, сравнивают их с буржуазным, капиталистическим укладом и в этом сравнении пытаются найти ответы на кричащие проблемы современного бытия и по возможности – будущего гуманистического мироустройства. Но такой ответ не лежит на поверхности, его нельзя выразить двумя, тремя банальными фразами в духе известного выражения «что такое хорошо и что такое плохо», он может быть получен только в процессе серьезного теоретического и социально-практического анализа всей совокупности данных, почерпнутых из самой жизни, из истории.

Глава первая. Развитие ценностных отношений, взглядов и теорий: историческая и социально-классовая детерминированность

За многовековую историю человеческая мысль создала бесчисленное множество мифологических, религиозных, философских, исторических, социологических взглядов и концепций, объясняющих феномен ценностей, так что может возникнуть иллюзия о завершенности исследовательской деятельности в этой сфере. Однако и сегодня новые поколения людей задаются все теми же вечными вопросами, имеющими ценностно-смысловое значение: «зачем живет человек?»; «в чем смысл жизни?»; «что есть благо?»; «что такое прекрасное и безобразное?»; «кто является истинно счастливым: богатый, власть предержащий, а, может быть, умный и образованный, не отягощенный грузом накопления богатства и жаждой власти?»; «в чем причина нынешнего духовного кризиса: идет рост преступности, падение нравственных, этических, правовых норм и ценностей?», «почему падает значение труда как ценности и возрастает авторитет богатства, власти, денег, полученных неправедным путем?»; «много говорят о кризисе самого человека, но нет ответа, чем он порожден: антропологией, психологией, или все же рыночной экономикой, буржуазной властью, масскультурой капитализма» и т. д. и т. п.

Здесь приведена малая толика из огромного числа подобных «проклятых» вопросов, которые возникают и множатся в современном украинском и российском обществе, причем не только в старшем, но и в молодом поколении. Не будем наивными: свои ответы дают президенты и премьеры, министры и советники властных структур, либеральные философы, политологи, прикормленные деятели из медиаиндустрии, шоумены, эстрадники и клоуны, а вместе с ними, рядом с ними – отцы церкви, мистификаторы, астрологи. Люди, сидящие у телевизоров, глотают эти «ответы» и, говоря словами Мориса Метерлинка, становятся «слепыми», добавим от себя – и глухими. Но эта «слепота» и «глухота» не отдельного человека, а значительной массы людей, может быть – народов.

Кто же может дать им настоящий ответ на жгучие вопросы современного бытия человека и человечества? Теоретическое сознание, не впавшее в квазиантропологизм и идеалистический социологизм, отвечает: такие ответы дает марксизм. Выдающийся российский историк и философ Ю. И. Семенов подчеркивает значимость марксистской теории исторического развития. «Хотя эта концепция исторического развития была создана Карлом Генрихом Марксом (1818–1883) и Фридрихом Энгельсом (1820–1895) еще в середине XIX в., она, бесспорно, является учением и современным». Согласно марксистскому «материалистическому пониманию истории, фундаментом, базисом любого конкретного общества, т. е. социально-исторического организма, является определенная система социально-экономических (производственных) отношений. Существует несколько типов социально-экономических отношений и, соответственно, несколько качественно отличных друг от друга их систем или общественно-экономических укладов (рабовладельческий, феодальный и т. п.). Каждая такая система социально-экономических отношений является общественной формой, в которой происходит процесс производства. <…> Типы социо-исторических организмов, выделенные по такому признаку, получили название общественно-экономической формации»[14].

В. И. Ленин определял общественно-экономическую формацию как совокупность или систему определенных производственных отношений. Вместе с тем он никогда не сводил ее полностью только к системе производственных отношений. Для него общественно-экономическая формация всегда была типом общества, взятого в единстве всех его сторон и проявлений. Ленин характеризовал систему производственных отношений как «скелет» общественно-экономической формации, который всегда обличен и «плотью и кровью» других общественных отношений. «Капитал» Маркса, говорил Ленин, «имел такой гигантский успех, что эта книга “немецкого экономиста” показала читателю всю капиталистическую общественную формацию как живую – с ее бытовыми сторонами, с фактическим социальным проявлением присущего производственным отношениям антагонизма классов, с буржуазной политической надстройкой, охраняющей господство класса капиталистов, с буржуазными идеями свободы, равенства и т. п., с буржуазными семейными отношениями»[15].

«Общественная формация как живая» – из этого понятия становится ясно, что марксизм-ленинизм как никакая другая теоретическая система способен и сегодня давать ответы на животрепещущие проблемы, волнующие человека; не иллюзорность, субъективизм, схоластика, а научная точность, строгость, реализм в обращении с жизнью делают это учение единственным инструментом в понимании и оценке всех и всяческих проявлений жизненного процесса, важнейшей составной частью которого, безусловно, являются ценностные отношения людей в процессе их жизнедеятельности.

В теории ценностей буржуазные философы давно обнаруживают методологическую беспомощность. Давая научное определение ценности и определяя сам предмет теории ценностей, они теряют прочность научного фундамента, каким, собственно, и выступает методология. Одна группа буржуазных теоретиков определяет ценность как продукт деятельности отдельного индивида, целиком зависящей от его воли, как продукт, служащий удовлетворению личных потребностей индивида. Единственным критерием ценности они считают желания субъекта, его субъективные интересы, объявляют ценность выражением индивидуального сознания. Такая трактовка природы ценностей присуща прагматизму, неореализму, «критическому» реализму, экзистенциализму, неопозитивизму. Еще одна группа буржуазных философов, наоборот, используя платоновское учение о царствах идей, учение средневекового схоласта Фомы Аквинского о двух видах истины, рассматривает ценность как элемент надмирового начала, продукт «высшего разума». Ценность в этом случае выступает в качестве определенной духовной основы объективной действительности, условия ее бытия. Человек познает эти ценности в процессе «откровения», в моменты общения с богом: такова позиция неотомизма, персонализма, протестантизма, современного православия в России[16].

Марксизм, опираясь на прочный методологический фундамент, вполне правомерно и доказательно опровергает идеалистические и фидеистические представления о внеисторической, надсоциальной, божественной природе ценностей, подчеркивая и обосновывая общественно-практическую сущность, историчность и познаваемость ценностей. Ценностные системы формируются и трансформируются в историческом развитии общества. Воззрение на историю общества как реализацию системы «вечных ценностей» или как последовательную смену одного типа ценностей другим (например, трансцендентно ориентированных – светскими, а безусловных – условными) равно неприемлемы для материалистического понимания истории.

Марксистский конкретно-исторический анализ генезиса и развития ценностных систем показывает, что каждая исторически и социально выраженная общественная форма характеризуется специфическим набором и иерархией ценностей, система которых выступает в качестве наиболее высокого уровня социальной регуляции. В ней фиксируются те критерии социально признанного (данным обществом, классами и социальными группами), на основе которых развиваются более конкретные и специализированные системы нормативного контроля, соответствующие общественные институты и сами целенаправленные действия людей – как индивидуальные, так и коллективные. Усвоение этих критериев на уровне структуры личности составляет необходимую основу формирования личности и поддержания нормативного порядка в обществе. Интеграция, внутренняя противоречивость и динамизм общественных систем находят свое выражение в структуре ценностных систем и способах их воздействия на различные общественные группы. Важный элемент ценностных отношений в обществе – системы ценностных ориентаций личности, консолидации социальных групп и классов.

Когда, на каком этапе исторического развития общества начинается процесс становления ценностных отношений? Следует согласиться с теми учеными, которые сделали вывод о том, что становление ценностного отношения, ценностной ориентации человека начинает происходить уже в первобытном обществе[17]. С точки зрения науки, первобытная эпоха – весьма значительный период, когда закладывались почти все основные феномены культуры: орудия и средства труда; охота и рыболовство; жилище и одежда; земледелие и животноводство; транспорт; металлургия и металлообработка; язык и мышление; словотворчество; ранние формы религиозных верований и мифологии; зачатки научных знаний, изобразительного искусства, музыки, театра. Исторический процесс культурогенеза[18] был одновременно и началом процесса аксиогенеза[19]. В ходе исторической эволюции возникало праценностное сознание: человек испытывал потребность оценивать и осмысливать окружающий его мир и себя в этом мире – ведь инстинктивный регулятор поведения, унаследованный от животного состояния, отмирал и должен был быть заменен новым, вырабатываемым культурой.

Переход от первобытного (доклассового) общества к классовому – рабовладельческому был гигантским шагом вперед в истории человечества. Этот переход ознаменовался бурным ростом всех сфер общественной жизни: а) материального производства; б) области социально-политической деятельности; в) сферы духовной, социокультурной деятельности. Этот исторический процесс сопровождался становлением и нового ценностного сознания, адекватного реальностям возникшего мироустройства, качественно иным социально-классовым отношениям. Так возникают автономизированные ценности групповых субъектов – правовые, политические, религиозные; ценности индивидуального субъекта – эстетические, нравственные; ценности синтетические – художественные[20].

Каждая новая ступень в развитии общества сопровождается поиском и утверждением адекватной ему системы ценностей. Иначе говоря, каково общественное устройство – таковы и его ценности, имеющие объективную основу в материальном мире. Говоря словами К. Маркса, основой ценности выступает общественное бытие предметов и явлений объективного мира. Решающим фактором духовной жизни при переходе от античного (рабовладельческого) общества к феодальному (средневековому) явилось коренное переосмысление всех общественных ценностей: от преобладания интереса к земному и материальному общество обращается к системе морали и религии. Высшей реальностью стали считать потусторонний мир, в земном же существовании – видеть лишь подготовительную ступень к царству небесному. Такая система духовной ориентации с наибольшей ясностью проявилась в христианстве и повлияла на все стороны практической деятельности людей: материальное производство не рассматривалось как самоцель и не находило оправдания в богатстве; производственный идеал – самообеспечение, создание условий для «достойного» с сословной точки зрения существования человека, и в этих пределах трудовая активность оправдывалась и даже возводилась в этическую ценность. Богатства в условиях феодального общества ценились прежде всего благодаря своей знаковой функции: их следовало тратить, дарить приближенным и вассалам, жертвовать на постройку церквей и т. д. Богатство становилось знаком щедрости, широты натуры, гостеприимства феодала, престиж и влияние которого повышались. Так поддерживалась рыцарская честь – главная ценность в моральном кодексе господствующего класса.

В недрах феодализма постепенно созревают и развиваются элементы буржуазного общества: впереди этого процесса шли города. В рамках свободных городов развивались новые средства и производства, требовавшие непосредственного производителя, избавленного от личной зависимости и сословного неравенства. В городах менялся стиль и ритм общественной жизни, росли свободомыслие и идеологическое сопротивление феодалам и засилью церкви. Возрастание значения денег и торговли, предпринимательской деятельности подрывало систему феодализма, выдвигало на первый план вещные, коммерческие отношения. Городское общество постепенно переориентировалось на новые ценности: знатности происхождения и «героической лени» феодалов противопоставлялись индивидуальные способности и предприимчивость, консервативной традиции – новаторское поведение, земледелию – опоре политической власти – деньги, движимое богатство, условному держанию – безусловная частная собственность, вере в религиозные авторитеты и букву Священного Писания – исследовательская пытливость, рациональное поведение, ортодоксальной церкви – боевая ересь, свободомыслие. Этот процесс в истории Европы занимает эпоху «первоначального накопления капитала», которая завершается буржуазными революциями, более или менее радикально покончившими с феодализмом.

Капитализм, последняя в истории человечества антагонистическая общественно-экономическая формация, основанная на частной собственности, эксплуатации трудящихся и ограблении колоний, сыграл революционизирующую роль в развитии мирового социального прогресса. Буржуазия, господствующий класс капиталистического общества, утверждала специфически капиталистические ценности – индивидуализм, предприимчивость, идеи равных возможностей и личного успеха, конкуренции – они стали моральными и идейными принципами на многие столетия. На основе процессов концентрации и централизации капитала и производства свободная конкуренция к началу ХХ столетия сменяется монополией. По мере перерастания капитализма в империализм господствующей становится качественно новая форма капитала – финансовый капитал и персонифицирующая его финансовая олигархия. В эпоху империализма буржуазия «из поднимающегося передового класса стала опускающимся, упадочным, внутренне мертвым, реакционным»[21]. Буржуазные ценности вместе с самим обществом переживают глубокий кризис. Капитализм создает материальные и иные предпосылки социализма – перехода человечества на иную, более высокую ступень социального прогресса. За капитализмом начнется эпоха всемирного социализма – новой социально-экономической, политической, социокультурной и ценностно-смысловой системы.

Конкретно-исторический анализ позволяет достоверно установить важный научный факт: проблема ценностей возникает, становится особенно актуальной в переломные периоды общественного развития, в эпохи обесценивания культурной традиции, дискредитации («износа») идеологических и других устоев того или иного общества. Так, в эпоху Античности кризис афинской демократии заставил Сократа впервые поставить вопрос: «Что есть благо?». Сразу заметим, что это – основной вопрос всей ценностной теории. В античной и средневековой философии ценностные (этико-эстетические и религиозные) характеристики включались в само понятие реальности, истинного бытия. В Средневековье проблема ценностей присутствовала в учениях отцов церкви, озабоченных укреплением католицизма, стремившегося «не только к самостоятельности, а к поглощению государства, общества и культуры» (Л. П. Карсавин, русский историк-медиевист). Особое место поиск ценностей занял в трудах мыслителей других переломных эпох: Ренессанса (Возрождения), Реформации, Просвещения.

Так с течением времени, в ответ на потребности общественного развития возникали взгляды, формировались ценностные теории, складывалась наука, которая позже получит название аксиологии. Сам термин «аксиология» приписывают французскому философу П. Лапи, который ввел его в 1902 году, и немецкому философу Э. Гартману. В современном понимании аксиология (греч. axia – ценность, logos – слово, учение) – это философское учение о ценностях, их происхождении, сущности, функциях, типах и видах. Являясь одной из фундаментальных проблем для всего гуманитарного и социально-научного познания и преобразования мира, анализ ценностей входит в качестве аксиологического компонента не только в философию, но и во многие другие науки: историю, социологию, психологию, этику, культурологию, а теперь и в политологию, юриспруденцию.

Исходным ключевым понятием для аксиологии является термин «ценность», а также различные производные от него: ценностное сознание; ценностные ориентации; ценностно-нормативные компоненты; ценности культуры и т. д. Исследователи единодушны в том, что понятие «ценность» проделало путь из экономической сферы через экономическую науку XVIII в. в философию XIX в., а уже оттуда в ХХ в. пришло в социальные науки, культурологические исследования, язык публичного общения, а теперь, в наши дни, и в политику. Единого, общепринятого определения понятия «ценность», как ни парадоксально это звучит, нет. С одной стороны, все довольно просто: ценности – это то, что люди ценят. Но эти оценки всегда субъективны, а потому могут быть самыми различными. Не зря в народе издавна говорят: «На вкус и на цвет товарища нет»; а значит, в этом смысле нет и какого-то единого критерия для определения – что есть ценность… К тому же сам мир ценностей весьма сложен и трудноописуем. Ценности разнообразны и неоднородны. Все многообразие предметов человеческой деятельности, общественных отношений и включенных в их круг природных явлений может выступать в качестве «предметных ценностей» как объектов ценностного отношения, то есть оцениваться в плане добра и зла, истины или неистины, красоты или безобразия, допустимого или запретного, справедливого или несправедливого и т. д. Способы и критерии, на основании которых производятся сами акты оценивания соответствующих явлений, закрепляются в общественном сознании и культуре как «субъективные ценности» (установки и оценки, императивы и запреты, цели и проекты, выраженные в форме нормативных представлений), выступая ориентирами деятельности человека. «Предметные» и «субъектные» ценности являются, таким образом, как бы двумя полюсами ценностного отношения человека к миру.

Существуют различные варианты классификации ценностей: 1) смысложизненные (представления о добре и зле, счастье, цели и смысле жизни); 2) витальные (жизнь, здоровье, безопасность, семья и т. п.); 3) социальные (труд и трудолюбие, общественный статус и признание, равенство, справедливость, патриотизм и др.); 4) политические (гражданские свободы, законность, национальный суверенитет, мир, дружба между народами и т. д.); 5) моральные (добро, честь, порядочность, любовь, уважение к старшим, воспитанность, образованность и т. д.); 6) утилитаристские (комфорт, богатство, личный успех, предприимчивость, конкурентоспособность и т. д.); 7) религиозные (Бог, Священное Писание, Вера, Любовь, Надежда и др.); 8) эстетические (прекрасное, возвышенное, гармония, художественное творчество и т. д.); 9) экологические (природа, море, горы, животный мир и т. д.). Существуют и другие виды классификаций ценностей[22].

В любой ценностной системе всегда присутствуют общечеловеческие и классовые ценности. Общечеловеческие – это ценности, имеющие значение для всего человечества. Они в той или иной форме разделяются всеми социальными общностями, классами, социальными группами, народами, хотя не у всех выражены в одинаковой форме. Специфичность их выражения и проявления зависят от особенностей социально-экономического, культурно-исторического развития той или иной страны, типа формации (цивилизации), ее религиозных традиций и др. С содержательной стороны общечеловеческие ценности – это предельные, исторически и социально нелокализуемые ценности. Они носят длительный, а многие – постоянный, непреходящий характер. Именно поэтому они выступают в качестве регуляторов поведения и жизненных ориентаций для всех людей: в труде, в быту, в политике, науке, в семейных, личных, внутригрупповых, межклассовых и межгосударственных (международных) отношениях. Выражая опыт всего человечества, эти ценности сформулированы в различных духовно-нравственных системах в виде определенных общечеловеческих заповедей. Такими общечеловеческими ценностями являются личность человека, его жизнь, свобода, достоинство, благосостояние, счастье и др.

Классовые ценности – это коренные ценности того или иного класса, то есть, большой группы людей, различающихся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а также по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Различают классы антагонистические и неантагонистические. Первые – это классы всех формаций, основанных на эксплуатации человека человеком: рабы – рабовладельцы, крестьяне – феодалы, пролетарии – буржуазия. Их коренные интересы не только различны, но и несовместимы. Следовательно, различны и ценности этих классов. Каждый читающий эти строки при желании может сам выявить несовместимость ценностей эксплуатируемых и эксплуататоров.

Наконец, ученые различают финальные, инструментальные и производные ценности[23]. Финальные ценности – это высшие ценности и идеалы, важнее и значимее которых нет ничего. Они являются конечными целями человеческих устремлений, главными жизненными ориентирами. Направленность на такие ценности определяет ведущие интересы личности и смысл всей ее жизни. Например, свобода, честь, достоинство, справедливость, правда необходимы людям не ради решения каких-то других задач, а ради самих себя, ради самоценности личности человека. Идейная убежденность, сопрягающаяся с нравственной чистотой и кристальной честностью, для многих революционеров, коммунистов как в прошлом, так и в настоящем времени выступают финальными (высшими!) ценностями. Именно они, говоря словами К. Маркса, «овладевают нашей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым разум приковывает нашу совесть, – это узы, из которых нельзя вырваться, не разорвав своего сердца, это демоны, которых человек может победить, лишь подчинившись им»[24].

Инструментальные ценности (комфортные условия труда, материальные блага и др.) представляют собой средства и условия, необходимые в конечном счете для достижения и сохранения финальных ценностей. Производные ценности (орден, медаль, грамота, подарок и др.) – это следствия или выражения других ценностей, имеющих значимость лишь как признаки и символы последних.

Все вышесказанное свидетельствует: мир ценностей огромен, разнообразен и сложноописуем. Не менее сложно и противоречиво человеческое отношение к этому миру, ибо сам человек – это высшая ценность, субъективно отражаемая в его сознании и поведении. Для простоты применения в современной научной литературе понятие «ценность» чаще всего употребляется в двух смыслах: 1) оно понимается как значение некоторого предмета или явления для человека, то есть как свойство или качество этого предмета или явления; 2) ценностью считается само явление (идеальное или материальное), имеющее значение для человека[25]. Ценностно-смысловые ориентации, формирующиеся на основе ценностей, это сложная, многообразная и меняющаяся система идейно-мировоззренческих, социально-экономических, духовно-нравственных детерминант целеполагания, поведения и деятельности людей. В качестве таких детерминант выступают различные представления, интересы, потребности, знания, мотивы, психологические побуждения, установки, переживания, в конечном счете – цели людей.

Историю становления самих ценностей, формирования ценностных отношений следует отличать от истории разработки ценностной теории, то есть аксиологии. Люди издавна жили в мире ценностей, ценностных взаимоотношений и действий, но далеко не сразу стали осознавать (оценивать) это, тем более выражать такое осознание в понятийной форме. Подобно тому как они всегда жили в истории, но историками они смогли стать намного позже; человеческая культура своими корнями уходит в первобытную древность, но осознание этого факта к людям пришло уже в эпоху цивилизации. Формирование ценностного сознания в этом смысле не является исключением. Выработка научного определения «ценность», раскрывающего общеисторический и общецивилизационный смысл и сущность данного феномена, его роль, место и значение для человека и общества, растянулась на столетия и потребовала усилий многих выдающихся умов. Такие мыслители как Аристотель, Платон, а позже Спиноза, Локк, Руссо, Вольтер, Лессинг, Ламетри, Гольбах, Гельвеций и другие пытались в разные эпохи – от Античности и до Нового времени – с различных позиций осмыслить ценности человеческого бытия, формировали теорию ценностей. При этом изначально в аксиологии шла борьба двух направлений мысли – идеалистической и материалистической, которая, впрочем, продолжается и в наши дни. За этим кроются и гносеологические, и социальные корни теории ценностей, которые в концентрированной форме аккумулируются в интересах людей.

Становление аксиологической теории и разработка понятия «ценность» связаны прежде всего с именами многих западноевропейских исследователей разных эпох и стран. Важную роль в этом процессе сыграл немецкий философ, врач, естествоиспытатель Рудольф Герман Лотце (1817–1881), который ввел в научный оборот понятие «ценность». В его работах теория ценностей рассматривалась в духе неокантианства, феноменологии и философии жизни. Для философии жизни и особенно для общественной дискуссии еще большее значение, по мнению Ханса Йоаса, имело необычное употребление понятия «ценность» в работах Фридриха Ницше. Однако, замечает современный немецкий ученый, исходной точкой и своеобразным ориентиром для всех этих направлений развития служила философия Иммануила Канта. Исследование сущности, онтологического статуса, мировоззренческих и социальных функций ценностей, их типологии содержится в работах многих западных ученых, в том числе Э. Дюркгейма, Э. Спенсера, В. Виндельбанда, Г. Риккерта, Д. Дильтея, М. Шелера, Н. Гартмана, У. Джеймса, Г. Зиммеля, Д. Дьюи, М. Вебера, Т. Парсонса, Ф. Адлера, Ч. Тейлора и др.

За длительную историю произошло формирование нескольких типов ценностных теорий, со своей методикой, научным аппаратом, отличительными подходами к объекту исследования. Среди наиболее известных – натуралистический психологизм; трансцендентализм; персоналистический онтологизм; культурно-исторический релятивизм; социологизм. По возможности кратко рассмотрим каждый тип:

а) в натуралистическом психологизме (А. Мейнонг, Р. Б. Перри, Дж. Дьюи, К. И. Льюис) общим является взгляд о том, что источник ценностей заключается в биопсихологически интерпретированных потребностях человека, а сами ценности могут быть эмпирически фиксированы как специфические факты наблюдаемой реальности. В данной концепции значительную роль играет понятие стандартизации ценностей на основе весьма неопределенно понимаемой «полезности», или «инструментальности». С другой стороны, интерпретация ценности как эмпирически констатируемого феномена означает, в сущности, сведение ценности к факту, то есть происходит смешение ценности с предметной действительностью;

б) для аксиологического трансцендентализма[26] (В. Виндельбанд, Г. Риккерт и др.) ценность – это идеальное бытие, бытие нормы, соотносящееся не с эмпирическим, а с «чистым», трансцендентальным, или нормативным, сознанием. Будучи идеальными предметами, ценности, по этой концепции, не зависят от человеческих потребностей и желаний. Однако, с другой стороны, идеальное бытие должно опираться на реальность. Это явное противоречие в обосновании онтологической природы «нормативного» сознания приводит в данной ценностной теории либо к позиции, исходящей из субъективного эмпирического сознания, идеализирующей абстракцией от которого и выступает чистая нормативность, либо к признанию чистого спиритуализма, постулирующего сверхчеловеческий «логос»[27]. Г. Риккерт, будучи одним из родоначальников аксиологии, разделял все ценности на шесть классов: логические (в научных достижениях); эстетические (в произведениях искусства); мистические (в культах); религиозные, нравственные, личностные;

в) персоналистический онтологизм (М. Шелер, Н. Гартман, Ф. Брентано и др.) – сложное, противоречивое течение в аксиологии. Так, немецкий философ Ф. Брентано, различая акты представления, суждения и «любви и ненависти», источником ценностей считает представления, как более фундаментальные феномены, чем акты выбора (суждения). В основе объективности ценности лежит объективность всеохватывающего чувства «любви-ненависти» (предпочтений и отвержений). Для другого немецкого философа-идеалиста Н. Гартмана (основоположника так называемой критической онтологии[28] основным вопросом была проблема соотношения ценностей и свободы воли, рассматриваемая как отношения двух родов сил («детерминаций»): идеальной (ценностей, являющихся ориентиром для воли) и реальной (воли, осуществляющей ценности). Гартман попытался обосновать ценности вне религиозной аргументации и не прибегая к авторитету бога. Наиболее авторитетным представителем онтологической аксиологии был еще немецкий философ-идеалист – Макс Шелер (1874–1928). Его называют одним из основоположников аксиологии, социологии познания и философской антропологии как самостоятельных дисциплин. Он выстраивал ценности в иерархию: на низшей ступени находились ценности чувственные («приятное»), над ними – жизненные, или витальные («благородное»), еще выше – духовные, в том числе эстетические («прекрасное»), морально-правовые («справедливое»), гносеологические («истинное»), а на верхней ступени иерархии – религиозные («святое»). М. Шелер остро ощущал кризис западноевропейского общества и его культуры. Отвергая социализм, он в своей этической системе возлагал надежды на «третий путь» – пробуждение чувств нравственной ценности в сознании индивида, пытался построить иерархию объективных ценностей. Полагал, что любовь – это акт восхождения, сопровождающийся мгновенным прозрением высшей ценности объекта. Специфика любви, по Шелеру, состоит в том, что она может быть направлена лишь на личность как носителя ценности, но не на ценность как таковую. Реальность ценностного мира, считал он, гарантирована «вневременной аксиологической серией в боге», несовершенным отражением которой служит структура человеческой личности. В работах М. Шелера явственно виден дуализм мира ценностей как идеальных заданий и наличного реального бытия:

г) для культурно-исторического релятивизма[29] (В. Дильтей, О. Шпенглер, А. Тойнби и др.) характерна идея аксиологического плюрализма, то есть множественности равноправных ценностных систем, опознаваемых с помощью исторического метода. По существу, это означало критику самой программы ценностной теории как абстрагирования от культурно-исторического контекста и произвольного увековечивания какой-либо одной «подлинной» системы ценностей. При этом для многих представителей этого направления аксиологической теории был характерен интуитивистский подход к истолкованию ценностного смысла культур. Немецкий философ-идеалист О. Шпенглер (1880–1936) в широко известной книге «Закат Европы» писал, что единой общечеловеческой культуры нет и быть не может. Он отказался от идей всемирного единства истории и прогресса как общей направленности исторического развития, отрицал какой бы то ни было высший смысл истории, а также опровергал гипотезу об эпохальном ее членении («наподобие какого-то ленточного червя, неутомимо наращивающего эпоху за эпохой»). Культуры, по мнению Шпенглера, возникают «с возвышенной бесцельностью, подобно цветам в поле», и столь же бесцельно уходят со сцены, не оставляя после себя ничего. Он писал, что Европа и ее культура клонятся «к закату», рационалистическая цивилизация означает деградацию высших духовных ценностей культуры. К социализму относился враждебно: «социализм, – по его убеждению, – вопреки внешним иллюзиям – отнюдь не есть система милосердия, гуманизма, мира и заботы, а есть система воли к власти… “благоденствие” в экспансивном смысле… Все остальное – самообман». Нетрудно заметить, что современные критики социализма с удовольствием используют релятивистскую логику О. Шпенглера, но в отличие от него увековечивают западную (капиталистическую) цивилизацию;

д) социологическая концепция в ценностной теории (М. Вебер, П. Сорокин, Т. Парсонс и др.) – одна из самых молодых и влиятельных в первой половине ХХ столетия. М. Вебер первым ввел проблематику аксиологии в социологию. В своей «понимающей социологии» неокантианское представление о ценности как норме, способом бытия которой является значимость для субъекта, применил к интерпретации социального действия и социального знания. Другая линия внедрения аксиологических идей в социологию прослеживается в работах польского социолога Ф. В. Знанецкого и русско-американского социолога и культуролога П. А. Сорокина. Природа социальной системы, по Знанецкому, определяется характером социальных действий индивидов, в основе которых находятся ценности и установки. Сорокин рассматривал историческую действительность как иерархию в разной мере интегрированных культурных и социальных систем. В основе его идеалистической концепции – идея о приоритете сверхорганической системы ценностей, значений, «чистых культурных систем», носителями которых являются индивиды и институты. Исторический процесс, по Сорокину, есть циклическая флуктуация типов культур, каждый из которых – специфическая целостность и имеет в основе несколько главных философских посылок (представление о природе реальности, методах ее познания). Т. Парсонс – американский социолог-теоретик, один из главных представителей структурно-функционального направления в буржуазной социологии, отстаивал необходимость построения общей аналитической логико-дедуктивной теории человеческого действия как основы решения частных эмпирических задач. Человеческое действие, считал Парсонс, – это самоорганизующаяся система, специфика которой заключается, во-первых, в символичности, то есть в наличии таких символических механизмов регуляции, как язык, ценности и т. д.; во-вторых, в нормативности, то есть в зависимости индивидуального действия от общепринятых ценностей и норм; в-третьих, в волюнтаристичности, то есть в известной иррациональности и независимости от познаваемых условий среды и в то же время зависимости от субъективных «определений ситуации».

Введенная Парсонсом система критикуется как «справа», так и «слева». Буржуазные социологи критикуют ее за интеллектуальную усложненность, социологи-марксисты – за формализм, внеисторичность, идеалистическую направленность, недооценку социальных противоречий и конфликтов, апологетические установки в отношении буржуазного общества, а также за необоснованные притязания на роль всеобъемлющей социологической и антропологической теории.

Как видно из довольно краткого обзора различных ценностных концепций, рожденных на Западе в разное время, единой, общепринятой аксиологической теории там не появилось, существует множество версий, порой разнонаправленных и противоречащих друг другу. Как замечает немецкий социолог Ханс Йоас в своей книге «Возникновение ценностей», западные аксиологические теории носят «конкурирующий характер»…[30] Однако при всей своей конкурентности они не выходят за рамки буржуазной системы ценностей, наоборот, проявляя некоторую критичность, защищают буржуазный мир, ищут для излечения его болезней новое «аксиологическое лекарство»… Так было в XIX веке, так продолжается и в веке ХХ. Так, уже в начале XIX в. в буржуазной теории ценностей произошел крутой поворот от непоследовательного материалистического представления о ценности к откровенному идеализму и метафизике[31]. Философия Лотце, представляющая ценности спекулятивными, надисторическими конструкциями, стала показательным пунктом на этом пути. Развивая идеалистические положения Гегеля и Канта, Лотце утверждал диаметральную противоположность между бытием и ценностью. «Бытие не имеет ценности, ценность не имеет бытия»[32], – писал он. Этот категорический императив – прямой путь к апологетике бытия капитализма.

Советский философ доктор философских наук И. И. Антонович в своих работах раскрыл апологетический характер буржуазной аксиологии. Наиболее ярко он проявился в философии иррационализма и волюнтаризма немецкого теоретика Фридриха Ницше (1844–1900). Пытаясь утвердить, в противовес реально существующим общественным отношениям, «естественный», ничем не сдерживаемый поток «жизни», Ницше предпринимает ультрарадикальную критику всех «ценностей», в том числе христианства («Антихристианин», 1888), и утверждает свою систему «ценностей». «Разум даже в самом мудром человеке составляет исключение: хаос, необходимость, вихрь – вот правило»…²⁰ Прежним культурным ценностям, которые Ницше назвал «смердящей ложью», он противопоставил «активный нигилизм», идеи «сверхчеловека», «волю к власти», мораль, гласящую: «падающего толкни»… Человеку, не читавшему философских сочинений Ницше, весьма трудно понять смысл его культурно-ценностного «нигилизма». В этом весьма существенно помогают многочисленные афоризмы, разбросанные там и сям по страницам его книг. Вот некоторые из них:

• «сверхчеловек – смысл земли»;

• «мораль – самая опасная из всех опасностей»;

• «наша старая мораль – просто комедия»;

• «делайте что хотите, но умейте хотеть»;

• «мудрость – женщина, она любит только воина»;

• «не умеющие повелевать должны повиноваться»;

• «восстание – это доблесть рабов. Вашей доблестью путь будет послушание»;

• «счастье мужчины – “Я хочу”. Счастье женщины – “Он хочет”»;

• «все создающие жестоки и беспощадны»;

• «любите мир как средство к новым войнам»;

• «если идешь к женщине – не забудь захватить плетку»;

• «война и мужество совершали больше великих дел, чем любовь к ближнему»;

• «только там, где есть жизнь, есть и воля, стремление не к жизни, а к власти»[33];

• «людям не достает кулаков, пальцы не умеют складываться в кулак»;

• «что падает, то надо еще и подтолкнуть»;

• «более высокая культура сможет возникнуть лишь там, где существуют две различные общественные касты: каста работающих и каста праздных, способных к истинному досугу; или, выражаясь сильнее: каста принудительного труда и каста свободного труда»[34];

• «такое высокоразвитое и потому неизбежно вялое человечество, как современное европейское человечество, нуждается не только вообще в войне, но даже в величайшей и ужаснейшей войне – т. е. во временном возврате к варварству, – чтобы не потерять из-за средств к культуре самой своей культуры и жизни»[35].

В соответствии с трактовкой Ницше «философии жизни» главным проявлением воли к жизни является «воля к власти», и все, что мешает ее свободному развитию, ведет к деградации, но прежде всего – христианская мораль сострадания, искупления, любви к ближнему. А потому ницшеанство нигилистически относилось к существующей морали, оно стремилось взорвать ее в интересах некоего «будущего» – «тысячелетнего царства Заратустры», которое мыслилось как строго иерархическое общество с четким делением на новую аристократию и рабов. А это и есть апология капитализма, только на смену нынешнему должен придти «новый», «вечный» буржуазный уклад, с «новой» аристократией и неизменным классом рабов…

В книге «По ту сторону добра и зла» Ницше утверждает, что «независимость – это удел очень немногих, это преимущественное право сильных…». Он убежден, что «в наш слишком народный, или лучше сказать, простонародный век “воспитание” и “образование” по самой сущности своей должны быть искусством обманывать – обманывать относительно ее происхождения чернь, унаследовавшую от предков свои телесные и душевные свойства». В этой связи стало возможным рассматривать культуру со знаком «минус», как опыт ложный, подавляющий и закрепляющий человека. Да и «преодоление морали, в известном смысле даже самопреодоление морали – пусть это будет названием той долгой тайной работы, которая представлена самой тонкой, самой честной и вместе с тем злобной современной совести как живому пробному камню души»[36].

Философия Ницше оказала серьезное влияние на многие направления буржуазной мысли ХХ в.: философию жизни, прагматизм, экзистенциализм, символизм. С одной стороны, ницшеанство явилось, по существу, разоблачением буржуазного общества, его культуры и системы ценностей, а с другой – эта крайне реакционная философия служила в эпоху империализма самым агрессивным силам, рвущимся к мировому господству. Волюнтаристские, аморальные установки о ценностях, предложенных Ницше, стали основой идеологии фашизма и оправданием неслыханных зверств национал-социалистов в период Второй мировой войны. И в наши дни Ницше со своей аксиологией продолжает оставаться «духовным отцом» многих профашистских аксиологических концепций в капиталистических странах. Его античеловеческий призыв «падающего толкни», «сверхчеловек – смысл земли» сегодня пронизывает идеологию, политику, мораль, всю систему ценностных представлений Соединенных Штатов Америки, исповедующих социал-дарвинистские и фашистские взгляды. Человечеству в XXI веке предстоит тяжелая, самоотверженная борьба против новой угрозы носителей «общечеловеческих ценностей», стремящихся к мировому господству, восстановлению эксплуататорских порядков на все страны и народа планеты.

Глава вторая. Российская аксиологическая мысль в контексте социально-классовых отношений

Весьма неоднозначны и спорны точки зрения на развитие российской аксиологической мысли. С одной стороны, уже утвердилось представление о том, что русская философия не знала теории ценностей. С другой стороны, существует немало утверждений о том, что в силу своего исторического, социокультурного и национального своеобразия русская общественная мысль была насквозь аксиологичной. И в первом, и во втором случае есть свои аргументы и контраргументы. Так, М. С. Каган – авторитетный исследователь в области теории ценностей – считает, что «русская философия осознала себя в качестве самостоятельной и не зависимой от теологии области знания» только с начала XVIII века. «До того времени русская мысль… находилась под сильным влиянием богословия (опиравшегося на византийскую традицию), которое… не знает теории ценности, поскольку признает только одну подлинную ценность». М. С. Каган делает вывод о том, что даже «непримиримые идеологические противники оказывались едиными в том, что свои ценности провозглашали истинами, и не нуждались поэтому в какой-то особой “теории ценности” – ее не было ни у В. Соловьева, Н. Бердяева, С. Франка, ни у Г. Плеханова и В. Ленина»[37]. Это утверждение оспаривают некоторые российские ученые настоящего времени. П. И. Смирнов из Петербурга считает, что в работах С. Франка, Н. Бердяева, Н. Лосского, П. Сорокина (русско-американского социолога и культуролога) уже исследовалась сущность ценностей[38].

Не будем впадать в «квасной патриотизм»: российская аксиология в сравнении с западноевропейской явление действительно более позднее. И в этом факте нет ни грана уничижительного состояния ценностной теории в российском научном сообществе. Во-первых, у каждого народа есть свои национальные особенности развития культуры, науки, интеллектуальной мысли. У одних народов происходит развитие философии в «наукообразном выражении», у других – в литературе, искусстве, нравоучениях, фольклоре. Выдающийся русский советский философ А. Ф. Лосев сформулировал следующие отличительные особенности русской философии:

1) русской философии, в отличие от европейской, и более всего немецкой, чуждо стремление к абстрактной, чисто интеллектуальной систематизации взглядов. Познание сущего, его скрытых глубин может быть постигнуто не посредством сведения к логическим понятиям и определениям, а только в символе, в образе посредством силы и воображения и внутренней жизненной подвижности (Lebens Dynamik);

2) русская философия неразрывно связана с действительной жизнью, поэтому она часто является в виде публицистики. …Среди русских очень мало философов par exellence (по преимуществу): они есть, они гениальны, но зачастую их приходится искать среди фельетонистов, литературных критиков и теоретиков отдельных партий;

3) в связи с этой «живостью» русской философской мысли находится факт, что художественная литература является кладезем самобытной русской философии. В сочинениях Жуковского, Фета, Льва Толстого, Достоевского, Максима Горького, говорит А. Ф. Лосев, часто разрабатываются основные философские проблемы, само собой в их специфически русской, исключительно практической, ориентированной на жизнь форме. И эти проблемы разрешаются здесь таким образом, что непредубежденный и сведущий судья назовет эти решения не просто «литературными» или «художественными», но философскими и гениальными[39].

Во-вторых, если посмотреть на отечественную философию и ее аксиологическую составляющую шире, масштабнее, то нельзя не признать следующее: русская общественная мысль в течение столетий была наполнена глубоким ценностным отношением ко всем проявлениям жизни: природе, человеку, обществу, государству и т. д. По свидетельству В. В. Зеньковского, русская философская мысль «сплошь историософична». Она постоянно обращена к вопросам о начале и о конце истории, ее сокровенном смысле и путях его постижения, о ее всеобщих основах и уникальности исторического пути отдельных народов и цивилизаций, о соотношении «данности» и «заданности» исторического процесса, прогресса и возврата к «началам» исторического бытия, конечности исторических времен и эсхатологической вечности. Через осмысление исторической миссии России, ее отношения к Западу и его ценностям, их места и роли в развитии мировой цивилизации российские мыслители приходили к ценностно-смысловому универсализму в интерпретации мирового исторического процесса и судеб всего человечества.

Особенностью русской философско-исторической (она же в своем содержательном смысле была и аксиологической) традиции является то, что она никогда не была ориентирована на абстрактное теоретическое постижение мира. Вопрос об истине (одной из главных ценностных проблем) для нее всегда выступал не только в смысле адекватности теории действительности, но и в соотнесенности с категорией «Правда», несущей в себе нравственно-практический, аксиологический потенциал, который побуждает к стремлению не только понять мир, но и преобразовать его в соответствии с идеалами Добра, Истины, Красоты, Справедливости[40]. Через всю историю русской общественной мысли проходит идея социальной справедливости. Уже в феодальном обществе Руси она составляет область коренных интересов всех слоев и сословий XIV–XVI вв. Помним ли мы об этом?

Выдающийся советский историк А. И. Клибанов (1910–1994) поставил для науки фундаментальный вопрос: «Есть в истории культуры и такая проблема, как проблема забытых ценностей»[41] (выделено мной. – В. С.). «Европоцентристское пренебрежение к средневековой Руси»[42] проявится уже в XVIII в. в русском дворянском сообществе, испытавшем мощное воздействие процесса европеизации отечественной культуры. Не случайно академик А. М. Панченко определял «культуру как состязание»… Это состязание будет проходить и в последующие годы. Русский естествоиспытатель, социолог и публицист Н. Я. Данилевский (1822–1885) в своей работе «Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому» (1869) протестовал против «европейничанья», отвергал взгляды об универсальном характере германо-романской цивилизации, ее претензии быть «общечеловеческим стандартом»[43]. Написанная 145 лет тому назад, книга Данилевского удивительно созвучна нашим временам, когда на просторах России, Украины и дальше, за их пределами, господствует разновидность европоцентризма – америкоцентризм, нагло и агрессивно внедряемый в общественное сознание либералами-контрреволюционерами. Тотальное внедрение идеологии европоцентризма[44] закрывает многое из ценностного наследия русского, украинского, белорусского и других народов, некогда входивших в состав Российской империи, а позже создавших общее Отечество – Союз Советских Социалистических Республик. Если в прошлом, говоря словами академика А. М. Панченко, отрицалось «почти все, что было создано за семь столетий, прошедших со времен Владимира Святого», отрицались «книги и профессиональная музыка, иконы, фрески и зодчество, навыки общения с людьми, одежда, праздники, развлечения, событийная культура и культура обиходная, вся национальная топика и аксиоматика»[45], то сегодня, спустя 300 лет, либералами-америкоцентристами Россия (СССР) зачисляется в разряд нецивилизованных, варварских стран, чуждых свободе и демократии.

Так возникает проблема «забытых ценностей» любой эпохи, будь то русское Средневековье или Советский Социализм. При этом речь идет о главном споре эпох – споре об исторической правде и правоте (А. М. Панченко). Но, как свидетельствует вся история человечества – от рабовладения и до сегодняшнего дня, – у каждого социального субъекта деятельности – человека, социальной группы, прослойки, класса – свое собственное представление и о «правде», и о «правоте»… Поэтому вновь и вновь повторим: такой «спор» и поиск «правды» всегда носил – не мог не носить! – классовый характер.

Если обращаться именно к русскому Средневековью, то мы должны – просто обязаны – вспомнить, что сквозь всю древнерусскую публицистику, литературу, фольклор проходит ценностно-смысловая антитеза «Правда» – «Кривда» как форма осознания основного классового антагонизма в условиях феодального общества. Народный идеал «Правды» в Древней Руси был антифеодальным: это идеал свободного труда на свободной земле. «Правда» в том, что земля есть «Божья» земля, то есть всеобщее достояние тружеников, и что порабощение человеком человека есть дело дьяволово. Идеал «Правды» перерастал в мечту о справедливом общественном устройстве, каковое представлялось в одних случаях в образах земного рая, а в других – в образах социальных порядков, как бы переходных к «царству Божию на земле». Это были социальные утопии эсхатолого-хилиастического ряда, известные в Средние века, отчасти и в Новое время, в странах Европы и Азии.

В истории и культуре русской общественной мысли Средневековья идейное наследие И. Пересветова, А. Никитина, Ф. Карпова, Я. Шишкина, З. Отенского занимает центральное место. «Государство правды» Федора Карпова, «Правда «земли» и «царства» Ивана Пересветова, «О праведном и неправедном суде» Зиновия Отенского и Якова Шишкина, а также «Слово о правде и кривде» (автор неизвестен) – эти и некоторые другие произведения, дошедшие до нас, раскрывают аксиологическую направленность русской общественной мысли той эпохи.

В контексте «забытых ценностей» мы должны вспомнить и другой не менее важный факт: уже в XVI–XVII вв. в российской действительности складывается человек новой духовной формации, становящийся носителем новых идей и литературным героем своего времени. Духовная история российского общества еще в первой половине XVI в. выдвинула проблему самоценности человека, которая страстно дебатировалась представителями всех общественных кругов, как ее сторонниками, так и противниками. «Среди публицистов 30–50-х гг. XVI в. лишь немногие обошли в своем творчестве проблему самовластия человека, – говорит авторитетнейший исследователь русского средневековья А. И. Клибанов. – Далеко не все сочинения их дошли до нас, и возможно допустить, что проблему эту не обошел ни один (или почти ни один) из них. Здесь и Максим Грек, и Ермолай-Еразм, и Зиновий Отенский, и анонимный автор “Валаамской беседы”, и сам царь Иван IV, и его неустанный обличитель А. М. Курбский»[46]. Средневековая Русь знала принцип диспута (существовал даже особый жанр «прения»), и реальные, очные и заочные, устные и письменные учено-философские споры. В XVII в. ученые прения стали непременным элементом культуры. Именно в них древнерусские мыслители обсуждали животрепещущие проблемы бытия через призму «правды» и «кривды», социальной справедливости и несправедливости, самоценности человека и его жизни.

Духовная история русского общества, выдвинув проблему самоценности человека, явно опережала ход социально-экономического развития страны. Но исторический процесс никогда не был равномерным и линейно однообразным. Потому и происходило общественное развитие, что многие идеи опережали свое время и тем самым ускоряли его ход, одновременно мостили дорогу будущему. Известнейшие слова А. М. Горького «Человек – это звучит гордо!» имеют корни в «народной правде и народном разуме», – делал вывод историк А. И. Клибанов. Мыслители первой половины и середины XVI в. наряду с проблемой самоценности человека и в сущностной связи с ней выдвинули еще одну поистине стратегическую в своей исторической значимости проблему – равенства народов и вер и «самобытия» мира[47]. Забыть обо всем этом и многом другом из истории народов России, Украины, а в недавнем прошлом СССР – значит грубо ее исказить, выхолостить, обесценить наше великое и самобытное духовное наследие, а сами народы представить в виде генетически неполноценных субъектов социокультурного творчества, не способных, якобы, создавать демократические ценности. Именно так сегодня изображают ситуацию многие отечественные и зарубежные ультралибералы. Опасная социал-дарвинистская, если не сказать больше, затея…

А. И. Клибанов, много сделавший для научного анализа генезиса ценностных отношений в средневековой Руси не был одиночкой на данном поприще. Институт философии АН УССР в содружестве с учеными из Института философии АН СССР много лет успешно организовывал специальные конференции – семинары по изучению отечественного культурного наследия XI–XVII веков. Это были интереснейшие и глубоко содержательные «мероприятия» философской жизни советского времени. В основном в Киеве, а иногда в Чернигове, Ровно, Луцке, Львове, Одессе собирались специалисты-русисты, обсуждая специальные научные проблемы эпохи. Киевские «посиделки» сформировали нечто подобное научному клубу. Сегодня об этом можно только мечтать: пелена социального беспамятства и либерального реванша не даст развиться братской русско-украинской научной мысли – капитализм нахрапом внедряет свои классовые, узко эгоистические ценности…

Процесс формирования ценностных отношений и вызревания аксиологических идей в России невозможно представить в науке без XVIII столетия – одного из важнейших и плодотворнейших этапов в развитии русской и всей российской общественной мысли. Именно тогда на авансцену культурной жизни страны выходит целая плеяда писателей, поэтов, публицистов, ученых: М. В. Ломоносов, Н. И. Новиков, Д. И. Фонвизин, Я. П. Козельский, А. Я. Поленов, А. Н. Радищев, Н. П. Румянцев, Г. Р. Державин, Н. М. Карамзин, В. К. Тредиаковский, А. П. Сумароков, И. А. Крылов, Д. С. Аничков, С. Е. Десницкий и многие другие. В XVIII в. берет свое начало российское просветительское движение: в нем явственно проявляются первые буржуазные идеи, близкие ренессансно-гуманистическим концепциям просветительской мысли Франции (естественному праву, общественному договору, просвещенному абсолютизму и др.). Развиваясь в русле идей Просвещения, шедших с Запада, русское просветительство имело свои собственные ценностно-смысловые ориентиры. Его отличали:

• глубокая социальная направленность деятельности русских мыслителей – борьба против закоренелого крепостничества, бедственного положения крестьянства – основной массы населения страны, паразитического образа жизни дворянства и его потрясающего невежества;

• резкая гуманистическая обращенность – человек объявляется высшей ценностью, развивается учение о связях человека с условиями жизни, определяющими его зависимость от конкретной социальной среды;

• возникает новая ценностно-смысловая черта русского гуманизма – морализм: в педагогических кругах появляются утопические иллюзии относительно «создания новой породы людей», воспитания «умонаклонения к добру» и даже проповедуется первенство нравственности над разумом;

• получает новый импульс свободомыслие и многообразный феномен духовной деятельности, связанной с критическим отношением к религии и ее институтам.

Провозвестником своеобразной русской философии и ее составляющей – представлений о ценностях в XVIII в. был Григорий Саввич Сковорода (1720–1794) – украинский философ, поэт, педагог. Его жизнь и учение, по словам А. Ф. Лосева, «совершенно уклоняются от западноевропейской традиции и вводят нас в суть самобытной русской философии»[48]. Г. С. Сковорода – человек необычной судьбы и самобытной философской мысли. Родился в селе Ивановка (потом Сковородиновка) Харьковской области. Учился в Киево-Могилянской академии. С 1759 г. около десяти лет преподавал гуманитарные дисциплины в Харьковском коллегиуме. С 70-х годов вел образ странствующего нищего философа. Его сочинения при жизни распространялись в рукописях. С посохом в руке он обошел многие страны Европы, знал языки, изучал философию, был знатоком античной и патриотической («отцов церкви») философии. «Это был истинный Сократ на русской почве, – говорит А. Ф. Лосев, сам великолепный знаток античности, – и не меньше, чем греческий Сократ, он видел свою жизненную задачу в духовном рождении человека, в посвящении его в философию»[49].

Г. С. Сковорода был тесно связан с традициями украинской демократической культуры, из которой черпал мудрости народной жизни. Он бродил по рынкам и ярмаркам и повсюду излагал свои одухотворенные учения. Как истинный мудрец, он углублялся во все мелочи и проявления человеческого бытия, свое познание вел от человека и через человека. Отсюда вытекает основная идея философии Сковороды – антропологизм. Человек – это микрокосм. Единственная истинная жизнь – человеческое сердце – есть инструмент этого познания. Вторая основная идея системы украинского мыслителя – мистический символизм. Это очень важная черта и одна из оригинальнейших особенностей его философии, считал А. Ф. Лосев. Более чем за 100 лет до возникновения современного художественно-философского символизма Г. С. Сковорода говорил о третьей, «символической» реальности, связующей большой и малый мир (первый – макрокосм, или Вселенная, второй – микрокосм, или человек), идеально их в себе отражающей. Ее наиболее совершенный образец, по Сковороде, это Библия. Каждый из этих миров состоит из «двух натур»: видимой («тварь», сотворенный мир) и невидимый («бог»). В обнаружении невидимой натуры через видимую состоит, по его учению, основная проблема человеческого существования, которая решается в подвиге самопознания, в обнаружении «внутреннего», «сердечного», «единого» человека. Что это, как не поиск ответа на «вечные» аксиологические вопросы – проблемы: «что есть человек?»; «в чем состоит смысл его бытия?»; «как он связан с Природой?» и т. д.

Многие мысли, которые мы находим у западноевропейских философов, были высказаны Г. С. Сковородой задолго до них. Так, в своей педагогике он уже в 50-е годы XVIII века, то есть до Ж.-Ж. Руссо, проповедовал принцип возврата к природе и делал это не случайно, интуитивно, а в полном соответствии со своими теоретическими воззрениями. Первым в Европе он осудил искусственное разделение, которое французское Просвещение внесло в отношения природы и искусства. «Не мешай только ей (природе), а если можешь, отвращай препятствия и будто дорогу ей очищай: воистину сама она чисто и удачно совершит… Яблони не учи родить яблока, уже сама натура ее научила… Учитель и врач несть учитель и врач, а только служитель природы единственныя и истинныя и врачебницы и учительницы, – говорил Г. С. Сковорода. – Природа превосходит науку. Вот кто его учит. (Она) самый лучший учитель»…[50]

Но что есть природа в человеке? Это его сердце… Также и здесь, писал А. Ф. Лосев, следует подчеркнуть гениальность Сковороды, преодолевшего многие ступени развития западноевропейской философии, не воспроизводя ее рационализма и других черт[51]. Добавим от себя, в том числе аксиологического индивидуализма и эгоизма, которые в конце концов проявят себя в крайне негативном свете. Антропологизм, как и вся философия Г. С. Сковороды, есть не что иное, как аксиологический гуманизм, выраженный в условиях определенного исторического времени.

XIX век – особая эпоха в развитии русской национальной культуры, чаще всего называемая «золотым веком». Это было время небывалого взлета художественной литературы, музыки, живописи, театра, естественных и гуманитарных наук. На широкую публичную арену вышли многочисленные общественно-политические течения: в начале столетия декабризм; в 40-е годы западничество и славянофильство; в 50–60-е – либерализм; во второй половине века – народничество; в 60–70-е – почвенничество (как особый тип сознания и идеологического течения); в 80–90-е годы – возникает самостоятельная русская социалистическая мысль и русский марксизм; на рубеже XIX–XX вв. в России появляется ленинизм, который будет назван марксизмом эпохи империализма и пролетарских революций, крушения колониализма и победы национально-освободительных движений, эпохи перехода человечества от капитализма к социализму и строительства коммунистического общества.

Об этом историческом периоде создан поистине «Монблан» научной, художественной, публицистической литературы, освещающей, казалось бы, все магистральные пути и «проселочные» дороги развития общественной мысли, в том числе становление ценностных отношений и возникновение аксиологических взглядов. На первый взгляд, об этом времени невозможно говорить с позиции «потерянных», «забытых ценностей»… Увы, в действительности дело обстоит еще хуже, чем с русским Средневековьем, ценностную парадигму которого восстанавливал и защищал А. И. Клибанов (один из моих научных наставников в аспирантские годы). О XIX столетии, если не в целом, то о важнейших его свершениях впору сегодня говорить как о ценностях, сознательно и целенаправленно вычеркнутых и вычеркиваемых представителями определенных мировоззренческих и политических ориентаций. Талантливый русский философ, блестящий знаток эпохи Просвещения и революционно-демократического движения в России Владимир Федорович Пустарнаков (1934–2001) в конце своей жизни с горечью и болью писал: «И почему нам, живущим в светском, претендующем на демократичность государстве, нужно уступать нынешним пропагандистам ура-патриотизма, апологетам русской религиозной философии, которые пытаются вычеркнуть из истории отечественной философии “обиженных” в недавнем прошлом славных сынов России, ее настоящих просветителей в любом смысле этого понятия?»[52]

О каких настоящих просветителях и их философском наследии ведет речь В. Ф. Пустарнаков? Родоначальником русского Просветительства он называет В. Г. Белинского, который доказывал, что спасение России – в успехах цивилизации, просвещения, гуманности, в пробуждении в народе чувства человеческого достоинства, в обеспечении прав и законов, соответствующих здравому смыслу и справедливости, в гарантиях личности, чести и собственности, в сближении сословий между собой и т. д. Расцвет русского Просветительства падает на 40–60-е годы XIX в., когда воспарила гениальная мысль А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева, Н. П. Огарева, их соратников и единомышленников. Именно их и пытаются вычеркнуть из российской истории, а если не получается, то представить эти великие имена и их философское, литературное наследие в окарикатуренном, отталкивающем виде. «Герцен оказал огромное влияние на русскую, а отчасти и на европейскую культуру, – читаем мы в православном издании под названием “Фома”. – Правда, влияние это было неоднозначным. С одной стороны, Герцен задавал очень высокий, можно даже сказать, преувеличенный этический (он же и аксиологический. – В. С.) стандарт, с другой – его влияние оказалось в итоге разрушительным. <…> Созданное им сочетание этического радикализма и атеизма оказалось в русской истории не только очень живучим, но и крайне разрушительным. Все произошло по хрестоматийной фразе Ленина:“Декабристы разбудили Герцена, Герцен развернул революционную агитацию”»[53] (выделено мной. – В. С.).

В этом неприятии не только Герцена, который «сумел подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями своего времени»[54], но и всех революционных демократов (Н. Г. Чернышевского, Н. А. Добролюбова, Д. И. Писарева и др.) ура– и монархопатриоты из православного стана удивительно единодушны с ультралибералами. Расходясь во множестве частных взглядов на сущее, в том числе и в определении приоритетности ценностей, они единодушны в своем антикоммунизме. Православный «Фома» хулит Герцена, а воинствующий либерал Ю. С. Пивоваров (академик, директор Института научной информации по общественным наукам РАН) с нескрываемым удовольствием «опускает» Чернышевского, называя его «серьезно-скучно-тупым» и «похотливым». При этом признает, что «ныне стало модным надсмехательство над Николаем Гавриловичем»…[55] Надсмехательство, откровенное зубоскальство российских «рыцарей языкоблудия» – это проявление их бешеной «контрреволюционности» (Ленин), которая поистине не знает границ. Как сообщили СМИ, Дом-музей Н. Г. Чернышевского, основанный в 1918 г. его сыном Михаилом, а с 1920 г. декретом В. И. Ленина объявленный национальным достоянием, под угрозой уничтожения. Праправнуку великого мыслителя Павлу Васильевичу Чернышевскому, живущему на территории старинной усадьбы, известный саратовский предприниматель (В. Кайнов) заявил: «Вот тут я хочу построить дом, а твою халупу сломаю». В ответ на отказ принять «отступные» пошли угрозы…[56]

Либералы и монархопатриоты ненавидят русских революционных демократов прежде всего за социальное содержание и социалистические тенденции их мироощущения и миропонимания, за литературные, научные и публицистические труды, «до краев» наполненные социалистической проблематикой. Исходная ценностно-смысловая установка революционных демократов – найти новую общественную форму свободного объединения людей, коренным образом отличную от принудительного их объединения в рамках феодально-средневекового строя, но в то же время и отличную от форм, предлагаемых индивидуалистически ориентированными буржуазными идеологами, предпочтение революционерами общего блага, общего интереса сравнительно с благом, интересом частным – не могли не вести к появлению идеи социализма. «Идея социализма, – писал В. Г. Белинский, – стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегой веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию»[57]. Такой идея социализма была и для А. И. Герцена, Н. П. Огарева, М. В. Петрашевского, Н. Г. Чернышевского, их друзей и единомышленников.

В наши дни, когда буржуазная контрреволюция стала реальностью, а реставрация капитализма идет вширь и вглубь, их либеральные апологеты стремятся представить социализм в СССР явлением случайным, не имеющим исторических корней и предшественников. Это словно им 15 ноября 1864 года, то есть 150 лет тому назад, А. И. Герцен отвечал: «Социалист я не со вчерашнего дня. <…> Не мы перенесли на народ русский свой идеал, и потом, как это бывает с увлекающимися людьми, сами же стали им восхищаться, как находкой. Мы просто встретились. События последних годов и вопросы, возбужденные крестьянским делом, открыли глаза и уши слепым и глухим. С тех пор, как огромная северная лавина двинулась и пошла, что б ни делалось, даже самого противуположного в России, она идет от одного социального вопроса к другому»[58]. А вопросы той давней, царской, эпохи, как и нашей теперь, контрреволюционной, криминально-капиталистической, хорошо известны: «Кому на Руси жить хорошо?»; «Кто виноват?»; «Что делать?»…

Эти социальные вопросы, шедшие и идущие из глубины народной толщи, определяли ценностно-оценочное содержание философской, исторической, политической, аксиологической мысли революционных демократов XIX века. Вот некоторые из их выводов:

• всемирная история – это процесс «очеловечивания» племен и народов, накопления в них «человеческого», общего всем людям, изживания «звериного и безобразного», процесс реализации «всегда присущей человеческой натуре возможности очеловечиться» (Белинский);

• «понятие о прогрессе как источнике и цели исторического движения, производящего и рождающего события должно быть прямым и непосредственным выводом из воззрения на народ и человечество как идеальные личности» (он же);

• «благо человека есть общая норма для оценки всех фактов общественной и нравственной жизни, общий принцип всех нравственных и общественных наук» (Чернышевский);

• «во всем чувственном мире человек самое высшее существо; потому человеческая личность есть высшая красота в мире, доступном нашим чувствам, и все другие степени, существующие в нем, имеют значение прекрасного в той степени, в какой намекают на человека и напоминают о человеке» (он же);

• «экономическая история движется к развитию принципа товарищества» (он же);

• «Мы просто люди, глубоко убежденные, что нынешние государственные формы России никуда негодны, – и от души предпочитаем путь мирного, человеческого развития пути развития кровавого» (Герцен);

• «к топору, к этому последнему доводу, мы не будем звать до тех пор, пока останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора» (он же).

Этих великих сынов России и их великое наследие, говоря словами В. Ф. Пустарнакова, и пытаются вычеркнуть из отечественной истории, культуры, философской и аксиологической мысли ура-патриоты и ультралибералы – тут они союзники. Союзники эти два крыла современного антикоммунизма и в отношении другого периода российской общественной мысли – рубежа XIX–XX вв. Умалчивая или откровенно фальсифицируя подлинные исторические факты и события, приписывая своим идейным оппонентам самые античеловеческие качества, похоронщики истории преследуют прежнюю цель: никакой почвы для социализма в России якобы не было, а его ценностно-гуманистическая направленность не более чем миф…В это историческое время, насыщенное крупнейшими социально-экономическими и политическими событиями, особенно активно разрабатывалась аксиологическая проблематика (в частности, авторами либерально-буржуазного сборника статей «Вехи», некоторыми представителями православных кругов), осуществлялись переводы работ зарубежных авторов. Среди них брошюры профессора Высшей нормальной школы Л. Олле-Лапрюна «Ценность жизни» (1898, г. Харьков); священника М. И. Слуцкого «Смысл жизни человека (по произведениям Андреева, Сологуба, Горького, Метерлинка) и решение его в Христианстве» (1910, Харьков); А. Д. Ксенополя «Понятие «ценности» в истории». Перевод с французского (1912, Киев); Ю. Вейденгаммера «О сущности ценности (социологический набросок)» (1911, СПб.); В. О. Баранова «Ценность жизни и основные начала миропонимания» (1911, СПб.); Г. Риккерта «Ценности жизни и культурные ценности». Перевод с немецкого (1913, М.); Д. И. Малеева «Идеальные ценности» (1906, Саратов); Е. Трубецкого «Смысл жизни» (1917, М.) и др.

Эти работы выходили в тот исторический период, который теперь принято называть «серебряным веком» по аналогии с пушкинским периодом (20–40-е годы XIX века) – «золотым веком». Конец XIX – начало ХХ века именно литературоведами, а вслед за ними философами были названы «серебряным веком» на основании того, что в эти годы поэзия в стране переживала пору своего творческого развития, а вместе с нею изобразительное искусство, театр, архитектура. В наши дни термину «серебряный век» придан расширительный и во многом превратный смысл. Он теперь либеральными философами, социологами, культурологами – апологетами дикого капитализма – преподносится как период не только всеобщего культурного расцвета, но и небывалого, могущественного развития царской России. «Серебряный век» во всех без исключения либеральных изданиях (монографиях, учебниках, статьях, рецензиях, отзывах) противопоставляется советской культуре и советской стране в целом. Этот спекулятивный прием является одним из самых излюбленных и наиболее распространенных антикоммунистических действий либеральных реставраторов капитализма в современной России. «Большевистский переворот», не уставая твердят либералы, монархисты, православные патриоты, дескать, прервал могучую поступь России и отбросил ее на обочину цивилизации, лишил общечеловеческих ценностей.

Между тем рубеж веков – один из сложнейших и самых противоречивых периодов в социальном и аксиологическом развитии России. В стране быстро развивался капитализм: происходила капиталистическая индустриализация экономики, распространение машинного производства и товарно-денежных отношений, возрастала роль городов (урбанизация страны) в общественно-хозяйственной и культурной жизни России. Вместе с развитием капитализма в России быстро рос класс буржуазии, появлялся новый слой финансовой олигархии. Происходило разорение крестьянства, за счет которого увеличивался городской пролетариат. Происходило формирование рабочего нового типа – потомственного пролетария. Большинство из них относились к наиболее бесправным слоям населения: только 25 % рабочих жили в своих домах, 31 % снимали жилье у частных лиц, 44 % – пользовались фабричными помещениями (казармы, описанные М. Горьким в повести «Детство», – образ этих жилищ). Среди рабочих, как и среди беднейшего крестьянства, нарастало недовольство своим положением, которое в конце концов выливалось в открытые выступления против власти.

«Серебряный век», как сложное противоречивое время в российском обществе, отличался своими ценностно-смысловыми характеристиками, многие из которых носили полярный характер:

• общим знаменателем мировоззренческих (идейных, политических, социально-экономических), ценностно-культурных (нравственных, этических, эстетических, религиозных) устремлений этого «века» стало нарастание общего кризиса российского общества, концентрированное проявление переходного характера эпохи, когда безвозвратно уходят в прошлое не только прежние формы быта, труда, политической организации общества, но одновременно радикальной ломке подвергается и вся система духовных ценностей и ориентиров;

• в обществе резко проявляется неприятие растущего капитализма и его идеологии – либерализма. Даже христианские философы отвергали капитализм, «основанный на эксплуатации труда, классовых антагонизмах, контрастах богатства и бедности», и называли его «человеконенавистничеством» (С. Н. Булгаков)[59]. И наоборот, в России происходило повсеместное увлечение идеями социализма. Г. П. Федотов, как и другие мыслители России (М. И. Туган-Барановскпй, П. Б. Струве, С. Л. Франк, Н. А. Бердяев и др.), говорили о повальном увлечении социализмом российской интеллигенции, не только нерелигиозной, но и религиозной тоже – вообще вся русская общественная мысль «испытывала огромное и все возрастающее влияние социализма»[60];

• страх перед новой пугачевщиной, «грядущим Хамом» (Д. С. Мережковский) – русской революцией, которая приближалась, может «оказаться судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над частью русского интеллигентского общества» (Н. А. Бердяев);

• снижение интереса к социальным проблемам в литературе, искусстве, религиозной философии и, наоборот, возрастание тяги к миру индивидуальному, личностному, «внутреннему» самоощущению человека в условиях нарастающей грозы революции;

• рост мистицизма, оккультизма, религиозных увлечений, настроения богоискательства и богостроительства среди широких кругов интеллигенции;

• рост декадентства как особого типа мироощущения, наполненного, с одной стороны, желанием вырвать Россию из состояния провинциальности, отсталости, а с другой – настроениями отчаяния, бессилия, душевной усталости, эстетизацией угасания и гибели.

«Серебряный век» в России ознаменовался таким совершенно новым ценностно-смысловым явлением, которое вошло в историю под именами «ленинизм» и «большевизм» (что в принципиальном смысле – одно и то же!). Насколько же прав М. С. Каган в своем утверждении, что «теории ценности не было у В. И. Ленина»? Если иметь в виду, что Ленин не работал на университетской кафедре и не писал учебных пособий по аксиологии, то действительно ее у него не было, да и не могло быть. Он был великим революционером и гениальным теоретиком-обществоведом: вся его многогранная революционно-практическая интеллектуально-теоретическая деятельность была пронизана ценностным смыслом и отношением к происходящему. Ленинизм от начала, истоков и до самой последней мысли великого сына русского народа – это гуманизм, активный, борющийся, созидательный. Ленинские идеи проникнуты заботой о человеке как высшей ценности, стремлением улучшить жизнь рабочих и крестьян, освободить их от физического и духовного угнетения. В поле зрения великого гуманиста находились совершенно конкретные вопросы: улучшение питания людей, обеспечение их одеждой, жильем, врачебной помощью, приобщение к культуре.

Анализируя социальные процессы в России и мире, вскрывая идейную, политическую, классовую сущность буржуазных и оппортунистических идеологов, В. И. Ленин одновременно показывал присущие им ценностные ориентации. Так, говоря о «духе веховщины», он очень точно указывал на ее эмоционально-ценностное отношение к действительности – уныние, мракобесие, юродство, отрешенный экстаз и др., – на реакционную позицию и роль в условиях нарастающей революции в России. Ленинизм, а вместе с ним и большевизм как политическое течение, в теоретическом, социально-практическом, нравственном, психологическом отношении изначально противопоставил себя ценностно-смысловым установкам либерализма. И вот, как говорил Н. А. Бердяев, «в судьбе России и русской революции» произошел «самый большой парадокс»: «либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году, и наиболее верным некоторым исконным традициям и русским исканиям универсальной социальной правды»[61]. А это есть проявление высшей социальной ценности как в теоретическом, так и в практическом смысле слова.

Ленинизм, ставший близким исконным русским исканиям СОЦИАЛЬНОЙ Правды – РАВЕНСТВА и СПРАВЕДЛИВОСТИ, – теоретически, интеллектуально подготовил революцию и стал научным – ценностно-смысловым – руководством для революционных масс, а Великая Октябрьская социалистическая революция воплотила в действительность основные положения ленинизма, открыла новую эру в истории человечества – эпоху перехода от капитализма к социализму во всемирном масштабе. А это значит, что произошел и будет дальше происходить переворот в человеческих отношениях, во всей системе классовых и общечеловеческих ценностей.

Против Ленина и его учения, против большевиков и большевизма велась и ведется бешеная война с использованием всех самых жестоких и низменных средств и приемов. Мы оставляем за скобками аресты, ссылки, каторги, постоянные преследования полиции, расстрелы, тайные убийства. Не менее ожесточенная борьба велась на идеологическом, теоретическом, мировоззренческом направлении. Все, что появлялось социалистического, антимонархического, антиклерикального, преследовалось и государством и церковью. Последняя внесла заметный вклад в борьбу с идеей социальной правды и ее носителями. … В феврале 1901 года Святейший синод Русской православной церкви принял решение об отпадении (отлучении) Льва Николаевича Толстого от церкви. Таким образом, в перечень отлученных, преданных анафеме «еретиков» к именам Ивана Болотникова, Степана Разина, Емельяна Пугачева и других отвергнутых церковью лиц Синод прибавил имя прославленного писателя, которого во всем мире называли славой и гордостью России. За что же был наказан писатель? За многое, в том числе за то, что в книге «В чем моя вера?» Л. Н. Толстой сказал о враждебности церкви социальной справедливости и правде жизни. Ей враждебно, писал он, «все то, чем истинно живет теперь мир: социализм и коммунизм, политико-экономические теории, утилитаризм, свобода и равенство людей и сословий и женщин, все нравственные понятия людей, святость труда, святость разума, науки, искусства…»[62].

Святейший синод не простил великому мыслителю этой позиции и отлучил его от церкви. Но когда писатель ушел из жизни, в правительственных газетах стали «лить крокодиловы слезы, уверяя в своем уважении к “великому писателю” и в то же время защищать синод. А святейшие отцы только что проделали особенно гнусную мерзость, подсылая попов к умирающему, чтобы надуть народ и сказать, что Толстой “раскаялся”» (В. И. Ленин)[63].

Последовательно и со смыслом в царской России травили другого великого русского писателя – А. М. Горького. Несмотря на протесты выдающихся ученых (математика, академика А. А. Маркова и др.), царское правительство отказалось утвердить избрание Горького почетным членом Академии наук. Упомянутый уже М. И. Слуцкий в «Смысле жизни человека» философию М. Горького называет «убогой», поскольку «большинство его героев отвергли Бога и всякую христианскую нравственность», характеризует их «угрюмыми головорезами, которые ни Бога не боятся, ни людей не стыдятся. личная выгода и свобода, личный произвол и разгул всех диких страстей – вот тот идеал, который воодушевляет их на грубые подвиги»[64].

Обратим внимание, что эти оценочные категории священника Слуцкого появились в 1910 году, когда уже читатель увидел горьковские «Очерки и рассказы» (1898–1899), в которых выведены романтические образы свободолюбивых людей («Старуха Изергиль». «Песня о Соколе», «Песня о Буревестнике»), в аллегорической форме звучат призывы к революционному подвигу. В великом романе «Мать» (1906–1907), пьесе «Враги» (1906) перед российской общественностью предстают замечательные образы пролетарских революционеров. «Мать» – книга необычайной судьбы: она сразу получила невиданно широкое распространение. Трудно назвать такую страну на земном шаре, где не было бы издано это произведение. Немногие художественные произведения за всю историю мировой литературы имели такое огромное количество читателей и так сильно и непосредственно влияли на миллионы человеческих судеб.

В «Матери» рассказано не просто о революционной борьбе, а о том, как в процессе этой борьбы, в ее очистительном пламени, внутренне преображается человек массы, переживая свое «второе рождение». Это второе – духовное, ценностно-смысловое – рождение особенно замечательно и поучительно у такого человека, как Ниловна. Ведь ей приходится освобождаться из-под нескольких пластов ценностей старого, эксплуататорского, буржуазно-помещичьего общества – классовых, семейно-бытовых, духовных, – она не только человек угнетаемой, бесправной массы, но еще женщина, изначально находящаяся под властью религии и всей системы патриархальных отношений. Хотя Ниловне сорок лет, она уже давно чувствует себя старухой, ибо не пережила по-настоящему ни детства, ни юности, не испытала радости «узнавания» мира. Все это приходит к ней, в сущности, лишь после сорока лет, когда для нее впервые начинают открываться смысл и красота мира, смысл собственной жизни. В той или иной форме такое духовное, человеческое «выпрямление» переживают многие другие герои романа «Мать», в том числе сын Ниловны Павел Власов.

В переломную эпоху «серебряного века» М. Горький художественными средствами дал ответ на самые главные ценностные вопросы: «В чем смысл жизни человека?»; «Как изнутри очистить человека?» и т. п. Воспев очистительное пламя революционной борьбы, раскрыв подлинно общечеловеческий смысл идей социализма, несущих в себе начала не только нового общественного строя, но и совершенно новых нравственных отношений, нового морального «кодекса», великий советский писатель утверждал новую систему ценностных отношений – гуманистическую, человекосозидательную. Ставя в романе «Мать» проблему подлинного и мнимого гуманизма, М. Горький не только опровергал призывы к непротивлению и всепрощению, но и разоблачал попытки приписать революции и революционерам отказ от гуманизма. В то время как буржуазные литераторы, философы (вспомним «Вехи» – «энциклопедию либерального ренегатства») разных течений и оттенков, от черносотенного до анархистского, от православного до либерального, изощрялись в придумывании характеров и ситуаций, призванных доказать, что революционная борьба разжигает в человеке темные инстинкты и будит в нем зверя, – роман «Мать» показывал эту борьбу как единственное средство очистить человека от всего звериного, животного, узко эгоистического и сделать его ЧЕЛОВЕКОМ, чтобы имя его звучало гордо. Роман показывал, что если революционная борьба приобретает нередко суровые формы, то виноваты в этом те, кто идет на все, на любое насилие, на любые преступления – лишь бы остановить ход истории.

Вот почему священник Слуцкий в 1910 г. Ниловну и других персонажей романа «Мать» называет «угрюмыми головорезами», а либеральный критик М. Бродский в 2012 г. заявляет, что с «книжных страниц советских писателей глядели муляжи»[65]. Оболганный в царской и выброшенный из образовательной системы ельцинско-путинской России роман «Мать» не канул в неизвестность, как того хотели бы либеральные защитники «общечеловеческих ценностей». Великое произведение, появившееся на свет свыше ста лет назад, читается во многих странах мира, а его классовые, социалистические ценности принимаются и разделяются людьми разных национальностей. Недавно еженедельник «Техелка», издающийся в Нью-Дели (Индия), опросил видных политических деятелей страны (министров, парламентариев, руководителей различных политических партий): каков круг их чтения, произведения каких писателей повлияли на их мировоззрение. Опрошенные политики, как выяснилось, читают много. Среди названных писателей немало русских – Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, А. П. Чехов, А. М. Горький, М. А. Шолохов и др. «У нас почему-то принято считать, что роман “Мать” устарел, – пишет Н. Листопадов, генеральный консул России в Южной Индии. – Индийских же читателей в нем привлекает образ простой женщины, которая от приниженности, забитости и бесправия поднялась до осознания чувства собственного достоинства, проделала путь от беспросветности и безысходности до осмысленной деятельности. В романе “Мать” им также импонирует актуальная не только для Индии тема борьбы людей за свои права, прежде всего за право на достойную жизнь. Упоминают индийские политики и роман Н. Островского “Как закалялась сталь” в качестве книги с сильным нравственным зарядом»[66] (выделено мной. – В. С.).

Так продолжает жить великая советская социалистическая литература, обогащая мировую культуру и цивилизацию своими непреходящими ценностями. Н. Листопадов сообщает нам и о другом знаменательном факте из жизни современной Индии: «Читали и читают индийцы и Ленина, причем не только коммунисты. Один из лидеров коммунистического движения в штате Чаттисгарх, 46-летний Маниш Кунджам сказал, что биография Ленина, прочитанная им в девятом классе, полностью изменила его жизнь. Ленинские идеи об искоренении неравенства, эксплуатации, нищеты определили мировоззрение этого политика. названные проблемы остро стоят в Индии и сейчас» (Там же).

Приведенные факты из истории и современной действительности в очередной раз подтверждают марксистский вывод о том, что переход от одной системы ценностей к другой есть не что иное, как процесс перехода самого общества из одного состояния в другое, от низшей формы к высшей. Но этот переход происходит не стихийно, а при самой активной и непосредственной роли людей, в широком смысле – народных масс. Всякие фундаментальные преобразования становятся возможными и наиболее успешными, когда ценностные регуляторы превращаются в достояние общественного сознания. Все ценности воплощаются в интересы, потребности людей и выступают мощной движущей силой. Не случайно выдающийся французский философ-материалист Клод Адриан Гельвеций, сыгравший большую роль в идейной подготовке Великой французской революции, определил «интерес» в качестве «всесильного волшебника». Великий Гегель считал, что рассмотрение истории убеждает нас в том, что «действия людей вытекают из их потребностей, их страстей, их интересов» и «лишь они играют главную роль».

К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин вскрыли классовую, экономическую природу ИНТЕРЕСА людей, как концентрированное воплощение ценностных ориентаций, и показали тем самым весь исторический механизм их действия. «Экономические отношения каждого данного типа общества проявляются как интересы»[67]. Но экономические отношения не исчерпывают всего содержания, богатства и многообразия социальных интересов и, следовательно, многообразия ценностей. Социальные интересы в действительности проявляются как интересы экономические и политические; материальные и духовные; национальные, государственные и партийные; нравственные, религиозные, научные; прогрессивные и реакционные; общественные, групповые и индивидуальные.

И чтобы проникнуть в суть различных человеческих ценностей, возникающих в разное время и в различных обстоятельствах, понять смысл и направленность многих ценностных теорий, концепций и взглядов, надо выявить наличие (присутствие) интереса или всего общества, или того или иного класса, или отдельной социальной группы, или, наконец, того или иного индивида. Это – аксиома всякого аксиологического анализа, если он претендует на роль научного знания.

Глава третья. Аксиологизация общественного сознания: субъективное выражение объективного процесса отрицания и самоотрицания капитализма

Всего какие-то четверть века тому назад аксиологию называли «на редкость скучным разделом западной философии»[68], интересным лишь для узких специалистов. Сегодня к ней обращены взоры ученых, представляющих различные отрасли знания, деятелей литературы и искусства, политиков, журналистов и, самое примечательное, многих людей «из толпы»… Буквально на наших глазах вопрос о ценностях, ценностных ориентирах стал центральным в общественных дискуссиях как в масштабах всей мировой цивилизации, так и в пределах «постсоветского пространства», на котором идет реставрация капитализма. Сама аксиология из «скучного раздела философии» «к настоящему времени утвердилась как особая область знания не только в западной, но и постсоветской традиции. Более того, современная аксиология выходит на новый этап своего развития… как средства конструирования и освоения новых возможных человеческих миров. …Аксиология поворачивает философское и социогуманитарное познание к анализу феноменов личности и индивидуальности, “человеческого в человеке”, смыслам и оправданию человеческого бытия, его идеалам и императивам»[69].

Такой повышенный, можно даже сказать, завышенный интерес к аксиологии совсем не случаен. Ведь проблема ценности в своей глубинной сущности – это в действительности проблема отношения субъекта (человека, класса, нации, народов) к объективным материальным и духовным результатам человеческого труда, способам распределения национального богатства между членами общества, наконец, принципам устройства и функционирования данного социального организма. Если в этом организме происходят сбои, если люди не удовлетворены его «работой», то рано или поздно может возникнуть вопрос о его ценностно-смысловых основаниях. Именно это и вынуждены, одни прямо, другие – робко, косвенно, признавать представители и западной аксиологической мысли, и, что особенно показательно, российские либеральные философы, социологи, политологи, культурологи и др. «Мы живем в ожидании катастрофы, – писал еще в середине ХХ в. голландский историк профессор Йохан Хейзинга. – Повсюду царит сомнение в прочности общественного устройства, внутри которого мы живем, неясный страх перед ближайшим будущим, ощущение упадка культуры и грозящей человечеству гибели. Это не одни кошмары, что посещают нас в ночную пору, когда бездействует разум и огонек жизни только теплится. Это и трезвые ожидания, взвешенные на весах наблюдения и здравого смысла»[70]. Такова была оценка одним из самых думающих людей мира капитализма. «Или будет спасен весь мир, или погибнет вся цивилизация» – неоднократно говорил Генеральный секретарь конференции ООН по окружающей среде и развитию Морис Стронг. К этому порогу подвел мировую цивилизацию капитализм, функционирующий на идеологии сверхпотребления и богатства.

В этих условиях и происходит невиданная ранее аксиологизация общественного сознания, как теоретического, так и массового (обыденного). «Повышение интереса к проблеме изучения ценностей происходит в период ценностных кризисов, ломки сложившейся системы и поиска новых культурных оснований и ориентаций существования человека», – читаем мы в энциклопедии «Культурология. ХХ век»[71]. Эта мысль так или иначе проходит через многие другие российские и зарубежные публикации. Современный немецкий социолог Ханс Йоас пишет о том, что «утрата ценностей всегда воспринимается как симптом некого кризиса. Явления, для объяснения которых в общественной дискуссии был выдвинут тезис об утрате ценностей, всеми без исключения оцениваются негативно. <…> Исследования в области социальных наук дают основания предполагать, что к разложению ценностей ведут определенные процессы в обществе. Однако по вопросу о том, что это за процессы, опять-таки не существует единого мнения. Одни ученые обращают внимание на негативное влияние рыночной экономики и капитализма, в то время как другие видят причину в пермиссивном[72] воспитании, отсутствии положительных примеров и боязни родителей требовать от детей дисциплины»[73].

Такое расхождение в постановке аксиологического «диагноза» западному обществу не случайно. Здесь мы сталкиваемся, с одной стороны, с робкой попыткой материалистического объяснения «разложения, утраты ценностей» капитализмом, а с другой – с явным идеализмом, проявляющимся в стремлении свести дело к пермиссивному воспитанию, то есть сознанию. Буржуазная общественность, ведущая дискуссии о девальвации собственных ценностей, «с жадностью впитывающая все, что могут предложить ей социальные науки в связи с проблемой изменения и утраты ценностей» капитализмом, весьма разочарована. И это разочарование объяснимо: «когда речь заходит о преодолении этой проблемы, – говорит все тот же Ханс Йоас, – общественность не получает от науки никакой поддержки. Если принцип свободы наук от ценностей означает, что науки могут лишь диагностировать болезни, но не могут заниматься их лечением, то разочарование неизбежно. С другой стороны, воздержание ученых (а зачастую даже философов) от ценностных высказываний оставляет пространство – или рыночную нишу – для поверхностных обобщений или даже для стратегического использования этой неудовлетворенной потребности общественности»[74] (выделено мной. – В. С.).

Современная буржуазная наука не случайно занимает позицию стороннего наблюдателя: сказать правду – значит публично признать, что капитализм охвачен системным кризисом, а утрата им ценностей – это лишь «верхушка айсберга, ибо неизлечимой болезнью охвачен весь социальный организм (экономика, политика, культура). Не говорить ничего – значит обнаружить свою полную несостоятельность, что сродни хронической импотенции. Вот и приходится заполнять интеллектуальную нишу публицистическими публикациями на тему ценностей, начиная с книги «Честный – значит дурак» и заканчивая книгами «Ценности превыше всего» и «Маленький трактат о больших ценностях». Ситуация продолжает обостряться, и в дело вступают политики. В политической риторике на Западе ценности «играют немаловажную роль». Но эти аксиологические игры носят конъюнктурный характер: ибо «роль нередко сводится к тому, чтобы оспорить моральные качества противника и подчеркнуть благонадежность собственного стиля руководства. И тогда, – говорит Ханс Йоас, – вместо концептуальных политических споров (т. е. по существу дела! – В. С.), в том числе на тему ценностей, мы наблюдаем бесконечную череду инсценированных скандалов. Такая ситуация может породить циничное отношение избирателей ко всем политикам “как к классу”, а недовольство политиками может вылиться в неудовлетворенность политикой в целом»[75] (выделено мной. – В. С.).

Как видим, и со стороны политического истеблишмента буржуазного общества не слышится радикальных предложений по спасению ценностей капитализма, приданию ему «второго дыхания»… Наоборот, кризисные явления, возникшие еще свыше ста лет тому назад, продолжают развиваться. Основополагающие ценности превращаются в свою противоположность: индивидуализм перерастает в эгоизм и эгоцентризм, сам человек превратился в товар и рассматривает свою жизнь как капитал, который следует выгодно вложить. Если он в этом преуспел, то жизнь его имеет смысл, если нет – он неудачник. Его ценность определяется спросом, а не его человеческими достоинствами (Э. Фромм). В условиях империализма рушится мораль. Общезначимые моральные ценности перестают существовать, уступая место дифференцированным нормам морали для отдельных субкультурных общностей: хиппи, тинейджеров, бизнесменов, преступников и т. д. Гомосексуалисты, лесбиянки и всякого рода половые извращенцы – самые известные люди в буржуазном истеблишменте. «Секс становится публичным зрелищем, половой акт совершается на глазах публики…» (И. Кристол).

В домонополистическую эпоху капитализм развивался по восходящей линии. В эпоху империализма капитализм эволюционирует по нисходящей линии, он вступает в этап своего общего кризиса. Внутри буржуазного общества неумолимо, властно развивается процесс его самоотрицания. И хотя буржуазное государство, обладающее относительной самостоятельностью, активно вмешивается во все процессы капиталистического организма, осуществляет всякого рода мероприятия – от «пожарных» до стратегически долговременных – преодолеть кризисные явления не удается, стабилизации системы не получается. Все внутри капитализма говорит о неизбежности социализма. «Я думаю, – сообщает нам Терри Иглтон, литературовед и автор книги “Маркс был прав”, – что капиталистическое общество естественным образом агностическое[76], но оно не может признаться в этом даже самому себе, так как ему нужны фундаментальные ценности, особенно в периоды кризиса»[77].

Ответ весьма примечателен. Во-первых, очередное (их сегодня сотни, если не тысячи!) признание в том, что капитализму нужны «новые фундаментальные ценности» – прежние, буржуазные уже не работают. «…Мы испытываем потребность в новом теоретическом конструкте “общих ценностей”»[78], – вторит итальянский политический философ и социалист Антонио Негри. Но где искать этот конструкт новых ценностей? Словно отвечая итальянскому исследователю, немецкий социолог Ханс Йоас пишет, что «ведущие интеллектуалы США выступили с идеей о том, что необходимо возродить коллективные ценности и защитить их от наступающего индивидуализма во всех его формах», «…что такие коммунитарные ценности могут служить основой в том числе для выдвижения политических целей…»[79] (выделено мной. – В. С.). Заявление более чем красноречиво: с одной стороны, это прямое признание приоритета ценностей социалистических, а с другой – проявление концепции альтернативизма как формы отрицания капитализма, хотя и слегка закамуфлированной.

Во-вторых, перед нами также примечательное признание буржуазного общества в агностицизме, иначе говоря, в неспособности его интеллектуальной и политической элиты к социопознанию и, следовательно, рациональному пониманию исторического хода событий. Иллюзорность, интуитивизм, иррационализм – отличительные свойства современной буржуазной философской, исторической и политической мысли. Они пронизывают и всю политику правящих кругов капиталистических государств. Другой итальянский философ и футуролог Франко Берарди с нескрываемой иронией говорит: «Американский философ Фрэнсис Фукуяма после 1989 года заявил, что история окончена и теперь наступит эпоха вечного мира, а также демократических и либеральных ценностей. Эта иллюзия просуществовала полгода; вскоре началась война в Заливе, за которой последовали события в Югославии. В ошибочном предположении Фукуямы заключается важный знак для последующих размышлений. <…> Сейчас мы живем в контексте истории, страдающей явным раздвоением личности: ее патология заключается в том, что она направлена против человечества, представляет собой насилие над естественным ходом вещей»…[80]

О каких войнах говорит Франко Берарди? У кого произошло раздвоение личностного сознания и кто осуществляет насилие над человечеством? Во всех перечисленных случаях имеется в виду один и тот же исторический субъект (персонаж): современный капитализм в стадии империализма. А «паровозом» (термин из либерально-уголовного жаргона) является североамериканский империализм – то есть США. Это он половину столетия организует блокаду Кубы, ведет войны по всему миру: во Вьетнаме, Афганистане, разбомбил Югославию, Ирак, Ливию, уничтожает Сирию, грозит КНДР, Ирану, России. «До тех пор пока экономика западных стран будет приводиться в движение с помощью нефти, зона Персидского залива и ее ресурсы останутся жизненно важным интересом Запада. Ближний Восток уже давно является перекрестком, на котором встретились Азия, Африка и Европа. Теперь, когда нефть служит источником жизненной силы современной индустрии, Персидский залив становится нефтяной артерией Запада. <…> Помимо жизненно важных интересов в Персидском заливе, Соединенные Штаты имеют ключевые интересы в других странах «третьего мира». Мы сделали крупную ставку на экономику и природные ресурсы этих стран», – заявлял в конце 90-х годов бывший президент США Ричард Никсон. «Огромную ценность для Запада представляет обширный опыт Великобритании в ее бывших колониях» (выделено мной. – В. С.) – подчеркивал он[81]. То, что устами Никсона и сегодня говорит весь империалистический истеблишмент США, можно не сомневаться. От президентства Никсона и до президентства Обамы – временная дистанция в несколько десятилетий, но «раздвоенность» сознания прежняя, а насилие над человечеством и самой историей от американского империализма только нарастает. Лауреат Нобелевской премии мира Обама ведет войны в Афганистане, Сирии и планирует новые, при этом не устает говорить о фундаментальных ценностях своей страны, которые безоговорочно должны принять все без исключения народы. «Я считаю Америку исключительной», – заявил Обама в конце сентября 2013 года на сессии Генеральной ассамблеи Организации Объединенных наций.

Вот мы и вернулись к мысли Ханса Йоаса о связи рыночной экономики, которая является фундаментом капитализма, и его самого с процессом разложения человеческих ценностей, приобретшего планетарный характер. Но речь идет не вообще о всех ценностях, а о тех, которыми живет сегодня буржуазный мир: деньги, богатство, комфорт, наслаждения, секс и т. д. Российский философ и социолог А. Зиновьев, проживший на Западе 20 лет и изучивший мир капитализма изнутри, охарактеризовал «феномен западнизма»: «Деньги стали (подчеркиваю, стали теперь, а не были такими изначально!) главным регулятором всей основной жизнедеятельности западного общества, основным побудительным мотивом, целью, страстью, заботой, контролером, надсмотрщиком, короче говоря, – их идолом и богом. <…> Индивидуальные ценности, которые восхваляет и пропагандирует западная идеология, общеизвестны. Это богатство, власть, слава, мастерство, собственность, комфорт, благополучие, сила, здоровье, удовольствие, предпринимательство, свободы, права и т. д. Оргия прославления их достигла апогея в конце “холодной” войны, когда стали прославлять все то, что в течение веков считалось пороками и наихудшими проявлениями человеческой натуры»[82].

Диагноз, поставленный русским философом, отнюдь не марксистом[83], – это характеристика общего кризиса капитализма как системы, в том числе его духовно-ценностного, идейно-смыслового потенциала. Весь ХХ век, без какого-либо преувеличения, прошел под знаком кризиса буржуазного общества и его оценок самыми различными мыслителями. Уже с конца XIX века в научный и литературный оборот начали входить такие понятия, как «хаос», «катастрофа», «перепутье», «неравновесие»… К ним добавлялись разнообразные термины: «забвение бытия» (М. Хайдеггер); «конец человека» (Г. Марсель); «поражение западной культуры» (Т. Адорно) и др.

Феномен кризиса буржуазного общества и его ценностей стал все пристальнее осмысливаться писателями, поэтами, философами, историками и другими исследователями. Франц Кафка (1883–1924) в своих романах «Процесс», «Замок», «Америка», в рассказах изображал нередко мир как абсурдный, как царство неуловимого, всесильного зла, подавляющего и уничтожающего человека. Современное ему общество – это зловещее, противоестественное, антиэстетическое общество. Значительное место в духовной жизни Запада занимает творчество Ж.-П. Сартра и А. Камю. В их произведениях (пьесы Сартра «Мухи», «Дьявол и Господь Бог», романы Камю «Чужой», «Чума», «Миф о Сизифе») поднимаются темы свободы и ответственности, абсурдности бытия, одиночества. Западноевропейские исследователи Ницше, Шпенглер, Тойнби, Швейцер, Хейзинга, Ясперс, Франкл, Парсонс и многие другие создали огромную литературу о феномене кризиса буржуазной культуры ХХ столетия.

Одним из первых увидел и своеобразно отразил это немецкий философ Фридрих Ницше (1844–1900). По его мнению, культура «как бы направляется к катастрофе». Уже в XIX веке произошел упадок духовной жизни в результате борьбы двух начал – аполлонического (критического и рационального) и дионисийского (чувственного, иррационального). Нигилизм как продукт этой борьбы – есть порождение рационалистического, критического мышления. В работе «Рождение трагедии из духа музыки. Предисловие к Рихарду Вагнеру» (1872 г.) он говорит об опасности «горько отчаяться в сущности нашего немецкого народа» и о том, что мы можем наблюдать «к нашему ужасу в цивилизованной Франции». Что же вызывает ужас у мыслителя? «…Абстрактное воспитание, абстрактные нравы, абстрактное право, абстрактное государство… Этот лишенный мифа человек, вечно голодный среди всего минувшего и роет и копается в поисках корней, хотя бы ему и приходилось для этого раскапывать отдаленнейшую древность». Зачем роет? А затем, что, по мнению Ницше, «без мифа всякая культура теряет свой здравый творческий характер природной силы».

Говоря об опасностях современной ему Европы, Ницше заявляет, что «культурные классы европейских стран сплошь неврастеничны, и почти каждая более или менее многочисленная семья в лице одного из своих членов приблизилась к безумию», и вообще, «мы, недоноски еще не проявленного будущего». Стремясь предугадать возможный финал развивающихся событий в буржуазной Европе, философ вырисовывает мрачный вопросительный знак и в конце концов приходит, по сути, к трагическому выводу о том, что «наступит время, когда на земном шаре будет прыгать последний человек, – совершая свои мелкие дела, – он подобен блохе…»[84] («Так говорил Заратустра»). При этом весь критический запал философии Ницше был направлен не против капитализма как такового, а в его защиту, чтобы у него появился «сверхчеловек», «новый класс аристократов» и оставались «рабы»…

Не менее пессимистический взгляд на буржуазное общество и его культурные ценности выразил другой немецкий мыслитель – Освальд Шпенглер (1880–1936).

В 1918 году он выпустил в свет сразу же ставшую сенсацией книгу – «Закат Европы». Уже одно название ее говорило о многом. По выходе произведения в свет Шпенглер пожаловался на рекламный стиль его восприятия: гибель Запада уподоблялась гибели океанского лайнера. Весь шпенглеровский «Закат Европы» предстал перед тогдашним читателем сплошными гигантскими вариациями на центральные темы самого Ницше: «европейский декаданс», «восхождение нигилизма», «воля к власти». И не случайно. Ибо, по признанию самого Шпенглера, понятия декаданса, нигилизма, переоценки всех ценностей, воли к власти глубоко коренятся в сущности западной цивилизации и играют прямо-таки решающую роль в ее анализе[85]. Сам автор во «Введении» так определял свою задачу на страницах книги: «В этой книге впервые делается попытка предопределить историю. Речь идет о том, чтобы проследить судьбу культуры, именно, единственной культуры, которая нынче на этой планете находится в процессе завершения, западноевропейско-американской культуры, в ее еще не истекших стадиях»[86] (выделено мной. – В. С.).

…Прошло 96 лет со дня выхода «Заката Европы» О. Шпенглера. А в 2002 году в США появляется книга бывшего кандидата в президенты этой страны Патрика Бьюкенена «Гибель Запада»… И уже никакой сенсации, никакого волнения: западное буржуазное общество вошло в иную, более высокую стадию своего развития на основе базисных ценностей. В научной литературе оно получило емкое и весьма точное название – «общество всеобщего потребления», для которого богатство любой ценой – высший смысл жизни и высшая ценность. Но бешеная гонка за благами, по мнению наиболее дальновидных западных исследователей, – верный признак кризисного, «ненастоящего», квазиценностного бытия буржуазного общества ХХ столетия и, как следствие этого, – нарастающего темпа бездуховной жизни. Ускоряющийся ритм опустошает, обедняет смысл ценностного бытия человека, заменяя истинные, гуманистические ценности суррогатными, иллюзорными. Человек, подвластный материальным потребностям, которым нет ни конца, ни края, – это существо и духовно и даже физически обесчеловеченное. Немецко-американский психолог и социолог (представитель неофрейдизма) Эрих Фромм, ставя свой диагноз буржуазному обществу, его ценностям, писал: «Наша моральная проблема заключается в безразличном отношении человека к самому себе. Последнее видно из того факта, что мы утратили чувство самоценности и уникальности каждого индивида, что мы превратили себя в средство, инструмент для достижения каких-то внешних нам целей, что мы и ощущаем себя вещами, и относимся сами к себе как к вещам, что собственные наши силы отчуждаются от нас»[87].

И этот процесс не случаен: он детерминирован экономическими, социальными и политическими отношениями капитализма. По Фромму, буржуазное общество – это «мегамашина» – полностью организованная и гомогенная система, в которой общество как таковое функционирует подобно машине, а люди – подобно ее частям. «У современного человека, живущего в индустриальном обществе, изменилась форма и степень идолопоклонства, – делает вывод Эрих Фромм. – Он стал объектом слепых экономических сил, управляющих его жизнью. Он поклоняется делу рук своих, он превращает себя в вещь»[88]. А потому, по словам ученого, в современном буржуазном обществе царит болезнь, которую можно назвать синдромом отчуждения. Это общество породило тип человека-потребителя, который бездумно потребляет все, что ему навязывают: сигареты, алкоголь, секс, телевидение, кино, спорт и т. д. По его мнению, отчуждение является следствием «сугубо человеческой ситуации»: человек отделился от природы, его сознание – от бытия, потеряна его внутренняя гармония.

Известный на Западе футуролог А. Тоффлер, анализируя феномен отчуждения, в книге «Футурошок» писал: «В капиталистическом мире во всем происходят необычайно быстрые изменения: в производственных технологических процессах, в модах, в стилях жизни. Эти быстрые изменения и являются источником отчуждения, ибо, отдавая им частицу своего “Я”, человек превращается в «выгоревшую свечу»[89]. Какие ценности могут быть у «выгоревшей свечи», можно только догадываться…

Так, едва предчувствуемое в XIX в. Шопенгауэром, предельное самоотчуждение человека западного мира в ХХ столетии стало реальностью. Ощущение этой опасности, многих ее последствий привело к поиску «лекарства», способного излечить от «болезни» самоотчуждения человека как высшей ценности. Так, в 60–70-е годы рождается понятие «самоосуществление» (self-fulfillment), вытеснившее прежнее – «самореализация» (self-realization). Об этом хорошо написано в книге западного социолога Д. Янкеловича «Новые правила: поиски самоосуществления в мире, перевернутом вверх дном»[90].

Социолог придал самоосуществлению роль чуть ли не главного понятия всей буржуазной культуры и стимула ее развития. Буржуазная литература и история и раньше, говорит Янкелович, были полны рассказов о людях, ищущих самоосуществления. Способами его реализации были великие подвиги, деньги, любовь, слава, революция, прелюбодеяния и т. д. Люди всегда стремились к самоосуществлению, подчеркивает Янкелович. Но в прошлом это было уделом отдельных (или немногих) людей, принадлежащих в основном к обеспеченным слоям населения и потому могущих позволить себе роскошь заниматься самими собой. Великий сдвиг в американской жизни и культуре, их ценностно-смысловом ядре, по Янкеловичу, состоит в том, что сегодня в поиски самоосуществления включились миллионы людей, то есть почти половина населения страны. Это стало настолько распространенным явлением в жизни США в конце ХХ столетия, что послужило основанием для его выделения в разряд ведущей ценностной ориентации духовной жизни главной страны западной цивилизации. Но это «самоосуществление» происходит в рамках сложившихся ценностно-смысловых границ и цивилизационных стандартов: бизнес, коммерческий успех, прибыль, деньги, богатство, положение в обществе.

Итог неизбежен: десакрализация всех форм бытия человека, ложные ценности образуют унылый ряд быстро сменяющихся кумиров профанного мира[91]. Образуется замкнутый круг, внутри которого господствует ощущение фатального движения к концу буржуазных ценностей, а вместе с этим и самого капиталистического общества. Буржуазная общественная, в том числе аксиологическая, мысль, настойчиво ищет выход из создавшегося положения. Она пытается отыскать рецепт лечения болезни всего капиталистического общества, найти новые стимулы для придания буржуазным ценностям если не новой оптимистической парадигмы[92], то хотя бы некоторого подобия (имитации) социального здоровья и духовного оптимизма. И тут мы наблюдаем совершенно «оригинальное» явление: к западным аксиологам и иным футурологам на помощь спешат российские апологеты из либеральных кругов, одержимые навязчивой мыслью доказать во что бы то ни стало «вечность» капитализма и его так называемых «общечеловеческих» ценностей. Идея кризиса капитализма, категорически заявляет И. П. Никитина, «не выдерживает критики. Современное постиндустриальное общество устойчиво, нет никаких признаков того, что оно находится в кризисном состоянии и все более запутывается в неразрешимых противоречиях»[93]. Один из самых оголтелых антисоветчиков, именующий себя писателем, Леонид Млечин в свойственной для него нравоучительной и одновременно ернической манере развенчивает Освальда Шпенглера и его «Закат Европы» в связи с приближающимся столетием выхода в свет этой работы. «…Нам рановато говорить об упадке Европы. Или скорее поздновато. Освальд Шпенглер сделал это за нас столетие назад». «На пенсию я, – говорит российский ультралиберал, – похоже, выйду под разговоры о духовном упадке Европы, крушении западной цивилизации, распаде семьи и повсеместном торжестве однополой любви»[94].

Для обывателя, который забавляется чтением бульварного «Московского комсомольца», или наивного студента, живущего в Интернете, именуемом сегодня «помойкой», подобные рассуждения могут показаться убедительными. В самом деле, почти 100 лет тому назад Шпенглер предсказал «закат Европы», а он никак не наступает. Наоборот, на Западе – все о’кей… Здесь, фиксирует обыденное («витринное») сознание, создана удивительная атмосфера «беспроблемности, решенности раз и навсегда всех фундаментальных вопросов» общественного, а для многих и индивидуального бытия. Разве не стала комфортней, беззаботней жизнь человека на Западе? Города процветают и поражают своим великолепием. Быстрый, доступный транспорт и внутри городов, и между дальними районами, и между континентами. В городах – армады легковых машин самого высокого класса, теплые, залитые светом жилища. Кухонные, стиральные и другие домашние машины, «всеисцеляющие» лекарства. Карманные радиоприемники, переносные телевизоры, звуковые и видеомагнитофоны. И одновременно нарастающий поток веселья, море музыки, бесконечные шоу, шумные дискотеки, искрящиеся аттракционы, потрясающие курорты, доступная любовь – много любви… В газетах, журналах, других изданиях в специальных рубриках светской хроники описывается счастливый образ жизни «высшего света»: путешествия на собственных яхтах, дорогостоящие приемы, балы и т. п. В одной из передач американского телевидения миллионерша, разъезжая в белом «кадиллаке» по своей усадьбе, объясняла: «Здесь мой розарий, здесь мой крематорий».

А труд… Принудительный труд как бы «исчез», «испарился»: люди, лишенные производительной собственности, добровольно продают свою рабочую силу, без понукания работают, работают, работают. Очень хорошо работают. Нам бы так. Безработица? Но сегодня она есть, а завтра – откроются новые рабочие места, да и пособия при необходимости выдадут… Какой «закат», где «кризис»?! В подобном духе, например, ведется постоянная передача «Система ценностей» на круглосуточном телевизионном канале «РБК» (Росбизнесконсалтинг – ведущая российская компания, работающая в сферах массмедиа и информационных ресурсов. Хозяин – российский долларовый миллиардер М. Прохоров, прославившийся в Европе куршевельским загулом с девицами…). Ведущая – родственница миллиардера в окружении собеседников развлекает телезрителя развесистой и до убожества невежественной клеветой на советский образ жизни и столь же примитивным восхвалением западных ценностей.

Не надо быть большим знатоком, чтобы не увидеть очевидное в действиях всех без исключения доморощенных либералов, как российских, так и украинских, яростно защищающих буржуазный Запад и его пресловутые «общечеловеческие» ценности. Все эти прохоровы, познеры, млечины, киселевы, шустеры, сванидзе и К^озащищают не только капитализм Европы и Америки, сколько самих себя, свои собственные корыстные интересы. У одних в западных банках хранятся наворованные во время «перестройки» и «реформ» деньги; у других находится огромная недвижимость (поместья, виллы, особняки, шикарные квартиры, яхты, самолеты, рестораны, клубы и т. д.); у третьих – давно оформлено иностранное гражданство (есть место, куда убежать в случае «пожара»); у четвертых – дети и внуки пребывают в зарубежных университетах и фирмах, а свою карьеру и дальнейшую жизнь связывают с «настоящей родиной» (той, где хранятся счета в банках)…

Но есть и не менее существенная причина у российских либерал-аксиологов, решивших «бескорыстно» помочь западным «коллегам» опрокинуть критический запал трудов О. Шпенглера, а вместе с ними и утверждения М. Вебера, Й. Хейзинги, А. Швейцера, С. Хантингтона, Э. Фромма, Д. Перкинса, Д. Стиглица о том, что в «ХХI веке человечество ждет деградация западных ценностей», что «если мы не изменим ход повествования, оно закончится трагически»… Признать, что капитализм болен и внутри него развивается необратимый процесс самоотрицания, что система его ценностей, некогда сыгравшая прогрессивную роль для мировой цивилизации, превратилась в свою противоположность и рушится, значит согласиться с тем, что криминально-буржуазная контрреволюция и реставрация капитализма в СССР – дело исторически реакционное, преступное. Соответственно по этому критерию должны оцениваться люди, затеявшие «перестройку», проводящие «демократические реформы», лишившие целые народы собственности, власти, культуры, ввергнувшие огромное число людей в нищету и социальную деградацию. Признать очевидное они не могут ни при каких обстоятельствах: во-первых, так можно однажды предстать перед самым настоящим (юридическим) судом за содеянное преступление; а во-вторых, капитализаторы хотели бы ускользнуть и от суда истории, ибо нет ничего тайного, чтобы со временем не стало бы явным. Обманув народы, «реформаторы» хотели бы обмануть саму историю и войти в нее великими гуманистами, спасшими мир от «тоталитарного» коммунизма.

Увы, ничего у либерал-аксиологов не получается! Вульгарный антиисторизм, чудовищный эклектизм, наглая предвзятость, субъективная апологетика в отношении капитализма отпугивает даже так называемый «средний класс». Что же касается трудового населения России, Украины, то оно видит и все лучше понимает цену, которую приходится платить за реставрацию капитализма. Массовое сознание россиян и украинцев, будучи отражением социальной действительности, всей суммы общественных контрреволюционных отношений, на собственном эмпирическом опыте, по-своему также несет в себе аксиологический заряд. Отстаивать свои ценности, защищать и по возможности продвигать их готов едва ли не каждый, хотя теоретически, конечно, мало кто может определить, о чем в принципиальном, сущностном смысле идет речь. И тем не менее мы видим очевидное: аксиологизация общественного сознания – факт свершившийся, он – важный феномен современной жизни на Украине и в России, его видно невооруженным взглядом.

Если не брать аксиологию в сугубо доктринальном (т. е. теоретическом) смысле слова, то можно смело утверждать, что ценностно-критическое отношение к жизни, в первую очередь к процессам реставрации капитализма, агрессивного насаждения либеральной (буржуазной) идеологии и модели жизнеустройства во всех странах – Украине, России и дальше – по всему миру, захватывает широкие слои народных масс. Из академических учреждений, университетских кафедр, безмятежных кабинетов ученых и со страниц научных изданий проблемы ценностного осмысления жизни «внезапно» перекочевали в средства массовой информации – печатные и электронные, всплыли в среде политиков и государственных чиновников, журналистов и писателей, церковных деятелей многочисленных конфессий. Эти проблемы, далекие от специального понятийного оформления, звучат на «народном языке» на митингах, собраниях, уличных сходках. О ценностях в той или иной постановке не говорит и не пишет сегодня только «ленивый»…

Что же случилось через четверть века после организации контрреволюции в СССР и начала реставрации капитализма в первой на планете стране социализма? Ведь победа антикоммунистическими силами вроде бы одержана «безоговорочная и окончательная»: «вагон социализма отцеплен от мировой цивилизации»; «эсэсерия сгинула навсегда»… Авторы этих глумливых умозаключений, упоенные контрреволюционным хапком, сами поверили в безоговорочность собственных выводов. Но на деле, как в народной мудрости: гладко было на бумаге, да забыли про овраги… Либеральные геростраты, уверовав в окончательность своей победы, забыли спросить народ: а что он думает по этому поводу? Материалы Всесоюзного/Всероссийского исследования по сравнению оценок экономического положения людей за четверть века (руководители Ж. Т. Тощенко, В. Э. Бойков) показывают, как люди скептически, негативно оценивают «работу» либерал-реформаторов.

Какие следствия вызвал переход к рыночным отношениям (% числа опрошенных)

Самые разные сторонники рыночной экономики, частной собственности, конкурентной борьбы как неких «локомотивов» «перестройки» и «реформ», в том числе деятели от науки, аплодировавшие погрому «тоталитарной империи» и подводившие под него теоретические обоснования, «вдруг» обнаружили глубокое «разочарование» социума… и свое собственное. «Ожидали быстрого улучшения жизни, а период перехода оказался намного более трудным, особенно если его сравнивать с популистскими обещаниями многих “демократов”, когда они шли к власти. Да и уж очень много представителей новой власти – от чиновников самого высокого правительственного ранга и депутатов до чиновников и депутатов местного масштаба – активно стали использовать свое положение для обустройства личных дел. Поистине, как у персонажа из сказки Салтыкова-Щедрина, – ожидали от медведя на воеводстве покровительства наукам, искусствам, процветания и благополучия, а он чижика съел. И уже набирает силу контрреформаторское движение…»[95] – пишет с тревогой и скрытым сожалением академик Российской академии наук, бывший директор Института философии РАН (1988–2006 гг.) В. С. Степин.

Маститый философ – «убежденный сторонник реформ», «сепарирующий марксизм»[96] и начисто отвергающий ленинизм, обнаружив, что «набирает силу контрреформаторское движение», удивился… Странное, однако, удивление. По своему научному статусу академик должен был бы знать две философско-исторические аксиомы: во-первых, всякое действие обязательно вызывает противодействие. Социальное противодействие в классово-антагонистическом обществе наступает особенно тогда, когда острота социальных проблем и противоречий нарастает и достигает предельных значений; во-вторых, контрреволюция – это регрессивный процесс, направленный на реставрацию отжившего общественного строя, в данном случае дикого, варварского капитализма со всеми его классовыми ценностями, нормами, целями. Но все реставрационные процессы, учит история, рано или поздно завершаются поражением эксплуататорских классов. И еще: академик от философии «ожидал быстрого улучшения жизни»… Неужели человек, увенчанный учеными степенями, званиями, должностным положением, называемый «выдающимся российским ученым», так легко поверил в ельцинские бредни о том, что «в следующем квартале (!!!) будет легче», или его очаровала шарлатанская «программа 500 дней» Гриши Явлинского?!

Своеобразная реакция на результаты «перестройки» и «реформ» содержится в наукообразных сентенциях другого академика РАН, директора Института научной информации по общественным наукам, воинствующего антисоветчика и антикоммуниста Ю. С. Пивоварова. «…Мы не можем не задумываться о том, что же дальше? Какие очертания примет жизнь во вполне обозримом будущем? <…> Мы озираемся по сторонам, заглядываем в собственное прошлое, просчитываем и продумываем пропорции той государственной системы, которая удовлетворяла бы требованиям разумности…»[97].

Увы, ничего не получается у реставраторов капитализма и их платных и добровольных апологетов либеральных ценностей. В самом деле, если оценивать ситуацию в категориях, предложенных академиком РАН, то действительно разумности у контрреволюционных режимов, где бы они не действовали, не обнаружить и днем с огнем. А вот неразумность во всех их действиях столь очевидна, что даже люди, далекие от научного анализа происходящих процессов, стали сомневаться в адекватности тех, кто взял реванш у социализма. «С разрушением великой страны произошла и потеря смыслов, люди населяющие ее территорию, пересели в гумилевский “заблудившийся трамвай” и едут, руководимые чужой волей, в бесцельном хаотическом движении. У нашего поколения есть ощущение произошедшей тотальной ошибки, и ее надо исправлять в первую очередь через обретение осмысленности своего существования»[98] (выделено мной. – В. С.).

Верно советуют эпатажному академику о необходимости «обретения осмысленности» бытия. Но где он может найти эту осмысленность: от марксизма давно и публично отрекся, своей научной теории и методологии у него нет, а потому обращается к идеализму и фидеизму – вся надежда на них… «Финалом, высшей стадией развития “русской мысли” стало не творчество Ильина или Бицилли, – пишет Пивоваров. – На мой взгляд, завершающие аккорды взял Семен Людвигович Франк… Следовательно, настоящая русская философия – это сверхнаучное интуитивное учение о мировоззрении, тесно сплетенное с религиозной мистикой»[99] (выделено мной. – В. С.). Академику вторят эти самые религиозные мистики и интуитивисты. «Идея социального прогресса рухнула – и это хорошо. “Прогрессисты” оказались битыми… Все идет к своему концу – как и говорится в Священном писании. Крах, а потом все начнется сначала», – звучало 4 мая 2013 года по многим российским радио– и телеканалам в религиозных проповедях священнослужителей РПЦ.

Приватизированное обществоведение в целом, в том числе философская наука, становятся разновидностью массовой культуры, ибо, как и все другие ее проявления, мифологизирует, дезориентирует человеческое сознание, мистифицирует реальные процессы в обществе и в мире. А сам «мир словесности перестраивается по модели шоу-бизнеса» (С. Чупринин, главный редактор журнала «Знамя»). Происходит отказ от разумного, рационального в познании, уход от мира реального – в игровой, от мира социального – в мир «антропологического» – то есть личностного, индивидуального, субъективного. Либеральная история, философия, социология, этика и другие науки за эти 25 контрреволюционных лет утопили мир рационального мышления в мире иллюзорном, виртуальном, где понятия – не средство познания реальных вещей, явлений и процессов, а способ сокрытия их подлинной сущности. Это закономерное и неизбежное следствие контрреволюционного процесса реставрации капитализма, поправшего все гуманистические ценности, как классовые, так и общечеловеческие. Теоретическое знание и сознание не являются больше ценностью, ибо, захваченные антисоветчиками и антикоммунистами всех мастей и окрасов, они враждебны человеку, попирают его разум, достоинство, подрывают творческую энергию, отчуждают от собственной сущности.

На такой, с позволения сказать, «теоретико-методологической» базе развивается сегодня в России аксиологическая мысль. Она покоится на откровенной тенденциозности и корыстной апологетической предвзятости, что сродни публичной диффамации, говоря проще – лжи. Ложь – вечное оружие реакции, контрреволюции, диктатуры капитала. Лишенная позитивной почвы – дикий капитализм не может ее создать, – аксиология педалирует тему антисоветизма во всех его разновидностях. Царящий на государственном уровне, в олигархическом клановом сообществе, в либеральных кругах, в литературе, театре, кино, во всех «приватизированных» СМИ антисоветизм сегодня отличается организованностью и скоординированностью действий, зарядом особой злобы и растущей ненависти к всему советскому, социалистическому, – это не просто проявление классовой ненависти, а еще и прямой результат краха либеральных ценностных установок, отторжения их общественным сознанием.[100]

Увы, вопреки некоторым утверждениям, история повторяется. Либерализм уже присутствовал на российской земле в XIX веке, но не получил прочных устоев в общественном сознании. По оценке Н. А. Бердяева, хорошо знавшего общественно-политическую и в целом идейно-нравственную, духовную атмосферу в России того времени, здесь «никогда не было либеральной идеологии, которая бы вдохновляла и имела влияние», «слова “буржуа”, “буржуазный” в России носили порицательный характер, в то время как на Западе эти слова означали почтенное общественное положение»[101].

Нечто похожее мы наблюдаем уже в XXI веке. «Главный вектор российских либеральных реформ – экономические измерения, так как их ощущают граждане, пока не совпадают с вектором интересов большинства граждан страны», – делает вывод авторитетный ученый, главный научный сотрудник Института социально-политических проблем Российской академии наук В. К. Левашов[102]. А потому самые различные источники говорят нам, что:

• «капитализм в России не стал всенародным делом»;

• «только 10 % населения смогли приспособиться к новым (т. е. буржуазным. – В. С.) условиям»;

• «исследование социополитических ориентаций в континууме “капитализм – социализм” показывает, что в массовом сознании присутствует значительный массив ценностей, которые лежат в основе социалистического образа жизни (коллективизм, порядок, справедливость, патриотизм, народовластие, нравственность)»;

• «ныне советское общество вроде бы безоговорочно в прошлом… Память о советском обществе многие стараются стереть… Однако это общество продолжает излучать радиацию»;

• «вырисовывается сокровище советской цивилизации, которое предстоит оценить. Оно здесь, ее чеканы и образцы уже не выскоблить из опыта будущего человечества… России открытие советского еще предстоит»[103].

Эти формулировки, содержащиеся в различных источниках, легко можно было бы принять за эмоциональные пристрастия. Но все они так или иначе опираются на доказательную научную базу. В качестве таковой, в частности, выступают масштабные социологические исследования, проведенные в последние годы Институтом социологии Российской академии наук. Результаты этих исследований содержатся в фундаментальных научных монографиях: 1) «Двадцать лет реформ глазами россиян. Опыт многолетних социологических замеров: Под редакцией М. К. Горшкова, Р. Крумма, В. В. Петухова». М., 2011; 2) «О чем мечтают россияне. Идеал и реальность. Под редакцией М. К. Горшкова, Р. Крумма, Н. Е. Тихоновой». М., 2013; 3) «Бедность и неравенство в современной России: 10 лет спустя. Аналитический доклад. Подготовлен в сотрудничестве с Представительством Фонда имени Фридриха Эберта в Российской Федерации». М., 2013. Разумеется, на содержании, методологии и методике данных исследований явственно виден налет либерального флера – но куда ж без него сегодня… И тем не менее даже сквозь эту оболочку просматривается ценностно-смысловая ориентация российского общества в начале XXI века, то есть спустя четверть столетия после начала контрреволюции и реставрации капитализма в СССР.

Из всего огромного массива данных приведем лишь некоторые, характеризующие ценностные приоритеты в современном российском обществе.

Общественно-политический строй, в наибольшей степени подходящий для россиян (мнение опрошенных: все – за 100 %)[104]

Эти данные достаточно красноречивы. Действительно, хотя образ социализма и «потускнел», отодвинулся несколько вдаль, но не исчез совсем[105], наоборот, он продолжает жить среди людей не только старшего возраста, к нему обращают взоры и молодые. А это означает, что реставраторам капитализма нечего противопоставить ценностям советского периода. Машин на улицах стало огромное множество (но все иностранного производства), продуктами забиты все магазины (но 70 % импортного происхождения), ширпотреб на каждом шагу (но сделан китайцами или вьетнамцами), казалось бы – живи и радуйся. А радости-то нет… Потому что «духовный расцвет народа возможен только с опорой на главные, знаменательные ценности его культуры»[106]. А эти опоры подорваны. «Мы не способны любить за автомобили и мобильные телефоны, за небоскребы и чистоту, нам – людям! – требуется что-то небывалое, “невозможное”, что вызывает гордость» («МК», 19 июля 2013, с. 15). «…Даже бесспорные западные ценности нужно внедрять и развивать так, чтобы не повредить экзистенциальную крышу – иначе они будут отвергнуты вместе с их носителями»[107]. Приведенные высказывания из самых различных источников свидетельствуют: через четверть века после начала антисоветской контрреволюции, тотальной реставрации капитализма либеральные (буржуазные) ценности большинством населения России и Украины либо откровенно отвергаются, либо подвергаются сомнению. Прямых сторонников капитализма явное меньшинство: это те, кто успел хапнуть от общественного пирога и создать неправедное богатство, либо те, кто еще не избавился от иллюзий и надеется войти в состав буржуазной «элиты»… По мнению россиян, во всех основных сферах жизни общества и государства произошли ухудшения: 77 % опрошенных фиксируют падение уровня жизни; 76 % отмечают моральную деградацию общества; 71 % говорят о падении социальной сферы – здравоохранения, образования, культуры; 73 % – указывают на падение экономики; 70 % – заявляют об ухудшении межнациональных отношений[108].

Общественное сознание открыло для себя «некоторую» истину: капиталистическое (контрреволюционное) «изобилие», построенное на распродаже национального богатства народов, в действительности имеет бесчувственный, звериный механизм закабаления, рабского подчинения и тотальной эксплуатации – физической и духовной – трудящихся масс и населения. Невольно вспомнишь проницательный вывод немецкого ученого и неутомимого исследователя Генриха Шлимана: «Последние годы с ужасающей ясностью показали, что рабские цепи накопительства тягостнее и мучительнее цепей бедности»[109] (выделено мной. – В. С.).

Этот вид рабских цепей контрреволюционных режимов, установившихся на всем постсоветском пространстве, с бешеной энергией выковывают идеологические, политические, пропагандистские «кузницы», в огромном количестве расплодившиеся на воровских хлебах. Отсюда непрекращающаяся клевета, злобная, подлая, пещерная, в духе геббельсовской пропаганды, на СССР, советский народ, на экономику, политику, социальные и национальные отношения, на культуру, науку, образование, армию, милицию, КГБ первого в мире социалистического государства. Ударным отрядом либеральной контрреволюции были и остаются средства массовой информации. По официальным данным, в России насчитывается свыше 100 тысяч СМИ, 90 % из которых – частные, то есть обслуживающие его препохабие капитал. По социологическим данным, только 2 % жителей России не смотрят телевидение, 20 % не читают газет, 35 % не слушают радио.

Но понятие СМИ в современных условиях необычайно расширилось. Сегодня это – средства распространения информации, обращенные к массовой аудитории, доступные для самой широкой аудитории, профессионально выстраивающие на промышленно-поточной основе и производство, и распространение информации, отражающей интересы не только и не столько владельцев данных средств, сколько правящего класса необуржуазии, стоящей в центре контрреволюционного процесса реставрации капитализма в России. В данном процессе активно используются кинематограф, средства звукозаписи и видеозаписи, компьютерные технологии и Интернет, домашние видеоцентры, сочетающие телевизионные, телефонные и другие линии связи. В этом ряду нужно рассматривать также книги самых различных жанров, эстрадные представления, театральные спектакли и многие, многие другие звенья культуры и информации (например, рекламные щиты и панели). Все они так или иначе выполняют функцию идеологического и политического обоснования и психологического закрепления в массовом сознании ценностных установок индивидуалистического, частнособственнического, предпринимательского сознания и поведения. Они в широком смысле слова формируют качественно новый субъект (носитель) социума с иными ценностно-смысловыми ориентациями и установками, причем на всех «этажах» социальной иерархии современного российского и украинского общества.

Данный процесс, протекающий не только в России, на Украине, но и на всем постсоветском пространстве, – не формальное соперничество либеральных и социалистических ценностей, а концентрированное проявление классовой борьбы в фазе реставрации капитализма. Источником этой борьбы выступает противоречие интересов различных классов. Чем дольше длится реставрация отжившего социально-экономического строя, чем очевиднее становятся несовместимость интересов, ценностно-смысловых ориентиров трудящихся – рабочих, крестьян, всех категорий трудовой интеллигенции, а значит, абсолютного большинства народа и России, и Украины, – и интересов возникшего класса криминальной буржуазии (новых эксплуататоров), тем острее будет классовое (идейное, политическое, экономическое) противостояние. Это хорошо понимают организаторы контрреволюции и правители реставрационно-буржуазных режимов, а потому любыми средствами хотят погасить растущее в народе неприятие капитализма и его идеологически, пропагандистски ангажируемых ценностей. Цель все та же: объявить «конец истории» и «вечность» капитализма. Этот процесс уже очень точно обозначен понятием «размировоззренивание», близким к другому – «раскультуривание» и, следовательно, «расчеловечивание». «“Размивоззренивание” – это устойчивый негативный процесс обратного преобразования нации, народа в «толпу», в «простое население» через раскультуривание; через деформацию, дискредитацию истории народа и страны, их образа жизни, мечты, идеалов и ценностей; через искажение смыслов настоящего и будущего; через искажение смысла жизни человека»[110] (выделено мной. – В. С.).

Но люди не хотят быть «толпой», лишенной своих ценностей, идеалов, не желают превращаться в подопытных особей, на которых либералы-геростраты ставят свои социал-дарвинистские опыты. Их лишают исходных, базовых смысловых ценностей, а они продолжают держаться за них. Администрация одной из поисковых систем Интернета составила необычный рейтинг. Было проанализировано около миллиарда вопросов, заданных пользователями за последние 10 лет. Выяснилось, самый популярный вопрос «В чем смысл жизни?». На втором месте – «Есть ли Бог?»…[111] Как бы ни относиться к этим вопросам, они по меньшей мере свидетельствуют о двух фактах: 1) люди не заняты поиском либеральных ценностей; 2) поиск смысла жизни в условиях торжества криминально-буржуазной контрреволюции – это отрезвление от мифа о «благородном» капитализме, о «царстве всеобщего благоденствия»…

И еще, может быть, самое важное. Когда «лопнул пузырь «бескризисной» экономической модели», то «взоры растерянной общественности обратились к оплеванному пророку, – говорит известный в России писатель, художник, остроумный полемист Максим Кантор. – Неужели немецкий еврей все-таки прав?»[112]. На смену тотальной ненависти к К. Марксу пришла вначале растерянность, потом сомнение, а теперь возник вопрос «Почему Маркс был прав?». Нет, конечно, до широкого общественного признания марксизма, тем более ленинизма как его творческой составной части в эпоху империализма, еще далеко. Слишком глубоко пророс либеральный чертополох клеветы, посеянной в годы контрреволюции. Невозможно признаться в любви к Марксу без того, чтобы не быть заподозренным в агрессивных наклонностях. Тебя могут обвинить в чем угодно: в голоде Поволжья и голодоморе на Украине, в организации ГУЛАГа и экспроприации собственности, в сталинизме и тоталитаризме, да просто в любом проявлении аморальности. «Причина неприязни к Марксу среднего класса, – говорит М. Кантор, – это чувство самосохранения…» Иначе говоря, классовое чувство собственника, который не желает расстаться с частной собственностью, а наоборот, хочет ее увеличить, приумножить. А есть еще ненависть мещанина: эта «ненависть к Марксу имеет ту же причину, что и ненависть ко всему великому вообще»[113].

И тем не менее поворот в общественном сознании к К. Марксу, Ф. Энгельсу, В. И. Ленину, И. В. Сталину, их жизни и деятельности, теоретическому наследию явно происходит. В 2013 году исполнилось 130 лет со дня смерти Карла Маркса, и последние пять лет – начиная с кризисной осени 2008 г. – это имя вновь на слуху. Газета «The Times» провозгласила: «Он вернулся!», тогдашнего президента Франции сфотографировали листающим «Капитал», папа Бенедикт XVI похвалил «великие аналитические способности» Маркса, ватиканская газета L’Osservatore Romano напечатала промарксистскую заметку. А журнал «The Prime Russian Magazine» (Первый Русский Журнал), из которого мы приводим эти слова, вышел целиком посвященным Марксу и марксизму[114].

Все это прямое свидетельство того, что марксизму в науке об обществе альтернативы нет. «Диалектика истории такова, что теоретическая победа марксизма», его методологическая мощь «заставляет» признать правоту марксизма и даже «врагов его переодеваться марксистами»[115]. Так было раньше, так происходит и сегодня. Марксистское учение о закономерностях общественного развития дает ключ к пониманию единства и многообразия истории человечества. Последовательная смена общественно-экономических формаций образует магистральную линию прогресса человечества, которая определяет ее единство. Каждая историческая эпоха характеризуется многообразием социальных явлений, содержит в себе типичные и нетипичные явления, в каждой эпохе бывают отдельные движения то вперед, то назад, различные уклонения от среднего типа и темпа движения.

Важнейшим в марксизме является вывод о том, что он признает поступательный, прогрессивный характер общественного развития и показывает неизбежность смены капитализма коммунизмом. Именно поэтому буржуазные философы, социологи, аксиологи выступают против марксизма, приписывают ему ограниченность, в том числе в теории ценностей. Они никак не могут смириться с мыслью, что на смену капитализма рано или поздно придет всемирный социализм, как в свое время феодализм был вынужден (самим ходом истории) уступить место буржуазной формации. Произойдет и ломка, борьба ценностей: одни, прогрессивные, перейдут в новое мироустройство, другие – отомрут вместе с самим капитализмом. Так было всегда во всемирной истории, и это марксизм убедительно доказал всей суммой научных аргументов. Попробуем и мы продемонстрировать этот диалектический процесс хотя бы в схематической форме.

Ценности и ценностно-смысловые ориентиры народов на различных этапах исторического развития мировой цивилизации (формации)

В ответ на это либеральные оппоненты говорят об устарелости, однобокости марксизма, много лет создают карикатуру на марксизм, обвиняют его в экономическом детерминизме, недооценке культуры, ее места и роли в общественном развитии, в спекулятивной подмене при объяснении социальной истории, поскольку первичным, якобы, оказываются социально-политические идеологемы, революционные теории, философско-материалистические идеи. Общественная же практика, утверждают фальсификаторы, для марксизма становится лишь полем приложения определенных теоретических принципов. Ленинизму либералы вообще отказывают в научном признании. Фальсифицируя богатейшее теоретическое наследие В. И. Ленина, они заявляют, что «ленинизм в философской ипостаси сводит глубину теоретических дискуссий к чисто «политическим измерениям», а систему «общественное бытие – общественное сознание» к идеологическому ракурсу программы». Причем вся эта карикатура на марксизм-ленинизм из либеральных сочинений переносится на страницы учебной и справочной литературы для высшей и средней школы[116].

Любимым «доказательством» ограниченности марксизма-ленинизма у либералов является утверждение о том, что ни Маркс, ни Энгельс, ни Ленин не знали проблемы ценностей, если не считать разработанной марксизмом объективной стоимости в области экономических отношений. Уже советские ученые В. П. Тугаринов, Б. А. Чагин, О. Г. Дробницкий, В. А. Василенко, Л. Н. Столович, Т. Б. Любимова и др.[117] показали упрощенное представление о проблеме ценностей в марксизме-ленинизме, идущее не от существа вопроса, а от сугубо формального, поверхностного подхода. Да, действительно, основоположники марксизма-ленинизма специально не занимались проблемой ценности, но она фактически, имманентно[118] присутствовала во всей их теории и политической практике. Так, теория стоимости К. Маркса является экономическим выражением теории ценностей и дает все основные методологические посылки для ее разработки. Ярчайшей страницей является борьба В. И. Ленина против объективистской социологии «легального марксизма», отрицавшего оценочное отношение к общественным явлениям и сводившего социологию к «чистому» описанию этих явлений в целях «объективности». Ленинское учение о классовом, партийном подходе к явлениям общественной жизни есть не что иное, как революционно-пролетарское ценностное отношение к этим явлениям.

Теория ценностей вытекает из всего духа марксистско-ленинского учения, которое анализирует все наследие человеческого труда – от производительных сил до высших, духовных сфер социальной жизни – науки и искусства, раскрывает роль практики в познании и преобразовании мира, показывает место и значение субъективного фактора в историческом процессе, возвращает человеческое человеку и ставит его на то историческое место, которое именуется Высшей Ценностью. Выдвигая и отстаивая идею переустройства общества на коммунистических началах, возвращения людям труда их достоинства, чести, всех ценностей культуры, марксизм утверждает тем самым антропоцентризм и гуманизм как главное ее содержание, то есть весь исторический процесс преобразований осуществляется для человека, во имя человека.

По глубокому убеждению автора данных строк, нет более глубокой и обоснованной по своему содержанию и направленности ценностной теории, чем марксизм-ленинизм, даже специально посвященной аксиологической проблематике. Ценность воплощается не в академических и схоластических дефинициях, а в реальной действительности, в преобразовании мира для человека, во имя человека, людей труда, создающих материальные и духовные блага.

Г. В. Плеханов в свое время с полным основанием отверг утверждение буржуазных аксиологов (Г. Риккерта и др.) о том, что марксизм якобы обращает внимание лишь на «экономические ценности». В рецензии на книгу Риккерта «Наука о природе и наука о культуре» Плеханов написал: «…Не смешно ли утверждать, что с точки зрения пролетариата или, как выражается Г. Риккерт, с той точки зрения, которую теоретики считают за точку зрения массы, внимание главным образом обращается на экономические ценности? Если кто-нибудь обращает теперь главное внимание на эти ценности, то это именно противостоящая пролетариату буржуазия. Нынешние сторонники материалистического объяснения истории прекрасно понимают это и никогда об этом не забывают. Стало быть, и с этой стороны сказанное о них Риккертом лишено всякого разумного основания»[119].

Наконец, сам К. Маркс хорошо ответил тогдашним апологетам капитализма (а это значит, что и нынешним), которые исключали духовные ценности из содержания богатства страны, ограничиваясь областью экономических стоимостей. В работе «Теории прибавочной стоимости» К. Маркс приводит положение из «Истории политической экономии» А. Бланки: «Ограничив область богатства исключительно теми ценностями, которые фиксированы в материальных субстанциях, Смит вычеркнул из книги производства все безграничное множество нематериальных ценностей, дочерей духовного капитала цивилизованных наций»[120].

Марксизм о человеке как высшей ценности и условиях его развития

Примечания:

1. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Введение. // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 25.

2. Энгельс Ф. Принципы коммунизма. // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 4, с. 325, 330.

3. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. // Маркс К и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 305.

4. Маркс К. Капитал. Том первый. // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 495.

5. Маркс К. Инструкция делегатам Временного центрального совета по отдельным вопросам. // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 16, с. 197–198.

6. Энгельс Ф. Очерк теории // Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 278, 294–295.

7. Маркс К. и Энгельс Ф. Манифест Коммунистической партии. М., 2007, с. 74.

У В. И. Ленина смысловая категория «ценность» в ее сущностном содержании проходит через все его теоретическое и политическое наследие: в критике взглядов П. Б. Струве на ценность как понятие идеального; в разоблачении неокантианских спекуляций понятием ценности; в характеристике субъективизма оценочных положений швейцарского экономиста и историка Жана-Шарля Сисмонди; в классовой оценке либерально-буржуазной аксиологии авторов сборника «Вехи», который был назван «энциклопедией либерального ренегатства», выразившего «несомненную суть кадетизма»; в показе ценностно-смысловой роли богоискательства, стремившегося к «оглуплению народа более тонкими, более усовершенствованными средствами»; в разоблачении оппортунизма, являющегося «буржуазным врагом пролетарской революции» и т. д. Разрабатывая свое учение о социализме как первой фазе коммунистического общества, В. И. Ленин в конкретно-исторических условиях России сформулировал совершенно четкие и реалистические направления этого процесса, положив в его основу гуманистическую ценностную матрицу[121]. Социализм в ленинском ценностно-смысловом выражении предстает как:

• качественное новое состояние общества в его материальном и духовном развитии, т. е. «лучшее общество» по сравнению с капитализмом, у которого «нужно взять всю культуру, всю науку, технику, все знания, искусство», и из них «построить социализм»;

• формирование нового человека, усвоившего «всю сумму человеческих знаний, «все, что завоевало человеческая наука, человеческая техника», и, как результат, появление «всесторонне развитых и всесторонне подготовленных людей, людей, которые умеют все делать»;

• развитие социалистической демократии, установление нового типа государства, в котором произошла «полная передача управления страной и контроля за хозяйством ее рабочим и крестьянам, которым никто не посмел бы сопротивляться» и которые сами бы могли «правильно распределять землю, продукты и хлеб»;

• преодоление всех форм прежнего разделения труда и социального неравенства, противоположности между рабочим и свободным временем, постепенное превращение труда из обязанности в творческую деятельность;

• «живое творчество масс», на деле обеспечивающее утверждение свободы во всех областях жизнедеятельности человека, когда «ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение».

Понимая таким образом сущность нового мироустройства, Ленин постоянно говорил: победа социализма в России возможна лишь в том случае, если будут усвоены достижения всех предшествующих цивилизаций и культур, ибо Россия стояла «на границе стран цивилизованных и стран, впервые … втягиваемых в цивилизацию, стран всего Востока, стран внеевропейских». Иначе говоря, он ставил вопрос об усвоении тех ценностей, которые были созданы другими народами в ходе своего исторического развития и творчества. Никакой автаркии и даже намека на самоизоляцию от других народов и стран. Наоборот, В. И. Ленин, как никто другой в ХХ столетии, подчеркивал преемственность социализма в усвоении лучших, прогрессивных достижений, «которые выработало человечество под гнетом капиталистического общества».