Редактор Роза Пискотина
Руководитель проекта И. Серёгина
Корректоры М. Миловидова, С. Мозалёва
Компьютерная верстка А. Фоминов
Дизайн обложки Ю. Буга
В дизайне обложки использовано фото В. Воронова
Фото И. Богатырева – Б. Борлаков
© И. Богатырев, 2015
© ООО «Альпина нон-фикшн», 2015
Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ).
Родным и близким своим посвящаю
Глава 1
В те годы я работал специальным корреспондентом очень популярной в стране еженедельной информационно-аналитической программы «Взгляд». В 1997 году, помимо съемок различных сюжетов, я занимался сбором информации о похищениях людей в Чечне. Сведения из различных источников должны были лечь в основу сценария документального фильма под рабочим названием «Торговля людьми»: дело в том, что во второй половине 1990-х похищение людей стало на Северном Кавказе массовым явлением, количество заложников исчислялось сотнями. Первые известные мне случаи были связаны с боевыми действиями на территории республики в 1994–1996 годах. Грешили этим обе противоборствующие стороны – федеральные войска и чеченские боевики. Но если в те годы человека увозили в неизвестном направлении с целью последующего его обмена, то в послевоенный период умыкать стали главным образом ради получения денежного выкупа.
«Великий Дух несовершенен. У него есть светлая сторона и темная. Иногда темная сторона дает нам больше знаний, чем светлая».
Торговля людьми – одно из самых уродливых и до сих пор не изжитых проявлений человеческого бытия. В свое время я расследовал факты об этом. Когда был похищен сам, узнал больше: каково это – стать жертвой…
Бóльшая часть собранных мною материалов была из соседних с Чечней регионов, откуда в основном и похищали бизнесменов или их родственников. Были случаи, когда делали это с намерением добиться обмена захваченного федеральными силами родственника. Теперь в моем распоряжении были ультимативные письма от похитителей, аудио- и видеокассеты часто с душераздирающими записями заложников, умоляющих выполнить все требования похитителей и помочь им вырваться на свободу.
Совместно с правозащитниками из организации «Мемориал» был также составлен внушительный список похищенных в Чечне рабочих из различных регионов России, которые приехали в республику на так называемые восстановительные работы после боевых действий. Выкуп за их освобождение требовали от организаций, получивших подряды на строительные работы.
Больше всего меня интересовала любая мало-мальски значимая информация о похищенных коллегах. В тот момент в заложниках находились четыре российских журналиста – корреспондент ИТАР-ТАСС Николай Загнойко, сотрудники «Радио России» Николай Мамулашвили, Лев Зельцер и Юра Архипов, с которым я был знаком лично. Кроме них похитители уже долгое время удерживали итальянского фотокорреспондента Мауро Галлигани. Немного позже была захвачена съемочная группа НТВ из трех человек во главе с корреспондентом телеканала Еленой Масюк.
Во время ставших уже привычными командировок в Чечню несколько человек советовали мне поговорить с неким Салауди, о котором поговаривали то ли как об организаторе похищений, то ли как о посреднике. В разрушенном Грозном у него был весьма процветающий бизнес – станция спутниковой связи, где выстраивались огромные очереди переживших войну чеченцев. Они сидели в тесных кабинках станции и набирали заветные номера родственников, живших в большом мире за пределами Чечни. Традиционная проводная связь в республике была уничтожена, а сотовая связь только-только налаживалась. Мне удалось познакомиться с Салауди прямо у него в офисе под огромной «тарелкой», установленной среди полуразрушенных зданий в центре города. Вначале к моим расспросам Салауди отнесся настороженно и то и дело изображал недоумение, будто совершенно не понимал, о чем я его спрашиваю. Но когда ему стало ясно, что я не отстану, пригласил нас с оператором пообедать и уже за столом уличного кафе стал несколько более разговорчивым.
– Люди приходят и просят меня помочь. Ну, я и начинаю расспрашивать. Узнавать… Стараюсь свести людей и помогаю договориться, – осторожно и с расстановкой стал рассказывать Салауди, разжевывая баранину.
– А почему приходят именно к вам? – интересовался я.
– Не знаю, – отвечал Салауди, запивая очередной кусок густым бульоном.
В конце трапезы Салауди резким жестом дал нам понять, что смертельно обидится, если мы вздумаем расплачиваться за обед. Прощаясь, я отдал ему свою визитку и попросил позвонить, если что-нибудь узнает о наших коллегах. В последний момент я попросил обратно визитку и вернул ее, дописав на оборотной стороне номер своего домашнего телефона.
Не помню точно, сколько прошло времени, но как-то вечером из Грозного мне позвонили домой.
– Алло, это Ильяс?
– Да.
– Богатырев?
– Да, а кто спрашивает?
– Ты, наверное, меня не помнишь, это Муса. Я от Салауди. Ты хотел встретиться с коллегами?
Тут до меня все мгновенно дошло.
– Да.
– Приезжай завтра. Я встречу в аэропорту. С тобой лично ничего не случится, – добавил он в конце очень важную деталь.
Звонить в редакцию и согласовывать командировку было уже слишком поздно. Я позвонил знакомым и договорился, что заеду к ним за компактной видеокамерой HI8 рано утром и заплачу им $300 за три дня аренды.
Предусмотреть все невозможно. Но есть несколько вещей, которые необходимо сделать прежде, чем выезжать в опасную зону. Первое: оставьте друзьям, родственникам или коллегам информацию о том, куда именно, с какой целью и как надолго вы рассчитываете ехать. Дайте им имена и все возможные координаты людей, с которыми вы планируете встречи.
«Потренируйтесь произносить про себя: «Если я выберусь отсюда живым – все, завязываю». Вы будете повторять это каждый раз, когда по-настоящему опасная ситуация будет превращаться в полный п…»
В аэропорту «Внуково» достать билет на самолет до Грозного мне не удалось, и я позвонил Салауди… Спустя час я уже был на борту самолета чеченской авиакомпании «Асхаб». А через два с небольшим часа – в аэропорту имени шейха Мансура (ныне – аэропорт Северный). Моими попутчиками в самолете в основном были пассажиры вполне себе не бедствующие. Жены их и дети также не производили впечатления потерявших в войну накопленное непосильным трудом.
Звонивший мне Муса не заставил себя ждать в аэропорту. Он высматривал меня на выходе из зала прилета и безошибочно подошел прямо ко мне. Внешне ничем особенно неприметному и молчаливому Мусе было около тридцати пяти. Он сразу пригласил меня пройти к джипу, за рулем которого сидел еще один незнакомый мне молодой чеченец. Единственное, что по пути к городу сказал мне Муса, было то, что сейчас Салауди на месте нет, но он обязательно подъедет к семи часам вечера.
Я ждал Салауди в двухкомнатной квартире пятиэтажного дома, ровно половина которого лежала в руинах. В одной из комнат не было ничего, кроме большой двуспальной кровати, в другой – только диван с креслом и телевизором, стоявшим на тумбочке, набитой видеокассетами «боевиков». Как я и думал, ждать пришлось дольше, чем обещанные два часа. На Кавказе время имеет свое нестрогое измерение, здесь редко кто планирует свой день по часам…
Салауди был приветлив и вел себя так, как будто мы были знакомы уже не первый год. Он сразу распорядился неприметно мелькавшей на кухне молодой женщине насчет ужина, а после короткого разговора на чеченском языке Муса исчез и позже я не видел его ни разу.
Ту ночь я провел в поселке Долинском, некогда богатом советском совхозе, обеспечивавшем молоком город Грозный. Отцовский дом Салауди ничем особенным не отличался: тот же типичный для вайнахского хозяйства широкий двор, просторный навес, примыкавшие друг к другу два одноэтажных дома, под навесом стоял огромный «Ниссан Патрол». Позже я видел, как на нем легко и просто выезжал молчаливый семидесятилетний отец Салауди.
Салауди сказал, что мне придется подождать, пока объявятся люди, обещавшие встречу с заложниками. Ждать пришлось немногим более суток. Все это время я сидел в одной из внутренних комнат, смотрел видеофильмы и листал несколько старых скучных книг, завалявшихся среди хрустальных ваз на полках стенного шкафа. То ли от скуки, то ли от одолевавшего любопытства к дому таинственного Салауди, я стал рыться в выдвижных ящиках шкафа. В одной из них я обнаружил то, что в известных органах называют вещественным доказательством – небольшой ламинированный трафарет с надписью «ОРТ. Телевидение». Спустя уже полгода, я выяснил, что этот трафарет был выставлен на лобовом стекле «Нивы», в которой перед захватом ехали журналисты Перевезенцев и Тибелиус в январе того же 1997 года…
Салауди появился ближе к вечеру следующего дня. Мы поужинали с ним и стали смотреть телевизор. Я не приставал к нему с расспросами, он мало по малу разговорился сам и рассказал, как посредничал в освобождении двух сотрудников ОРТ (нынешний «Первый канал»). Он рассказывал, что похитители совершенно не представляли себе, как отреагирует Москва на похищение журналистов федерального телеканала. Одно дело, понимаете ли, когда похищают рядовых граждан, и совсем другое – сотрудников ведущего телеканала страны. Громкая шумиха, поднятая средствами массовой информации, широкий общественный и политический резонанс на столь дерзкое преступление не на шутку напугали бандитов: они могли оказаться виновными в резкой эскалации и без того непонятных отношений между Москвой и Грозным! В такой ситуации похитители не осмеливались выдвигать каких-то конкретных условий освобождения журналистов и залегли на дно, заняв выжидательную позицию. По словам Салауди, похитители вели себя крайне осторожно и поэтому, когда на них неожиданно вышли люди из Москвы с предложением денег, те несколько растерялись и, явно опасаясь подвоха, обратились за посреднической помощью к нему. При этом остается загадкой, каким именно образом москвичам удалось выйти на похитителей. Салауди согласился стать посредником и был удивлен тем, как вместо нагло затребованного миллиона долларов за освобождение журналистов без торга было отдано 800 000!
– Я хотя и не бедный человек, – говорил Салауди, – но в жизни никогда не видел сразу столько денег. Они были пересчитаны при мне. А когда мой помощник спросил, настоящие ли это доллары, один из троих «покупателей» наугад вытащил несколько пятидесятидолларовых купюр и дал мне их проверить.
Пока Салауди рассказывал мне эту историю, я поглядывал на выдвижной ящик и думал, положил ли я трафарет обратно так, как он лежал до моего появления в этом доме…
Было уже за полночь, когда Салауди вновь появился в моей комнате и сказал: «Пора». С ним было двое вооруженных парней. Меня посадили в «Мицубиси-Паджеро» Салауди, а те двое завязали мне глаза мохеровым шарфом. Ехали недолго. Остановились на каких-то холмах, где Салауди сказал, что дальше я поеду на другой машине без него. Прежде чем пересадить, какие-то новые люди меня тщательно обыскали, приговаривая, что если найдут «жучка», пристрелят на месте.
Дальше, как я понял, ехали вчетвером: впереди двое и еще один, весельчак, рядом со мной.
– Вот, – говорил он, – еще один. Сам приехал! Ха-ха-ха! Ну, как, Ильяс, ты чувствуешь себя на миллион долларов?
Признаюсь честно: испугался. Им ведь действительно ничего не мешало взять и оставить меня у себя в качестве еще одного журналиста-заложника. Нефиг, как говорится, делать…
С какого-то момента бандиты замолчали и не произнесли ни единого слова. В общей сложности мы проехали километров десять – пятнадцать. Как минимум половину пути просто плутали, чтобы сбить меня с толку. Я интуитивно понимал это и считал, что это к лучшему: если бы действительно хотели удержать меня, они не стали бы мудрить, а прямиком отвезли бы куда надо.
Остановившись, мы простояли несколько минут. Потом меня грубо взяли под мышку, вывели из машины и быстро повели вперед, через пару десятков шагов завели в дом и резко и неожиданно развязали глаза.
Передо мной на кровати сидели Юра Архипов и Коля Загнойко. Обросшие, истощенные, с ошалевшими и испуганными глазами… Спустя секунду они уже казались растерявшимися больше, чем я. Еще через мгновение в их глазах будто заискрила смутная надежда.
Пробежав глазами, я осмотрел помещение. Мы находились в небольшой комнате с зарешеченным окном. Меня с ними разделяла широкая кровать. Я как-то инстинктивно хотел пожать им руки, но охранник в маске, стоявший почти вплотную ко мне, жестом дал понять, что не надо делать резких движений. Тут я осознал, наконец, что надо действовать, снимать. Полез в сумку за камерой и спрашиваю у безликого охранника с автоматом, сколько у меня времени.
– Две минуты, – отрезал он. На секунду я растерялся совершенно. В следующее мгновение собрался мыслями и, направив камеру на Юру и Колю, нажал на кнопку «rec». Пока ехал к ним, обдумывал с десяток вопросов, но тут успевал только спросить, как они себя чувствуют. Когда они начали говорить, что им ужасно плохо, что здоровье сдает и что они хотят, чтобы их как можно скорее освободили, согласившись на все предъявляемые условия, мне показалось, что ребята отговаривают то, что им велено было говорить. Слова звучали заученно как-то, произносились так, будто ребята боялись запнуться или сказать лишнее. В конце концов, я обратился к человеку в маске:
– А где остальные двое?
– Отдыхают, – ответил он резко, стараясь придать своему голосу неестественные интонации.
Прошло меньше пяти минут, и охранник без предупреждения сказал, что хватит, и дернул меня за руку. Я оборвал видеосъемку на полуслове Коли. Единственное, что я смог сделать наперекор охраннику в маске, это один кадр коллег-заложников на фотоаппарат. Я не успел даже упаковать видеокамеру, как мне опять завязали глаза и сказали, что камеру они вынесут сами.
…Я чувствовал себя убитым. Меня тупо и грубо использовали, чтобы напомнить всем о «товаре» и поторопить с его выкупом. Я не то чтобы раньше этого не понимал, нет, я вполне себе отдавал отчет, что допускают они меня к коллегам не ради нашего свидания, а ради пользы своему делу. Бандиты прекрасно понимали, что я, как репортер и как коллега-журналист, захочу показать их по ТВ и буду призывать всех посодействовать их скорейшему освобождению. А получить свободу эти заложники могут как раз только при удовлетворении бандитских требований… Эта чертова журналистская дилемма не дает мне покоя до сих пор: как освещать подобные события и не потакать злодеям? Спустя годы я попытался раскрыть эту тему в своем фильме «Терроризм как реклама». Увы, у меня нет готового рецепта, который можно было бы применить, к примеру, во время освещения террористических актов: правила в каждом случае складываются свои. Но в целом одно могу сказать определенно: если государство и общество правы, то террористов и бандитов всяких нечего огораживать глухой ширмой и тем самым демонизировать – их надо показывать и раскрывать их жуткое нутро, не робея. Люди должны знать, с кем имеют дело и как противостоять их угрозе морально и идеологически. Тогда и победить их будет проще.
Однако я отвлекся. В тот момент – после того, как я увидел глаза Юры и Коли, – мне стало жутко, жутко и противно. Я ненавидел всех, прежде всего – себя. Меня разрывало от отчаяния и бессилия, я не находил себе места с завязанными глазами в этой нервно плутающей машине.
– Почему вы не дали поговорить с ними подольше? – сквозь зубы выдавил я из себя. Они не могли не заметить раздражения в моем голосе.
– А что ты хотел?! Чтобы мы устроили тебе пресс-конференцию?! – грубо ответил мне сидевший рядом с водителем. А сидевший со мною рядом так толкнул меня в бок стволом автомата, что я смолк и не говорил больше ни слова.
Напоследок все тот же голос сказал мне, что если через пять дней не будет заплачен выкуп, они начнут расстреливать заложников. Первым убьют Льва Зельцера.
Обратно в дом Салауди я приехал на его же джипе. Он не спрашивал меня ни о чем. Меня молча проводили в ту же комнату в его доме и оставили одного.
Я не спал всю ночь и только под утро немного подремал. Мне уже было все равно, в каком состоянии вернули камеру и оставили ли вообще в ней кассету. На следующий день я уже был в Москве.
Здесь казалось, что все забыли про похищенных в Чечне четырех журналистов центральных средств массовой информации. О них говорили редко и только в связи с какими-нибудь другими событиями в Чечне. Я был подавлен и не знал, что же делать дальше, с чего начать и к кому идти за помощью. Необходимо было срочно предпринять какие-то меры для освобождения коллег.
Журналисты по большому счету независимы в зонах конфликтов – военных, политических, социальных и пр. У вас есть возможность общаться со всеми и с кем угодно. Ведь, в конце концов, все мы люди. Постарайтесь только выяснить, о чем думают конкретно те, с кем вы идете на контакт в данный момент, попытайтесь понять их. Они же не инопланетяне. Они такие же люди. Обращайтесь к ним в открытой и уверенной манере. Никогда не подходите к людям, думая про себя, что они могут быть против вас. Если вы идете со страхом и ожиданием проблем, вы получите их.
«Поступки каждого человека – за исключением разве что психопатов – нравственно мотивированы. Даже террористы преследуют нравственные цели. Глупейшая с точки зрения психологии мысль: террористы взорвали ВТЦ потому, что они ненавидят свободу. Это просто бред. Никто не говорит: «Они там свободны. Как же я это ненавижу. Я хочу их убивать». Терроризм и насилие – это форма “нравственной” деятельности, не нравственно допустимой, но нравственно мотивированной».
«Почему те разрушения, которые несут американцы, – это свобода и демократия, а сопротивление им – это терроризм и фанатичная нетерпимость?»
Прежде всего, конечно, я решил обратиться в свою редакцию телекомпании «ВиД». Я зашел к чрезвычайно занятому главному редактору Сергею Кушнерёву и сказал, что у меня есть что-то очень важное о заложниках в Чечне.
– Ну, что у тебя? У меня мало времени, Ильяс, говори.
– Я не успел еще перегнать на VHS, чтобы показать вам, Сергей Анатольевич, но это очень важно, – говорю я ему в ответ, надеясь, что объясню важность темы пока хотя бы на словах.
– Перегонишь – приноси, но только самое главное и к семи часам вечера… Нет, давай лучше завтра. Договорись с секретарем о времени.
– Но там материала всего-то на две-три минуты. Давайте я покажу вам сейчас.
– Что? Две минуты? Ладно, потом… – Он уже разговаривал по телефону и меня не замечал.
Я был зол и растерян: родная редакция, черт подери, не хочет ничего слушать о журналистах-заложниках! Я оставил кассету коллеге из «Взгляда» и поехал будить газетчиков. Информацией живо заинтересовались в «Коммерсанте», «Московских новостях», «Радио России». Немецкая журналистка Катрин Цаппе, которая была близко знакома с одним из коллег-заложников, Николаем Мамулашвили, организовала своеобразный «штаб» и распространила новость еще в нескольких российских и зарубежных изданиях. На следующий день поднялся шум. «Коммерсантъ» на первой полосе поместил фотографию заложников с моим комментарием, а «Московские новости» – статью, на скорую руку написанную корреспондентом газеты Дмитрием Бальбуровым. Дима, с которым я дружу со студенческих лет, позже, в начале октября 1999-го, сам был похищен бандитами и провел в заточении три месяца. Он был последним российским журналистом, попавшим в заложники в Чечне.
Моя собственная редакция опомнилась только через день.
– Почему ты мне сразу не сказал? – возбужденно спрашивал меня Кушнерёв, похлопывая по плечу. – Давай расскажем об этом всей стране. Ты готов?
– Да, – отвечаю я, – готов.
– Когда обещали их убить?..
Спустя несколько дней о сидящих в заложниках журналистах вспомнили все. Тогдашний председатель ВГТРК Николай Сванидзе только через четыре дня пригласил меня к себе в кабинет и, к моему удивлению, не стал спрашивать, как там выживают трое его подчиненных. Николай Карлович говорил только о том, как неосторожно я действую и как мешаю официальным органам в их нелегком процессе по освобождению журналистов. Более того, этот начальник стал пугать меня тем, что я могу оказаться жертвой тайных служб, которые под уколом заставят меня рассказать все. Я рассказал Сванидзе все, как было, но он беспрестанно ходил по своему просторному кабинету с сонными рыбками в большом аквариуме и повторял, что все не так просто, как мне кажется, что этим делом занимаются соответствующие государственные структуры и все решения принимаются наверху. При этих словах я должен был почувствовать непроизвольный трепет и утихомириться. Меня же никто не просил высовываться и говорить о коллегах, власти понимают, знают и стараются делать все возможное. А я только путаюсь под ногами и мешаю нормально идущему процессу. Ай-ай-ай, как мне не стыдно!
Откровенно говоря, председателю ВГТРК удалось внушить мне, что я своими «эмоциональными действиями» только мешаю «рациональным шагам властей». Но о том, что я видел своими глазами, меня никто не спрашивал. Никто! Коллег интересовал сам сенсационный факт встречи с заложниками, а власти – возможность сказать, что они делают все, что в их силах.
Я до сих пор жалею, что не дал друзьям организовать пикет с требованием немедленно предпринять меры для освобождения заложников – поддался уговорам Сванидзе и отменил сбор на Ленинградском проспекте, намеченный как раз на тот день, когда я с ним встречался.
Потом были встречи с лидером думской фракции «Яблоко» Григорием Явлинским – единственным известным мне народным избранником, попытавшемся расшевелить власти своими письмами. Организовали своеобразный комитет спасения четырех журналистов, состоявший из родственников и друзей заложников, сидели в квартире Катрин Цаппе на «Белорусской» и писали открытые письма в газеты, звонили разным чиновникам. Большей частью натыкались на безразличие или бессилие.
Как-то вечером позвонил Салауди и дал телефон человека, который имел прямой контакт с похитителями. Мне стоило немалых трудов передать этот номер Сванидзе. Он отослал меня к некоему уполномоченному редактору, который сказал, что если посчитает нужным, позвонит этому человеку.
Малоэффективные старания нашего «комитета» продолжались почти месяц. И наконец в первых числах июня появилась информация о том, что Совет безопасности Дагестана во главе с Магомедом Толбоевым скоро освободит наших коллег. 7 июня я с оператором Владом Черняевым вылетел в Махачкалу. В дагестанском республиканском Доме печати, вместе с несколькими местными журналистами, мы прождали всю ночь.
Освобожденные заложники приехали ближе к обеду следующего дня на трех машинах – Юра, два Николая и Лев. Радость встречи была искренней, мы просто обнимались и не знали даже, о чем говорить. Казалось, они не совсем еще поверили в свое освобождение и временами как-то настороженно оглядывались по сторонам. Они держались рядом, все время улыбались, но были немногословны. Их сопровождал сам Толбоев с несколькими плечистыми помощниками, которые все время лезли в камеру и что-то говорили о сложной, но успешной операции по освобождению московских журналистов. Глава Совбеза республики демонстрировал листок бумаги, на котором была нарисована какая-то схема со стрелочками, крестиками и нулями. «А что это все означает? Как в этом разобраться?» – спросил я у Толбоева. «Возьми, – ответил он, – потом посмотришь и разберешься». Я так и не успел разобраться с той «загогулистой» схемой: после нашего похищения листок остался в моем рюкзаке, а затем оказался в руках главы так называемой шариатской безопасности Ичкерии. Рассказывали, что тот демонстрировал этот клочок бумаги по местному ТВ в качестве «доказательства» моей причастности к похищениям журналистов в Чечне. А спустя 13 лет как-то в беседе с председателем Союза журналистов Дагестана Алием Камаловым я совершенно неожиданно выяснил, что это именно ему Магомед Толбоев рисовал за совместным ужином ту схему, объясняя, как они собираются освобождать наших коллег…
Мне хотелось поговорить с ребятами наедине, выяснить подробности их освобождения, но это оказалось невозможным. На четвертом этаже Дома печати Дагестана организовали импровизированную пресс-конференцию, на которой больше говорил Толбоев и еще откуда-то всплывшие начальники: с этого момента началась чиновничья толкотня вокруг освобожденных журналистов. Сразу после конференции ребят увезли в аэропорт, а мы с Владом поехали в Чечню.