Цикл второй
Октябрь
Глава четвертая
Мне снова приснился этот сон. Тот же самый, что я видела в первую неделю первого цикла. Я была в безлюдном парке развлечений, смеркалось, и, когда я выглянула из машинки наверху американской горки, я увидела, что внизу собрались клоуны. Тысячи клоунов. Ярко-красные парики качались взад и вперед, дурацкие тяжелые ботинки шлепали по тротуару. Сидя в машинке в самом конце цепочки, я почувствовала, как она резко рванула вперед, и вот я уже летела так быстро, что слезы сами собой навернулись на глаза. Проезжая крутой спуск, машинка замедлила ход, и внезапно (как бывает только в снах) меня со всех сторон сдавила толпа клоунов. Я бы даже сказала, они наводнили все вокруг. Спрессованные вокруг меня, как сельди в бочке, они приторно пахли сахарной ватой. Я пыталась расстегнуть ремень безопасности и выпрыгнуть из машинки, освободиться, пока моя клаустрофобия не дала о себе знать, но американские горки не желали меня выпускать. Мы добрались до вершины подъема, и я почувствовала ее – панику, которая наступает перед тем, как входишь в мертвую петлю; думаю, нечто подобное испытывают пилоты, когда самолет резко снижается.
– Пожалуйста, – закричала я клоунам внизу, – пожалуйста, дерните за рычаг и остановите!
Но все, что я слышала в ответ – карусельную музыку, улюлюканье на заднем фоне, мой голос, пытающийся прорваться сквозь этот шум и эхом отлетающий обратно. К тому же останавливать было уже слишком поздно. Мы проехали изгиб подъема, и сила притяжения тянула нас вниз. Я попыталась ухватиться за клоуна, прижатого к моему правому боку, но мои пальцы прошли сквозь него, словно он был привидением и ничего не весил. Машина летела, и я летела вместе с ней. Мы неслись все быстрее, быстрее и быстрее, пока не сорвались с карусели и не проехались по мощеным тротуарам, оставляя за собой дымный шлейф. Мы приземлились на песчаный бугорок раскатанного пляжа посреди парка, и, хотя я должна была почувствовать облегчение, паника лишь нарастала. Потому что песок тут же обвился вокруг моих ног, как щупальца, и неведомая сила начала засасывать меня вниз, все глубже и глубже, пока я не оказалась по бедра в песке. Я неистово молотила руками по темно-красным клоунским парикам, огромным пуговицам и удушливо пахнущей сахарной вате, но, как я ни старалась, мне не удавалось обрести почву под ногами. Я не могла остановить эту силу. Когда я уже готова была сдаться и смириться с судьбой, ко мне протянулась рука и вытащила меня. Я пыталась разглядеть, кто же меня спас, но увидела только тень без лица, а потом ушла и она.
Я проснулась на диване под болтовню дамочек из ток-шоу Барбары Уолтерс на заднем плане и потрогала пульсирующую жилку на шее. Осторожно опустила ноги на пол, стерла пленку пота со лба, потянулась за кроссовками. Тошнота почти прошла, как минимум до следующей недели и следующего цикла, поэтому я вытолкала себя за дверь. Доктор Чин советовал быть мягче к своему организму, не перетруждать его, но вместе с тем позволить телу быть активным, дать ему почувствовать, что оно еще живо. С утренними забегами на четыре мили было покончено, но гулять, дышать свежим воздухом и чувствовать энергию города вокруг себя я еще могла.
Начался октябрь, который всегда был моим любимым месяцем: воздух еще хранил тепло ушедшего времени года, но в нем уже повисло обещание осенних холодов. Когда светофор на Севенти-фри-стрит загорелся красным, я остановилась и погладила мокрый нос черного лабрадора, стоявшего со своим хозяином у меня за спиной; в благодарность он облизал мое лицо теплым языком. Я вытерла щеки и улыбнулась. Потом я направилась к Центральному парку; солнечные блики плясали на алых и золотых листьях, и, не считая собачника, в целом мире была только я, воздух, пахнущий мускатным орехом, и все оттенки осени.
Когда Джейк только переехал ко мне, мы каждые выходные подолгу гуляли в парке. Это стало нашей традицией. Одни пары играют в покер, другие любят греблю, а мы обожали исследовать парк, будто нам снова было по девять лет; он был нашей личной игровой площадкой. Мы спотыкались о корни в его дикой части, Рэмбле; мы бродили по бейсбольным полям и смотрели, как играет «Маленькая лига», мы качались на качелях в сумерках и пили мерло.
Потом наше влечение друг к другу ослабло, как неизбежно слабеет любое влечение, и я все чаще проводила выходные в своей норе на тридцать первом этаже, а он – в постоянных разъездах, надеясь стать новым Мелленкампом, Петти, Клэптоном[3] или кого он там в этом месяце считал примером для подражания.
Сегодня, поскольку я понемногу начинала приходить в себя после цикла химии, я чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы пройтись по петляющей тропинке вниз, мимо хоккейной площадки, вокруг карусели. Я остановилась и стала смотреть, как маленькие дети, в основном в сопровождении нянь, хватались за стеклопластиковых лошадок так крепко, как только позволяли их крошечные кулачки, и пищали от удовольствия, когда лошадки подпрыгивали вверх, вниз и снова вверх.
В то лето, когда нас с Джейком еще не отпустило любовное торнадо, он уговорил меня пробраться на карусели после наступления темноты.
– Не думаю, что это хорошая идея, – сказала я, отметив предполагаемый урон репутации сенатора в случае, если нас арестуют. – Вряд ли старший помощник за решеткой – то, к чему в газетах отнесутся снисходительно.
Но он тем не менее открутил замок, схватил меня за руку и потащил за собой. И это было потрясающе. Совсем как будто мы снова стали трех-, или четырех-, или пятилетними, как малыши, которых я сегодня увидела. Ночь была ясная, и, хотя в Нью-Йорке не увидишь звезд, в темноте парка казалось, что я их вижу. Мы сидели на пестро раскрашенных лошадках, смотрели в небо, любовались светом небоскребов, пронзающих облака, и слушали регги, доносившийся с летнего фестиваля неподалеку. Около часа мы не говорили ни слова, а потом Джейк слез с лошадки, прижался ко мне и поцеловал. А потом мы рухнули в объятия друг друга, как точно не стали бы делать, будь нам пять лет…
Карусель остановилась, музыка стихла. Дети рассыпались в разные стороны, кто-то плакал. Я тоже решила потихоньку уходить, сунула руки в карманы, потуже затянула шарф вокруг шеи. Вряд ли кто-то, кроме меня, заметил резкий холодный ветер. Если он вообще был.
Я приближалась к выходу из парка, когда услышала свое имя за спиной.
– Натали? Нат? Это ты?
Обернувшись, я увидела, как Лила Джонассон, моя однокурсница и в первый год учебы – соседка по комнате, моя лучшая подруга, не считая Салли, и одна из будущих подружек невесты у Салли на свадьбе, – Лила машет мне рукой, стоя под высоким кленом. Идеально выпрямленные, безупречно подкрашенные светлые волосы, темные джинсы, подчеркивающие стройные, как у газели, ноги, и убийственные туфли на шпильках. Лила была воплощением того, как должна выглядеть знаменитость, пусть даже она была знаменитостью лишь в нашем кругу. Знаменита она была в основном благодаря шпилькам, которые носила довольно часто. Впервые мы встретились в самом начале учебы. Мы сели рядом после того, как обе получили заявки от женского клуба, в которых от нас требовалось немедленно явиться на ланч. Я посмотрела на свой свитер с монограммой, покрутила жемчужный браслет и подумала – ну что, черт возьми, у меня может быть общего с этой девицей? Но в разговоре за курицей гунбао мы выяснили, что цвет волос и длина внутреннего шва рукава имеют мало общего с тем, кто ты на самом деле. Конечно, она с радостью оставила бы меня ради бокала вина с начинающей моделью «Армани», но ее недостатки были ясно видны с самого начала. Во всяком случае, те, о которых я знала.
– Боже, я знала – это ты! – Лила подошла поближе. – Что ты тут делаешь среди бела дня? У меня перерыв на ланч, и… – Тут она побледнела. – Как ты?
Я выдавила из себя улыбку. Очевидно, инстинкт болтать сработал прежде, чем она осознала обстоятельства разговора с больной раком мной.
– У меня все хорошо. – Я кивнула. – Правда хорошо. – Опустив глаза, я оттолкнула ногой хрустящие листья.
– Прости меня, – сказала она, прижимая меня к себе в объятии. – Я должна была позвонить. Салли все мне рассказала несколько недель назад, а я собиралась на работу, и… вот дерьмо. Нет мне оправданий.
– Да все нормально. Правда, – прошептала я в ее кашемировый шарф и шагнула назад.
– Я просто… – Она подняла руку и вновь безвольно уронила. – Я просто не…
– Знала, что сказать? Понимаю. Все нормально, правда, Ли. Многие люди мне не позвонили. Если совсем честно, большинство. Ты не одна. – Я пожала плечами и перевела взгляд на свои кроссовки. В пособии по этикету нет главы о том, как сообщать друзьям, что у тебя рак – по правде говоря, я рассказала об этом лишь тем, кому не рассказать было нельзя. Соответственно, найти слова поддержки для друга, которому угрожает смертельное заболевание, – тоже задача совсем не такая простая, как книжка-раскраска. Я позволила Салли рассказать о моей болезни нескольким избранным людям, чтобы они не узнали мрачные новости непосредственно от меня. Кроме того, я не особенно много общалась с друзьями прежних лет, не считая маленькой группы, к которой принадлежала и Лила. Так что нет ничего удивительного в том, что с тех пор как я ушла из жизни старых друзей, они не особенно стремились вернуться в мою.
– О господи! – прохныкала она. – Ну вот теперь мне еще хуже. Я просто… я не знаю. Мне нет оправданий. Но я просто боялась, что скажу что-нибудь не то, еще хуже все испорчу и поступлю как засранка.
Я взяла ее за руку.
– Лила, ну правда. Все в порядке. Пойдем прогуляешься со мной. Я как раз собиралась еще раз пройтись по этой тропинке.
Мы с Лилой почти закончили мой второй марафон, когда на меня накатила волна головокружения. Мостовая поплыла под ногами, и деревья внезапно выстроились в диагональ. Я сжала руку Лилы, чтобы не упасть, но не помогло. Вместо этого я потянула ее за собой, и мы обе повалились на вянущую траву у тротуара.
– О господи, позвонить кому-нибудь? – Перепуганная Лила полезла за мобильным в кожаную сумочку от «Прада». – Нат! Посмотри на меня, посмотри же! Что с тобой?
Доктор Чин предупреждал меня о приступах головокружения и переутомлении. Лила гладила меня по спине; я зажала голову между колен, как учили в старших классах, рассказывая об оказании первой помощи, и замычала:
– Нет, нет, это просто побочная реакция. Все хорошо.
Не знаю, как долго мы с подругой сидели там, в осеннем тепле чудесного нью-йоркского дня. Когда мое дыхание стало ровным, а глаза смогли смотреть в одну точку, я медленно поднялась и сообщила ей, что хочу продолжить прогулку. Я собиралась завершить начатое, пусть это даже всего-навсего несчастная прогулка со старой подругой спустя пять недель после того, как мне диагностировали рак.
– Нат, ты слишком устала. У тебя лицо такого же цвета, как… как у меня стены. Давай доедем на машине. – Она подняла руку, желая поймать такси, проезжавшее по парку.
– Нет, – сказала я твердо. – Я дойду пешком.
– Натали, не глупи. Ты упадешь в обморок, не дойдя до конца парка. Хватит. Тебе это вредно!
– Не надо указывать, что мне вредно, а что полезно! Не надо говорить, когда мне хватит! – закричала я, и Лила отступила на шаг назад. – Откуда, черт возьми, кому-то другому знать, как мне будет лучше? Я работаю, я правильно питаюсь, я неплохой человек, а потом раз – и выясняется, что все это ничем, ничем мне не поможет! Так какого же хрена со мной случилось такое? – Без предупреждения по моим щекам скатились две крупные слезы, словно последние капли шторма на прошлой неделе. Лила прижала меня к себе и держала в объятиях, пока меня не перестало трясти.
– Прости, – сказала я, опустив взгляд. – Ты просто желаешь мне добра, а я веду себя как ненормальная.
– Ради всего святого, это цветочки по сравнению с тем, как ты вела себя на последнем курсе, когда узнала, что Брэндон тебе изменяет. Вспомнила? Если уж я это выдержала, так со всем остальным точно справлюсь. – Она рассмеялась и протянула мне упаковку носовых платочков. Потом сказала: – Хорошо, я сдаюсь. Мы продолжим прогулку.
Она сжала мою руку, и мы пошли вперед.
– Слышишь меня, рак? – сказала я с ухмылкой. – Я не остановлюсь ни перед чем, пока ты сам не признаешь меня непобедимой.
Дорогой дневник!
Хорошая новость: теперь я почти не думаю о Неде. А когда думаю, мне уже не так сильно хочется помчаться в магазин спорттоваров, купить там алюминиевую биту и вышибить ему мозги. Ведь это хорошая новость, правда? Это я к тому, что поняла его. Почему он ушел. Нет, не так. Я никогда не ПОЙМУ, почему он поступил именно так именно ТОГДА. Но общую картину, мне кажется, я поняла. По правде говоря, дневник, мы не так-то много времени уделяли нашим отношениям, даже если думали, что достаточно. Я знаю это, потому что моя жизнь не особенно сильно изменилась с его уходом. Я все так же в одиночку съедаю большую часть пищи, я по-прежнему больше доверяю Салли, чем кому бы то ни было, и, если не считать злости, я не испытываю к нему других чувств, я по нему не скучаю. Хм. Будем разбираться. Может быть, когда окончательно разберусь, смогу выслушать и его точку зрения. Но сейчас мне и так спокойно.
И поскольку такова жизнь, как только я смирилась с одним, начались новые неприятности. Понимаешь, дневник, я все чаще думаю о Джейке. Чуть больше, чем надо бы. И еще я подозреваю, что немножко, совсем немножечко увлеклась Заком. Ой, я особенно не рассказывала, кто такой Зак. Сам факт, что он мой гинеколог, уже должен бы отпугнуть меня от него навсегда. Лила шутит, что он видел больше вагин, чем целая бейсбольная команда (а она знает, что говорит, потому что этой весной разбила ему сердце на миллион осколков, взяв и бросив его без предупреждения). Но он поразительно похож на Патрика Демпси[4] и к тому же звонит несколько раз в неделю, чтобы узнать о моем самочувствии, и, когда он звонит, я почти забываю, что у меня рак; довольно глупо, учитывая, что по этой причине он и звонит, но тем не менее. Уточню еще раз: Зак не похож на гинеколога, он не похож даже на бывшего гинеколога. Зеленые озера глаз, стройное тело спортсмена и волнистые волосы, которые так очаровательно вьются у лба… я сомневаюсь, что такому вообще можно было разрешить работать гинекологом, учитывая, что большая часть его пациенток находят его, тридцатичетырехлетнего, куда более сексапильным, чем их собственные мужья. И те десять минут, что он говорит со мной по телефону, я снова чувствую себя нормальной женщиной, у которой может быть нормальный роман с нормальным мужчиной.
Так что между жалкими пережевываниями мыслей о Джейке – где он? играет ли в группах? думает ли обо мне? (в поисках ответа если не на все, хотя бы на несколько вопросов я вчера вечером почти два часа копалась в «Гугле») – и мыслями, что, несмотря на растущее влечение к своему гинекологу, у меня никогда в жизни ничего с ним не получится, я впадаю в панику. Все это я выплеснула на Дженис во время очередного сеанса.
Убедив меня, что а) я все еще сексуально привлекательна для мужчин (ха! если бы, дневник!) и б) такой эмоциональный кавардак абсолютно нормален, Дженис сказала, что не уверена, стоит ли с помощью дневника открывать двери в прошлое (помнишь охоту на бывших), когда на меня свалилось столько проблем; но осуждать меня она не стала. Так и сказала: «Я здесь не чтобы осуждать вас, Натали, а чтобы помочь». Как будто от этого я перестала видеть в ее словах осуждение. Это все равно как в старших классах, когда мама, бывало, подожмет губы и скажет мне: «Ну, если ты считаешь это правильным решением…», когда было ясно, что она считала это абсолютно неправильным решением, но делала вид, что не закладывает бомбу пассивной агрессии. Я сказала Дженис, что надеюсь, углубившись в прошлое, разобраться с настоящим; она кивнула и сказала: да, это прогресс.
Остаток сеанса мы провели в беседе о моей теории, что в любых отношениях – дружеских, романтических и т. д. – есть альфа и бета. То есть сильная личность, скала, так сказать, и личность послабее, которая опирается на эту скалу. Говоря о личности послабее, я не считаю ее менее важной в отношениях; напротив, если сойдутся два сильных человека, они могут оттолкнуть друг друга, как те полярные элементы, которые мы изучали на уроках химии.
Я не знала, почему эта теория о вожаке так важна для меня, пока Дженис не предположила, что мне было бы неплохо найти еще кого-нибудь, на кого можно опереться, не считая тебя, дневник. Чтобы мне не приходилось в одиночку тащить такую тяжесть. Я сказала ей, что мне по душе одиночество и по большому счету я уже давно привыкла полагаться только на себя. (Не обижайся! Я нахожу тебя идеальным собеседником.) Она кивнула и сказала, что все понимает, но нужно двигаться хотя бы черепашьими шагами, не бояться принимать маленькие подарки от людей, раскрывающих мне объятия, пусть даже на них нельзя всецело опереться. Я вспомнила, как Салли в прошлые выходные вызвалась быть у меня на посылках, когда у меня не было сил даже сходить за туалетной бумагой, и как Лила после нашей прогулки отпросилась с работы, чтобы посидеть со мной в кафе и рассказать мне свежие сплетни о наших друзьях. Хотя все это, дневник, если честно – ведь вся штука в том, чтобы быть честной, – все это ощущалось довольно вяло.
Ладно, дневник. Я понимаю, что это всего-навсего вторая запись, а я уже забыла о своей изначальной цели – отправиться в прошлое, чтобы не погрязнуть в бесконечной жалости к себе. На этой неделе, честно, я соберусь, перестану гуглить Джейка и займусь Колином из старших классов, а потом Брэндоном. Будет весело! (Оцени глубину сарказма.)
Я услышала, как повернулась задвижка, прежде чем это увидела. Распластавшись на диване, я смотрела в потолок и высчитывала, сколько квадратных метров жилья нужно человеку, чтобы не сойти с ума. Шестьсот футов моей квартиры с одной спальней вызывали у меня клаустрофобию, черт бы побрал ежедневные прогулки. Я вспомнила комнату, которую в колледже делила с Лилой – тринадцать на тринадцать, не больше; и все же там мне никогда не было тесно. Но в своей квартире я готова была лезть на стену. Я думала, какой вид откроется, если я, как человек-паук, заберусь на потолок, но тут услышала щелканье задвижки и резко села на диване, вжавшись задницей в подушки. Прокрутила в голове список тех, у кого были ключи от моей квартиры. Салли. Но она в то утро работала; она уже сообщила мне об этом в письме. Родители. Но они уехали в Филадельфию. Консьерж. Но он всегда звонил, прежде чем войти. И тут у меня в животе что-то оборвалось. Нед. Мерзкий, как крыса, и вонючий, как скунс, сукин сын Нед.
Сунув голову в дверь, он промычал: «Блин», потому что уронил ключи. Я посмотрела на него, как бешеная собака на ляжку почтальона, а когда он выпрямился, запустила в него пушистой подушкой из ангорской шерсти, на покупке которой он настоял, потому что увидел нечто похожее в «Метрополитен Хаус».
– Вот дерьмо! – завопил он, потому что подушка пришлась ему по голове, и он подпрыгнул на два фута в воздухе, чуть не ударившись о дверную раму. Черт, подумала я, совсем немножко не допрыгнул.
– Что ты тут делаешь? – поинтересовался он, предусмотрительно отступив на шаг назад. – Ты никогда не бываешь дома в выходной.
Я скрестила руки на груди.
– Тебе напомнить, герой ты наш? Я прохожу химиотерапию и работаю на дому, – я вытянула руку, – и, само собой, верни мне ключи.
– Блин, Нат, извини. Я не знал, что ты здесь. – Он сжал переносицу, как будто у него мигрень. – Но я тут оставил… ты не положила… в общем, у меня тут кое-какие рабочие бумаги. Я просто хотел их забрать.
– Выметайся, – сказала я, вооружившись еще одной подушкой.
– Да ладно тебе, Нат. Будь умницей. Мне просто надо найти эту хрень, и я уйду. – Он шаркающей походкой доплелся до журнального столика и положил на него ключи.
Взяв пульт, я включила сериал «Все мои дети» и прибавляла громкость до тех пор, пока весь дом не узнал о запутанных отношениях Эрики Кейн. Краем глаза я наблюдала, как Нед подходит к столу, открывает нижний ящик и роется в бумагах. Найдя две манильские папки, он сунул их в портфель и завис, читая какой-то отчет, который затем смял и бросил в мусорную корзину под столом. Потом продолжил раскопки.
– Тебе это нужно? – Он показывал мне визитку. Я прищурилась, чтобы разглядеть надпись, поэтому он перевернул карточку и прочитал сам. Потом сказал уже мягче:
– Это мастер по парикам, Адина Зайдель.
Придя домой после первого сеанса у доктора Чина, я сунула визитку в ящик со всяким барахлом. Конечно же, подумала я, до такого никогда не дойдет. Прибегать к парику было для меня все равно что соглашаться на инвалидное кресло; я не нуждалась в поддержке чего бы то и кого бы то ни было. В голове эхом отозвался голос мамы:
– Нет слова «мы» в «Наталия», – она подчеркивала последнюю гласную, – а только «та» и только «я».
Она придумала этот стишок, когда мне было восемь. Мне предстоял первый день в новой частной школе, и, когда она привезла меня в класс, торопясь и попутно делая заметки в записной книжке, я знала, что она хочет поскорее уйти, но все же не могла не попытаться ее остановить. Поэтому я цеплялась за нее, пока не перекрутила ей пиджак до такой степени, что все пуговицы перевернулись; я громко рыдала, и по щеке у меня текла сопля. Моя сгорающая от стыда мать, моя бедная мать, промучившись со мной добрые тридцать пять минут и – как она особенно любила подчеркивать – не прибегая к помощи лекарств, извинилась перед учителем и выволокла меня из класса. Я думала, мне временно дали отсрочку, освободили от заточения в новой школе с мраморным залом, но вместо этого мама крепко сжала мой локоть и сказала с довольно доброй улыбкой: «Нет слова «мы» в «Наталия», а только «та» и только «я».
Я непонимающе уставилась на нее. Вздохнув, она сказала:
– Наталия (она называла меня «Наталия»), я не могу все время быть рядом с тобой. Ты теперь большая девочка, а большие девочки все делают сами. Я надеюсь, ты будешь вести себя как большая. Теперь тебе надо полагаться на себя.
Я пыталась протестовать, но она оборвала меня на полуслове, закружила, поцеловала в макушку и оставила вытирать сопли и слушаться учительницу.
Нет слова «мы» в «Наталия». И с тех пор, как мне исполнилось восемь, никакого «мы» больше не было.
Я взглянула на визитку и, сама того не осознавая, провела пальцами по редеющим волосам.
– Положи на клавиатуру, – сказала я Неду и вновь повернулась к телевизору, не дожидаясь, пока мой голос сломается и выдаст мое одиночество. Он хотел сказать что-то еще, но передумал и продолжал рыться в своих бумагах. Потом воскликнул:
– О господи!
Я сочла это комментарием к рекламе чистящего средства, но он продолжал:
– Я совсем о нем забыл.
Я не смотрела на него; он поднялся и подошел к дивану. Протянул руку, но я сунула ладони под мышки, и он раздраженно ухватил меня за локоть.
– Я купил это для тебя, – сказал он. – На следующий день после того, как мы вернулись из Винъярда.
Я даже не взглянула на нежно-голубую коробочку от «Тиффани», которую он положил мне в руку.
– Почему ты не подаришь это Агнес? – я выплюнула ее имя, как жевательный табак, который однажды попробовала в колледже. Табак и Агнес были мне в равной степени отвратительны.
– Потому что это не для Агнес. Это для тебя. – Он мотнул головой. – Я был так счастлив, вернувшись домой из путешествия. И увидел его в окне… – Он надолго замолчал, и я подумала даже, что он собирается расплакаться. – И купил. Потому что оно напомнило мне о нас. – Он вздохнул. – Напомнило мне о той близости, которая, как я надеялся, нас связывала. – Он пожал плечами. – Но потом мы целую неделю не виделись, и я засунул его в нижний ящик, где ты его не найдешь. И, как видишь, так тебе и не отдал.
– Вижу, – ответила я сухо, потрогала белую атласную ленточку и отложила коробочку в сторону. Нед снова пожал плечами и побрел обратно к столу рыться в своих бумагах.
– Ты должна ее открыть. Даже если меня ненавидишь.
– Ненавижу, – согласилась я. – Это чтоб ты знал.
– Хорошо. Забудь, что это мой подарок. Все равно я уверен, он тебе понравится.
После того как Нед ушел, я поставила коробочку на стеклянный журнальный столик, возле брошенной связки ключей, и, подперев лицо ладонями, опираясь локтями о колени, стала смотреть на нее. Коробочка. Я смотрела на нее так долго, что в конце концов в глазах у меня начало двоиться, и я увидела две коробочки. Два напоминания о том, что осталось в прошлом. Два секрета, убеждающие меня их открыть. Сморгнув несколько раз, я наконец вышла из транса, а потом встала и одним грациозным движением стянула белую ленточку.
Поставила коробочку на колено, открыла крышку. Там, в крошечном мешочке из мягкой ткани, лежало золотое ожерелье. Я стала осторожно вынимать цепочку, опасаясь запутать, и когда наконец вытянула ее из мешочка, увидела подвеску, висевшую на конце, как якорь.
В предпоследний день в Вайнъярде Нед уговорил меня отправиться в дальнюю часть пляжа. Мы, должно быть, прошли не меньше двух миль, прежде чем добрели туда. Он перенес меня через ветхую ограду, и мы оказались на вершине поросшего травой бугорка, напомнившего мне о фотографиях холмов в Англии. Там мы бродили минут пятнадцать, прежде чем я упросила Неда пощадить мои покрытые волдырями ноги, так что он шлепнулся на землю, протянул мне ведерко с лимонадом, которое мы взяли с собой, и стал разгребать руками траву. Думаю, безо всякой на то причины. Просто чтобы занять руки. Он как раз собирался бросить очередную пригоршню листочков на ветер, когда заметил кое-что.
– Боже мой, Нат, ты посмотри, – воскликнул он, придвигаясь поближе, чтобы показать мне. – Четырехлистный клевер! Это знак.
Я улыбнулась и согласилась, что это хорошая примета, пусть даже в тот самый момент думала о Джейке.
Теперь, когда ожерелье лежало в моей ладони, я в какой-то степени поняла, что имел в виду Нед. Почему помчался и снял деньги с кредитной карточки. Почему был уверен, что мне понравится подарок. Потому что когда корабль тонет, ты готов цепляться за что угодно, лишь бы удержаться на плаву.
Держа цепочку в вытянутой руке, я увидела, как всполохи света из окна пляшут на подвеске в виде четырехлистного клевера. А потом пошла в спальню и спрятала ожерелье в шкафу, под кашемировыми свитерами. Конечно, оно от Неда, а значит, опоганено. Но все же, подумала я, если кому и нужен предвестник удачи, так это мне.
Тем временем новости на главной странице «Пост» с каждым утром, казалось, становились все хуже. Кроме того, статья о налоговой отчетности сенатора появилась даже на главной странице «Таймс», а это уже означало, что мы по уши в дерьме. Шлепая тапочками по полу, я прошла в гостиную и постаралась силой мысли повлиять на свою почту. «Приходи», – пробормотала я и крепко зажмурила глаза, представляя в списке входящих письмо от Кайла. Обойдя вокруг дивана, повторила: «Приходи». И подпрыгнула, тридцать секунд спустя услышав щелчок оповещения. Может быть, я в самом деле обладаю сверхъестественными способностями, мелькнуло у меня в голове, когда я неслась к компьютеру.
От: Ричардсона, Кайла
Кому: Миллер, Натали
Тема: Проблемы с отчетностью
Привет, Натали!
Надеюсь, у тебя все хорошо. От того, что ты бомбардируешь меня письмами, нет никакого толка: прими во внимание, что теперь я вынужден выполнять еще и твою работу, поэтому, несмотря на высокую продуктивность, несколько загружен и не могу отвечать на твои письма двадцать четыре часа в сутки. Это, надеюсь, понятно.
Вижу, что ты нервничаешь по поводу статей; я тоже. Кроме того, дальше, судя по всему, будет только хуже – сегодня утром Блэр звонили из «Пост», требуя прокомментировать происходящее дерьмо. Ясно, это дела Тейлора, больше некому. Хотел бы получить твой комментарий (безусловно, такая просьба тебя в высшей степени обрадует). Мне противно признавать, что я нуждаюсь в твоей помощи, но ты ведь уже много раз справлялась с такой задачей. Как нам быть дальше? Какую информацию сообщить? Давай разгромим его в пух и прах.
Я почувствовала, как кровь огромной волной приливает к лицу. Конечно, мы с Кайлом не во всем соглашались, но когда дело доходило до дележа добычи, мы прекрасно ладили. Схватив со стола антистрессовый мячик, я продолжала наматывать круги по комнате. Один, и второй, и третий, пока я наконец не поняла, как быть дальше. Сидя на ортопедическом стуле – на покупке этого предмета не из дешевых настоял Нед, но я в конечном счете признала стул весьма удобным, – я лихорадочно, почти бешено набирала ответ, лишь иногда на секунду останавливаясь, чтобы исправить опечатки, последствия такого яростного стука по клавиатуре.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Давай мириться
Кайл!
У меня все хорошо. Спасибо, что спросил. Бывало и лучше, но что тут поделаешь?
Во-первых, ты сам-то раздобыл ее налоговую отчетность? Неплохо бы, прежде чем мы сообщим о чем-нибудь прессе (очевидно, правда?). Ты как-то о ней упоминал, но тем не менее я подозреваю, что некоторые подарки от почетных гостей были чрезмерны/неуместны/нелегальны. Мы же всегда считали, что никому до них нет дела. Позвони ее бухгалтеру Джину Вайнштоку и спроси у него прямо.
Давай забьем на этого сукина сына. Он на тонущем корабле и готов на все, чтобы подорвать торпедой Дуприс. Пошел он в задницу. Позвони Ларри Дэвису, 212-872-0419. Я наняла его специально, чтоб он выводил все дерьмо на поверхность. Не злись! Я понимаю, что держала тебя в неведении, но зато ты можешь отрицать свою причастность, если Тейлор о тебе узнает. Мне стало известно, что он любит посещать проституток. Как думаешь, его жене это будет интересно?
– Выкуси, Тейлор, маленький засранец, – закричала я, кружась на стуле и победно улюлюкая. Джейк говорил мне, что не видел никого, кто так радовался бы успехам на работе; он думал, что по меньшей мере в половине случаев я вкалываю как проклятая лишь для того, чтобы обойти всех остальных.
– Ты будешь рада, если тебя выберут президентом? – спросил он однажды, когда меня вызвали на работу в одиннадцать часов вечера, чтобы отслеживать информацию о политическом кризисе на Дальнем Востоке.
– Только если по пути смогу передавить мешающих мне ничтожных людишек, – ответила я, наклоняясь, чтобы поцеловать его в лоб; он читал, сидя в кровати. – Я шучу, Джейк. Всего-навсего шучу. – Но я чувствовала, он видит в шутке долю правды.
Таймер микроволновки щелкнул, и я пошла принимать лекарство. К тому времени как я открыла оранжевую коробочку, радостное возбуждение понемногу стало отступать, как волна в отлив. Мне нужна была новая доза, поэтому, поперхнувшись пилюлей и наконец ее проглотив, я метнулась обратно к компьютеру; оперевшись на локти, стала смотреть в экран. Смотрела добрых двадцать минут, пока в глазах не помутилось, а мышцы под лопатками не заболели. Выпрямившись, я провела пальцами по волосам. Клок. Впервые выпали не прядки, пять или там двадцать, а большой, ужасающий, душераздирающий клок. Неважно, знала ли я о том, что Тейлор спит с проститутками. Это никак не могло повлиять на мой рак или неизбежное облысение. Ничто, даже мимолетная радость победы, не могло дать отсрочку.
Глава пятая
Теперь я не заводила будильник – не то что раньше, когда мне приходилось каждый день вставать без пятнадцати шесть утра из-за выступлений на радио; сейчас я не видела в нем никакого смысла. Мне некуда было идти. Поэтому, когда рано утром зазвонил телефон, мне сперва показалось, что это во сне. По сути, это и было во сне. Лишь когда до моего полубессознательного мозга дошло, что на необитаемом острове, на берег которого меня выбросило во сне, не бывает телефонов, я сняла трубку стоявшего на тумбочке беспроводного аппарата.
– Натали, милая! Простите, если разбудила! У меня выдалась минутка – я как раз лечу в Нэшвилл на встречу, но, как я поняла, вы говорили с Кайлом?
Я продрала глаза, стряхнула с себя остатки сна.
– Нет, сенатор, я не спала. И да, я говорила с Кайлом. Я стараюсь разобраться с проблемой.
– Очень хорошо. Но мне нужно кое-что прояснить, поэтому я и звоню. Что бы вы ни делали – какой бы выбор ни совершили, – я хочу оставаться в неведении. Не пересылайте мне сообщения Блэр, не информируйте меня обо всей этой ситуации. Это ясно?
Я представила, как она машет рукой перед лицом, только что пристегнувшись ремнем безопасности к сиденью личного самолета компании. Отрицание вины на основании незнания последствий. Вот что важно в нашей работе. Гораздо важнее, чем этика.
Она прокашлялась.
– И тем не менее делайте что нужно, – помолчав, добавила, – я имею в виду, все, что нужно. Все или ничего.
– Я понимаю, сенатор. – Я потянулась за халатом. – И, как я уже говорила, с этим разберусь.
– Вы чувствуете в себе силы с этим справиться?
– Я чувствую в себе силы справиться с чем угодно. Мне так скучно, – я помолчала. – Простите за нескромный вопрос, но неужели из-за этих подарков у вас впрямь могут быть неприятности со службой по внутреннему налогообложению?
– Мне все равно. – Она понизила тон. – Мы в любом случае уверены в успехе выборов.
Я осознала, что она не ответила на мой вопрос, но поняла – она более чем заслужила эти подарки: и стол в замысловатых резных узорах, и золотые вазы в виде слоников, и фарфоровые яйца.
– Весьма откровенно, сенатор. Приму к сведению. И еще мне очень хотелось бы поговорить с вами о проекте по контролю рождаемости.
– Натали, я теряю с вами связь, и мы взлетаем. Спасибо за помощь. – И она отключила телефон.
Весьма типично для нее, подумала я, а потом нахмурилась, потому что не поняла, откуда у меня такая мысль. Положила трубку, взглянула на часы. Девять пятнадцать. Кайл уже два часа как в офисе, и еще час сорок пять до «Цены удачи». Я зашла на почту. Бинго.
От: Ричардсона, Кайла
Кому: Миллер, Натали
Тема: Тейлор вляпался
Нат!
Охренеть. Явная улика. Проститутки? Я позвоню Ларри. Я даже не знал, что у нас есть деньги на частного следователя. Ах ты, хитрая сучка! Я, между прочим, всегда это подозревал.
Но, если не ошибаюсь, у жены Тейлора рак яичников. Может, дадим ему шанс исправиться, прежде чем разрушим брак или /и убьем ее?
Ну да, сейчас дам ему шанс. Спешу и падаю! Но тут я подумала о Джейке и его дурацкой теории – типа, я люблю только побеждать. И ты катись на хрен, пробормотала я Джейку, как будто он был в комнате, как будто мы не расстались два с половиной года назад и он все еще осуждал меня. Но Кайл был прав, пусть даже я и готова была не обращать внимания на эту причину. Сюзанна Тейлор очень открыто и очень храбро боролась с раком яичников, и в самом разгаре ее битвы было бы не очень гуманно указывать на сексуальные наклонности ее супруга. Я постучала пальцами, обдумывая свой следующий шаг. С одной стороны, говорила мне логика, нужно посочувствовать ей, учитывая мою собственную ситуацию и т. д. Но с другой – нужно делать как полагается. Закусив губу, я стала печатать ответ, обдумывая его на ходу.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Ответ на: Тейлор вляпался
Кайл!
Да, я знаю, ты считаешь меня сучкой. Может быть, ты не так уж и не прав. Кто его знает.
Но с каких пор в тебе-то заговорила совесть? Мы должны победить. Звони Ларри.
Новости появились на следующий день. Как раз когда я просматривала утренние газеты, позвонил доктор Чин и сообщил, что весьма доволен моим прогрессом на данный момент. При каждом осмотре он подсчитывал количество моих раковых клеток, и по первым итогам было ясно, что химия – невзирая на чудовищные побочные эффекты, головные боли по вечерам, словно голову сверлили перфоратором, и сниженную чувствительность рук – выжигала этих засранцев. Я поблагодарила его за звонок, попрощалась и с нетерпением вернулась к заголовкам газет.
На страницах «Нью-йорк пост» разворачивалась дуэль. Верхняя половина страницы гласила: «Тейлор и продажная любовь!» – а нижняя: «Двуличная Дуприс».
– По крайней мере, мы не сверху, – пробормотала я в пустоту квартиры.
Плюхнувшись на диван, отбросила «Пост» в сторону, принялась за «Таймс». Что ж, неплохо; наш назревающий скандал перестал быть такой уж новостью и переместился на шестнадцатую страницу. Никто, кроме помешанных на политике, не станет дочитывать до шестнадцатой страницы. Нормальные люди просматривают заголовки, убеждаются, что конец света еще не настал, а потом переключаются на колонку спорта или свежие сплетни. Тейлор оказался на главной странице раздела «Городские новости», конечно, не такой важной, как первая страница, но все-таки довольно заметной. Я кивнула – один балл в нашу пользу.
Положив голые ноги на журнальный столик, я принялась за чтение. Хорошая новость: Тейлор был представлен как потаскун. «Какой муж так поступит, когда его жена больна?» – удивлялась какая-то случайно спрошенная женщина. Плохая новость: сенатора показали в ненамного более выгодном свете. «Богатые продолжают богатеть», – вот какой заголовок был в «Таймс».
Я хотела позвонить Кайлу, но нарвалась на автоответчик. Пошла в кухню, налила себе воды, попыталась еще раз. И еще раз, и еще. Ужасная правда в том, что за следующие несколько часов, еще до одиннадцати, я отчаянно, яростно и бесстыдно пыталась дозвониться до него двадцать раз. Даже «Цена удачи» не смогла меня отвлечь. Я чувствовала, как мои плечи напряглись, а температура повысилась, я представляла Кайла и его елейную, льстивую улыбочку, представляла, как он нежится в лучах моей славы, принадлежащей по праву мне, – и ни секунды больше не могла это терпеть.
Внезапно мне до безумия захотелось сбросить халат на темно-коричневый коврик, вытащить из корзины для грязного белья верный твидовый костюм и вызвать такси, невзирая на нарастающую тошноту. Второй раз на этой неделе отправляясь на работу, я выглядела еще менее презентабельно. Волосы я стянула в подобие узла, но немытые, поредевшие пряди торчали из него, как китайские палочки для еды. О лице и говорить нечего: в такси я попыталась нанести тональный крем и тушь, но водитель явно готовился к автогонке «Пятьсот миль Индианополиса», поэтому при каждом повороте или внезапной остановке щеточка туши оставляла черные полоски по всему веку. Плюнув на палец, я попыталась их стереть, но удалось лишь размазать и оставить под бровями грязные пятна, похожие на синяки.
Хрипло взвизгнув, машина встала у обочины. Шатаясь, я кое-как прошла через вращающуюся дверь, и, когда протянула охраннику удостоверение, он спросил, все ли со мной в порядке, но я отмахнулась от него, заявив, что все хорошо.
– Господи, Натали, что ты тут делаешь? – изумилась Блэр, когда я вышла из лифта. – Ты бледная, как привидение.
Очевидно, зря я не воспользовалась румянами.
– Со мной все хорошо. Где Кайл? Где Дуприс? Она вернулась из Нэшвилла? – Я склонила голову набок, ища их взглядом. Лучше ему не воровать мою славу.
Блэр кивнула, глядя в сторону кабинета сенатора.
– Да, она вернулась, и он у нее, – опустив глаза, продолжала, – но не думаю, что тебе туда нужно.
Не обращая на нее внимания, я повернулась на каблуках черных туфель и открыла дверь как раз посреди резкой обличительной речи сенатора.
– Нам нанесли сокрушительный удар, черт побери! Его жене все сочувствуют, и все поняли – это наши выходки! – увидев меня, она остановилась. – Натали, вы что тут делаете? Сейчас не время. Слишком много всего произошло. Я так полагаю, вы видели газеты?
Во рту у меня пересохло, и я посмотрела на Кайла, но тот сосредоточенно рассматривал свои ладони. Скосившись на меня, пробормотал: «Отличная работа», после чего уставился в пол.
– Я видела газеты, да, поэтому и пришла. Никто не отвечает на мои звонки. – Внезапно меня затошнило сильнее, чем до этого, и, чтобы не упасть, я вцепилась в свободный стул за спиной Кайла.
– Мне кажется, вам пора домой, – сказала Дуприс твердо, скрестив руки на груди. В ней было никак не больше ста шестидесяти сантиметров роста, но держалась она с таким величием, будто была трехметровой. Даже вне рабочего места Дуприс излучала силу. И власть. Можно было только мечтать быть на нее похожей, потому что ее аура давала понять – похожей на нее вы никогда не станете. Она была, пожалуй, самой красивой из женщин-сенаторов, исправно подкрашивала светлые локоны в салоне, и за шесть лет я ни разу не видела ее без макияжа. К тому же природа наградила ее острыми скулами, поэтому ей не было необходимости их подчеркивать.
– В чем проблема? – спросила я сконфуженно. – Это ведь хорошая новость. Удача повернулась к нам лицом.
– Это вы разгласили информацию о Тейлоре? Телефоны звонят, не переставая, и, честно, я вне себя от бешенства. Вы должны были со мной посоветоваться. – Она расхаживала туда-сюда за столом в замысловатых резных узорах, из-за которого попала в беду.
– Вы сказали, что ни о чем не хотите знать. Сказали, я могу поступать, как считаю нужным. – Я помолчала, чтобы до нее дошло. – И потом, я так и не вижу проблемы! Мы должны были представить Тейлора плохим парнем. Мы это сделали. Конец. Мы победили.
– Нет, Натали, мы не победили, – отрезала Дуприс и указала мне на стул, на который я немедленно рухнула. – Это. Настоящий. Облом. Это. Никуда. Не годится. Уж здесь вы могли бы посоветоваться. Лично мне глубоко насрать, с кем спит Тейлор, но мне совсем не насрать, что его жена возглавляет борьбу против рака и люди хотят ее поддержать. Знаете, сколько звонков я получила в это утро от людей, которые говорили мне одно и то же: если Тейлор потеряет первенство, Сюзанна потеряет волю к жизни? Потому что ей незачем больше жить. Именно так, слово в слово, мне сказали трое из позвонивших.
Вот она, моя слава, подумала я. Вот куда она отправляется. Прямо в сортир.
– Об этом я не подумала, – сказала я совсем не так уверенно, как мне хотелось бы. Желудок поднялся к самому горлу. Я не завтракала, поэтому была уверена, что тошнить меня не будет, поскольку нечем. Холодный пот выступил на шее, пальцы заболели так, словно готовы были оторваться от ладоней.
– Совершенно верно! – Сенатор взметнула руки в воздух и, перестав расхаживать, указала на нас. – Кайл, разберитесь со всем этим. Натали, отправляйтесь домой. Кайл позвонит вам, если ему будет нужно, но я считаю, вам лучше держаться от этого в стороне. Вы и так достаточно нам навредили.
Кайл затряс головой и яростно сжал кулаки.
– Нет, – сказала я твердо, поднявшись со стула. – Это моя идея, моя вина, мне и выходить из положения. Я начала, я и закончу.
– Ничего подобного, – прошипела Дуприс. – Идите. Домой. Немедленно. Держитесь. От этого. В стороне.
Как будто мне было десять и она отправляла меня в мою комнату за плохое поведение.
Я хотела возразить, хотела напомнить, как в прошлом вытаскивала ее из худших передряг, и о том, что у нас все равно на семнадцать процентов больше и, когда все уляжется, этот потаскун уже не сможет сделать политическую карьеру, но прежде чем успела что-то возразить, изо всех сил метнулась к ее столу за бамбуковой корзиной для мусора. Но не успела. Меня вырвало прямо на дорогущие туфли «Джоан энд Дэвид».
– Я и сам бы не смог сказать лучше, – заметил Кайл, направляясь на кухню за бумажным полотенцем.
Сидя на кремовом ковре, впитывавшем следы рвоты, я подняла глаза на сенатора.
– Идите домой, Натали, – повторила она твердо. – Займитесь собой. Хватит с вас работы.
– Я так полагаю, проект по контролю рождаемости мы сейчас не будем обсуждать? – Я закрыла глаза.
– Обсуждение закончено. Впрочем, никакого обсуждения и не было, – сказала она, выходя из кабинета.
К тому времени как меня перестало мутить (в прямом смысле) и я включила телевизор, Тейлор уже сожрал наши пять процентов.
Глава шестая
Дорогой дневник!
Это полное дерьмо, дорогой дневник. Моя жизнь – полное дерьмо. Я знаю, мне должно быть стыдно из-за Тейлора, но знаешь что? Мне не стыдно. В моей работе все средства хороши. Кайл это знает. Дуприс, конечно, тоже это знает. Как они меня отблагодарили? Наплевали на меня, выбросили на помойку. Вот что я тебе скажу, дневник, – пошли они в задницу.
Похоже, остались только мы двое, дневник. Готов к такому повороту? Ну, может быть, не только мы двое. Салли вчера выслушала меня, мерзавку, но было очевидно – она с моей тактикой не согласна. В том году вроде бы она брала интервью у Сюзанны Тейлор и считает ее нормальной теткой. Так и сказала: «Сюзанна нормальная тетка, ей не все равно. Думаю, она помогает многим женщинам в такой же ситуации, как у нее… – Тут Салли замолчала и посмотрела на меня. – Как у тебя». По правде сказать, дневник, меня это задело, потому что мне не особенно приятно, когда меня сравнивают с другими жертвами рака, но все равно Салли меня слушала, и даже, кажется, не сильно осуждала. Поэтому мне кажется, дневник, остались только мы трое. Может быть, это не так плохо.
К тому же тот факт, что с работы мне больше не звонят, вообще-то на пользу той культурной программе, какую я себе наметила. Знаю, ты удивишься, но моя первая охота на мужчину прошла без сучка без задоринки. Ха! Я же тебе говорила – не волнуйся!
На следующий день после всех этих событий я позвонила Колину, чтобы получить ответы на свои вопросы. В моих планах позвонить им всем – нечего смеяться, мой список не такой уж и длинный, чтобы я не успела всех обзвонить к тому времени, как останусь без грудей и перейду на другую сторону.
Колин, вполне понятно, удивился моему звонку. Мы расстались как раз перед школьным выпускным. За пять месяцев до этого он лишил меня девственности, хотя, если совсем честно – я ведь должна быть абсолютно честной, поскольку я одна это и читаю, – я очень легко с ней рассталась. Он по-прежнему жил в Брин-Мар, к телефону подошла его жена. Господи, надеюсь, она не стала особенно задумываться, что за странная женщина звонит в обеденное время. Колин вряд ли стал бы ей изменять; думаю, из всех шести он самый верный. Высоко ставит планку, и все такое.
Когда он спросил, почему я звоню, я объяснила – хочу кое-что для себя выяснить и надеюсь, что он может хотя бы частично ответить на мой вопрос. Я не сказала ему о раке, но, думаю, он и так знал – услышал в числе прочих городских сплетен. Поэтому когда Колин, помолчав, спросил, как я себя чувствую, подчеркивая «как», я поняла – он все знает. Я постоянно слышу, как люди выделяют голосом первое слово, и вижу, как они опускают глаза и качают головой, справляясь о моем здоровье безо всякого желания получить подробный ответ. Знаю, знаю, и Дженис, и Салли сказали мне – людям непросто говорить о раке, как и о смерти. Но разве они умрут (прошу прощения за эту метафору), если заговорят о том, что сейчас для меня – самое важное? Впервые в жизни, поскольку сенатор не отвечает на мои звонки, а от Кайла не было новостей уже два дня, самое важное для меня – болезнь, и никто не хочет знать о ней, но все подчеркивают свое «как».
Но я отвлеклась. Колин все знал, но мы не стали это обсуждать. Вместо этого я спросила, почему мы не остались вместе на всю жизнь, как хотели в выпускном классе, когда занимались любовью, не раздеваясь, в темно-зеленом «Вольво» и верили, что от результатов экзаменов зависит вся наша жизнь; и он ответил:
– Натали, мы и не собирались этого делать. Я имею в виду – ведь мы оба понимали, что после школы ты отправишься в Дартмутский колледж, в крутой Дартмутский колледж, а я останусь далеко позади и при большом старании окончу с приличными оценками универ Пенсильвании, а потом продолжу дело отца.
– Но разве мы не любили друг друга? – настаивала я. – Я любила тебя, я помню. Мне казалось, я все для тебя сделаю.
– Любили, – ответил он. – Но ты была на ступень выше меня, выше, чем мне бы хотелось. А я был куда ниже, чем хотелось бы тебе. И потом, школьные романы долго не длятся. Это все идеализм, которому ничего не мешает: ни тебе вопящих детей, ни неоплаченных счетов, ни работы. Мы просто наслаждались друг другом и думали – пусть все будет как будет. – Он помолчал. – Натали, здесь нет большого секрета. Иногда отношения и не должны ни к чему привести.
Это правда, подумала я. А потом вспомнила некоторые детали: в наше последнее лето вместе он старался вытянуть из меня какие-то обязательства, свидетельства нашей любви, словно хотел убедиться, что я не забуду его, как только уеду в Хановер. По правде говоря, чем сильнее он давил, тем больше я сопротивлялась. Мы тянули друг друга, как магниты. В августе, когда мы поздно ночью тайком пробрались к бассейну моих родителей, чтобы спастись от жестокой влажной жары и заняться любовью в радужных переливах огней патио, я уже начинала думать – я ничего к нему не чувствую. Я разлюбила его даже раньше, чем отправилась в Хановер. Я была, как сказал Колин, выше его. Может быть, я и сама так думала.
Поэтому, когда заплакал его двухлетний ребенок и жена позвала Колина, я поблагодарила его за честность, он велел мне заботиться о себе, и вот так закончилась история с Колином.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Что происходит?
Кайл, я так и не получила от тебя ответа. За два дня отправила тебе четыре сообщения. Смотрю сводки – Тейлор всего на восемь очков позади. Почему ты не принял никаких мер по устранению последствий? Все еще можно исправить, но ты пускаешь ситуацию на самотек.
Нат.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Пожалуйста, позвони мне
Кайл, от тебя по-прежнему ни слова. Пожалуйста, не вынуждай меня снова приезжать – не думаю, что кто-нибудь будет мне рад. Уже десять дней прошло – неужели нельзя поактивнее, ребята? Я скажу вам, что нужно сделать. Вы должны продвигать информацию о пожертвованиях Дуприс в фонды борьбы против рака. Ведь она же делала их, правда? Если нет, врите. За такой короткий срок журналисты все равно ничего не раскопают. По сравнению с Сюзанной Тейлор она для избирателей – сущий дьявол.
Нат.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Я еду к вам
Кайл!
Не хочу показаться высокомерной, но я все же твоя начальница. Какого черта ты меня игнорируешь? Осталась всего неделя, и нужно что-то делать. Хорошо. Если не хочешь врать о пожертвованиях в пользу больных раком, давай добьем репутацию Тейлора. Позвони Ларри Дэвису и выясни что-нибудь другое, не связанное с проститутками, демонстрирующее, какой он паршивый политик. Когда люди поймут, что проститутки – лишь одна из его слабостей, счет изменится в нашу пользу. Если я до середины дня не получу от тебя ответа, я приеду на работу. Не вынуждай меня опускаться до такого.
Нат.
От: Ричардсона, Кайла
Кому: Миллер, Натали
Тема: Впервые тебя услышал
Натали, остынь. Твои непрестанные сообщения и письма ни к чему. Я сейчас под давлением, сама понимаешь. Сенатор велела не мстить Тейлору, как бы ни увеличивались его рейтинги. Она думает, мы так сильно напортачили с этими шлюхами, – большое спасибо, теперь мне предстоит провести еще несколько чудесных недель, разгребая все это, – так что больше ни за что и браться не хочет.
Кстати, не знаю, говорил тебе или нет, но мне в самом деле очень жаль слышать о твоем диагнозе. Может быть, ты сейчас немного отвлечешься от работы и займешься чем-то поважнее?
К.Р.
Я застыла за столом, пораженная, и вспомнила, как Дженис во время прошлого сеанса сказала мне то же самое, что и Кайл, только не так завуалированно.
– Быть добрее к себе и проводить больше времени, наслаждаясь этой добротой, сейчас очень для вас важно, – говорила она, простирая вперед руки и придвигаясь ко мне ближе как бы в подтверждение своих слов.
Я потерла виски и сказала ей, что вряд ли гожусь для такого рода терапий; что я здесь по единственной причине – я отправила заявку на ее почту, будучи при этом явно не в себе, а она позвонила мне в тот момент, когда я хотела выброситься из окна; не то чтобы я придавала большое значение психологическим консультациям или даже верила в их силу.
Она кивнула, как, думаю, кивают все психотерапевты – должно быть, их этому учат, прежде чем вручить им диплом, – и сказала, что любая деятельность, какую бы я ни выбрала, подойдет. Главное, заниматься этим из добрых побуждений, добавила она. А еще посоветовала пообщаться с кем-нибудь, чья доброта помогла бы мне: с участниками клуба переживших рак (если бы), с кем-нибудь на сайте (лучше телевизор посмотрю), с мамой (ха!).
Откинувшись на стуле, я закрыла глаза, пытаясь прогнать головную боль, начинавшую сверлить череп. Доброта. Я громко фыркнула. Конечно, Дженис не понимает принципов моей работы. Не знает, какая нужна броня, чтобы победить. Я думала, что сказать Кайлу и стать ли доброй, чтобы заслужить от Дженис золотую звездочку наподобие той, какие мама клеила на холодильник, когда я в младших классах приносила из школы пятерки. А потом я решила – хотя и в семь лет я уже подозревала об этом – что золотые звездочки незаслуженно переоцениваются.
От: Миллер, Натали
Кому: Ричардсону, Кайлу
Тема: Большая ошибка
Кайл!
Спасибо за сочувствие, но у меня все хорошо. Что касается Дуприс, то, при всем уважении к ней, она ведет себя как идиотка. Чему нас учили в первую очередь? Защищай свои интересы, ставь их превыше чужих. А она чем занимается? Подставляет себя под удар. Тейлор вот-вот нас обгонит. Сделай что-нибудь. Немедленно.
Нат.
От: Ричардсона, Кайла
Кому: Миллер, Натали
Тема: Не вариант
Нат, я согласен. Но это решение сенатора, и я не собираюсь ему противостоять. Может быть, ты стала бы, но я тебе не доверю (не хочу тебя обидеть… ну если только совсем чуть-чуть). Не в таком серьезном деле.
Иди на выборы; ты же помнишь мантру: «пусть твой голос услышат на избирательных пунктах» (или еще какая-то чушь), и надейся, что к следующей неделе нас не уволят.
К.Р.
Кайл, конечно, был прав. Они все были правы. Учитывая мое состояние здоровья, мне просто необходимо было направить энергию в другое русло. И я постаралась. По крайней мере на день. Вместо того, чтобы дергать Кайла, я решила побаловать себя. Конечно, идти к парикмахеру было глупо, но я все равно к нему записалась. А еще на маникюр, педикюр и точечный массаж.
Конец ознакомительного фрагмента.