9
Как ни старалась Катя забыться сном, это у нее не получалось. Мысль текла, рассуждения толпою штурмовали ее сознание, однако ничего, даже отдаленно напоминающего дремотное состояние, не было.
И это раздражало.
Иногда сон может помочь пережить что-то трудное или что-то неразрешенное и терзающее позабыть, и сейчас этот выход был самым что ни на есть подходящим, но – не получалось открыть эту дверь, не получалось выйти из этого мира, променяв его на другой по щелчку пальцев.
Отчего-то вспомнились слова работника Корпорации. Что-то он говорил такое про ее мозг и про отдел в нем, касающийся как раз-таки снов. Блокирует она этот сектор, так он сказал? Имеет ли это какую-нибудь связь с тем фактом, что ей не удается заснуть? Или это происходит потому только, что так много всего произошло и нельзя просто так уснуть после подобного безумия?
В озеро мыслей был брошен камень, по глади пошла рябь.
Катя попыталась уцепиться за ускользающую нить слов, однако совсем скоро вместо своего голоса, звучащего внутри ее головы, девушка совершенно ясно услышала чей-то другой, раздававшийся непосредственно извне ее внутреннего мира.
– …что это может значить так много! – возмущался один голос, по всей видимости, мужской.
– Будто ты не знаешь правил, – фыркнул кто-то еще.
– Знаю! Но я не могу согласиться с ними! Поэтому я…
– Поэтому ты и пытаешься произвести всякие околореволюции, – опять вставил второй.
– Пусть даже так, – подумав, согласился первый. – Но ведь если не начать, все так и будет продолжаться. Главное – надо сделать первый шаг, а то ведь никто так и не решится. Все трусят! Трусят! – он снова сорвался, но, откашлявшись, пришел в себя.
– Не строй из себя полководца. Ты не тот, кто мог бы своими словами тронуть патриотическую струну в душе каждого и повести его творить добрые дела во благо всего их народа, – голос говорил устало. Судя по всему, человек, его имеющий, не раз встречался с подобными «противниками закона». – Ничего нельзя изменить. Тебя все равно никто не послушал бы. Максимум, чего бы ты смог достичь, – того, чтобы некоторые, мыслящие в одном с тобой ключе, поддержали это «восстание», однако толпы людей за собой ты не увидишь, ты никого не поведешь вперед, потому что, пока людям не угрожает смерть, пока они могут дышать, они не станут рисковать жизнью во имя химеры, которую ты им готов преподнести на блюдечке с голубой каемочкой. Люди глупы лишь настолько, чтобы кому-то подчиняться и терпеть, терпеть, терпеть, но жить. Но они не настолько идиоты, чтобы рисковать ради невозможного.
– Если нас много, если каждый поймет и восстанет, то мы всего смогли бы достичь.
Его собеседник лишь рассмеялся.
– Ну конечно. Каждый человек внутри себя растит мечту на утопию, однако утопическое общество не выживет в любом случае. И только пока кто-то может подчинять себе, пускай жестоко, людей, только тогда они и могут чувствовать себя живыми.
– Бред какой…
– Не бред, а реальность, – фыркнул голос в ответ. – Ты придаешь значение свободе, только когда остро чувствуешь ее недостаток. Нас давят правилами – это видно не только тебе, это видно всем, однако только так ты можешь понять, что ты живой, только так у тебя внутри что-то скребется, скулит. Если дать тебе свободу, что ты будешь делать? Если дать тебе неограниченный простор?
Внезапно диалог прервался. Катя замерла, подумав, что она могла быть причиной тому.
Однако вскоре послышались какие-то шаги. Очевидно, разговаривающих прервало появление в комнате нового человека. Посчитав момент удачным, чтобы прекратить свой мнимый сон, Катя повернулась лицом в противоположную от стены сторону и, сев на постели, оглядела своих соседей.
На правой из сзади стоящих кроватей сидели двое и смотрели на севшую, не говоря ни слова. Одним из спорящих был виденный Катей сотрудник Корпорации, тот самый молодой человек, что объяснил ей, отчего сошел с ума психографист, и что рассказал ей о секциях в мозге. Сначала лицо его не выражало ничего, кроме настороженности, но потом оно озарилось улыбкой, показав, что парень узнал свою бывшую пациентку. Он, быстро что-то сказав своему собеседнику и хлопнув того по плечу, подошел к Кате и присел на ее кровать.
– Как чувствуешь себя? – спросил он довольно мило. Несомненно, его голос принадлежал тому, кто пессимистично отнесся к заявлениям своего оппонента в недавнем споре, который Катя нахально подслушивала.
– Я думала, что вам нельзя проявлять эмоции по отношению к кому бы то ни было… – промямлила девушка, путаясь в словах.
Юноша улыбнулся.
– Нет-нет, эмоции не запрещены. Запрещено лишь проявлять их чрезмерно. То есть, – он беззвучно пошевелил губами, пробуя слова на вкус перед тем, как их произнести. – Нельзя обременять кого-то своими переживаниями. Исключениями являются лишь те случаи, когда на это «обременение» тебе дается право.
– Да-да, припоминаю что-то подобное… – в задумчивости проговорила Катя и покраснела, практически ощутив, как по ее коже заскользили взгляды всех и каждого, кто был в этой комнате и кто слышал только что сказанное.
Сотрудник выжидающе смотрел Кате в глаза. Сначала она потерялась, не зная, отчего это вдруг в нее так пристально всматриваются? Ей стало неуютно, но вскоре это ощущение прошло, ведь ей удалось вспомнить, что недавно она проигнорировала заданный ей вопрос.
– Все в порядке, – поспешила заверить она столь дружелюбного парня. – Спасибо, что поинтересовались…
Тот снова улыбнулся и, слегка коснувшись Катиного колена, направился к выходу.
– Не забудьте, у кого какие исправительные занятия сегодня, – напоследок сказал он и вышел из палаты.
Словно в один момент придя в себя от волшебства, Катя мотнула головой из стороны в сторону и посмотрела вокруг, поймав на себе взгляды трех пар глаз.
Вошедшим человеком была старушка лет восьмидесяти. Ее не было заметно ввиду ее маленького роста и практически совершенно бесшумных движений. Она напоминала собой штиль, что заметен лишь опытному взору и лишь по легкой ряби на водной глади. Ее морщинистое лицо не выражало никаких эмоций – оно казалось сделанным из воска, когда-то мягкого и гибкого, но теперь уже застывшего, словно маска, покрытая не трещинками, но глубокими морщинами. Казалось, будто бабушка смотрит на Катю не столько из интереса, сколько из невозможности отвернуться.
Собеседником только что ушедшего сотрудника был мальчишка лет пятнадцати, сидящий, обняв колени, на той же кровати, на которой он недавно вел дискуссии с членом Корпорации, и наблюдая за Катей зрачками, полными задора и пляшущих огоньков детства.
Только лишь Карина, быстро потеряв всякий интерес к происходящему, села в угол кровати и смотрела на все со скукой на лице.
– Эм… наверное, надо познакомиться, раз уж я тут новенькая… меня Катя зовут.
– В именах нет особенной необходимости, деточка, – мягко улыбнулась старушка, однако в зрачках ее пробежало что-то отдаленно похожее на издевательский смешок. – Меня вот-вот заберут, и ты меня больше не увидишь, а…
– Меня Кирилл зовут, – прервал тираду пенсионерки мальчик на соседней от Кати кровати. Он быстро встал и подсел рядом с девушкой, приняв ту же позу, что и на своей постели. – Я тут потому, что с законами не согласен.
– Тут все по этой причине, так или иначе, – вставила довольно резко самая первая Катина знакомая, Кэрри. – Он тут, потому что перед самыми дверями Корпорации собрал толпу из своих «единомышленников» и скандировал лозунги в знак несогласия с происходящим. Короче говоря, – она повернулась и посмотрела прямо на Катю. – Он пытался «разжечь в сердцах людей страсть и этой страстью свергнуть власть».
Катя быстро глянула на этого юного революционера. Он сидел в той же позе, опустив голову на колени, и улыбался, слыша свои собственные слова, девиз, который, как он сам верил, многое поможет изменить в этом неправильном мире. В его глазах заплясала былая удаль, былой задор. Казалось, еще секунда – и он перестанет сдерживать себя, рванет отсюда вон, созовет народ и пойдет снова маршировать непреступную Корпорацию.
– …чуть ли не всю жизнь.
– Я не расслышала, что? – резко обернулась Катя, поняв, что что-то прослушала.
– Я говорила, что ему здесь сидеть сказали чуть ли не всю жизнь, – ответила говорящая без тени недовольства. Наверное, ей было даже интересно с кем-то поговорить, ведь мало общих тем для разговора можно найти с бабкой и мальцом-радикалом, если это вообще можно сделать. – Пока из его головы идея переделки мира не выветрится, его отсюда не выпустят…
– И как они эту идею «выветривают»? – не поняла Катя, бегая глазами с лица на лицо.
– Кириллу назначили каждодневные занятия с политиком, сведущим в подобных вопросах, – ответила старушка. – Он приходит туда утром и возвращается оттуда днем, обедает, потом идет на работу, где трудится на благо Корпорации. Таким образом он понемногу узнает, чем занимается эта самая Корпорация. Со временем у любого человека начинает формироваться иное видение на ситуацию. Вообще практически все начинают иначе мыслить.
– А если не начинают?
Бабушка подняла глаза на Катю, словно пытаясь узнать, действительно ли та не знает? И если не знает, то почему?
– Сколько тебе лет?
– 17.
– И ты не знаешь ни законов, ни последствий за их нарушение? – в голосе скользнуло недоверие.
– Нет… законы-то я отчасти знаю, – поспешила выкрутиться Катя. – Но вот нарушения… я не знаю, что за них бывает, ведь я ничего раньше не нарушала, – и она мельком глянула на лицо каждого.
Ответ приняли. Это было видно по успокоенным взглядам.
– Ну так вот, – продолжила рассказчица как ни в чем не бывало. – Если человек не исправляется, то его считают угрозой и убивают.
Катя ожидала такого поворота, однако услышанное все равно ввергло ее в шок. Она с болью посмотрела на пятнадцатилетнего Кирилла и мысленно представила, как он исчезает. Чтобы видение пропало, пришлось хорошенько тряхнуть головой из стороны в сторону.
– Но не легче ли сдаться тогда, Кирюш? – Катя сама от себя не ожидала подобной фамильярности.
Мальчик с изумлением посмотрел на нее.
– Вы шутите, верно? – в зрачках уже не было ни детского задора, ни юношеского запала; в этих зрачках теперь были только злоба, серьезность, решительность. – Разве могу я отступиться, видя, что все в корне неправильно? Неужели вы считаете, что моя жизнь стоит дороже, чем жизни всех людей на планете? – он яростно хохотнул. – Да и не обесценится ли она после того, как я предам само понятие слова «человек»?
Он отвернулся. В следующий миг вскочил с Катиной постели и лег на свою кровать, отвернувшись ото всех к стене.
– У него все равно не вышло бы ничего, – вставила Кэрри.
– Почему?
Карина поджала губы, глянув в сторону Безымянной.
– Потому что каждый заключенный каждый день проходит психографию, – ответила та, почувствовал надежды, возложенные на нее посредством брошенного взгляда. – А эта процедура помогает увидеть даже то, что человек отчаянно пытается скрыть. Все эмоции, все чувства, переживания – в общем, вообще все. И все твои уловки, обманки будут видны, как на ладони. Поэтому-то ему и нельзя «сдаться», – старушка подняла на Катю усталые глаза. – У него эта идея не просто зародилась, она буквально процветает в нем, черпает силы в его молодом мозгу. Ее так просто не вырубишь – там надо с корнями выкорчевывать все.
Она замолчала, и повисло тяжелое молчание. Кирилл недвижно лежал на своей кровати, хотя глаза его были открыты и сам он все слышал. Он не строил иллюзий насчет своего будущего – было понятно, что его сочтут угрозой и убьют, однако это не означало, что думать об этом становилось проще раз за разом.
– Сколько ты здесь уже? – спросила Катя тихо, словно извиняясь у всех за нарушение тишины.
– Год, – так же тихо ответил мальчик. – Немного меньше. Мне осталась неделя.
– Почему ты так уве…
– Да потому что срок исправления – ровно год! – в нетерпении и злобе выкрикнул Кирилл. – И мне осталась чертова неделя!
Он уткнулся лицом в матрас и накрыл свою голову подушкой, словно желая очнуться от этого кошмара.
– Идут, – прошептала старушка.
Катя непонимающе посмотрела в ее сторону. Безымянная только улыбалась, смотря на дверь.
– Слышу, идут. За мной идут, – она посмотрела на лежащего Кирилла, потом на Кэрри. – Слышишь их? – спросила она, но Карина махнула головой из стороны в сторону. На ее лице не было ни следа тревоги за рассудок своей соседки – казалось, она совершенно точно поняла, что имеет в виду старая обывательница этой палаты.
Катя попробовала прислушаться. Поначалу ничего не было, однако скоро действительно послышались какие-то шаркающие звуки со стороны входа.
Дверь, практически не видная с этой стороны, тихо открылась. Катя ожидала прихода Смерти – дамы в черной мантии с косой, или Сатаны, но на пороге вместо химеры ужаса и мучений показался очередной сотрудник Корпорации.
– Иду-иду, – опережая его приказания, пробормотала старушка, с кряхтеньем вставая с койки и тяжело шагая к синему сюиту. – Кирюша, – позвала она перед тем, как шагнуть в коридор. Мальчик откинул подушку, поднял голову. – Увидимся.
Она улыбнулась и пошла за своим сопровождающим, а юный противник власти, бросившись к двери, стал царапать ее, словно раненый зверь, предчувствующий свою скорую смерть.
«Удивительно, – подумала Катя, наблюдая эту сцену. – Как они могут позволять себе подобную слабость, тем более к чужому человеку. И непонятно, почему они так серьезно относятся к смерти? Ведь смерть – это непреложное явление, это то, что случается с каждым. Что теперь, по каждому лить слезы?»
Она не стала спрашивать, почему забрали Безымянную. Сейчас Катя достаточно хорошо освоилась в новом для нее мире, и сознание ее прояснилось. Теперь она была уверена, что знает каждый закон этой реальности, поэтому не оставалась никакого сомнения и насчет того, по какой причине старушку эту увели.
Ее увели просто потому что. Просто так. Старость – это уже причина, чтобы рассматривать возможность скорейшего от тебя избавления.