Целеполагание в современном отечественном уголовном судопроизводстве. Глава 2. Цель отечественного уголовного процесса (А. П. Попов, 2014)

Глава 2. Цель отечественного уголовного процесса

По своей природе цели уголовного процесса в разных государственных и предгосударственных образованиях, во-первых, находящихся на исторически сопоставимых уровнях развития и, во-вторых, функционирующих в сходных условиях, представляются аналогичными. Однако, по нашему мнению, они во всяком случае не тождественны.

Тому есть причины. Среди них:

1) своеобразие исторического развития конкретной человеческой общности, включающее в себя социально-экономические, нравственно-религиозные и психологические особенности;

2) тесно связанные с ним (с историческим своеобразием) теоретические основы УСП;

3) специфика природной среды обитания.

Для последней, в частности, значимо состояние коммуникаций (как путей сообщения (транспорт, дороги, связь), так и способов распространения общественно значимой информации); степень оседлости населения (а для кочевых народов – состояние (сохранение) связей между членами общины во время кочевий); величина и постоянство населенных пунктов, характер межличностных связей между их жителями.

Более детально влияние природной среды обитания и ее социально-экономических, психологических и нравственно-религиозных последствий на детерминацию цели УСП и целей уголовного наказания мы намереваемся рассмотреть позже во фрагменте, посвященном соотношению ЦУП и целей уголовного наказания. Очень ярко, представляется нам, влияние природной среды обитания и ее производных на понимание целесообразных (сообразных с целью сохранения условий существования и развития общества, может быть, лучше сказать – общины) целей наказания и цели УСП проявилось в обычаях и адатах Северного Кавказа в период долгой Кавказской войны (1817–1864), правда, не такой долгой, как Столетняя война между Англией и Францией (1337–1453).

Поскольку мы заявили в качестве методологии своей монографии материалистическую диалектику, нам, наверное, надо отметить, что истмат (исторический материализм), а вслед за ним и юридические науки (не только уголовный процесс, но и криминология, уголовное право) весьма небрежно относились к роли природной среды обитания как детерминанте социального. Однако мы не станем развивать здесь это критическое замечание. Охотников злословить в адрес марксизма сегодня и без нас – среди бывших марксистов – найдется предостаточно.

Конкретизируя сделанное выше утверждение, что цели уголовного процесса в разных государственных и догосударственных образованиях, находящихся на исторически сопоставимых уровнях развития и функционирующих в сходных условиях, представляются аналогичными, однако не тождественными, скажем: ЦУП современного отечественного уголовного процесса имеет черты сходства с аналогичными понятиями в правовой теории стран Западной Европы и США, но в силу различия трех названных выше их детерминант должна иметь и черты различия.

Эти различия связаны, прежде всего, с особенностями государства. Ведь уголовное судопроизводство – это отрасль государственной деятельности с особенностями такой формы государства, которое в западноевропейской государственности именуется правовым. По нашему мнению, при малокритичном заимствовании идей «правового государства», охватившем специалистов, а более того неспециалистов, дилетантов, в последние два десятка лет прошлого столетия имело место следующее упущение: не учитывались, во-первых, проблемы согласования в значительной мере пришлых, взращенных совсем на другой почве идей относительно уголовного судопроизводства с коренными российскими, во-вторых, согласованность идей-пришельцев с общественным правосознанием, в том числе и с профессиональным.

Теперь надобно, что называется, на берегу объяснить содержание терминов и понятий, употребляемых автором в этой главе. Они – инструментарий не только для монографии, но и для элементарного взаимопонимания между общающимися друг с другом юристами.

Правовое государство, как мы его понимаем, характеризуется тремя отличительными (обязательными) признаками:

1) верховенством закона;

2) разделением властей;

3) ответственностью государства перед гражданином.

Ранее автор монографии называл и четвертый отличительный признак «правового государства»: ответственность гражданина перед государством. И делал ошибку, порожденную, как мы теперь понимаем, его российским (евразийским) менталитетом, его увлеченностью идеями тяглового государства, в механизме которого первичны обязанности. Между тем, про чьи-либо, кроме государства и его чиновников, обязанности нынче не принято говорить.

Одной из причин распространенности наименования «правовое государство», опасаемся мы, является «красивость» слов, в частности, наличие в нем эпитета «правовое». О причинах такого подчеркивания (иронии мы не скрываем) – попозже.

Концепция правового государства, особенно в тех суетливых образах, в которых она подается сегодня на Руси, обязанности индивида перед государством и обществом в большинстве случаев просто игнорирует, оставляет без внимания. Это обстоятельство нашло отражение в процессуальных статусах многих участников уголовного процесса.

Заметим, концепция правового государства, по нашему мнению, мало пригодна для делового анализа многочисленных и многообразных функций-задач современного отечественного государства. С ее позиций даже теоретически достаточно трудно объяснить необходимость и правовую возможность защиты экологической безопасности общества, а этого никто из пользующихся этой терминологией и не объясняет. Красиво говорить про защиту окружающей среды – вот и говорят. Между тем, основой для защиты экологической безопасности общества является уже не правовое, а социально ориентированное государство.

Хотелось бы обратить внимание еще на следующее, на наш взгляд, важное обстоятельство. Социально ориентированное (в иной терминологии – социальное) государство отграничивается от соседей (от других разновидностей государственных образований) своими функциями-задачами, т.е. функциональными признаками, тем, что именуется правовым государством – признаками структурными. Во всяком случае, структурными являются те три признака правового государства, которые мы назвали выше.

Евразийцы, мы знаем это, есть и сейчас. Другими словами, правда, называют себя. Наверное, было бы неэтично называть их имена, ибо, по нашему мнению, среди них по крайней мере четверо – руководители стран СНГ, возникших на территории «убиенного СССР» (термин, который нередко употребляет В. Т. Томин).

Что касается представителей науки… Отметим, что евразийцы первой половины ХХ века (Н. Н. Алексеев, П. Н. Савицкий, П. П. Сувчинский, Н. С. Трубецкой, Г. В. Флоровский и др.), а вряд ли кто из непредубежденных специалистов сможет это отрицать, исходили из того, что Россия – страна евразийская28, полагали, что понятие «правовое государство» – это инструментарий западноевропейской философии права и ее амбициозных, хотя и не всегда (а может быть, правильнее будет сказать: как правило) недостаточно информированных о российской и иной внеевропейской действительности, представителей, которые ограниченное (частное), свое пытаются представить как вседа общее.29 Мы специально выпятили определение «свое». Наверное, понятно почему.

Такая же ситуация сложилась нынче с термином «цивилизованные» государства. Западноевропейская традиция (с США на ее дальней восточной окраине) вкладывает в него такое содержание, которое характерно для их собственного бытия и образа мышления. Между тем, цивилизации бывали и бывают разные.

Наверное, не случайно А. С. Пушкин специально выделяет из общего понятия цивилизации цивилизацию европейскую.30

Само слово «цивилизация», несмотря на его латинские корни (civilis – гражданский, государственный, политический, подобающий гражданину)31, – западноевропейское по своему генезису. По П. Я. Черных, оно было запущено в обращение Оноре де Мирабо, непостоянным и переметчивым деятелем Великой Французской революции, (в 1756 г.)32, распространилось в Германии и Франции, получив современное значение в ХIХ веке33.

Выводы историка-этимолога несколько опровергает соображение, высказанное в свое время Ф. Энгельсом: «По отношению к гражданам публичная власть первоначально существовала только в качестве полиции… поэтому простодушные французы ХVIII века и говорили не о народах цивилизованных, а о народах полицизированных (nations policees)»34. Что поделаешь, Ф. Энгельс тоже жил в Европе и в основном исходил в анализе из того, что видел из окна своего дома, и даже если с вершины баррикад, то европейских. Единственное серьезное исключение в его работах в этом плане – анализ бытия американских индейцев, основанный, впрочем, также на анализе европейца Моргана в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства».

Вернемся, однако, к шее, касающейся евразийского типа государства, к русской традиции и российской сущности (менталитету) в понимании евразийского государства. Вслед за евразийцами нам представляется, что для российских традиций характерно не правовое государство, а государство правды. «Не веру бог любит, а правду», – предвосхищая евразийцев, писал Иван Пересветов.35 По Пересветову, «государство правды» – это государство, жизнь в котором устроена по евангельским заповедям.

Евангелие же, заметим, сосредоточивает свое внимание отнюдь не на правах – на обязанностях, в том числе на обязанностях относительно соблюдения (для граждан) и обеспечения, гарантирования (для должностных лиц) прав других граждан государства. Евангелие вовсе не призывает верующих судиться с государством. Власть от Бога, внушает оно. Кстати, само слово «судья» в том смысле, в каком оно употребляется в Книге судей Израилевых, мало чем отличается от употребляемого в той же книге слова «царь»36. Приведем лишь одну иллюстрацию сказанному: Книга судей оканчивается следующим стихом: «В те дни не было царя у Израиля; Каждый делал то, что ему казалось справедливым»37.

Такая позиция, заметим, перекликается с устоями мусульманского права, с позициями исламских правоведов. Шариат (или Шар, в переводе – «путь следования») «указывает мусульманину, как он должен в соответствии с религией вести себя, не различая… в принципе его обязательств по отношению к себе подобным (гражданские обязательства) и по отношению к богу (молитва, пост и т.д.)»38. Обратим внимание на две вытекающие из характеристики, предлагаемой Р. Давидом, особенности мусульманского права.

Первая особенность. Оно акцентирует внимание на . Если обязанности будут добросовестно исполняться, то корреспондирующие им права тоже окажутся реализованными. Таким образом, Шариат основан на идее обязательств, возложенных на человека, а не на правах, которые он должен защищать.

Вторая особенность. Подобное тому, что говорится об английском праве, мы можем сказать и про мусульманское право, – это право процессуалистов. Уже само наименование Шариата – «путь следования» – говорит о том, что на первом плане процедуры, процессуальное право.

Вот как решается вопрос с весьма значимой частью материального уголовного права – санкциями. «…Санкцией за невыполнение обязанностей, возлагаемых на верующего, является грех того, кто их нарушает, поэтому мусульманское право уделяет не особенно много внимания санкциям, устанавливаемым самими нормами»39.

Есть еще одна особенность исламского права. В отличие от более нам (в силу исторических особенностей развития) знакомого западно-европейского, оно распространяется только на отношения между мусульманами. Если обвиняемый или потерпевший не мусульманин, Шариат отношения между разнорелигиозными сторонами не регулирует40.

Заметим, что мусульманское право во многом не одиноко в такой правовой идеологии. Подобные же идеи или их аналоги лежат также в основе иудейского и индусского права, правовых систем Дальнего Востока (Китайская Народная Республика, Япония).

Философия отечественных евразийцев базировалась на противопоставлении органицистского подхода к обществу подходу механицистскому («атомарному», «индивидуалистическому»). Органицизм видит государство как органическую сущность, как цельное естественное существо, родившееся совместно из духа и почвы, из органичного сочетания субъектных и объектных сторон.

Механицистский подход, по мнению евразийцев, напротив, рассматривает государство как следствие произвольного объединения отдельных индивидов, которые фиксируют такое объединение в различных договорных формах.41 А договор, добавим от себя, являя собой творчество его субъектов, далеко не всегда справедлив. Нередко он таков, каким появился на свет, только потому, что у одной из сторон на момент переговоров дубина была посучковатее и потолще.

В распределении двух охарактеризованных подходов в географическом пространстве прослеживается следующая закономерность: механицизм (индивидуализм) характерен для Запада (с США на его краю), органицизм – для Востока.

Для иллюстрации нашего отношения к обозначенным подходам приведем выдержку из книги журналиста, сотрудника «Литературной газеты» О. А. Битова, вполне профессионально похищенного агентами английских спецслужб в Венеции в ночь с 8-го на 9 сентября 1983 г. Нам показалось перспективным к доктринальному анализу добавить эмоциональный, выстраданный человеком, год испытывавшим на своей судьбе следствия индивидуалистического подхода. К недоумению работавших с ним англичан и американцев, он не мог принять весьма выгодные с индивидуалистических позиций предложения вследствие своего российского менталитета. Вот эта выписка:

«Не пишется слово «Родина» по-английски с большой буквы… Слов нет, и англичане, и американцы – патриоты… Однако их патриотизм (без тени намерения оскорбить их или унизить) иного калибра… он как бы вторичен в том смысле, что поверяется выгодой. Если жизнь на чужбине сулит англичанину, американцу или вообще человеку Запада какие-то ощутимые блага, можете не сомневаться, что он поставит выгоду на первое место, а патриотизм удобно устроится на втором. Даже выражение такое доводилось слышать, с оттенком упрека или недоумения: у вас, у русских, мол, гипертрофия патриотизма…»42.

Механистическое понимание государство преюдициально и для понимания субъективных прав. Н. Н. Алексеев, пожалуй, более других евразийцев занимавшийся проблемами права43, исследуя западную юридическую мысль, пришел к выводу, что само понятие прав для них уже изначально связано с механистическим, индивидуалистическим подходом.

«Права» (права индивида, субъективное право) описывают сферу свободы индивидуума относительно иных реальностей – других индивидуумов, собственности, природных и культурных сред, социальных институтов и т.д. Иными словами, субъективное право исходит из «автономности», «суверенности» индивида, его самодостаточности в отношении других пластов бытия. Именно такой подход позволил Руссо сформулировать свою экстремальную теорию «естественных прав».

Изначально понятие «права», как и процессуальное право свидетельствовать в судебном процессе, относилось лишь к избранным – императору, патрициям, позже – к сеньорам, представителям духовенства. Распространив понятие «права» на каждого члена общества, исследователь получает возможность сформулировать концепцию правового государства, столь шумную сегодня концепцию прав человека.44

Н. Н. Алексеев в своих работах евразийского периода убедительно показывает, что этот путь юридической мысли и эволюции правовых институтов отражает лишь одну из возможных линий социального развития, основанную на атомарной, индивидуалистической философии, которая, по его мнению, естественна и логична для Запада, однако чужда Востоку, более того, неприемлема для него. Следовательно, понимание «права» связано со строго и определенно фиксируемой геополитической, географической реальностью, характерной для определенного исторического периода. А эту азбуку диалектического материализма сегодня многие забыли.

Во многих сегодняшних публикациях западноевропейское право претендует на универсальность, но на самом деле отражает сугубо локальный и исторически ограниченный процесс развития лишь одного из сегментов человечества – Западной Европы.

Под «общей теорией права» западные юристы понимают «общую теорию западного права», оставляя без рассмотрения все альтернативные юридические модели, которые, между тем, распространены среди народов, составляющих большую часть человечества и в определенные исторические периоды существовавшие и на самом Западе. Иными словами, вскрывается типичный обман: Запад стремится – и не безуспешно (не представляет труда ввести в заблуждение того, кто сам этого хочет) – навязать свои локальные установки всем остальным народам, отождествляя свой частный географический и исторический опыт с «общей теорией развития», с «магистральным путем социальной и моральной эволюции» и т.д.

Для евразийского, в том числе и для российского, государства исстари основополагающей являлась концепция обязанности. «…Декларация прав человека, – писал Н. Бердяев, – должна быть связана с декларацией обязанностей. Требование прав без сознания обязанностей толкало на путь борьбы человеческих интересов и страстей, состязания взаимоисключающих притязаний. Права человека предполагают обязанность уважать эти права. В осуществлении прав человека самое важное – не собственные правовые притязания, а уважение к правам другого, почитание в каждом человеческого образа… Обязанности человека глубже прав человека, они и обосновывают права человека. Права вытекают из обязанности. Если все будут очень сильно сознавать права и очень слабо сознавать обязанности, то права никем не будут уважаться и не будут реализованы…(выделено мной. – А. П.)»45.

Между прочим, по моему мнению, это поняли творцы социалистического государства. Впрочем, может быть, и понимать им этого не надо было, ибо именно такое понимание было составной частью их мировоззрения. Публичное право СССР и союзных республик было вполне последовательно правом обязанностей. Не потому ли – вследствие соответствия сущности права менталитету народа и сути евразийского государства – СССР в первые десятилетия своего функционирования добился колоссальных успехов в экономике, науке, образовании, военной мощи и эфективности УСП, в связи с исследованием которого мы и обратились к постановке более общих, чем это может показаться по наименованию книги, вопросов.

Стагнация страны, различных ее сторон, прежде всего экономики, началась с рассогласования государственного и правового механизмов. Давно сказано: каждое явление в истории повторяется в виде фарса. Способ, которым Петр Великий в конце XVII – начале XVIII века двинул страну вперед по пути прогресса, в 70–90-е годы прошлого столетия оказался способом ее развалить. Наиболее эффективным способом самоубийства для СССР в период разброда и шатаний было выброситься из окна в Европу.

Стагнация экономики страны и другие факторы, приведшие к успеху внутренних и внешних диверсий против СССР, были порождены стагнацией руководства и идеологии, отрывом партийного аппарата от коммунистов, а государственного – от населения.

Взглянем в этой связи на концептуальные истоки современных правотворцев. «Ни в одной стране Западной Европы, – пишет Н. Н. Алексеев, – мы не встречаемся с явлением, которое до последнего времени можно было наблюдать в России: именно, с резким разрывом между духовной жизнью высших классов и духовной жизнью широких народных масс. Со времени Петра Великого высшие классы жили духовными интересами западноевропейского культурного мира, не только слепо подражая Западу, но и своеобразно претворяя западные начала в русской стихии46… Русские же народные массы в это время жили своей собственной, во многих отношениях еще и теперь неопознанной жизнью, чуждой западным влияниям и питающейся единственно силами русской национальной души.

…Русский народ во многих отношениях жил своей собственной духовной жизнью, по-своему верил в бога, имел собственную устную поэзию, даже свою собственную писаную литературу, свои собственные нравственные представления, даже свое обычное право»47.

Не беремся судить о праве в целом. Однако, что касается права публичного и, в частности, уголовно-процессуального, то законодательство СССР (mutatis mutandis, конечно) гораздо больше соответствовало представлению о праве широких народных масс, образующих население России, чем его (публичного права) реформы на останках убиенного великого государства.

«Если взять Россию высших классов, – продолжает Н. Н. Алексеев, – то она имеет свою философию государства и права. Нельзя сказать, что эта философия отличается слишком большой оригинальностью.

Во многих отношениях она представляет собой отражение западноевропейских течений… Однако эта философия права совершенно неизвестна русским народным массам и не оказала на их представления ровно никакого влияния. Русский народ имеет какую-то свою собственную интуицию политического мира, отличную от воззрений западных народов…»

Большинство цитируемых здесь работ Н. Н. Алексеева написано в 20–30-е годы ХХ столетия, причем за рубежом (в 1920 г. он покинул родину). Автор-евразиец не мог непосредственно наблюдать изменений в широких народных массах, в частности, того обстоятельства, что они (массы) стали в основном грамотными. Советский народ заслуженно приобретает и до конца 80-х годов сохраняет репутацию самого читающего народа в мире. Он, а это и есть широкие народные массы, читает, среди прочего, достаточно издававшихся в стране западноевропейских философов и специалистов в области философии права. А вот евразийцев в СССР практически не издавали. Не очень охотно их издают и сейчас. И вполне понятно почему. На фоне работ евразийцев особенно наглядной становится вторичность сегодняшних «демократов», оторванность их от собственного народа и собственной истории.

Н. Н. Алексеев, будучи уже гражданином СССР и вернувшись на Родину, умер в 1964 г. Он, следовательно, не мог наблюдать и тех изменений в мировоззрении широких народных масс, когда они получили возможность ознакомиться с яркими западноевропейскими и американскими витринами. А это обстоятельство в соединении с обеспеченной советской властью всеобщей грамотностью населения и широким развитием вузовского образования (при недостаточной глубине понадобившихся сразу в массе вузовских преподавателей) привело к широкому распространению в значительной мере пропагандистских (рекламных) терминов западноевропейской философии права, в частности, таких, как правовое государство, естественные, неотъемлемые, неотчуждаемые (et cetera) права человека, свободы гражданина и пр.48 Причем, подчеркнем, именно терминов, слов, а не понятий или даже достаточно полных дефиниций.

Между тем, на наш (и не только наш) взгляд, евразийские идеи могут стать гораздо более продуктивной базой для строительства уголовного судопроизводства в России, чем западноевропейские, даже если последние поддерживаются Советом Европы. Аскар Акаев, свергнутый Президент Киргизии, исходил из того, что «Евразия становится синтезирующим континентом по многим направлениям»49.

Отмеченное Н. Н. Алексеевым противостояние «высших классов» и «широких народных масс» получило весьма своеобразную модификацию в широко распространяемых, рекламируемых почти так же интенсивно, как питие пива на телевидении, взглядах на уголовное судопроизводство в наши дни.

В качестве первых нынче выступают политизированные или даже просто ангажированные юристы и законодатели, в качестве вторых – профессиональные работники правоохранительной системы, те, кому на своих плечах приходится тащить изыски западных заимствований. Во всех обсуждениях проекта нового УПК РФ указанное противостояние наблюдалось невооруженным глазом.

По мнению А. В. Малько и К. В. Шундикова, цель уголовного процесса отличается от целей других видов деятельности следующими признаками:

1) устанавливается государством;

2) воспринимает наиболее значимые для общества и государства и личности интересы;

3) детерминирует специфические уголовно-процессуальные средства (механизмы) своего достижения50.

Представляется, что эта формулировка, к глубокому сожалению, исходит не из сущего современного отечественного уголовного судопроизводства, а из должного, из того, каким, по мнению авторов, должен быть эффективный и надежный (термин и понятие, которые мы вводим) уголовный процесс. Это похвальное движение. Однако…

Во-первых, не все целеполагание сегодня в отечественном уголовном процессе основывается на правовых нормах. Создатели УПК РФ 2001 г. не сохранили термин «задачи уголовного судопроизводства», употреблявшийся в весьма широком спектре значений в УПК РСФСР 1960 г. и Основах уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, не восприняли доктринального термина «цель уголовного процесса». Введенный же ими термин «назначение УСП» (ст. 6 УПК РФ) базой для целеполагания в УСП может служить лишь частично и лишь после того, как станет операциональным, – это во-вторых, – после того, как будет установлено, в чем он сходен и в чем различен хотя бы с доктринальным термином «цель уголовного процесса» и легальным «задачи уголовного судопроизводства». В-третьих, даже это терминологическое нововведение законодателя далеко не полностью проведено в более частных нормах, регламентирующих процессуальные статусы, формы и обряды.

При этом, цель уголовного процесса функционирует на всех этапах уголовно-процессуальной деятельности (доказывания и принятия решений), образуя сложную многоуровневую систему – своеобразное «дерево целей». Поэтому эффективным инструментом исследования цели уголовного процесса является метод структуризации, более известный под названием метод «дерева» целей. Его суть состоит в том, что «дерево» «состоит из целей нескольких уровней».

Высказанное в предыдущем абзаце общее суждение приобретает особый характер в отношении тех отраслей человеческой деятельности, которые регламентированы правом. В нашем случае мы, естественно, в первую очередь подразумеваем уголовно-процессуальную деятельность и детерминирующее ее, в ряду других факторов, уголовно-процессуальное право. Корректное и адекватное потребностям граждан, общества и государства отражение в уголовно-процессуальном праве цели уголовного процесса и его задач является необходимым условием как дальнейшего развития законодательства, так и применения его, в частности, в качестве подспорья в толковании норм права правоприменителями.

В связи с появлением в УПК РФ 2001 г. нового, связанного с названными, термина и, следовательно, неизбежного для анализа понятия – «назначение уголовного судопроизводства» (ст. 6) – приведенное выше суждение должно быть распространено и на него.

Для вящего понимания существа нашей позиции мы уже здесь, в начале изложения, хотели бы обратить внимание на следующее суждение: ЦУП не достигается в результате деятельности, в том числе и УПД, одного лишь субъекта, одного лишь УУП, суда, например, или их группы, УУП со стороны обвинения, например.

Цель уголовного процесса по определенному УД достигается в результате взаимодействия объективно правильного выполнения различных УПФ и действий тех УУП, которые отстаивают в процессе свои признаваемые законом интересы, иначе говоря, в результате действий всех УУП, осуществляемых в рамках правильных уголовно-процессуальных законов.

В отечественном уголовном процессе действия обвиняемого, заведомо лгущего или заведомо причиняющего другой вред правосудию, осуществляя свое право на защиту (в принципе, никуда отсюда не денешься), если он не причиняет предусмотренного уголовным законом ущерба другим людям, отечественный законодатель приравнивает к законным действиям. Тем самым право подозреваемого и обвиняемого на защиту абсолютизируется.

В англосаксонском правовом семействе иначе. Право обвиняемого молчать в суде, не свидетельствовать против себя гарантируется. Однако если он откажется от привилегии молчать и решит защищаться говорением, то за дачу ложных показаний он будет нести ответственность так же, как и свидетель. Собственно, в английском суде обвиняемый если допрашивается, то допрашивается как свидетель, с принесением клятвы говорить правду.

С наших позиций англосаксонские процедуры, касающиеся реакции на ложь обвиняемого, предпочтительнее отечественных. Конечно, если есть надежда избежать ответственности посредством лжи, английский обвиняемый будет лгать так же, как российский. Однако суд, по крайней мере, не будет у него в соучастниках. По нашему мнению, англосаксонские процедуры учитывают то обстоятельство, что стремление обвиняемого уйти от ответственности за совершенное им преступление делает его стороной противоречия не только с обвинителем, но и судом, а противоречие в уголовном судопроизводстве должно разрешаться посредством компромисса.

Истинно процессуальная позиция английского права становится особенно понятной, когда дело касается защиты обвиняемого посредством лжи, причиняющей ущерб другим (третьим) лицам. Территория прав и свобод личности, в данном случае обвиняемого, оканчивается там, где реализация его прав и свобод препятствует другим личностям в реализации их прав и свобод.

Собственно, эта очевидная и необходимая для существования общества идея записана и в Конституции РФ, только вот уголовно-процессуальные процедуры не наши, а английские созвучны ей.

Если уголовное судопроизводство правильно, надежно устроено, то оно, как правило, должно привести к достижению цели уголовного процесса. Даже если достижению ЦУП по конкретному делу препятствует недобросовестный судья, прокурор, следователь, оперативный работник, надежное уголовное судопроизводство способно преодолеть образующиеся от неправосудных действий препятствия.

Мы употребили только что не очень часто встречающийся в специальной литературе в применении к уголовному судопроизводству эпитет надежный. Скажем сразу же: под надежным УСП мы понимаем такое его устройство, при котором, во-первых, все его формы, институты, процессуальные статусы, нормы, регламентирующие механизмы правоприменения, устремлены на достижение ЦУП, а во-вторых, эта устремленность в нем реализуется.

Учет целеполагания, из которого исходил законодатель при создании того или иного нормативного акта, является необходимым условием применения судейского, прокурорского и следовательского усмотрения. В этой связи заметим, что в зарубежной литературе понимание целей законодателя подчас трактуется как постижение его замысла51. Заметим, что роль судейского (etc.) усмотрения тем больше в различных типах УСП, чем прочнее сохраняется в них связь с религиозной основой (еврейское, мусульманское право).

Осознание цели, задач и назначения УСП участниками уголовного процесса может оказывать воздействие на уголовно-процессуальную деятельность и оценку ее участниками уголовного процесса и населением – непосредственно через правосознание. Усвоение правосознанием элементов целеполагания в УСП может оказывать влияние на УПД и другое процессуально значимое поведение УУП и опосредованно – через трактовку уголовно-процессуальных норм. Правосознание, особенно профессиональное, оказывается растерзанным в тех случаях, когда нормы-правила и нормы, регламентирующие процессуальные статусы участников уголовного процесса, оказываются рассогласованными с нормами более высокой степени общности, провозглашающими основы и предпочтения в целеполагании.

Воздействие принятого законодателем понимания цели, задач и назначения УСП на уголовно-процессуальную деятельность и последующее (вслед за анализируемым актом) уголовно-процессуальное право, по нашему мнению, нуждается в исследовании по следующим направлениям:

– детерминация общими формулировками цели, задач и назначения уголовного судопроизводства, проведенными в уже принятых законодательных актах, содержания и целеполагания последующих законов и подзаконных актов;

– детерминация уголовно-процессуальной деятельности проведенным в законодательстве целеполаганием посредством воздействия на толкование участниками уголовного процесса неотмененных норм уголовно-процессуального права, особенно в ситуациях их пробельности (наличия лакун) или противоречивости;

– детерминация целью, задачами и НУС, проведенными в уже принятых законодательных актах состояния правосознания УУП.

Заложенные в законе (сформулированные и иным образом сделанные обязательными при толковании) нормы УПК и Конституции РФ подвергаются наибольшей опасности, пожалуй, в законодательном процессе. Мыслится, что законодатель, хотя бы и иной по личному составу, чем принявший акт, включавший в себя нормы высокой степени общности: нормы, выражающие результаты целеполагания; нормы-принципы или нормы, реализующие взаимодействие принципов, – должен следовать при внесении своего вклада в уголовно-процессуальное и детерминирующие его другие отрасли права принципам, сочтенным законодателем-предшественником в качестве принципиальных, в первую очередь, нормам-целеуказателям.

Так мыслится, но так не всегда делается. Доказательство этому грустному выводу – на поверхности. Законодатели, принявшие Уголовно-процессуальный кодекс РФ в 2001 году, по существу, игнорировали акценты, предпочтения, принципы и целеуказания проекта УПК, принятого в первом чтении их предшественниками. Мы уж не говорим о сохранении (т.е. как раз об отступлении от них) сущностных моментов УПК РСФСР 1960 г.!

«Короля играет свита», – гласит старинная мудрость. Большая часть законопроектов делается вне законодательного органа – в соответствующих ведомствах. Ведомства готовят правила для себя и, подчеркнем, «под себя», в своих интересах. Конкретизация характеризуемого феномена законодательного процесса для исследуемой нами проблемы целеполагания в процессе уголовном выглядит следующим образом: выполнение функций-задач государственных органов и должностных лиц, выступающих в уголовном судопроизводстве в качестве УУП, выражаются в таких учетно-оценочных показателях, которые приводят к тому, что в соответствии с выработанными ведомственным иждивением учетно-оценочными показателями работа ведомств оценивается положительно и в тех случаях, когда цель уголовного процесса по большинству дел не достигается и, следовательно, такая отрасль государственной деятельности, как уголовное судопроизводство, тех задач, для выполнения которых она была создана, не выполняет.

Сказанное относится не только к уголовно-процессуальному праву, к процессуальным законам и подзаконным актам, но и к нормативному регулированию, касающему других сторон и результатов деятельности правоохранительных органов и судов52 в сфере борьбы с преступностью, и их (сторон и результатов деятельности) оценке.

Позволим себе привести иллюстрацию к приведенным мыслям из ближней истории принятия уголовного кодекса в ближнем зарубежье. В середине 90-х годов на Украине претендовали на принятие в качестве закона два проекта УПК. Один из них был подготовлен правоохранительными ведомствами, другой, как сегодня можно сказать, независимыми экспертами. Этот второй проект курировался Комиссией Верховной Рады по вопросам законности и правопорядка. Она и вносила его на обсуждение. Однако Верховная Рада Украины в пленарном составе предпочла проект, подготовленный при прямом участии правоохранительных ведомств.

В нашу задачу не входит анализировать сравнительные достоинства и недостатки двух названных законопроектов уголовного кодекса, хотя, как уже было сказано, мы вернемся к его тексту в связи с вопросом соотношения ЦУП и целей наказания. Сейчас же при рассмотрении вопроса о детерминации целью, задачами и НУС, уже закрепленными в актах, имеющими преюдициальное значение для последующего законодательствования, содержания и целеполагания последующих законов и подзаконных актов, нас интересует влияние на решение законодательного органа ведомственной принадлежности или иных корпоративных привязанностей разработчиков и деятельности лоббистов.

Приведем слова главы (головы в украинской терминологии) Комиссии Верховной Рады по вопросам законности и правопорядка Л. Бородича из опубликованной им в газете «Голос Украiни» статьи: «Завершуючи цей невеликий огляд, не дуже плiдний за наслiдками, але безумовно необхiдний, зважаючи на обставини, що его викликали, хочеться висловити сподвання на те, що настане, нарештi, в Украiнi час, коли закони разроблятимуть не самi для себя зацiкавлены вiдомства, а спецiально створенний з цiею метою iнститут законодавства на мiцнiй науковiй та iнформативно-аналтичнiй базi, с высоким ступенем ii репрезентативностi – як у бiльшестi цивiлiзованих краiн».53 («Завершая этот небольшой обзор, не очень плодотворный, но, безусловно, необходимый, вследствие обстоятельств, которые вызвали его к жизни, хочется выразить надежду, что настанет, наверное, в Украине время, когда законы станут разрабатывать не сами для себя заинтересованные ведомства, а специально созданный для этой цели институт законодательства на крепкой научной и информационно-аналитической базе, с высоким уровнем ее репрезентативности – как в большинстве цивилизованных государств». Перевод наш. – А. П.)

Мы привели категорическое, может даже чересчур, высказывание председателя Комиссии по вопросам законности и правопорядка совсем не для того, чтобы согласиться с ним как с истиной в последней инстанции. Мы хотим обратить внимание на то рациональное зерно, которое содержится в нем: ведомственная подготовка законопроектов чревата опасностью их ведомственности.

Однако в реальной жизни, реальном уголовном судопроизводстве и реальном законодательном процессе, даже если последний не оторван от настоящей жизни, опасность редко исходит от одной стороны.

И субъективная и объективная стороны не безопасны. Искажения, порождаемые и субъективными, и объективными факторами, могут привести к тому, что и реальное уголовное судопроизводство станет в лучшем случае бесполезным, а в худшем – опасным для человека, общества (совокупности человеков) или государства. Различия лишь в том, что ошибки и злоупотребления в уголовно-процессуальной деятельности причиняют вред непосредственно человеку, а ошибки и злоупотребления в процессе законодательном – закону, уже через него человеку, обществу и государству.

При подготовке УК 1996 г. и УПК 2001 г. в Российской Федерации правоохранителям и, прежде всего, структурам следствия, оперативным и экспертным службам МВД было отведено отнюдь не ведущее место, проект, подготовленный НИИ прокуратуры, очень мало сохранился в тексте, принятом обеими палатами Федерального Собрания и затем подписанном Президентом РФ. Многочисленные поправки к названным документам сразу же после принятия их посыпались как из рога изобилия. Или, может быть, честнее будет сказать: как из ящика Пандоры. Это ли не объективная оценка качества принятых в значительной мере из политических соображения кодексов?

Для лучшего понимания нашей позиции в отношении понятия толкования заметим, что отнюдь не все мыслители прошлого считали его допустимым в судейской деятельности.

«Судьям не может принадлежать право толковать уголовные законы исключительно в силу того, что они не являются законодателями».54 С этих слов начинается 4-й вывод автора книги, про которую высказаны две следующие сентенции. Приводимая нами первой принадлежит русской императрице Екатерине II, «удочерившей» эту книгу. Императрице, приглашавшей в свое время Беккариа переехать в Россию, принадлежат слова: «…Это не итальянская, это, скорее, русская книга, только написанная на итальянском языке». Откликом на ее слова служит суждение С. Зарудного55: «… Книга эта и не итальянская и не русская. Эту книгу следовало бы назвать общеевропейскою, но она переведена недавно даже в Америке: значит, это скорее всемирная книга».56

Любопытная могла бы оказаться ситуация, если бы воскресший Чезаре Беккариа поприсутствовал на заседаниях Конституционного суда РФ и воспринял многочисленные поправки, вносимые им (судом) в текст закона, в текст УПК РФ вследствие толкования этих документов судьями Конституционного суда.

Думается, однако, что во времена Беккариа термин толкование означал существенно иное понятие, чем сегодня. Впрочем, и переводчики могли неточно истолковать употребленное автором итальянское слово. Морелле57, например, так перевел «Преступление и наказание» на французский язык, что «Дидро назвал это посягательством на жизнь книги со стороны переводчика»58.

В современном значении термина «толкование» без него в правоприменении, в том числе, и в уголовном судопроизводстве, не обойтись. Однако и судьям Конституционного суда, как нам кажется, надлежит не прибегать к посягательству на жизнь закона посредством его толкования. Оценивая то явление, которое в том переводе книги, которым мы пользуемся, именуется толкованием, Беккариа пишет: «…Мы видим, как судьба играет человеком при рассмотрении его дела различны-различными судами. И жизнь несчастного приносится в жертву из-за ошибочных выводов или мимолетных капризов судьи, который уверен в правомерности принимаемого им решения на основе хаотичных представлений, витающих у него в мозгу. Поэтому-то мы видим, что одни и те же преступления в тех же самых судах по-разному наказываются в разное время. Причина этого заключается в том, что судьи не прислушиваются к постоянному и отчетливому гласу закона, а идут на поводу у толкования, ошибающегося и непостоянного. Недостатки, связанные с точным следованием букве закона, ничтожны по сравнению с недостатками, вызываемыми толкованием»59. Конечно, автор цитаты своей последней фразой существенно упрощает сложную по своей противоречивости ситуацию, однако об этом, может быть, позже.

Рассмотрим детерминацию уголовно-процессуальной деятельности проведенным в законодательстве целеполаганием посредством воздействия на толкование участниками уголовного процесса неотмененных норм уголовно-процессуального права, особенно в ситуациях пробельности названной отрасли права (наличия лакун) или ее противоречивости.

Существует множество (1) общих правил и (2) конкретных обстоятельств, детерминирующих толкование неотмененных60 норм уголовно-процессуального права. Среди них – прямо формулируемые законодателем элементы целеуказания, касающиеся уголовного судопроизводства. Весьма удачный, на наш взгляд, синоним к термину целеуказания употребляет практикующий судья – Председатель Верховного суда Израиля Аарон Барак. Он указывает, что – при конструировании своего решения по конкретному делу – судье надлежит выявить замысел законодательства61. (Мы бы, наверное, предпочли воспользоваться термином замысел законодателя. Однако в переводе книги израильского судьи, которым мы пользуемся, именно так – замысел законодательства).

Нам термин «законодателя» импонирует еще вот чем: законодатель свои цели далеко не всегда формулирует в соответствующих нормах. Нередко он их сохраняет (держит) в уме. Однако цель, побудившая к принятию определенной нормы, всегда есть, существует (существовала, была). Если не у законодателя, так у лоббиста. В таких случаях замысел законодателя может быть уподоблен законам мироздания: они не начертаны на небесах. Толкователю приходится их познавать другими способами. А если у правоприменителя другие, чем у законодателя, и, к тому же, скрытые цели?

Это обстоятельство, к сожалению, приводит к разночтениям, к различным выводам из одинаковых посылок. Подчеркнем: обстоятельства, подвергнутые анализу, не только одинаковы, подчас просто одни и те же, а результаты их анализа, выводы исследователя – различны. В современном отечественном судопроизводстве такое случается нередко, существенно чаще, чем в праве ислама или еврейском.

В отдельных случаях законодатель намеренно скрывает действительную направленность закона. Думается, что именно в этих случаях и появляются в нормативных актах слишком объемные преамбулы. Они – средство скрыть мысль за словами.

Исходными пунктами для познания цели и задач появления той или иной нормы в уголовно-процессуальном праве и их влияния на ее применение и толкования, по нашему мнению, являются:

1) дозволенные законом, здравым смыслом и нравственностью правоприменителя источники информации, потребной для толкования;

2) отвечающие тем же требованиям правила /методы, способы/ толкования.

Отмечено многими мудрыми еще в средние века, что общие формулировки общественным непрофессиональным сознанием усваиваются лучше, чем частные. Незнание некоторых правил, говорил один из них, вполне восполняется знанием некоторых принципов.

Иначе обстоит дело с влиянием общих формулировок на правосознание профессионалов. В будничной речи следователь, прокурор, судья и другие должностные лица – участники уголовного судопроизводства, может быть, и отдадут дань распространенной фразеологии, однако при производстве реальных процессуальных действий большинство из них будет руководствоваться нормами, определяющими процессуальный статус участников соответствующего процессуального действия, и нормами-правилами, непосредственно регламентирующими каждое из этих процессуальных действий.62

Начнем с оговорки, чтобы потом не отвлекаться и не тратить небесконечное время на споры о словах. В нашей монографии термины (словосочетания) «цель уголовного процесса» и «цель уголовного судопроизводства», если иное прямо в нем не оговорено, употребляются как синонимы.

УСП есть одна из отраслей практической деятельности. В отличие от научно-исследовательского труда, правовед-практик не может считать свою работу завершенной тем, что у него появились новые знания. Он не может забывать о том, что цель уголовного процесса требует вынесения справедливого приговора или иного, предписываемого законом по другим мотивам, кроме справедливости, процессуального решения.

Исходя из этого соображения, вряд ли можно считать корректной позицию тех авторов (М. С. Строгович и др.), которые провозглашают целью уголовного процесса познание истины по делу.

Возможно, такая позиция является следствием недостаточно строгой интерпретации текстов некоторых дореволюционных юристов.

Немногие российские, в том числе советские, авторы исследовали проблему цели уголовного процесса в монографическом плане.63 Однако литература вопроса достаточно многочисленна. Часть дореволюционных (до Октябрьской революции 1917 г.) курсов и пособий к лекциям по уголовному процессу,64 за небольшим исключением – советские курсы и учебники, вышедшие до 1969 г., в той или иной мере касались вопроса о ЦУПе.

Позиции и точки зрения в отношении понятия цели уголовного процесса в специальной литературе характеризуются многообразием. Разброс мнений велик.

Так, Н. Н. Полянский полагал, что ЦУП является установлением «для конкретного случая существования… права государства на наказание и эвентуально… тех пределов, в которых оно подлежит осуществлению»65. Полемизируя с авторами, утверждавшими, что ЦУП заключается в «разрешении правового спора» между государством и личностью, Н. Н. Полянский, тем не менее, соглашался с ними в том, что суд является защитником гражданина от произвола администрации. Заметим, что позиция Н. Н. Полянского и позиция его оппонентов по сути своей друг от друга отличаются не очень, больше терминологически.

В отечественной литературе была выдвинута и другая концепция ЦУПа, согласно которой целью уголовного процесса является борьба с преступностью. Ее придерживался М. А. Чельцов66, он же М. А. Чельцов-Бебутов (автор варьировал свою подпись под разными работами), а позже С. А. Голунский67. Конечно, борьба с преступностью входит в функции-задачи государственных органов, ведущих уголовное судопроизводство. Кто с этим станет спорить, кроме совсем уж передовых реформаторов УСП? И, тем не менее, если речь идет о выявлении цели именно уголовного процесса, цели, к которой должно стремиться производство по каждому уголовному делу, со всеми присущими ей особенностями, указанной формулой ограничиться нельзя. Борьба с преступностью ведется не только уголовно-процессуальными средствами и, следовательно, борьба с преступностью является целью (задачей) не только уголовного процесса.

Не раскрывают специфики целеполагания в уголовном судопроизводстве и суждения, на первый взгляд, противоположные, а по сути своей сходные (полярные противоречия, противоположности сходятся), высказывавшиеся в свое время А. С. Тагером и М. С. Строговичем. Согласно первому, уголовный процесс преследует множество целей68, второму – не имеет собственной цели69. В соответствии с этим своим утверждением М. С. Строгович в ряде публикаций сводил задачи уголовного процесса к задачам суда, задачам правосудия70.

Мы полагаем, что при таком подходе смешиваются задачи такой отрасли государственной деятельности, как УСП, и функции-задачи органа, такую деятельность осуществляющего. Смешение и вызываемое им уменьшение научной строгости усиливаются в связи с уподоблением понятия задач УСП понятию задач правосудия. Эти два понятия находятся между собой в неразрывной связи, но это – разные понятия.

Многократно цитированный нами патриарх советского уголовного процесса писал и иначе, в других своих работах он утверждал, что целью уголовного процесса является установление материальной истины по делу71.

У нас вызывает сомнения корректность этой его позиции и позиции тех авторов, которые провозглашают целью уголовного процесса познание истины по делу. Сомнения касаются отнюдь не утверждения, что познаваемая истина должна быть материальной. Это как раз не только правильно, но и нравственно (безнравственной, на наш взгляд, является позиция, согласно которой судьбоносные для УУП решения могут выноситься на основе познания формальной истины). Жаль только, что М. С. Строгович не указывал соотношения между собой двух даваемых им различных не только на первый взгляд трактовок понятия ЦУП.

Суждение о том, что целью уголовного процесса является постижение истины по делу, высказывалось и ранее.72 По существу, этой же позиции придерживался и ряд других авторов, которые полагали, что ЦУП можно считать достигнутой после того, как обвиняемому (лицу, совершившему преступление) определено справедливое наказание.73 По нашему мнению, познание истины в большинстве случаев является conditio sine qua non (необходимым условием) достижения цели уголовного процесса при производстве по конкретному уголовному делу. Сама же цель – постановление справедливого приговора74 и обращение его к исполнению.

Такова же высказанная много ранее позиция Н. Н. Розина. «Идет ли речь о правах кредитора и должника или других контрагентов или о праве государства на преследование и наказание преступника75, – повсюду цель юрисдикционной деятельности составляет извлечение из фактического материала, добытого судом или предложенного суду, юридических черт, подведение полученных выводов под норму действующего права и авторитетное провозглашение этой нормы для данного случая».76 Следует только учитывать, что Н. Н. Розин говорит здесь не об уголовном процессе, а о процессе судебном, по его мнению, объединяющем в себе и уголовное, и гражданское судопроизводства.

В тех случаях, когда по каким-то причинам, признаваемым уголовно-процессуальным законом уважительными, постижение истины не имело места (а уголовное судопроизводство как практическая деятельность не может длиться вечно), законодатель предусматривает возможность завершения производства по делу, хотя цель уголовного процесса по нему и не достигнута, вынесением оправдательного приговора или принятием иного решения без указания на виновность какого-либо лица. Вынесение обвинительного приговора в отношении эпизодов и лиц, в отношении которых истина не достигнута, исключается. Такой подход не гарантирует достижения справедливости. Более того, подобное решение в большинстве случаев является как раз несправедливым. Однако учет других ценностей, разрешение противоречий между различными ценностями посредством компромисса побуждает законодателя установить в указанных им случаях обязательность вынесения решения и тогда, когда истина не достигнута.

С появлением УПК РФ 2001 г. и исчезновением в нем термина «задачи уголовного судопроизводства», замененного термином назначение УСП, как по старинной флотской команде «все вдруг!» из большинства учебников уголовного процесса исчезли понятие и термин «цель уголовного процесса»77. Хочется надеяться, что от смены законодателем терминологических векторов производство по уголовным делам не стало бесцельным.

Поскольку уголовно-правовые отношения с течением времени обретают форму уголовно-процессуальных, а затем, как правило, и уголовно-исполнительных, постольку достижение цели уголовного судопроизводства призвано обеспечить достижение целей уголовного наказания (наиболее распространенной формы реализации уголовной ответственности).

По нашему мнению, познание истины является необходимым условием достижения цели уголовного процесса при производстве по конкретному уголовному делу, однако, не самой целью.

Познание истины в ипостаси цели, по нашему (и не только нашему) мнению, может быть отнесено к такой категории УПД, являющей собой сердцевину уголовного процесса, как доказывание. Истина есть цель доказывания (познания по уголовному делу). Это так! Однако для того, чтобы завершить производство по УД, на основе познанного должно быть принято одно из предусмотренных законом решений.

Есть, правда, одна гипотетическая ситуация, при которой познание истины может быть приравнено к достижению ЦУП. Однако для этого надобно в понимании истины, постигаемой по УД, существенно расширить объем ее содержания, как это делал, в частности, И. Д. Перлов.78 Вот его рассуждения. «…Требование установить истину по каждому уголовному делу означает:

1) полностью раскрыть преступление в полном соответствии с тем, как оно имело место в действительности;

2) изобличить виновного в совершении преступления;

3) обеспечить, чтобы каждый совершивший преступление был подвергнут справедливому наказанию и ни один невиновный не был привлечен к уголовной ответственности и осужден». Позиция эта разделяется малым числом юристов. Нами она также не разделяется.

Попробуем обосновать свою позицию. При этом надо учесть, что суждения И. Д. Перлова расходятся с распространенными сегодня сентенциями относительно истины в УСП словесным оформлением. Причина тому – в УПК РСФСР, на который опирался профессор, термин «истина» отсутствовал. Между прочим, одно из немногих сходств между УПК РФ, с одной стороны, и УПК РСФСР 1922, 1923 и 1960 – с другой, – в отсутствии во всех из них слова истина.

Рассмотрим содержание истины применительно к судебному приговору по более распространенным сегодня формулировкам. По двум распространенным позициям в него входят: 1) только фактические обстоятельства дела79; 2) фактические обстоятельства, прежде всего деяние, вменяемое обвиняемому, плюс их правовая оценка80. Ряд авторов подчеркивает, что в содержание истины входит не только правовая (юридическая), но и социально-политическая «оценка деяния, вменяемого обвиняемому»81.

В тех случаях, когда по каким-то причинам, признаваемым уголовно-процессуальным законом за уважительные, постижение истины не имело места, законодатель предусматривает возможность вынести оправдаоправдательный приговор или принять иное решение и тогда, когда истина не достигнута. Прежде всего, это проблемы времени: уголовное судопроизводство, как и всякая практическая деятельность, не может продолжаться вечно. По этой причине и установлена в уголовно-процессуальном законе та категория процессуальных сроков, которая устанавливает лимит времени для деятельности участников процесса.82

И. Д. Перлов же полагал, что в содержание истины, постигаемой по УД, входит и назначение наказания. Если это так, то установление истины действительно можно было бы считать целью уголовного процесса. Однако, на наш (и не только наш) взгляд, наказание характеризуется все-таки не истинностью или ее отсутствием. Истинность, как мы ее понимаем, это соответствие познанного чему-то существующему отдельно от познающего. Если полагать, что назначенное судом наказание характеризуется истинностью, то надо предположить, что те конкретные 10 лет лишения свободы в колонии строгого режима, которые суд назначил подсудимому Н. по конкретному уголовному делу, до той поры, пока суд их познал и транспортировал в приговор, где-то в объективной реальности пребывали. Где?

Назначенное наказание может (и должно!), по нашему мнению, характеризоваться справедливостью, даже целесообразностью или утилитарностью, но, повторим, не истинностью.

Несмотря на большой авторитет И. Д. Перлова, в годы войны заместителя Наркома юстиции СССР, единомышленников по вопросу о содержании истины, устанавливаемой по уголовному делу, у него было немного. Н. А. Якубович, сотрудница, возглавлявшегося им до самой смерти отдела, хотя и не упоминала имени проф. Перлова в качестве оппонента, но писала весьма категорично: «В содержание истины не входит назначаемая судом мера наказания. Назначение наказания является не познавательным, а повелительно-волевым процессом, основывающимся на уже познанной фактической и юридической сущности совершенного деяния».83

Чуть позже мы коснемся этого вопроса глубже во фрагменте «Соотношение понятий «цель уголовного процесса» и «цели наказания».

Сейчас же возвращаемся к идее о том, что познание истины является conditio sine qua non (необходимым условием) достижения цели уголовного процесса.

Это наша, лежащая в русле российских, советских, наконец, евразийских правовых воззрений позиция. Однако, судя по тексту УПК РФ 2001 года, в рабочей группе, трудившейся над составлением проекта названного документа, отношение к истине существенно иное. Ее члены основательно приблизились в своих текстах к позициям С. А. Пашина и его союзников, которые относятся к истине еще безразличнее.

Ни один из уголовно-процессуальных кодексов Российской империи, союзных республик СССР и Российской Федерации, начиная с Устава уголовного судопроизводства Российской империи, включая УПК РСФСР 1922, 1923 и 1960 годов, не использовал термина цель уголовного процесса. Не пользуется им и действующий УПК РФ 2001 года. Тем не менее, этот термин, после реформы 1864 г. (Г. С. Фельдштейн и др.)84 и особенно в советский период достаточно широко использовался в научной литературе (П. И. Люблинский, Н. Н. Полянский, М. А. Чельцов-Бебутов, А. С. Тагер и некоторые др.)85.

В учебниках, учебных программах курсов и вообще в учебной литературе этот термин пользовался значительно меньшей популярностью. В многочисленных учебниках, изданных М. С. Строговичем в предвоенные и первые военные годы, равно как и в послевоенных учебниках под редакций весьма продуктивного в этом отношении Д. С. Карева, интересующее нас понятие, вместе с обозначающим его термином, авторами соответствующих учебников и учебных пособий, составителями программ по уголовному процессу и коррелирующим дисциплинам не анализировалось, собственно, отсутствовал в названных источниках и сам термин – цель уголовного процесса (далее – ЦУП).

Несмотря на ряд подчас весьма существенных, а иногда и просто вкусовых различий в позициях и терминологии ленинградской и московской процессуальных школ, термин ЦУП не использовали, точнее, мало использовали, и специалисты Ленинградского государственного университета и Ленинградского юридического института.86

Не использовали этого термина и учебники (учебные пособия), изданные в свое время в союзных республиках.87

Между тем, термин ЦУП достаточно представлен в научной литературе. Весьма эмоционально и категорически высказывался по поводу цели уголовного процесса упоминавшийся нами выше Р. С. Фельдштейн. Он писал на 55-м году действия в Российской Империи Устава уголовного судопроизводства: «Как бы ни изменялись формы процесса в различные эпохи, конечная цель его всегда остается неизменной. Он предназначается для раскрытия истины. Процесс предполагает ряд отдельных мер, ведущих в конечном результате к выяснению определенных фактов в том виде, как они даны были самой жизнью. Но какие же факты может раскрывать уголовный процесс? Его задача – раскрытие истины в определенной области, в сфере уголовных правонарушений. Мы должны, следовательно, видеть цель уголовного процесса в том, что он стремится к раскрытию истины в смысле установления факта преступления и вместе с тем к определению вытекающих из него последствий (выделено нами. – А. П.). Эта цель постоянна и неизменна»88. С приведенных слов Р. С. Фельдштейн, ординарный профессор Императорского Московского университета начинает свои «Лекции по уголовному судопроизводству», изданные в годы Первой мировой войны.

Может показаться, что М. С. Строгович в своих гораздо более поздних публикациях, в том числе вышедших в свет в годы Великой Отечественной войны, придерживается той же позиции, что и его предшественник (все мы стоим на плечах умерших). Однако это не так. Дореволюционный автор, как явствует из только что приведенных и выделенных нами слов его, в понятие раскрытие преступления включает, помимо установления факта раскрытия преступления, еще и определение вытекающих из него последствий, т.е. принятие решения о способе восстановления справедливости, преступлением нарушенной, или иного становящегося по конкретному уголовному делу единственно возможным решения. Например, прекращения дела в связи со смертью обвиняемого или подозреваемого, за исключением случаев, когда производство по уголовному делу необходимо для реабилитации умершего (п. 4 ч. 1 ст. 24 УПК), или отсутствия заявления потерпевшего, если уголовное дело может быть возбуждено не иначе как по его заявлению (п. 5 ч. 1 той же статьи).

Цель уголовного процесса, таким образом, как желаемый результат деятельности участников уголовного процесса, ведущих процесс, концентрируется на изобличении лиц, виновных в совершении общественно опасных деяний (на следственном и оперативно-розыскном уровнях), определении степени вины этих лиц в содеянном и применении к ним справедливых наказаний или иных предусмотренных законом мер воздействия (на следственно-судебном уровне), а также на внесении изменений в качественные и количественные характеристики принудительных мер воздействия (на судебном уровне) с тем, чтобы достичь целей наказания, установленных уголовным законодательством.89 Мы солидарны с автором этой позиции во многом. Однако не во всем. О расхождениях – чуть ниже.

Никакая дефиниция не способна полностью исчерпать содержание определяемого понятия. Трудно не согласиться с этой аксиомой науковедения. Если дефиниция (определение) описывает все понятие, то она определением быть перестает и становится вербальным описанием понятия.

В связи со сказанным становится понятным наше желание добавить к приведенной дефиниции ЦУП следующую дополнительную информацию, к слову, тоже не описывающую характеризуемое понятие целиком. ЦУП, по нашему мнению, состоит из обязательных и факультативных элементов. Для обозначения обязательных элементов цели уголовного процесса мы воспользуемся употребляемым представителями Нижегородской школы процессуалистов термином ядро ЦУП. Именно это ядро и нашло отражение в приведенном выше определении.

Содержание его регламентировано ст. 73 ч. 1 УПК РФ, хотя и сократившей название («Обстоятельства, подлежащие доказыванию» вместо «Обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу») и выросшей в объеме (семь пунктов вместо четырех), но принципиально не отличающейся от своей предшественницы – ст. 68 ч. 1 УПК РСФСР.

При производстве по уголовному делу подлежат докладыванию:

1) событие преступления (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления);

(1) событие преступления (время, место, способ и другие обстоятельства совершения преступления);

2) виновность лица в совершении преступления, форма его вины и мотивы;

(2) виновность обвиняемого в совершении преступления и мотивы преступления;

3) обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого;

(3) обстоятельства, влияющие на степень и характер ответственности обвиняемого, указанные в статьях 61 и 63 Уголовного кодекса Российской Федерации, а также иные обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого;

4) характер и размер вреда, причиненного преступлением;

(4) характер и размер ущерба, причиненного преступлением;

5) обстоятельства, исключающие преступность и наказуемость деяния;

6) обстоятельства, смягчающие и отягчающие наказание;

7) обстоятельства, которые могут повлечь за собой освобождение от уголовной ответственности и наказания.

Приводимая сопоставительная таблица подтверждает вывод об отсутствии каких-либо принципиальных различий между анализируемыми статьями. В таблице мы постарались выделить цветом различия в вербальном выражении норм.

Как явствует из вышеизложенного, наряду с обязательными ЦУП включает в себя также факультативные элементы. Вводимое нами понятие – факультативные элементы ЦУП – обладает двумя признаками (свойствами). Использованные термины – признаки и свойства, несмотря на употребление такого пунктуационного знака, как скобки, в данном случае осмысливаются нами не совсем как синонимы. В ситуации достижения согласия между сторонниками разных позиций они могут стать конвенциальными терминами и использоваться в существенно разных значениях. В различающихся значениях используем сейчас эти термины и мы.

Признаки – легко различаемые наблюдателем качества объекта, его приметы, знаки, показатели. Такое истолкование термина согласуется с его трактовкой в авторитетных толковых словарях русского языка. Во-первых, в носящем нормативный характер однотомнике: «показатель, примета, знак, по которым можно узнать, определить что-н.»90. Во-вторых, приведенная дефиниция повторена в академическом четырехтомнике: «показатель, примета, знак, по которым можно узнать, определить что-л.»91. Единственное различие в словарных статьях, помещенных в разных источниках, в следующем: в одном словаре начертано – что-н. (что-нибудь), в другом – что-л. (что-либо).

Свойства, по нашему мнению, это более широкое понятие. Оно обнимает собой и признаки, и другие, более глубинные, качества наблюдаемого (исследуемого) объекта. Здесь мы расходимся с лингвистами. Самую малость, но, тем не менее, расходимся. В двух только что названных толковых словарях словарные статьи, раскрывающие содержания термина, сформулированы, по существу, также идентично. По академическому словарю, среди двух приведенных в названных словарях значений интересующего нас слова: «Качество, признак, составляющие отличительную особенность кого-л., чего-л.»92. Словарь С. И. Ожегова дает лишь одно значение используемого нами в качестве инструментария слова: «Качество, признак, составляющие отличительную особенность кого-чего-л.». Оно отличается от своего сородича лишь опечаткой (мы воспроизвели ее).93

Выдержки из толковых словарей русского языка приведены нами не для того, чтобы иметь возможность поспорить с лингвистами. Нас интересует совсем другое – сообщить коллегам-юристам свое истолкование двух названных терминов для нужд того вопроса, который мы поднимаем. Дело в том, что в немалом числе правовых публикаций термины признак и свойство не различаются.

(1) Факультативные элементы цели уголовного процесса – это такие его составляющие, которые определяют направленность уголовно-процессуальной деятельности не по каждому уголовному делу. По ряду УД вопрос о факультативных элементах цели даже не встает. Например, в тех случаях, когда преступлением не причинен материальный ущерб, нет причин принимать меры для его возмещения.

(2) Недостижение одного или даже нескольких факультативных элементов ЦУП по определенному УД не останавливает дальнейшего движения этого дела. К примеру, невыявление обстоятельств, способствовавших совершению определенного преступления, не препятствует направлению в суд дела на лицо, вина которого доказана.

При приостановлении или прекращении движения уголовного дела к ядру (обязательным элементам) ЦУП судьба факультативных элементов решается по-разному. Об этом – при характеристике каждого из факультативных элементов.

Сформулированным признакам, как нам представляется, соответствуют четыре составляющих (элемента) цели уголовного процесса. Во-первых, возмещение имущественного вреда, причиненного преступлением; во-вторых, выявление обстоятельств, способствовавших совершению преступления (ст. 73 ч. 2); в-третьих, внесение изменений в качественные и количественные характеристики принудительных мер воздействия (на судебном уровне) с тем, чтобы достичь целей наказания, установленных уголовным законодательством. В. Т. Томин полагает, что эта последняя составляющая входит в ядро ЦУП.94 Однако такая составляющая (производство в стадии исполнения приговора) имеет место не по каждому делу. Можно даже высказать мысль, что производство в стадии исполнения приговора – это уже не уголовный процесс, а нечто другое, например, уголовно-исполнительное производство.

Наконец, в качестве четвертого факультативного элемента ЦУП мы предлагаем рассматривать реабилитацию и возмещение вреда реабилитированному, восстановление его трудовых, пенсионных, жилищных и иных прав (ст. 397 ч. 1 п. 1 УПК РФ).

Несколько слов о таком факультативном элементе ЦУП, как возмещение имущественного вреда, причиненного преступлением. Ст. 52 Конституции РФ провозглашает: «Государство обеспечивает потерпевшим доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба». Если толковать приведенную конституционную норму буквально (а именно такое толкование предпочтительнее и расширительного, и ограничительного), то в отношении возмещения имущественного ущерба, причиненного преступлением, она возлагает на государство обязанность обеспечивать компенсацию причиненного ущерба отнюдь не всем гражданам, которым такой ущерб преступлением причинен. Дело в том, что в соответствии со ст. 42 УПК РФ потерпевшим является лицо, признанное таковым постановлением дознавателя, следователя, прокурора или суда. Между тем, в возмещении ущерба нередко нуждается пострадавшее от преступления лицо, потерпевшим по той или иной причине еще или вообще не признанное.95

В связи со сказанным нам представляется, что ст. 52 Конституции РФ нуждается в редакционной правке. Мы понимаем, конечно, что любая, даже и чисто редакционная правка Конституции РФ, любое прикосновение к тексту этого документа нынче непопулярны, однако пора, наверное, проявить уважение к закону и к законности вообще. Может быть, если бы своевременно были внесены правки в ст. 106 Конституции СССР 1977 г. стране не пришлось бы переживать трагических событий 1989–993 годов.

Недостатки первого рода незначительны и легко устраняются посредством внесения в текст закона необходимых изменений (Выделено нами. – А. П.)».96

Солидаризируясь во многом со сказанным Беккариа, мы рискнем предложить редакционную правку в ст. 52 Конституции 1993 г. Вторую фразу в ней мы полагали бы правильным сформулировать следующим образом: «Государство обеспечивает лицам, пострадавшим от преступления, доступ к правосудию и компенсацию причиненного ущерба».

Нам еще представляется не совсем корректным, что в ст. 42 ч.1 УПК РФ, призванной конкретизировать конституционное положение применительно к УСП, вместо термина ущерб используется термин вред (физический, имущественный, моральный вред). Видимо, необходимо согласование терминологии в этих двух нормативных актах. В данном случае редакционной коррекции подлежит, надо полагать, УПК. Это тем более желательно, что его предшественник – УПК РСФСР 1960 г. – в ст. 29 «Гражданский иск в уголовном процессе» также пользовался термином ущерб (материальный ущерб от преступления). А это означает, что в профессиональном и обыденном правосознании и в литературных источниках времен РСФСР устоялся именно термин ущерб. Если без особой необходимости меняется термин, то в реальной жизни это может повлечь взаимное непонимание или даже ошибки в толковании. Кроме того, усилия, необходимо затрачиваемые на переучивание персонала и на сообщение измененной информации населению, среди которого – потенциальные пользователи и критики предшествующего и современного им уголовно-процессуального права, оказываются затраченными без дела.

Мы можем предположить, что замена в УПК РФ 2001 г. содержащегося в Конституции РФ термина ущерб на термин вред было порождено желанием разработчиков проекта Кодекса обозначить преемственность с дореволюционными русскими правоведами. Действительно, многие из них употребляли в анализируемой нами ситуации термин «вред».97 Однако объемные и в то же время малотиражные дореволюционные издания не всегда были доступны для практикующих юристов и, следовательно, оказывали несущественное влияние на основную массу профессионального правосознания. Полагаем, что положение мало изменилось и в результате переизданий ряда дореволюционных работ, осуществленных в последние два десятилетия. Дело в том, что, наряду с малотиражностью, труды дореволюционных правоведов обладают с позиций юристов-практиков еще одним свойством, затрудняющим их усвоение. Большинство из них – весьма объемны.

Кроме того, термин вред применялся в дореволюционной литературе не так уж и последовательно. И. Я. Фойницкий, например, наряду с ним пользовался и словосочетанием вред и убытки98.

В отличие от стран с англосаксонской системой судопроизводства (в частности, США), где возмещение имущественного вреда, причиненного преступлением, осуществляется посредством гражданского судопроизводства, в нашем отечестве существует такой институт, как гражданский иск в уголовном процессе. И. Я. Фойницкий и Н. Н. Розин именовали его еще соединенным процессом.99

Жесткое размежевание уголовного и гражданского судопроизводства случается (случалось) и в процедурах континентального правового семейства. «Германское законодательство, с уставом 1876 г.100 включительно, не допускает вовсе соединенного процесса, – писал И. Я. Фойницкий, – даже в тех случаях, когда преступное деяние рождает совместно и уголовное обвинение, и гражданский иск, первое рассматривается судами уголовными, второй – судами гражданскими. Из этого общего правила германское законодательство делало только два исключения:101 1) потерпевший от преступного деяния может предъявить уголовному суду требование о возвращении ему вещей, добытых преступлением, in corpore102, и 2) по некоторым преступлениям (именно оскорбление чести и телесное повреждение) потерпевшему представляется или вчинить иск о вознаграждении в суде гражданском, или же предъявить в суде уголовном требование о буссе (Busse), т. е. о денежном взыскании с виновного в пользу потерпевшего, с установленным законом максимумом…»103

Для анализа приведенного высказывания И. Я. Фойницкого мы обратились к функционирующему сегодня УПК ФРГ. Этот законодательный акт, принятый 1 февраля 1877 г, действует нынче в редакции от 7 апреля 1987 г. Мы не обнаружили в нем запрета и исключений из него, о которых говорил российский сенатор. Напротив, в кодексе наличествует Пятая книга (таково наименование разделов в этом нормативном акте), которая целиком поименована «Участие потерпевшего в процессе» и глава 3 в ней – «Возмещение ущерба потерпевшему». Часть 1 параграфа 403 этой главы гласит: «Потерпевший или его наследник вправе предъявить в уголовном процессе к обвиняемому имущественно-правовое требование, вытекающее из совершенного им уголовно наказуемого деяния, рассмотрение которого относится к подсудности общих судов, если обвинение не было возбуждено в ином судебном порядке, а в отношении производства единоличным участковым судьей – независимо от суммы иска».104

Констатируем, исходя из приведенного текста закона, что семейные традиции континентального семейства права в данном случае все-таки возобладали. Сказалось, естественно, на изменении позиции германского законодателя и влияние Запада – УПК Франции 1808 г.

В другом переводе текст ч. 1 параграфа 403 звучит несколько иначе и, по нашему мнению, более согласованно: «/Предпосылки/ (1) Потерпевший или его наследник могут предъявить обвиняемому имущественные притязания, вытекающие из преступления, которые относятся к подсудности надлежащих судов и не находились на рассмотрении в других судах, во время процесса в участковом суде, невзирая на ценность спорного предмета»105. Мы привели здесь два различных перевода параграфа 403 германского УПК в значительной мере для того, чтобы показать, сколь зависим порой автор, ссылающийся на зарубежные источники, от переводчиков.

Французское право, в отличие от германского, соединенный процесс признавало с самого начала эпохи Великих буржуазных революций, и не только признавало, но и обосновывало его телеологически. Французское право исходит из того, что «в интересах государства нужно не только наказать преступника, но и вознаградить потерпевшего от преступления и что последняя задача нередко даже важнее первой, так как для государства весьма важно, чтобы никто не пользовался плодами преступления».106

Сравнение двух названных способов возмещения лицу, пострадавшему от преступления, ущерба, причиненного преступлением, не позволяет, нам по крайней мере, сделать однозначного вывода о преимуществах того или другого из них. В каждом из них есть свои достоинства и недостатки. Раздельное, подчас даже одновременное рассмотрение разными судами (уголовным и гражданским) одного и того же деликта представляется российскому правовому уму нецелесообразным. В то же время для американского юриста подобная структура представляется вполне логичной.

Рассмотрим ситуацию на примере. Помнится, в 2004 или 2003 году российские СМИиП долго муссировали ситуацию, сложившуюся в Калифорнии, где некоему футболисту прокурор предъявил обвинение в причинении тяжких телесных повреждений жене и убийстве ее любовника. Уголовный суд признал его невиновным, зато гражданский практически разорил футболиста-миллионера удовлетворением исков, предъявленных его выжившей женой. Таким образом, констатация преимущества или ущербности соединенного или, напротив, раздельного с уголовным делом рассмотрения гражданского иска не может быть решена посредством одного только умозрительного анализа соответствующих норм. Надлежит также учитывать (азбука диалектического материализма и ряда других методологий с материалистической основой) условия места и времени, в которых функционирует та или иная система судопроизводства. Кроме того, должны быть учтены собственная история и традиции соответствующего судопроизводства, социально-экономическая ситуация в обществе и государстве и социально-психологическая атмосфера в них.

Тот пример, который мы привели выше, побудил нас, несмотря на наш российский менталитет, подумать вот о каком положительном свойстве раздельного от уголовного дела рассмотрения гражданского иска: не создает ли такой подход возможностей для своеобразной взаимопроверки между двумя судебными процессами и их результатами? Так сказать, дополнение к столь популярной ныне состязательности.

В связи с употреблением несколькими абзацами выше термина «телеологически», пока не поздно, сделаем следующую оговорку. Вообще-то термин «телеология» в современном науковедении имеет два значения: 1) философское: концепция, согласно которой все в мире (действия человека, исторические события, природные явления) устроено целесообразно и всякое развитие является результатом заранее предопределенных богом или природой целей107; и 2) учение о цели и целесообразности. Естественно, в нашей монографии мы используем второе значение термина. Для нас телеологизм – учение о цели (задачах), целеполагании и целесообразности (рациональности).

Достижение такого элемента целеполагания, как возмещение ущерба, причиненного преступлением, осуществляется также посредством имеющих такое же целевое назначение, как и гражданский иск в уголовном процессе (в уголовном суде), институтов как, реституция, и возмещения причиненного вреда вне зависимости от принятия судом решения по гражданскому иску или заглаживание его причинителем вреда тем или иным способом.

В. А. Азаров давно и последовательно отстаивает функциональность выделения такого способа возмещения ущерба лицу, пострадавшему от преступления, как добровольное возмещение в уголовном процессе материального ущерба, причиненного преступлением108. Значительно более поздний автор, А. С. Александров, выделяет следующий вид – «возмещение причиненного вреда или иной способ заглаживания вреда как условие освобождения от уголовной ответственности»109.

В просмотренных нами юридических энциклопедических словарях понятие реституции дается применительно к гражданскому и международному праву.110 Реституция же в ее тесном уголовно-процессуальном и уголовно-правовом смысле, как мы ее понимаем, состоит в возвращении утраченной законным владельцем в результате преступления вещи в натуре. В настоящее время видные российские правоведы (В. Н. Кудрявцев, Н. Ф. Кузнецова) выступили с предложением ввести в УК РФ новую главу, 15¹. «Иные меры уголовно-правового характера», в которой предусмотреть, наряду с конфискацией имущества (сейчас находящейся в опале), реституцию, а также взнос в фонд лиц, пострадавших от преступлений.111 Создание таких фондов – достаточно популярная идея, о ней писали многие, в частности, С. В. Смирнов, очень интересный автор из состава НШП.

Однако основным способом возмещения ущерба (вреда), причиненного лицу, пострадавшему от преступления, является все-таки институт гражданского иска в уголовном процессе. Термин «гражданский иск в уголовном процессе» употребляется в двух смыслах: тесном (узком) и широком. В узком смысле этот термин означает требование физического или юридического лица к органам государства, ведущим уголовный процесс, возмещения ему имущественного вреда. В широком смысле приведенное словосочетание, кроме самого требования, включает в себя и действия по его реализации, а также процессуальные статусы участников уголовного процесса, прикосновенных к его реализации.

Институт гражданского иска в уголовном процессе в нашем отечестве имеет весьма обширную литературу, однако в ней практически отсутствует, если здесь позволительно будет употребить такой термин, сколько-нибудь развернутый телеологический (от греческого telos – цель) анализ, или, иначе, анализ связи этого института с ЦУП.112 К примеру, С. А. Александров, занимавшийся очень серьезно проблемами гражданского иска в уголовном процессе, в плане его связи с задачами УСП ограничивается лишь следующей сентенцией, помещенной в одностраничное Заключение одной из его работ: «Разрешение гражданского иска – часть правовосстановительного процесса. (…) Как представилось возможным убедиться, правовой фактор охватывает не только предпосылки и дозволенные варианты разрешения гражданского иска, но также задачи, принципы, формы уголовного процесса, основания и пределы возмещения ущерба, сформулированные в нормах гражданского и иных отраслях права».113 И в далее С. А. Александров пишет, что суть сформулированных им рекомендаций по проблеме «сводится к усилению защиты имущественных интересов, которая должна быть определена как одна из задач уголовного процесса, для чего необходимо восполнить и изменить конкретные нормативные правила»114.

В. А. Азаров при рассмотрении проблем охраны имущественных интересов личности в уголовном судопроизводстве (он предпочитает пользоваться именно такой терминологией) уделяет целеполаганию115 несколько больше внимания, хотя и не употребляет этого термина.

В УПК РФ не сформулировано запрета на разрешение гражданского иска ранее разрешения уголовного дела при условии, что последнее еще не возбуждено. К тому же судья, принимая исковое заявление и возбуждая гражданское дело, может и не подозревать о том, что исковые требования вытекают из причинения вреда вследствие совершения ответчиком преступления, в связи с чем следовало бы отказать в принятии иска, а если он уже принят – приостановить производство до разрешения дела в порядке уголовного судопроизводства (абз. 4 ст. 215 ГПК РФ, п.1 ч. 1 ст. 143 АПК РФ). Если, согласно ранее действовавшему УПК РСФСР 1960 г., гражданское дело подлежало приостановлению (в соответствии с п. 4 ч. 1 ст. 214 ГПК РСФСР 1964 г.) с момента возбуждения уголовного дела, то в действующем с 1 июля 2002 г. УПК РФ ситуация выглядит несколько иначе. В пункте 56 ст. 5 УПК раскрывается понятие «уголовное судопроизводство», определяемое как досудебное и судебное производство по уголовному делу. В свою очередь, в пункте 9 ст. 5 УПК дается определение понятия «досудебное производство», под которым понимается УСП «с момента получения сообщения о преступлении» до направления прокурором УД в суд для рассмотрения его по существу. Отсюда следует вывод: гражданский процесс должен приостанавливаться производством даже тогда, когда органами уголовного преследования проводится доследственная проверка в порядке ст. 144 УПК. При возникновении коллизии положений ГПК и УПК применению подлежат нормы последнего, т.к. в ст. 6 УПК РФ 2001 г. установлено правило, согласно которому суд, прокурор, следователь и дознаватель не вправе применять федеральный закон, противоречащий УПК, а обязаны принять решение в соответствии с требованиями уголовно-процессуального закона.

Мы привели здесь выдержки из работ некоторых авторов, посвятивших свои работы непосредственно возмещению ущерба гражданам, пострадавшим от преступления, вот с какой целью: мы уже писали и хотим повторить еще раз, что значительная часть специалистов, дающих рекомендации и предлагающих решения по тем более частным, чем цель уголовного процесса, вопросам, обычно не согласует свои рекомендации с такими основополагающими детерминантами решений, как ЦУП, задачи УСП и другими соответствующими проблеме элементами целеполагания в уголовном судопроизводстве. А, по нашему мнению, из них нужно исходить.

Выявление обстоятельств, способствующих совершению преступлений, и принятие мер к их устранению как составляющей службы правоохранительных органов, осуществляющих деятельность, направленную на достижение ЦУП, вызвано к жизни, как представляется нам, большими изменениями, начавшимися в советских юридических науках в 60-е годы. Среди этих изменений значительное место занимал всплеск криминологических исследований. Г. А. Аванесов связывает его с решениями ХХ съезда КПСС, последующих съездов партии и потребностями жизни.116 Такими потребностями было порождено и Постановление ЦК КПСС от 16 июня 1964 г. «О мерах по дальнейшему развитию юридической науки и улучшению юридического образования в стране». Этим постановлением был диагностирован определенный крен к догматизму, наблюдавшийся в юридических науках, и недостаточность эмпирической базы в преподавании. Можно сказать, что этим документом практически непосредственно в учебные планы юридических вузов была внесена учебная дисциплина криминология. В специальных вузах МВД СССР эта дисциплина очень быстро превратилась в две – криминологию и профилактику преступлений. Внимание правоведов к криминологии и криминологов – к причинам, порождающим преступления, и условиям, способствующим их совершению, на наш взгляд, и породило идею, а на ее основе – уголовно-процессуальную регламентацию совершенно новой, неведомой уголовно-процессуальному законодательству Российской империи и РСФСР, факультативной, по нашему мнению, уголовно-процессуальной функции.

Для вящего понимания, мы хотели бы обратить внимание на суждение, сформулированное раньше: ЦУП не может быть достигнута в результате деятельности, в том числе и УПД, одного лишь субъекта, одного лишь УУП. Все уголовно-процессуальные функции находятся между собой во взаимодействии, и подчас это взаимодействие выливается в противоречия. УПФ обвинения и защиты в наисовременнейшей их интерпретации по большинству УД, а при участии адвоката-защитника по всем делам этой категории находятся между собой в заведомом, можно сказать, нагом противоречии. Да и во взаимодействии функции разрешения дела с обвинением и защитой противоречий тоже немало.

Цель уголовного процесса по определенному УД достигается в результате взаимодействия объективно правильного выполнения различных УПФ и действий тех УУП, которые отстаивают в процессе свои признаваемые законом интересы.

Действия обвиняемого, заведомо лгущего или заведомо причиняющего вред правосудию, если он не причиняет ущерба другим людям, законодатель приравнивает к законным. Если заведомая ложь направлена на создание фальшивого алиби, следователю или судье остается только грустно вздохнуть и пытаться опровергнуть эту ложь с помощью других доказательств.

Создается впечатление, что сегодняшний отечественный законодатель не предусматривает препятствий против обвиняемого, осуществляющего свою защиту возведением напраслины на иных граждан.

Выше мы высказали суждение, что при приостановлении или прекращении движения уголовного дела к ядру (к обязательным элементам) ЦУП судьба факультативных элементов решается по-разному, и обещали коснуться этого вопроса при характеристике каждого из факультативных элементов. Выполняем свое обещание.

Невыявление обстоятельств, способствующих совершению преступления вследствие невозможности достижения этой цели или вследствие того, что ее достижение потребует излишней затраты времени на производство по делу, не останавливает движения УД к его логическому завершению. Излишние затраты времени на производство по уголовному делу нежелательны прежде всего потому, что они в ряде случаев затрагивают интересы граждан, ущемляя тем самым такой принцип уголовного процесса, как обеспечение законных интересов личностей – участников уголовного процесса117. Увеличение сроков уголовно-процессуального производства по УД в ряде случаев затрагивает законные интересы обвиняемого, потерпевшего, гражданских истца и ответчика (в формулировке УПК РФ 2001 г. – иных участников уголовного процесса), исполняющих не всегда охотно публичную повинность.

Внесение изменений в качественные и количественные характеристики наказания с тем, чтобы достичь его целей, без применения наказания используются как факультативный элемент ЦУП.

Проф. В. Т. Томин, наш научный консультант, полагает, что эта предпоследняя поименованная в заголовке настоящего фрагмента составляющая входит в ядро цели уголовного процесса. У нас другая позиция. Дело в том, что анализируемая составляющая ЦУП (по месту дислокации в системе УСП – производство в стадии исполнения приговора) имеет место не по каждому делу. Тогда пусть Валентин Тимофеевич уж нас извинит за несколько вольное сравнение: ядро ореха в ряде ситуаций оказывается надгрызенным. Можно даже высказать мысль, что производство в стадии исполнения приговора – это уже не уголовный процесс, а нечто другое, например, уголовно-исполнительное производство. Наверное, решение не столь категорично. Представляется, что при отбывании осужденным наказания параллельно, или, точнее, перемежаясь, имеет место и пунктиром проявляющаяся стадия исполнение приговора и – сплошной линией – с момента обращения приговора к исполнению уголовно-исполнительного производства. Линия разделения между ними обозначается границей между двумя видами права: уголовно-процессуальным и уголовно-исполнительным.

Выполняем свое обещание. Нам представляется, что решение поставленного вопроса относительно такого факультативного элемента, как внесение изменений в качественные и количественные характеристики наказания с тем, чтобы достичь его целей без применения наказания, разрешается вполне логично. Если УД вследствие прекращения или приостановления не дошло до вынесения приговора, которым назначено наказание (или соответствующим категориям лиц – принудительные меры воспитательного или принудительного характера), то вопрос об их коррекции вследствие изменений, уже происшедших с осужденным, просто не встает. Нет осужденного – нет изменений. Кстати, это еще один аргумент в пользу того, что коррекция наказания или принудительных мер – это действительно факультативный элемент ЦУП.

В связи со сказанным о ядре и факультативных элементах цели уголовного процесса возникает насущный вопрос: является ли предусмотренная Главой 18 Раздела «Иные положения» (статьи 133–134) УПК РФ 2001 г., наряду с возмещением имущественного (ст. 135) и морального (ст. 136) вреда и восстановлением иных прав реабилитированного (ст. 136), реабилитация ядром или факультативным элементом цели уголовного процесса? Ответов на этот вопрос может быть два: «да» или «нет». Затем эти принципиального плана ответы должны быть обоснованы и анатомированы, к чему мы и приступаем.

Начнем с бесспорного, с того, что, по-видимому, не должно вызвать особых возражений и со стороны тех коллег, которые не поддерживают точки зрения о наличии в структуре цели уголовного процесса, наряду с его ядром, факультативных элементов. Так вот, по нашему мнению, реабилитация не может быть факультативным элементом чего-либо, в частности, цели. Если уж обнаружилось реальное необоснованное обращение с лицом, как виновным или подозреваемым, то вопроса о том, реабилитировать его или нет, стоять не может. Конечно, реабилитировать.

Пойдем дальше, от частного к общему. Итак, факультативным элементом ЦУП реабилитация не является, не может являться. Если уж появилась необходимость в реабилитации, правовой или жизненной, определенного лица, то она может быть только обязательной. Значит, она сама – цель, в принятой нами терминологии – ядро цели уголовного процесса? Цель не факультативная, а альтернативная. Для частных случаев?

Вот здесь, опасаемся, несогласные с нашим вариантом ответа появятся. Ведь наш ответ на вопрос, входит ли реабилитация в состав ЦУП, отрицателен. По нашему мнению, не входит. Самостоятельное уголовное дело не может начинаться, имея своей целью реабилитацию. Такая цель может появиться в ходе или по окончании производства по уголовному делу.

Не может входить в цель любой деятельности исправление ошибок в ней, в этой самой деятельности. В уголовно-процессуальной – в особенности. Исправление допущенных ошибок, а прежде – недопущение их, скорее условие уголовно-процессуальной деятельности, реализация уголовно-процессуального принципа. Не следует упускать из вида, что устои отечественного уголовного судопроизводства образует не только система целеполагания. Среди этих устоев – и принципы. В современном отечественном УСП – две системы принципов: 1) та, которую образуют общие положения, сосредоточенные в главе 2-й УПК РФ 2001 г. и 2) совокупность доктринальных систем принципов, разрабатывавшихся и разрабатываемых в науке. Реабилитация, на наш взгляд, продукт доктринального принципа уголовного процесса, обеспечение законных интересов личности в уголовном судопроизводстве.

Конец ознакомительного фрагмента.