Глава 18
Расскажем сначала, как браки заключались; условия их расторжения мы изложим потом.
В Риме существовало два рода браков: брак патрицианский и брак плебейский; брак путем confarreatio и брак путем coemptio.
Не беспокойтесь, дорогой читатель: все это сейчас станет ясно, как день.
Сначала, как и у нас, заключался брачный договор. Юрисконсульт, который выполнял обязанности нотариуса, прочитывал текст договора, и прежде, чем представить его к печатям, то есть на подпись заключившим его, он произносил эти сакраментальные слова:
«Помолвки, равно как и свадьбы, заключаются только по добровольному согласию сторон, и девица может воспротивиться отцовской воле, если гражданин, которого предлагают ей в женихи, был замечен в бесчестных поступках, или если его поведение было предосудительно».
Если ничего такого не было, и если стороны были согласны, муж в подтверждение своих намерений, отраженных в договоре, дарил своей жене железное колечко, цельное и без всяких камней. Жена надевала его на предпоследний палец левой руки, потому что, согласно римскому поверью, там проходил нерв, который связывал этот палец с сердцем.
– Не на этом ли пальце, мои прекрасные читательницы, вы и по сей день носите его, часто и не подозревая об этой связи?
После этой помолвки назначался день свадьбы. – Обычно, поскольку девушки обручались в тринадцать или четырнадцать лет, отсрочка составляла примерно год.
Выбор этого дня был очень непростым делом. Браки не полагалось заключать в мае, так как этот месяц неблагоприятен для свадеб из-за лемуралий (Овидий, Фасты, V, ст. 487).
Браки не полагалось заключать в дни, предшествующие июньским идам, то есть с 1 по 16 число этого месяца, потому что эти пятнадцать дней, равно как и предыдущие тридцать один, неблагоприятны для свадеб. (Опять смотрите Овидия, Фасты, VI, ст.219).
Не следовало также жениться в квинтильские календы, то есть 1 июля, по той причине, что 1 июля был праздничным днем, и в этот день никто не имел права совершать насилие; а считается, что муж всегда совершает насилие над своей женой, если только он не женится на вдове. (Смотрите у Макробия, Сатурналии, I, 15).[24]
Другими негодными для заключения брака днями являлись следующие дни после календ, ид и нон, поскольку они были религиозными днями, в которые позволялось делать только совершенно необходимые вещи. (Смотрите… смотрите об этом у многих авторов, с учетом того, что в Риме заключение брака никогда не считалось необходимостью. Итак, смотрите: Макробий, Saturn., 15 и 16; Плутарх, Quæs. rom., стр. 92; Тит Ливий, VI, I; Авл Геллий, Т. 17, Fest. relig.)
На заре Республики девица со своей матерью и несколькими близкими родственницами отправлялась провести ночь в храме, чтобы послушать, не подаст ли голос какой-нибудь оракул; но позднее было достаточно просто слова жреца, что никакого неблагоприятного знамения не было, и все шло как нельзя лучше.
Религиозный брак заключался в домашнем святилище. В ожидании его невесту облачали в белую цельную тунику; ее талию стягивали пояском из овечьей шерсти; ее волосы разделяли на шесть прядей и укладывали на макушке в виде башни, увенчанной венком из цветущего майорана; ее покрывали прозрачной фатой цвета пламени. Именно от этой фаты – nubere, окутывать покрывалом, – произошло слово nuptiœ, свадьба.
Башмаки тоже были цвета пламени, как и фата.
Фата была заимствована из одеяния жриц, для которых развод был запрещен, а прическа – у весталок. Соответственно, эта прическа была символом непорочности молодой супруги.
У нас майоран заменила веточка флердоранжа; но этот флердоранж, как и колечко на пальце, связанным с сердцем, является античной традицией. Невесту покрывали фатой только на патрицианских свадьбах. Чтобы узаконить такой брак, требовалось десять свидетелей. Оба супруга усаживались на парные кресла, покрытые шкурой жертвенной овцы с сохраненной на ней шерстью. Жрица вкладывала правую руку девушки в правую руку юноши и произносила определенную предписанную таинством формулу, которая гласила, что жена должна разделять имущество своего мужа и все его начинания. Затем в честь Юноны, покровительницы брака, совершались возлияния из вина с медом и молока, и в этих возлияниях использовалась пшеничная лепешка, называемая far, которую приносил и подавал муж: от этой лепешки и произошло слово confarreatio.
Во время брачных жертвоприношений желчь животного выбрасывалась за жертвенник, в знак того, что всякая горечь изгоняется из этого союза.
Другой род бракосочетания был плебейским, и носил название coemptio – от глагола emere, покупать; при таком браке муж покупал себе жену, а жена становилась рабыней своего мужа. Ее продавал отец или опекун, в присутствие магистрата и пяти римских граждан, достигших совершеннолетия.
Весовщик денег, без которого обычно не обходилась ни одна продажа с торгов, также непременно присутствовал на подобном бракосочетании.
Впрочем, акт продажи был совершенно символическим; продажная цена выражалась всего одним медным асом, то есть самой тяжелой, но самой мелкой римской монетой. Один ас стоил что-то около шести сантимов и три четверти. Ас делился на семиссы, половины аса; на триенсы, трети аса; на квадранты, четверти аса; на секстаны, шестые части аса; на стипы, двенадцатые части.
Странность такого рода свадеб заключалась в том, что ас, за который ее покупали, приносила сама женщина; так что на самом деле это не муж покупал себе жену, а жена покупала себе мужа.
В этом случае вопросы в трибунале претора задавали сами муж и жена, а не юрисконсульт.
– Женщина, говорил будущий супруг, желаешь ли ты стать матерью моей семьи?
– Желаю, – отвечала женщина.
– Мужчина, говорила она, желаешь ли ты стать отцом моей семьи?
И мужчина в свою очередь отвечал:
– Желаю.
Знатной девице такого вопроса не задавали. Девица благородного происхождения становилась матроной; девушка из народа становилась матерью семьи. – Само слово семья напоминало о рабстве; раб составлял часть семьи. В знак зависимости, в которую отныне попадала молодая супруга, один из участников обряда разделял ей волосы на пряди при помощи дротика, проводя острием по ее голове шесть раз.
Затем юноши хватали новобрачную, поднимали ее на плечи и несли от трибунала претора до супружеского дома, громко крича: «К Таласию! к Таласию!» Мы уже объясняли значение этого клича. По пути к дому процессия останавливалась перед одним из тех небольших жертвенников богов домашнего очага (ларов) – ларариев, которые можно было увидеть на каждом перекрестке. Новобрачная доставала из кармана второй ас и отдавала его ларам. Войдя в дом, она шла прямо к пенатам, и отдавала им третий ас, достав его из своего башмака или сандалии.
Итак, брак у римлян имел две разновидности, пользовавшиеся почти одинаковым почтением: брак священный, confarreatio; брак путем купли-продажи, coemptio.
И, тем не менее, римляне считали брак союзом, который должен сохраняться только до тех пор, пока заключившие его пребывают в добром согласии. С той минуты, как это согласие нарушается, брак должен быть расторгнут.
Ромул издал закон, который позволял мужу отказаться от своей жены, если она отравила его детей, подделала его ключи, допустила супружескую неверность или выпила перебродившего вина. Отсюда в Риме пошел обычай целовать женщин в губы. Это право – поскольку это был не просто обычай, это было право, – это право распространилось с мужа на остальную родню. Таким образом, удостоверялись, что женщины не пили вина.
В 520 году от основания Рима Спурий Карвилий Руга воспользовался законами Ромула и Нумы и отказался от своей жены, потому что она была бесплодной. Это был единственный случай развода на протяжении пяти веков.
Если было доказано, что муж отказался от своей жены без какого-либо законного основания, одна половина его имущества отходила к жене, другая жертвовалась храму Цереры, а муж должен был принести жертву подземным богам. Сурово; но прочтите об этом у Плутарха: Жизнь Ромула.
Вот что такое был отказ.
Существовал еще развод. Спурий Карвилий Руга отказался от своей жены. Катон со своей развелся. Развод назывался diffarreatio, в противоположность confarreatio, заключению брака. Точно так же, как было два разных обряда для заключения этого союза, было и два разных обряда для его расторжения.
Одна церемония происходила перед лицом претора в присутствии семи римских граждан, достигших совершеннолетия; вольноотпущенник приносил таблицы, на которых была сделана запись о заключении брака, и их публично разбивали. Потом, по возвращении в супружеский дом, муж требовал у жены обратно ключи и говорил ей:
– Женщина, забирай свое имущество и уходи; прощай!
Если брак был заключен по религиозному обряду, то когда в распаде союза был виновен муж, женщина уходила, забрав все свое приданое; но если виновна была жена, муж имел право удержать часть приданого: например, по одной шестой его части на каждого ребенка, вплоть до половины всего приданого; дети же всегда оставались собственностью отца.
Однако в определенном случае женщина теряла все свое приданое: если она совершила супружескую измену. В этом случае, прежде чем выставить жену из дома, муж срывал с нее столу и надевал на нее тогу куртизанки.
Если же брак заключался путем купли-продажи, то происходило просто расторжение сделки; выкуп обратно был такой же фиктивной операцией, как и первая покупка.
Итак, в Риме существовало три способа разорвать брачные узы: отказ мужа от жены, который был бесчестьем для женщины; развод, который, если ни одна из сторон не была повинна в преступлении, был расставанием полюбовным, и в нем не было ничего позорного; наконец, возвращение жены ее родителям было ни чем иным, как возвращение ставшей ненужной рабыни ее прежним хозяевам.
Ближе к концу существования Республики отказ, возвращение и развод почти утратили различия между собой. Вы ведь знаете эту историю, как Цезарь отказался от своей жены единственно потому, что она навлекла на себя подозрения.
Иногда муж и вовсе не указывал никаких причин.
– Почему ты отказался от своей жены? – спросил один римский гражданин у своего друга.
– У меня были причины, – ответил тот.
– Какие же? Разве она не была порядочной, верной, молодой и красивой, разве она не рожала тебе здоровых детей?
В ответ на это разведенный вытянул ногу и показал любопытствующему свой башмак.
– Разве этот башмак не хорош, спросил он, разве он не красив и не нов?
– Это так, – ответил друг.
– Так вот, – продолжал тот, разуваясь, – его придется вернуть сапожнику, потому что он жмет мне, и только я один точно знаю, в каком именно месте.
История умалчивает, оказались ли новые башмаки, присланные сапожником вместо возвращенных ему, больше по ноге этому столь требовательному к своей обуви человеку.
Вернемся к Катону, от которого нас отвлекло это небольшое исследование на тему брака. Мы оставили его в то время, когда ему было двадцать лет.