Глава 6
Рано утром Иванова растолкала меня и сунула под нос чашку с блюдцем.
– Твой кофе, – сердито буркнула она, поправляя берет и одергивая тесный плащ, дореволюционного фасона.
– Ты куда? – сквозь сон спросила я, тараща глаза и пытаясь вернуть ясность мысли.
– На кафедру, – гаркнула Иванова и выбежала из комнаты.
Я выглянула в приоткрытое окно. Там Виктор уже выводил со двора свой фургон. Иванова, как козочка, прямо на ходу запрыгнула на переднее сиденье и громогласно рявкнула «трогай». Даже стекла в окнах задрожали.
Катерина, зябко кутаясь в пуховый платок, шла за ними и трогательно махала рукой. Когда машина скрылась из вида, она зевнула, лениво посмотрела на окна дома и, наконец, заметила меня.
– Холод собачий, – сообщила она, кивнув головой в сторону веранды. – Даже не верится, что вчера сидели в купальниках. Может не поедешь? Масючка не обидится. Глянь, небо опять заволокло.
– Лучше скажи куда вы дели этого старого козла? – вместо ответа спросила я.
– Какого козла? – изумилась Катерина.
– Да Моргуна, будь он не ладен.
– Моргун еще не проморгался, спит в столовой. Виктор заедет за ним позже.
– Могу и сама отвезти старикашку, – предложила я, думая, что такое положение вещей мне на руку.
Должна же я кого-то расспросить про дачи. Катерину вряд ли возможно. Она быстро смекнет что к чему и сразу доложит Ивановой, а Моргуну, как любому мужчине, гораздо проще запарить мозги.
– Вези, коли не лень, – почесываясь и зевая, согласилась Катерина. – Виктору меньше заботы.
Так и поступили. Наспех позавтракав на кухне, я выкатила из гаража «Хонду» и отправилась загружать в багажник Масючкины герани. Катерина тем временем должна была растолкать Моргуна, и придать ему вид, достойный его кафедры.
Пока Масючка грузила герани, я страдала. Мучительно хотелось расспросить ее про дачи, но образ вездесущей Катерины витал надо мной. Сознавая опасность, я держалась изо всех сил, уповая на Моргуна.
Моргун, когда я въехала во двор, уже стоял на веранде и, качаясь, держался за портфель. Он всеми силами пытался достичь благопристойности, но недостаток трезвости сильно мешал.
– Сонечка, вы только не быстро, – вместо приветствия промямлил он, усаживаясь на переднее сиденье, – мне что-то нехорошо.
Смущенно помолчал, подумал и виновато добавил: – Давление… и возраст.
«Давление! Возраст! – внутренне возмутилась я. – Дай Бог мне, в моем цветущем возрасте и с моим завидным давлением, так пить и остаться живой!»
Но ничего не поделаешь, пришлось ехать медленно, как ни хотелось мне быстрей отправиться на поиски вчерашнего дома. По дороге выяснилось, что Моргун не пригоден ни к чему, кроме как охать и стонать. На все мои вопросы он впадал в глубокую задумчивость, плавно переходящую в храп. Когда же мне удавалось его разбудить, несчастный тут же принимался охать и стонать. При этом его трясло мелкой дрожью. Просто алкоголик какой-то. Естественно, доверительного разговора о дачах не получилось, а без этого разговора Моргун был просто обуза.
Короче, не взирая на все регалии Моргуна, я не повезла этого абстинента в мединститут, а высадила его где Бог на душу положил: в трех шагах от Марусиной портнихи.
Именно оттуда еще вчера вознамерилась я начать свои поиски, но очень скоро была разочарована. Словно кто заколдовал меня: сколько бы раз не возвращалась в исходную точку, всегда следовала одним и тем же маршрутом, ведущим к напичканной злачными местами трассе. Перед глазами мелькали какие-то шашлычные, вещевые рынки, забегаловки, кафе, ресторанчики. Куда ни глянь, везде приглашают выпить. Там «У Миши», тут «У Ксюши», через три метра «У Максима». Просто Монмартр какой-то. На казачий лад.
Чуть дальше были и дачи, но совсем не те, которыми я любовалась накануне, а значительно проще и скромней. И что удивительно, с той «заговоренной» трассы я без всякого труда возвращалась к воротам портнихи, о чем вчера и мечтать не могла.
«Нет, так дело не пойдет, – подумала я после очередного „заезда“. – Какой смысл путешествовать по всем правилам дорожного движения? Эти маршруты теперь я знаю наизусть, и все они ведут на уже обрыднувшую трассу. Надо нарушать.»
И я начала нарушать. Не было на моем пути ни одного дорожного знака, которому бы я подчинилась. Где проезд запрещен, туда и направляла «Хонду», где одностороннее движение, там и пристраивалась вторым рядом против потока машин. Казалось, что я проехала через весь город и должна бы очутиться в стороне совершенно противоположной от той злополучной трассы, каково же было мое удивление, когда вновь замелькали знакомые забегаловки, кафе и ресторанчики. Просто рок какой-то.
Я едва не заплакала от досады. Пришлось остановиться и дотошно расспросить местное население. Мне объяснили, что город буквально окружен дачами и садовыми участками, а на мои описания только разводили руками:
– Такого здесь пруд пруди.
От ярости во мне проснулось чувство голода. Выбрав ресторанчик поприличней, я припарковала автомобиль и уже собралась зайти пообедать, но вдруг услышала за своей спиной:
– Соня! Соня!
Оглянувшись, обмерла: отпаднейшие высокие сапоги белого цвета стремительно двигали на меня кожаный белый плащ потрясной элегантности. Весь этот шик венчала белая широкополая шляпа с черной велюровой лентой. И все это не на мне. Вот так получают инфаркты!
Раздраженная пошлостью роскоши, я хотела удалиться со всем возможным достоинством, но не успела сделать и двух шагов.
– Соня! Ну Соня! – вновь раздалось у меня за спиной. В голосе уже слышалась нетерпеливая досада.
Оглянувшись вторично, я наткнулась на те же сапоги, шляпу и плащ, только на этот раз среди них я обнаружила свою давнюю подругу Власову Татьяну. Кто знал ее юной, тот поймет мое удивление.
– Тата, глаза видят, а разум не верит. Неужели это ты? – воскликнула я, вновь совершая взглядом «вояж» по сапогам, плащу и шляпе.
– Неужели я так изменилась, – с легкой обидой ответила Тата, подставляя щеку для традиционного поцелуя.
– Ты в прекрасной форме и не изменилась совсем. Такая же, как и двадцать лет назад!
Тата, видимо, сочла, что последние слова некстати. Ее наряд был юн и выглядел не старше двадцати пяти, и она всей душой желала ему соответствовать.
– Не так громко, – затравленно озираясь, прошептала она. – Нас могут услышать.
Действительно, мое высказывание как громом поразило трех молодых грузинов, направляющихся в ресторан закусить шашлыками. Они глаз оторвать не могли от моей Таты, старательно выражая взглядами мысль, что женщина без любви, как рыба без воды. Теперь же, после моей ностальгической фразы, в их глазах легко читалось, что они имели ввиду исключительно свежую рыбу.
Тата заметила метаморфозу, и тень досады опустилась на ее ухоженное личико.
– Пойдем отсюда, – пропела она капризным голоском, поспешно увлекая меня за собой. – Здесь неподалеку есть прекрасное местечко. Нам надо столько друг другу сказать.
«Ах ты старая кокетка, – подумала я. – Лучше скажи, как тебе удалось сохраниться лучше меня?»
Вслух, естественно, пришлось произнести совсем другое.
– Видишь эту «Хонду»? – спросила я, тыча пальцем в автомобиль Катерины. – Я уже раз теряла ее; не хотелось бы повторяться.
– Нет проблем, – махнула холеной ручкой Тата. – У меня водитель. Он поедет за нами, а я буду показывать тебе дорогу.
И она кому-то дала знак. Я оглянулась, и расстроилась окончательно: роскошный черный «Бентли» стоял у обочины. Не было никаких причин считать, что у него есть хозяева кроме Таты. Нет, я женщина с достатком и вовсе не позавидовала. Просто всегда хотелось быть оригинальной, а как тут будешь, когда все, кому не лень блещут достатком не хуже меня.
Мы поехали: я и Тата на «Хонде», «Бентли» за нами. Тата трещала без умолку. Мы не виделись почти двадцать лет, а теперь ей захотелось знать все сразу: и про меня, и про Нелли, и про Марусю…
В меру сил я, конечно, старалась удовлетворять ее любопытство, но было обидно, что в когда-то скромной и тихой девушке за каких-нибудь двадцать лет накопилось столько эгоизма. И кто только взрастил его? Неужели муж? Да нет, одному мужчине здесь не справиться. Видимо постарались многие.
– Тата, я тоже хочу кое-что знать! – в конце концов возмутилась я после очередного вопроса. – Куда ты пропала? Где живешь? И есть ли у тебя дети?
Про мужа я тактично упоминать не стала, поскольку трудно предположить, что Тата способна самостоятельно добиться таких успехов, как белый плащ и черный «Бентли».
– Живу в Ростове, – принялась загибать пальчики Тата. – Муж очень важная персона, а я здесь в числе первых дам. Очень хорошо, что мы встретились. Введу тебя в местное общество. Ох и развлечемся!
– Не надо, – воспротивилась я. – Вчера уже развлекалась в местном обществе, до сих пор протрезветь не могу.
Тата надула губки.
– Что за общество? – спросила она. – Я имею ввиду элиту.
– С ней, с элитой, и развлекалась. Если хочешь знать, меня спаивали сразу два профессора медицины. Небезуспешно.
– Два профессора? Не смеши. Тоже нашла элиту. Это рвань, обслуга. Я познакомлю тебя с достойными людьми.
– С ворами что ли? – спросила я, вспомнив, что нахожусь в Ростове.
– Почему с ворами? – обиделась Тата. – С друзьями мужа и моими друзьями. Кстати, нам сюда. Тормозни у первой колонны.
Мы подъехали к занятному зданию, выполненному в эклектическом стиле. Холодная готика здесь соединилась с жаркими арабесками, тяжелый классицизм сочетался с игривым рококо, и все это стремилось смахивать на уже родной Евродизайн. Впечатление усиливала громадная вывеска «Клуб три кота».
– Здесь собирается весь цвет, – просветила меня Тата, элегантно хлопнув дверцей «Хонды». – Придерживаются в основном «америкэн уэй оф лайф» – сказала она и зачем-то перевела: – Американский образ жизни, – словно забыла, что мы вместе учились в спецшколе с английским уклоном.
Я присвистнула. А что тут скажешь?
Изнутри клуб поразил меня не меньше, чем снаружи. Отупляющая роскошь соседствовала с вопиющей безвкусицей. Бассейны, фонтаны, водопады, хвостатые павлины, золоченые камины, – все говорило о том, что фантазия изобилия имеет предел, в отличие от нищеты, чьи страдания безграничны.
Я бегло изучила людей, сидящих за столиками, и остановилась на белокожем брюнете в очень дорогом костюме. В отличие от других у него было выражение лица.
– Это Макс, хозяин клуба, – сходу начала вводить меня в свет Тата.
– Макс это кличка? – осведомилась я.
– Почему? Имя. Максим.
Мы уселись поближе к павлину и принялись изучать меню. Должна сказать, я не ожидала такого выбора. Русская белужья икра, копченая севрюга, телячьи почки с беконом, фасолью и рассыпчатым вареным картофелем; мои любимые котлеты из молодого барашка с овощами, спаржа с соусом по-бернски, клубника в кирше, клецки с утиными лапками. А закуски: грибы по-восточному, лосось в тесте под соусом с красной смородиной. Даже устрицы вареные с икрой, и макароны под соусом из чернил осьминога. О спиртных напитках я уже и не говорю.
– И что, это все можно съесть прямо сейчас? – изумилась я.
– Кое-что, конечно, придется подождать, – пояснила Тата, – а в общем-то перекусим. Выбирай.
– Полагаюсь на твой вкус.
Тата жестом позвала официанта, тактично застывшего на приличном расстоянии, и сделала заказ из невообразимого количества блюд. Мне стало интересно, кто будет платить.
– Здесь есть все, чего ни пожелаешь, – шепнула она, усиленно строя глазки какому-то бритому налысо мужчине, обедающему в дорогом… спортивном костюме. – Даже трудно вообразить, чего здесь нет.
Не прекращая работать мощными челюстями, бритоголовый придавил ее своим тяжелым взглядом и не отпускал. Глядя на него, как кролик на удава, Тата продолжала меня просвещать:
– Сауна здесь великолепная… Лысого видишь? Четверть черноморского побережья принадлежит ему и половина магазинов Ростова… Косметический кабинет здесь тоже отпадный, и бассейн с морской водой, а спортивный зал с новейшими тренажерами, просто блеск, лысый только здесь оздоравливается, кстати, у местного массажиста руки волшебные.
– Чудесно, после обеда, кроме лысого, нам все это понадобится, – бросила я, отдавая внимание первому блюду, появившемуся на нашем столе.
В тот же миг Тата дивным образом вырвалась из-под взгляда своего лысого и налегла на еду. Мне лишь оставалось дивиться как ее тонкой талии удается сосуществовать с таким сумасшедшим аппетитом.
Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещать Тате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные: чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чисто философского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.
«Вот сижу в приличном месте, – думала я, тщательно прожевывая телячьи почки, – „Клуб три кота“, вокруг достойнейшие люди и павлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды, напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то не покидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей „малине“.»
– Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, – словно подслушав мои мысли, выдала сообщение Тата. – Есть и мужской. Мальчики, – она сладострастно причмокнула губами, – пальчики оближешь.
– Ты их что, ешь? – спросила я.
– Скажешь тоже, – рассмеялась Тата. – Хотя некоторые такие милашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какие развлечения, – Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: «Ну точно „малина“.»
Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществе Таты об этом не могло быть и речи.
– Слушай, а как ты сюда попала? – внезапно заинтересовалась она.
– Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка, пионервожатой у нас была.
– Помню, помню, жутко культурная и писклявая, – рассмеялась Тата.
– Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. …Как сапожник.
Тата взгрустнула.
– Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперь занимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?
– Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делиться опытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.
– Да-а, помнится, она меня любила.
– Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась на пятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я на концерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знамени состряпала мини-юбку.
Тату передернуло.
«Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,» – отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.
– Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь – куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и из старой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…
– Зачем? Когда и прежние еще живы…
– Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышла замуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком (это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно, и стяжатель, но меня не напрягает – делаю, что хочу. Денег море. Все мне кланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, – скучно. Детей у меня нет, вот это жалко. Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда меня бросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.
Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Даже пожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли о доме? Нет, это из другой оперы.
– Пробовала работать – лень, – продолжала плакаться Тата. – Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-то была круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи: «Учись-учись, учись-учись!» Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу стать инженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше от матери.
– А у меня нет матери, – грустно сказала я. – Я бы от нее никуда не уехала.
Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:
– Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегда меня удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, но больше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина Анна Адамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье с меховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой и слушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назвать дурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, как она?
– Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.
Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и я увидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, не знающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало ее жалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:
– Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным во рту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.
– Я ей завидую! – просветленно воскликнула Тата. – Ах, как я ей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочу напиться! Давай напьемся?
Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:
– Не сегодня, у меня дела.
Тата тут же сменила истерику на деловитость.
– Какие дела? – спросила она с похвальной трезвостью. – Могу помочь?
Радости моей не было предела.
– Можешь! Можешь, если захочешь!
– Конечно захочу. Говори, что делать.
– Надо найти один дом, дачу, – и я подробно описала все приметы.
Тата задумалась.
– Это за городом? – после короткой паузы спросила она.
– Да, причем, могу точно сказать откуда выехала, но как попала туда – убей не помню.
– Пьяная что ли была?
– Нет, просто ехала без всякой цели и случайно забрела на ту улицу, а теперь весь город исколесила, а найти это место не могу.
– А зачем тебе тот дом?
Вопрос Таты поставил меня в тупик. Надо признаться, совсем к нему не была готова. Пришлось срочно изобретать версию.
– Захотела пить, зашла в первый попавшийся дом и забыла там сумочку с документами, – объяснила я, внутренне гадая не слишком ли глупо придумано.
Но Тата подошла к моей версии со всей серьезностью.
– Деньги в сумочке были? – деловито спросила она.
– Нет, только документы.
– Тогда есть надежда. Значит так: даем объявление в газету, обещаем крупное вознаграждение и ждем. Устраивает?
– Совсем не устраивает, – ужаснулась я. – Вдруг хозяин дома не читает объявлений? И потом… – я замялась, краснея и тупя взор. – …Мне хотелось бы видеть хозяина живьем.
Тата обрадовалась.
– Симпатичный?
– Более чем.
– Ну-у, так бы сразу и сказала. Будем искать. Прямо сейчас. Где, говоришь, живет эта портниха?
Я подробно объяснила, и мы отправились на поиски.