Вы здесь

Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря. В храме (Юрий Пастернак, 2017)

В храме

Он предстоял Святым Дарам с таким же трепетом

и благоговением, как Моисей – Неопалимой Купине.

Георгий Чистяков

Наталья Габриэлян

В конце июля я пошла в церковь Сретенья Господня рано утром вместе со своей соседкой Александрой Дмитриевной. Церковь была пронизана лучами солнца, народу было не очень много, и я стояла впереди, слева у алтаря. Отец Александр пел вместе с хором. Когда он начал петь «Отче наш», подхватила вся церковь. Как он пел! Какое вдохновенное у него было лицо, как сияли его глаза! Люди пели самозабвенно. Я подумала: вот это, наверное, и есть «ангели поют на небесех»! Мне не забыть его лица в те мгновения. Я видела его лицо ещё не раз. Видела его задумчивым и радостным, видела его лицо, когда он отвечал на вопросы, иногда непростые – оно становилось строгим и напряжённым. Но такого лица, вернее – лика, как тогда в храме, когда он со всеми вместе пел «Отче наш», я больше не видела никогда.[17]


Андрей Ерёмин

Отец Александр служил величественно и трепетно одновременно. В его действиях, движениях не было поспешности, но не было и стилизации. Он не затягивал и без того длинные православные службы. Но с большой болью относился ко всякому неблагоговейному поведению в храме. «Только любовь, вера и благоговение, – говорил он, – угодны Богу, всё остальное – на втором месте. Поэтому молящиеся должны беречь своё сердце, чтобы не оскорбить святыню».[18]

Особым чувством было исполнено его служение литургии. Вот где был источник сил для крестоношения – для всех тех огромных нагрузок, что он нёс в своей жизни![19]


Однажды он сказал, что каждый раз переживает Евхаристию как личную Пятидесятницу. Поэтому такой болью отзывались в его сердце театральность, статичность, магический характер некоторых моментов православного богослужения – всё то, что привнесено традицией обрядоверия. Как-то он сказал: «Я прихожу в храм на великие страдания и знаю, что не идти – нельзя».[20]


Непонятно, откуда у него брались силы. Как-то раз на моё предложение помочь ему поднимать детей он ответил, что когда держит ребёнка на руках, то думает: «Вот таким младенцем был наш Господь на руках Своей Матери». Это давало ему силы совершать таинство Крещения детей неформально, с благоговением, несмотря на усталость.[21]


Когда к нему однажды приступили с претензией, что он провожает в последний путь людей, возможно, никогда не ходивших в Церковь, батюшка ответил, что «каждый священник во время похорон, во время отпевания по-разному чувствует сердцем судьбу умершего человека. И иногда, действительно, бывает до того тяжкое мучительное ощущение, что, казалось бы, остановился и не стал совершать погребение. Однако, – говорил он, – для священников в сегодняшней России отпевание – это особый вид миссионерства».[22]


Священник Михаил Залесский

Обстоятельства не позволили мне часто бывать в Новой Деревне. За шесть лет я приезжал туда раза два-три, не больше. Запомнилась одна проповедь, тема которой была – кровь, её мистический смысл. Говоря о том, что люди иногда падают в обморок при виде крови, отец Александр подчёркивал: «Это не нервы, не малодушие, это реакция души на мистичность крови, одна из форм проявления страха Божия». В память врезались его слова о том, что кровь греет и питает человека, что стоит человеку потерять большую часть крови, и он умирает. Кто тогда мог знать, что то же самое произойдёт с ним самим?.. Проповедь эту я не нашёл ни в одном из вышедших сборников. Жаль, если она нигде не зафиксирована. Это было лучшее из того, что я когда-либо слышал с амвона.[23]


Григорий Зобин

Мы отправились в Новую Деревню. С нами в одном вагоне оказалось ещё несколько духовных детей батюшки. Эти утренние воскресные поезда на Загорск, Александров и Пушкино всегда были местом радостных встреч. По дороге мы разговорились с одним из батюшкиных прихожан. Он спросил, в первый ли раз мы едем в Деревню, и, получив утвердительный ответ, сказал: «Тот, кто в нашу церковь приходит, обычно остаётся в ней насовсем».

Мы вошли в храм. И тут я впервые в жизни, не на фотографии, увидел батюшку, его прекрасное лицо, глаза, излучающие доброту. Он был в белой рясе и выглядел в ней просто и царственно. «Какой красивый!» – шепнула мне мама. Впоследствии я узнал, что многие люди впервые приезжали к батюшке, пылая на него гневом за «совращённых» родственников, а он одной своей улыбкой мгновенно обезоруживал их… Придел, где должна была проходить исповедь, постепенно наполнялся людьми. Во всей атмосфере церкви чувствовался дух одной большой семьи. Наконец вошёл батюшка. И тут я впервые увидел, что означает на деле «духовный воин». С каким гневом, истинно христианским, праведным батюшка обличал грехи: лень, повседневную духовную расхлябанность, косность! В этот миг его устами говорил Божий гнев. И всё явственнее из его слов передо мной вставал мой собственный портрет.


Елена Кочеткова-Гейт

1975 год… Первая в моей жизни православная Пасха в Новой Деревне. Я приехала вместе с друзьями. Несколько молодых и уже пьяноватых милиционеров топтались около храма, но нас никто не остановил. Бабушки в белых платочках с куличами, крашеными яйцами, свечками. В церковном дворике толпилось много молодёжи, пожилые, не поместившиеся в маленькой церквушке, сидели на лавочках во дворе. Стоя возле открытых дверей храма и слушая возгласы священников, я пыталась узнать голос отца Александра. Спросила у всех рядом стоящих: «Это сейчас отец Александр говорил?» Темноволосый, краснощёкий юноша с живыми глазами (Олег Степурко) возмутился: «Какой же это отец Александр? У отца Александра интонации совсем другие, он – как труба в джазе, мёртвого разбудит, а этот пищит еле-еле, видно, болящий!» Всё здесь было не так, как у баптистов: меня смущали непонятный язык, иконы, непривычное пение, мерцание свечей и облачения священников (как в опере – подумала я), беспорядочное хождение людей туда-сюда, но всё это искупала атмосфера праздника, чувствовалась большая радость. Разговлялись мы в электричке, как оказалось, большинство пассажиров – прихожане.


Юрий Кублановский

Вот приезжаешь в Новую Деревню (в самом названии символический какой-то оттенок) в сочельник – после электрички и трёх километров сюда от станции изрядно прозябшим, – в церкви тепло, цветные лампады, словно огоньки на реке; икона Рождества перед солеёй под кисейным пологом; отец Александр служит смиренно, почти келейно. И вся суетня московская, страх новой повестки из КГБ, вечная запутанность житейских отношений, наконец, душу вытягивающая нищета, неустройство – всё это почти улетучивается. Мнится, что отец Александр в этом храме – всегда, что здесь ты – дома, что служение его непрерывно. И что он обережён и для властей предержащих недосягаем. В течение многих лет – вплоть до эмиграции – я только и чувствовал себя в безопасности почему-то: в дороге, в тряском вагоне, никогда внутренне не спеша добраться до цели, и вот здесь – в Сретенском храме у отца Александра. Зимой – всегда хорошо, и чем морознее, чем больше снега, тем лучше; но хорошо – и на Пасху. Приехать часа за полтора до полуночи, когда читают Часы, с крестным ходом следовать за отцом Александром; к трём ночи в духоте испытывать малодушно тяжесть; но когда уже совсем под утро, наконец, подходишь к кресту, когда энергичный, праздничный, вовсе не утомлённый отец Александр прохладную медь его придавливает к твоим губам – усталость словно рукой снимает. Или на Троицу: в храме по щиколотку свежего зелёного сена; чуть подвяленные берёзки; зелёные ризы с парчовыми стихарями.

Отец Александр непринуждённо умел соблюсти пропорцию между дорогой православному сердцу традиционной обрядностью и высокой духовностью, не дающей обрядности вырождаться в обскурантизм и букву.


Андрей Мановцев

Это вообще в нём было главное: не яркость, а тепло. Он был православным тёплым батюшкой. И когда говорил о себе, что он деревенский священник, то, конечно, преувеличивал, но в этом не было и тени кокетства. Надо было видеть, как он выслушивает простых деревенских бабушек, как разговаривает с ними, как они расположены к нему. Надо было видеть, как он служит. О подобных впечатлениях говорить очень трудно. Священник предстоит перед Богом, и когда ты видишь его во время богослужения, то порою многое чувствуется – да как же об этом расскажешь? Выразительно всё: и спина, и осанка, и жест. И всё – перед Богом. Почему-то мне особенно помнится, как стою я там, в новодеревенском храме Сретения, в закуточке, где канун, народу немного, будний зимний день, я смотрю на сутуловатую спину отца Александра в чёрном подряснике, он служит панихиду. Ничего особенного, он привычно негромко басовито поёт: «Покой, Спа-асе наш…» И такое чувство: всё правильно! И чистый день за окном, и свечи, и мирное, хорошее отношение к смерти. В самой обыденности недолгой красивой службы – такая спокойная, крепкая вера, как бывают отношения в крепкой семье, без лишних слов.


Юрий Пастернак

Из дневника (28 апреля 1985 года)

Отец Александр проповедовал вдохновенно. Голос его гремел, как колокол, рассыпаясь обертонами маленьких колокольчиков, заставляя отзываться слабым гудением железные болванки наших голов и вибрировать наши каменные застывшие сердца. Его руки властно вонзались в воздух и рассекали пространство. Затем они мягко собирали пространство, восстанавливали, выстраивали, потом снова разрушали. Сила, исходящая от него, заполняла весь храм и перекатывалась волнами, расшевеливая и двигая камешки наших сердец. Такой окрылённости и вдохновения у отца Александра я ещё никогда не видел.

Из дневника (25 октября 1987 года)

Новая Деревня. Особая, углублённая, ясная и строгая атмосфера службы. Всё это исходит от отца Александра и передаётся прихожанам. Когда батюшка вынес Чашу для причастия и на словах «со страхом Божиим и верою приступите» воздел руки с Чашей над головой, я понял, может быть, впервые, что вот здесь, сейчас совершается нечто великое, не вмещаемое сознанием, нечто воистину таинственное, мистериальное. А когда причастники потянулись один за другим к Чаше, я всем своим существом (о, бедные слова!) с удивлением открыл, почувствовал, узрел, что Чаша есть реальное средоточие Силы и Могущества, центр всех энергетических и биоэнергетических линий и полей в этом храме. Я увидел, что все люди, как металлические опилки к магниту, устремлены к Чаше, от которой расходятся круги силового поля, как пара лёгких или два ангельских крыла. Меня охватило чувство духовной полноты, силы и покоя.

У креста на вопрос отца Александра я ответил, что чувствую себя хорошо, как, пожалуй, никогда. Он обрадовался, сжал мне руку и, не отпуская, сказал: «Приезжайте в храм чаще, так мне легче о вас молиться».


Сергей Пестов

В 1980 году в новодеревенский храм забрались воры, и среди похищенного была выносная икона Петра и Павла. Времена были «дософринские», вовремя достать конкретную икону было трудно, и на празднование дня святых первоверховных апостолов Петра и Павла отец Александр взял бумажную репродукцию Эль Греко, наклеил её на доску, освятил и положил в центре храма. Люди подходили и прикладывались к репродукции, как к иконе.


Ксения Покровская

Мы венчались в 1967 году, в Тарасовке. А на венчании отец Александр всегда говорил очень важные и новые вещи. Я обратила внимание на это сейчас, когда венчался Петя Ермаков, сын Наташи Ермаковой, и через пару месяцев моя дочка.

Пете с Женей отец построил свою речь на том, что Петя всю жизнь провёл в этом храме, что он в этом храме крестился, в этом храме рос и в этом же храме он их венчает. А Ане с мужем он говорил о том, что надо в страдании находить радость, – «радость и страдание – одно». А нам с Лёвой на венчании он говорил на тему претворения воды в вино в Кане Галилейской. Каждый раз он брал совершенно новый ракурс. Нам он говорил, что наша жизнь будет таким трудом, прозой, которые могут претвориться в вино только каким-то духовным усилием. А Ане он говорил о том, что она должна быть готова к страданиям, должна учиться находить в них радость.

К проповедям отец Александр, бывало, и готовился. Не всегда, но готовился: что-то просматривал – Лосского посмотрит, или Златоуста, или Бердяева. А на венчаниях и на отпеваниях он говорил совершенно экспромтом. На венчании Ани мы его и видели в последний раз.


Ольга Полянская

Как-то раз батюшка вышел с Евангелием и серьёзно кивнул моему четырёхлетнему сыну, призывая его к вниманию. Мой сын часто во время чтений и евхаристического канона устраивался перед солеёй и следил за каждым движением священника. Однажды отец Александр торжественно нёс перед собой Евангелие, и вдруг одна из прихожанок, лет шестидесяти, всполошилась, накинулась как ястреб на ребёнка и принялась оттаскивать его от солеи. К сожалению, мой сын не отличался кротостью, и в тот же миг раздался его крик, подобный аварийной сирене. Я было кинулась к нему, но Соня Рукова, наш регент (я пела тогда на клиросе), меня остановила: «Нет, сами разберутся, ты на службе, это самое главное». Отец Александр, сразу оценив обстановку, кивнул Соне и изменил траекторию движения. С поднятым Евангелием в одной руке он подошёл к борющейся в храме паре, молча перехватил детскую руку и прижал к себе. В тот же миг сирену будто выключили. Так же молча и твёрдо отец Александр вернул ребёнка на прежнее место. Мой сын от неожиданности прошёл этот путь на коленях. Он был ловкий и передвигался как угодно быстро в любом положении. Отец Александр, перед тем как отпустить его, ещё положил ему свою руку на плечо и взглядом попросил слушать. Потом, словно не было этого эпизода, отец Александр встал перед алтарём и начал Евангельское чтение уже в абсолютной тишине.

Я верю, что когда-нибудь отец Александр с Неба возьмёт моего уже взрослого сына за руку и приведёт в храм, в общину, где звучит Слово. А тогда меня поразило его полное владение собой – ни тени гнева, возмущения, только доброта, защищающая душу ребёнка, и исходящая от него сила безусловного служения Богу.[24]


София Рукова

И взрослые, и дети – все были предметом неустанных забот отца Александра. Дети в особенности. Впервые я почувствовала это, как ни странно, у гроба шестимесячного младенца, тоже Александра, которого он отпевал. Как утешить родителей? Какие найти слова, если они вообще уместны? А он, не скрывая тяжести горя, искренне разделяя его с родителями, сказал: «…его жизнь, так рано оборвавшаяся здесь, на земле, не остановилась – она будет продолжаться там, в Небесах, под любящим заботливым взором божественных наставников…» Казалось, он видел и младенца, и тех, кто принял его душу…[25]


Ирина Рязанова

Отец Александр венчал пару, которую он в своё время познакомил. Говорил им после венчания какие-то хорошие слова. Потом помолчал и сказал: «Ребята, не подведите!»


Валентин Серебряков

В отце Александре все отмечают его сияющие глаза и взгляд, обращённый именно к тебе. Не стоит повторяться, но я испытал это на себе и не могу с этим не согласиться. Но меня удивило в нём и другое. Когда литургию вёл второй священник, а отец Александр исповедовал в правом притворе, то во время евхаристического канона он становился на колени позади всех молящихся. И так молился до возгласа «Изрядно о Пресвятей, Пречистей, Преблагословенней, Славней Владычице нашей Богородице…» Поражало не то, что я видел священника, молящегося на коленях, – во время специальных великопостных или строгих молитвенных служб священники молятся коленопреклоненно, – и я видел это. Но они делали это на амвоне, а встать позади всех прихожан и так соучаствовать в евхаристическом каноне, так близко воспринимать и чувствовать таинство мог только человек, глубоко соединённый со Христом.


Нина Фортунатова

Предстояла пасхальная служба. Я так волновалась, что сидела в сторожке и плакала. Весь хор в 22:30 пошёл в храм, а я всё не могла успокоиться и приводила себя в порядок: пила валокордин и валериану. Вдруг вбегает, как вихрь, мой муж Виктор и уже с порога кричит: «Скорее, скорее, а то не увидишь чуда: вокруг батюшки Божественный свет. Он стоит у Плащаницы, читает канон, а сам светится!» Все слёзы мои как рукой сняло. Захватив с собой красную папку «Пасха», где были все ноты для службы, я кинулась за Виктором. Батюшка стоял у Плащаницы и читал канон. Левый хор пел «Волною морскою». А над головой отца Александра было сияние. И сам он светился. И белые одежды его светились неземным Божественным светом. Служба прошла замечательно. Мы все были как на Небе.


Владимир Юликов

Хорошо помню: лето, будний день. Я стою в церкви слева, а справа – Николай Мирликийский, большая икона. В храме человека три. Я опоздал, приехал не к началу, не причащался. Отец Александр молится. Я стою, и вдруг из окна – солнечный луч прямо падает перед иконой Николая Мирликийского. Богослужение закончилось. И я говорю: «Батюшка! Как-то сегодня было особенно хорошо». Он отвечает: «Да, да». Я говорю: «А вы не почувствовали, что…» Он: «Почувствовал». Я говорю: «Вот, прямо перед иконой стоял кто-то. Он: «Да, вы тоже почувствовали?» Не знаю, ангел ли, Сам ли Христос – я не видел ничего, но я почувствовал чьё-то присутствие, кто-то незримый стоял во время литургии перед этой иконой. И женщина, которая чистила подсвечники – её словно что-то отвлекало, – и она раз за разом обходила подсвечник стороной, хотя могла бы пройти прямо через это место, освещённое солнцем, занятое кем-то невидимым…