2. В цвете
С УЛИЦЫ доносился шум дождя. Ровно шуршали листья деревьев в саду, журчало в водосточной трубе, одиночные крупные капли срывались с кромки крыши и со стуком разбивались о бортик балкона. Всё небо без малейшего просвета было затянуто тучами. На востоке они были светло-серыми, а на юге – с буро-синим оттенком, как будто в них капнули чернил.
Макс посидел немного, слушая, как сквозь шорох капель и журчание пробивается еле слышное бормотание телевизора за стеной у соседа, звук проехавшей вдалеке машины и гудок поезда, отправлявшегося со станции.
Похоже, это надолго, и большой прогулке сегодня не быть.
Он подвинул к себе телефон со следами недавнего падения – синими полосками изоленты поперёк чёрного пластикового корпуса – и набрал номер.
– Марик, привет… Да ничего… Хочу снимочки отпечатать… Присоединишься? Давай, я тогда иду растворы делать.
Он положил трубку, зажёг конфорку на плите и поставил полный чайник. Плита была новой и вместо чёрных куриных голов её переднюю панель украшали четыре нежно-салатовых и один огненно-красный кругляк. Алюминиевый чайник родом из семидесятых, не однажды сожжённый и отчищенный Максом, смотрелся на этой плите анахронизмом. Когда он засвистел, пустив струю пара в потолок, Макс вылил кипяток в наполовину заполненную холодной водой трехлитровую банку, открыл дверцу кладовки, где отец оборудовал домашнюю фотолабораторию, и стал расставлять на столике колбы и мензурки. Потом снял с полки химические весы и постелил в их чашки по чистому кусочку папиросной бумаги. Сверяясь с рецептом, приколотым кнопками к дверце, он зачерпывал химикаты керамической ложкой из больших банок коричневого стекла с притёртыми пробками, сыпал их на весы и взвешивал, устанавливая большие и маленькие гирьки. Потом растворял реактивы в тёплой воде, строго соблюдая очерёдность. Когда раздался звонок в дверь, Макс размешивал стеклянной палочкой прозрачные кристаллы тиосульфата натрия в большой конической колбе. Он оставил раствор и пошёл открывать.
На пороге стоял его друг и одноклассник Марк, кучерявый кареглазый брюнет ростом метр восемьдесят три, обладатель мужественного античного профиля и совершенно неотразимой улыбки. Он был одет в наимоднейшие голубые индийские джинсы и белую обтягивающую футболку с надписью ABBA, а в руке держал зонт-автомат, с которого стекала вода.
– Здорово! – хлопнул он пятерней в поставленную ладонь.
– Заходи, – сказал Макс, – я уже почти закончил. Сейчас только отфильтруем – и остужаться.
– Какой проявитель? – спросил Марик, склонившись над колбой.
– Фенидон-гидрохиноновый, он даёт контраст, как я люблю.
– Фенидон не оправдал моих надежд, – сказал Марик и чихнул. – Только метол!
Макс отфильтровал растворы, поставил колбы в ванну, взял из скрипучего деревянного ящика в тумбе под увеличителем термометры, сунул их в растворы и пустил холодную воду.
– Всё, пошли пить чай, – сказал он, вытирая руки.
– Чай в такую жару? – спросил Марк. – Нет уж, есть кое-что получше.
Он вытащил из своей сумки большую бутылку с тёмно-коричневой жидкостью.
– Квас? – спросил Макс.
– Разливной, из бочки, – сказал Марик весомо, подняв указательный палец.
Они выпили по кружке.
– Как жизнь? – спросил Марик, – что у нас плохого?
– Лето, пустая квартира, два шкафа книг. Чего же тут плохого?
– Отец в экспедиции?
– Ага.
– Повезло. А мои дома сидят, как приклеенные, – несколько разочарованно сказал Марик. – Нет, они хорошие, и всё такое, но бывают обстоятельства…
Макс прекрасно понимал, что имел в виду Марк. Провести месяц так, как тебе хочется, вставать, ложиться, обедать и мыть посуду, когда хочешь, – это здорово. Просто отдохнуть от всех, даже от самых близких, особенно от самых близких.
– Я пойду плёнку проявлю, – сказал Макс. – Можешь пока карточки новые посмотреть. Или, вон, журнальчик свежий.
Он зашёл в кладовку и закрыл за собой дверь.
Марик плюхнулся в кресло, вытянул длинные ноги и взял номер Советского фото. В журнале обнаружилась пара стоящих серий и огромное количество новомодной социальщины: беспризорные дети, заброшенные заводы, очереди в магазины. Марк положил журнал и уставился в окно. Потом заметил что-то в пачке фотографий и наклонился над столом. Он вытащил снимок, на котором была их одноклассница Вика, смуглая красавица, в которую когда-то были влюблены почти все старшеклассники, из тех, кто не страдал сильной близорукостью и был способен отличать настоящее от дешёвой подделки. Заинтересовавшись, Марк разложил всю стопку на столе и стал разглядывать фотографии, подолгу задерживаясь над карточками, где присутствовала Вика. На одном снимке он нашёл себя: его героический профиль был подсвечен мягким предзакатным светом, а взгляд устремлён в неведомую даль. Марик хмыкнул, положил снимок обратно и продолжил искать фото Вики.
Вскоре вернулся Макс. Он посмотрел на фотографии и сказал:
– Это всё так себе, на уровне стенгазеты.
Марик собрал снимки в пачку и откинулся в кресле:
– А что не так себе?
– Да почти всё – фигня. Может, на сегодняшней плёнке неплохой кадр будет.
– Вика? – полуутвердительно спросил Марик.
– Ирма, – покачал головой Макс. – А ты принёс что?
– Да, пару плёнок.
– Доставай!
Пока Марк вынимал из сумки конверты с плёнкой, Макс вставил в магнитофон, лежавший на полке, прозрачную японскую кассету с надписью Pink Floyd и нажал клавишу. Марк прислушался и закивал, одобряя выбор.
Это было их летнее изысканное удовольствие, почти ритуал – сидеть в темной душной кладовке и смотреть, как на небольших белых прямоугольниках возникает мир, преображённый одним твоим взглядом, направленным вниманием. Мгновение, вырванное из реки времени и отпечатавшееся на бумаге, как древнее ископаемое существо, которое давно исчезло, но сохранило все свои контуры и фактуру в том, что стало через миллионы лет камнем.
Макс не знал точно, что превращает эти простые занятия в священнодействия, – свет красных фонарей в темноте, блики на хромированной стойке увеличителя, знакомые с детства запахи реактивов или звучащие из Романтика-306 психоделические британские заклинания, знал только, что это было немыслимо в другое время года. Совершенно необходима была свобода. Не жалкий компромисс единственного выходного в неделю, а полная свобода летних каникул, ограниченная только далёкой, почти мифической в середине июня осенью, днём Х, существование которого почти всерьёз можно было поставить под сомнение – так далеко он был.
Это была настоящая жизнь, у которой был запах целлулоида плёнки, химикатов, новой свежераспакованной фотобумаги; был цвет, один-единственный серый, но с таким количеством полутонов в диапазоне от белоснежного до угольно-чёрного, что, казалось, изображения можно попробовать на вкус.
В этой жизни никто никого не принуждал, не пытался воспитать в других добродетелей, которых сам не имел, не нудил о важности скучного; здесь интересное всегда было важным.
Может, поэтому эти простые действия были, как стихи символистов, – постоянно с двойным дном, всегда со скрытым смыслом, который норовил выплеснуться наружу в формах изображений на фотографиях, в клацании затвора, в шуршании готовых снимков.
Тем временем под красным фонарём в кювете с проявителем лист фотобумаги медленно покрывался квадратиками кадров. Лица, костюмы, стол…
Это был контактный отпечаток с плёнок Марика.
– Юбилей отца – пояснил он и переложил пинцетом лист в останавливающую ванну, а потом в фиксаж.
Через пару минут Макс включил белую лампу.
– Ага, есть, – удовлетворённо произнёс Марик, разглядывая в углу листа фото очень милой девушки со светлыми длинными волосами, чуть миндалевидным разрезом глаз и смущённой, словно извиняющейся улыбкой. Она была снята в нескольких позах, на последнем кадре – в обнимку с Мариком. Видно было, что кадр постановочный и что она стесняется.
– Дочка папиного друга… нет племянница, – поправился Марик.
Он сделал полноформатный отпечаток.
– Хороша племянница, – оценил Макс, разглядывая снимок.
– Хороша Маша, – пробормотал Марик, продвигая негатив в рамке.
Макс промолчал. Девицы всегда вились вокруг Марка, но насколько Макс понимал, он никому своё сердце не вверял, а это не произнесённое им продолжение фразы «не наша» было показателем охотничьего азарта.
– Тащи свою плёнку, – прервал его размышления Марик, – уже, наверное, просохла.
Макс принёс негатив и, аккуратно придерживая плёнку за перфорацию, нарезал её кусками по шесть кадров, которые убирал в кармашки из кальки.
Он взял последний фрагмент плёнки, сделал пробный отпечаток, дождался, пока изображение зафиксируется, и включил белый свет.
Это был тот снимок Ирмы, навскидку сделанный им с балкона. Длинный северный день, зелень, дрожащая на ветру, запахи и звуки пробудившейся от сна природы. Они были законсервированы на длинных девять месяцев, но с началом июня их отпустили на свободу: волновать, беспокоить и дразнить. Этой райской картине для полноты не хватало только стройных девичьих ножек, улыбки и ярких губ. Того, что Ирма внесла в эту сцену, а Макс благодаря счастливой случайности, а, может быть, и мастерству, запечатлел.
– Старик, это вещь! – нарушил молчание Марик, – чтоб я так снимал!
– Неплохо, – довольно улыбнулся Макс.
– Выставлять будешь? – спросил Марк, разглядывая фотографию.
– Где? Все эти районные конкурсы… скучно…
– А вот, – Марк развернул журнал и ткнул пальцем. – Читай.
– Конкурс… фото на обложку, – прочитал Макс. – Ты думаешь, стоит?
– Шли, не сомневайся, – уверенно ответил Марк.
– Надо будет обдумать на досуге, – сказал Макс.
– Думай-думай.
– По бутербродику? – предложил Макс, накатав резиновым валиком ещё влажную фотографию на пластину глянцевателя.
– Легко! – согласился Марик.
Щурясь, они вышли на кухню. После темноты кладовки тусклый свет, едва пробивавшийся сквозь сизые тучи и кроны деревьев, казался слишком ярким.
Макс нарезал твёрдокопчёной колбасы, и они съели её с батоном, запив остатками кваса.
– Хорошо, – удовлетворённо рек Марик. – У тебя какие планы?
– Кажется, дождь кончился. Может, прокатимся?
Колёса велосипедов тихо шуршали по влажному асфальту. Макс и Марк съехали с горы, сначала разгоняясь, чтобы чувствовать скорость и бьющий в лицо ветер, а потом, слегка притормаживая на финальном участке спуска, чтобы не влететь под машину на пересечении с шоссе, вдоль которого тянулась нужная им дорожка.
Пахло асфальтом – мокрым и тёплым, и ещё – свежей листвой берёз, сосновой хвоей, остро – снытью, которой заросли все низины, и одуряюще сладко – ещё не отцветшей сиренью.
Они катили вдоль залива то рядом, то обгоняя друг друга, беседуя, замолкая, начиная после пауз с того, на чём остановились, или, бросая тему и начиная другую. Говорили о Большом Взрыве, о законах Кеплера, обсуждали фантастической красоты снимки скопления Плеяд в последнем номере Курьера ЮНЕСКО, статьи в USA Today и Scientific American, совсем не чувствуя необходимости доводить разговор до какого-то логического завершения.
Дорожка сузилась, Марк обогнал Макса и проехал по луже, подняв фонтан брызг. Он смеялся. Эта нехитрая радость доступна каждому, но почему-то очень немногие используют такую возможность. Макс ускорился и, обгоняя Марка, привстал на педалях и дёрнул за ветку над их головами, стряхнув висевшие на ней крупные капли.
– Ай! – крикнул Марк. – За шиворот попало!
Теперь смеялся Макс.
Марк притормозил, подобрал еловую шишку и запустил ей в Макса, но не попал. Макс был чуть более меток – он попал в заднее крыло велосипеда Марка.
– Можно рисовать звёздочку, один готов, – сказал он и понюхал свою ладонь. Она пахла смолой.
Они въехали на пустой пляж, крутя педали, пока не увязли колёса. Верхний слой песка был мокрый и плотный, на него всё утро падали капли, стекая в ямки и образуя лужицы. Вода просачивалась в глубину, постепенно темневшую, бежала струйками, пробивала себе русла, разглаживала бугорки и неровности, покрывая лицо берега сеткой строгих дорожек-морщин.
Протектор шин срывал эту твёрдую корку, выбрасывал на поверхность более сухие и рыхлые слои, колёса начинали прокручиваться, зарываясь вглубь. Нужно было выложиться полностью, до ломоты в ногах, только для того, чтобы проехать пару метров и всё равно завалиться на бок.
Оставив велосипеды на песке, Марк и Макс пошли вдоль воды по расширяющейся косе к деревянной облупившейся скамейке. Она была мокрой, и они не стали садиться, но с этой точки открывался великолепный вид на серо-стальной залив, фиолетово-сизые тучи, в разрывах которых проглядывали золотые солнечные лучи, на дюны и кривые, словно на японской гравюре, сосны.
Пахло цветущим шиповником, и Макс подумал, что, наверное, нет лучше запаха, разве только сирень, но сирень больше растёт в городе, а шиповник – дикая роза – по всему побережью залива.
На дюнах повсюду была трава – сине-зелёная и острая, ей запросто можно было порезаться, но если не трогать её, а просто смотреть, то она фантастически красива, особенно на сухом песке. Тогда на его светлом коралловом фоне бирюзовые лезвия травы выглядят необъяснимо таинственно, как будто это проекция чего-то неведомого из другого измерения. Сквозь весь пейзаж, сквозь тихий плеск волн и колыхание ветвей сосен на лёгком ветру проглядывал какой-то иной мир, скрытый смысл, послание, которое, как казалось Максу, можно было разгадать, если хорошо постараться.
Марк достал из рюкзака маленький немецкий кассетник, почти в два раза меньший, чем магнитофон Макса, и нажал клавишу воспроизведения. Pink Floyd был частью ключа для разгадки. Марк тоже знал это, хотя они никогда об этом не говорили. В этом не было нужды, это было очевидно, как мокрый песок под ногами. Их музыка была родом из иных миров. В принципе, для разгадки было достаточно только музыки или только залива, но вместе они обретали совсем невиданную силу. Поэтому Марк и притащил свой магнитофон.
Максу показалось, что вот уже сейчас он поймёт, увидит сквозь земной пейзаж тот, невидимый, неявно проявляющийся, когда за их спинами прошли двое – высокий мужчина и девушка с волосами светло-соломенного цвета. Макс повернул голову, он почти не заметил её лица, но этот светящийся пшеничный цвет вдруг запустил что-то у него внутри, как будто начали открываться бесчисленные окна и двери.
В этот момент крикнула пролетавшая над пляжем чайка, и для Макса всё сложилось в единую картину: море, острая трава, запах водорослей и шиповника, шуршание волн, крик чайки и эта девушка. Всё сосредоточилось в ярком пятне её волос. Макс услышал её голос, чистый и высокий. Она сказала своему спутнику:
– Слышишь, как кричат чайки?
Обратно они ехали молча. То ли Марк тоже прочитал какое-то своё послание, то ли чувствовал, что Макса не нужно сейчас беспокоить. А может, просто сказал всё, что хотел, выговорил свою дневную норму.
Уже на развилке у поворота к его дому он спросил Макса:
– Какие планы на вечер?
– В город надо съездить, – ответил Макс. – Договорился показать снимочки кое-кому.
– Ага. Давай. Родителям привет!
Через полчаса Макс уже сидел в электричке. В его рюкзаке лежала картонная папка с десятком снимков и июньский номер Юности. Он раскрыл журнал под фразу «Осторожно, двери закрываются» и стал читать Стругацких. Следующее, что он услышал, было: «Поезд прибыл на конечную станцию, город Ленинград».
Он вышел на улицу, ещё не совсем понимая, на какой он планете. По платформе шли люди, обычный для лета поток дачников, туристов и жителей ближайших пригородов. Максу казалось, что и этот мокрый асфальт с трещинами, эти люди в дождевиках поверх костюмов и женщины в летних сарафанах выглядят очень значительно. Ещё некоторое время история, рассказанная Стругацкими, окрашивала его восприятие окружающего. Постепенно это ощущение стало слабеть, растворяясь в суете города, но само лето, свобода каникул, тепло и свет иногда появляющегося в разрывах туч солнца были достаточной причиной для счастья, для того, чтобы этот день казался особенным.
Выйдя из метро, Макс пошёл по набережной Канала Грибоедова. Он остановился у моста, глянул в записную книжку, потом на номер дома. Зашёл во двор-колодец и по пахнущей кошками лестнице поднялся на третий этаж.
Выбрав нужную кнопку, он позвонил. Ему открыла миниатюрная брюнетка лет двадцати-двадцати двух, в лёгком облегающем платье.
– Привет, Аня. Жан у себя? – Спросил Макс.
– Привет. Да, недавно пришёл, заходи.
Макс скинул кеды, вдел ноги в клетчатые тапочки-лыжи неопределённо-пыльного цвета, которые были велики даже ему, и пошёл за девушкой по длинному коммунальному коридору мимо старого облезлого буфета, велосипеда, подвешенного под потолком, мимо кухни, с которой пахло дешёвым мылом и картофельными очистками.
В небольшой узкой и вытянутой в длину комнате на диване сидел высокий и очень худой парень с длинными прямыми волосами до лопаток. Это был Жан, довольно известный в тусовочном мире фотограф.
– Привет! – Он подал Максу руку.
– Привет, – сказал Макс, пожимая её и разглядывая висевшие по стенам фотографии. Он узнал некоторые лица, но, в основном, люди были незнакомые. Много было театральных снимков, много уличных. Снимки были хорошие. Чертовски хорошие.
– Гоша сказал, ты снимаешь, хотел показать что-то, посоветоваться, – сказал хозяин.
– Да, – ответил Макс, доставая из папки фотографии. – Вот. Что скажешь?
Жан взял снимки, какие-то откладывал сразу, над некоторыми задерживался, внимательно рассматривая. Макс задержал дыхание.
– А ты-то сам что думаешь? – спросил Жан, с любопытством глядя на Макса.
– Я недоволен, если честно. Вот эта с Ирмой мне нравится, кое-что из старых неплохо, но, в основном, недоволен. Думал, может, ты подскажешь, в чём дело.
– Ну, подсказать-то нетрудно. Если хочешь.
Он ткнул пальцем в снимок:
– Слишком много однородных областей, безо всякой фактуры, это скучно глазу. Здесь, – он показал на другой, – всего один план. Хороший, но один, это тоже не очень интересно… Не в фокусе, вялый контраст… Ошибка в композиции… Рука закрывает лицо… А вот это хорошо, реально хорошо.
Макс не ожидал, что Жан найдёт так много огрехов, честно говоря, он сам не знал, чего он ждал. Что Жан посмотрит на снимки и скажет: «Это неимоверно круто, ты один из нас, брат!», а потом повесит ему на шею медаль? Глупо. Но почему-то его задело, что Жан похвалил только один снимок.
– И что посоветуешь? – спросил Макс.
Жан вздохнул.
– Всё это: контраст, фактура, композиция, разбиение по планам, распределение яркостей, само по себе – фигня, – сказал он. – Главное – история, то, что за этим стоит. Ты небось сам видишь, что ошибки есть, раз недоволен, но снимки принёс. Значит, считаешь, что на них есть то, что перевешивает недостатки, что-то главное, только твоё. Думаешь ведь?
– Да, – согласился Макс.
– Ты прав в том, что всё остальное – только средство, чтобы донести образ. Но это не может перевесить технический брак. Если ты сделаешь технически безупречный снимок, этого никто не заметит, но, может быть, кто-то посмотрит и попробует понять твою великую идею. Но если ты снял мимо фокуса, если у тебя недодержка или передержка, кривая композиция, будь уверен – это заметят все. Если ты хочешь заниматься этим серьёзно, а не для бабушкиного альбома, будь безжалостен к себе, по крайней мере, на первых порах. Если что-то не получилось технически, не надейся, что красивая герла всё вытянет. Просто выкинь и сними по новой. Не залипай на сделанном, двигайся вперёд. Каждый день – новый снимок, пять, десять, пока не начнёт получаться. Другого способа пока не придумали. Я ответил на твой вопрос?
– Да, – сказал Макс. – Спасибо, Жан.
– Я сделаю чай, – сказала Аня, до этого молча слушавшая их разговор. Она потянулась, встав с дивана, и ушла ставить чайник.
– И не хочу тебя пугать, – добавил Жан, – но, когда ты научишься технологии, могут начаться настоящие проблемы. Многие на этом этапе понимают, что им совершенно нечего сказать.
Они пили чай с бутербродами. Аня укладывала докторскую колбасу на булку и подпихивала бутерброды Максу. У него дома обычно такие бутерброды делались с маслом, но масла у Жана, похоже, не водилось.
Скрипнула дверь, и в комнату просунулась розовощёкая голова упитанной молодой девицы.
– Жень, тебя к телефону, – сказала голова.
– Я же сто раз просила стучать, когда входишь! – раздражённо сказала Аня.
Девица только хмыкнула и убралась обратно в коридор.
– Я прошу прощения, – Жан протянул Максу руку, прощаясь. – Мне из театра, наверное, звонят. Надо собираться. Ань, проводишь?
И Аня повела Макса обратно через обычный Ленинградский коммунальный ад.
– Ты не расстраивайся сильно, – сказала она, положив Максу руку на плечо.
– Да я ничего, – ответил Макс.
– Когда по-настоящему плохо, Жан ничего не говорит. Он с тобой как с равным говорил. Значит, ты неплох. Так что, выше нос!
Она улыбнулась Максу.
– Ну-ка. – Она сняла висевшие в вырезе платья солнечные очки-капли и дала их Максу. – Примерь.
Он нацепил очки и глянул в зеркало. Хмыкнул.
– Ты крут! Нравятся?
– Да, – ответил Макс. – Стильно.
– Забирай!
– А что так?
– Они мне не идут. Носи на здоровье!
Это его неожиданно согрело. А когда на прощанье Аня поцеловала его в щёку, он совсем растаял и, спускаясь по лестнице, с полуулыбкой на лице стал напевать.
Он так и дошёл до метро, мурлыкая и улыбаясь, когда у него вдруг возникла неожиданная мысль. Макс нашёл двушку, зашёл в будку телефона-автомата и набрал номер Ирмы.
– Аллё. – Она сразу взяла трубку.
– Привет, Ирма!
– О, Макс! – обрадовалась она. – Ты откуда?
– Я на Климате, – ответил он. – Могу заехать.
– Мммм… слушай, с удовольствием бы встретилась, но мне надо уйти, как звонка дождусь. Можешь не успеть. То есть, я буду рада тебя увидеть, но жаль зря гонять.
– Я тебе снимок везу. Новый.
– Ух, искуситель… Нет, Максик, никак не могу встречу отменить.
– У меня всё равно времени вагон, – сказал Макс, – давай я тебе снимок завезу. Не успею, так не успею. Мне не трудно.
– Ну, смотри, дорогой. Если меня не застанешь, ключ тебе оставлю в электрощитке. Ригель с белой головкой. Потом закроешь, ключ положи за трубу, чтобы не маячил.
– Договорились! Еду.
Он повесил трубку и, не торопясь, пошёл к остановке.
Ему пришлось долго ждать автобуса: транспорт из-за ремонта дороги ехал объездными путями и не по расписанию. Потом Макс перепутал и вышел не на той остановке, возвращался пешком, и в результате в дверь Ирмы он позвонил через полтора часа.
Выждав пять минут и убедившись, что за дверью тихо, он со вздохом полез в щиток. Всё-таки он надеялся застать Ирму дома. Но, нет так нет, а снимок всё равно надо занести.
Он вставил ключ и с усилием нажал на его головку. Макс не любил ригельные замки за то, что их можно закрыть без ключа, а вот открыть – нет. Как-то в похожей ситуации, закрывая чужую квартиру с двумя дверями, он от большого ума пальцами отжал ригели и закрыл металлическую дверь, лишь позже обнаружив, что ключей от неё нет. Тогда пришлось высверливать замок.
Но сейчас дверь раскрылась бесшумно и приглашающе, и Макс зашёл в квартиру.
В коридоре пахло духами Ирмы, видимо, она ушла совсем недавно.
Макс положил снимок на стол и присел на диван. Он почувствовал, что устал. День был длинный. Прогулка с Марком, беседа с Жаном, плутание в этих новостройках с почти бесконечными домами, длиной в целый квартал. Он вытянул ноющие ноги. Эх, вернулась бы Ирма!
Он ждал её минут сорок, всё оттягивая возвращение домой. За это время солнце, к вечеру всё-таки показавшееся на небе, опустилось за шестнадцатиэтажку напротив, и в комнате сразу стало темно и как-то совсем одиноко. Пора было уходить. Он закрыл квартиру, положил ключи в щиток, и уже хотел, было, закрыть его, но ему показалось, что ключи очень на виду. Он подвинул их вглубь и услышал глухой звяк. Посмотрел внимательно – и внутри у него похолодело. Ключей не было – они провалились в трубу, по которой проходила проводка между этажами.
Десять минут он пытался выковырнуть их обратно, совершенно не надеясь на успех. Потом на площадке выше этажом открылась дверь, и он услышал, как из квартиры донеслась музыка Алисы.
Макс подумал, что это, пожалуй, рекомендация, и поднялся на этаж вверх. Молодой парень стоял на лестнице и курил.
– У вас куска проволоки не найдётся? – спросил Макс. – Сантиметров тридцать. У меня ключи в трубу провалились.
– Сейчас посмотрю, – ответил парень, затушил сигарету в консервной банке, висевшей на перилах, и ушёл в квартиру, откуда всё ещё пел Кинчев.
– Держи, – парень протянул Максу длинный кусок медной проволоки.
Макс поблагодарил и пошёл пытаться дальше. Через полчаса он позвонил в квартиру меломана и отдал проволоку.
– Что, получилось? – поинтересовался тот.
– Нет, – печально ответил Макс.
Парень даже спустился, чтобы помочь, и они пытались достать ключи вдвоём. Без толку. Он ушёл в свою квартиру дослушивать альбом и ужинать, а Макс сглотнул слюну, уловив запах еды, сел на уступ напротив дверей лифта и стал ждать, когда вернётся Ирма и оторвёт ему голову. Квартира-то съёмная. Есть второй комплект или нет – неизвестно.
Медленно тянулись минуты, они складывались в часы, а Макс сидел и вспоминал сегодняшний разговор с Жаном. От него почему-то остался неприятный осадок. Оттого, что Жан указал ему на ошибки? Да нет, Макс сам был недоволен снимками, дело не в этом. А в чём? В этом его «будь безжалостен к себе»? Это ближе. На свете до фига людей, которые при необходимости будут совершенно безжалостны к Максу. Увеличивать их число за счёт наиболее заинтересованного лица – самого себя, как-то неправильно. Себя гнобить – последнее дело. Хотя, может, Жан и не имел в виду ничего настолько радикального, просто профессиональный подход. Но, честно говоря, Макс не чувствовал себя в достаточной мере профессионалом, ему было неуютно от этого «выкинь и сними по новой». Но всё равно, это не совсем то. Что-то было сегодня, что-то до разговора с Жаном.
И внезапно он понял. Эта девушка с жёлто-соломенными волосами. Это ощущение, когда внутри раскрывается всё, распахиваются окна и двери. Взгляд мельком, даже лица как следует не рассмотрел, просто цветовое пятно и крик чайки – и такой сногсшибательный результат. Ни один из его снимков даже близко не стоит по силе воздействия к этому событию. И это очень плохо для него как для фотографа. Это значит, что он занимается совсем не тем, чем надо.
Цвет. Вот, что нужно. Цвет, оказывается, сам в себе несёт сообщение даже помимо формы. А Макс всю жизнь занимается чёрно-белой фотографией; мыслит как график, видит как график: уровнями яркости, распределением полутонов, линиями и плоскостями, геометрией пространства. И он до сих пор начинающий. А цвет – это совершенно другой мир, живущий по своим законам. Придётся учиться заново, не говоря о том, что технология в разы сложнее. Про негативную цветную съёмку можно даже не думать, это ему не осилить, разве что слайды…
Он вздохнул, посмотрел на часы и всерьёз забеспокоился. Скоро последняя электричка домой. А если Ирма не придёт ночевать, ему что, куковать всю ночь на лестнице? Если бы предупредить её хотя бы, а так вот уйти и оставить человека без ключей от собственной квартиры? Нет, нельзя.
Когда осталось двадцать минут до закрытия метро, и он увидел в лестничное окно, как за две улицы от их перекрёстка показался автобус, наверное, последний на сегодня, он решился.
В школе он хорошо бегал спринт, но так, как он сейчас бежал на остановку, он не бегал никогда. Он влетел в автобус за секунду до закрытия дверей, стёр пот со лба и плюхнулся на коричневое сидение Икаруса-гармошки.
Как назло, они еле тащились; в недрах автобуса что-то натужно скрипело, Макс ежеминутно смотрел на часы и нервничал. Когда раскрылись двери, он рванул к метро с низкого старта и, еле успев затормозить, уткнулся в запертую дверь.
– Копец, приехал! – сказал он себе, развернулся и медленно побрёл обратно к дому Ирмы.
Он шёл пятьдесят минут по опустевшим улицам, ругая себя, чёртову трубу в щитке, этот несоразмерный человеку огромный город и гигантские дома, обещая себе, что если у него будет возможность выбора, он поселится в двух-трёх-этажном доме, не выше. В маленьком приморском городке, вроде Холмов, но только у тёплого моря. Чтобы можно было вечером выйти в сад босиком, в одних шортах и майке, поставить кресло в саду, взять чайник с чаем и под стрёкот цикад читать книгу или беседовать с друзьями.
Когда он поднялся на этаж Ирмы, у него было сухо во рту, отваливались ноги и закрывались глаза. Он опять сел на приступок напротив лифта и незаметно задремал.
Он открыл глаза, услышав чьё-то тяжёлое дыхание, и вздрогнул, увидев прямо перед собой морду черного, как сажа, дога.
– Лорд, ко мне! – скомандовал поднявшийся на площадку мужчина, несмотря на жару одетый в душный чёрный костюм. Дог лениво двинулся за ним.
– Шайтан! – прошептал Макс ему вслед.
Дог развернул морду и вопросительно поглядел на Макса.
– С-э-э-э-р? – протянул Макс.
Дог посмотрел на Макса, как на умственно отсталого, и с достоинством удалился.
Потом совсем рядом за шахтой лифта клацнул замок, и на площадку вышли люди.
– Везёт, как утопленнице, – сказала женщина.
Макс услышал, как щёлкнула зажигалка, кто-то засипел трубкой, и до Макса донёсся сладкий аромат табака.
– Ты ведь понимаешь, что он тебя не любит? – спросил мужчина.
– Конечно. Как и ты. Он – Крысолов, это его природа – увлекать души.
– Ты помнишь, что стало с крысами? – спросил мужчина.
– Ещё были дети, – ответила женщина. Что стало с ними никому неизвестно. Может, им повезло больше?
– Как-то меня не очень вдохновляет перспектива идти за Крысоловом с завязанными глазами в надежде на лучшее, – сказал мужчина и опять пыхнул трубкой.
– Ну, конечно! Ты предпочитаешь всё режиссировать сам. А в конечном итоге вы друг друга стоите. Вас интересует только ваше дело. Он завлекает, ты играешь в игры.
– Ты заблуждаешься насчёт меня. Это не дело, это гораздо больше, это Игра с большой буквы.
Потом были звуки какой-то возни и смех женщины:
– Нет, Джокер, со мной это не прокатит…
Макс, против воли ставший свидетелем этого странного разговора, заинтересовался, но в этот момент опять открылась дверь, он услышал музыку, чёрное диско семидесятых, хлопнула дверь, и на лестнице опять стало тихо.
Он подумал, что у Ирмы очень занятные соседи, и опять закрыл глаза и погрузился в зыбкий полусон.
В этот раз его разбудил звук лифтового мотора. Кто-то ехал наверх. Макс посмотрел на часы, было полвторого. Раскрылись двери, и из кабины вышла женщина.
– Привет, Макс! – удивлённо сказала она. – Ты чё тут делаешь?
Это была Лара – костюмерша из театра Ирмы. Кажется, опять под газом.
Макс поведал ей печальную историю о дураке и трубе. Лара выслушала не очень внимательно, но извлекла из его рассказа наиболее для себя важное:
– Так что, Ирма не придёт? Вот чёрт, а я такси отпустила!
Она села рядом с Максом, дохнув на него водочными парами. Макс не признавал водку, ему не нравился ни её вкус, ни эффект. Впрочем, совершенно трезвой он Лару не видел никогда.
Минут через пятнадцать она встала, сказав:
– Всю задницу отсидела. Нет, надо что-то делать!
– Что? – обречённо спросил Макс.
Лара осмотрела дверь в квартиру, потом перевела оценивающий взгляд на Макса и сказала:
– Замок на соплях держится. Надавить чуть – вылетит. Поможешь?
Она упёрлась каблуком в щербину на полу и положила ладони на дверь.
Макс вспомнил карикатуру любимого с детства Жана Эффеля: Адам, по обе стороны которого стоят чёрт и ангел, убеждая принять свою сторону.
Надо только чуть нажать, – сказал ему чёрт, – не думай, просто раз – и ты ночуешь в тёплой постели.
Ангел осуждающе посмотрел на чёрта и открыл рот, чтобы возразить, но Макс не дал ему такой возможности. Он встал рядом с Ларой и нажал на дверь. С тихим кряком замок выскочил из косяка, и они ввалились в прихожую.
Макс кое-как приладил обратно отвалившиеся части и закрыл дверь на цепочку, а Лара поставила чайник.
Ангел пытался что-то сказать, но Макс только подумал, что поздно, уже всё сделано, и ангел, расстроенно махнув рукой, исчез.
Они выпили по чашке чая с остатками печенья и разошлись по комнатам. Макс к Ирме, а Лара – к соседке Ирмы Лизе.
Лёжа на мягком диване, Макс подумал, как мало иногда нужно для счастья: минимальный комфорт, глоток чая, сохлая печенюшка и большая часть ночи впереди.
Утром ему снилось, что звонит телефон, но он знал, что трубку снимать не надо. Он смутно помнил, что, уходя, его разбудила утром Лара, и он закрыл за ней дверь, значит, всё в порядке и можно никуда не торопиться. Примерно к двадцатому звонку он с трудом открыл один глаз и осознал, что это не телефон, звонили в дверь.
– Ах, ты ж ёшкин кот! – пробормотал Макс, ссыпавшись с кровати и силясь попасть ногой в штанину. – Да, сейчас, сейчас!
Он выбежал в коридор лохматый и встрёпанный, в одетой наизнанку футболке и кое-как побеждённых штанах, натянутых на ноги и застёгнутых, но всё равно сидящих как-то криво.
Он снял цепочку и распахнул дверь. На пороге стояла Ирма, Лиза и какой-то худой парень – ровесник Макса, а может, чуть постарше.
– Ну, Макс, ты даешь! – Сказала Ирма, выслушав сагу о вылетевших в трубу ключах и быстро оценив положение. Её глаза слегка округлились, но больше она ничем не выдала своего удивления или недовольства.
Лиза же зашла к себе в комнату, увидела смятую постель, чашку из под чая со следами помады, рассмотрела висевший на соплях замок и резко сказала Максу:
– Максик, дорогой, ты совсем охренел? Что это за бомжатник ты тут устроил? И что за девицу ты притащил?
– Это Лара, – примирительно ответил Макс. – Она сама пришла.
И сама ушла, – подумал он. Оставила меня одного отдуваться.
– Да, мы договаривались с ней, – вмешалась Ирма, – но я не успела на метро.
– И про взлом тоже договаривались? – язвительно уточнила Лиза.
– Ладно, проехали, – ответила Ирма, – я тоже виновата.
– Не, Макс, ну ты – стихийное бедствие, – медленно остывая, сказала Лиза, – а по виду не скажешь.
Лиза была девушка весьма призывная, но с очень сильным, практически штормовым ветром в голове. Она нравилась Максу, но он даже не пытался поближе познакомиться с ней. Не столько потому, что ей было двадцать, сколько из простого чувства самосохранения. А у парня, пришедшего с ней и благоразумно молчавшего во время разборок, диагноз был написан на лице. Он так смотрел на Лизу, что было ясно – пропал человек.
Макс протянул ему руку и представился.
– Тёма, – ответил парень и обаятельно улыбнулся.
Он производил очень приятное впечатление человека чуть не от мира сего, но очень живого. Он принялся помогать, когда увидел, что Макс вытащил инструменты из кладовки и стал капитально прикручивать замок с использованием дрели, пробок и шурупов.
Они сходили в булочную за плюшками к чаю и вернулись обратно уже приятелями.
Потом, когда все вчетвером сели за стол, Макс с интересом наблюдал, как Лиза строит глазки Тёме, а он улыбается ей мягкой улыбкой. Макс даже ему позавидовал, хотя, казалось бы, чему? У Лизы на лбу крупными буквами написано «Ищу неприятностей», но откуда он знает, чего ищет Тёма? Может быть, именно этого ему и не хватает?
Эх, про себя самого бы понять, что ему нужно.
Он прикрыл глаза и попытался вспомнить то, что открылось ему вчера. Он увидел пустой пляж, кусты шиповника, с каплями на розовых листьях, и пшенично-жёлтые волосы девушки, говорящей:
– Слышишь, как кричат чайки?