Царствование царя Алексея Михайловича. Том первый (В. Н. Берх, 1831)

Взгляд на политическое отношение России к прочим державам в начале XVII века

Царь Михаил Феодорович, вступив на всероссийский престол, нашел свое отечество, раздираемое двумя опасными соседями: Польша, нанесшая России жестокие раны, продолжала терзать границы наши, а Швеция под личиной покровительства и взамен невыплаченных ей субсидий захватила Новгород с прилежащими к нему областями, Карелией и Ингерманландией.

Потомок знаменитого Бориса Феодоровича Годунова – Никита Васильевич Годунов[1], разбив под Москвой польские войска, предводимые королевичем Владиславом, сыном Сигизмунда III, положил начало миру, который и был заключен в селе Святкове 1618 года декабря 1 числа впредь на 14 лет с половиной.

Со шведами подписан мир в несуществующем уже ныне селе Столбове 1616 года февраля 27 числа.

С римским императором была Россия в весьма дружественных отношениях и обязана ему за посредство при заключении мира с Польшей. По разным актам того времени видно, что Россия и Австрия были в беспрерывных сношениях с 1491 года[2] и послы обеих держав сих были взаимно принимаемы с великими почестями.

Англия, вступившая в торговые связи с Россией с 1553 года, была с ней всегда в весьма дружественных отношениях. Подданные морской державы сей имели конторы: в Архангельске, Онеге, Кевроле, Холмогорах, Вятке, Устюге, Вологде, Ярославле и Москве. Столбовский мирный трактат, хотя и весьма невыгодный для России, но по тогдашним обстоятельствам необходимый, был заключен посредством Англии.

Голландские Соединенные Штаты, производившие с Россией торговлю у города Архангельска и вывозившие множество леса из принадлежавших нам областей по берегам Финского залива или Водской пятины, были в весьма тесных дружественных связях с нами и имели также торговые конторы в разных российских городах.

С Данией завела Россия торговые связи еще в начале XIV века посредством Норвегии, а в 1517 году датчане имели уже свои кладовые в Ивангороде и получили позволение построить в нем свою церковь[3]. Значительные выгоды, почерпаемые ими от сей торговли, были причиной, что брат датского короля Фридерика II вступил в брак с ближней родственницей царя Иоанна Васильевича.

Датчане, желая сохранить дружбу с Россией, намеревались вступить в родственные связи и с царями Борисом Феодоровичем и Михаилом Феодоровичем единственно из опасения лишиться весьма выгодной для себя российской торговли. Петр фон Гавен (Haven) говорит[4]: архангелогородская торговля усилила датскую с россиянами посредством Балтийского моря, как пути гораздо кратчайшего и менее опасного.

С Францией, Испанией и Португалией не была Россия в столь близких отношениях, как с помянутыми державами, однако же и с ними имела некоторые сношения и торговые связи.

С Венецианской республикой была Россия в политическом отношении по соседству ее с Оттоманской Портой и по обладанию Древней Грецией. Торговые их связи были еще гораздо значительнее: все шелковые ткани, бархаты, штофы и парчи, составлявшие одежду нашего двора, духовенства и всех бояр, получались из Венеции.

С римскими папами имела Россия очень много сношений по предмету дел церковных. Но в то же время папы принимали участие и в политических делах России, и во время жестокой войны царя Иоанна Васильевича с Польшей заключено было десятилетнее перемирие в 1582 году посредством папского посланника иезуита Поссевино.

С ганзеатическими городами Россия также имела давние сношения. Не говоря о древних торговых ее связях с сими городами, довольно упомянуть о посольстве любских купцов в 1603 году. Из данной им в сие время грамоты видно, что все прежние права их подтверждены и дарованы еще новые: дозволено иметь церкви и отправлять богослужение по своему обряду[5].

Персиянам была Россия известна еще с XVI столетия, но первый посол их прибыл в Москву в 1603 году и привез множество драгоценных подарков. Царь Борис Феодорович годунов принял посла сего весьма великолепно. В царствование царя Михаила Феодоровича приезжали персидские послы несколько раз в Россию. Царь отправлял сам послов своих в Персию, и в 1624 году Василий Коробьин привез от шаха Аббаса-Мирзы в подарок царю Михаилу Феодоровичу часть ризы Господней[6].

В 1594 году построен был россиянами на границе между Дагестаном и Грузией город Кайзу. Город Терки построен был при царе Иоанне Васильевиче. Царь же Михаил Феодорович, желая иметь еще твердейшую опору на персидской границе, приказал голландскому инженеру Клаузену построить в Терках каменную крепость.

Оттоманской Порте, черкесам, крымским и нагайским татарам была Россия еще известнее. Беспрерывные войны знакомили их с обычаями, силой, храбростью и способами, коими угнетаемая Россия находила всегда возможность торжествовать над неприятелями своими.

Китай знали россияне весьма давно. Великие князья наши, путешествуя очень часто в Орду, знакомились по необходимости со всеми народами, на пути до Семипалатинска обитавшими.

Здесь прилично сказать несколько слов о местном положении Орды. Некоторые полагают, что Орда находилась при реке Амуре; мнение сие не доказательно. Россияне, покорив страны, при реках Шилке, Аргуне и Амуре лежащие, не нашли никаких памятников, которым бы необходимо должно было сохраниться в том краю, ежели бы там обитали сильные и могущественные татары монгольского поколения.

Иезуиты Карпин[7] и Рюбриквис[8] хотя и оставили нам свои «Путевые записки», но по оным нельзя определить ни дальности, ни точного направления пути странников сих, а посему и надобно прибегнуть к иным доказательствам.

Ежели бы монголы обитали тогда при Амуре, то наши великие князья должны б были протекать на пути своем туда и обратно около 15 000 и, по крайней мере, не менее 14 000 верст. Скоро ли можно переехать такое расстояние по стране, не везде населенной и где не было даже проложено настоящих дорог? Но мы видим, что они ездили в Орду и возвращались из оной в течение одного года, иногда и в девять месяцев. Следовательно, путешествовали они не к Амуру. Тела великого князя Ярослава Всеволодовича и Михаила Всеволодовича привезены были из Орды во Владимир так скоро, что невероятно, как бы сие исполнить можно было, ежели бы Орда находилась при реке Амуре.

Множество величественных развалин, находимых около Семипалатинска и по реке Иртышу, соделывают гораздо вероятнейшим мнение, что здесь обитал Батый. Остатки города Аблай-кита и множество могил, встречаемых около сих мест, с богатыми уборами, разными золотыми и серебряными вещами, придают еще большую вероятность сему предположению.

Трудолюбивый историк наш Миллер открыл, что в 1608, 1616, 1619 и 1620 годах посланы были послы к мунгальскому хану Алтыну и в Китай. Амстердамский бургомистр Витеен, упоминая о сем в изданной им книге «О Северной и Восточной Татарии», говорит: последнее путешествие продолжалось три года.

Но возвратимся к нашему предмету.

Из сего краткого обозрения видно, что царь Алексей Михайлович вступил на престол такой державы, которая была не токмо известна всей Европе и части Азии, но имела самостоятельность и вес политический. Австрия, Польша, Швеция, Дания, Турция, Венеция и курфюрст Бранденбургский прибегали нередко к посредству ее, а большая часть ганзеатических городов искала ее покровительства.

Царствование царя Алексея Михайловича

Царь Алексей Михайлович, сын царя Михаила Феодоровича, родился от царицы Евдокии Лукьяновны из рода Стрешневых марта 10 числа 1629 года[9].

Спустя несколько дней совершено было в Чудове монастыре крещение сего царского младенца. Восприемным отцом был келарь Троицкой лавры Александр, а крестил его Великий Государь Святейший Патриарх Филарет Никитич Московский и всея Руссии.

Нет ясных доказательств, кому поручено было воспитание царевича, но судя по его высокому образованию, кротости духа и отличной быстроте ума, надобно полагать, что он имел мудрых наставников. Наставники сии, укореняя в юном сердце его правила добродетели и страх Божий, поселили в нем в то же время любовь ко всему изящному и желание возвести Россию на высшую степень гражданской образованности. Впоследствии увидим мы, что царь Алексей Михайлович был искусный воин, даровал отечеству своему твердые законы, учредил войска, устроил на границах крепости и образовал внутреннее устройство России. Ежели монарх сей не успел во многих предприятиях, то виной сего были обстоятельства, в век его неизбежные.

Большая часть историков наших представляют Россию такой державой, которая только от времен Петра I начала быть известна в Европе и иметь политический вес. В обзоре, предшествовавшем строкам сим, доказано противное. Конечно, россияне не брили в то время бороды, носили азиатское одеяние, не выказывали дочерей своих, не хвастали приданым и считали новый год с сентября.

Можно охотно согласиться, что нынешнее воспитание, нынешние отношения, образ мысли и утонченность нравов доводят людей ближе к житейскому счастью, душевному спокойствию и гражданским добродетелям. Уважение к вере, преданность монарху, любовь к отечеству и убеждение в истине: что самое счастливое состояние каждого гражданина заключается в строгом исполнении сих обязанностей, утешают благовоспитанного юношу и покоят дряхлого и болезненного старца.

До века царя Алексея Михайловича жители Европы не наслаждались сими благами. Позорные казни, измены, убийства, сожжения за чародейство, преследование за веру и мнения были общим уделом всех европейских держав. Низший класс народа был жесток, зол, мстителен и предан пьянству. Местные властители оного были жестокосердны, суеверны и не ограничены в гневе и желаниях. Монархи управляли народами не по законам, а по приливу и отливу страстей своих, карали всех беспощадно и оправдывали жестокость свою верой в того бога, именем коего царствовали.

Век царя Алексея Михайловыча был веком гениев, подобно тому, как век царя Иоанна Васильевича был веком тиранов. От сего периода начала только Европа образовываться. Знаменитые современники его Людовик XIV, Иоанн Казимир, Иоанн Собеский, Христина, Кромвель, Кольбер, Мазарини, Монтекукулли, Тюренн, Дюкен, Дюге-Труэн, Рюйтер, Тромп, Паскаль, Мильтон, Пуффендорф, Мольер и Дюканж даровали царствам законы, утончили нравы, образовали войска сухопутные и морские, возродили любовь и уважение к литературе, наукам, художествам и зрелищам.

Мы увидим, что царь Алексей Михайлович следовал сим великим современникам и поставил царство свое на такую степень образованности, что Россия начала уже иметь значительный вес в политической системе европейских государств.

Собственные наши и иностранные писатели повторяют согласно, что царь Алексей Михайлович воспитан был Борисом Ивановичем Морозовым[10]. Несуществующая ныне фамилия сия была в России очень знаменита с XV века. Впоследствии был Василий Петрович Морозов окольничим при царе Борисе Феодоровиче годунове[11]. Глеб Иванович Морозов пожалован из стольников в бояре в декабре 1638 года[12] и был весьма близок к царю Михаилу Феодоровичу[13].

Борис Иванович, происходя из столь знаменитой фамилии, имел, конечно, случай получить отличное воспитание, но собственно о нем и первоначальной его службе известно нам только, что в 1626 году был он уже стольником и исправлял должность поезжанного при обеих свадьбах царя Михаила Феодоровича. Соображая согласное показание всех говоривших о нем писателей, видим, что он был муж ученый и преданный монарху. В житии Федора Ртищева сказано: «Во дни его бе болярин честен, и смотретель крайний, и царского величества от его младенческа возраста хранитель, муж крепкодушен и строитель дел царских прилежный, Борис званием Морозов. Благоволением же царским бысть силен в слове и деле».

Весьма замечательно, что ни один Морозов не служил воеводой в Сибири. Места сии были в прежние времена так важны и значительны, что знатнейшие бояре занимали оные весьма охотно, в чем можно удостовериться из списков[14].

Когда царевич достиг десятилетнего возраста, то благоразумный воспитатель его имел весьма хороший случай просвещать ум царского младенца. К царю Михаилу Феодоровичу приезжали почти ежегодно послы шведские, голштинские, турецкие, персидские, польские и грузинские. Послов сих принимали обыкновенно с отличной почестью и особенным великолепием: подобные зрелища распространяют понятие каждого юноши и впечатлеваются твердо в памяти его.

В 1643 году прибыл в Москву датский генерала граф Матиас, который вступил в нашу службу, крестился и был записан в московские дворяне. Поелику о нем нигде более не упоминается, то и нельзя заключить, принят ли он был для образования царевича или для дипломатических дел. Олеарий, говоря об иностранцах, принявших в Москве веру нашу, упоминает о сем графе Шлякове и рассказывает, что он помещен был в число гофюнкеров[15].

В следующем году приехал в Москву сын датского короля граф Вольдемар; по дворцовым запискам видно, что царевич находился при торжественном приеме оного. В путевых записках Вольдемара сказано, что царевич обошелся с ним весьма дружелюбно и говорил долго: посему можно заключить, что он знал иностранные языки[16].

Июля 12 числа 1645 года скончался царь Михаил Феодорович в день своего рождения, прожив ровно 49 лет[17]. О болезни и времени продолжения оной нет никаких подробностей, но царь, предчувствуя кончину, приказал позвать к себе царицу и царевича, простился с первой в слезах, а второго благословил на царство. Поговорив после сего с патриархом Иосифом и ближними боярами, уснул он в безмолвии с ясным лицом[18].

Никита Иванович Романов, вышед из царской спальни, возвестил всем о вступлении на престол царя Алексея Михайловича и, приняв сам первый присягу, привел к оной всех жителей Москвы и разослал во все места повеления не беспокоить царя никакими просьбами в течение печальных недель[19]. На другой день посланы были стольники, дворяне и дьяки по всем городам российским для приведения к присяге. Во всю Сибирь отправлен был для сего князь Иван Григорьевич Ромодановский[20]. В Тулу, где стояло все войско под начальством воеводы князя Якова Куденетовича Черкасского, отправлен был комнатный стольник князь Борис Иванович Троекуров[21] с государевым жалованьем, милостивым словом и спросом о здоровье как у воеводы, товарищей его, так и у всех ратных людей.

По изготовлении грамот к иностранным дворам отправлены были гонцы: в Англию – Моисей Никифоров Спиридонов; в Данию – Василий Петров Апраксин; в Швецию – Володимир Федоров Скрябин; в Польшу и Литву – Петр Дементьев Образцов; к персидскому шаху – Яков Семенов Родионов. К турецкому же султану отправлены были посланник Степан Васильевич Телепнев и дьяк Кузовлев.

Августа 9 дня представлялся государю польский посланник. Царь Алексей Михайлович принял его в золотой палате и был одет черной опаншей, а бояре, стольники, дворяне и рынды были в черных же однорядных[22].

Вслед засим предстало царю Алексею Михайловичу весьма щекотливое дело: датчанин Иоанн Бекер фон Дельден, служивший при царе Михаиле Феодоровиче по дипломатической части, предложил монарху выдать царевну Ирину Михайловну за датского принца графа Вольдемара Шлезвиг-Голштинского.

Чадолюбивый царь Михаил Феодорович согласился на предложение и отправил по сему случаю (1642) посольство в Данию. Датский король Христиан IV принял посла нашего с должной честью и, объясняясь с ним в темных и неположительных выражениях насчет брака, отпустил его после первой аудиенции обратно в Россию. Иностранные писатели полагают, что Христиан IV подал вид согласия, когда разговор клонился к тому, что принц должен будет принять греко-российскую веру.

Когда послы наши возвратились в Россию, то царь Михаил Феодорович вознегодовал на них за неточное исполнение воли его относительно к перемене веры. Царь, желая дать делу сему скорейший ход, отправил 10 января 1643 года нового посла в Данию. В должность сию назначил иностранца Петра Марселиуса, на ум и верность коего возлагал особенную надежду.

Марселиусу приказано было предложить Христиану IV, что сын его будет наслаждаться в России совершенной свободой, пользоваться одинаковой степенью уважения с царевичем Алексеем Михайловичем и получит в удел города Суздаль и Ярославль.

Датский король предложил Марселиусу, прибывшему в Копенгаген 20 марта того же, 1643 года, такое множество вопросов относительно к титулам, придворному штату, разным отношениям, обширности владений, числу гражданских и духовных доходов, что царь Михаил Феодорович, будучи не в состоянии дать решительный ответ на мелкие подробности сии, отвечал, что он оставляет их будущему положению, а дает принцу 60 000 червонцев на первоначальное обзаведение.

Христиан IV удовлетворился ответом сим и отправил сына своего в дорогу 23 октября, присоединив к нему двух послов и 300 разных лиц. Принц поехал с сей многочисленной свитой водой до Данцига, а оттуда сухим путем через Польшу. На границе был он встречен Юрием Андреевичем Сицким[23], который имел при себе роту боярских детей, роту казаков и две роты стрельцов.

Встретив принца с должной честью, предложил ему Сицкий двое саней, из коих первые были убраны как внутри, так и снаружи алым бархатом, вышитым золотыми и серебряными узорами, а другие, убранные подобным же образом, но красным сукном. Января 20 числа 1644 года подъехали они к Москве, и принц, остановясь, оделся сам и нарядил всю свиту свою в самое великолепное одеяние.

Вблизи столицы встретили его несколько сотен рейтаров, боярских детей и стрельцов, предводимых боярами, а несколько далее – первейшие государственные чиновники. Принц должен был пересесть в гораздо более великолепнейшие сани и въехать в Москву в следующем порядке: впереди шло 30 рот стрельцов с распущенными знаменами, за ними 600 рейтаров в красных мундирах, а далее разные придворные служители в весьма богатых одеяниях и 10 благородных юношей, рынд, в алых бархатных плащах, обложенных зубчатым серебряным галуном. Затем следовала свита датского принца, а потом он сам с послами родителя своего. Шествие заключалось опять рейтарами и стрельцами.

Царь Михаил Феодорович принял гостя своего весьма милостиво, царевич Алексей Михайлович обошелся с ним дружелюбно, а духовенство, чиновники государственные и купечество поднесли ему хлеб и соль со множеством разных богатых подарков. Датский писатель говорит: царь сказал нашему принцу: «Ты заменишь мне потерянного сына».

С самого приезда, января 1644 года, наслаждался датский принц при дворе нашем знаками особенного уважения, но дело о свадьбе продолжалось так медленно и с таким множеством разнородных требований с обеих сторон, возражений польского легата и замечаний шведского посланника, что царь Михаил Феодорович окончил жизнь, не заключа ничего о браке сем.

Легко понять, что Швеции и Польше не мог быть брак сей приятен, но и России не приносил он никакой пользы. Вольдемар хотя и был законный сын датского короля, назывался принцем, имел несколько владений в Голштинии, но, состоя в побочной линии, не имел никакого права на престол и известен был в Дании под именем графа Гильденлеве (Guldenleve).

Датский писатель полагает неуспехом дела сего другую причину. Донские казаки, говорит он, приезжали довольно часто в Москву и, невзирая на их криводушные поступки против России, принимаемы были весьма ласково. Тридцать человек казаков сих, ехав из дворца, хорошо угощенные, встретились с датчанами и прибили их. Вольдемар принес о сем жалобу, но через несколько дней партия тех же казаков, ехав от Федора Ивановича Шереметева, встретила опять несколько датских чиновников и разбила их нещадно. От сего случая родились опять новые жалобы, но поелику датчане производили самые разные буйства, то им запретили выход из двора.

Царь Алексей Михайлович решил дело сие весьма скоро: известил Вольдемара через Семена Лукьяновича Стрешнева, что он на брак не согласен, послал ему и свите его весьма значительные подарки, приказал выдать им 14 000 рейхсталеров на дорогу, назначил провожать их до границы и выпроводил через месяц по кончине царя Михаила Феодоровича из Москвы.

Скорейшему решению дела сего содействовало также прибытие датских послов, которые просили ответа: почему задерживают Вольдемара и свиту его? Послы сии требовали 200 000 рейхсталеров, издержанных ими и голштинскими послами[24].

Августа 18 [1645 года] скончалась царица Евдокия Лукьяновна, дщерь того безызвестного российского дворянина, который, перешед из укромной хижины своей в царские чертоги, хранил в оных знаки прежнего ничтожества своего. Оконча печальный долг погребения матери, пошел царь пешком в Троицкий монастырь и, пробыв там несколько дней, приготовился постом и молитвами к принятию тягостного царского венца.

Сентября 28 числа в воскресенье, на память преподобного Харитона Исповедника, последовало венчание на царство. Поставление совершено было патриархом Иосифом в соборном Успенском храме по обрядам, принятым при венчании Владимира Всеволодовича Мономаха (1114). Знаменитый Авраамий Палицын, отягченный маститой старостью и великими заслугами своими во время нашествия иноплеменных, украшал добродетелями своими число духовных особ.

Замечательно, что в речах, произнесенных царем и патриархом, не упоминалось о царях Борисе Феодоровиче годунове и Василии Ивановиче Шуйском. Исчисляя положение России, переходили они прямо от царя Феодора Иоанновича к Михаилу Феодоровичу. Последний был в сем случае умереннее, когда ему предлагали удалить гроб царя Бориса Феодоровича, то царь отвечал: Борис был враг моему роду, но он был царь. Михаил же Феодорович поставил гроб царя Василия Ивановича Шуйского к гробам прочих царей России.

Когда царь возвращался в чертоги свои, то Никита Иванович Романов осыпал его трижды золотыми деньгами в церковных дверях. При сем же обряде упоминаются в наших актах в первый раз два значительных мужа: Лукьян Степанович Стрешнев и Борис Иванович Морозов. Первый назван сродич и держал царский венец; а второй наименован дядька государев и ближний боярин.

Засим следовало трехдневное торжество при царском дворе, ознаменованное разными милостями и следующим производством:

Пожалованы в ближние бояре из бояр царя Михаила Феодоровича:

Федор Иванович Шереметев.

Князь Дмитрий Мистрюкович[25] Черкасский. Борис Иванович Морозов.

Князь Иван Андреевич Голицын.

Иван Петрович Шереметев.

Иван Васильевич Морозов.

Лукьян Степанович Стрешнев.

Дворецкий князь Алексей Михайлович Львов.

Глеб Иванович Морозов.

Князь Борис Алексеевич Репнин.

Князь Никита Иванович Одоевский.

Василий Петрович Шереметев.

Михайло Михайлович Салтыков.

В бояре из дворян и стольников:

Князь Яков Куденетович Черкасский.

Иван Иванович Львов-Салтыков.

Князь Федор Семенович Куракин.

Федор Степанович Стрешнев.

Князь Михайло Михайлович Темкин-Ростовский.

Князь Алексей Никитич Трубецкой.

По окончании торжества последовало назначение судей: в Судном Володимирском приказе повелено было заседать боярину Ивану Васильевичу Морозову, в Судном Московском – боярину Михайлу Михайловичу Салтыкову.

За сими распоряжениями изданы и новые законы. Обширная торговля, производимая у города Архангельска иностранцами, хотя и ограничивалась таможенными законами царей Иоанна Васильевича и Михаила Феодоровича, но по пространству Белого моря провозилось много товаров тайно и беспошлинно. Царь Алексей Михайлович приказал, чтобы все корабли приходили и уходили одним только двинским новым Березовским устьем и приставали к таможне[26].

По древнему положению расписана была вся Москва на сотни, из коих каждая имела своего знаменщика и сборное место. Подобное учреждение существует и поднесь в прежних ганзеатических городах и даже в Англии.

Должность знаменщика, по обязанности очень почетная, пришла в особенное презрение и в оную назначали бедных и незначительных людей. Царь Алексей Михайлович, узнав сие, приказал боярину князю Н. И. Одоевскому выбрать в знаменщики лучших людей и сказать им, что они будут в чести и станут допускаться к руке и столу государеву прежде старожилов. А кто знаменщиков станет укорять службой, тот будет в опале и наказании, а знаменщикам доправится с них бесчестие.

Хотя царь Михаил Феодорович исправил много злоупотреблений, вкравшихся во время несчастного междуцарствия и множества самозванцев, но об имениях, проданных в сие время, не было ничего положительного. Царь Алексей Михайлович дозволили выкуп деревень сих по закладным или продажным ценам, но с тем, чтоб заплатить помещику по приговору суда за новые строения.

При царе Иоанне Васильевиче получили питейные сборы очень положительное основание: каждый знал, когда дозволялось ему варить питья и употреблять оные[27]. Неизвестно, каким образом изменилось положение сие, но при начале царствования царя Алексея Михайловича попы и дьяконы явно торговали вином, ссылаясь на данное им позволение курить оное. Зло сие, подрывавшее казенные доходы, было также преграждено.

Олеарий говорит, что многие бояре и знатные люди содержали кабаки, но царь лишил их сего права и завел в каждом городе кружечный двор, в коем продавали от казны вино, мед и пиво. В Новгороде было, продолжает он, три кабака, из коих каждый приносил в год 2000 рублей.

Подати взимались в России двояким образом: по сохам и вытям. В первую назначалось несколько десятин земли, смотря по доброте ее, и 64 двора, по животам, промыслам и всяким угодьям. На предмет сей были составлены особые писцовые книги, в коих означалися все угодья, сверх владения землей, и с оных налагалась известная подать. Например: с мельницы с немецким колесом платилось 2 рубля в год, с навозной кучи – 20 алтын, а с зернового дома – 3 рубля.

О сошном письме имеем мы очень обстоятельное описание[28], но о вытях не можем ничего сказать положительного, хотя они и существовали до первой генеральной ревизии[29].

В первый год царствования царя Алексея Михайловича нашли способ сей неудобным, а посему и сделали перепись одним дворам и, обложа их известной податью, увеличили сим способом, по словам летописца, государственные доходы.

В сие же время обращено было особенное внимание на устройство войск. При царе Михаиле Феодоровиче учреждено было несколько рот рейтаров, но сухопутные войска не получили еще надлежащего устройства. Иностранные писатели говорят, что для предмета сего приглашено было множество офицеров из Шотландии и Англии[30].

По актам того времени видим мы действительно, что очень много шотландцев поступило в нашу службу, но обстоятельству сему способствовали более несчастья Стюартова дома, заставившие всех приверженцев оного или покориться английскому правительству, или бежать в иные государства. Император Петр I окружен был сими несчастными выходцами, которые содействовали ему и при учреждении флота.

Неизвестно, какие пошлины платили иностранные купцы, торговавшие с древнейших времен в Новгороде, Пскове и Москве. Торговля с иностранцами установилась у города Архангельска с 1555 года. Петр фон Гавен[31](Hawen) говорит о сем: от самого начала архангелогородской торговли не имели вовсе понятия о тарифе. Красное вино, необходимое для церквей, впускалось беспошлинно. Со всех прочих товаров платили по пяти процентов со ста рейхсталеров, из коих каждый стоил 50 русских копеек. С вывозимых товаров платили то же. Отличная дешевизна российских товаров была чрезвычайно выгодна иностранным торговцам.

Царь и министры уразумели очень ясно, что подобными выгодами пользуются иностранцы к совершенному подрыву российской торговли, а посему и наложены были пошлины на все товары. Иностранные писатели говорят, что в 1647–1648 годах наложены на все иностранные товары пошлины по 10 процентов. Закон сей действовал на всю торговлю вообще, почему и произвел общее неудовольствие. Иностранные купцы закрыли лавки свои[32]. В дополнение к сему присовокупилось еще новое учреждение: всем велено было иметь казенные клейменые аршины, и хотя истинная цена сих железных аршинов не превышала 10 копеек, но купцы должны были платить за оные по 50 копеек[33].

«Наложение сих новых пошлин, – говорит Олеарий, – увлечет торговлю в Балтийское море и Финский залив; ибо шведское правительство уменьшило оные и взимает только по два со ста. Еще более будет способствовать сему то, что плавание сюда ближе и гораздо безопаснее, нежели к городу Архангельскому»[34].

Зная, сколь необходим был для России мир, ибо она еще не успела отдохнуть от прежних несчастий, отправил царь Алексей Михайлович посольства в Швецию, Голландию и Польшу. В Голландию назначен был послом стольник и медынский наместник Илья Данилович Милославский, коему сверх дипломатического поручения, приказано было особой грамотой отыскать мастеров, которые умеют делать на водяных мельницах железо белое, проволоку, стволы для солдатских ружей и железные доски. Другой грамотой приказано ему было пригласить «капитанов, которые солдатскому строю навычны… да солдатов добрых самых ученых 20 человек»[35].

У польского двора ходатайствовал царь покровительства против крымцев. Иностранный писатель рассказывает, что с сим посольством отправлены были следующие богатые дары[36]: множество соболей отличной доброты и в том числе три живых; живой тигр; золотая чаша, украшенная яхонтами; золотая чаша, украшенная бирюзой, и два княжеских карабина (?). Послом был Василий Иванович Стрешнев, который и выехал из Москвы ноября 30 числа 1646 года.

Российский посол, к шведскому двору назначенный, назывался Григорий Гаврилович Пушкин. Мая 11 числа 1646 года прибыл он в Ригу со свитой, состоявшей из 110 человек. Отсюда поехали они на 400 лошадях и прибыли в июне в Стокгольм. Пушкин привез шведской королеве Христине множество персидских парчей, золотых и серебряных, разных шелковых тканей и несколько сороков соболей.

Предметом посольства сего были некоторые недоразумения относительно к титулам, ибо в Вестфальском мирном трактате[37] царь назван был великим князем в противность вечному Столбовскому трактату, который шведы клялись свято сохранять. Шведские министры предъявили также и свои неудовольствия, ибо царь в грамотах своих к султану и персидскому шаху назывался всея Северные страны повелителем и включал также Лифляндию. Сверх сего, жаловались они, что все крестьяне, бегущие из Лифляндии, Карелии и Ингерманландии, принимаются в России в противность мирному трактату. Убыток, от перебегов сих происшедший, ценила шведская королева в миллион талеров.

Недоразумения сии окончены были дружественным образом в 1649 году, ибо царь согласился заплатить за помянутых выходцев 100 000 червонцев, которые обещал доставить под своим прикрытием в Дерптский замок Нейгаузен. Упоминаемые здесь карелы обитают поднесь в Тверской губернии и сохранили до сих пор нравы, обычаи и наречие.

По шведским актам видно, что посланники согласились заплатить Швеции за перешедших крестьян 480 000 рублей золотом. Сумма сия, говорят шведские писатели, составляет на наш счет миллион[38].

В декабре получено было известие, что крымские татары подошли внезапно под Курск и начали грабить окружные места. Царь Алексей Михайлович отправил против них войска, стоявшие около Тулы, в числе коих были польские солдаты, немецкие драгуны и русские рейтары. Всем ополчением начальствовал князь Никита Иванович Одоевский, разные бояре, воеводы и полковники Крафорд и Гамен[39].

Воевода князь Алексей Никитич Трубецкой выступил против татар сих и, встретя их под Рыльском, разбил так удачно, что они должны были, покинув все награбленное, бежать стремглав из России. Первая победа сия были счастливой предвестницей тех геройских подвигов, кои ознаменовали впоследствии благование царя Алексея Михайловича. Надобно полагать, что царь Алексей Михайлович имел опасение, чтобы датчане из мести за отказ Вольдемару не напали на Кольский уезд, ибо из «Двинского летописца» видно, что в июне 1646 года отправлено было 800 человек стрельцов в Архангельск, да там собрано оных 2000. Войска сии были под начальством боярина князя Буйносова-Ростовского и стояли в готовности до осени, а тогда были распущены[40].

Начав первое время царствования своего столь мудрыми распоряжениями, отправился царь пешком в Троицкую лавру, а управление Москвой поручил ближним боярам: Ивану Васильевичу Морозову, Михайлу Михайловичу Салтыкову и окольничему князю Петру Федоровичу Волконскому. Путешествия сии в лавру, Можайск, Новоспасский монастырь, Боровск и Звенигород совершал царь ежегодно.

Можайск посещался весьма часто и царем Михаилом Феодоровичем, ибо царица Евдокия Лукьяновна была родом из сего города. В Новоспасском ставропигиальном монастыре покоятся тела: Марфы Иоанновны, матери царя Михаила Феодоровича, родителя Филарета Никитича – Никиты Феодоровича Романова[41], всех братьев и сыновей его. В Звенигороде находится знаменитый и богатый монастырь преподобного Саввы. Между разными сокровищами есть там украшенная икона Святого Алексея, человека Божия. Царь Михаил Феодорович посещал также часто монастырь сей.

В начале [1648] года скончались короли: польский Владислав и датский Христиан IV. На польский престол предъявили права свои: Георгий Рагоцкий[42], князь Трансильванский, Карл Фердинанд, епископ Брацлавский и сын Сигизмунда II[43]. Но выбор пал на Иоанна Казимира, который, получив в звании иезуита кардинальскую шапку, променял ее на корону. Иностранные писатели говорят[44], что царь Алексей Михайлович требовал также польской короны, но получил отказ, потому что был не римско-католического вероисповедания.

Января 16 числа 1648 года сочетался царь Алексей Михайлович браком с дочерью стольника, медынского воеводы Ильи Даниловича Милославского – девицей Марией Ильиничной.

Фамилия Милославских была не знатная, что и согласовалось с политикой того века. Отец Ильи Даниловича – Даниил Иванович был короткое время воеводой в Туринске и Верхотурье, что видно по сибирским актам 1620 и 1634 годов. Впрочем, в списках бояр, окольничих и стольников не встретил я ни одного Милославского.

Надобно полагать, что дальновидный Морозов имел уже в предмете И. Д. Милославского, ибо в 1643 году был он отправлен посланником к турецкому султану. При подобных случаях давали в то время отличия и титулы. И. Д. Милославского пожаловали стольником и медынским наместником. Впрочем, посланный с ним дьяк Леонтий Лазарев назывался также посланником, что и служит явным доказательством, что первый посланник был еще нов в делах дипломатических и не имел полной доверенности.

Неизвестно, когда возвратился И. Д. Милославский из Константинополя, но в 1646 году был он отправлен в Голландию послом, и при нем дьяк Байбаков. Из «Двинского летописца» видно, что посольство отправилось на двух голландских опасных, то есть военных, кораблях от города Архангельска и возвратилось через 11 месяцев туда же. Подобное возвышение фамилии, назначенной в сродство монарху, делает особенную честь прозорливому уму Бориса Ивановича Морозова.

В век царей Алексея Михайловича и Феодора Алексеевича достигла фамилия Милославских до высочайших почестей, но несчастные междоусобия и мятежи стрельцов в век царевны Софьи Алексеевны истребили совершенно почтенный род сей, от крови которых родился мудрый царь Феодор Алексеевич. Ненависть и преследования были так неограниченны, что бренный труп Ивана Михайловича Милославского был по прошествии 13 лет вырыт из земли палачами и отвезен на дровнях, запряженных шестью чудовскими свиньями, к месту предназначенной казни. Там рассекли труп его топорами на несколько частей и закопали под теми застенками, в коих производили известные пытки[45]. Подобное описание приводит нас в трепет и ужас, но в XVII веке взирали на сие равнодушно[46].

В царствование императрицы Екатерины Великой встречаем мы последнего Милославского (Федора Сергеевича, вице-адмирала), который был начальником Морского кадетского корпуса и заседал в Сенате. Мы находим еще одного Милославского в числе духовных писателей: Афанасий Милославский, архимандрит Киево-Печерский, был муж ученый и сочинил нравоучительную философию. Он жил также в XVII веке и умер в 1714 году в Киеве.

Место посаженого отца занимал у царя Борис Иванович Морозов, а посаженой матери – супруга Глеба Ивановича Морозова, Евдокия Алексеевна. Свахами были со стороны царя-жениха супруга боярина Одоевского да окольничего Ромодановского, со стороны невесты – супруга боярина Салтыкова да стольника Голохвастова. На другой день пожалован был И. Д. Милославский из стольников в окольничьи.

Через неделю по бракосочетании отправился царь на поклонение в Троицкую лавру и, возвратясь оттуда, пожаловал 2 февраля 1648 года И. Д. Милославского в бояре.

Через 10 дней после царской свадьбы венчался Б. И. Морозов со второй дочерью И. Д. Милославского. Олеарий говорит, что обе дочери Милославского были отличные красавицы и что он не имел сыновей.

В одном французском сочинении встретил я еще другое известие о женитьбе царя Алексея Михайловича. Там сказано, будто бы он, следуя введенному в России обычаю, приказал собрать всех благородных девиц и выбрал себе невесту. Имя и время умолчанно. Поелику поступок сей, продолжает сочинитель, не согласен был с намерениями Морозова, то и подкупил он прислужниц ее, которые затянули царской невесте так крепко волосы, что она пред венчанием упала в обморок. Приближенные донесли царю, что она одержима падучей болезнью, и настояли на том, чтоб ее вместе с отцом сослали в ссылку за сокрытие сей болезни.

Юная девица сия чувствовала так сильно несчастье свое, что отказывала всем в руке своей и хранила до кончины платок и кольцо, полученные ею в залог царской любви. «Впоследствии, – говорит писатель, – обнаружился заговор сей, царь возвратил ее со всем семейством из ссылки и наградил пенсионом»[47].

Не находя в наших сочинениях ни одного слова о происшествии сем и зная, что Болтин против сего спорил, счел я оное вымыслом и утверждался во мнении сем более потому, что вся история сия совершенно похожа на происшествие с Марией Ивановной Хлоповой, невестой царя Михаила Феодоровича[48].

Впоследствии, разбирая грамоты царя Алексея Михайловича, встретил я вовсе неожидаемо, что вся история сия справедлива и что невеста была дочь Рафа Всеволожского, который скончался в Тюмени, а жена его с сыном и дочерью, то есть царской невестой, возвращены в 1653 году из ссылки с повелением жить в дальних касимовских деревнях, состоя там под надзором касимовского воеводы Ивана Литвинова[49].

Особенного замечания заслуживает вопрос: почему истреблены все акты, относящиеся к царю Алексею Михайловичу? О царях Михаиле Феодоровиче и Феодоре Алексеевиче имеем мы полные известия и можем дать подробные отчет обо всех действиях их. Но о царе Алексее Михайловиче мы совершенно ничего не знаем, кроме кратких отрывков, находимых в грамотах, указах, иностранных газетах и современных ему иноземных писателях.

Выше видели мы новый закон, воспрещавший частную продажу вина. Напиток сей, равно как пиво и мед, повелено было подавать на казенных кружечных дворах. Соль, составляющая одну из важнейших отраслей государственной промышленности, продавалась также в подрыв казне тайными злоупотребителями. Против сего приняты были строгие меры, и продажа соли поручена гостю Шорину. При сем новом распоряжении, говорит Олеарий, набавлена одна гривна, и соль начали продавать по 30 копеек пуд. Но по грамоте от 18 марта 1646 года[50] видно, что на соль прибавлено по 20 копеек за каждый пуд, а в вознаграждение отменены сборы стрелецкие и ямские, которые, как сказано в грамоте, сбираются не равно: иным тяжело, а иным легко. В феврале 1648 года отменена сия надбавка на соль.

Распоряжения сии и возвышение цен взволновали не укротившиеся еще умы площадной черни и скитавшихся монахов. Привыкнув к мятежам, раздору, безначалию и неповиновению во время самозванцев и владычества поляков, произвели они явный бунт, и чернь, прибежав в неистовой ярости к царскому дворцу, потребовала выдачи Бориса Ивановича Морозова и окольничих Плещеева и Траханиотова[51].

Самодержавная власть царей российских имела тогда столь слабое основание, что царь Алексей Михайлович выходил сам уговаривать мятежников, приказал им выдать Плещеева и должен был слышать с прискорбием, что они убили его, Назара Чистого, гостя Шорина и ограбили дома ближних бояр.

На другой день, июня 3 числа 1648 года, случился жестокий пожар[52], в который выгорело множество церквей и домой. Несчастье сие ожесточило еще более бунтующих: они пришли опять ко дворцу и требовали выдать им окольничего Петра Траханиотова, которого и казнили публично на площади. Замечательно, что голову убитого уже Плещеева топтал монах за то, что был им когда-то высечен. Монах же присоветовал бросить труп Траханиотова в огонь для прекращения пожара.

Бунт сей продолжался одни только сутки, по прошествии коих схвачены были зачинщики и главные бунтовщики. Некоторые из них казнены, а другие повешены[53].

Бунт сей описан с большими подробностями Олеарием и Н. М. Карамзиным, который основал все повествование свое на одном только рассказе первого. Голштинский посланник Адам Олеарий говорит: «Милославский, выдав дочерей своих за царя и Морозова, стал очень высокомерен и ненасытен к подаркам. Его происками отставлены были многие чиновники, и места их замещены были его родственниками, которые кинулись, как голодные волки, на просителей. Злостнейшие из них были Леонтий Степанович Плещеев и зять его Петр Тихонович Траханиотов».

По актам того времени видно, что первый заседал в Земском приказе, а второй – в Пушкарском. Оба места сии были очень маловажны, и мудрено, почему вознегодовала чернь на сих незначительных чиновников.

Соображая описание иностранных повествователей с нашими собственными актами, надобно заключить, что неблагонамеренные люди взволновали чернь против всех знатных бояр, по приговору которых учреждены были новые налоги. Олеарий, описывая бунт, жалуется на думного дьяка Назара Чистого, называет его жадным взяточником и говорит: «Он делал нам много помешательств». Следовательно, думный дьяк, хотя и брал с иностранцев, но сохранял в то же время выгоды своего отечества. В позднейшие времена многие европейские министры инаково поступали.

Многократно читали мы в разных летописях о ненависти россиян к немцам, в Москве и Новгороде проживавшим. В царствование царя Михаила Феодоровича отведена им была для преграждения сего особая слобода. Что же встречаем мы во время бунта? Немцы остаются покойными зрителями злодеяний той самой черни, с которой они везде дрались! Кто убит в первый день? Назар Чистой! Чьи дома ограблены? Бояр, заседавших в совете!

Олеария, мужа очень почтенного и ученого, можно везде принимать в свидетели, кроме бунта. В сем случае становится он судьей собственных деяний своих. Нет никакого сомнения, что бунт сей произошел от внушения иностранных торговцев, лишившихся богатых прибылей и свободной торговли при введении новых законов.

Вслед за этим бунтом случился другой в Новгороде [в 1648 году]: купец Волк, как летописи наши говорят, сказал иностранным купцам, что новгородцы, почитая их сообщниками Морозова в наложении цены на вино и соль, хотят их убить и ограбить. Иностранцы, поверя сему, хотели уехать, но были схвачены разъяренной чернью, ограблены и посажены в тюрьмы.

Князь Федор Андреевич Хилков, начальствовавший в Новгороде, желая усмирить мятеж, поступил не так, как начальнику следовало: он послал уговаривать бунтовщиков и просить их, чтоб они укротились. Неистовые злодеи, услыша увещание сие, кинулись к Хилкову с намерением убить его, но он успел, к счастью, скрыться у митрополита.

Разъяренная чернь, к коей присоединились стрельцы и казаки, кинулась в дом митрополита. Никон вышел к ним в полном облачении, но они, не уважая сана его, продолжали бесчинствовать, били всех, им попадавшихся, и, не нашед князя Хилкова, разошлись.

В жизнеописании Никона, составленном служкой его, изложено происшествие сие с бесчисленными подробностями, и заслуги сего временщика раскрашены самыми ярчайшими красками. Любовь его к отечеству и беспримерное человеколюбие превознесены до высочайшей степени. Словом, Никону приписано спасение России.

Но бытописатель, соображая ход тогдашних обстоятельств, взирает на происшествие сие с другой точки зрения. Иностранные купцы, торговавшие с давних времен в Новгороде, были слишком умны, чтоб поверить рассказам торгаша. Они имели свои причины: видя, что новые законы о таможенных пошлинах ограничивают барыши их, хотели они напугать народ с тем намерением, что волнение оного переменит новое законоположение. Иностранные писатели повторяют согласно, что земляки их заперли лавки, отчего и произошел бунт.

В «Летописи о мятежах», где также выставлены заслуги Никона, назван бунт сей ужасным, но он не представляет ничего ужасного: народ шумел, кричал, неистовствовал, но смертоубийств не произошло. Никон остался жив со всем причтом; город не был сожжен. Иностранные купцы не убиты, и казна не разграблена… Покричав, разошлись все по своим домам.

Подобный бунт случился также и в Пскове [в 1650 году], где еще более было иностранных купцов, нежели в Новгороде. При сем случае убиты были градоначальник и многие чиновные люди. Все вообще бунты происходили от двух главных причин: новых налогов и иностранных внушений. В двух вышеупомянутых случаях действовали также сии причины.

Мне случилось встретить очень любопытный акт 1637 года, заключенный царем Михаилом Феодоровичем и Голландскими Соединенными Штатами[54]. Из оного видно, что вся торговля была в руках иностранцев и что россияне были только слепыми орудиями корыстолюбивых видов их. Помянутый акт объясняет, что купцы иностранные жили во многих российских городах и скупали в уездах, селах и деревнях хлеб, пеньку, лен и прочие товары, кои надеялись сбыть с выгодой в отечестве своем.

Царь Алексей Михайлович, получив известие о бунтах сих, послал в Новгород князя Хованского с войском. Новородцы покорились, выдали зачинщиков, кои по ходатайству Никона несправедливо прощены. А псковичи заперли ворота и сдались только с боя. Летописи говорят, что при всем том остались они в своем ожесточении; нужно было отправить к ним царскую и патриаршую увещательные грамоты.

Можно согласиться, что псковичи покорились неохотно новому Таможенному уставу. Псков был воротами, посредством коих текла в Россию вся иностранная торговля. Ограничение оной уменьшило доходы всех граждан. Полагают также, что причиной сего бунта был купец Емельянов, который, скупя во всей Псковской округе хлеб, продавал оный с великими выгодами шведам[55].

К неприятным происшествиям сим присоединилось еще новое: незадолго пред кончиной Владислава явился при дворе его молодой казак. Спустя несколько времени купался казак сей с приятелями, которые, приметя у него несколько слов, намеченных на спине, донесли о сем канцлеру Данилевскому. Министр сей послал немедленно за казаком сим и русским священником. По общему свидетельству открылось, что у него наколоты были сии слова: Димитрий, сын царя Димитрия.

Олеарий говорит, что отец Тимошкин – Демка торговал в Вологде холстом. Сам же он, женясь на внучке вологодского архиерея, получил за ней в приданое несколько деревень, которые и промотал. Прибыв впоследствии в Москву, получил он место в новой четверти. Промотав здесь казенные деньги, зажег он дом свой, который и сгорел вместе с его женой, а сам бежал в Польшу в 1643 году. Владислав, узнав о сем, приказал объявить, что юноша сей[56]есть сын Марины Сендомирской, рожденный ею во время заточения и у которого она сама наколола помянутые слова. Владислав, искавший случая вредить России и помышлявший единственно о том, как бы присоединить ее к державе своей, выдумал сам всю вышеприведенную историю и для поддержания оной назначил сему, по счету 11-му самозванцу – Тимошке Анкудинову, придворную свиту[57].

Весьма скоро после сего окончил Владислав жизнь свою, а преемник его Иоанн Казимир, не имея никакой личности против России, не обратил внимания на сего самозванца, который, увидя его равнодушие, бежал в Трансильванию, Турцию и оттуда в Стокгольм.

Царь Алексей Михайлович, получив о сем известие, отправил посла в Стокгольм с требованием выдать ему самозванца. Королева, не желая огорчить сим князя Трансильванского – Рагоцкого, коим он был особенно рекомендован, отправила его тихим образом в Ревель и отвечала послу, что самозванец бежал неизвестно куда.

Новгородский воевода князь Федор Андреевич Хилков, узнав, что самозванец в Ревеле, требовал его у тамошнего генерал-губернатора графа Эксенстиерна, который, доставя ему случай бежать, отозвался также неизвестностью.

Тимошка бежал опять в Данциг, Брабант и прибыл наконец в Голштинию. Новгородский купец Петр Малков, узнав сие, требовал его у правительства. Но владетель малой страны сей, которая играет очень великую роль в истории России, умел извлечь из сего свои выгоды: переписки продолжались с год, и наконец, дело решено было тем, что Тимошку выдали, а царь Алексей Михайлович возвратил правительству вексель купца Брюггемана в 100 000 червонных, без платежа[58].

Самозванец сей не сделал собственно России никакого вреда, но стоил очень больших хлопот, рассылок и весьма значительных издержек. В день казни его принимал царь Алексей Михайлович польского посла, которого провели во дворец по лобному месту, ибо поляки были главной причиной сего неприятного происшествия[59].

В письме Цареградского архимандрита Амфилохия к царю Алексею Михайловичу сказано, что послы наши объявили визирю, что мнимый царевич есть подьячий Тимошка, который, обокрав приказ на 200 рублей, сжег дом свой и жену и бежал в Польшу[60].

Сим же письмом объясняется также известие о втором самозванце – сыне царя Шуйского. Он был также в Константинополе, получал хорошее содержание, но когда усмотрели, что он всегда пьян и развратен, то его посадили сначала в тюрьму, а потом выпустили и оставили без всякого внимания. В 1650 году писал Иерусалимский патриарх Паисий к царю Алексею Михайловичу, что самозванец, ложный сын царя Василия Ивановича Шуйского, ушел из Турецкой земли в Немецкую, а теперь проживает у гетмана Богдана Хмельницкого.

Все сии неприятные случаи подали царю мысль оградить права каждого положительными законами. Июня 16 дня 1648 года имел царь Алексей Михайлович совет с митрополитом, духовными властями, боярами, окольничими и думными людьми, чтобы собрать правила Святых Апостолов, Святых Отцов, гражданские законы греческих государей, указы и земские статьи великих князей российских, указы царя Михаила Феодоровича и боярские приговоры. Исполнение сего поручения возложено было на бояр князя Никиту Ивановича Одоевского, князя Семена Васильевича Прозоровского, окольничего князя Ф. Ф. Волконского и дьяков Леонтьева и Грибоедова.

В помощь к помянутым повелено было присоединить стольников, стряпчих, жильцов, дворян, детей боярских, гостей и посадских добрых и смышленых людей, дабы они утвердили и на мере поставили государево и всякое земское дело и чтоб дела сии, на основании государева указа, по соборному уложению, впредь были ничем ненарушимы.

Февраля 4 дня 1649 года представлялся царю Алексею Михайловичу Иерусалимский и всея Великой Палестины Патриарх Паисий. Прием происходил в золотой палате; царь, сказано в дворцовых записках, был в царском платье, а бояре и дворяне – в золоте.

Целью посещения сего было испрошение подаяния или вклада для возобновления храмов и на необходимые церковные расходы. Патриархи греческие нередко посещали Россию с подобным намерением. Феофан, приезжавший в Москву в 1619 году, получил множество богатых даров, ибо сим патриархом возведен был Филарет Никитич Романов на патриарший престол града Москвы и всея России[61].

Марта 17 дня, в день государева ангела, был во дворце обед. Царь сидел за одним столом с патриархами Паисием и Иосифом, но последний занимал высшее место. Подобным же образом происходило 1 апреля празднование именин царицы Марии Ильиничны.

Цари грузинские и имеретинские, претерпев много несчастий во время войны персиян с турками, а равно и нападения от крымского хана и казаков, чувствовали, что им необходимо покровительство какой-нибудь сильной державы. И как Россия была с ними одного вероисповедания и находилась всегда в дружеских отношениях с Персией, то и обратились они к ней.

Летописи открывают нам, что со времен царя Иоанна Васильевича приезжали иногда в Москву грузинские купцы, дворяне и духовные. Имеретинский царь Александр присылал также к царю Алексею Михайловичу игумена, прося у него защиты от врагов и покровительства. Мудрый царь Алексей Михайлович, обнимая проницательным взором все страны и желая доставить России всевозможные выгоды, обратил вдруг мысли на тот перешеек, который, заключаясь между Черным и Каспийским морями, представляет по своему географическому положению значительные торговые выгоды.

В сем предположении назначил царь Никифора Михайловича Толочанова послом к имеретинскому царю Александру и послал ему значительные подарки. К чести сего почтенного россиянина надобно сказать, что он исполнил волю монарха наилучшим образом и доставил очень обстоятельное описание обо всех виденных им странах[62].

Толочанов отправился июня 9 числа из Москвы, прибыл в Астрахань и оттуда переплыл в Терки. Из сего места продолжал он путь с большими затруднениями и прибыл (июня 16 дня 1650 года) в город Рачи, который дан был в удел, или как Толочанов говорит – в кормление тестю царя Александра, грузинскому царю Теймуразу. Через четыре дня после сего въехал он в Кутаис, столицу царя Александра.

Толочанов сказал царю: «Великий государь, узнав, что тебя утесняют враги, скорбел о сем немало и хочет тебя и всю землю Меретийскую оберегать и учнет держати в своем милостивом призрении, чтобы славная христианская вера от неверных в поругании не была». Слова сии доказывают, что Россия имела уже довольно самостоятельности относительно к Порте Оттоманской и Персии.

В заключение речи требовал Толочанов, чтобы царь Александр целовал крест со всеми подданными быть под высокой государевой рукой и к крестоусловной записи приложить бы всем печати.

Царь Александр отвечал, что он был сам о себе и ни к туркам, ни к кызылбашам (персиянам), ни же к крымскому хану не приклонялся, но великому государю крест охотно целует. Что и совершил по обряду в соборной церкви.

В апреле издан был Устав полицейский[63], необходимо нужный для столь многолюдного и обширного города, какова Москва. По ночам приказано было везде иметь рогатины, топоры и водоливные трубы. Для сего велено было собрать с каждых десяти дворов по человеку. Полицеймейстером назначен был некто Иван Андреевич Новиков, да в помощь ему подьячий Викулов. Поелику в Москве случались очень часто пожары, то приказано было смотреть накрепко, чтобы в жаркие дни не топили изб, бань и поздно с огнем не сидели.

Олеарий говорит: «Пожары бывают в Москве часто; мне случалось видеть, что в одно время горит вдруг в трех и четырех местах. Большей частью сгорает несколько домов, а нередко и целые улицы, что и неудивительно, ибо все дома деревянные и пожар тушится не водой, а разрушением прилежащих к пожару строений. Делом сим занимаются обыкновенно стрельцы»[64].

В заключении наказа, данного полицеймейстеру и его помощнику, сказано было, что ежели он, Иван, и подьячий учнут ездить оплошно и их небрежением учинится пожар или воровство, то им быть в великой опале[65]. Наказ сей сочинен, вероятно, также дьяком Григорием Ларионовым, ибо им подписан.

Мая 10 числа [1649 года] отправился государь по обыкновению в Троицкий монастырь, а начальство поручил боярам И. В. Морозову, князю Михаилу Петровичу Пронскому, окольничему Степану Гавриловичу Пушкину да казначею Богдану Миничу Дубровскому. Мая 13 числа был у государя стол, и при оном были бояре князья Черкасский и Хованский да окольничий князь Львов.

По «Дворцовым запискам» видно, что бояре езжали нередко на богомолье в Соловецкий монастырь. Вскоре по упомянутом отъезде царя Алексея Михайловича просился И. В. Морозов на Соловки. Царь, уволя его, поручил правление Москвой князю М. П. Пронскому с теми же товарищами.

Хотя Россия состояла в дружеских отношениях с соседями, но, вероятно, царь имел причины поставить город в Заонежских погостах на Олонце. В записках сказано: «И быть там для береженья от немецких людей окольничему и воеводе князю Федору Федоровичу Мерину-Волконскому».

К сему же времени относится чрезвычайно важный торговый акт. Англичане, открыв с нами торговлю, воспользовались по праву первенства неограниченными выгодами. Поелику же они провозили товары свои от Архангельска в Москву, то и завладели на пространстве сем всеми торговыми оборотами. В царствование Михаила Феодоровича успели они получить особую грамоту, которой дозволялось им торговать везде беспошлинно, строить, где захотят, дома и в вознаграждение за преимущества сии отдавать в казну нужные ей товары по своей цене.

В 1649 году состоялось царское повеление, коим воспрещена была англичанам вся внутренняя торговля, а дозволялось только ездить к Архангельску и продавать там товары гуртом, с заплатой узаконенной пошлины.

Причинами сего ограничения показаны были: привоз табаку и иных заповедных товаров, вывоз шелка-сырца, подлоги при объявлении чужих товаров за свои и утаение пошлин, привоз дурных тянутых сукон, поднятие цен, лишение русских купцов всех способов к торговле и, наконец, убийство короля Карла[66].

От сего времени выехали из России все англичане, и внутренняя торговля наша производилась уже российскими купцами.

Октября 3 дня присутствовал государь с патриархом Иосифом, прочими митрополитами, архиереями, архиепископами, боярами, окольничими и думными людьми при рассмотрении Уложения и определил, чтоб оно было впредь прочно и неподвижно.

Новосоставленный закон сей приказал государь написать на список и закрепить оный всем духовным властям, боярам, окольничим, думным людям, выборным дворянам, гостям и торговым и посадским людям всех городов Российского царства. Закрепив сей список, повелено было списать оный в книгу, которую закрепить дьякам Леонтьеву и Грибоедову. А с оной книги напечатать многие книги и разослать во все города и приказы, и всякие дела делать по тому Уложению. Олеарий и Мейерберг говорят очень много в похвалу закона сего; последний перевел его на латинский язык.

Вслед за Уложением издана была военная тактика «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Книга сия была уже напечатана в 1647 году, но выдана в свет позже двумя годами, вероятно потому, что 33 медные доски, гравированные в Голландии, не могли поспеть ранее. В предисловии сказано: «Печатан по повелению царя Алексея Михайловича, и в оном подлинно и ясно указано, как владеть мушкетом, копьем, строиться ротой, полком и вступать в сражение не токмо солдатам, но мирским и деревенским людям». Книга сия переведена была с немецкого и принесла, вероятно, великую пользу новому войску нашему, ибо каждое движение и прием, не токмо что описаны очень понятно, но изображены весьма явственно и вразумительно на чертежах.

Октября 22 числа [1650 года], в то время, когда царь Алексей Михайлович стоял у всенощного бдения в Казанской церкви, что у Ножевого ряда, прибыл Н. Д. Милославский с известием, что Бог даровал царице сына Димитрия. Крещение сего царского младенца совершено было через неделю и восприемной матерью была государева сестра Ирина Михайловна.

В исходе сего года пожалованы стольники: кн. Юрий Алексеевич Долгорукий в бояре, а Степан Гаврилович Пушкин в окольничьи. Первый председательствовал при чтении Уложения.

Весь 1650 год провел царь Алексей Михайлович с иностранными послами: шведским, датским, английским, бранденбургским, турецким, персидским, грузинским и имеритинским. Всегда одинаковый образ приема их описан подробно в дворцовых записках, но зачем кто из них приезжал, о том можно только догадываться по общему ходу политических дел Европы.

1 апреля, в день тезоименитства царицы, был во дворце торжественный обед, и у стола были бояре: кн. Черкасский, Борис Петрович Шереметев, Василий Петрович Шереметев, окольничий Василий Васильевич Бутурлин и кн. Иван Ромодановский. При сем случае произошла ссора: последний объявил, что ему несовместно быть с Бутурлиным и ушел.

Хотя споры о старшинстве, или местничестве, случались беспрерывно, хотя спорщики получали почти всегда наказание, но совместничества сии случались только при торжественных обрядах, встречах и назначениях к начальству. Но чтоб когда спор произошел за царским обеденным столом, тому и в «Дворцовых записках», преисполненных сими случаями, нет другого примера.

Царь решил дело сие с обстоятельной справкой: через семь дней объявлен был Ромодановскому государев указ и боярский приговор – послать его В. В. Бутурлину на двор и выдать головой, что и было немедленно исполнено.

В мае отправился государь в Троицкий монастырь, а оттуда в Кашин на поклонение мощам княгини Анны, бывшей супруги великого князя Михаила Ярославича Тверского, который в 1318 году убит в Орде. Впоследствии построил царь Алексей Михайлович в городе сем соборную церковь.

В ноябре отправил государь к польскому королю Иоанну великолепное посольство. Послами назначены были Григорий Гаврилович Пушкин и Степан Гаврилович Пушкин. При них была значительная свита с несколькими стольниками и дворянами. Предметом посольства сего было ходатайство о казаках, кои были в сие время жестоко притесняемы и лишены многих прав.

Споры о местничестве, о чем я уже упомянул, беспокоили чрезвычайно много царя Алексея Михайловича и отнимали у него то драгоценное время, которое он употреблял для блага государственного. Мы видели царя, занимающегося в Москве и путешествующего по разным монастырям; путешествия сии приносили двоякую пользу: сохраняли в народе уважение к вере и доставляли царю случай видеть собственными глазами нужды подданных своих.

В Светлое Христово Воскресение пригласил государь, будучи в соборной церкви, к столу своему патриарха и бояр Б. И. Морозова, князя Михайло Михайловича Темкина-Ростовского, оружейничего Григория Гавриловича Пушкина да окольничих В. В. Бутурлина и князя Василия Григорьевича Ромодановского. Окончив приглашение, пошел царь из церкви, но был остановлен В. Г. Ромодановским, который бил челом, что ему несовместно быть ниже В. В. Бутурлина.

Мы видели выше, что брат сего Ромодановского жаловался подобным же образом и против того же В. В. Бутурлина, который, как видно по многим случаям, стал очень близок к монарху.

Надобно полагать, что царь постигнул причину сей просьбы, ибо он велел сказать сему Ромодановскому, что брат его Иван, который выше его, Василия, был выдан головой В. В. Бутурлину, а посему и доправить с него 350 рублей за бесчестье и отдать оные В. В. Бутурлину.

Вникая в сии местничества, надобно заключить, что они не имели никакого положительного, а зависели единственно от воли государевой, соразмерно с которой составлялась справка о старшинстве рода. Но хотя царь и пользовался сим преимуществом, однако же, избегая докучливых просьб, приказывал, чтоб во время чрезвычайных выходов, встреч и войны быть всем без мест. Сим временным уклонением приготовил он царю Феодору Алексеевичу средство уничтожить совершенно местничество.

Царь Михаил Феодорович, вступив на престол, подал весьма сильный пример горделивым боярам нашим, которые, кичась знатностью рода своего, презирали даже царские повеления. Декабря 6 числа 1613 года приказал царь боярину князю Димитрию Михайловичу Пожарскому, чтоб он объявил боярство Борису Михайловичу Салтыкову. Знаменитый вельможа сей, прославившийся подвигами, благоразумием и храбростью во время междуцарствия, не исполнил данного ему приказания и уехал из дворца домой.

Боярин Салтыков, оскорбясь сим поступком, принес жалобу царю Михаилу Феодоровичу и доказывал в оной, что Пожарский не токмо многими местами меньше его, Бориска, но даже младшего брата его. Царь Михаил Феодорович по совету с боярами приказал вывести князя Пожарского в город, выдать Салтыкову головой и записать случай сей в Разряд. Выписка о деле сем почерпнута из Разрядной книги и помещена в III томе «Собрания государственных грамот и договоров» под XVIII номером.

По актам, современным царю Алексею Михайловичу, видно, что фамилия Ромодановских превосходила необузданной гордостью своей всю меру приличий, преданности к монарху и уважения к родству. В Благовещение [1651 года] был у государя нарядный стол. По сему случаю назначены были в одну должность князья Ромодановские: Григорий и племянник его Юрий. Григорий пожаловался царю Алексею Михайловичу, что ему несовместно быть со своим племянником. Царь, выслушав его, приказал ему исправлять должность, присовокупив: а после-де велю вас счесть старым родителям вашим.

Григорий Ромодановский ослушался сего повеления и ушел от порученной ему должности. Надобно было иметь особую кротость духа, мудрость и страх Божий, чтоб удержаться от жестоких мер. Царь Алексей Михайлович приказал посадить его за ослушание в железа.

Надобно присовокупить, что невзирая на сию неуместную гордость Ромодановских, доставлял им царь Алексей Михайлович случай к отличию и взыскивал нередко царской милостью. Впоследствии достигли они своей цели: в век Петра I играла фамилия Ромодановских первую роль во всей России.

Вот еще любопытный пример местничества. Марта 25 дня 1653 года назначен был окольничий Никита Алексеевич Зюзин к столу вместе с князем Лобановым. Зюзин возразил, что это ему несовместно. Царь Алексей Михайлович приказал выбить Зюзина батогами за переградой и потом доставить к столу с Лобановым, что и было исполнено. Апреля 3 дня того же года пожалован помянутый Зюзин в бояре.

В первую войну с поляками приказано было быть всем без мест.

Голова Наумов, посланный с князем Борятинским под город Борисов, жаловался, что ему несовместно быть с ним. Царь Алексей Михайлович приказал за то, что он нарушил указ быть без мест, высечь его кнутом, сослать на реку Лену, а поместья и вотчины его взять в казну.

В апреле [1651 года] прибыли в Москву в звании послов знаменитейшие польские вельможи. Предметом приезда их было ходатайство, чтоб царь не заступался за казаков, которые начали бунтовать против польского правительства. По политическим происшествиям того времени видно, что царь удовлетворил желание их.

В начале [1652] года отправился государь с патриархом Иосифом, митрополитом Никоном, всеми духовными властями и боярами в Звенигород, в монастырь к Савве Сторожевскому, для открытия мощей сего преподобного чудотворца. Января 20 дня, на обретение мощей, был у государя стол.

В феврале пожаловал царь Алексей Михайлович из стольников в бояре князя Ивана Петровича Пронского да из окольничих В. В. Бутурлина, которому и приказал заступить место дворецкого, ибо князь Львов просил увольнения от должности сей за старостью.

Марта 20 дня был у государя совет с духовными властями, при коем присутствовал и митрополит Никон, чтоб перевести в Москву мощи патриархов: из Старицы – Иова, а из Соловецкого монастыря – Филиппа, явного врага бывшей опричнины и невинную жертву тиранской мести царя Иоанна Васильевича. Общим советом положено: исполнить благое предприятие сие.

В Соловецкий монастырь назначены были митрополит Никон, несколько архимандритов и игуменов да боярин Хованский и известный дьяк Гаврило Леонтьев. С ними отправил государь от своего двора стольников и дворян с грамотой ко святым мощам[67].

В Старицу за мощами Иова, патриарха Московского, отправлен был Варлаам, митрополит Ростовский и Ярославский, с подобной же свитой.

Апреля 15 числа преставился патриарх Иосиф. Болезнь сего смиренного служителя Божия была непродолжительна. Апреля 1 дня обедал он у царицы на именинах, 5 числа встречал мощи патриарха Иова, а 11 числа, в Вербное Воскресенье, угощал у себя обеденным столом Г. И. Морозова и других бояр.

Около сего же времени получил царь известие о знаменитых подвигах Ерофея Хабарова в Даурии и по реке Амуру. Государь отправил к нему дворянина Зиновьева с наградами и для обозрения тамошних дел.

Июля 9 дня принесены были мощи митрополита Филиппа в Москву. Замечательно, что в выезде из реки Двины ладей, на коих следовали в Соловецкий монастырь митрополит Никон и дьяк Григорий Леонтьев, настигла их вдруг неимоверная буря. Никон успел воротиться, а Леонтьев, тот почтенный муж, который трудился при сочинении Уложения и написал первый полицейский устав, утонул со всеми людьми. С ним, говорит «Двинский летописец», погибли многие ладьи и на Двине многие суда[68]. Июля 17 числа праздновал государь перенесение сих мощей, которые положены в серебряную раку и поставлены в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы.

Июля 25 числа возведен митрополит Никон на патриарший престол рукоположением Корнилия, митрополита Казанского и Свияжского. Отец Никона был нижегородский крестьянин; сам же он, находясь с малолетства при обители Святого Макария, приобрел способность к духовному чину. Достигши до звания священника, прожил он в Москве 10 лет и, разведясь вдруг с женой своей, ушел в Анзерский скит. Столь быстрый переход от паствы на необитаемый остров может родить мысль, что Никон, наскуча миром, хотел по примеру многих святителей наших уединиться и посвятить себя одному только Богу. Но бытописатель, обозревая беспристрастным оком ход жизни Никоновой, подозревает его в других намерениях. Никон, обитавший 10 лет в Москве и взиравший неравнодушным оком на те почести и отличия, с коими сопряжено звание черного духовенства, оставил белое, не представлявшее ему никакого повышения, и удалился на необитаемый остров с той целью, что там будет он гораздо виднее, нежели в многолюдной Москве.

Пожив в Анзерском ските, перешел он в Кожеозерскую обитель и начал ходить в Москву для исправления монастырских нужд. В век царя Алексея Михайловича позволены были сии монашеские пилигримства. Чернецы приходили толпами в Москву, собирали подаяния и были допускаемы даже ко двору.

Словом, Никон достиг своей цели и сделался известен царю Алексею Михайловичу.

Никонов биограф, служка его, говорит: он сделался ходатаем за всех страдальцев, принимал прошения от утесняемых бедностью и насилием, кормил во время дороговизны народ, посещал темницы, построил четыре богадельни и советовался каждую зиму с царем о важнейших государственных делах. Первое может быть очень справедливо, но последнему можно только верить в той соразмерности, в каковой тайные государственные дела могли быть известны монастырскому служке. Оставляем теперь Никона на патриаршем престоле; мы будем еще иметь случай говорить о нем.

В сем году, говорят иностранные писатели, был в Москве жестокий пожар: всего сгорело 400 домов; и ежели бы стоявшие в Москве 25 000 стрельцов не принялись с усердием за тушение, то последствия могли бы быть еще опаснее[69].

Особенного замечания заслуживает внимание царя Алексея Михайловича к родным сестрам его – царевнам Ирине, Анне и Татьяне, которые пережили сего великого монарха. Именины их праздновались ежегодно и ознаменовывались всегда милостями. Для примера приведу отрывок из «Дворцовых записок»: «Января 12 дня, на именины Г. Ц. и В. княжны, был у государя патриарх в золотой палате; а у стола были бояре: Г. И. Морозов, кн. Репнин, окольничьи: Хилков и Гавренев». Того же дня пожаловал государь из окольничих в бояре Богдана Матвеевича Хитрово.

Обращаюсь теперь к важной эпохе – подданству Малороссии. Страна сия, отторженная от России в начале XIV века, хотя и принадлежала с того времени польской короне, но у казаков были беспрерывные ссоры с поляками, доходившие иногда до настоящей войны. Обоюдные потери и некоторые снисхождения со стороны Польши охлаждали обыкновенно жар воюющих. В последние годы царствования Владислава Сигизмундовича возросла вражда между казаками и поляками до высочайшей степени. По кончине сего монарха напал князь Вишневецкий на казаков, вешал их, сажал на кол, вырывал глаза и приказывал казнить их так, чтоб они чувствовали, что умирают.

В 1651 году были казаки совершенно разбиты поляками, потеряли 30 000 войска и заключили в сентябре того же года мир в Белой Церкви. Иностранные писатели говорят, что в войсках польских и казацких распространилась в сие время опасная заразительная болезнь, причинившая великие бедствия обеим сторонам. Поляки потеряли от оной непобедимого князя Вишневецкого. Болезнь сия ускорила мир.

Казачий гетман Богдан Михайлович Хмельницкий, муж твердого духа, острого и дальновидного ума, предлагал еще в 1648 году царю Алексею Михайловичу вступить в подданство. Мудрый царь, соизмеряя силы свои, постепенно восстановлявшиеся после величайших государственных бедствий, отказал Хмельницкому. Гетман не токмо что не огорчился сим отказом, но удержал в 1650 году крымского хана от нападения на Россию.

Хмельницкий, избегая польского насильства, начал переселяться из-за Днепра в южные страны Белгородского ведомства и образовал там пять полков: Острогожский, Ахтырский, Харьковский, Сумской и Изюмский. Между тем возобновил он опять ходатайство у царя Алексея Михайловича и женил сына своего на дочери молдавского господаря Лупула. Сими дальновидными мерами оградил он народ свой от предстоявшего ему несчастья.

Хотя царь Алексей Михайлович не желал разорвать союза с Польшей, однако не мог и прямо отказать Хмельницкому, ибо последний, передавшись турками и соединясь с крымским ханом, мог причинить России весьма много зол.

Царь, желая сохранить обоюдные выгоды, отправил в апреле [1653 года] великолепное посольство к польскому королю. Послами назначены были бояре князья Репнин, Оболенский и Волконский. Свита их, говорят иностранные писатели, состояла из 600 человек. Послам сим поручил царь посредство между королем и Хмельницким и в то же время приказал требовать у Речи Посполитой: почему они изменили царский титул в противность мирному трактату?

Перед сим посольством отправил царь к персидскому шаху окольничего князя Ивана Ивановича Лобанова-Ростовского, стольника Камынина да дьяка Нефедьева. Надобно полагать, что предметом посольства сего были грузинские дела и известие о предстоявшей царю войне.

Отпустив посольства сии, занялся царь распределением войск, а июля 13 числа произвел оным генеральный смотр на Девичьем поле. По «Дворцовым запискам» видно, что смотр стольникам, стряпчим, дворянам и жильцам со всею их службой продолжался 15 дней, и пред заключением оного сказал дьяк Заборовский по повелению государеву приличную речь всему войску[70].

Вслед засим обязали всех крестоцеловальными записями, в которых между прочим сказано было: «Иного государя, из иных государств: польского и литовского, и немецких королей и королевичей, и из разных земель царей и царевичей не хотеть»[71]. Прежние несчастные примеры были виной сего ныне излишнего обряда.

В сем году издана «Кормчая книга». Законоположение сие переложено было на славянский язык и напечатано при патриархе Иосифе, но кончина воспрепятствовала сему почтенному мужу выпустить книгу сию в свет. Никон, вступя на патриарший престол, воспользовался трудами своего предшественника: уничтожил составленное им предисловие, сочинил свое и, перепечатав последний лист для означения на оном – 1653 год, разослал духовный закон сей по епархиям[72].

В начале [1654] года возвратился князь Репнин из Польши и, нашед государя в Троицкой лавре, донес, что польское правительство не приняло его посредства и отказало в требовании.

Иностранные писатели говорят, что российские послы были встречены в Лемберге генералами Чернецким и Сапегой с 4000 человек кавалерии и 2000 человек пехоты. Въезд московских послов был так великолепен, что в памяти человеческой нет подобного примера. Пред посланником вели на серебряных цепях 25 жеребцов, покрытых золототкаными попонами. Посланник требовал королевской кареты, но ему дали канцлерскую. Об этикете были у него большие споры с генерал-квартирмейстером Чернецким.

Августа 3 дня предложил посланник об ошибках в титуле и требовал, чтоб учинивших оные отставить. Ему отвечали, что по польским законам сделать сего невозможно. Относительно к казакам отвечали, что казаки были многократно прощаемы по особой королевской милости, но как они, невзирая на сие, продолжали бунтовать, то король усмирит их мечом. Августа 22 числа выехали посланники наши из Львова (Лемберга) в Люблин, но неизвестно, какой они там имели успех. Король выступил немедленно против Хмельницкого.

Вследствие данного российским посланникам в Польше ответа, собрал царь совет в Грановитой палате из всех духовных и светских властей и, предложив оному настоящее положение дел с казаками и Польшей, заключил, что униаты хотят истребить в Польше и Литве греческую веру и предать мечу всех, исповедующих оную, почему Богдан Хмельницкий и просит принять его в подданство и дать ему трехтысячный корпус вспомогательного войска. На предложение сие последовал приговор: гетмана со всем войском принять в подданство.

Согласно сему положению отправлен был боярин В. В. Бутурлин с приличной свитой в Малороссию для привода всех к присяге. «Волим, – вскричали храбрые казаки, – под царя Восточного», и присягнули с радостью в соборной церкви. Из донесения В. В. Бутурлина видно, что всех полков было 11, а в них 167 городов. Самые богатейшие полки были Бряславский и Киевский, из коих в первом был 31 город, а в другом – 22; самый бедный был Черниговский полк, ибо в нем было только семь городов. Впрочем, большая часть упоминаемых здесь городов были только местечки.

Царь Алексей Михайлович, желая сам предводительствовать войсками, поручил управление Москвой И. В. Морозову и князьям Куракину и Хилкову и объявил в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы, что, прося у Бога милости и заступления у всех святых, идет он на недруга своего, короля Иоанна Казимира, за его многие неправды.

Октября 25 дня выехал государь в село Коломенское, указал быть всем без мест и назначил, чтоб к 1 числу мая стали все в Москве. Распорядя здесь полки, возвратился царь в Москву и отправил посольство к королю французскому с объявлением, что по крайней необходимости должен он начать войну с Польшей.

Издатели Theatrum Europaeum говорят, что посол наш был весьма милостиво принят королем, который подарил ему три золотые медали на цепях ценой в 4000 крон. В ответной грамоте титуловал король царя Алексея Михайловича[73]: «Au Tres-Haut et Tresmagnanime Prince, le Grand Seigneur Empereur de Russie, et Duc Moscou etc»[74], присовокупляя, что он будет посредником между ним и королем польским.

В декабре прибыли в Москву грузинский царевич Николай Давыдович с матерью, царицей Еленой Леонтьевной, которые и были приняты с приличной почестью.

Февраля 5 дня даровал Бог царю Алексею Михайловичу сына Алексея, который, достигнув 16-летнего возраста, имел необыкновенно острый ум и составлял утешение родителя своего и будущую славу России, но был поражен внезапной смертью. Февраля 19 числа крестили новорожденного царевича в соборной церкви Успения Пресвятой Богородицы. Восприемной матерью была царевна Ирина Михайловна, восприемником – Троицкий архимандрит Адриан, а крестил патриарх Никон.

Февраля 27 числа осматривал царь Алексей Михайлович весь наряд, который назначен был в поход, отслушал при оном молебен и по освящении Чудовским архимандритом воды отпустил оный в дорогу. Артиллерия сия поручена была боярину Далматову-Карпову и князю Щетинину. Приготовляясь к войне, надзирал царь Алексей Михайлович собственным оком за всем, что к оной нужно было, и, как по «Дворцовым запискам» видно, присутствовал при солдатских и рейтарских учениях.

В Светлое Христово Воскресение (марта 26) после обеденного стола наградил царь В. В. Бутурлина, посланного к гетману Хмельницкому. Мы видели выше, что он пожалован был дворецким, но при сем случае прибавлено ему титло: с путем[75]. Сверх сего пожалованы ему шуба, крытая бархатом, серебряный кубок, четыре сорока соболей да вдобавок к прежнему окладу 450 рублям еще 150 рублей.

Апреля 26 дня выступил князь Алексей Никитич Трубецкой с порученным ему войском из Москвы. Войско проходило мимо того места, где стояли царь, царица и патриарх Никон, окроплявший все воинство святой водой.

Чтоб иметь обстоятельное понятие обо всем ополчении царя Алексея Михайловича, надобно послушать рассказ Чемоданова, посланного в Венецию: «Великого государя нашего рать сбирается многая: многие тысячи копейных рот от гусарского строю конные с огневым боем; а иные драгунским строем с большими мушкеты и многие тысячи солдатским строем. А низовская сила: казанская, астраханская и сибирская, сбирается несчастная, бьются конные лучным боем: татары, башкирцы и калмыки. Стрельцов строено на Москве 40 000 опричь городовых, а бой у них солдатского строения. А донские и запорожские черкесы бьются лучным и огненным боем. А государевых городов дворяне и дети боярские, те бьются разными обычаи: лучным и огненным, кто к которому навычен. А его государева полку: стольники, стряпчие, дворяне московские и жильцы бьются своим обычаем: только у них бою, что под ними аргамаки резвы да сабли востры; на которое место ни приедут, никакие полки против их не стоят. То у великого государя нашего строенье».

Издатели Theatrum Europaeum описывают следующим образом выступление российских войск: «Князь Алексей Трубецкой шел с несколькими пехотными и одним конным полками. Пред ним несли 27 знамен разных подданных российского царя. Всего войска было под начальством сего князя 10 000. Когда войско сие проходило мимо устроенной близ патриархова двора галерее, где были царь, царица и прочая придворная свита, то патриарх оное благословил и подал Трубецкому знамя Спасения (des Heyls). С сим войском пошел царь в Вязьму, где к оному присоединились многие полки и три иностранных генерала: de Lorian, de Spemle, которые незадолго пред сим прибыли из Польши с 1500 драгун, и Kylseky с 1000 польских гусаров».

Вот описание государева экипажа: «Царева Carrette была весьма искусно сделана и обтянута алым бархатом, наверху оной было пять глав, из чистого золота сделанных. Одеяния кучеров и вся сбруя были также из бархата». Шествие царя Алексея Михайловича описывается следующим образом: «За знаменами, подобными упомянутым, несли знамя, представлявшее золотого орла, за коим шло шесть лошадей, так великолепно украшенных, что даже ноги их унизаны были жемчугом. Теперь следовал младший брат сибирского царевича со своей свитой, а потом сам царь, окруженный 24 гусарами, из коих два были с обнаженными мечами. Царь был в одеянии, унизанном жемчугами, на голове имел он остроконечную шапку, а в руках крест и золотую державу (gulden Apfel), усеянную жемчугом. За ним следовали Б. И. Морозов и И. Д. Милославский. Здесь подали царю письмо Хмельницкого, в коем просил он денег. Поступок сей не понравился царю и привел его тем в большую печаль, что цыганка предрекла ему, что, возвратясь, найдет он Москву, обращенную в пепел».

Успехи российского войска были очень значительны: в весьма короткое время овладело оно Полоцком и многими иными местами, а наказной атаман Золотаренко, овладев Гомелем и Быховым, подоспел к царю под Смоленск и содействовал ко взятию сего города. После значительной победы сей вступил царь со всеми силами в Литву, разорил Шклов и взял Невель, Могилев и многие другие города. Витебск приказал царь за упорство вырубить. Городу же Полоцку, сдавшемуся добровольно, даровал царь Алексей Михайлович весьма значительные выгоды. При взятии Смоленска узнал царь Алексей Михайлович храброго стрелецкого голову Артемона Сергеевича Матвеева, который, как читатели увидят, впоследствии был весьма близок к государю.

Августа 24 числа, говорят издатели Theatrum Europaem, разбили русские совершенно литовскую армию и завладели всей артиллерией и багажом. Они взяли всю Литву, и город Полоцк, под которым король Стефан стоял два года, сдался с первого приступа.

Российское войско разделено было на четыре армии и состояло из 536 466 человек! Страх немецких писателей утроил настоящее число войск наших.

К сему же времени надобно отнести первое посольство в Китай. Страна сия известна была россиянам по слуху со времени путешествий их в Орду. Впоследствии отправляли сибирские воеводы послов в пограничные китайские владения и производили с жителями обширной империи сей меновую торговлю.

Царь Алексей Михайлович, мудрым распоряжениям коего мы видели так много примеров, пожелал иметь подробнейшее сведение о Китае и открыть подданным своим новые источники торговли, составляющей силу и благоденствие царств.

Послом назначен был умный боярский сын Федор Исаакович Байков, коему вручены были царская грамота и подарки к китайскому богдыхану и хану Аблаю. При нем находились приличное число разных служивых людей и несколько охотников из купечества, которые имели при себе на 40 000 рублей товару. Голландцы говорят, что свита Байкова состояла из 100 человек. Байков, отправясь на дощениках вверх по Иртышу, прибыл в ноябре в Улус к Тайше-Аблаю, подал ему посланные подарки и остался у него зимовать. В апреле 1655 года отправился он в дальнейший путь вместе с послом Аблая. Миновав озеро Нар-Зайсан, Алтайские горы, города Куху-Котон, Купексу, прибыл он к известной китайской стене и получил позволение ехать в Пекин.

Успех посольства сего был весьма незначителен, ибо благоразумный Байков, сохраняя звание свое, отказался от выполнения тех унизительных обрядов, коих от него требовали китайские вельможи. Хотя он выехал из Пекина, не отдав ни грамоты, ни подарков, но посольство сие важно в том отношении, что китайское правительство начало иметь гораздо высшее мнение о России, нежели о других государствах, послы коих выполняли беспрекословно желание их. Мнение сие еще более увеличилось, когда знаменитые наши витязи Хабаров и Степанов поразили на реке Амуре ничтожными силами своими многочисленные китайские ополчения.

В одно время с Байковым был в Пекине посол Голландских Соединенных Штатов Нейгоф, который имел отличный успех, ибо подал кредитивную грамоту, стоя на коленях, не богдыхану, а дипломатическим чиновникам.

Байков возвратился в Москву в августе 1658 года и привез много разных товаров, золотых и серебряных изделий, жемчугу и драгоценных каменьев.

Около сего же времени издана грамота о мытах и перевозах. Закон сей в особенности свидетельствует о прозорливом уме царя Алексея Михайловича, ибо до издания оного нельзя было в целой России перейти через реку по доске, вынести за заставу теленка, поставить лошадь у забора, продавать на улице хлеб и квас, проехать в санях по дороге, не заплатя пошлин, мытов, мостовщины, головщины и полозового[76].

Благодетельный закон сей приводит нам на память мудрые манифесты Великой Екатерины, коими уничтожены поборы: с кузниц, точильных каменьев, пчельных угодий, квасных кадей, хмелевого промысла, бритовных изб, конских сборов и прочего[77].

В самое то время, когда царь торжествовал победы и обновлял храмы в Смоленске, получил он печальное известие, что в Москве свирепствовала жестокая чума, жертвой которой учинился сам московский начальник князь Пронский. Государь приказал заступить место его И. В. Морозову и начал сам сбираться в Москву.

Опасная зараза сия началась скотским падежом и, усиливаясь постепенно, обратилась в настоящую чуму, погубившую множество народа. В Москве погибли 20 000 душ, в Нижнем Новгороде – 9000 душ; а всего до 100 000 душ.

Патриарх Никон написал очень длинную грамоту к мирским людям всякого состояния, сказал им, что язва сия началась от неизвестных причин с 6 августа 1655 года, советовал переносить несчастье с великим терпением, молиться Богу, содержать строго посты[78] и уехал из Москвы с царицей, хотя царь оставил именно при ней и царевнах, сестрах своих, окольничих Милославского, Соковнина и Собакина, а писать указал к себе боярину князю Пронскому[79].

По собственноручному донесению Михаила Петровича Пронского видно, что еще в 1654 году умерло много в Москве, а в следующем, после Симонова дня (мая 10), усилилась болезнь сия с такой жестокостью, что все шесть приказов стрелецких были совершенно уничтожены, все церкви, кроме большого собора, лишены священников, так что некому уже было хоронить мертвые тела, посему и закапывали оные в тех домах, где смерть им приключилась. «Все приказы, – говорит он, – заперты, дьяки и подьячие умерли, и все бегут из Москвы, опасаясь заразы сей. Я же без твоего государева указа покинуть города не смею»[80].

Зараза сия кончилась после Спиридонова дня (октября 31). По замечаниям тогдашнего врача Сиденгама, состояла болезнь сия из карбункулов, затвердений и воспаления в горе: поелику зараза сия распространилась впоследствии в Казанской и Астраханской землях, то и причинила она вообще великое опустошение в России. Коллинс полагает, что жертвой оной учинилось от 700 до 800 тысяч душ[81].

В феврале [1655 года] возвратился царь в Москву и был встречен властями духовными и светскими и всем народом. Иностранные писатели говорят: духовенство и все государственные чины царя встретили пред московскими воротами. В сие же время была сильная пушечная пальба. Московское купечество поднесло царю на пяти серебряных блюдах 4000 червонных, покрытых розовой шелковой тканью, двадцать вызолоченных бокалов, 44 златотканых платка, 20 сороков соболей и корзину с хлебом и солью.

Вскоре после сего прибыли в Москву патриархи: Антиохийский – Макарий и Сербский – Гавриил. Вслед засим приехали шведские послы с весьма великолепной свитой из 85 человек и богатыми подарками, состоявшими из разных серебряных вещей, в числе коих отличались: 12 подсвечников, 12 конфетных тарелок и конская сбруя. Сверх сего были еще два глобуса весьма искусной работы.

Царь Алексей Михайлович принял послов сих, сидя на престоле в короне и держа в руке скипетр.

Подле царя стояли четыре юноши с серебряными секирами. По правую сторону престола стоял И. Д. Милославский, а поодаль от него сидел грузинский царевич. По левую сторону сидел сибирский царевич; далее – прочие государственные чины. Послы, представив верительную грамоту, целовали у государя руку[82].

Послам сим приказано было уверить царя Алексея Михайловича в дружеском расположении их королевы и стараться всеми мерами о сохранении мира. В предприятии сем, говорит Кельх, не успели шведы потому, что австрийский посланник Аллегретти, знав хорошо славянский язык, вошел в тайные сношения с патриархом Никоном и убедил прочих российских дипломатов поднять оружие против Швеции, доказывая многими примерами, что шведы пользуются всегда победами соседей своих. Гадебуш говорит[83]: патриарха Никона льстило титло – Ингерманландский и Кексгольмский, а посему и убедил он царя начать войну со шведами.

Царь Алексей Михайлович, отпраздновав весьма великолепно именины сына своего царевича Алексея (февраля 12) и дочери царевны Евдокии (марта 1), пережаловал весьма многих в бояре, стольники и окольничьи. Засим последовали разные военные распоряжения. В Белую Церковь отправил царь дворецкого В. В. Бутурлина и приказал ему идти немедленно с гетманом Хмельницким и со всеми ратными людьми под литовские города. Боярину же Василию Борисовичу Шереметеву, начальствовавшему в Белой Церкви, приказал государь быть к себе.

Марта 11 числа отправился царь Алексей Михайлович в Смоленск, а управление Москвой поручил боярину Куракину да окольничим Гагину и князю Щербатову, коим и приказал писать к себе. При царице и царевнах приказал государь быть: окольничим Милославскому, Соковнину и Стрешневу. Бояре И. В. и Г. И. Морозовы поехали вместе с государем, а Б. И. Морозов пребывал в Литве при войсках.

Марта 28 дня на пути от Дорогобужа получил царь Алексей Михайлович приятное известие от астраханского воеводы князя Пронского, что калмыцкие князья приняли присягу на подданство. По течению тогдашних дел было сие весьма важно, ибо крымский хан, поощряемый польским королем, хотел отторгнуть Астрахань от России. Но царь Алексей Михайлович предупредил его намерение и послал против него князя Одоевского со значительными силами.

Марта 31 дня прибыл царь Алексей Михайлович в Смоленск и праздновал там на другой день весьма великолепно именины царицы Марии Ильиничны. К столу приглашены были многие смоленские шляхтичи.

Во время сих событий последовала важная политическая перемена: Христина, королева шведская, не находя счастья ни в чрезмерной роскоши, ни в великолепии, ни даже на престоле, во время славы, торжества, побед или самого блистательного периода шведской истории, сложила с себя корону и решилась искать счастья в католицизме и науках.

Карл X, воззванный ею на шведский престол, не успел воспользоваться счастливым положением сего государства, которое приобрело по Вестфальскому миру Бремен, Верден, Висмар, Померанию и пять миллионов рейхсталеров, нарушил без всякой причины мир с Польшей и почти овладел сим государством, как князь Хилков говорит[84], из-под русского меча.

Польский король Иоанн Казимир, устрашенный сими быстрыми успехами юного Карла Густава[85], ушел в Силезию. Дорвилль говорит[86]: «Казалось, что в сие время обратились все бедствия на Польшу. Шведы завладели большей частью оной, россияне разоряли Литву, а казаки отторгли Чермную Россию. Несчастный Иоанн Казимир, ожидая только пособия с Небес, уехал из Польши и поручил царство свое покровительству Пресвятой Богородицы. Примером служил ему Людовик XIII, поступивший так же в 1638 году».

Царь Алексей Михайлович, распорядив дела свои, выступил 24 мая в поход из Смоленска. Июня 10 числа прибыл он в Шклов и угощал за своим столом наказного гетмана Ивана Золоторенка и племянника его Василия Золоторенка. В сие время, как по «Дворцовым запискам видно, получил царь прискорбное известие, что стольник и воевода князь Александр Иванович Лобанов- Ростовский, бывший в Витебске, ему изменил.

Июня 26 числа получено было известие от Матвея Васильевича Шереметева, что он взял город Велиж. Июня 10 дня прибыл царь в город Борисов, на реку Березину и, перешед через оную, пошел под Вильну, которая и сдалась 30 числа, а гетманы Радзивилл и Гасевский, будучи совершенно разбиты, ушли за реку. Августа 9 числа получено было известие о взятии Ковны, а через несколько дней – о взятии Гродны. Августом 1655 года оканчиваются «Дворцовые записки», которые были мне столь же полезны, как бродящему в подземелье – лампада. «Москвитяне, – говорят издатели Theatrum Europaeum, – были в сие время не токмо что надменны, но даже и весьма сильны, что поляки, к несчастью их, как в нынешнем 1655-м, так и в прошлом году испытали».

Молдавский воевода Стефан, услышав о знаменитых победах царя Алексея Михайловича, пожелал свергнуть с себя турецкое иго и поддаться российскому монарху. В начале 1656 года прислал он в Москву митрополита Гедеона и посла логофета Григория, которые били челом тайно, чтобы государь пожаловал призреть на него, Стефана воеводу, своею государскою милостью и принял, как и гетмана Богдана Хмельницкого, под свою высокую руку, дабы надо всеми православными был он один, благочестивый государь. При сей грамоте, засвидетельствованной восточными патриархами Макарием и Паисием, приложено было Х статей о правах.

Царь Алексей Михайлович принял предложение сие согласно с желанием молдавского воеводы и по присяге послов его от имени всего народа вручена им была грамота, в Полном собрании законов Российской империи под № 180 напечатанная. Какие пользы имела Россия от сего нового подданного, то осталось в такой же тайне, как и предложение воеводы, основанное, вероятно, на желании пристать к сильнейшему – а царь Алексей Михайлович был в сие время силен, могуч и славен.

В понедельник 30 июля / 9 августа 1655 года происходил торжественный въезд в Вильну. С царем въехало в город 60 карет, но в середине были три кареты, покрытые голубым и красным сукном, из коих каждая запряжена 12 красивыми лошадьми. Кучеры были в весьма высоких черных шапках и голубых кафтанах с синими отворотами. Засим ехал царь в богатой французской карете, убранной внутри коричневым бархатом. У кучеров были также высокие шапки, но кафтаны коричневые с желтым.

На царе была высокая шапка, в девять рядов жемчугов унизанная; подле него сидел седой старичок. Близ кареты шли 12 драбантов в коричневых бархатных кафтанах с алыми отворотами. Они несли секиры, подобные полумесяцам. Также шло много полковников. В городе происходила в это время пальба.

От ворот до дворца была вся дорога устлана красным сукном, а лестница – таким же бархатом. Когда царь вышел из кареты, то старичок шел впереди. После обеда ездил царь в русскую церковь и приказал Золоторенку занять Радзивиллов замок. Июля 31 / августа 10 числа сожгли все мечети, католические и лютеранские кирхи. Пребывание москвитян поселило во всех страх и ужас. Все желали, чтобы шведы скорее заняли страну сию. Справедливость сего известия не можем мы повторить собственными актами, но, судя по кротости духа царя Алексея Михайловича, можно усомниться, чтоб он приказал сжечь лютеранские и католические кирхи. В одном немецком календаре – des Königsreichs Polen GeschichteKalender – сказано, что при взятии Вильны убиты 15 000 человек и что россияне увезли оттуда серебряный алтарь и гроб Святого Казимира, который, будучи сделан из чистого серебра, весил 3000 фунтов. В отысканной мною рукописи[87] жалуются также на россиян, что они, опустошив Вильну, забрали там великие сокровища и отослали множество пленников обоего пола в Москву.

Дания и Австрия, опасаясь быстрых успехов шведского короля, умели склонить царя Алексея Михайловича поднять против него оружие. Далее увидим мы, какие печальные последствия имела война сия и какими утонченными мерами вовлекли российского монарха в сие гибельное предприятие.

Надобно полагать, что шведскому королю известны были намерения помянутых кабинетов, ибо он отправил в Москву государственного советника Биельке, генерал-майора Эссена, посольского советника Филиппа Крюзенштерна, поручив им упросить царя Алексея Михайловича, чтоб он не восставал против Швеции. Но король опоздал, ибо, как Кельх говорит, иезуит Аллегретти и патриарх Никон решили, что быть войне, а посему и было шведское посольство принято весьма худо и даже впоследствии задержано.

В то время, когда король Карл X, взяв Краков, гордился своими победами, получил он неприятное известие, что россияне идут против него и, взяв Орешек и Ниеншанц, подошли к Нарве.

По согласному показанию иностранных писателей и собственным нашим актам видно[88], что царь Алексей Михайлович, вступив со значительными силами в Лифляндию, взял 30 июля Динабург, а 14 августа – Кокенгузен и, поставив в последнем церковь во имя святого царевича Димитрия, приказал именовать оный впредь Димитриевым и определил наместником новопокоренной страны сей Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, которого хотя и бранят в немецких летописях, но в то же время признают весьма умным и хитрым человеком.

Царь Алексей Михайлович, отрядив князя Долгорукого к Дерпту, пошел далее и, соединясь 19 августа с князем Черкасским, который имел 22 000 войска, обратил все силы свои против Риги с такой быстротой, что хотя жители и успели сжечь форштат, но не имели еще времени истребить густые сады свои, которые служили нашим вместо ретраншементов. Храбрые лифляндцы делали несколько вылазок, которые по слабости сил их были всегда безуспешны. Кельх говорит, что осажденные соболезновали душевно о потере многих военачальников, а особенно о генерале графе Торне и штаб-офицерах Кронмане и Ребиндере. Через несколько дней принесены были в Ригу обезглавленные трупы их! Обычай сей приняли воины наши, вероятно, от татар.

Сентября к первому числу поспели шесть батарей пред самым городом, с которых производили столь сильную пальбу и бросили такое множество бомб, что в городе не осталось целого дома и некоторые башни были сильно повреждены. В сие же время подступили к городу следующие полки: Сиклеров, Штрафортов, Говенов, Альмка, Юнгмана, Роннарта и Штадена, при которых находилось значительное число стрельцов. Успеху российского оружия споспешествовало также бедственное положение Лифляндии, ибо в Риге был совершенный голод, а по всей стране сей не было ни одного старого полка, все лучшие войска заняли Пруссию[89]. Но судьбы определили иначе.

Во время сей осады перебежало к неприятелю из российского войска несколько иностранных офицеров, которые утверждали, что 12-го и решительно 16 сентября будут штурмовать Ригу. Предприятие сие не было исполнено потому, что россияне лишились вовсе неожиданно всех барок и ладей, на коих находились жизненные и огнестрельные припасы. Все иностранные писатели подтверждают единогласно, что несчастье сие последовало от измены.

Во время сих происшествий успел шведский король подкрепить Ригу отрядами фельдмаршала Кенигсмарка и генерала Дугласа. В то же время отправили шведы несколько рот под Дерпт, которые преградили все способы к продовольствию наших войск.

По согласному показанию всех иностранных писателей[90] видно, что царь Алексей Михайлович не хотел оставить осаду Риги, хотя 82-летний генерал граф Леслий[91] и многие наши полководцы, представляя крепкое состояние города и легкие способы получать отовсюду помощь, его к сему склоняли. Но несчастная вылазка, бывшая в первых числах октября, при которой россияне потеряли много людей и 17 знамен, переменила мысли царя. Октября 5 числа отступили войска наши, также с весьма значительной потерей в людях, артиллерии и багаже.

Вообще осада Риги расстроила счастливое или, лучше сказать, блистательное положение войска нашего: под городом сим убито 8000, но, присовокупив к сему больных, тяжелораненых, без вести пропавших фуражиров и пленных, надобно полагать всю потерю в 14 000 человек. Россияне привели с собой 1400 барок и лодок, но увели только 600. Во время вылазок потеряно было 56 знамен, да за недостатком судов оставлена часть артиллерии. В город брошено было 1875 бомб, из коих иные были весом до 80 рижских фунтов.

Издатели Theatrum Europaeum описывают следующим образом знамена наши:

I. Красное знамя с латинской надписью: «Si Deus pro nobis, quis contra nos».

II, III и IV. Зеленые знамена с русской надписью: «Страшися Бога».

V. Красное, с изображением Сирены и русской подписью: «Прииди и покайся».

VI. Знамя царских телохранителей белое с черными полосами, золотым орлом и русской подписью: «Бойся Бога и чти Царя».

VII. Красное знамя с короной, скипетром, мечом и русской подписью: «Коронован с честью».

VIII. Красное знамя, посреди коего олень и русская надпись: «Во гневе я жесток».

IX. Красное знамя с русской надписью: «Берегись».

Переведенные мною подписи сохраняют только смысл и были, вероятно, написаны другими словами. К сожалению, имеем мы весьма мало известий о воинских принадлежностях предков наших. Быстрый переворот всех обычаев наших в век Петра I истребил все сии почтенные древности, а неуважение к архивам сокрыло от нас те любопытные сведения, которые бы из оных почерпнуть можно было. По «Описанию мастерской Оружейной палаты» видно, что при отправлении войск давалось большое знамя, стягом или хоругвью называвшееся, но, к сожалению, не сохранилось даже изображение оного[92].

Царь Алексей Михайлович, отступив от Риги, сосредоточил войска свои по Двине между Кокенгузеном, Дерптом, Мариенбургом и Динабургом и, укрепив места сии, снабдил оные на значительное время провиантом и фуражом. Хотя россияне претерпели большие потери, но как положение шведов и поляков было также весьма затруднительно, то и заключено было приступить к перемирию.

Со шведами не имели мирные предложения сии ни малейшего успеха, ибо требования их были неумеренны. Но с поляками заключено было перемирие посредством упомянутого австрийского легата Аллегретти в ноябре 1656 года с таким условием, чтоб до заключения настоящего мира не начинать военных действий, каждому владеть завоеванными местами, но дозволить в оных прежнее свободное сношение с прочими польскими городами. В дополнение к сему обещана была царю Алексею Михайловичу польская корона.

Прискорбно читать, какими коварными убеждениями австрийского посла Аллегретти преклонен был царь Алексей Михайлович к войне со шведами и к заключению мира с Польшей. В собрании грамот сохранились те воздушные акты, коими уверили царя в получении польской короны. Акты сии написаны весьма пышным слогом. В оных сказано, что император Фердинанд III и король Иоанн Казимир постановили договорные статьи, каким образом не токмо что избрать царя Алексея Михайловича на польский престол, но и как короновать его.

Жаль, что министры наши поверили сим хитрым обольщениям и обесславили себя даже грамотой к боярину Куракину в Москву, в которой повелевалось совершать во всех церквах молебствия за победы, над шведами одержанные, и за избрание царя Алексея Михайловича преемником польского престола.

Во время сих удостоверений послан был из Польши секретарь королевский Станислав Беньевский, а от Фердинанда III – архиепископ Петр Парцивик к Богдану Хмельницкому с убеждениями, чтоб он отложился от царя Алексея Михайловича. Послы сии внушали гетману, что избрание Алексея Михайловича на польское царство никогда не сбудется и что дело сие начато единственно для того, чтобы российские войска не разоряли Литвы.

В актах 1654 и 1655 годов сохранились две грамоты о прибавлениях к титулу. В первой сказано: «Указали в нашу Государскую титлу вписати город Полоцк меж Рязанского и Ростовского, а Мстиславль – после Кондинского». Во втором велено также прибавить в титул: Великий Князь Литовский, Белой России, Волынский и Подольский[93].

Надо полагать, что царь Алексей Михайлович был твердо уверен в возможности получить польскую корону, ибо, прибыв 30 октября в Полоцк, дозволил он умному архимандриту полоцкого Богоявленского монастыря Игнатию Иевлевичу величать себя: Избранный Король Польский, Великий Князь Литовский, Русский, Прусский, Жмудский, Мазовецкий, Инфляндский и прочее[94]. Во время двукратного пребывания в Полоцке оказал царь Алексей Михайлович великие милости духовенству и всем жителям сего города, ибо преданностью их к России ускорилась сдача сего города, весьма важного по тогдашним обстоятельствам.

Патриарх Никон написал предлинную грамоту к Каллисту, игумену Морковскому, назначенному быть наместником Полоцким и Витебским, в которой, изложив правила, коими он должен был руководствоваться при управлении наместничеством, подписал оную собственноручно и титуловал себя: Никон Божиею милостью Святейший Архиепископ Царствующего града Москвы и всея Великой, Малой и Белой России и всея Северной страны и Помори и многих Государств Патриарх[95].

В течение сего года лишился царь Алексей Михайлович двух верных сподвижников своих: знаменитый Иван Васильевич Морозов, почтенное имя коего встречали мы очень часто в сем бытописании, оставил мир и принял монашеский чин у Троицы в Сергиевском монастыре. Венецианский посланник Ченеда говорит, что он был главным казначеем и имел от роду около 80 лет. Надобно полагать, что старичок, сопровождавший царя Алексея Михайловича при торжественном шествии в Вильну, был не кто иной, как Иван Васильевич Морозов.

В «Полном собрании государственных законов», том I, № 608, помещено духовное завещание И. В. Морозова. Почтенный муж сей разделил имение свое на три части. Первую отказал дочери своей Ксении Ивановне, бывшей в супружестве за князем Иваном Андреевичем Голицыным; вторую – сыну своему стольнику Михаилу Ивановичу, а третью – жене своей Стефаниде Семеновне. Последняя часть отдана была ею, Морозовой, внучке своей Евдокии, вышедшей в супружество за князя Андрея Конбулатовича Черкасского.

За почтенным Морозовым последовал и Василий Васильевич Бутурлин, имя которого мы уже многократно упоминали. В вышеприведенной польской «Хронике» сказано, что весной ходил Бутурлин вместе с Хмельницким под Каменец-Подольский, и простояв под оным без успеха две недели, отступили они к Львову, где, взяв контрибуцию, прошли к Люблину. Город сей также откупился и выдал сверх сего победителям часть Животворящего Древа Креста Господня. Бутурлин прошел отсюда к Замостью, и хотя город сей выдержал четырехнедельную осаду, но решился также напоследок откупиться.

Победители, восторженные столь быстрыми успехами, перешли через Вислу и, обогатясь великой корыстью, отправились осенью в Украйну. По стеснительному положению Польского королевства, не находили они нигде преграды, но на обратном пути под упраздненной ныне Озеренской пустынью напали на них нечаянно татары. Хотя Хмельницкий и Бутурлин разбили татар, но они, пользуясь быстротой коней своих, бежали и увлекли за собой в плен множество казаков.

На обратном пути встретило войско наше глубокие снега и сильные морозы, от которых значительная часть оного погибла. Пред Рождеством прибыли победители к Белой Церкви. Бутурлин, отдохнув здесь немного, прошел в Киев и окончил там жизнь до наступления нового года.

По замирении с Польшей не было никаких важных предприятий в Лифляндии. Шведы надеялись также на мир и, будучи весьма довольны наместником Ординым-Нащокиным, не хотели нарушать счастливого положения Лифляндии. Жители страны сей нашли в русском начальнике благодетельного покровителя, который, ограждая благосостояние их, даровал им многие выгоды и, как Кельх и Гадебуш говорят, управлял так мудро, что снискал общее уважение от всех граждан и поселян. Шведский военачальник Делагарди, щадя также Лифляндию, сносился нередко с Ординым-Нащокиным и разменивал с ним пленных.

В течение сего миролюбивого времени приняли дела другой оборот: шведы не соглашались на требованные от них пожертвования, а крымский хан, видя, что казаки и поляки не желают его помощи, обратился к Карлу X, который охотно принял его услуги.

С наступлением весны 1657 года отправился фельдмаршал Крюз из Выборга через Карелию и, опустошив совершенно несчастную страну сию, прибыл в Лифляндию. Делагарди, получив известие о движениях его, вторгнулся в Псковскую область и, истребляя все, на пути его лежавшее, взял Печерский монастырь приступом и нашел в нем великие богатства. Издатели Theatrum Europaeum ценят вред, нам нанесенный, более, нежели в бочку золота. Но торжество шведов было непродолжительно: Гадебуш говорит, что они были разбиты русскими, и сожалеет о племяннике Ордина-Нащокина, который был убит при сем случае. Оставляя в сей стране Делагарди, огорченного еще новым известием о разбитии земляков его при Данциге, обращусь впоследствии к дальнейшим предприятиям шведов.

Надобно полагать, что финансы России были в весьма слабом положении, ибо царь Алексей Михайлович отправил в мае 1656 года стольника Чемоданова в Венецию просить взаймы денег. Владетель богатой страны сей, имевшей в то время значительный вес между европейскими державами, отвечал послу, что поелику он имеет войну с турецким султаном, то и не может никак удовлетворить требование царя, а просит его покорно отрядить против турок несколько тысяч казаков.

Отказ сей и совершенный недостаток в деньгах обратили царя Алексея Михайловича к таким мерам, которые имеют всегда гибельные последствия. Желая говорить о деле сем подробнее, должен я возвратиться к распоряжениям прежних царей России. Правительница Елена, желая исправить злоупотребления, вкравшиеся постепенно при делании монеты, приказала перелить все старые деньги и чеканить из фунта серебра 6 рублей, без всякой примеси[96].

Из фунта чеканили прежде только пять рублей и две гривны, но в серебро клали так много лигатуры, что оно теряло половину своей ценности. На новых монетах оставлено было прежнее изображение – царь верхом на коне. Мелкая разменная монета состояла из серебряных копеек, коих 200 составляли серебряный рубль, или червонец. Монета пребывала в сем положении до 1648 года.

Царь Алексей Михайлович приказал в 1648 году чеканить новые рубли, что видно по некоторым актам. Но, вероятно, перемена в достоинстве монеты была незначительна, ибо не произвела никаких последствий. При начале войны приказал царь Алексей Михайлович перечеканить голландские ефимки, поступившие от таможенного сбора. Хотя истинное достоинство сей иностранной монеты составляло только половину рубля, но ее назвали рублем. О перемене сей, как Майерберг говорит[97], объявлено было с удостоверением, что по заключении мира восстановится она опять в прежнее достоинство. Для умножения же разменной монеты приказано было рубить ефимки на четверо и четверть ефимка признавать за четверть рубля.

Меры сии не удовлетворяли издержек, а посему и вздумали заменить помянутые серебряные копейки медными, коих начали чеканить множество в Пскове и Новгороде. Монета сия поступила в ход с начала 1657 года. Мы увидим ниже последствия меры сей.

Говоря о медной монете, нельзя умолчать и о полтиннике из сего же металла, который должен был заменить ефимок, стоивший в то время 50 копеек. В I томе трудов Общества истории и древностей российских приложено изображение сего полтинника, а у почтенного графа Ф. А. Толстого можно видеть и подлинник, который весит 4 золотника и 84 доли.

Майерберг говорит, что окольничий Федор Михайлович Ртищев присоветовал царю заменить недостаток серебряной монеты медной. Безрассудный совет сей причинил России великие бедствия и вверг многие семейства в бездну злоключений. Хотя сему Ртищеву, вероятно, к царю близкому, сочиняли похвальные речи и поздравления, в «Древней российской вивлиофике» напечатанные, но по сему делу видно, что он был человек очень не дальний, ибо думал, что куском меди в пятак величиной можно заменить талер, или полчервонца.

Венецианский писатель и посланник Вимен да Ченеда, бывший около сего времени в России, рассказывает подробно все вышеписанное и говорит, что копейки чеканены были из красной меди, которая не была даже и очищена. В заключение говорит он: нет опасности, чтоб от введения оной последовали невыгоды, которым подверглась Испания, ибо там от медной монеты вышло все золото за границу[98]. Россияне, продолжает он, ведут торг меновой, при котором монета не токмо не выходит за границу, но, напротив, ввозится в государство для заплаты таможенных податей. Но Ченеда знал только Россию по день выезда своего, а что случилось после, о сем не достигли до него слухи.

Обращаюсь опять к военным действиям шведов. Король шведский ожидал, что россияне поспешат с заключением мира, но смотря, что по предмету сему не происходит ничего решительного, приказал он генералам своим возобновить войну. Начальные успехи были нам весьма гибельны: полковник Тизенгаузен успел захватить две ладьи с мастеровыми людьми, назначенными в Москву. Полковник Глазенап увел из-под крепостных ядер Кокенгузена 140 лошадей, а полковник Бистром завладел судами, на коих везли разные военные припасы и провиант.

В июне подступил Левен (Löwen) под замок Адзель, лежавший на реке Аа, который был укреплен всеми возможными способами. Наместник Ордин-Нащокин, опасаясь, чтоб сии быстрые успехи не заставили его бежать из Лифляндии, собрал 10 000 лучшего войска и поручил оное в начальство М. В. Шереметеву, которого как немецкие, так и лифляндские летописцы признают отличнейшим военачальником.

Левен, получив о сем известие, снял осаду Адзеля и, сосредоточив все силы свои при Валке, ожидал неприятеля. Июня 18 числа открылись действия, и россияне, опрокинув полк Толя, устремились с храбростью на Глазенапа, Горна и Делагарди. Гадебуш говорит[99], что россияне были разбиты и потеряли своего храброго начальника М. В. Шереметева, который, будучи изранен, попал в полон к шведам, невзирая на попечения их, окончил очень скоро жизнь и погребен в Вольмарской церкви.

Не имея собственных актов, не можем мы проверить слова иностранных писателей, но, судя по событиям, надобно полагать, что потери наши были не очень значительны, ибо Ордин-Нащокин устоял в занятых им местах, а шведские генералы производили только набеги, выгоды коих и потери были обоюдны и не имели никаких важных последствий.

Дьякон Луговской описал походы царя Алексея Михайловича в Литву, Польшу, покорение Киева и суд Никона. Книгу сию видел В. Н. Татищев у Щегловитого, потом была она у Автонома Иванова, который, как известно, сочинял «Российскую историю», и наконец, когда ему понадобилась, то он не мог нигде отыскать[100].

Таким образом протек 1657 год, в котором случились два весьма важных обстоятельства; первое имело сильное влияние на участь Польши, занимавшей в XVII веке первейшее место между северными державами. Стесненное положение королевства, происшедшее от своевольства вельмож, слабости правительства и малодушия шляхты, заставило короля заключить особый трактат с курфюрстом Бранденбургским[101], который из вассала сделался неограниченным владетелем Восточной Пруссии и, обязавшись быть вечным союзником Польши, дал ей 4000 вспомогательного войска с тем, чтобы получать за оное каждогодно 40 000 талеров и держать в залог верного платежа денег сих Эльбинг со всем округом. Второе обстоятельство была жестокая чума, которая, причиняя великие бедствия в Ревеле и Курляндии, опустошила почти совершенно Ригу.

Конец ознакомительного фрагмента.