Царское дело. Дело Второе (Владислав Бутырин)

О неизбывности дружбы и о теории относительности в ее восприятии

День был отвратительный – ярко светило солнце, неутомимо жужжали мухи, а Золотой Петушок напрочь отказывался в такую погоду совершать предписанные ему регламентом флюгерообразные движения, поэтому Василисе приходилось обмахиваться одной стороной Скатерти-Самобранки (которая при этом тихонько самобранилась, но не осмеливалась намекнуть царевне на не соответствие должностным обязанностям) и Ковром-Самолетом (который, по причине импортной сущности, не готов был донести хозяйке гарема о несоответствии происходящего занимаемой им должности).

Итак, Василиса сидела у окна своих высотных царских хором и категорически ничего не хотела.

Когда на окошко присел невзрачный сизый голубь с письмом, царевна, не прикрываясь, зевнула и лениво поинтересовалась:

– Птица мира, кто тебя прислал? Где мой Буревестник?

– Гордо реет… – пробурчала птица мира. – Получать будем? Распишитесь в квитанции.

Царевна рассмеялась голубю-бюрократу прямо в клюв:

– Может, тебе еще и паспорт с фотографией в кокошнике предъявить? – после чего небрежно выдернула из его хвоста перо, обмакнула в услужливо подсунутый Самобранкой черничный сок и замысловато расписалась на крыле обомлевшего от царской милости голубя.

Из-под крыла незадачливого сизокрылого птаха выпало письмо, которое Василиса незамедлительно вскрыла и углубилась в чтение.

Голубь нетерпеливо переступил с ноги на ногу и призывно заворковал.

– Что тебе еще? – недовольно глянула Василиса на него, затем в сердцах махнула рукой. – Кыш-бакшиш!

Из ее рукава вылетел совсем не лебедь, а целый Кот-Баюн. Голубь проворно увернулся, негодующе воркнул и скрылся в небесах.

– Мяу-у-у-у-у! – донеслось до Василисы (это падал с высот царского пентхауса не проснувшийся Кот-Баюн).

– А, ничего, у него ж четыре лапы! – рассеяно подумала Василиса и снова принялась за письмо.

После неожиданного падения самого Баюна Самобранка и Самолет переглянулись и поспешно явили редкое единодушие в плане искреннего проявления верноподданнической акклиматизации хором, и царевна, засучив рукава, смогла приступить к делу.

«Данным посланием уведомляем о том, что „статус кво“ перешел в „казус белли“ („Вот дураки“, – машинально подумала царевна, когда-то получившая зачет по латыни за подзатыльник от батюшки) в отношении особы, называющей себя „Baba Yaga“ (паспорт номер такой-то, выдан заморским приказом такого-то числа), заявившей о пропаже незарегистрированного средства воздушного передвижения».

– …м-я-у-у-у…, – слышалось за окном, и Василиса поняла, что незарегистрированные средства перемещения могут быть разноплановыми, а их падение не всегда означает катастрофу.

«Оным также сообщаем, что гражданка по прозвищу Яга не сотрудничает со следствием и отказывается давать приметы пропавшего средства перемещения, ссылаясь на свое высокородное право обращаться непосредственно к особам высокого аристократического происхождения. Сим уполномочены призвать к содействию их высочество царевну Василису Додоновну в качестве независимо-заинтересованного эксперта».

«Хм-м-м, – задумалась Вася. – Что ж такое у бабули пропало, что аж мое царственное присутствие потребовалось?».

Затем радостно соскочила с царской лавки и помчалась в скороходную. Торопливо одела лаптеходы и через пять минут уже неслась по направлению к Ягодинскому болоту.

Ковер-Самолет продолжал по инерции неутомимо и сладострастно махать на Скатерть-Самобранку.

«Восточный, что ли?» – подумала та и нерешительно выдала шербет.

Ковер замахал еще активнее.

«Замахал! Наверное, индийский!» – с уважением подумала Самобранка и превратилась в сари цвета карри.

Ковер выпал шерстяными осадками в царское окно, но тут же вернулся восвояси, неся на себе не верящего в свое счастье невредимого Кота-Баюна.

– …я-а-а-у-у-у! – продолжал истошно орать тот, зажмурив два глаза и растопырив четыре лапы.

– Чудо индийского качества, сгрузи-ка его поближе к печке и замаши меня еще пару раз, – игриво посоветовала Самобранка и тут же захрапела, иногда материализуя газированные напитки на основе колы.

Василиса не торопясь подошла к избушке на слоновьих ножках. Старушка-то наша была из новых бабок и понимала, что на курьих ножках далеко не уйдешь, а слоновья кость всегда была в цене, и все бабки во все времена ценили ее, хотя далеко не все могли себе позволить.

Царевна продвигалась медленно, попутно прилежно изучая следы на траве-земле-болоте-песке-помете невиданных зверей и виданных людей.

Ново-Избушка, несмотря на новый китч-стиль, по старинке оставалась все такой же настороженной и чуткой и сразу же круто развернулась к ней помпезным входом с двумя колоннами. Одна колонна при этом выпала из-под лже-античного капителя и ударила по неотесанной слоновьей ноге, та мигом завопила и пхнула колонну в ближайшее болото.

– Эй, па-пра-шу! – завопила из болота Царевна-Лягушка и выпихнула колонну на сушу. – Я тут, между прочим, стрелы жду, а не архитектурные излишества в стиле ложного ампира!

Опешив от такой болотной эрудиции, избушка все же ухмыльнулась закрытой дверью, подобрала хоботом («Ни фига себе!» – машинально подумала Василиса) колонну и вставила ее на место под капителем.

В тот же момент дверь распахнулась настежь, и на пороге появилась сама Баба Яга в обтягивающих синих джинсах и с наушниками на голове.

Приседая в такт любимой какофонической музыки, Баба Ягодка-опять бездумно осмотрела горизонт слева-направо, справа-налево, и завопила:

– Нет, это явно не хэви-металл! – и в сердцах забросила наушники в ближайшее болото.

– Па-пра-шу! – завопила в ответ Царевна-Лягушка – Я тут, между прочим, стрелы жду, а не заглушки для свободных ушей!

– Тьфу! Ты у меня, между прочим, допросишься! – в сердцах плюнула Баба Яга, засунула руку в задний карман, вынула зеленый доллар и швырнула вслед за наушниками. – Вот тебе штраф за загрязнение окружающей среды!

– Па-праш!.. – раздался квак, сразу захлебнувшийся второй зеленой бумажкой.

– Варвара жарит кур… – мелодично донеслось из булькающей топи болота в наступившей благодатной тишине.

Баба Яга довольно огляделась, поправила покосившуюся псевдоколонну рукой и, наконец, узрела Василису Рассудительную, единственную дочь царя-батюшки всех земель неуказанных-неизведанных.

Преклонить колена в джинсах не смогла, поэтому слегка кивнула царевне, но попутно подумала: «Все-таки как на Додошку-то похожа малая – глаз не оторвать!». И вслед не остереглась мысли незваной – вздохнула: «От любви родилась, не иначе!».

Василиса не торопясь приблизила свое высочество и спросила у бабули, гордо возвышавшейся на пороге в казаках:

– Говорить где будем, Ядвига Гарриевна – у тебя, али у нас?

– Господь с тобой, Василиса Додоновна, кто к вам по доброй воле да на вольные речи подастся! У меня, конечно! Пожалуйте в глухомань-обитель пенсионерки дремучей, скромной-позабытой.

– А, может, скромной-заблудшей? Пенсионерки-пионерки? – усмехнулась Василиса в ответ, но в горницу прошла.

Давно здесь не бывала – все вроде как в детстве было, а все ж что-то неуловимо изменилось. Хотелось, конечно, Василисе, чтобы осталось все так, как она запомнила с малых лет, но уже и часов с ходиками не было, а было электронное табло с мигающими цифрами, и дровяная печка духмяно зев не разевала, а превратилась в пялившийся квадратной пустотой камин с микроволновкой над порталом, да и окна у бабули были уже не слюдяные с янтарным светом внутри, а, как и положено, металлопластиковые многокамерные.

– Присаживайся, внученька, – прошамкала, внезапно сгорбившись, Баба Яга.

– Ты мне хоть представление не устраивай, – урезонила ту Василиса. – В джинсах да в казаках, а туда же: «Внученька!». Или паспорт у тебя с пропиской попросить? Так я Лешего мигом пришлю! Ты же знаешь, как он к тебе неравнодушен! Он тебе допрос с пристрастием учинит, как пить дать!

Вмиг распрямилась спина Ядвигина, голова поднялась гордо, а глаза блеснули задорно неугомонной молодостью и озорством:

– А пусть-ка твой Леший придет – я его к лешему и пошлю! Видать, давно он там не бывал!

– Пошли его в баню, там он тоже давненько не бывал, – рассмеялась царевна и перешла к делу. – Ядвига Гарриевна, что пропало-то и почему только я об этом знать должна?

Баба Яга хмыкнула, достала из микроволновки жбан с холодным квасом и поставила на стол.

– Не буду темнить, Вася, не могу обо всем рассказывать вашим следователям-лешим да прокурорам-кикиморам. Тебе скажу все как на духу. Слушай меня сюда и сразу внимательно.

Щедро плеснула пряного квасу в две глиняные чашки (себе и дочке царя-батюшки, коего знавала еще не батюшкой, а очень даже третьим сыном-дураком) и начала, чтобы сразу закончить:

– Ступу у меня увели, Ва-си-ли-са!..

– А-а-х-х-х, – выдохнула царевна, поперхнувшись ядреным кваском. – Это которая последняя модель «Нифигес-хренц» была?

– Она самая, – авторитетно подтвердила Баба Яга. – Оставила я ее еще вчера на бабодроме, на сигнализацию поставила, как всегда. А утром – батюшки! – нет моего ступобеса!

– Ни следов, ни людей, не зверей? – подозрительно уточнила Василиса.

– Ни гусей-лебедей, – со знанием дела подтвердила Баба Яга.

– А кто был то у тебя накануне? Вспоминай всех! Никого не забудь. Тебе же на пользу, – тон Василисы стал требовательно-суровым.

Яга уважительно покосилась на царевну и смиренно ответила как на духу:

– Да кто был? Сначала ж Красная Шапочка по ошибке зашла (у нее ж зрение минус пять, все время меня с бабушкой своей путает, пирожками потчует и в зубы заглядывает), потом эти заграничные племянники Гензель и Гретхен опять приперлись (чего ходят – не знаю, все время сидят и по сторонам озираются, как будто метраж высчитывают), потом медведь какой-то с поросенком пришли, уж стояли-стояли, песни пели-пели, в гузку избушки орали-надрывались, я патруль вызвала, их и забрали, ну а потом Ивашка из Дворца прибежал, микроволновку чинил… чинил-чинил… чинил-чинил…

Ядвига Гарриевна замолчала и мечтательно закатила глаза.

– Ивашка, значит, – усмехнулась Вася.

– Ага, он, он, а кто же? А что такого? – засуетилась Баба Ягодка-опять.

– А ничего, что твоему Ивашке-то уже 30+ стукнуло, а вы все в доброго пионера и злую пионервожатую играете? Вот уж мужа на час нашла себе на пенсии. Не срамились бы уже, а то и избушке слоновьи ноги приделали – бегает теперь так, что все царства неизведанные ночью просыпаются. Не пора ли честь знать, матушка?

– Молоко на губах облизни, языком хлеб нарежь, – огрызнулась Ядвига. – Ступу лучше найди, потом будешь старших поучать.

Осерчала тут Василиса (все ж таки царская дочь), встала и, служебным кокошником в подвесной потолок упершись, повелела:

– Оставайся-ка ты на своих местах, гражданка с видом на жительство!.. До дальнейших моих указаний!..

И, круто развернувшись, вышла из дверей, громко хлопнув дверью – лишь две колонны упали вслед за ней, да избушка лишилась ножек, да лягушки вмиг охрипли и притихли.

***

Направилась осерчавшая царевна прямиком на бабодром. Погода стала еще хуже – все ярче сияло солнце, все больше вокруг роились назойливые кровососущие ненужные свидетели и прочие бесполезные любопытствующие твари.

Не вниз смотрела эксперт Василиса Рассудительная – кверху вскинула взгляд свой пронзительно-доброжелательный (как у всех в ее службе), а затем уверенно последовала по еле приметной тропинке в чащу лесную.

Расступились перед ней дебри лесные – кланялись ей в ноги и лапы еловые, и ветви листовые, и травы придорожные.

Вышла она прямиком к тому омуту, куда, не ведая того сама, и шла. Присела в тени ели окладистой, щедрой на приятную прохладу. Посмотрела на зыбь топную, озирнулась на осоку болотную, тихонько позвала приказным тоном:

– Ну, явись уже, почто от меня прячешься!..

Всколыхнулась зыбью бездна вишневого омута, но не русалка явилась перед царские очи – пожаловала Кикимора болотная. Как всегда, была в одеяниях озерных по последнему визгу моды, с прической навороченной от зверья новомодного, да и макияж был как всегда безупречный – глаза бездонные-манящие, губы – вечным зовом зовущие.

«Вот ведь красота нелюдская какая кикиморам дается – и им без надобности, и другой нечисти на зависть да людскому роду на погибель», – успела подумать царевна, прежде чем указала Кикиморе на место рядом с собой – на коряге мшистой-кряжистой над самым омутом-бездною.

С достоинством присела близ особы царской крови кикимора безродная. Молчала – ни слова не промолвила, ждала вопроса царевненого, безропотно склонив голову и чутко прислушиваясь.

Не любила Василиса долгие задушевные разговоры, сразу к сути дела перешла:

– Ступа-то где – на дне озерном, небось? Вы ж подруги были, сколько вас знаю?

Онемела поначалу, но тут же осмелела Кикимора:

– А что – «были»? И сейчас есть. Или дружба – тогда только дружба, когда обе ее так называют? Дружба не в том, чтобы друг другу улыбаться да чаи попивать на завалинке по субботам. Дружба в том, чтобы в недружки попасть, а подругу спасти.

– Да-а-а? – удивленно протянула Василиса и с интересом глянула на зеленую голову Кикиморы. – И как же ты подругу свою от напасти уберегла? Ступу ее угнала, а потом утопила? Давненько я про такую дружбу женскую благородную не слыхала!

Промолчала было Кикимора, да некуда было ей деваться – перед царским допросом юлить да хвостом вертеть негоже.

– Знаете, небось, сколько Бабе Ядвиге годков-то. Из далеких стран она к нам прибыла давным-давно. Никто уже и не помнит, за что ее из тех стран выгнали, да и метлу она свою из тех времен уж давно на ступу последней марки поменяла. Говорят, звали ее когда-то то ли Попи Мэрринс, то ли Мэри Поппинс, да уже не важно. Дружба наша была – не разлей вода долгие годы, да вот подвернулся же ей этот Ивашка, и как будто подменили подругу мою. Слушает его – прямо в рот заглядывает, молодится-прихорашивается-выпендривается, как будто снова молодухой стала (так еще и припевает: «Я – само совершенство! Я – само обалденство!»). По ночам гоняют на ступе так, что птицы ночные да духи лесные в разные стороны разлетаются, куда летели – забывают. Пугают людей и зверей, что по ночам гуляют, сами забавляются – хохочут. Забыла Ядвига про то, что нужно ей непослушных детей пугать да добрым молодцам в делах любовных-задушевных бескорыстно помогать – знай только стритрейсинг свой в небесах каждую ночь устраивает да с селфипалкой с Ивашкой на закате да на рассвете печатлеется, – с жаром и с обидой поведала Кикимора.

– Чай, ревнуешь, что ль? – усмехнувшись, спросила Василиса.

– Нет во мне ревности, только из подруги я в берегиню превратилась, а сил на оберег нет у меня – не положено. Вот и решила, что если ступу ее утоплю, то не станет она больше из себя королеву небесных автострад корчить, да и Ивашке не на чем будет дурь свою выказывать. Утопила я ту ступу в омуте. Уж простите меня, объяснила как есть, лучше не умею, – потупилась Кикимора болотная, верная дружбе своей – по своему разумению.

Посмотрела на Кикимору Василиса, подивилась ее наивности озерной-допотопной.

– Ты бы ей избушку еще сожгла, – мрачно прокомментировала она.

Кикимора промолчала и, засопев носом, начала чертить большим пальцем левой ноги замысловатые линии на мху. Понимала, что как-то не так поступила, но вины за собой все-таки особой не чуяла.

Недолго думала царская дочь на сей раз. Не очень нравилась ей Кикимора, но и на Бабу Ядвигу осерчала не на шутку.

– Вот что: ступу сдашь Лешему под расписку – как брошенную в лесу и обнаруженную тобой. Да почистить не забудь от водорослей да ила. Леший хоть и при исполнении, но далеко не дурак. Я подруге твоей внушения делать не могу – годами не вышла. Ты тоже с советами и с исповедями не суйся. Дружба женская и бескорыстная – это хорошо. Только хочешь добра своей подруге – не ступу ее кради, а ухажера отвадь этого малолетнего.

– Как так? – изумилась Кикимора, вскочив на ноги, плеснув зеленью глаз бездонных.

– А так…, – промолвила Василиса (в контексте Премудрой). – Покатай его на своей кикимояхте – чай, пороскошней она будет бабкиного навороченного ступолета. Построй ему свои болотные глазки. Наваргань ему коктейльчики «Тинкорясини» – да позабористей. А как он к тебе переметнется, приди к безутешной подруге и помирись, плюнув на Ивашку этого. Потому что «ивашек» этих полным-полно, а подруг настоящих ох, как не хватает – дефицит! Неоспоримый факт! Реальная тема… – вздохнула Василиса.

– Ох, и голова у вашего высочества, ох, и ума палата! – восторженно выдохнула Кикимора, с обожанием глядя на царевну.

– В той палате мест уже нет! – отрезала Василиса и повернула к избушке.

Баба Яга уже переоделась в туристическое одеяние и встречала царевну по всем фольклорным правилам – в затрапезном сарафане и в головном платке. Вместо камина уже появилась голограмма задымленной печки, вместо стола-трансформера и кресел-пуфов у окон были расставлены пыльные сундуки и грубо сколоченные лавки.

Василиса недовольно поморщилась:

– На жалость не бьем, Ядвига Гарриевна – нашли вашу ступу, вернут после того, как Леший оформит.

– Ой, внученька, спасибо тебе, родная, – зашамкала баба Яга, искоса поглядывая на Василису хитрыми глазенками.

– Да, и штраф он тебе, «бабуленька» родная-новоявленная, тоже выпишет – а то у него давно накопились квитанции за неоплаченную парковку по ночам. Все он терзался, что ж это за супостат на иноступке паркуется в неположенных местах. А тут как раз и опознание произведет, – довольно ухмыльнулась «внученька».

– Вот нет в тебе ни доброты отцовской, ни прощения царского – во все вникаешь, всему правду как стикер со сроком годности клеишь, – возмутилась Ядвига Гарриевна, неожиданно распрямившись в полный рост.

– Согласна, – покорно согласилась Василиса. – Ни доброты нет, ни прощения. Да и правда у меня всегда своя, не общая, потому и зовут меня иногда Справедливой, – подмигнула бабке-молодухе царевна-судмедэксперт всея царства, расхохоталась и закружила Ягу в одной ей известной пляске.

Избушка крякнула от неожиданности, прислушалась и успокоилась.

– Я стрелы жду-у-у…, – жаловалась кому-то поблизости Царевна-Лягушка. – Па-пра-шу!..

Погода к вечеру вновь ухудшилась. Палящее солнце погрузилось в полыхающий зноем закат, вечерней прохлады все не было, кругом летали себе заунывные комары и уставшие сами от себя мухи.

Василиса сидела на березовом бревне и ждала Лешего с заключением.

Тот вышел, как всегда, нарочито хмурясь и напуская на себя важный вид.

– Заключение, – коротко бросил он.

Василиса мельком кинула взгляд на листок бересты, сложила его вчетверо и засунула в кокошник.

– Вернуть Яге ступу-то? Иль подержать на штрафплощадке? – нерешительно поинтересовался Леший.

Василиса лукаво усмехнулась и посмотрела ему в глаза:

– Сам решай, Леший, не чужая тебе наша бабка-то.

Леший покраснел и пробормотал:

– Вас послушать, так я еще тот… леший.

Василиса не ответила и посмотрела на красную каемку заходящего за горизонт солнца.

Наступал прохладой долгожданный вечер. Погода улучшалась на глазах, и ее настроение тоже.

– Домой! – приказала она лаптям-скороходам, уже приспавшим на маленьких царевниных ножках.

Те лихо вскинулись и помчали прямиком во дворец, где Василису ожидал остывший ужин и осерчавший любящий батюшка.

Из вердикта ведущего судмедтехэксперта-детектива всея Трехземелья Василисы Додоновны:

«Так вот ты какой, бальзаковский возраст!

Так вот ты какая, шагреневая кожа?

Так вот ты какая, женская дружба?

Ответы на эти вопросы мы не получим никогда – по причине отсутствия их внятного обоснования испокон веков.

Однако следует констатировать тот факт, что иногда настоящая дружба способна на большее, чем настоящая любовь.

Впрочем, это совершенно теоретическое умозаключение, основанное на индуктивных измышлениях и дедуктивных выводах.

Ядреный все-таки квас у бабули…».