Типовая советская парикмахерская зазывала ненавязчивой рекламой услуг: портретами Иоссифа Виссарионовича Сталина и Любови Петровны Орловой, выставленными в витрине салона, как эталон моды тридцатых годов двадцатого века. Но знающие граждане шли туда под воздействием совершенно другой рекламы, передаваемой «сарафанным радио» всего Ленинграда
Молодая девушка, комсомолка, спортсменка, учащаяся на вечернем отделении рабфака, товарищ Романова работала в парикмахерской ежедневно с восьми утра до пяти часов вечера.
Женщины разных возрастов от студенток-комсомолок до номенклатурных работников отдавали себя в умелые руки Антонины, желая волшебного преображения. Мужчины с плохо скрываемым трепетом садились в кресло, дабы полюбоваться неземной красотой парикмахера и ощутить на себе нежность ее пальцев, граничущую со стальным холодом ножниц и остротой зубцов расчески.
В отражении огромного зеркала с подсветкой софитов молодая, красивая девушка мелькала, как ожившая картина. Черная, как смоль, коса через плечо, не глаза – а очи, не губы – а уста. Тяжелая, роковая красота.
Антонина накидывала на очередного клиента накрахмаленную простыню. С трудом улавливаемое глазом мелькание ножниц в ловких руках парикмахера, нежные прикосновения теплых пальцев девушки, а в зеркале такая красота, что можно потерять не только голову, но и портфель с чрезвычайно важными, ответственными документами.
– Бежать, бежать за ней…, – яркими вспышками мельтешило в одурманенной голове очередного посетителя парикмахерской. – Бежать на край света… И черт с ней, с работой… Черт с ней, со скучной, не такой красивой, как Тонечка, женой… и сворой детишек… И черт с ним, с партбилетом, который непременно отберут за нарушение моральных законов советского общества… А впрочем, зачем бежать? Товарищ Романова всегда здесь… с восьми до семнадцати… Ах, Тонечка! Ах, красавица…
– Одеколон «Тройной» желаете? – словно ушат ледяной воды на разгоревшееся пламя аморальных желаний.
– Желаем, – с замиранием сердца, выдыхал клиент. – Все желаем!
Забежав в парикмахерскую и пулей промчавшись мимо очереди, кучерявый, розовощекий второклашка влетел в зал и едва не воткнулся в широкий зад парикмахера тети Любы. Не сдержавшись от щекотливой смеси запахов одеколона, мыла и каких-то еще химикатов, Леша громко чихнул.
Тетя Люба вздрогнула и ляпнула щедрую порцию пены для бритья на только что отполированную лысину толстощекого мужчины. Мальчишка прыснул от смеха, но получив осуждающий взгляд, бочком попятился к креслу Антонины.
– Лешка, – цыкнула девушка на брата. – Ты тут зачем?
– Мама, велела тебе ключ отдать, – быстро выпалил тот, снимая с шеи длинную тесемку с тяжелым, как от амбарного замка, ключом. – А то ты забыла его на тумбочке в прихожей.
– Ой, спасибо, – поблагодарила Антонина, принимая ключ и пряча его в карман рабочего халата.
– Все, я побежал, – подытожил Леша и рванул к выходу. – До свидания, теть Люба.
– Бывай, сорванец, – отозвалась та, аккуратно протирая лысину своего клиента.
Выскочив в зал ожидания, мальчишка столкнулся с высоким статным офицером и, проскользнув мимо того, убежал на улицу. Мужчина же одернул гимнастерку с малиновыми петлицами, поправил портупею и заглянул в дверной проем.
– К вам можно? – спросил он.
– В порядке живой очереди, товарищ, – не оборачиваясь ответила тетя Люба, но заметив отражение офицера госбезопасности в зеркале, тот час же расплылась в заискивающей улыбке. – Подождите, пожалуйста, товарищ майор. Я сейчас освобожусь и приму вас по высшему разряду.
– Не надо мне по высшему, – отрицательно заявил тот. – Пусть будет, как всем. И я подожду вон того мастера.
– Антонина Николаевна, – обиженно нахмурившись, позвала тетя Люба. – Посетитель желает именно к вам… У вас же никого нет по записи?
– Да, да, конечно, – снимая простынь с мужчины в кресле, ответила девушка. – Проходите, пожалуйста, товарищ.
– Спасибо, – кивнул тот, пристраивая синюю с красным околышем фуражку на вешалку в углу зала.
Устроившись в кресле перед зеркалом, майор долго, с интересом и без утайки смотрел на отражение парикмахера, стоящего за его спиной. Давно привыкшая к подобным взглядам мужчин разного возраста, Антонина поправила косу и нежно, но без кокетства улыбнулась ему.
– Как вас стричь? – спросила она.
– Наголо, – коротко ответил тот, ерзая в кресле – пистолет в кобуре упирался в бедро и мужчина никак не мог пристроить его к месту.
Закончив с незамысловатой стрижкой, Антонина, как обычно, предложила клиенту одеколон «Тройной», и тот послушно согласился.
– Желаете что-нибудь еще? – напоследок спросила она.
– Не могу ли я получить ваш адресок? – не задумываясь поинтересовался мужчина. – Для встречи в… так сказать… неофициальной обстановке.
– Это ни к чему, – с улыбкой ответила Антонина. – Вечерами я учусь на рабфаке, так что вне рабочее время меня все равно дома не бывает.
– Честь имею, – не настаивая отчеканил майор госбезопасности и вышел вон.
Тетя Люба подбежала к окну и выглянула из-за портрета Сталина наружу. Затем она осуждающе покачала головой, для достоверности постучав себя указательным пальцем по лбу.
– Эх, Тонька, – вздохнула она. – Такого мужчину упустила… Глянь-ка, пока не уехал.
Девушка подошла к окну и выглянула поверх плеча напарницы. Вышагивая от крыльца парикмахерской твердой, уверенной походкой, мужчина пригладил ладонью свежевыбритый затылок, ни разу не оглянувшись, хотя конечно же чувствовал взгляды женщин спиной.
Он подошел к черному, блестящему в лучах солнца автомобилю и забрался в салон через дверцу, распахнутую перед ним услужливым водителем. Раскошный «Паккард» взревел мощным двигателем и умчался прочь.
– Так в девках и останешься, – сетовала тетя Люба. – Мне бы твои годы, да красоту, он бы от меня не ушел.
– Может он женат, – улыбалась Антонина.
– Был бы женат, адресок не спрашивал, – отмахнулась та.
– Будет и на моей улице праздник, – снова улыбнулась девушка. – Я замуж по любви хочу. Как говорит моя бабушка, дети будут похожи на него, а не на его автомобиль и членское удостоверение ЦК.
– Шишь, непутевая! – строго цыкнула тетя Люба, косясь на дверь в зал ожидания. – Услышит кто.
Тем не менее, не прошло и двух недель, как Петр Кондратьевич снова появился в парикмахерской. Полученный отказ в ухаживании в прошлый раз никак не повлиял на его настроение. Майор госбезопасности был в отличном расположении духа, много шутил, преподнес работницам салона красоты коробку конфет и не сводил восторженных глаз с Антонины.
– Я должен сейчас отлучиться, – наконец сказал он. – Но я заеду за вами, Антонина Николаевна, к семнадцати-ноль-ноль. Пожалуйста, не убегайте раньше.
– Но я.., – замешкалась девушка, обескураженная рьяным напором нового ухажера.
– Я узнавал, – торопливо добавил Петр Кондратьевич. – Сегодня у вас нет занятий на рабфаке. И к слову, я лично знаком с некоторыми товарищами из приемной комиссии в Ленинградском институте эпидемиологии и микробиологии, так что сочту за честь похлопотать за вас на экзаменах. Вы ведь туда собираетесь поступать?
– Однако, – усмехнулась Антонина. – Что вы еще обо мне знаете, товарищ Басыров?
– Буквально все, – без стеснения заявил тот. – Знаю все о ваших родителях и младшем брате Алексее. Знаю ваш домашний адрес. Знаю какую школу вы закончили и оценки в вашем табеле. Знаю место и часы работы, учебы и соответственно планы по образованию на будущее. Все знаю… А если чего не знаю, то и это для меня не под грифом секретности. Сами понимаете, работа такая: все знать.
– Интересный вы человек, – откровенно рассмеялась девушка, пожав плечами на осуждающий колкий взгляд тети Любы. – Может и девичьи тайны вам известны?
– Знаю, что мечтаете на море побывать, – на секунду задумчиво прищурившись, ответил майор Басыров. – Будете со мной дружить, непременно побываете.
– Заманчиво, – сказала Антонина.
Она тайком подмигнула тете Любе, которая желала провалиться сквозь землю, чувствуя, что непутевая девка ходит по лезвию бритвы, испытывая офицера НКВД, и ее тащит за собой, как свидетеля и сообщницу.
– Ну, что ж, Петр Кондратьевич, давайте дружить, если и далее обещаете удивлять меня так же, как сегодня.
– Знаю, что мальчишки во дворе на Петроградской, – Басыров выбросил на стол последний козырь. – Дразнят вас, Антонина Николаевна, церевной.
– Ну, это не секрет, – рассмеялась та. – У нас фамилия такая… звучная. Романовы мы.
– Знаю, знаю, – часто закивал Петр Кондратьевич и, внезапно перейдя на шепот и панибратское «ты», добавил после короткой паузы. – Но ты меня не бойся… Я ж не зверь какой бездушный. А фамилию со временем сменишь на мою.
Свадьба была тайной, но пышной – на загородной даче Петра Кондратьевича близ Ладожского озера. Установленные буквой «П» столы ломились от кушаний. Антонина и ее младший брат Леша, видевшие такое лишь на натюрмортах в книжках и картинных галлереях, так объелись, что к вечеру и всю последующую ночь у обоих болели животы.
– Привыкай, Царевна, – посмеивался муж.
Корзины и коробки с деликатесами доставлялись курьерами еженедельно; платья, туфли и предметы женской необходимости высшего качества привозились Антонине едва ей стоило о чем-то заикнуться. Но самого мужа молодая жена видела крайне редко.
Петр Кондратьевич оставил ее на даче, а сам уезжал без объяснений куда и на как долго. Он мог позвонить Антонине из Ленинграда, Москвы или любого другого города на бескрайних просторах Советского Союза.
Поступление девушки в Ленинградский институт эпидемиологии и микробиологии даже не дошло до вступительных экзаменов. Ни в чем не отказывая молодой жене, Петр Кондратьевич требовал от нее лишь одного – беречь себя, хотя беременность Антонины проходила хорошо и не доставляла ей неудобств или излишних хлопот.
Рожденную дочь назвали Эльвирой по неуклонному настоянию Петра Кондратьевича.
– Эльвира? – удивленно переспросили родители Антонины хором.
– Так звали некую даму из американского кинофильма, который Петя смотрел в Москве, – пояснила молодая мать, покачивая новорожденную девочку на руках. – Свободна и легка, как он говорит. Пусть будет такой…
В распахнутом пальто, хлюпая промокшими в лужах ботинками в комнату вбежал запыхавшийся Леша и с порога объявил:
– Тонька, Петр Кондратьевич прислал за тобой машину. Собирайтесь.
– Что нам собираться? – спросила молодая женщина. – Сейчас Эличка покушает и поедем. Скажи, пожалуйста, шоферу чтобы подождал.
– Он еще просил передать, чтобы ты собрала теплые вещи, – жадно глотая воду из большой кружки, выпалил мальчишка.
– На улице еще тепло, – недоумевала та. – Даже удивительно для конца октября.
– А куда поедете-то? – спросила Ольга Платоновна.
– На дачу, конечно же, мам, – ответила молодая женщина. – В казенной квартире мне с Эличкой не удобно. Мы с Петей решили, что и зимовать будем на даче. Там все подготовленно.
– Тем более, потеплее одеться нужно, – уверила та. – С Ладоги-поди дует.
– Вы уезжате не на дачу, – подойдя ближе и заигрывая с племянницей в «коза-дереза», – ответил Леша. – Идет коза рогатая за малыми ребятами… забодаю, забодаю!
– А куда? – нахмурившись переспросил отец, оторвавшись от газеты.
– На Север, – пожал плечами Леша.
Антонина безмолвно посмотрела на мать, продолжая монотонно покачивать маленькую Эльвиру. Пожилая женщина поставила тяжелый утюг и принялась нервно теребить край фартука. Как выброшенная на берег рыба, она открывала рот, глотая воздух, и оглядывалась по сторонам, не в силах сообразить, за что хвататься собирая дочь и новорожденную внучку в дальнюю дорогу.
– Просто так на Север не посылают, – хмуро пробубнил Николай Александрович, потерая морщинистый лоб пальцами.
– Может командировка? – расстроенно предположила мать. – Все-таки, Петр – офицер.
– В командировку с женой и маленьким ребенком? – хмуро переспросил мужчина, старательно скрывая волнение.
– Ну мало ли…
– Доигрался твой Петя, Тонька, – подытожил Николай Александрович. – Проштрафился на чем-то.
– Коля! Не при детях же, – всплеснула руками Ольга Платоновна, промакивая мгновенно наполнившиеся слезами глаза.
– Что «Коля», Оленька? – тяжело вздыхая, переспросил тот. – Факт на лицо…
Разболтанный поезд притащил семью Басырова в Архангельск, встретивший их жгучим морозом и пронзающим до костей ветром Белого моря.
– А на Черное море мы так и не съездили, – попыталась пошутить Антонина, но получив в ответ суровый взгляд мужа, замолчала и отвлеклась на дочь.
Из Архангельска их забрал специально присланный грузовик «полуторка» с угрюмым водителем в толстом армейском тулупе, отчего последний походил на ямщика.
Без слов указав Антонине на кабину «полуторки», водитель легко забросил чемоданы в кузов, будто те ничего не весили. Затем он вытащил из-под припорошенного снегом брезента такой же тулуп, в который был одет сам, и передал его Петру Кондратьевичу. Не глядя на трескучий мороз Басыров забрался в кузов грузовика, скинул офицерскую шинель и быстро переоделся.
Дорога лихо бросалась под колеса грузовика, уносящегося мимо маленьких поселков, являющих собой образец типичной северной глубинки необъятных просторов Советского Союза. Бревенчатые дома, колодцы, деревянные мосты через небольшие речки и бескрайний лесной массив – все плотно укрыто пышными снежными шапками.
– А ведь в Ленинграде еще золотая осень, – с тоской подумала молодая женщина.
Сидя в раскачивающемся кузове Басыров зябко кутался в армейский тулуп и непереставая курил папиросы. Отделенная от мужа тонкой фанерной стенкой, Антонина с ребенком на руках сидела плечом к плечу с молчаливым водителем. Время от времени неудобно изворачиваясь, молодая женщина могла поглядывать на Петра Кондратьевича через крошечное оконце. Как бы ей ни хотелось спросить о том, что случилось, разговора не состоялось ни в поезде до Архангельска, ни в армейском грузовике.
Наконец, машина домчалась до конечного пункта их не долгого путешествия. Глядя в окно, Антонина рассматривала деревню, буквально утопающую в снегах.
Выбираясь из кабины грузовика, молодая женщина не сразу осознала, куда приехала. Весь проживающий по соседству контингент – люди в форме. И только увидев людей, роющих за околицей котлован, поняла – лагерь. На улице мороз ниже двадцати градусов, а они полумертвые, беззубые, с будто обугленными лицами били ломами землю.
Развитие Архангельской области с ранних двадцатых годов происходило в русле преобразования всей страны Советов: индустриализация, коллективизация и труд узников концентрационных лагерей.
Начальник ГУЛАГа встретил нового заместителя в просторной, жарко протопленной избе, куда водитель грузовика отнес чемоданы и проводил семью Басырова.
– Добро пожаловать, – бывший начальник лагеря с ехидной улыбкой поприветствовал гостей. – Если это уместно для наших широт и образа туташней жизни… Лев Пантелеевич Павлов.
– Здравия желаю, – сухо по-военному ответил Петр Кондратьевич, принимая рукопожатие. – Петр Кондратьевич Басыров, капитан госбезопасности.
– Капитан? – вздохнула Антонина.
Ей было не сложно догадаться, что в дополнение к долгосрочной командировке ее мужа понизили в звании. А значит отец был прав, сетуя о том, что Петя на чем-то сильно проштрафился перед бездушной системой.
Не обращая внимания на жену, Басыров расстегнул тулуп, обнажив старый китель, но с обновленными лычками. Он прошел через просторную комнату, присел на табурет и брезгливо смахнул со стола какие-то крошки.
– А кто это у нас такой маленький? Такой хорошенький?
Лев Пантелеевич заискивающе полез знакомиться с Эльвирой, в то же время жадно рассматривая и ее мать.
– Мальчик? Боец!.. Как звать?
– Девочка, – неохотно ответила Антонина. – Эльвира.
– А вас, товарищ Басырова?
– Антонина Николаевна, – представилась та, расправив матрас на панцирной сетке скрипучей койки и положив ребенка на него.
Приметив громоздкий платяной шкаф, сколоченный из грубых, плохо отесанных досок, Антонина перетащила чемоданы, бесхозно оставленные у входа.
– Ну что ж, располагайтесь, – приглашающе развел руками Лев Пантелеевич. – С вами, Антонина Николаевна, я прощаюсь. Более не увидемся. Отбываю… А вашего супруга я украду не надолго… Пойдемте, Петр Кондратьевич, покажу вам хозяйство и дела передам.
– Так точно, – кивнул Басыров, поднимаясь с табурета.
Он мельком взглянул на жену и, выходя в сени, бросил через плечо:
– Почисти тут все.
Едва скрипучие по снегу шаги утихли, Антонина устало опустилась на один из чемоданов, как на табурет. Слезы сами хлынули из глаз и она позволила себе выплакаться, но тихо, тайком, чтобы не беспокоить дочь. Маленькая Эльвира же молчаливо рассматривала бревенчатый потолок избы.
Быстро разложив вещи в шкаф, Антонина попыталась было подмести пол, но от ее тщетных стараний лишь поднималась серебристая пыль.
– Значит будем мыть, – пожав плечами, решила молодая женщина. – Вот только где бы воды раздобыть… и тряпку?
Ведро с мутной водой, покрывшейся толстой ледяной коркой, обнаружилось в сенях. Там же висела грубая закоченевшая тряпка, будто любезно оставленная прошлой хозяйкой офицерской избы.
Антонина несколько раз прошлась по просторной комнате и вскоре пол заблестел, как новый. Правда, руки молодой женщины стали красными и горели, словно в них впивались тысячи крошечных иголок.
К удивлению Антонины в «красном углу» оказались несколько старинных икон, прикрытые серой зановесочкой, отчего и остались незамеченными сразу. Новая хозяйка долго рассматривала печальные лики и, наконец, решилась разобрать домашний иконостас.
– Все-таки твой папа – офицер госбезопасности, пусть и ставший капитаном, – с улыбкой пояснила она Эльвире, внимательно следящей за матерью. – Мы с тобой, Эличка, будем считать, что он просто помолодел. А обратно до майора еще дорастет. Он у нас хороший.
Несмотря на то, что Антонина была современной молодой женщиной, комсомолкой, с новым взглядом на социалистическую жизнь, выкинуть иконы рука не поднялась. И Антонина решила спрятать те за шкаф. Но едва она сняла с угловой полочки центральный лик, внимание Антонины привлекла маленькая аккуратно свернутая бумажка в букете давно засохших цветов.
Присев на табурет, Антонина бережно развернула бумажку. Тайком косясь на плотно закрытую входную дверь, она шепотом прочитала рукописный текст:
– Не гнушайся нас грешных, на Твою бо милость уповаем. Угаси горящий в нас пламень греховный… И покаянием ороси изсохшая сердца наша…
До возвращения мужа, молодая женщина навела в избе идеальный порядок и приготовила обед. Там же в сенях Антонина нашла огромный деревянный ящик. Она втащила его в комнату, установила на двух табуретах и устроила в нем кроватку для дочери. Накормив Эльвиру и уложив ее спать, Антонина присела к окну и, поджав щеку рукой, безучастно уставилась в глухую северную ночь.
Неожиданно в дверь постучали, что говорило лишь об одном – это не муж. Антонина поднялась с табурета и открыла дверь, но тутже была грубо отодвинута в глубь комнаты чьим-то широким задом. Ночная гостья бесцеремонно втиснулась в дверь, продвигаясь спиной и втаскивая что-то громоздкое.
– Здравствуйте, – выглядывая из-за спины женщины, тихо сказала Антонина, привлекая к себе внимание.
– Вечер в хату! – отозвалась та, оборачиваясь и стаскивая с головы армейскую шапку-ушанку.
Женщина расстегнула тулуп и устало плюхнулась на табурет около стены, вопросительно глядя на хозяйку.
– Тьфу ты ну ты… Водицы подай, а? – грубо попросила она.
– Извините, – улыбнулась Антонина и бросилась бегом к чану с питьевой водой. – Минуточку…
Она набрала полную кружку и преподнесла ночной гостье, замерев рядом с той, как послушная школьница перед строгой учительницей. Женщина утолила жажду и самодовольно крякнула, мгновенно подобрев.
– А откуда это такую красивую девочку к нам занесло? – ощетинилась она, поблескивающей золотыми коронками улыбкой.
– Из Ленинграда, – неуверенно пожала плечами Антонина.
– Добро, – кивнула та, будто этого ответа и ожидала услышать. – А мамка твоя где?
– Мама? – удивленно переспросила Антонина. – Дома… В Ленинграде.
– Не поняла, – нахмурилась женщина. – А ты с папкой что ль приехала?
– Нет, с мужем…
– Погоди, девочка, – замотала головой женщина. – А Николаевна где?
– Я и есть Антонина Николаевна… Басырова, – улыбнулась Антонина.
– Тьфу ты ну ты! – рассмеялась та, но тотчас же спохватилась и зажала рот широкой, неженской ладонью.
Она указала взглядом на закряхтевшую в своем ящике-кроватке Эльвиру. Антонина утвердительно кивнула.
– Дочь? – полушетом спросила она.
– Эльвира, – также тихо ответила молодая женщина.
– Меня, Настасьей Олеговной звать, – представилась гостья.
– Очень приятно, – Антонина пожала протянутую к ней ладонь.
– А я уж подумала, зря люльку тащила, – хихикнула женщина. – Решила, что это про тебя Пантелеич слюной изошелся, мол, такая дочурка у нового начальника – красавица-раскрасавица…
– Спасибо, – улыбнулась Антонина, принимая комплимент вместо Эльвиры.
– Так это… Люльку, говорю, притащила, – поднимаясь на ноги, снова повторила Настасья Олеговна.
– Спасибо вам, – снова улыбнулась молодая женщина.
Только сейчас она заметила громоздкую детскую кроватку, которую гостья бросила на пороге, и восторженно вздохнула. Выполненная из хорошего дерева, с войлочной и атласной обивкой, с резной инкрустацией в лучших традициях старорусских мастеров-краснодеревщиков, кроватка заслуживала места в музее.
– Пользуйтесь на здоровье, – кивнула Настасья Олеговна. – А я пойду пока…
– Да куда же вы? – не зная чем отблагодарить женщину, Антонина бросилась ставить чайник. – Может хоть чайку попьете?
– Завтра загляну, – кивнула та и скрылась за дверью.
Переложив Эльвиру в новую кроватку, Антонина присела рядом с ней. Покачивая люльку и глядя на сладко спящего ребенка, молодая женщина невольно улыбнулась самой себе.
– Тут можно жить, Эличка, – тихо сказала она спящей дочери. – Ну и ладно, что лагерь по соседству… Видишь, люди какие добрые.
Петр Кондратьевич вернулся в избу далеко затемно. Антонина подошла к нему навстречу и хотела поцеловать мужа, но тот отстранился от нее, разделся и скрылся за занавеской, отгораживающей умывальник от большой комнаты.
Умывшись, он сел к столу и задумчиво уставился в тарелку с супом. Не притронувшись к позднему обеду, он резко поднялся и подошел к висящему на гвозде тулупу. Затем он достал из внутреннего кармана стеклянную чекушку водки и снова сел к столу. Наполнив граненный стакан до краев, Басыров молча, с жадностью опустошил стакан и шумно занюхал ломтем черного хлеба.
– Дешево отделался, – процедил он нервно, сквозь зубы.
– Покушай, Петя, – тихо предложила Антонина. – На тебе лица нет.
Быстро, без аппетита справившись с поздним ужином и завалившись спать, мужчина долго смотрел в потолок, а потом грубо схватил жену и подмял под себя.
В его движениях не было ни прежней ласки, ни даже намеков на любовь. Будто через жену он хотел отомстить, выразить весь свой гнев на себя, начальство и систему, которым преданно служил многие годы, и свое новое положение в забытом Богом лагере.
– Терпеть, Царевна! Терпеть, – адресуя не столько жене, сколько по-видимому самому себе, кряхтел капитан Басыров.
Антонина перетерпела насилие, крепко стиснув зубы. Лишь две тонкие дорожки слез текли из глаз по ее раскрасневшимся щекам. Закончив, он отвернулся лицом к стене и тот час же захрапел.
Став начальником лагеря, Петр Кондратьевич в первое время сильно изменился по отношению к любимой жене. Казалось, совсем недавно он оберегал Антонину от лишнего дуновения ветерка, одаривал подарками, боготворил и лилеял, пусть редко, по-своему, по-военному, но это было.
Жизнь в Ленинграде и на даче Басырова близ Ладожского озера казалась то ли сном, то ли сказкой, то ли рассказом о чьей-то чужой судьбе.
Изо дня в день Антонина хлопотала по хозяйству, занималась ребенком, снова и снова перечитывала то, что привезла с собой и что можно было взять в скудной лагерно-поселковой библиотеке.
Петр Кондратьевич с утра до позднего вечера пропадал на службе, не рассказывая жене где был и чем занимался. Приходя домой, он вешал шапку и тулуп, умывался, обтирал голову платком и садился обедать. Все теперешние отношения между мужем и женой сводились к серому однообразному домашнему быту и коротким ночным насилиям без любви, ласки и страстных поцелуев.
Лагерь находился совсем рядом, минут двадцать пешком, но Антонина обходила его стороной, как чумной дом. Все же присутствие лагеря ощущалось повсеместно – разговорами, собачьим лаем, следами на снегу.
Кое-как прошла первая неделя пребывания на новом месте. В единственный и долгожданный Антониной выходной, Петр Кондратьевич с утра сдвинул обеденный стол к окну, достал две бутылки водки и сел перед радиоприемником слушать хор Пятницкого.
– Петя, – вздохнула Антонина.
– У меня выходной, – не оборачиваясь ответил он.
– У меня тоже… и я ждала этот день, чтобы мы… все вместе… с тобой и Эльвирой… могли бы…
– Я устал! – резко хлопнув ладонью по столу, рявкнул Басыров.
– Хорошо, – тихо ответила она.
Молча приготовив мужу незамысловатую закуску, Антонина занялась своими обычными домашними делами, возненавидев воскресный день всей душой.
В дополнение к испорченному настроению молодой женщины гнусным сопением припьяневшего начальника лагеря, к полудню в избу влетел розовощекий сержант в сливочном тулупе.
– Товарищ Басыров! Разрешите обратиться! – отчеканил тот, просив руку к коротковыбритому виску.
– У меня выходной! – огрызнулся тот.
– Извините, товарищ капитан… Но у меня срочно.
– Говори!
– Беглецов догнали, в лагерь доставили, – торопливо выпалил сержант. – Куда жмуриков будем складывать?
– Политические? – нахмурился Басыров.
– Так точно, – кивнул тот. – Уголовники зимой не бегают. Понимают, что далеко не уйдешь – догонят или замерзнешь.
– Целые хотя бы? – словно не замечая испуганного лица жены, спросил начальник лагеря.
– Тех, что неподалеку нагнали, так точно, целые, – ответил сержант. – А с тех, что спецгруппа Сухова преследовала, только кисти рук принесли… для дактилоскопии. Далеко ушли, не было смысла обратно целиком тащить.
– Вот пусть Филимонов и разбирается, – недовольно буркнул Басыров. – У меня видишь что?..
Он указал на початую бутылку водки и радиоприемник, заменяющий собутыльника.
– Что?
– Выходной!
– Разрешите идти? – рявкнул сержант.
– Давай! – не глядя кивнул Петр Кондратьевич, вновь наполняя граненный стакан водкой.
Будто только что заметив присутствие женщины в доме, сержант безмолвным кивком поздоровался с ней и пулей выскочил вон.
Покосившись краем глаза на Антонину, Басыров тяжело вздохнул и заглотнул содержимое стакана, тотчас же тупо уставившись в коробку радиоприемника невидящим взглядом.
– Говоря словами хорового руководителя, товарища Пятницкого Митрофана Ефимовича, – распылялся диктор. – Народная песня – эта художественная летопись народной жизни, к глубокому сожалению вымирает с каждым днем… Деревня начинает забывать свои прекрасные песни… Народная песня исчезает, и ее надо спасать.
– Надо спасать, – пробубнил Басыров, соглашаясь с диктором, и наполнил стакан водкой.
– Кто бы меня спас, – вздохнула Антонина, но ее слова остались незамеченными.
– По дороге неровной, по тракту ли, все равно нам с тобой по пути, – прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати! – застонало радио. – Прокати нас до речки, до лесенки, где горят серебром тополя. Запевайте-ка, девушки, песенки про коммуну, про наши поля!..
Следом за одним посетителем, тишину воскресного быта снова нарушил незванный гость. На этот раз гостем оказалась Настасья Олеговна, с первых дней возложившая на себя ответственность за Антонину и ее дочь.
– Доброго дня, Петр Кондратьевич, – с порога поприветствовала она, но не получив даже взгляда, осуждающе покачала головой. – Антонина Николаевна, а я к вам… Завхоз баньку истопила. Бабий день! Не хотите…
– Хочу! – воскликнула молодая женщина, не дав Настасье Олеговне закончить приглашение.
Она быстро собрала Эльвиру и буквально вытолкала соседку за дверь перед собой. На молчаливый вопрос женщины о Петре Кондратьевиче, Антонина небрежно махнула рукой и закрыла за собой дверь.
В низкой, но довольно просторной бане собрался пусть немногочисленный, но весь женский контингент поселка. Кричали бегающие дети, хихикали и визжали бабы всех возрастов, шутливо обливая друг друга ледяной водой и хлеща вениками. Распаренная краснощекая Антонина купала дочь в тазике, когда к ней подсела Настасья Олеговна.
– Хорошо тебе, девица? – с улыбкой спросила она.
– Ой, хорошо, – откровенно призналась та. – Огромное вам спасибо…
– Это что ль твоя подопечная, Олеговна? – неожиданно спросила женщина.
– Ага, – кивнула та. – Знакомся, Тонечка… Это Серафима Аркадьевна, наш главврач. Если не дай Бог что, все излечит-исцелит добрый доктор Айболит.
– Антонина, – приветливо улыбнулась молодая женщина новой знакомой.
– Серафима Аркадьевна, – кивнула в ответ главврач. – Правильно, Олеговна, говорит, не дай Бог нам с тобой по делам видеться… Лечить тут считай нечем, поэтому и болеть не советую. А на чай с баранками всегда заходи.
– Спасибо, – ответила Антонина.
– Васильевна! – позвала Серафима Аркадьевна другую женщину. – У тебя веник новый есть?
– А то ж, – отозвалась та.
– Угостим нашу новенькую? – засмеялась главврач. – Попарь девоньку.
– Нет-нет, что вы, – попыталась отказаться Антонина. – Да и где я дочь оставлю.
– Я присмотрю, – парировала Настасья Олеговна. – Не отказывайся… Зинаида Васильевна любого банщика за пояс заткнет. Как занова родишься!
– Ладно, – согласилась молодая женщина и была тотчас же подхвачена под руки главврачом и уведена в парную.
Зинаида Васильевна действительно мастерски прошлась веником по телу Антонины. Последняя стонала от удовольствия.
– Красивая ты девочка, Тонечка, – не удержалась от комплимента Зинаида Васильевна, когда все трое расселись на лавке в парной. – Как жаль такую красоту в мерзлоте губить.
– Что ты, Васильевна! В холоде красота только сохраняется. Это я тебе как врач говорю, – рассмеялась Серафима Аркадьевна и добавила нараспев. – Закаляйся! Если хочешь быть здоров… Постарайся! Позабыть про докторов… Водой холодной обливайся! Если хочешь быть здоров!
– То-то мы с тобой, Серафима, хорошо сохранились, – язвительно заметила подруга.
– Возраст берет свое, – согласилась главврач. – Но в общем…
– Не пугай девочку, – отмахнулась Зинаида Васильевна. – Глянь лучше, какая красивая… Кожа бархатная. Соком налита. Любить и лилиять.
– Так муж наверное же любит и лилиет, – усмехнулась Серафима Аркадьевна. – По нашим блядям от такой красоты бегать не будет. Счастливая ты, милая моя.
– Что вы такое говорите? – презрительно сморщилась Антонина.
Она стыдливо запахнулась в простынь, настороженно глядя на женщин. Последние переглянулись и молча пожали плечами.
– А ты как думала? – сказала Серафима Аркадьевна. – У нас тут мужики избалованные женским вниманием… Как очередной этап приходит, в комиссию так и наровят попасть. И чтобы бабы голышом стояли…
– Какие ба.. бабы?
– Ясно какие. Осужденные, – пожала плечами Зинаида Васильевна. – Серафима-то, как главврач, обязана там присутствовать…
– Подождите, – замотала головой Антонина. – Я думала в лагере только мужчины… содержутся. А вы говорите…
– Здрасте! Так ведь, Тонечка, и бабы «врагами народа» могут оказаться, – усмехнулась Серафима Аркадьевна. – Или из семей этих самых «врагов народа».
– А куда их девать, как не в лагеря? – подтвердила Зинаида Васильевна и с улыбкой добавила. – Кстати, говоря, ими я и заведую. И бытовая польза от таких имеется.
– Ну, я понимаю, уборщицами там, или шить-штопать, или на кухню, – неохотно соглашаясь, предположила Антонина.
– Шутишь, Тонечка. Кто ж их до такого допустить? – лукаво усмехнулась Серафима Аркадьевна.
– А для какой еще бытовой пользы, как вы говорите, можно использовать заключенных женщин?
– По женской части, разумеется. Мужики-то только хорохорятся, что они сами с усами, сильный пол, то да се… А пар же спускать нужно, иначе взорвешься. Перекипишь весь.
Перед глазами Антонины встали сцены ее с мужем ночных истязаний. Назвать это любовью язык не поворачивался. Молодая женщина невольно вздрогнула и, повинуясь запуганному подсознанию, крепко сжала колени.
– Серафима Аркадьевна? Вы имеете в виду, что их.., – не решаясь произнести свою догадку вслух, пробормотала Антонина.
– Вот именно, – подтвердила та, для достоверности дважды прихлопнув ладонью одной руки о кулак второй. – Понравившихся направляют в хозобслугу лагеря, где те становятся… мягко говоря, полюбовницами.
– А если отказаться? – тихо спросила молодая женщина, невольно скрестив на груди руки.
– За отказ отправляют на лесоповал и другие тяжелые физические работы, – безучастно пожала плечами Зинаида Васильевна. – Или того хуже, сажают в ШИЗО за «провинность» и морят голодом. Уж лучше ножки раздвигать. Целей будешь…
– Простите, – вздохнула Антонина, сползая с лавки и пятясь к выходу. – Мне… что-то… не хорошо.
– Привыкнет, – кивнула Зинаида Васильевна, провожая Антонину взглядом.
Выскочив из парной, молодая женщина отыскала соседку, забрала у нее Эльвиру и торопливо поблагодарила за банный день.
– Да куда же ты спешишь-то? – удивилась Настасья Олеговна.
– Домой надо… Там Петь.. Петр Кондратьевич один, – торопливо заплетая свои волосы в косу, ответила та.
– Я ж видела, ему и без вас там хорошо и спокойно, – хватая Антонину за руку, остановила женщина. – Не тревожь, девка, лихо пока оно тихо… А мы сейчас чайку организуем или еще чего покрепче.
– Мне бы Эличку покормить, – сослалась на слабовесомый аргумент Антонина.
– Покормим, – утвердительно кивнула Настасья Олеговна. – Глянь-ка сколько детишек у нас тут… Всех кормить нужно, и твою куколку покормим… Будешь молочную кашку, Эличка?
– Спасибо, – сдалась молодая женщина.
Настасья Олеговна отпустила руку Антонины, до этого момента крепко удерживаемую в сильной хватке, и с интересом уставилась на толстую косу. Черная, как смоль, она тяжело лежала на нежном женском плечике.
– Что-то не так? – забеспокоилась Антонина, заметив странный взгляд соседки.
– Все так, – задумчиво пробубнила та. – Не к чему придраться… Волосок к волоску… Будто узор плетенный. А и минуты не прошло.
– О чем вы, Настасья Олеговна?
– Как ты ловко косу заплела, – пояснила та. – Да еще с дитем на коленях… Прям прическа, что в праздный день в люди выйти.
– Бросьте, – смущенно улыбнулась молодая женщина. – Разве же это прическа.
– А вот не скромничай. Дал Бог талант в руки… Я ж тоже километры кос за свои годы заплела, но чтобы вот так… как ты… ловко да красиво – никогда не получалось.
– Я же парикмахер по профессии, – призналась Антонина, чем вызвала бурю эмоций.
– Что ж ты молчала-то раньше?! – воскликнула Настасья Олеговна и тутже огласила новость на весь банный зал. – Бабы! Счастье-то какое в наши края занесло.
Проходящая мимо Серафима Аркадьевна вздрогнула от неожиданности. Она покрутила пальцем у виска и вопросительно уставилась на голую, горланящую женщину.
– Олеговна, ты случаем не перегрелась в парилке-то? – нахмурилась главврач.
– Ты ж послушай, что узналось, – Настасья Олеговна всплеснула руками и звонко прихлопнула себя по бедрам. – Антонина наша Николаевна оказывается парикмахер высшего класса!
– Не то чтобы высшего, – скромно пробормотала виновница шумихи.
– Самого высшего! – восторженно уточнила женщина.
К скамье вокруг Антонины торопливо начали собираться заинтересованные женщины. Настасья Олеговна указывала на роскошную косу, но строго следя и отгоняя желающих ее потрогать, будто это был выставочный экспонат.
– А меня заплетешь? – послышались естественные вопросы. – И меня потом…
– А постричь можешь?
– У меня журнал моды есть!.. Я покажу. Сможешь сделать, как там?
– А я хочу, как у Орловой. Знаешь? Сможешь?
– Конечно, – кивая налево и направо, улыбалась Антонина, почувствовав себя вновь востребованной.
– Так, стоп! – громко крикнула Настасья Олеговна. – В парикмахерскую по записи. Я лично прослежу… А то я вас знаю, налетите всем кагалом. Человека житья и покоя лишите!
– Правда, можешь? – будто не замечая строгой женщины, галдели те. – Я заплачу…
Конец ознакомительного фрагмента.