© Жан Гросс-Толстиков, 2017
ISBN 978-5-4485-8526-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
«…угаси горящий в нас пламень греховный
и покаянием ороси изсохшая сердца наша»
Геометрически-идеальный, восьмиугольный октагон военной Академии Генерального Штаба, в окружении более низкого периметра административных зданий, походил на неприступную крепость: белесо-серый, с длинными вертикалями темных окон-бойниц, архитектурно-скучный, как и все военное
Монолитно возвышаясь близ главной артерии города, шумного МКАД и пересечения Ленинского и Вернадского проспектов, ведущее военно-учебное учреждение вооруженных сил жило будто обособленно от жизни столицы, но в то же время внимательно следя за ней со стороны.
Похрустывая снежком под подошвами ботинок, из ворот военной Академии Генштаба вышел пожилой мужчина в офицерской шинели. Седые брови, испещренное глубокими морщинами лицо, впавшие гладковыбритые щеки, топорщащиеся острыми скулами и волевым подбородком, неторопливая походка, и в противовес старости неуклонно строгая осанка военной выправки.
Холодных, рассчетливый, но сильно уставший взгляд упал на циферблат наручных часов.
– Время еще есть, – пробормотал Алексей Николаевич себе под нос. – Пройдусь.
Не смотря на то, что станция метро «Тропарево» была буквально в трех шагах, он развернулся и пошел в противоположную сторону. Укоренившаяся за долгие годы преподавания, привычка пешей получасовой прогулки от станции метро «Юго-Западная» до Академии и тем же маршрутом обратно держала генерал-майора в тонусе, так жизненно необходимом в его далеко не молодые годы.
Еще в начале преподавательской карьеры Академия любезно предоставила Романову автомобиль с личным водителем – черная «Волга», как символ власти. Но Алексей Николаевич наотрез отказался, считая эту привелегию вычурной и не имеющей необходимости в его спокойной и размеренной жизни, в то же время даже в отставке от военной службы четко распланированной по минутам каждого дня.
– Я – преподаватель, а не боевой генерал и уж тем более не совразка, – говорил он. – Расписание лекций я знаю, других дел у меня нет. Стало быть, спешить некуда.
Добравшись до станции метро, генерал-майор спустился в подземку, дождался поезда и вошел в вагон. Какой-то на удивление вежливый юноша тот час же вскочил, безмолвным жестом предлагая свое место Романову. Последний угрюмо хмыкнул, покосившись на отпечатанную надпись: «места для инвалидов, людей пожилого возраста и пассажиров с детьми».
– Сиди, сынок, – кашлянув в кулак, сказал он. – Ни к детям, ни к инвалидам я себя не отношу.
– А к людям пожилого возраста? – проследив за взглядом Алексея Николаевича, с улыбкой заметил юноша.
– Пожилой, стало быть пожил уже, а у меня еще далеко идущие планы на ближайшие годы.
– Как знаете, – улыбнулся тот. – Я все равно выхожу на Воробьевых горах.
Похлопав юношу по плечу крепкой ладонью, Романов все же неохотно сел на свободное место. Раскрыв на коленях кожаный портфель, он достал паспорт и билет на поезд. Алексей Николаевич сверил расписание отправления поезда со временем на своих часах, и убрал документы обратно.
– В Питер едете? – спросил все тот же юноша, вися на поручне над генерал-майором.
Не поднимая глаз, Романов угрюмо хмыкнул, оставив любопытство юноши без ответа, и тот ретировался к входной двери вагона метро, догадавшись, что беседы не состоится. Тем не менее, прежде чем выйти на станции «Воробьевы горы», юноша обернулся, поймал на себе взгляд Алексея Николаевича и игриво отдал честь, козырнув прямой ладонью от коротко-стриженного виска.
– Счастливого пути, товарищ генерал, – сказал он и вышел из вагона.
– Клоун, – фыркнул генерал-майор. – К пустой голове руку не прекладывают.
Выбравшись из метро на «Площадь трех вокзалов» – одно из достопримечательностей столицы и от того шумной и многолюдной Комсомольской площади, Романов приобрел в киоске несколько свежих газет и вскоре устроился в удобном кресле скоростного поезда «Сапсан».
Заказав чай с лимоном, как неотъемлимую традицию в путешествиях по железной дороге, Алексей Николаевич углубился в чтение газет.
Положенные три часа и сорок минут пролетели незаметно и в половине десятого часа вечера Романов вышел на перрон Московского вокзала в Северной столице.
Санкт-Петербург встретил Алексея Николаевича тихим зимним вечером, что было принято с молчаливой благодарностью.
Яично-желтая «подкова» Московского вокзала, освещенная призрачным светом уличных фонарей, выпустила Романова на площадь Восстания, занимающую одну из лидирующих позиций среди площадей Северной столицы.
Централизующий пересечение Лиговского и Невского проспектов, вертикальный гранитный монолит тридцатишести метрового обелиска безапелляционно завоевывал внимание каждого, выходящего из парадной вокзала, будь то коренной житель или гость Санкт-Петербурга. Алексей Николаевич не оказался исключением и несколько минут задумчиво смотрел вверх, до боли в шее подняв взгляд к венцу обелиска – золотой звезде, как к ордену в Победе в Великой Отечественной войне.
– Вечер добрый, генерал! – один из таксистов прервал затянувшуюся паузу молчаливого приветствия Романова с городом. – Куда едем?
– Домой, – окинув придирчивым взглядом водителя, коротко ответил Алексей Николаевич и пошел за удаляющимся к своей машине таксистом.
Едва такси выехала на Петроградскую набережную, генерал-майор попросил остановиться и, расплатившись по счетчику, вышел из теплого салона старой «Волги» задолго до своего дома.
Как на капитанском мостике, заложив руки за спину, Романов некоторое время постоял на углу Петровской и Петроградской набережных, с глубоким чувством личного наслаждения окинув взглядом панорамный вид города и реки. Повернув налево, генерал-майор побрел мимо Нахимовского военно-морского училища и навечно пришвартованного крейсера «Аврора» неторопливым прогулочным шагом.
Здесь, в прохладном, вечно простуженном городе прошло все его детство вплоть до эвакуации в солнечный Ташкент.
Потом была Москва, Прибалтика, Германия, Дальний Восток и снова Москва. Вернуться в Ленинград удалось только в конце семидесятых да и то не надолго. Служба, а позже и преподавательская работа в Академии Генштаба заставили Романова осесть в Москве, а в Северной столице Алексей Николаевич стал появляться редко и теперь уже, как гость.
Подходя к парадной родного с детства дома, генерал-майор остановился, развернулся и еще несколько долгих минут смотрел на безлюдную набережную Большой Невки.
Мимо него проковыляла сутулая старушка, лишь на мгновение остановившись и одарив Алексея Николаевич молчаливым взглядом. Черты ее сухого, лишенного былых жизненных соков лица за плотной маской возрастных морщин показались Романову до боли знакомыми. Он невольно вздрогнул, глядя ей вслед.
– Тоня? – сорвалось с его побледневших губ.
Не помня себя, как в тумане, Алексей Николаевич бросился за старушкой и легко нагнал ее, схватив за рукав старенькой каракулевой шубейки. Она обернулась и их взгляды встретились.
– Тоня? – снова повторил Романов.
– Простите, но вы обознались, – тихо ответила старушка, высвободила свою руку из его хватки и заковыляла дальше.
– Возможно, – кашлянув в кулак, неохотно согласился он. – Ведь столько лет прошло…
Алексей Николаевич задумчиво смотрел вслед уходящей старушки, пока та не скрылась из вида. Тогда он развернулся и побрел обратно к своей парадной.
Соловьиной трелью дверной звонок оповестил обитателей квартиры о позднем госте. Стоя на площадке, Романов прислушался к топоту детских ног по длинному коридору и долгую возню с дверными замками. Наконец, дверь распахнулась и пара ребятишек-погодок выскочила навстречу, мгновенно заключив генерала в радостные объятия.
– Дедушка приехал!
– Не ждали? – нахмурился Романов, переступая порог и на ходу поглаживая детей по вихрастым головам
– Ждали, ждали, – наперебой затрещали они. – Мама еще днем сказала, что ты приедешь.
– Вот и ладно, – снимая шинель, улыбнулся тот. – Зайчата!
От прежней генеральской суровости не осталось и следа. Из кухни вышла молодая женщина, вытирая руки о передник. Она подошла к Романову, обняла и поцеловала его в щеку.
– Здраствуй, дедушка, – сказала она. – Как добрался?
– Все хорошо, Тонечка, – кивнул он.
– Как бабуля?
– Привет вам передавала. Жалела, что не смогла со мной поехать, да я же в командировку, а не по гостям.
– Проходи, дедушка. Устал? Голоден? – Тоня взяла его под руку и повела в кухню, одарив ребятишек строгим взглядом через плечо. – Дождались? Теперь быстро спать!
– А ты надолго? – в один голос спросили дети.
– На пару дней, – пожал плечами Романов. – Но с вами погулять успею.
– Спать! – снова рявкнула молодая женщина и дети умчались в спальню.
Подняв ложку с борщем, но словно забыв донести ее до рта, Алексей Николаевич задумчиво уставился на молодую женщину.
Стройная, точеная фигура, короткая стрижка черных непослушных волос, расписные брови, горящие жизнью глаза за поволокой густых ресниц, страстные алые губы, не знавшие вкуса химической помады – своя, природная красота.
Хозяйка хлопотала, стараясь угодить любимому деду, пока не заметила его взгляд и замерла по середине кухни. Сначала на ее лице появилась маска тревоги и Тоня торопливо оглядела себя, но не найдя нарушений во внешнем виде, скромно улыбнулась.
– Со мной что-то не так? – молодая женщина первой нарушила затянувшуюся паузу.
– Все так, – утвердительно кивнул Романов. – Просто любуюсь… Какая же ты у меня красавица. Под стать фамилии. Царевна!
– Будет тебе, – отмахнулась Тоня, все же кокетливо поправив низпадающую длинную челку черных, как смоль волос. – Во-первых, по мужу я Иванова. Куда уж более простая фамилия? Во-вторых, …разве можно советскому генералу приписывать себе родство с императорской династией?
– Теперь все можно, – отмахнулся Романов. – Последную царскую семью возвели в лик святых. На весь высший эшелон той власти что ни день такие новости раскрывают – кровь холодеет.
– А ты в своем министерстве разве не грешил? – мельком взглянув на дверь кухни, не слышат ли дети, Тоня перешла на заговорщицкий шепот.
– Грешен, каюсь, – ухмыльнулся Алексей Николаевич. – Да то все излишки профессии… А за главный мой грех – ты, внучка, и красота твоя неземная.
– Ты опять за свое? Мне, конечно, приятно слышать твою неприкрытую лесть, но я самая обыкновенная… Таких, а то и лучше меня, моложе, красивее – тысячи.
– Нет, нет, правда, – вздохнул он и отвел глаза в сторону темного прямоугольника окна, подернутого зимними узорами. – На бабушку очень похожа.
– На Миру Львовну?
– На Тонечку, мою сестру, – уточнил Алексей Николаевич.
– Никогда ее не видела, – безучастно пожала плечами молодая женщина. – Хоть бы одну-две фотографии сохранили…
– Как люди говорили, – тяжело вздохнул Романов. – Черная коса до пояса… Не глаза, а очи… Не губы, а уста… Тяжелая, роковая красота!.. За такую в иные времена отправляли на костер.
– Ой, ладно тебе, – смущенно покраснев, рассмеялась молодая женщина и поспешила отвернуться, ища глазами на что можно отвлечься.
Щелкнув кнопкой электрического чайника, она поставила на стол перед гостем сахарницу с излюбленными им кубиками рафинада и плетенную корзинку с печеньем. Алексей Николаевич поймал Тоню за руку и насильно усадил на стул.
– Посиди, дай посмотреть на тебя, – попросил он.
Он достал из внутреннего кармана генеральского кителя толстый портмоне, раскрыл его и извлек старую довоенную фотографию, пожелтевшую, с потертыми, будто обгрызанными краями.
Положив фотографию на стол, Алексей Николаевич развернул ее к внучке. Последняя опустила глаза и бережно взяла карточку в руки. Она молча рассматривала ее и, казалось, смотрела сама на себя, как в маленькое зеркальце, волшебным образом перенесшее молодую женщины на более полувека назад.
Оторвав взгляд от фотографии, она посмотрела на деда и удивленно приподняла брови. По щеке генерала предательски скользила скупая мужская слеза.
– Да что случилось-то? – спросила она.
– Сам не знаю, – пожал плечами тот. – Навеяло что-то… Стариковские причуды, наверное. Видимо, хватит молодиться-хорохориться. Восьмой десяток на исходе.
– Какие твои годы, дедушка? – улыбнулась Тоня. – Ты у нас еще ого-го! Если б не был генералом, сказала: «настоящий полковник».
– Какие никакие, а все мои, – ответил Алексей Николаевич. – Вот спрашивается, с чего на паренька в метро обозлился? А ведь он всего лишь место мне уступил… Для людей пожилого возраста… инвалидов и пассажиров с детьми.
В кухню неожиданно забрели сонные ребятишки. Растирая глаза кулаками и щурясь от яркого света, они прильнули к любимому прадеду.
– Вам что надо? – строго спросила мать, накрыв старую фотографию ладонью.
– Пить… и в туалет, – дети поочередно перечислили причины своего ночного визита.
Тоня перевернула фотографию лицевой стороной вниз и выдала ребятам по кружке воды, набрав ту из пластикового кувшина с фильтром.
– Быстро пейте, потом в туалет и пулей спать, – приказала молодая женщина. – Двенадцатый час ночи! Утром и не просите «мамочка, еще пять минуточек»… Подниму за уши!
Дети жадно присосались к кружкам, поглядывая на прадеда и взывая к его защите от материнского диктаторского угнетения. Романов же наигранно хмурился и безмолвными взглядами указывал на дверь в спальню, поддерживая устоявшуюся в семье систему воспитания.
Закончив с питьем и туалетом, ребятишки снова вернулись на кухню, пожелали матери и прадеду спокойной ночи и убежали в свою спальню. Тоня снова взяла в руки фотографию, мельком взглянула на нее в последний раз и передала Алексею Николаевичу.
– А Антонину …Николаевну почему вдруг вспомнил? – спросила она.
– Я о Тонечке никогда не забывал, – вздохнул он и едва слышно пробормотал себе под нос. – Совестно…