Былина вторая
ОТЕЦ И СЫН
Вот какая судьба бывает. Еще вчера бегал Ваня в простой рубашке и сермяжных штанах с заплатками на кухню к матери, которая там работала от зари до зари, а сегодня, гляди ты, надели на него одежды царские, шелковые да атласные, шитые серебром да золотом, а на ноги красные сапожки, мягкие и удобные обули. На русую голову обруч серебряный возложили с рубином надо лбом. Даже временный наряд виночерпия, что ему для пира ключница Пелагея выдала, по сравнению с этим нищенскими лохмотьями кажется. И матушку одели, словно царицу заморскую, каких только в книге дьяка Ануфрия можно увидеть. Сарафан, какого даже у царицы Забавы нет, рубашка белее снега, а кокошник на голове жемчугом усыпан да камнями самоцветными. У мальчика даже дух захватило, когда он матушку в этом новом обличье увидел. А Поляна, увидев сына с царским обручем на голове, обняла его и заплакала.
– Ты чего горюешь, матушка? – удивился Ваня. – Разве не хорош я в платье царевича? Разве не идет мне корона наследника? Не об этом мы мечтали с тобой темными тоскливыми вечерами?
– Ах, соколик, ты мой, ненаглядный, – ответила мальчику матушка. – Красив ты и пригож в наряде новом. Глядят глаза мои на тебя, и наглядеться не могут. Только вот тревога в сердце моем материнском поселилась с той минуты, что увидела тебя с венцом серебряным. Выдержит ли его твоя головушка? Не слетит ли с плеч от сабли злодейской, до крови царской охочей? Может, лучше нам было рабами оставаться, пленниками?
– Ну, уж нет, – не согласился мальчик, – сколько лет мы томились с тобой, царя Дубрава и свободы своей ожидая? Сколько намучились, настрадались? Сколько насмешек вынесли? Лучше умереть свободным в борьбе с недругами нашими, чем жить рабами в плену тягостном!
– Правильно говоришь, царевич! – раздался голос за их спинами.
Ни мать, ни сын не заметили, как подошел к ним Брадомир.
– Всегда я твоим умом и словами радовался, а теперь настоящий восторг чувствую. Не ошибся в тебе. Выполнил последнюю волю царицы матушки, бабушки твоей покойной.
Бросилась к Брадомиру Поляна, упала перед ним на колени. Взмолилась:
– Боярин великий, Брадомир Вольгердович, ты всегда к нам добр был, никогда словом не обидел, руки не поднял. Не оставь и сейчас! Мудр ты, и добр. Стань сыну моему опорой, защити его от злобы людской, от коварства соперников, от яда предателей. Будь на его стороне, коли царь от сына вдруг отвернется, или разгневается на неразумного.
Отвечал ей боярин:
– Встань Поляна. Негоже тебе теперь на колени бухаться. Даже передо мной, дядькой царским. Ты теперь не пленница и не рабыня. Ты теперь мать царевича законного, наследника трона царского. – Нагнулся он к самому уху Поляны и прошептал: – И, кто знает, что в будущем деется? Может и царицей тебе быть на троне царства нашего?
Отпрянула от него Поляна в ужасе смертельном, воскликнула:
– Что ты говоришь то? Опомнись, Брадомир Вольгердович! Такие речи вдруг да Забавы дойдут? Не снести тебе головы тогда. Ведь жива она, и пуще смерти черной боюсь я ее. Особенно теперь, когда все так случилось.
– Ладно, хватит речи пустые вести, – перебил ее Брадомир, – рядом отрок глупый. Ни к чему ему брехню нашу пустую слушать. Ступайте к столу. Царь там вас дожидается. Хочет, чтобы сын его новоявленный ко сну его проводил. С этим и шел я к вам.
Поспешно ушли Поляна и царевич Ваня. Побежали к пирующим.
– Жива Забава, жива, – тихо сказал сам себе Брадомир. – Да только не сгубит ли она сама себя злобой лютой? Не раздавит ли ее трон царственный, сыновьями не разделенный? – Сказал он так, и пошел вслед ушедшим. Только по пути ему кошка попалась черная. Прямо под ноги бросилась. Недовольно сапогом отпихнул ее боярин. – А, нечисть проклятая! Пш-ш-ла, вон!
Мяукнула обиженно кошка, желтым недобрым глазом посмотрела вслед боярину. Когда скрылся он в коридоре темном, она побежала в другую сторону, мягко по половицам лапками ступая. И прямо в покои царицы Забавы прибежала. Прыгнула к государыне на колени и стала тереться о ее руку, прося погладить себя. Царица ее приласкала, кошка прыгнула на пол и стала кататься на половице, на которой кошачья морда была вышита. И вдруг через секунду уже не кошка, а рабыня царская Хазария стоит перед ней. Страшная, горбатая с седыми космами из-под черного платка выбившимися. Кинулась к ней царица:
– Ну, Хазария, рабыня моя верная, нянька моя ласковая, говори, что узнала, поведай о том, что выведала. Что там было после моего ухода? Почему слуги со мной не разговаривают? Почему девки-чернавки глаза от меня отворачивают? Почему бабки слезы утирают, на меня взглянув? Неужели так велик гнев царский, что и глядеть он на меня больше не захочет, да слушать не станет?
– Ой, матушка, царица, плохи дела твои. Ох, плохи! Царь Ваньку, ублюдка своего Поляной прижитого сыном признал, корону на него возложил и в одежды царские обрядил. Глядит на него, насмотреться не может.
Охнула царица от ужаса, задрожала от злобы, на постель повалилась пуховую, на подушки лебяжьи. Полились слезы по ее лицу прекрасному. А Хазария продолжает:
– Говорила я тебе, извести их обоих надо было, и мать и сыночка. Говорила. Да только не слушала ты меня, неразумная. Не хотела греха брать на душу. И вот, чего добилась? Сыновья твои родные, царевичи законные на войну отправлены, под стрелы да копья вражеские, и неизвестно вернутся ли теперь. А царь с незаконным мальчишкой смазливым дружбу водить начнет. Так и корону ему оставит. А может и тебя прочь выгонит, как и сынов твоих. А Поляну царицей сделает. Воевать перестал, сразу на женщин глядеть начал. Всего теперь ожидать можно. Своими глазами видела. Милы ему Поляна и Ванька. Милы и любы. И злодей Брадомир на их стороне. Тоже от тебя отделаться хочет.
И Хазария рассказала царице обо всем, что нам с вами уже известно.
– Что же мне делать? – со стоном и плачем воскликнула Забава. – Посоветуй, Хазария! Научи!
– Теперь я и не знаю, что делать. Все уже сделано.
– Давай изведем Поляну с мальчишкой ее. Никакого яда не пожалею. Полно зелья в твоей сумке, Хазария.
– Раньше надо было их губить. Раньше. Теперь защитник у них есть. Великий защитник. Царь Дубрав. Коли дознается, сразу наши головы с плеч полетят. – Хазария стала думать. – Прямо их не погубишь, пока царь за их спинами стоит. А коли так, то его убрать и надобно.
– Кого? Дубрава?
– Да.
– Да ты что? – Забава даже побелела от ужаса, когда до нее дошло сказанное Хазарией. – Свихнулась, старая?
– Мое дело совет дать, твое им воспользоваться. Не хочешь, не слушай. Не желаешь, не делай. Только слышу я свист стрелы степной в грудь Ратмира направленной, да вижу темную хладную воду, в которую лодья Ратибора, врезавшись в гору ледяную, уходит.
– Говори, Хазария, говори! – воскликнула, хватаясь за сердце, Забава. – Все сделаю, все, что посоветуешь.
Погладила ее по голове Хазария и улыбнулась ласково:
– А тебе ничего делать не надобно, дитятко ты мое, я сама все сделаю.
– И яд сама найдешь, зелье страшное?
– Нет, ядом Дубрава не свалишь. Этот дуб никакого яда не боится. Его только чарами злыми одолеть можно. Колдовством черноморским, заклинаниями хазарскими, древними хуннами оставленными. Для тебя я сама все сделаю. Свалим мы этот дуб, а потом ты письмом сыновей из похода вернешь. И им скажешь, что отца их Поляна извела колдовством из глухих Муромских лесов принесенным. И казнят они и Поляну и Ваньку ейного по закону праведному по Правде Царской, и пособника ихнего Брадомира тоже, беса старого. Одним ударом от всех врагов избавимся. И после царствовать станут Ратмир и Ратибор, а ты над ними царицей будешь. Над ними и над всем царством Дубравовым.
Так шептала царице Хазария, колдунья старая, ведьма злая и коварная. И глаза ее горели при этом желтым светом, как у филина. И сгустились черные тучи над теремами царскими, да над Князьгородом белобашенным.
Но никто этого не видел, потому что все веселились, и царский пир был в самом разгаре. А как же иначе. Целую неделю будет гулять Князьгород, отмечая возвращение царя Дубрава из тяжелого похода. Двенадцать лет не видела столица своего царя. Не посещал он ее, только гонцов с указами присылал, а сам только и делал, что воевал да бился во славу государства своего. То с одним государем, то с другим, то на юге с ордами дикими, то на севере с ледоморами свирепыми, то на востоке с конниками легкими и стремительными, то на западе с рыцарями в латы тяжелые закованными да крестами черными увенчанными. В столицу заглянуть все недосуг. Только в города торговые, что на окраинах царства расположены и видели за эти годы царя своего державного. И вот теперь праздник великий гремел над Князьгородом.
А царь сидел за главным столом высоким и разговаривал с сыном, по правую руку от него сидевшим.
– Ну, рассказывай, сыне, как ты живешь, что любишь, что умеешь, чем похвастать можешь, а чего скрыть хотел бы. Все говори. От царя скрывать ничего нельзя. Царь, это Бог земной, заменяющий на земле царя небесного.
А царевич Ваня смотрит на отца и от восторга сказать ничего не может. Только улыбается, да глазами моргает. Царь даже встревожился:
– Уж не дурачок ли ты, дитятко?
– Нет, царь, – обиделся Ваня, – я не дурачок. И даже грамоту разумею. Меня к дьяку Ануфрию Брадомир Вольгердович приставил, вот он и выучил.
– Вот как, так ты грамотный?
– Ага. И не только по-нашему, но и романскому и греческому языкам обучен, читать могу и на наши слова перекладывать. Только разговаривать не умею.
У царя даже глаза на лоб полезли от удивления.
– И сколько же розог истратил на тебя дьяк, прежде чем тебя всему этому выучить?
– А нисколько! – гордо ответил Ваня. – Ни разу он меня не высек.
– Это почему же? – улыбнулся Дубрав. – Или гнева твоего испугался. Обещался ты его повесить, когда царевичем станешь?
– Вовсе нет. Просто учился хорошо вот и все. Дьяк Ануфрий только дураков сечет, да лодырей.
– А ты не дурак и не лодырь.
– Выходит что так.
Царь вовсе развеселился.
– Ай да Ваня! – воскликнул. – Ай да молодец! Утешил сердце отцовское, тем, что в науках преуспел. Время и впрямь настает такое, что науки книжные полезнее, чем умение ратные. Державу то мы расширили, пора теперь ее вровень с иноземными государствами поднимать, а это без знаний да ума острого не сделаешь. Но что-то я спать захотел. Пусть народ празднует, а мне на покой пора. Чай я не железный, хоть дубом и зовусь, а все ж глаза закрываются. Вот жизнь мирная, сразу богатыря расслабила, мягче хлебного мякиша сделала. Проводи-ка меня до покоев моих, Ванюша, Окажи уважение.
Царевич Ваня рад стараться.
– Это мне великая честь, государь, тебя до спальни довести, – отвечает он царю и плечо свое хмельному батюшке подставляет. А по пути темными да узкими коридорами, продолжает отцу про себя рассказывать. – Я ведь не только читать и писать умею, но и на коне скакать, и из лука стрелять могу. И саблей и мечом отпор врагу смогу дать, коли понадобиться. А за тебя, батюшка, голову сложу и глазом не моргну.
Идет Дубрав, Ване в глаза смотрит, видит, что не врет малец, искренне говорит. Ноги у царя заплетаются от медов сладких да вин фракейских, да гишпанских, а на лице улыбка. Приятно ему такие речи слышать от сына нового. От Ратмира да Ратибора он ничего подобного никогда не слыхивал. Только просьбы одни, да жалобы друг на друга.
Дошли они до покоев царских, Ваня отца уложил на постель и сам с него сапоги снял, да одеялом укрыл, сладких слов пожелал и дождался, когда тот уснет, только тогда вышел.
– Завтра, сынок, тебя с собой на охоту возьму, – перед тем, как уснуть, пообещал мальчику Дубрав.
Вышел из царской спальни царевич Ваня, хотел было к матушке в светлицу, которую для нее выделили, побежать, да вдруг увидел своего дружка прежнего Антошку. Еще вчера вместе по двору бегали да поручения ключницы выполняли, да подзатыльники получали. Антошка парень веселый был, насмешливый, и петь и плясать и на гуслях да на дуде играть мастак был, поэтому во время пиров да праздников скоморохом был. Вот и сейчас на нем колпак дурацкий был, щеки свеклой выкрашены, красная рубаха с кушаком, да бубен в руках, и улыбка до ушей.
– Куда это ты собрался, царевич? – хитро спрашивает он у Вани.
– К матушке иду. Ночевать пора. Завтра на заре государь обещал меня на охоту с собой взять.
– Ты теперь не у матушки должен спать, – важно сказал Антошка. – А в своей светлице.
– А ты почем знаешь?
– А по том, что я к тебе слугой приставлен. Вот.
– Кем приставлен?
– Боярином Брадомиром. Вот. Что не веришь? Пойдем, покажу тебе твои покои, царевич.
И повел он Ваню по дворцу в самый дальний терем, где и впрямь для царевича были покои отдельные приготовлены. Слуги царские скоры на руку.
– Вот твои палаты. Хочешь спать? Вот твоя постель. Видишь, какая большая? Таких как ты пять на ней спать может.
И Антошка начал снимать с Вани рубашку. Ваня вырвался от него и с возмущением воскликнул:
– Ты что, Антошка, беленов объелся? Что ты делаешь?
– Да я же тебя раздеваю, – усмехаясь, ответил скоморох.
– Нечего меня раздевать! Что я убогий, что ли какой? Сам разденусь.
Антошка только головой покачал:
– Посмотрим, что ты дальше петь будешь. Ночей этак через десять. Без слуг и зевать не сможешь.
– Дурак ты, Антошка, – огрызнулся царевич Ваня. – Не зря в дурацком колпаке ходишь. Слово тебе даю, что без слуг смогу жизнь прожить.
– Что дурак я, так на то воля господская, – грустно ответил Антошка и посмотрел на свою правую руку, на которой у локтя, как и Вани, совсем недавно, рабское кольцо было. – Не царский сын. И грамоте меня никто не обучал. От дьяка кроме пинков ничего не видел. А что ты слово дал, так его еще сдержать надо.
Понял его грусть царевич Ваня, подошел к другу, в глаза глянул, прошептал:
– Обязательно попрошу для тебя у батюшки свободу. А не даст, сам твое кольцо сломаю.