Вы здесь

ЦРУ и контроль над разумом. Тайная история управления поведением человека. Часть I. С чего начинались исследования, связанные с контролем над разумом (Д. Д. Маркс, 2015)

Часть I. С чего начинались исследования, связанные с контролем над разумом

Если бы двери восприятия были чисты, то каждая вещь представлялась бы человеку такой, какая она есть, – бесконечной.

Уильям Блейк

Гораздо приятнее сидеть, удобно устроившись в тени, втирая красный перец в глаза какому-нибудь бедняге, чем расхаживать под палящими лучами солнца в поисках улик.

Сэр Джеймс Стивенс

Если прошлое и внешний мир существуют только в мыслях и если мысли можно контролировать – что тогда?

Джордж Оруэлл

Глава 1. Вторая мировая война

На окраине Базеля в Швейцарии находится главный штаб фармацевтической и химической империи «Сандоз». Здесь, на берегу Рейна, утром 16 апреля 1943 г. д-ром Альбертом Гофманном было сделано выдающееся открытие. Гофманн, 37-летний очкарик с коротко подстриженными волосами, возглавлял в компании исследовательскую программу по разработке конкурентоспособных лекарств из натуральных продуктов. В то апрельское утро он работал в своей лаборатории, когда внезапно ощутил легкое головокружение. Ощущение нельзя было назвать неприятным, оно напоминало состояние опьянения. Хотелось двигаться. Казалось, нервы разбегаются в разные стороны. Ничего подобного он ранее не испытывал. Уйдя с работы пораньше, Гофманн с трудом доехал домой на велосипеде. Он прилег, закрыл глаза, но головокружение не проходило. Дневной свет казался теперь неприятно ярким. Отключившееся от внешнего мира сознание лихорадочно работало. Он видел то, что позднее опишет как «непрерывный поток фантастических образов, перемещавшихся с необычайной пластичностью и живостью… Все сопровождалось калейдоскопическими переливами красок». Через несколько часов видения прекратились, и Гофманн, как любознательный ученый, решил установить их источник. Он предположил, что в его организм случайно попало одно из веществ, с которыми он в тот день работал. В первую очередь его подозрение пало на ЛСД (d-lysergic acid diethylamide) – вещество, которое было им получено в этой же лаборатории пятью годами ранее. В поисках циркуляторного стимулирующего средства (circulation stimulant) Гофманн работал тогда с производными спорыньи – грибка, поражающего рожь.

У спорыньи была таинственная и противоречивая репутация. В Китае и некоторых арабских странах ей приписывали целебную силу, тогда как в Европе она ассоциировалась со страшной болезнью из Средней Азии, антоновым огнем, которая поражала людей подобно чуме. При этой болезни пальцы рук и ног чернели, человек сходил с ума и погибал.

Гофманн предположил, что какая-то производная спорыньи проникла в его организм через кожу, возможно, при замене в одной из пробирок бумажного фильтра. Чтобы проверить свое предположение, он три дня готовил свежую порцию ЛСД, а затем осторожно проглотил 250 мкг (менее 1/100 000 унции). Чтобы добиться результата, Гофманн планировал принять в течение дня еще некоторое количество ЛСД, ибо ни одно из известных в то время веществ не оказывало на человеческий организм влияния в таком ничтожно малом количестве. Он не мог знать, что уже принял такую дозу ЛСД, которая в дальнейшем будет считаться в несколько раз превосходящей нормальную. Первый прием подействовал уже через 40 минут, и Гофманн отправился в первое добровольное «странствие» нашего времени[16]. Гофманн вспоминает, что чувствовал себя «ужасно… Я был напуган. Боялся сойти с ума. Мне казалось, что я покинул свое тело. Я думал, что умер. Не знал, чем все закончится. Получить удовольствие от пребывания в этой незнакомой стране вы можете, только зная, что вернетесь из нее». Конечно, Гофманн не мог знать, что вернется. Он быстро пришел в себя после первого странствия, но не знал, какое количество ЛСД его вызвало. Не знал он и того, была ли новая доза больше того, что мог обезвредить его организм. Его мысли вращались в неизвестном измерении, но он не был в состоянии осознать что-либо, помимо своего ужаса.

Одновременно в Германии, на расстоянии менее 200 миль от лаборатории Гофманна, врачи, связанные с СС и гестапо, испытывали мескалин (вещество, обладающее многими свойствами ЛСД) на заключенных концлагеря Дахау. Гофманну и в голову не приходило, что сотрудники немецких секретных служб полагали возможным использовать вещества, подобные мескалину, для подавления воли непокорных людей. По мнению члена исследовательской группы Уолтера Неффа, цель экспериментов в Дахау заключалась в подавлении воли людей на допросах. В поиске научных данных нацисты дошли в Дахау до самых ужасных крайностей. На небольшом, тщательно охраняемом участке концлагеря врачи СС стремились получить ответ на такой, например, вопрос: какое время может остаться в живых летчик, сбитый в феврале над Северной Атлантикой? Такого рода информация рассматривалась германской разведкой как играющая важную роль в связи с недостаточным числом опытных летчиков в немецкой авиации. Так, по личному распоряжению Генриха Гиммлера врачи замеряли время, за которое погибали заключенные, погруженные в большие ванны, заполненные ледяной водой. В других экспериментах, связанных с «авиационной медициной», заключенных убивали в высотных барокамерах (с целью установления безопасной высоты полета); заключенных расстреливали, чтобы испытывать специальные коагулянты на их ранах.

Опыты с мескалином, проводившиеся в Дахау д-ром Куртом Плетнером, были далеко не столь смертельными, как опыты из «авиационной» серии, однако это вещество могло нанести немалый вред здоровью, особенно людям даже с небольшой степенью душевной неустойчивости. Опасность возрастала благодаря тому, что мескалин добавлялся эсэсовцами в питье заключенных тайно. В отличие от д-ра Гофманна, подопытные не подозревали, что их крайняя дезориентация вызывается лекарственным веществом. Вероятно, многие из них думали, что они просто сошли с ума. Жертвами таких экспериментов всегда были евреи, цыгане, русские, а также представители других групп населения, жизнь которых не представляла ценности, по мнению нацистов. Никогда они не были добровольцами, хотя возможно, что некоторые заключенные вызывались участвовать в экспериментах в надежде на лучшее обращение.

После войны Нефф сообщил американским ученым, что реакции испытуемых колебались в весьма широком диапазоне. Некоторые впадали в ярость; другие были печальны или веселы, как при опьянении. Не удивительно, что «во всех случаях проявлялись чувство ненависти и желание мести». Нефф заметил, что это вещество заставляло некоторых людей раскрывать свои «самые сокровенные тайны». Однако немцы не были склонны признать мескалин в качестве заменителя более привычных для них физических методов ведения допросов. Они продолжали эксперименты с гипнозом в сочетании с этим веществом, но, по-видимому, никогда не были уверены, что нашли средство, дающее власть над разумом жертвы. Еще когда эсэсовские врачи проводили свои эксперименты в Дахау, Отдел стратегических служб – Разведывательное управление США в годы войны – учредило комитет по созданию «наркотика правды» во главе с д-ром Уинфредом Оверхолстером, директором госпиталя Св. Елизаветы в Вашингтоне. Учрежденный комитет быстро провел испытания с мескалином, несколькими барбитуратами и скополамином.

Затем, весной 1943 г., комитет пришел к решению о более высокой перспективности марихуаны («cannabis indica») и приступил к проведению испытаний совместно с Манхэттенским проектом – сверхсекретной программой создания атомной бомбы. Неясно, по какой причине ОСС обратился за содействием к создателям бомбы. Возможно, причина заключалась в том, что, по словам одного из прежних руководителей проекта, «наш секрет был столь велик, что мы были надежнее всех других». По-видимому, руководители проекта, которые шли на любые меры для обеспечения секретности, не опасались испытывать наркотики на своих сотрудниках.

Манхэттенский проект дал первую дюжину испытуемых, которых попросили проглотить жидкую концентрированную марихуану, поставлявшуюся одной из американских фармацевтических компаний в небольших стеклянных флаконах.

Один из присутствовавших при этом участников проекта вспоминает: «Все произошло иначе, чем мы предполагали. Видимо, организм человека не желал принимать ее в такой форме. Людей тошнило и рвало». Более того, они не открывали секретов, а один из них был госпитализирован.

Посовещавшись, эксперты ОСС решили, что лучшим способом введения марихуаны будет вдыхание ее паров. Ее раствор выливали на горячие угли, а один из офицеров ОСС по имени Джордж Уайт (который ранее терял сознание от передозировки при относительно высокой концентрации) испробовал на себе воздействие паров, но не добился особого эффекта в госпитале Св. Елизаветы. В итоге группа ОСС обнаружила способ усвоения марихуаны, уже давно известный музыкантам-джазменам и другим потребителям этого наркотика: через курение сигарет. Согласно документам ОСС, курение смеси табака и марихуаны сопровождалось переходом в «состояние безответственности; человек становился разговорчивее, с легкостью делился имеющейся в его распоряжении информацией».

Первое полевое испытание сигарет с марихуаной произошло 27 мая 1943 г. Подопытным был Август Дель Грацио, обозначенный в документах ОСС как «известный нью-йоркский гангстер»[17]. Джордж Уайт, капитан, который пришел в ОСС из Федерального агентства по борьбе с наркотиками, пригласил Дель Грацио в свой кабинет (покурить, поговорить). Ранее Уайт уже обсуждал с Дель Грацио возможность обеспечить содействие со стороны мафии для удаления из Нью-Йорка работавших там агентов стран «оси» на время подготовки вторжения на Сицилию[18].

Дель Грацио сообщил Уайту, что он лично участвовал в убийстве информаторов федеральных служб. Гангстер не отличался разговорчивостью, и уж если он разговорился под влиянием «лекарства правды», то и немецкие пленные могли поступить таким же образом, во всяком случае, подобная возможность существовала. Уайт усиленно угощал его сигаретами, «подопытный повеселел и разговорился». В течение двух следующих часов Дель Грацио рассказал федеральному агенту обо всех тайнах торговли наркотиками. Полученная информация была столь важной, что ЦРУ изъяло ее из всех документов ОСС, опубликованных через 34 года. Во время беседы, уже начав говорить, Дель Грацио сказал Уайту: «Как бы вы ни поступили, никогда не пользуйтесь материалом, о котором я вам сообщаю». Во время одной из следующих встреч Уайт добавил в сигареты такое количество марихуаны, что Дель Грацио примерно на час потерял сознание. Однако в целом эксперимент был признан удачным «для развязывания языка».

Хотя члены комитета до изобретения «наркотика правды» не верили в то, что концентрированная марихуана может заставить человека раскрыть свои глубочайшие секреты, они предложили Уайту продолжить испытания. На следующем этапе вместе с одним контрразведчиком из Манхэттенского проекта он взял в ФБР 15–18 досье и приступил к проверке марихуаны на внушавших подозрение солдатах-коммунистах, расквартированных в военных лагерях на окраинах Атланты, Мемфиса и Нового Орлеана. Как говорит сотрудник Уайта по Манхэттенскому проекту, выпускник Гарварда, в дальнейшем судья, ими была разработана стандартная методика проведения опросов:


Прежде чем приступать к опросу, мы с Джорджем покупали сигареты, осторожно доставали их из пачки, а затем с помощью шприца для подкожных впрыскиваний вводили в них жидкую марихуану и давали им просохнуть. После этого мы вновь запечатывали пачку… Мы усаживались с подозреваемым и пытались завоевать его доверие. Например, мы говорили: «Лучше сидеть дома, чем отправляться под пули в другие страны». Мы начинали задавать вопросы из папки, показывая, что у нас есть на них дело… На столе стоял кувшин с ледяной водой; что наркотик подействовал, становилось ясно, когда собеседник брался за стакан. Наркотик срабатывал. Каждый собеседник, за исключением одного (некурящего), сообщал нам новую информацию, которой до того у нас не было.


Сотрудник из Манхэттенского проекта вспоминает об этой поездке по южным штатам как «о добром времени». Они посещали лучшие рестораны, осматривали достопримечательности. «Джордж был хорошим парнем», – говорит он. «Однажды, после одного из допросов в Новом Орлеане, мы лежали в своем номере отеля «Рузвельт»; Джордж достал пистолет и выстрелами «выгравировал» свои инициалы в лепном украшении потолка. Он воспользовался автоматическим револьвером 22-го калибра, снабженным глушителем, затратив несколько обойм». На вопрос, испробовал ли рассказчик на себе этот «наркотик правды», он ответил утвердительно. «Сигареты дают ощущение парения над землей на высоте около метра. При этом меня охватывало ощущение полного благополучия… Мои сотрудники до самого конца войны не соглашались принять от меня сигарету».

С конца Второй мировой войны правительство США во главе с ЦРУ тайно искало пути управления поведением человека. В этой книге рассказывается о проведенном поиске, истоки которого прослеживаются во Второй мировой войне. Программы ЦРУ явились не только продолжением поиска ОСС «наркотика правды»; они отражают также такие события, как нацистские эксперименты в Дахау и открытие ЛСД Альбертом Гофманном. Испытав внутренние пределы сознания, Гофманн сделал открытие, которое вывело его на передовые рубежи науки. Как никогда ранее, воюющие страны искали идеи у ученых, способных дойти до этих рубежей, – идеи, которые позволили бы определить разницу между победой и поражением. В то время как Гофманн, следуя швейцарской традиции, стоял в стороне, другие ученые, подобно Альберту Эйнштейну, помогали превращать лабораторные абстракции в оружие невероятной разрушительной силы. Идеи Ж. Верна о космических кораблях, летящих на Луну, перестали быть абстракцией после того, как ракеты Вернера фон Брауна начали бомбить Лондон. С их созданием ученые превзошли научные фантазии. Никогда ранее их открытия не были столь захватывающими и пугающими. Работа Альберта Гофманна касалась фантазий, реализация которых, согласно легендам, была в древности доступна колдунам и волшебникам, пользовавшимся заговорами и напитками, чтобы подчинять себе людей. В начале эпохи научных открытий мечта об управлении мозгом приняла современную форму в творчестве Мэри Шелли, описавшей чудовище – доктора Франкенштейна. Эта мечта была модернизирована в эпоху холодной войны в виде «маньчжурского кандидата», убийцы, мозгом которого управляло вражеское государство[19].

Кто бы мог с полной уверенностью заявить, что такая фантазия не станет реальностью, подобно ракетам Ж. Верна или расчетам Эйнштейна? И кого удивил бы налет правительственных служб, в частности ЦРУ, на лабораторию Альберта Гофманна в попытке овладеть силой, господствующей над разумом, которой обладает ЛСД?

Проводившиеся в Дахау эксперименты обнажили жестокость, которую человек способен обрушить на людей во имя успехов науки и для содействия своей стране в достижении военных преимуществ. Сказать, что эксперименты в Дахау являются объективными уроками, показывающими, насколько далеко могут зайти люди в оправдании применяемых ими средств, означает преуменьшить то, что происходило в концентрационных лагерях. Ничто из того, что когда-либо после войны делало ЦРУ в разработке технологий, связанных с контролем над разумом, даже приблизительно не сравнилось с бездушной жестокостью, с которой нацисты убивали людей в процессе своих «авиационных» исследований. Тем не менее в попытках отыскать способы и средства, позволяющие манипулировать людьми, сотрудники ЦРУ и их агенты преодолевали те же многочисленные этические барьеры. Они экспериментировали, испытывая неизвестные и опасные методы на людях, не подозревавших о том, что происходило. Они систематически попирали свободную волю и достоинство подопытных и, подобно немцам, предпочтительно выбирали своих жертв среди определенных групп населения, которые рассматривались ими (вследствие предрассудков или по соображениям удобства) как менее достойные, чем те, к которым они относились сами. Там, где спонсоры ЦРУ проводили свои эксперименты, они выбирали собственные эквиваленты для групп, соответствовавших выбранным нацистами евреям и цыганам. Это могли быть душевнобольные, проститутки, иностранцы, наркоманы, заключенные, часто это были люди, принадлежавшие к этническим меньшинствам.

После войны американские официальные лица колебались между этичным и агрессивным подходами к научным исследованиям. После того как трибунал вынес приговор оставшимся в живых нацистским преступникам первого эшелона – герингам и шпеерам, – американцы на втором Нюрнбергском процессе обвинили врачей Дахау в «преступлениях против человечности». Ни один из немецких ученых не выразил раскаяния. Большинство утверждали, что самые гнусные преступления были совершены другими. Все перекладывали ответственность на правительство, которое финансировало научные исследования. Так, д-р Карл Брандт, личный врач Гитлера, говорил, что решающую роль играет «ценность эксперимента». На вопрос об отношении к убийству людей в процессе медицинских исследований Брандт отвечал: «Неужели вы думаете, что могут быть получены достойные фундаментальные результаты без гибели определенного количества людей?» Судьи, заседавшие в Нюрнберге, не признали справедливость таких оправданий. Они предложили особый кодекс, названный позднее Нюрнбергским кодексом по научным исследованиям[20].

Его главными моментами были следующие утверждения: исследователи должны действовать только с полного согласия испытуемых; эксперименты должны давать результаты, идущие на благо общества, причем они не могут быть получены иным путем; исследователи не должны проводить эксперименты, результатом которых может явиться смерть или серьезная болезнь; исключением может быть случай, когда врач, руководящий экспериментом, сам принимает в нем участие. Судьи, которые все были американцами, приговорили семерых врачей к смертной казни через повешение. Еще девять врачей были приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Таким образом, правительство США использовало всю свою моральную силу для обоснования идеи, согласно которой определяются пределы, ограничивающие действия врачей по отношению к человеку, даже если предположить, что от их поведения зависит безопасность страны.

Нюрнбергский кодекс лежит в основе официальной политики США с 1946 г., однако еще до вынесения приговора специальные разведывательные команды тщательно просеивали и анализировали документы, относившиеся к проводившимся в Дахау экспериментам, имеющим важное военное значение. В отчете одной из групп говорится, что, хотя часть данных страдает «неточностью», некоторые выводы, в случае их подтверждения, явятся «существенным дополнением к имеющимся сведениям». Военные специалисты отправили в Соединенные Штаты собранные отчеты, в том числе и сведения, относящиеся к экспериментам с приемом мескалина и применением гипноза. Данные о немецких исследованиях по контролю над разумом никогда не были опубликованы. Как это обычно случается, непосредственно после войны в мире оживились различные политические течения. Союзники превратились в противников, враги стали союзниками. Происходили и другие перемены. В США новая холодная война принесла с собой пронзительное чувство страха и ощущение важной роли своей миссии, во всяком случае среди американских лидеров. На базе этих чувств и господствующей в Америке веры в технический прогресс возросло стремление ЦРУ усмирить враждебные мысли и сделать реальными фантазии о шпионах. Эксперименты продолжались, и ученые из ЦРУ, порой переживавшие неудачи, но одержимые, возвращались в лаборатории, чтобы осуществить еще одну, последнюю, попытку. Некоторые теории опровергались, тогда как другие появлялись в новом обличье, которое оказывалось более заметным за пределами ЦРУ, чем в мире секретных операций. Только одно оставалось неизменным на протяжении 25-летнего периода активных поисков: интерес ЦРУ к контролю над разумом человека, его мыслью должен был оставаться абсолютной тайной.

Мировая война породила не только великие темы поведенческих программ ЦРУ. Она сформировала также жизненный опыт руководителей ЦРУ и привела к созданию самого ЦРУ. Тайное безрассудство и мужество ОСС были непривычны для США, а методы ОСС перерастали в привычки ЦРУ. У руководства ОСС появились в дальнейшем аналогичные руководители в Разведывательном управлении. Руководители ЦРУ знали руководителей ОСС, мыслили, как они, копировали их методы, а порой это были даже одни и те же люди. Когда, например, руководители Разведывательного управления решили направить массированные усилия на контроль над мыслями, они обратились к старым документам ОСС и пошли к достижению поставленной цели тем же путем, которым шел ОСС. Руководители ОСС привлекали к работе ученых со стороны; руководители ЦРУ тоже обращались к наиболее престижным ученым из академических и промышленных кругов, настойчиво уговаривая их оказывать помощь государству. Они привлекли даже того самого Джорджа Уайта, который «выбил» свои инициалы в потолке отеля при выполнении задания ОСС.

Деятельность Уайта в ОСС и ЦРУ спустя многие годы приобрела некоторую, ранее не предусмотренную, специфику. Для тех, кого это непосредственно касалось, управление поведением было смертельно опасным делом. В их сознании возникала путаница, даже простое безумие. В проводившейся ЦРУ кампании некоторые из самых выдающихся американских ученых-бихевиористов вводили подопытным пациентам всевозможные препараты, подсоединяли к ним различные проводочки. Часто они не обращали внимания на очевидно неблагоприятное воздействие на своих подопытных, аргументируя это необходимостью проверки теоретических обоснований. Уместно вспомнить практику ученых-врачей XIX в., которые с помощью пиявок пускали кровь своим пациентам и с презрением отзывались о невежестве тех, кто ставил под сомнение применявшуюся ими методику. Если бы схемам этих ученых, направленным на управление мыслями, сопутствовали более значительные успехи, они были бы значительно тревожнее. Однако, по крайней мере до настоящего времени, побеждает человеческий дух. И это можно считать благодетельным итогом кампании, направленной на контроль над мыслительной деятельностью человека.

Вторая мировая война ознаменовала конец американского изоляционизма и невинности. США обнаружили, что им предстоит ликвидировать большой пробел в отношениях как с врагами, так и с союзниками в деле применения секретных военных акций. В отличие от Англии, которая в течение столетий проводила тайные операции, чтобы предотвратить распад империи, у Соединенных Штатов отсутствовала традиция проведения подрывных операций в качестве секретного инструмента государственной политики. Немцы, французы, русские, почти все страны уже давно принимали участие в этой игре, хотя лучше всего это, по-видимому, удавалось англичанам.

Секретная деятельность британских агентов в Соединенных Штатах привела к созданию Франклином Рузвельтом организации, которая получила в 1942 г. название ОСС. Это была первая организация, созданная в США для ведения тайной неограниченной войны. Рузвельт поставил во главе ОСС юриста с Уолл-стрит, героя Первой мировой войны генерала Уильяма Донована – Дикого Билла. Неотесанный миллионер-республиканец, обладавший большой интеллектуальной любознательностью, Донован стартовал в качестве советника Белого дома по вопросам, связанным с разведкой, еще до Пёрл-Харбора; при этом у него был прямой доступ к президенту.

Обучаясь у англичан, которые делились своим опытом, хотя не всеми секретами, Донован создал организацию на пустом месте. Будучи выпускником Колумбийского колледжа и юристом, закончившим Колумбийский университет, он рекрутировал своих сотрудников из числа выпускников учебных заведений Восточного побережья. «Друзьям или друзьям друзей можно доверять». «Старые ребята» составляли костяк британской секретной службы, и, как в большей части других правил ОСС, американцы и в этом отношении следовали примеру англичан.

Одним из новых «рекрутов» Донована был Ричард Хелмс, молодой газетчик, более всего известный тем, что в 1936 г. сумел взять интервью у Адольфа Гитлера, работая тогда на Юнайтед Пресс. Ученик швейцарской школы Ле Рози, в которой учился и шах Ирана, затем выпускник престижного Уильямс-колледжа, Хелмс свободно вращался в кругу молодых сотрудников ОСС. Он был более скрытен, чем общительный Донован, однако столь же честолюбив и умело судил о людях. Для Хелмса шпионская работа в ОСС легла в основу жизненной карьеры. Он стал наиболее важным спонсором исследований по контролю над мыслями, которые проводило ЦРУ, пропагандировал и распространял их, продвигаясь к командным высотам управления.

Подобно всем основным руководителям военного периода, начиная с президента Рузвельта, генерал Донован считал, что Вторая мировая война была в значительной степени основана на победах научных достижений. Идея состояла в том, чтобы мобилизовать науку на оборону, и администрация Рузвельта создала систему переплетающихся исследовательских программ, разрабатывающих всевозможные темы, начиная от расщепления атома и кончая борьбой за предотвращение психических срывов в бою. Донован поставил бостонского промышленника Стенли Лавелла во главе отделения исследований и разработок ОСС и назначил его координатором по связи ЦРУ с правительственным научным сообществом.

Выпускник Корнельского университета и «доморощенный химик», Лавелл был надежным, энергичным человеком, обладавшим способностью торговать отвергнутыми идеями. Подобно большинству людей его поколения, он был откровенным патриотом. Вскоре после Пёрл-Харбора он записал в своем дневнике:


Как сказал Джеймс Хилтон. «Рассуждать на войне – значит предавать». Моя задача очевидна – отдать все, что во мне есть, чтобы помочь Америке.


Генерал откровенно сообщил Лавеллу, чего он от него ожидает: «Мне требуется любой самый незначительный инструмент и любой фокус, который наши люди могли бы использовать против немцев и японцев, особенно в программах подпольных движений сопротивления на всех оккупированных территориях. Вам придется изобрести их, ибо вы будете моим человеком». Такими словами описал Лавелл приказы, полученные им от Донована после того, как он был представлен шумному, сверхактивному шефу ОСС. Никогда раньше Лавелл не встречал человека с такой мощной энергетикой.

Лавелл обратился к светилам из академических и промышленных кругов. С целью создания различного рода вооружений для ОСС и британской разведки была организована специальная группа, получившая наименование «дивизион 19». Группа входила в комитет по исследованиям проблем национальной безопасности, во главе которого стоял Джеймс Конант. Позднее Лавелл писал, что его стратегия заключалась в том, чтобы обнаружить «дрянного мальчишку», скрывающегося внутри каждого американского ученого, и сказать ему: «Отбрось свое законопослушное поведение. Предоставляю тебе шанс организовать веселый шабаш» («merry hell»).

Стенли Лавелла хорошо помнит д-р Джордж Кистяковски, химик из Гарварда, занимавшийся в годы войны разработкой взрывчатых веществ, а позднее ставший научным советником президентов Эйзенхауэра и Кеннеди. Он вспоминает, как Стен пришел к ним с просьбой изобрести такие способы маскировки взрывчатых веществ, которые позволили бы тайно ввозить их в неприятельские страны. С одним из своих сотрудников Кистяковски разработал вещество, которое назвали «Тетушка Джемайма». По вкусу и внешнему виду оно напоминало порошок, предназначенный для изготовления выпечки. Кистяковски рассказывает:


Из этого порошка можно было выпекать хлеб и печенье. Я принес его однажды на совещание высокого уровня в Министерстве обороны и в присутствии его участников ел изготовленное из него печенье, демонстрируя, какое это изумительное изобретение. Все, что требовалось сделать, чтобы оно взорвалось, подобно динамиту, – это прикрепить к нему мощный детонатор.


С такой маскировкой «Тетушку Джемайму» можно было тайно ввозить в оккупированные страны. Имеются данные, что с помощью порошка был взорван по меньшей мере один большой мост в Китае.

Лавелл просил ученых-бихевиористов ОСС найти что-либо, что оскорбляло бы японские культурные традиции. Входившие в его штат антропологи сообщили, что самым большим позором для японского солдата является процесс испражнения. Тогда Лавелл заставил химиков создать вещество, издававшее запах диареи (поноса). Этим составом заполняли хрупкие трубочки, которые привозили в Китай и раздавали детям в оккупированных японцами городах. Детей научили следовать на людной улице за японским офицером и разбрызгивать содержимое трубочки на его брюки. Лавелл дал этому оружию название «Кто? Я?». По его мнению, это стоило японцу «потери лица».

«Кто? Я?» не должно было убивать или наносить увечья. Это раздражающее вещество предназначалось для снижения морального духа японского солдата. Идея поступила из академических кругов, где делались попытки создать науку о поведении человека. В годы Второй мировой войны поведенческие науки едва зарождались, однако в ОСС (ранее, чем в секретных службах других стран) осознали их перспективность на войне. Такие науки, как психология и психиатрия, социология и антропология, являлись источниками сведений, которые можно было использовать для манипулирования противником.

Сам генерал Донован полагал, что методы психоанализа можно проверить на Адольфе Гитлере, чтобы понять, что именно заставляет его поступать тем или иным образом. Донован поручил работу «аналитика фюрера» Уолтеру Лангеру, психоаналитику из Кембриджа (штат Массачусетс); его старший брат Уильям расстался с кафедрой истории в Гарварде и возглавил исследовательский и аналитический сектор ОСС[21]. Лангер возражал. Он считал, что анализ личности Гитлера на базе имеющихся данных будет крайне неопределенным, что обычные психиатрические и психо-аналитические методы не могут быть использованы без прямого доступа к пациенту. Но Донован был человеком, которого не смущали такие детали. Он приказал Лангеру продолжить исследования.

При содействии небольшого штата исследователей Лангер просмотрел все материалы о Гитлере, которые смог разыскать, и опросил людей, знавших его лично. Понимая крайне ограниченный характер имевшейся в его распоряжении информации, Лангер продолжал трудиться и завершил свое исследование. Он охарактеризовал Гитлера как «психопата-невротика» и подверг анализу его психику. Лангер, ныне отставник, живущий во Флориде, полагает, что он довольно близко подошел к описанию реального Гитлера. Особенно он гордится своим прогнозом, согласно которому нацистский главарь, по мере все новых военных поражений Германии, утратит мужество и предпочтет самоубийство плену.

Одной из причин, по которой Гитлера подвергли психоанализу, было стремление найти его слабые места и использовать их в тайных операциях. Стенли Лавелл ухватился за одну из идей Лангера (о женственных чертах, присущих Гитлеру) и получил от руководства ОСС разрешение воздействовать на его сексуальную ориентацию[22]. «Возлагалась надежда на то, что он утратит свои усы и приобретет женский голос», – писал Лавелл. Он использовал агентурную сеть ОСС, пытаясь ввести женские гормоны в пищу Гитлера, но из этого, видимо, ничего не получилось. Ничего не вышло и из других идей Лавелла: довести Гитлера до слепоты, используя горчичный газ, или использовать лекарство, предназначенное для обострения эпилепсии, которой, как полагают, страдал Гитлер. Основная проблема при проведении вышеперечисленных операций (а были осуществлены попытки реализации всех предложений) состояла в том, чтобы заставить Гитлера принять предложенные лекарства. Неудачные схемы введения предлагаемых веществ в организм сохранили Гитлеру жизнь, поскольку ОСС одновременно предпринимал попытки его отравления[23].

Несомненно, убийство человека является решающим способом повлиять на его поведение, и ученые ОСС создали целый арсенал химических и биологических отравляющих веществ, в том числе сильнодействующий токсин ботулин, который предполагалось вводить в организм в желатиновой капсуле размером меньше булавочной головки. Лавелл и его сотрудники знали, что существуют и менее кардинальные способы манипулирования поведением человека. Ими были созданы разнообразные вещества, вызывавшие тошноту, зуд, облысение, понос (или его запах). Меньшим успехом сопровождались их попытки создать вещество, заставляющее говорить правду, но причина заключалась не в недостаточном усердии.

Химические и биологические вещества использовались в войнах задолго до появления ОСС. Так, уже в Первой мировой войне обеими противоборствующими сторонами использовались отравляющие газы; в начальный период Второй мировой войны японцы вызывали в Китае эпидемии, сбрасывая над его территорией бомбы, начиненные болезнетворными бактериями; как союзники, так и страны «оси» (Рим – Берлин – Токио) создали запасы химического и бактериологического оружия (ХБО), которые в конечном итоге заставили противника воздержаться от его применения. Военные рассматривали ХБО как средство уничтожения целых армий и даже популяций. Подобно секретным службам других стран мира, ОСС индивидуализировал ХБО и превратил его в тайное избирательное средство, сеющее панику среди противника, дезориентирующее, калечащее и даже убивающее его.

Какой бы разнообразной ни была научная деятельность Лавелла в ОСС, она все же была ограниченной в сравнении с деятельностью д-ра Сидни Готлиба, занимавшего аналогичную должность в ЦРУ и курировавшего там послевоенную программу контроля над разумом. Готлиб руководил исследованиями, включавшими широкий спектр деятельности – от изучения амнезии после электрошока до поисков ядовитых листьев и древесной коры в джунглях Латинской Америки. Аналогично исследованиям, в которых речь шла о лишении Гитлера усов, сектор Готлиба приступил к разработке проекта, в соответствии с которым должна была выпасть борода у Фиделя Кастро; подобно Лавеллу, Готлиб лично посылал оперативников со смертельным ядом, предназначенным для убийства таких руководителей иностранных государств, как руководитель Конго Патрис Лумумба: с равным спокойствием он готов был обсуждать возможности применения новых достижений в области неврологии. В значительно большем объеме, чем Лавелл, Готлиб изучал любые приемы, которые позволяли бы одному человеку управлять разумом другого. Продвигаясь по службе в ЦРУ вместе со своим шефом Ричардом Хелмсом, Готлиб занимался широким спектром проблем от анализа почерков до создания стрессов.

В начале войны англичане подали генералу Доновану еще одну идею. Их психологи и психиатры создали программу прогнозирования поведения военнослужащих. Донован полагал, что такая программа поможет ОСС провести отбор среди новобранцев. Чтобы создать аналогичную систему для американцев, Донован пригласил Генри («Хэрри») Меррея[24], профессора психологии из Гарварда. В 1938 г. Меррей издал работу «Исследование личности» с описанием целого ряда тестов, которыми можно пользоваться при оценке личности человека. «Шпионская деятельность привлекательна для душевнобольных, – утверждает Меррей. – Работа в этой области доставляет удовольствие и психопатам». Основная задача программы, согласно Меррею, состояла в том, чтобы исключить из контингента военнослужащих душевнобольных, а также «людей раздражительных, медлительных, ленивых, плохих актеров и болтунов».

Находясь в постоянной спешке, Донован дал Меррею и группе его коллег только 15 дней; по истечении этого срока предстояло подвергнуть оценке первых прибывших кандидатов. Под свой центр группа заняла обширное поместье вблизи Вашингтона. В течение ряда встреч была сформулирована система выработки оценок, в которой немецкие и британские методы сочетались с исследованиями, проведенными Мерреем ранее. С ее помощью проверялись способность новобранца выдерживать оказываемое на него давление, быть лидером, его устойчивость к спирту, способность умело лгать, а также определять характер человека по его одежде.

Спустя более чем 30 лет после войны Меррей остается скромным в своих притязаниях на роль автора в создании системы оценки личности, утверждая, что система явилась только вспомогательным средством, позволившим «выполоть» самые одиозные фигуры среди кандидатов в ОСС. Тем не менее руководитель Разведывательного управления полагался на надежность ее результатов; система Меррея была принята ОСС, причем проверку проходили как американцы, так и иностранные агенты. Ряд молодых сотрудников-бихевиористов, таких, как, например, Джон Гарднер[25], продолжили свою карьеру в качестве общественных деятелей; еще важнее то, что рассматриваемая программа оценки личности была признана важной вехой в развитии американской психологии. Это было первой попыткой осуществления систематической оценки личности человека с прогнозом его дальнейшего поведения. После войны оценка личности сама стала новой областью деятельности, и некоторые сотрудники Меррея стали создавать подобные системы в крупных корпорациях, начиная с AT&T. Они ввели также учебные программы в университетах, начиная с Университета в Беркли[26]. Как не раз случалось с разрабатываемыми ЦРУ исследовательскими программами контроля над разумом, ОСС на многие годы опережал исследования и разработки по широкому применению поведенческой теории.

В послевоенные годы Меррея перегнал молодой психолог из Оклахомы Джон Гиттингер, который вырос в ЦРУ, опираясь на силу своих идей, направленных на то, чтобы создать надежную науку оценки личности и использовать ее для манипулирования людьми[27]. Гиттингер собирался создать отделение в рамках ЦРУ, где предполагалось улучшить эффективность оценок Меррея, а также проводить непрямой анализ личности зарубежных лидеров, предложенный Уолтером Лангером. Методы Гиттингера стали неотъемлемой частью повседневной работы управления, а сам он превратился в протеже Сида Готлиба.

Стенли Лавелл полагал, что хорошим способом убить Гитлера (названный сотрудник ОСС всегда находился в поиске удачных идей) явилась бы гипнотически внушенная немецкому заключенному ненависть к гестапо и нацистскому режиму с последующей отдачей под гипнозом приказа убить фюрера. Кандидата, выбранного ОСС, выпустили бы в Германии, где он и совершил бы желаемое действие.

Лавелл посоветовался по вопросу о том, сработает ли такая схема, с нью-йоркским психиатром Лоуренсом Кьюби и со знаменитыми братьями Меннингерами, Карлом и Уильямом. Меннингеры заявили, что имеющиеся данные позволяют считать, что гипноз не может заставить людей поступать против их желания. К этому Кьюби добавил, что если бы у немецкого заключенного была логическая причина убить Гитлера или кого-либо другого, то для мотивации ему не понадобился бы гипноз.

Лавелл и его сотрудники, как и большая часть американских психологов и психиатров, согласились, видимо, с таким скептическим отношением к гипнозу. В описываемое время гипноз не рассматривался как сколько-нибудь значимая область деятельности: его результаты считались недостоверными, а сам он – совершенно бесполезным делом, особенно при проведении секретных операций.

Однако некоторые серьезные экспериментаторы верили в его военный потенциал. Наиболее активным сторонником такого взгляда был Джордж Эстебрукс («Эсти»), возглавлявший кафедру психологии Колгейтского университета. С начала 1930-х гг. он периодически выбирался из сонного университетского царства и консультировал военных по проблемам применения гипноза.

Эстебрукс признавал, что гипноз действует не на всех людей; он считал, что только одного человека из пяти можно погрузить в глубокий транс или в состояние гипноза. Он полагал, что только таких людей можно против их желания заставить совершать преступления или выдавать тайны. Он видел, как уважаемые члены общества глупо вели себя, попав в руки эстрадных гипнотизеров; студентов он тоже заставлял раскрывать тайны друзей и детали своих любовных приключений, то есть поступать против своего очевидного желания.

Однако его опыт был все же ограниченным. Эстебрукс понял, что единственный надежный способ узнать, способен ли человек под гипнозом совершить такое преступление, как убийство, – это заставить его убить кого-нибудь. Не желая брать на себя ответственность за такое деяние, он подумал, что полученная от государства санкция снимет личную ответственность с гипнотизера. Он писал:


Любой «несчастный случай», который может произойти при проведении экспериментов, будет просто списан на те людские потери, которые являются неотъемлемой составной частью боевых действий.


После Пёрл-Харбора Эстебрукс выступил со своими предложениями перед ОСС, но они не были поддержаны в правительстве. Никто не захотел возложить на себя ответственность за доведение эксперимента до его логического завершения. Ему пришлось ограничиться сочинением книг, посвященных использованию гипноза на войне. Подобно троянской прорицательнице Кассандре, он пытался предупредить Америку об опасности управления человеком под гипнозом. В написанном им в 1945 г. романе «Смерть разума» («Death in the Mind») рассматривался ряд казавшихся предательскими действий, совершенных представителями союзников: например, капитан американской подводной лодки торпедирует свой собственный боевой корабль, а прекрасная героиня начинает совершать иррациональные поступки, приносящие выгоду противнику.

Герой романа, секретный агент Джонни Ивенс, проведя опасное расследование, узнает, что немцы гипнотизировали персонал союзников, заставляя их выполнять приказы нацистов. Ивенс и его сотрудники, потрясенные многообразием способов использования против них гипноза, переходят к разработке сложных методов противодействия, а затем не могут не прибегнуть к их реализации. Героиня, уже подвергнутая жестоким пыткам, возражает. Она говорит, что заставлять людей поступать тем или иным образом – «это отвратительный способ ведения боевых действий». Мучающие ее угрызения совести отметает Джонни Ивенс, ее шеф и любовник. Он отправляется к немцам, «чтобы управлять их мыслями; превращать их в предателей; заставлять их работать на нас».

В послевоенный период, когда создавался аппарат национальной безопасности США, руководители ЦРУ возложили на себя миссию Джонни Ивенса, выразив ее почти теми же словами. Ричард Хелмс, Сид Готлиб, Джон Гиттингер, Джордж Уайт и многие другие предприняли далеко идущую сложную атаку против человеческого разума. Как в области гипноза, так и во многих других областях ученые, еще более активные, чем Джон Эстебрукс, стремились получить согласие ЦРУ на проведение тех экспериментов, ответственность за которые они не решались взять на себя. Порой персонал ЦРУ сотрудничал с учеными, в других случаях агенты ЦРУ проводили эксперименты самостоятельно. Они воздействовали на мозг многих людей, причем некоторым неизбежно нанося вред, скрывали и преуменьшали последствия своих действий. В итоге они дожили до того времени, когда возникли сомнения в отношении их собственного душевного здоровья.

Глава 2. Холодная война против разума

Вскоре после создания ЦРУ его сотрудники начали проводить предварительные разработки по наркотикам и гипнозу, однако программа управления поведением человека начала работать только после того, как в 1949 г. венгерское правительство провело судебный процесс против кардинала Миндсенти. С остекленевшим взглядом Миндсенти признавался в преступлениях, которые он, очевидно, не совершал. Его признания напоминали московские процессы 1937–1938 гг., во время которых преданные партийные аппаратчики признавались в совершении невероятных преступлений. Упомянутые процессы, как и ряд послевоенных процессов в других странах Восточной Европы, казались нереальными инсценировками. Сотрудники ЦРУ почувствовали, что им необходимо понять, как коммунистам удалось зомбировать обвиняемых. В отношении процесса Миндсенти в секретном меморандуме ЦРУ заявлялось, что «некоторая неизвестная сила» управляла кардиналом; далее высказывалось предположение, что его гипнотизировали.

Летом 1949 г. глава научной разведки ЦРУ совершил специальную поездку в Западную Европу, чтобы получить более подробные сведения о происходящем в Советском Союзе и «применить специальные методы ведения допросов с целью оценки русской практики». Иными словами, опасаясь того, что коммунисты могут испытывать наркотики и гипноз на заключенных, один из руководителей ЦРУ использовал такие методы на беженцах и пленных из Восточной Европы. Вернувшись в США, он рекомендовал следующие меры: во-первых, предпринять в рамках ЦРУ попытку освобождения Миндсенти; и во-вторых, подготовить в ЦРУ и послать в Европу команду, обученную «специальным» методам ведения допросов того типа, которыми оно уже ранее пользовалось в Европе.

К весне 1950 г. в нескольких других отделениях ЦРУ также планировалось оперативное применение гипноза. Управление безопасности, главной задачей которого была защита персонала ЦРУ и его помещений от противника, приступило к централизации всей деятельности в этой области и в других областях, связанных с бихевиористикой. Шеф безопасности Шеффилд Эдвардс, бывший армейский полковник, которому через десять лет предстояло руководить совместными операциями ЦРУ и мафии, взял на себя инициативу, созвав совещание всех заинтересованных отделений ЦРУ и предложив, чтобы проводящие допросы команды формировались под руководством Управления безопасности. Этому управлению предстояло использовать сформированные команды для проверки агентов и выявления перебежчиков по всему ЦРУ. Предполагалось, что в состав каждой команды будут входить психиатр, эксперт по полиграфу (детектору лжи), обученный гипнозу, и техник. Эдвардс согласился не использовать команды в своих операциях без разрешения комитета высокого уровня. Разработанному проекту было дано кодовое наименование BLUEBIRD, которое, подобно всем наименованиям в ЦРУ, не имело смыслового значения, кроме как, быть может, для выбравшего его лица. Этой программе Эдвардс присвоил гриф «сверхсекретно» и подчеркнул крайнюю необходимость соблюдения секретности. 20 апреля 1950 г. директор ЦРУ Роско Хилленкеттер одобрил проект BLUEBIRD и использование тайных фондов для финансирования его самых секретных направлений.

Теперь разработанная в ЦРУ программа по контролю поведения имела бюрократическую структуру.

Шеф научной разведки присутствовал на первом совещании по проекту BLUEBIRD в управлении Шеффилда Эдвардса и уверил присутствовавших в том, что его отделение продолжит усилия по сбору всей информации, относящейся к зарубежным – особенно русским – разработкам в области бихевиористики. Вскоре его представитель обратился к протоколам Нюрнбергского трибунала с целью обнаружить что-либо полезное для проекта BLUEBIRD. По мнению психолога ЦРУ, просматривавшего материал по немецким научным разработкам, там не содержалось ничего полезного. Он вспоминает: «Это настоящий ужас, но мы узнали, на что способны люди. Они проводили эксперименты по болевому порогу, но во всем было столько садизма, что полезные данные отсутствовали… Очень интересно, как выдерживали жертвы».

По крайней мере вначале между учеными и проводившими допросы сотрудниками ЦРУ имело место сотрудничество. Исследователи из Управления безопасности (не имевшие теоретической базы, но с опытом полицейской службы) и исследователи из научной разведки (с небольшим опытом оперативной работы, но с хорошей академической подготовкой) совместно работали над открытыми публикациями и секретными отчетами. Они быстро поняли, что единственный способ создания эффективной защиты от контроля над разумом состоял в том, чтобы осознать его наступательный потенциал. Линия раздела между атакой и обороной, при условии ее существования, стала вскоре настолько размытой, что утратила всякое значение. Почти в каждом документе ЦРУ подчеркивались такие задачи, как «доведение управляемого человека до состояния, при котором он будет выполнять наши указания против своего желания и даже действуя против таких основных законов природы, как чувство самосохранения». Прочитав такой меморандум, один из сотрудников ЦРУ написал своему шефу: «Если предполагается выдать такие цели за исследование оборонительных возможностей, то они не скрывают истинных намерений».

Через три месяца после одобрения директором ЦРУ проекта BLUEBIRD первая команда отправилась в Японию. В ее задачи входило испытание на людях (вероятно, на подозреваемых «двойных агентах») методов контроля поведения. Группа в составе трех человек прибыла в Токио в июле 1950 г., примерно через месяц после начала корейской войны. Им было понятно значение их миссии. По приказу Управления безопасности они должны были скрывать свои действительные цели даже от военной администрации США, совмести но с которой они работали в Японии, причем в качестве прикрытия следовало использовать «интенсивную работу с детектором лжи». Работая в условиях удушающей жары и высокой влажности, они испытывали на четырех подопытных субъектах комбинации депрессанта, амитала натрия, и стимулятора, бензедрина; двум испытуемым давали еще один стимулятор, пикротоксин. Предпринимались также попытки вызвать у них амнезию. Команда сочла проведенные испытания успешными, однако имеющиеся в ЦРУ документы, относящиеся к этой поездке, содержат только приблизительное описание того, что там происходило[28]. Затем в конце сентября 1950 г. команда, работавшая по проекту BLUEBIRD с использованием «прогрессивных методов», испытала их на 25 субъектах, видимо, военнопленных из Северной Кореи.

К концу 1950 г. программу BLUEBIRD возглавил 40-летний Морзе Аллен, один из оперативников Управления безопасности. На начальном этапе своей карьеры он занимался борьбой с коммунистической угрозой внутри страны. Это происходило в конце 30-х гг., когда, работая в Комиссии гражданской службы, он завел в ней первые секретные досье на коммунистов. («Он знаком с их методами», – писал один из его коллег по ЦРУ.) В годы Второй мировой войны Аллен служил в военно-морской разведке, преследуя левых сначала в Нью-Йорке, а позднее в Японии, после высадки военно-морских сил на Окинаве. По окончании войны он пришел на службу в Государственный департамент, но в конце 40-х гг. покинул его. Ему показалось, что там слишком мягко относятся к некоторым коммунистическим акциям.

Вскоре он поступил на службу в Управление безопасности ЦРУ. Будучи по природе человеком недоверчивым (а этому способствовала и его работа), Аллен ничего не принимал за чистую монету. Как у всех сотрудников разведки и контрразведки, его задачей было показать, почему видимость не соответствует реальной сущности вещей. Его мысль всегда опережала события и стремилась заглянуть за их фасад, пробивая в нем отверстия. У Аллена не было академической подготовки по вопросам управления поведением, хотя он и прошел краткий курс обучения гипнозу – предмету, глубоко его интересовавшему. В работе по программе BLUEBIRD он видел деятельность, требовавшую изучения новейших методов, которые коммунисты могли бы использовать против США, и изобретения методов противодействия.

В ЦРУ Аллена обучили работе, которая на первых этапах деятельности ЦРУ являлась важной составной частью тайных операций, – использованию детектора лжи (полиграфа). Возможно, в большей мере, чем какая-либо иная разведывательная служба, ЦРУ прибегало к проверке своих иностранных агентов (а порой и собственных сотрудников) на этом устройстве. Полиграф измеряет физиологические изменения, которые могут явиться индикаторами лжи: частоту сердечных ударов, кровяное давление, потоотделение и т. п. Это устройство никогда не давало 100-процентной гарантии. В 1949 г. Управление безопасности выразило мнение, согласно которому детектор успешно срабатывает в семи случаях из восьми – довольно высокий процент, однако недостаточно высокий для тех, кому требуется особая надежность. Лжец-психопат, человек под гипнозом, специально подготовленный агент – все они способны одержать победу над машиной. Помимо того, успешный исход работы устройства зависит также от умения оператора задавать вопросы и управлять механизмом. «Хороший оператор может блестяще использовать полиграф, даже не включая его», – утверждает один из ветеранов-оперативников ЦРУ. Другие придерживались менее экстравагантной точки зрения, что основная ценность прибора состоит в удержании агентов от соблазна проявить нелояльность или выдать секреты. Возможность машины, реальная или воображаемая, заключающаяся в способности обнаруживать измену или нечестность, сама по себе может явиться устрашающим фактором[29]. Тем не менее полиграф не может заставить говорить правду. Подобно носу Пиноккио, он служит только индикатором лжи. Кроме того, чтобы «усадить» человека в машину, требуется приложение значительных физических усилий. Долгие годы в ЦРУ предпринимались попытки преодолеть этот недостаток, разработав «суперполиграф», который можно было бы направлять издали или скрытно располагать в стуле. В этой области, как и во многих других, ни одна схема контроля поведения не казалась слишком немыслимой, и ученым ЦРУ удалось добиться некоторого прогресса. В декабре 1950 г. Морзе Аллен рассказал своему шефу Полу Гейнору, бригадному генералу в отставке, который ранее долгое время работал в контрразведке и был знаком с техникой ведения допросов, что он слышал об экспериментах, проводившихся в одной из больниц г. Ричмонда (штат Виргиния). Эксперименты проводились с использованием машины «электросон». Аллену понравилось это изобретение: человек погружался в сон спокойно, без шока и судорог. Ранее, чтобы вызвать у человека состояние, близкое к гипнотическому трансу, командой, работавшей по программе BLUEBIRD, применялись лекарственные средства. Аллен надеялся, что с помощью машины оператор сможет погружать человека в сон, не прибегая к лекарствам. Теоретически оператор должен был только присоединить провода с электродами к голове испытуемого субъекта и позволить машине сделать все остальное. Машина (размером в два раза более настольного диктофона) стоила около 250 долл. Аллен писал:


Нельзя испытывать ее на наших людях, поскольку существует вероятность, пусть и минимальная, получения мозговой травмы. Однако она может применяться при допросах военнопленных или испытываться на людях, представляющих интерес для ЦРУ.

В конце 1951 г. Аллен обсуждал с известным психиатром (имя которого, как и большинство других, не приводится в публикациях ЦРУ) ужасный, но более реалистический метод. Этот психиатр, консультант ЦРУ, сообщил, что электрошок может вызвать амнезию различной продолжительности; свою информацию он получил от пациентов, вышедших после электрошока из ступора. Он сообщил, что определенная настройка вызывающей электрошок машины Рейтера причиняла «мучительную боль», которая, не являясь лечебной, могла быть эффективным методом при допросах «третьей степени», заставляя говорить допрашиваемых. Аллен спросил у психиатра, использовал ли тот «период дурноты», следовавший за электрошоком, с целью получения гипнотического контроля над своими пациентами. Психиатр ответил отрицательно, однако сказал, что попытается сделать это в ближайшее время, а о результатах сообщит в ЦРУ. Он утверждал также, что при длительном применении электрошоковых процедур можно довести человека до «уровня растения», причем это может быть обнаружено только с помощью особых тестов (EEG tests). Завершая сообщение, Аллен отметил, что на рынок уже выпущены портативные батарейные электрошоковые машины.

Вскоре после упомянутого доклада Аллена Управление научной разведки рекомендовало, чтобы этому психиатру из резервных фондов было выделено 100 тыс. долл. «на развитие электрошоковых методов и разработки в области гипноза». Аллен считал эти исследования перспективными, но у него были некоторые сомнения, связанные с последствиями применения электрошока:


Возражения связаны с тем, что после электрошокового воздействия возможно доведение человека до «растительного» уровня. Я полагаю, что применение этих способов допустимо только в исключительных случаях; более предпочтительной и безопасной следует считать нейтрализацию людей путем взятия их под арест и/или удаления их из данной зоны.

В 1952 г. Управление научной разведки предложило выделить другому частному врачу 100 тыс. долл. на разработку относящихся к проекту BLUEBIRD «нейрохирургических методов», связанных, видимо, с лоботомией[30]. Примерно в то же время Управление безопасности планировало прибегать к услугам внешних консультантов для выяснения их мнения относительно таких факторов воздействия, как ультразвук, вибрации, тряска, высокое и низкое давление, использование различных газов в герметичных камерах, изменения в диете, кофеин, усталость, облучение, жара и холод, а также изменение освещения. Наряду с перечисленными факторами руководством ЦРУ были рассмотрены и иные способы воздействия; некоторые пристально изучались, тогда как в отношении других проводились простые консультации.

Разработки по проекту BLUEBIRD начались еще при жизни Сталина, когда свежи были воспоминания о Гитлере, а ужасающие перспективы глобальной ядерной войны начинали проникать в общественное сознание. Советский Союз подчинил себе большую часть стран Восточной Европы, а коммунистическая партия одержала победу в самой многонаселенной стране мира – Китае. Началась война в Корее, а в США под предводительством сенатора Маккарти был предпринят крестовый поход против коммунизма. Как во внешней, так и во внутренней политике преобладающим настроением был страх, даже паранойя.

Американское руководство оправдывало преступления и эксцессы, имевшие место как в то время, так и в дальнейшем, атмосферой холодной войны. Нескончаемыми жалобами сопровождали разоблаченные официальные деятели Америки, работавшие в сфере обеспечения национальной безопасности, свои действия, оправдывая их истерией холодной войны. Опасения периода холодной войны не служат моральным или юридическим оправданием предпринимавшихся действий, хотя и помогают их объяснить. Недостаточная обоснованность таких опасений не делала их менее реальными для живших в ту эпоху людей.

Это было время, когда США достигли господствующего положения в мире. После Второй мировой войны у американских руководителей было то превосходство, о котором часто мечтают дипломаты. Преследуя свои цели, они организовывали новые союзы, назначали новых правителей, создавали новые государства. Всюду их замечали и относились с почтением – большим, чем когда-либо ранее. Ощущение своей новой значимости опасно сочеталось со страхами периода холодной войны. Природа человека такова, что он, чувствуя свою важность и одновременно одолеваемый страхом, становится опасным для других.

После принятия в 1947 г. Закона о национальной безопасности было создано не только ЦРУ, но и Национальный совет безопасности, иными словами, командная структура холодной войны. Такие руководители ОСС военного периода, как Уильям Донован и Аллен Даллес, усердно лоббировали новый закон. Вслед за тем руководители новой командной структуры стали распространять свои страхи и грандиозные представления об опасности в обществе. В ответ на ощущаемую угрозу они заняли жесткую, воинственную позицию в отношении любого, кого считали врагом, в первую очередь в отношении Советского Союза. Они возложили на себя задачу бороться во всем мире с коммунизмом и со всем, что ему способствует. Очень немногие граждане не соглашались с ними; представлялось, что они выражают чувства большинства американцев той поры. Тем не менее руководство Национальной безопасности предпочитало действовать втайне. В материалах секретной комиссии под руководством бывшего президента Гувера это стремление к проведению тайных операций выражено следующим образом:


Теперь ясно, что мы имеем дело с безжалостным противником, целью которого является завоевание мирового господства любыми средствами. В такой игре нет правил. Должны быть пересмотрены действовавшие ранее в Америке принципы «честной игры». Необходимо создать эффективные службы разведки и контрразведки, научиться свергать и уничтожать противника, проводить подрывную работу, пользуясь более хитроумными, сложными и эффективными способами и средствами, чем те, которые применяются против нас.


Люди обновленного ЦРУ восприняли поставленную задачу весьма серьезно. Как вспоминает Хэрри Розитцке, один из бывших руководителей Советского отдела ЦРУ, «мы ощущали, что находимся на передовой линии обороны в антикоммунистическом крестовом походе. Было ясное понимание своей миссии. Мы понимали, насколько ответственна стоящая перед нами задача». С ним соглашается Майкл Бурке, руководивший тайными операциями в Германии, прежде чем возглавил нью-йоркских янки на Мэдисон-сквер: «Это захватывало… Мы были полностью поглощены тем, что в настоящее время не находит правильного понимания; холодная война в те дни была реальностью; сотни тысяч советских солдат, танков и самолетов, способных дойти до Ла-Манша за 48 часов, располагались у границ Восточной Германии». Как свидетельствует Хью Каннингем, долгое время проработавший в руководстве ЦРУ, «нас заставили почувствовать, что наша страна находится в отчаянной опасности и мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы спасти ее».

Этими опасениями были порождены разработки программы BLUEBIRD и позднее – программы контроля над разумом. ЦРУ предстояло также изучить методы, применяемые возможным противником, и узнать его намерения. Как считает Рей Клайн, один из прежних заместителей директора ЦРУ, «если бы тогдашний директор ЦРУ не пытался узнать, что русские собирались делать в начале 50-х гг. с препаратами, влияющими на умственную деятельность, то он был бы немедленно уволен».

Руководство ЦРУ понимало, что ему следует знать о намерениях русских. Однако внимательное изучение документов тех лет тремя десятилетиями позднее свидетельствует о том, что если у русских и были прорывы в области исследования проблемы управления поведением человека (первооткрывателями они здесь, несомненно, не были), то ЦРУ не смогло это доказать. Например, в одном из документов Управления безопасности от 1952 г., которое соперничало с Управлением научной разведки, отмечалась «крайняя скудость данных, собранных по советской проблематике». Автор замечает, что информация ЦРУ базируется «на слухах, не подтвержденных высказываниях и на не основанных на фактах сведениях»[31]. Очевидно, страхи и фантазии, связанные с процессом кардинала Миндсенти, и последовавшее за этим «промывание мозгов» во время корейской войны не были в достаточной мере обоснованы реальными фактами. Превалировавшее в ЦРУ мнение о «сильном отставании в области контроля над разумом» было в такой же степени основано на мифах, как и позднейшие слова об отставании в отношении состояния американских бомбардировщиков и ракет. Как бы то ни было, разработка программы контроля над разумом получила значительный импульс к развитию.

При всей уникальности и опасности холодной войны люди взаимодействовали друг с другом и с властью почти так же, как и в другие периоды американской истории. Бюрократическая возня продолжалась на протяжении самых критических периодов реализации программы управления поведением. Какие бы тревоги ни вызывала русская угроза у администрации ЦРУ, внутреннее соперничество за право распоряжаться фондами и людскими резервами продолжалось. За период 1950–1952 гг. руководство программой контроля над разумом перешло от Управления безопасности к Управлению научной разведки и вновь вернулось к Управлению безопасности. За это время проект BLUEBIRD был переименован в ARTICHOKE. Бюрократические баталии обескураживали сторонних наблюдателей, однако многие существенные повороты в программе управления поведением были порождены бюрократическими соображениями соперников. Управление безопасности имело в своем составе множество прагматиков, жаждавших повсеместно искоренить коммунистов и гомосексуалистов. Как излагалось в одном из документов, они полагали, что интеллектуалы из научной разведки не смогли выдать и «одного нового пригодного документа, предложения, лекарства и т. д.». В то же время джентльменам из научной разведки представлялось, что недостаток теоретических и технических знаний у бывших полицейских, военных и следователей не позволяет им заниматься таким важным делом, как контроль над человеческим разумом.

Как отмечалось в докладе одного из сенатских комитетов в 1976 г., «в этой области не прекращались ведомственные конфликты». В 1952 г. в докладе шефа Медицинского управления (которое тоже принимало участие во внутриведомственных разборках) было сделано еще более резкое заявление: «Внутри ЦРУ имеет место вопиющее отсутствие сотрудничества между различными группировками, порожденное мелкой ревностью и личными разногласиями, приводящее к замедлению и ослаблению действий ЦРУ в целом». Когда в 1952 г. проект ARTICHOKE вернулся из Управления научной разведки в Управление безопасности, победа была одержана только на два с половиной года; затем большая часть разработок в области контроля поведения перешла в другое ведомство ЦРУ, укомплектованное учеными с опытом оперативной работы, – в Управление технических служб[32].

Бюрократические баталии велись и за пределами ЦРУ, хотя между различными службами и планировались шаги к сближению. Чтобы избежать дублирования усилий, директор ЦРУ в апреле 1951 г. одобрил заключение союза с разведками армии, флота и ВВС. В армии и на флоте проводились исследования, направленные на получение «наркотика правды», тогда как в ВВС основное внимание было направлено на разработку методов допроса, применявшихся на сбитых летчиках. Для обсуждения проблем по проекту ARTICHOKE представители разведок посещали регулярно проводившиеся встречи. ЦРУ пригласило также ФБР, но Эдгар Гувер уклонился от участия в совместной работе.

В течение краткого периода сотрудничества военные и ЦРУ обменивались информацией с британским и канадским правительствами. Выступая на первом заседании в июне 1951 г., британский представитель сразу заявил, что в методах проведения допросов не появилось ничего нового со времен инквизиции и что мало надежды на получение ценных результатов в процессе научных исследований. Он намеревался сосредоточить внимание на пропаганде и политических методах ведения операций в той области, где они связаны с угрозой коммунистического влияния на профсоюзы. Как видно из опубликованных ЦРУ протоколов, этот скептик англичанин признал важную роль исследований в сфере поведения человека, но такое быстрое обращение не внушало доверия. В протоколах зафиксирован также консенсус в отношении вопроса об отсутствии «достоверных данных» о «революционных достижениях» стран Запада или Советского Союза в этой области; советские методы описываются как «удивительно сходные… с методами вековой давности». Тем не менее представители трех стран согласились продолжить исследование методов управления поведением в связи с их значимостью для «ведения боевых действий периода холодной войны». Неизвестно, чего добились англичане и канадцы. ЦРУ продолжало свои изыскания до 1970-х гг.


Бюрократический конфликт был не единственным аспектом обычного ведомственного быта на протяжении долгих лет холодной войны. Официальные лица продолжали учитывать этические и юридические последствия своих решений. Часто ими предпринимались шаги с целью самозащиты, но в своих поступках они, по крайней мере, учитывали этические факторы. Было бы ошибкой утверждать, что исчезла всякая моральная ответственность. Официальные лица страдали от последствий своих действий; значительная часть исследований в области управления поведением представляет собой историю преодоления этими лицами постоянно возникающих моральных конфликтов.

Управлению безопасности с трудом удалось найти психиатра для команды, которая первой была послана в Японию; в течение долгих лет ЦРУ с трудом удавалось привлечь для участия в проекте квалифицированный медицинский персонал. Причинами таких трудностей, как указывается в документах ЦРУ, среди прочих являются сравнительно низкая оплата труда врачей и их ограниченный профессиональный диапазон в программе ARTICHOKE. Помимо того, отмечалось, что «этика кандидата может воспрепятствовать его участию на некоторых наиболее революционных этапах нашего проекта». Этот фактор наглядно проявился при наборе сотрудников ЦРУ. В меморандуме, опубликованном в процессе поиска талантов, объяснялось, по какой причине врач оказывался пригодным: «Его этика такова, что он будет сотрудничать с нами на любом этапе программы, каким бы революционным он ни был».

Еще больше затруднений вызывало получение испытуемых для экспериментов по контролю над разумом. В одном из меморандумов ЦРУ отмечается: «Самая большая наша проблема состоит в том, чтобы найти подходящих испытуемых». Руководители проекта ARTICHOKE находили самых «удобных» испытуемых среди людей бездомных, бродяг, находящихся в поле зрения разведки.

Как говорится в одном из документов ЦРУ, это были люди сомнительной лояльности, подозреваемые агенты, имевшие определенные причины для обмана, и т. д. Сотрудники ЦРУ, работавшие до проекту ARTICHOKE, рассматривали этих людей в качестве «уникального материала», который может позволить открыть важные тайны в процессе работы.

Справедливо отметить, что оперативники ЦРУ считали жизнь таких субъектов менее ценной в сравнении с жизнью студентов колледжей, эксперименты над которыми носили предварительный, более мягкий характер. Они подбирали подопытных, руководствуясь соображениями этической чувствительности эксперимента. Один из психиатров, работавший в команде по проекту ARTICHOKE, подчеркивает тот факт, что сотрудники ЦРУ не желали наносить ущерб здоровью испытуемых. Однако он и его коллеги собирались испытывать на агентах не только профессионально неэтичные, но и явно преступные методы. Как утверждает один из психологов ЦРУ, проработавший десять лет в рамках программы управления поведением, «мы не считали особо важным делом соблюдение гражданских прав относительно лиц, изменивших своей стране или эффективно работавших на поражение нашей страны». Другой бывший психолог ЦРУ замечает, что у руководства ЦРУ не было «универсальной концепции человечества» и оно собиралось поступать с иностранцами так, как не хотело поступать с американцами. По его словам, «это была чисто патриотическая позиция».

У руководителей проекта ARTICHOKE имела место постоянная нехватка подопытных субъектов. Профессиональные оперативники, особенно традиционалисты, не желали передавать агентов людям из разведки, использовавшим сомнительные методы. Практики не хотели, чтобы посторонние, какими были участники проекта ARTICHOKE, действовали в их операциях. В области шпионажа агент – весьма ценная собственность, и оперативники склонны усиленно их защищать. Поэтому в распоряжение команд ARTICHOKE передавались, как правило, отбросы общества.

Сотрудники ЦРУ, работавшие по проекту ARTICHOKE, безжалостно пересекали четкие границы этики. Морзе Аллен считал, что бесполезно экспериментировать на добровольцах. Как бы естественно они ни старались действовать, им известно, что они участвуют в игре. Сознательно или интуитивно, но они понимают, что никто не причинит им вреда. Аллен чувствовал, что он сможет получить надежные результаты, только работая с субъектами, для которых, как он писал, «многое поставлено на карту (быть может, жизнь или смерть)». В документах и разговорах Аллен называл такие реалистические испытания «окончательными экспериментами» – окончательными в том смысле, что они будут доводиться до конца. Они не завершаются в тот момент, когда субъекту захочется домой или он почувствует, что ему или его интересам может быть нанесен ущерб. Как правило, субъект даже не подозревал о своем участии в эксперименте.

При изучении проблемы управления поведением исследователи доводили работу только до определенного предела. С точки зрения Аллена, кто-то должен был затем провести окончательный эксперимент, чтобы определить, как срабатывает предложенный метод в реальных условиях: как наркотик действует на человека, не подозревающего о его применении; как мощный электрошок влияет на память; как длительное отсутствие сенсорных ощущений влияет на сознание. По определению, окончательные эксперименты выходят за юридические и этические рамки. Предельные (окончательные) эксперименты означали смертельный исход, однако, согласно источникам из проекта ARTICHOKE, такие эксперименты не были разрешены.

Для профессиональных сотрудников ЦРУ переход за установленные границы (во имя национальной безопасности) являлся частью их работы, хотя у отдельных оперативников существовали личные пределы, за которые они обычно не заходили. Большинство ученых не хотело участвовать в игре на этом этапе, в то же время и сотрудники ЦРУ не всегда стремились к присутствию посторонних лиц. Если ученых и медиков привлекали к участию в окончательном эксперименте, то они обычно выполняли работу тайно. Как объяснил известный невролог из Корнельской медицинской школы Гарольд Вольф, обращаясь с предложением о проведении исследований для ЦРУ, если ожидается, что испытания могут нанести вред испытуемым, то «мы ожидаем, что ЦРУ предоставит испытуемых, а также место, пригодное для проведения необходимых экспериментов». Любой профессионал, уличенный в попытке проведения экспериментов, спонсируемых ЦРУ (сопровождаемых насильственным удержанием испытуемых, накачиванием нежелательными наркотиками), был бы, вероятно, арестован за похищение или грубое насилие. Такой ученый утратил бы доброе имя среди своих коллег. В то же время, проводя такие эксперименты под прикрытием ЦРУ, он мог не опасаться юридических последствий. Его коллеги не могли осудить его, ибо не знали, чем он занимается. К тому же он мог гордиться тем, что помогает родине.

Те, кто лично не присутствовал при окончательном эксперименте, не могут себе представить, что при этом ощущает человек. В любом случае приятные воспоминания об этих испытаниях у испытуемых не сохраняются. Хотя исследователи имели порой сходство с Альфонсом и Гастоном, они воспринимали себя и свою работу крайне серьезно. В настоящее время они либо умерли, либо, по известным причинам, не хотят говорить об этих испытаниях. Только в приводимом далее случае я смог дать хотя бы приближенное описание окончательного эксперимента, причем эксперимента весьма умеренного в сравнении с другими, которые планировались в рамках проекта ARTICHOKE.

Глава 3. Профессор и обработка по типу «А»

Группа ВМС включала троих. Они ехали в Германию вместе. Поездка проходила в глубокой тайне. Душным августовским утром 1952 г. в ожидании самолета на терминале базы ВВС Эндрюс близ Вашингтона они должны были делать вид, что не знакомы друг с другом. Шла война в Корее. Даже учитывая общую настороженность, таинственность, окружавшая описываемую поездку, выходила далеко за обычные пределы. Это объяснялось тем, что во Франкфурте этой команде предстояло присоединиться к группе сотрудников ЦРУ, деятельность которого была покрыта завесой особой таинственности. Затем объединенной группе предстояло провести опасные эксперименты на людях. Как в кругах ВМС, так и в ЦРУ полагали, что если данные о намеченных испытаниях станут известными, это нанесет серьезный урон национальным интересам США.

После двухчасовой задержки группа ВМС вылетела наконец с базы Эндрюс на военном 4-моторном транспортном самолете. Только после приземления на американском аэродроме на Азорах представитель военно-морской разведки в группе подал условный сигнал, означавший, что слежки нет и можно говорить. Вспоминая об этом, другой участник операции, д-р Самуэл Томсон, психиатр, физиолог, фармаколог и одновременно представитель командования ВМС, считает все это играми «плаща и кинжала».

Третьим членом группы был Ричард Вендт, заведующий факультетом психологии в Рочестере, одновременно работавший по контракту с ВМС США. Это был невысокий 46-летний седеющий мужчина с заметным брюшком. Его сопровождала молодая привлекательная ассистентка, которая якобы должна была помогать ему при проведении экспериментов. Ее присутствие было встречено с неодобрением как членами морской группы, так и разведчиками ЦРУ из Франкфурта. Работы в области контроля над разумом проводились преимущественно мужчинами, исключение составляли женщины – объекты испытаний. Отношения профессора с сопровождавшей его дамой явились источником трений между ним и другими членами группы. По этому поводу был даже отправлен официальный доклад в ЦРУ.

Работая в рамках сверхсекретной программы ВМС под названием CHATTER, теоретически профессор Вендт находился в подчинении д-ра Томсона, однако своевольный психолог не желал подчиняться чьим-либо приказам. По иронии судьбы, волевой профессор стал участником программы, цель которой состояла в подавлении воли других людей. Программа ВМС, предпринятая в 1947 г., была направлена на создание «наркотика правды», который заставлял бы людей признаваться в своих самых сокровенных тайнах.

Томсон в 1951 г. получил в наследство Вендта и программу CHATTER, когда возглавил психиатрические исследования в Институте медицинских исследований ВМС. Он вспоминает, как представитель военно-морской разведки говорил ему о необходимости такого препарата на случай, «если кто-нибудь заложит атомную бомбу в одном из наших городов и у нас будет только 12 часов, чтобы узнать место ее закладки. Что мы могли бы сделать, чтобы заставить террориста заговорить?». Томсон признает, что всегда сомневался в возможности появления такого средства. Но, по его мнению, возможность появления у русских такого чудодейственного препарата была достаточным основанием для создания этой программы. Томсон и другие руководители в США не могли устоять перед искушением отправиться на поиски панацеи, которая сделала бы их могучими и всезнающими.

Профессор Вендт проводил для ВМС эксперименты с наркотиками еще до того, как был вовлечен в поиск «сыворотки правды». Ранее он занимался борьбой с морской болезнью, используя драмалин и другие средства. Перейдя к проведению более секретных исследований, ВМС скрыли их под покровом продолжающихся исследований «морской болезни». В конце 1950 г. ВМС заключили с Вендтом контракт на 300 тыс. долл. для изучения таких веществ, как барбитураты, амфетамины, алкоголь и героин. В целях обеспечения секретности, которая в области исследований по контролю над разумом часто достигала непомерной величины, эти деньги поступали к нему не по каналам ВМС, а из чрезвычайного фонда министра обороны. За наркотиками, которые нельзя было получить через фармацевтические компании, руководство ВМС обращалось в Федеральное бюро по наркотикам. Руководитель этого бюро лично подписывал бумаги, и специальные курьеры доставляли пакеты с незаконными наркотиками по улицам Вашингтона к профессору в Рочестер. Как свидетельствуют рецепты, из бюро, среди прочих наркотиков, было доставлено 30 г чистого героина и 11 ф. мексиканской марихуаны.

Подобно большинству серьезных исследователей, Вендт, прежде чем испытывать наркотики на ассистентах и студентах, проверял их действие на себе. Наркотиком, которому было уделено наибольшее внимание, был героин, причем Вендт стал главным испытуемым субъектом. Он сообщил руководству, что с недельным интервалом делал себе инъекции героина, а затем записывал свои реакции на протяжении жизненного цикла: поездки на машине, покупки, развлечения, работа по дому, отношения в семье, сексуальная активность. Вендт заметил у себя «легкую эйфорию… усиление эстетических интересов… рассеянное поведение…

отсутствие желания работать с полной отдачей… нежелание употреблять алкоголь… понижение сексуальных интересов… ощущение физического здоровья». В заключение доклада он замечает, что «героин может играть некоторую незначительную роль при допросах», будучи введен человеку, с которым проводилась долговременная работа»[33].

У Вендта никогда не было недостатка в студентах-волонтерах. Он просто вывешивал объявления в студенческом городке, и перед ним оказывался длинный список соискателей. Он выбирал только мужчин старше 21 года и платил всем, принятым после длительного собеседования, по 1 долл. в час. Имея в своем распоряжении большие правительственные ассигнования, он нанял более 20 штатных ассистентов и оборудовал новое помещение для проведения экспериментов на чердаке библиотеки. Со студентами Вендт был осторожен и, по-видимому, не делился с ними сильнодействующими наркотиками. Обычно испытания проводились с небольшими группами – от четырех до восьми человек. Вендт и его сотрудники наблюдали за испытуемыми через систему зеркал, записывая их реакции. Он постоянно применял как наркотики, так и плацебо (нейтральные составы): студенты никогда не знали, что именно они принимают. По мнению д-ра Томсона, предупредив их заранее, дав им время собраться и подготовиться, «не удалось бы провести чистый эксперимент».

Конец ознакомительного фрагмента.