Военморкор
Году, кажется, в семьдесят пятом или около того отправили меня в очередную экспедицию на эсминце ЧФ «B-вый». Был я в то время младшим научным сотрудником одной военной исследовательской организации в старлейском звании и находился в константной готовности к «бою и походу». Снабдили меня четырнадцатью ящиками аппаратуры, которую надо было проверить в экстремальных условиях морского похода, и помощником – мичманом, мгновенно исчезающим из виду при малейшем намеке на потребность в выполнении любой работы.
Прикомандирование на корабль перед походом на боевую службу, надо отметить, редко обходилось без проблем и разногласий. Командир эсминца – пожилой в моем тогдашнем восприятии, среднего роста, полноватый капитан второго ранга тяжело вздохнул, понимая, что отделаться от меня не сможет (есть директива сверху!), а для размещения железяк и двух человек требуются помещения, каюты, места за столом и дополнительные пайки на камбузе. На его прямой вопрос о том, будет ли от нас и нашей техники хоть какая польза, я пообещал разбиться в лепешку, но показать на практике преимущества перспективной аппаратуры для облегчения военной службы.
– У нас с собой новые приборы локации. Сядем на хвост американцам – не скроются. Наверняка половину похода корабль на слежении будут держать.
– Ну-ну, – скептически ответил он и, вызвав старпома, поручил ему вздорное дело по размещению нашей группы. Моего мичмана Валентина сравнительно безболезненно удалось внедрить в каюту к двум баталерам – продовольственнику и финансисту, которые считали себя членами некой избранной касты и не допускали к проживанию в своей трехместной каюте представителей иных гильдий. Исключение было сделано лишь потому, что Валентин был человеком со стороны и вряд ли стал бы совать свой нос в чужие дела.
Аппаратуру пристроили в небольшую каптерку на надстройке, удалив оттуда запасы какой-то заплесневелой парусины, наличие которой в хозяйстве порядком удивило даже местного боцмана. Старпом же, пользуясь его смущением, экспроприировал помещение в мою пользу.
Когда же была предпринята попытка моего внедрения в каюту командира БЧ-2 за счет выдворения оттуда «бычка-три» – командира БЧ-3, разразился скандал. Командир этот, капитан-лейтенант Михаил Врубель, заявил, что скорее зарядит собой торпедный аппарат левого борта, чем покинет родную каюту. Он убедительно сообщил, что видал нас всех последовательно в одном и том же гробу, а ему срочно нужно готовиться к экзаменам в академию, что возможно осуществить только в привычном штатном помещении. А академия крайне необходима для того, чтобы покинуть, наконе, задолбанный плавсостав, наделать детей и жить по-человечески. Становилось ясно, что жена грозилась его бросить при невыполнении этой программы. Свою речь он завершил аксиомой, что жизнь дается один раз и прожить ее надо в Питере.
Решение нашлось компромиссное. Мне выделили соседнюю, ужасно тесную одноместную каюту без умывальника, с малюсеньким, с ладошку ребенка, навечно заваренным иллюминатором, но предоставили право посещения соседей для выполнения процедур самообслуживания и личной гигиены. Мое новое жилище корабельный врач старлей Женя ранее использовал в качестве складского помещения для хранения медикаментов и неприкосновенного запаса спирта-шила. Поэтому дверь в каюту была дополнительно оснащена внутренними запорами и одним навесным замком, хотя доктор уверял, что и этих мер предосторожности было недостаточно: шило, по его заверениям, кто-то регулярно ворует, разбавляя НЗ водой. Для вящей убедительности своих доводов он даже дал отдельным офицерам попробовать по 20 граммов этого самого таинственным образом исчезающего шила, а потом перебазировал его тающие запасы в другое секретное место.
Отведав угощения, мы согласились с тем, что продукт явно разбавлен, хотя в один голос признали, что пить его все же можно. И тут же предложили продолжить следственный эксперимент, заключавшийся в дегустации. Продолжить дегустацию старпом, понятно, запретил, а заодно легонько всех нас обматерил для порядка и с чувством выполненного долга отправился на мостик – готовить корабль к убытию на БС.
Не успел я осмотреться на новом месте, как появился Валентин и сообщил, что хочет припрятать у меня в каюте некоторые продукты, которыми с ним поделились баталеры. Я попробовал возразить, но мичман уверенно заявил, что к себе следует тащить все, кроме болезней. Было бы наивностью пытаться это оспорить, теряя в его глазах авторитет и вызывая сомнения в своих умственных способностях. Скрепя сердце, я согласился. Тем более, что после предложенного доктором шила-аперитива очень хотелось чего-нибудь съесть.
Поход оказался достаточно удачным и спокойным не только для меня, но и для всего экипажа. Думается, в этом была большая заслуга командира, который, лишь изредка появляясь на людях, олицетворял своим внешним видом уверенность в успехе и основательность во всем. Поражало то, что только появившись на мостике, он мог мгновенно оценить и вникнуть в обстановку. Извлекая из своего подсознания никому не известную информацию о состоянии моря, глубинах, ветре, течении и множестве других факторов, он мастерски овладевал положением. Старпом и доктор, однако, были на него в обиде за то, что он слишком быстро уничтожал корабельные запасы шила: заступая на командирскую вахту, он частенько позволял себе принять граммов сто пятьдесят неразбавленного и сладко задремать в полутьме мостика. Но стоило только вахтенному офицеру обратиться к нему с вопросом, как командир поднимал голову и демонстрировал полную готовность к действию. Его неравнодушное отношение к спирту стало известно широко за пределами корабля, и поговаривали, что после этого похода нашего командира планируют отправить на какую-то береговую должность. Положение усугубляло то, что в разряд командирских недругов перешел и замполит.
А началось все одним поздним утром, когда хорошо выспавшийся, в отличном расположении духа командир был на мостике. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
Конец ознакомительного фрагмента.