Вересковые медосборы
Кикоин, Кремень, Сутин – тройка… Именно это русское слово использовали во Франции, когда речь шла о трех товарищах, которые приехали в Париж почти одновременно, а познакомились намного раньше, еще на родине. И хотя дружба эта продолжалась долгие годы, их судьбы и пути в искусстве складывались по-разному.
Особенно трудным был этот путь у Хаима Сутина. Родился он в 1893 (1894?) г. в местечке Смиловичи Минской губернии в семье портного, в которой было одиннадцать детей (Хаим был десятым). Точную дату его рождения уже не знает никто, как, впрочем, не знал ее и он сам. Когда в 1936 г. коллекционеру Альберту Барнсу для публикации понадобилась точная дата рождения Сутина, его близкие друзья и сам художник смогли назвать только год – 1894, хотя, заполняя необходимые документы для парижской префектуры, собственной рукой написал – 1893. Очевидно, он родился в конце года, и путаница объясняется разницей между юлианским календарем, использовавшимся при рождении художника в Российской империи, и григорианским, по которому жила остальная Европа.
Хаим на языке иврит означает «жизни». Символично, что именно не одна, а несколько. «Первая» жизнь будущего художника началась в местечке Смиловичи. Расположенные лишь в 30 километрах от губернского тогда Минска, Смиловичи не были захолустьем, как по привычке описывают место рождения художника многие искусствоведы. Ведь были здесь даже свои центры культуры. Например, великолепный дворец, состоявший из двух зданий: старого, построенного в XVII в., и сравнительно нового, спланированного в стиле неоготики. А владельцами его были Огинские, Монюшки и, наконец, Ваньковичи – близкие или дальние родственники известных деятелей культуры XIX в. Действовали в Смиловичах и костел, и церковь, и мечеть, и синагога, были соответственно католическое, православное, татарское и еврейское кладбища. Улицы расползались от центра паутиной. Позже они приблизительно так же расположатся на изображениях южно-французских городков. Население было полиэтническим, каждый старался найти себе занятие, чтобы прокормиться. Почти все жили в нужде, как и отец Сутина, который редко шил новую одежду, чаще ремонтировал старую. Будущее Хаима было определено сразу после рождения: он должен стать портным или сапожником.
Прежде всего его определили в местную еврейскую школу, чтобы он научился хоть немного читать и писать на иврите, выучил молитвы. Однако мальчик вел себя странно. Больше обращал внимание не на то, что написано в Ветхом завете, а на тени, что колыхались на стене, когда от сквозняка вдруг начинало трепетать пламя свечи. Эти рваные силуэты воскреснут уже в цвете на полотне: мальчик из хора, дама в красном, портье. Да и после уроков он что-то постоянно чертил на песке, вместо того чтобы играть в пикаря или другие детские игры. Впрочем, никто не обращал внимания на чудачества ребенка (и без него было полно хлопот), пока он свои каракули не стал рисовать углем на печи. За это ему, конечно, крепко досталось. Но это не остановило упрямца. Дело дошло до того, что он стащил на кухне две сковороды (по некоторым рассказам, портновские ножницы отца) и выменял их у старьевщика на карандаши, чтобы продолжать свои художества. Тут за него взялись и старшие братья, которые с самого начала терпеть не могли этого «пришибленного пыльным мешком», или, как еще говорили в местечке, «ударенного колбасным обрезком из-за угла» недоделка. Жизнь стала невыносимой. В конце концов наступила трагическая, но, как оказалось, счастливая развязка. Как-то еще будучи подростком Хаим нарисовал не кого-нибудь, а раввина. У мальчика уже тогда проявилась склонность к экспрессионизму, поэтому изображение получилось далеко не благообразным. Отомстить за дерзкую выходку взялся племянник раввина – местный мясник, или резник, который помимо разделки туш животных обеспечивал кошерность мяса, соблюдая для этого соответствующие ритуалы (например, освобождал туши от крови). Он как-то заманил мальчишку в свою лавку и так поколотил его, что тот долгое время не вставал с кровати. Тут уж не стерпели родители художника и подали в кагальный суд на обидчика. Их не остановило ни то, что его дядей был всеми уважаемый человек, ни то, что Хаим, как это им публично напоминали, нарушил религиозные правила, рисуя человека. Еврейская община возмутилась жестокостью обидчика, и тот был вынужден выплатить компенсацию. Называются разные суммы – и двадцать пять, и пятьдесят рублей. В любом случае, сумма для тех времен приличная. Родители мальчика решили на эти деньги послать сына в Минск учиться на фотографа. По другой версии, уставший от чудачеств младшего сына отец отправил его постигать мастерство сапожника к шурину в Минск, а тот определил его в ученики к фотографу. Никто теперь уже не знает, что стояло за этим решением – жалость к ребенку, хотя странному, но своему, родному, или стремление наконец-то определить его будущее. Скорее, и то и другое. Этот благоприятный поворот в судьбе не изменил отношения Сутина к родственникам. Хотя, когда его спрашивали о месте рождения, он, не называя ни страны, ни губернии, всегда отвечал: «Смиловичи». А багряный цвет крови и туш, висевших в лавке, где он корчился от побоев, остался в его памяти на всю жизнь.
Итак, в 1907 г. начинается «вторая» жизнь Хаима. На этот раз в губернском городе Минске, который в начале ХХ в. с населением в 100 тысяч человек стал одним из крупнейших городов в Северо-Западном крае Российской империи. В 1870-е гг. в связи со строительством двух веток железной дороги (Либаво-Роменской и Московско-Брестской) в городе начали открываться банки, строиться вокзалы, доходные дома, учебные заведения. А поскольку стиль того времени предполагал архитектурные «излишества», появились и живописно-скульптурные мастерские. Результаты исследований, проведенных Н. Усовой, свидетельствуют о том, что культурная жизнь Минска была, безусловно, далеко не такой бурной, как в Петербурге или в Москве, однако те немногие художники, которые в нем жили, ставили достаточно конкретные задачи – всколыхнуть жизнь города путем объединения всех творческих сил, открыть художественную школу и создать Музей изящных искусств. Для этого они решили объединиться и в 1898 г. создали «Общество любителей изящных искусств». Его возглавил бывший вольный слушатель Петербургской академии искусств, художник-баталист по призванию и офицер российской армии по роду службы Алексей Попов. Он занимал эту почетную должность до перевода его полка в Вильно в 1903 г. Сменил его на этом посту пейзажист Герасим (Гирш) Пинус.
Создать художественную школу оказалось сложнее. До этого основным центром художественного просвещения была основанная в 1803 г. Минская мужская гимназия. Рисунок в ней преподавали, как правило, выпускники Виленской школы рисования. Одним из самых авторитетных педагогов на рубеже столетий был выпускник московского Строгановского училища Козьма Ермаков, который, кстати, был первым учителем известного художника Фердинанда Рущица. А еще в гимназии учились историк-художник Тадеуш Корзан, литограф Юзеф Озямбловский, живописец Ипполит Горавский, поэт и художник Богуслав Адамович. Распространено было домашнее обучение рисунку и скульптуре в шляхетских усадьбах, куда на все лето приглашались профессиональные художники. Их в городе становилось все больше: ученик И. Репина Лев Альперович, ученик В. Маковского Игнатий Еременко, Николай Бонч-Осмаловский, который учился миниатюре у А. Карпентьера в Париже, художник-скульптор Ярослав Тышиньский, получивший профессиональную подготовку в Кракове. Первая попытка организации отдельной художественной школы была предпринята еще в 1891 г. С этой целью в зале Дворянского собрания была проведена благотворительная выставка, которая успеха не имела, а потому и открытие школы не состоялось.
Объявление об открытии школы давал в газеты в 1903 г. и художник Я. Каценбоген, который имел опыт работы в частной школе в Лодзи. Об этой школе известно немного. Существовала она не более трех лет. Реально художественная школа начала создаваться в 1904 г. после приезда в город Якова Кругера, который был учеником в мастерской Владимира Маковского в Санкт-Петербургской академии художеств, а до этого учился в Варшаве у Леопольда Горовица и в Париже – в Академии Родольфа Жюльена. Вначале это были курсы рисования и живописи. Для открытия курсов достаточно было разрешения губернатора. А вот художественная школа в провинции не могла открыться без разрешения Академии художеств в Петербурге. Это разрешение Я. Кругер получил лишь в 1906 г., и тогда на ул. Петропавловской в доме Ф. К. Венгржецкого (теперь это угол пр. Независимости и ул. Энгельса) открылась Рисовальная школа художника Кругера. Согласно уставу, школа ставила своей задачей «давать возможность желающим получить художественное образование и готовить к испытаниям для поступления во все учебные заведения, где предмет рисования обязателен». На склоне лет Я. Кругер писал о своей школе: «В школу ко мне приходили за много километров, пешком, из местечек и деревень босые подростки с горячим желанием развивать свои способности…» В 1909 г. туда же прибыл Хаим Сутин.
Яков Кругер. Автопортрет с палитрой. 1899 г.
Среди обязательных предметов преподавания были рисование с рельефных голов, живой натуры, теория перспективы, светотени красок и практическое их применение. Деятельность этой школы еще мало изучена. Существуют разные мнения о качестве преподавания в ней. Безусловно, ценность свидетельства об окончании школы не шла в сравнение со значением диплома Петербургской или Московской академий, но благодаря этому скромному учебному заведению в способных учениках поддерживалась вера в свой талант. Тем же, кто особыми художественными способностями не обладал, помогали это осознать, чтобы принимать дальнейшие решения.
Дом Ф. К. Венгржецкого, где помещалась школа рисования Я. М. Кругера. Начало ХХ в.
Нельзя поэтому согласиться с мнением некоторых зарубежных исследователей творчества Х. Сутина о том, что Минск в то время был захолустным провинциальным городком, «пустыней» с точки зрения культурной жизни. В Минске не было крупных картинных галерей, однако еще в 1875 г. благодаря стараниям археолога Генриха Татура здесь основали Археологическо-этнографический музей, который размещался в губернаторском дворце и включал значительный художественный раздел. В либеральные 1900-е гг. был создан Художественно-промышленный музей, который состоял из четырех отделов – художественного, промышленного, педагогического и исторического. Музей начал формировать свою коллекцию из произведений минских художников. Отбирались они и на выставках, которые устраивало «Общество любителей изящных искусств». Вначале это были выставки русских передвижников и их последователей среди местных художников. Направление выставок определялось устойчивыми консервативными вкусами горожан. Однако постепенно на выставках все заметнее становились работы сторонников модернистских течений, например «мюнхенцев» – учеников Ю. Брандта Зенона Ленского и Генрика Вайсенгофа. В течение первых двадцати лет ХХ в. в Минске состоялось 27 художественных выставок, на которых были представлены более 80 художников – минских, виленских, варшавских, петербургских. Некоторые из них сами приезжали в Минск, как, например, Фердинанд Рущиц. Одним из мест, где собиралась минская артистическая публика, было модное в то время кафе «Селект» на Захарьевской, декорированное на парижский манер художником-скульптором Ярославом Тышиньским.
Бывал ли на этих выставках Сутин? Наверное, бывал, хотя бы потому что его учитель Я. Кругер выставлял на них свои работы, будучи к тому же членом правления Художественно-промышленного музея. Что до посещения богемных компаний, то тут главными преградами были бедность и крайняя стеснительность Хаима. Если у него и были какие-либо «выходы в свет», то только благодаря Михаилу Кикоину, с которым он учился в школе Кругера. Михаил, или Мишель, как он позже стал себя называть, был во многом полной противоположностью Сутину уже потому, что достаток в его семье был не сравним с полунищенским существованием семьи Хаима.
Михаил Кикоин. 1910 г.
Сутин. Рисунок, выполненный Кикоиным в 1915 г.
Михаил Кикоин появился на свет 31 мая 1892 г. в Гомеле, однако вскоре после его рождения отец стал работать в банке в Режице Витебской губернии (сейчас это латвийский город Резекне), где его дед по материнской линии был раввином. Через некоторое время они переехали в город Минск, в котором Михаил начинает интересоваться искусством. И хотя семья придерживалась достаточно либеральных взглядов, профессия художника в ней не считалась ни престижной, ни денежной. Мишу решили направить на учебу в коммерческое училище. Однако у мальчика оказался твердый характер, и он, изучая ненавистное ему негоцианство, поступает в школу рисования Я. Кругера. Как раз там он и познакомился с Сутиным. Что в нелюдимом и неотесанном Сутине притягивало к себе незаурядных личностей – от Кикоина до Модильяни – трудно сказать, но дерзкий и активный по своей натуре Михаил не только стал другом новенькому в школе Хаиму, который к тому же был на два года моложе, но и, по некоторым сведениям, пытался вовлечь его в революционную деятельность. Как раз связь с революционными организациями и привела к тому, что отношения Михаила с семьей стали натянутыми. Он решает освободиться от родственных пут и в 1910 г. уезжает в Вильно, где поступает в школу рисования. За собой увлекает и Сутина. Тем более что им обоим удалось скопить немного денег, рисуя маслом на основе фотографий портреты богатых клиентов фотоателье или их усопших родственников. По крайней мере, когда приятели гостили в Смиловичах, их занятие, наверное, уже не воспринималось как чудачество.
И. Трутнев. Панорама Вильно с горы Бекеша
В начале ХХ в. Минск, несмотря на свое быстрое экономическое развитие, в культурном отношении оставался в тени близкого Вильно – признанной культурной столицы региона. С 1793 г. в Виленском университете были кафедры архитектуры, живописи, скульптуры и графики, которые прекратили свою работу вместе с закрытием университета после восстания 1831–1832 гг. Позже, в 1866 г., в целях пропаганды русской культуры была открыта Виленская рисовальная школа, которой много лет руководил русский художник Иван Трутнев (1827–1912). В юбилейном издании, посвященном 50-летию его художественной деятельности, автор А. Миловидов заметил, что школа была создана потому, что «в крае не было ни одной русской художественной мастерской, нельзя было найти живописца для икон, иконостаса и стенной росписи православных церквей». Однако по иронии судьбы православные ученики далеко не всегда составляли в школе большинство. Например, судя по отчету о деятельности этого учебного заведения, в 1895 г. из 167 учеников школы 67 были католиками, 53 – иудеями, 34 – православными, 13 – прочими. Дело в том, что в отличие от петербургских и московских учебных заведений в Виленской школе рисования, которая отличалась демократичностью, не было квот. В ней могла учиться молодежь любой этнической принадлежности, всех сословий и вероисповеданий. Школьный курс был рассчитан на четыре года. Юноши и девушки учились отдельно. Ученикам преподавали теорию перспективы, историю искусств, черчение, рисование гипсовых моделей с натуры, живопись, акварель и лепное искусство.
Иван Трутнев, выпускник Петербургской академии художеств, был приверженцем реалистического искусства. Он совершенствовал свое мастерство во Франции, Германии, Италии. Художник любил писать пейзажи, картины церковно-исторического содержания, был членом различных научных, художественных, просветительских и благотворительных обществ. А вот помощник Трутнева Иван Рыбаков (1870–1942), хотя также учился в Петербургской академии художеств, открыл студентам импрессионистов, не скрывая своего восхищения новым течением в живописи, которое в то время в академических кругах воспринималось довольно неоднозначно.
После смерти Трутнева в 1912 г. его место занял Сергей Южанин, а Иван Рыбаков открыл свою частную школу, в которой приветствовались новые течения французского искусства, и среди них, конечно же, – импрессионизм.
За весь период существования школы с 1866 по 1915 г., когда она была эвакуирована в Могилев в связи с началом Первой мировой войны, ее закончили более четырех тысяч учеников. Многие из них стали учителями рисования и черчения в школах Белоруссии, а такие как Л. Альперович, Я. Дроздович и Э. Павлович стали заметными фигурами не только в изобразительном искусстве, но и в целом в белорусской культуре.
Попасть в Виленскую школу рисования Сутину удалось не сразу. На первом экзамене он должен был нарисовать конус, куб и кувшин, но перенервничал, неправильно построил перспективу и провалился. Путь назад в Минск был неблизок, надежды на учебу в школе возлагались большие, и он через некоторое время вновь сдает экзамен, на этот раз успешно. Сутина зачислили в школу, и он стал одним из лучших ее учеников.
Сутин и Кикоин работали ретушерами у фотографа, поэтому могли платить за учебу и за койку, а их в комнате, где они жили, было шестеро. Зато владелица дома оказалось очень доброй женщиной. И хотя ее постоянно мучили недуги, постояльцев, когда бы они ни пришли, всегда ждал горячий самовар.
В рисовальной школе друзья познакомились с Пинхусом Кременем, и эта «тройка», как их называли, станет неразлучной на долгие годы. Кремень родился в 1890 г., т. е. был самым старшим среди друзей. Родители его жили в Желудке и были так же бедны, как и родители Сутина. Пинхус был девятым, последним ребенком в семье. Отец Пинхуса зарабатывал на жизнь изготовлением игрушек и «предметов декора» для крестьянских изб. Возможно, поэтому художественные наклонности сына поощрялись.
Группа учащихся рисовальной школы в Вильно. Крайний слева М. Кикоин
Вильно всегда был городом особенным. На каждом шагу многообразие архитектурных стилей: готика, свое виленское барокко, классицизм, модный в то время модерн. В начале ХХ в. город находился на перекрестке мировых течений в искусстве, здесь объединялись идеи западноевропейского и русского авангарда. Кстати, кроме Школы рисования в Вильно была еще Художественно-промышленная школа им. Марка Антокольского, которой руководил племянник известного далеко за пределами Российской империи скульптора Лев Антокольский (1872–1942), окончивший Виленскую школу рисования и учившийся в Императорской академии художеств в студии Ильи Репина.
Еще в 1897 и 1899 гг. в Вильно состоялись первые международные выставки, на которых были представлены работы виленских и варшавских художников. Уже на второй из них посетители могли познакомиться с только что возникшим течением в искусстве – символизмом. На выставке же 1903 г., названной по-французски «Ар» («Искусство»), были представлены работы, написанные не только в стиле уже известных публике символизма и импрессионизма, но и экспрессионизма. В 1902 г. в Вильно открылся первый салон, где можно было познакомиться с различными течениями в искусстве и купить художественные работы.
В 1901 г. по инициативе Трутнева и Рыбакова был основан Виленский художественный кружок, а в 1908 г. возникло Виленское художественное общество, в котором наряду с Иваном Рыбаковым активное участие принимали Лев Антокольский и Микалоюс Чюрленис. Общество вплоть до начала Первой мировой войны устраивало весенние художественные выставки, вечера и пленэры. Вместе с виленскими художниками в них принимали участие гости из Варшавы, Кракова, Москвы, Петербурга, Киева, Парижа, Мюнхена. Все заметнее становились художники-авангардисты. В 1909–1910 гг. состоялась выставка «Треугольник» петербургской группы «Импрессионисты», которую организовал русский художник, представитель кубо-футуризма Николай Кульбин (1868–1917). На ней были представлены футуристические работы самого Кульбина, а также братьев Давида и Николая Бурлюков, других русских художников-авангардистов.
Конечно, не только публика, но и искусствоведы часто не принимали новаторские поиски художников, что, впрочем, было характерно в то время практически для всех стран Европы, в том числе и для Франции. Однако критические статьи в газетах писались профессионально, с полным пониманием новых терминов. В периодических изданиях обсуждались высказывания Матисса об экспрессионизме, перепечатывался «Манифест футуристов» Маринетти.
Был ли Сутин с товарищами в курсе всех событий в художественной жизни города? Скорее – да. Правда, Сутина, похоже, больше интересовали людские типажи: кого здесь только не встретишь – и уличных торговцев, и важных чиновников, крестьян из окрестных деревень, посыльных, кухмистеров и их помощников – поварят! Сутин заворожен оперными певицами. Из-за них они с Кикоиным пробирались бесплатно в театр, в который раз пообещав билетеру нарисовать его портрет. После представления он караулит артисток у служебного входа, не решаясь даже приблизиться к ним. Бредит театром не только он. Недалеко от школы жила девушка, которая мечтала стать оперной певицей. Ее звали Дебора Мельник. Она – из богатой семьи, училась в престижной гимназии благодаря протекции влиятельного крестного отца. После многочисленных обменов взглядами и смущенными улыбками молодые люди знакомятся. На этом все и закончилось.
Кикоин же, с его бунтарским характером, который проявлялся и в живописи, беспрестанно конфликтовал с преподавателями, даже с самим директором рисовальной школы Трутневым. К тому же Михаил продолжал заниматься революционной деятельностью, вступил в еврейскую политическую партию Бунд, которая стремилась совместить идеи сионизма с социал-демократическими. Жить в Вильно ему становилось все неуютнее. Путь в Петербургскую академию художеств для евреев был практически закрыт, поэтому новым объектом для его неуемных устремлений стал Париж. Ведь там, по его убеждению, художник действительно может быть свободным. Не угас в этом городе и дух Парижской коммуны. Правда, добраться туда куда сложнее, чем из Минска до Вильно. Однако многие художники все же после получения образования дома уезжали учиться за границу – в Берлин и, конечно же, в Париж. Сразу можно было отличить их творчество от работ тех, кто ни разу не бывал за границей и толком не представлял, что такое экспрессионизм и кубизм. Новые выставки и беседы об искусстве подталкивали воспитанников училища рисования не только к новым идеям, но и к решительным действиям. Как часто бывает в жизни, помог случай…
Студенты регулярно ходили в синагогу. Одним из немаловажных поводов для этого были обеды в семьях, на которые их приглашали после молитвы. Сутин часто бывал в доме доктора Рафелкеса, где можно было вкусно поесть. Но это не все. У хозяев была очаровательная дочь, которая Хаиму очень нравилась. Взглядом, улыбкой он робко пытался дать это понять девушке. Но та, как ему казалось, оставалась безразличной. Родителям же нравился этот застенчивый молодой человек, всегда аккуратно одетый в форму ученика рисовальной школы (в это вряд ли поверил бы тот, кто знал Сутина только по Парижу). Хаим считался одним из самых способных учеников, особенно он отличался в рисунке (это опять же кажется невероятным, если судить об отношении Сутина к академизму по его картинам). К тому же, как было позже замечено, девушка оказалась тоже неравнодушна к гостю. Наконец, Хаим сказал по секрету Кикоину, что хочет жениться на дочери Рафелкеса и только ищет повод, чтобы сделать ей предложение. Повод все не представлялся. Тем временем мадам Рафелкес, как женщина энергичная и ответственная, зря времени не теряла. Она подыскала для будущих молодоженов приличную квартиру с хорошей мебелью и сообщила дочери о том, что она может выходить замуж – уютное гнездышко уже ждет их. Та очень обрадовалась и сказала, что должна немедленно сообщить эту радостную весть Ефиму. «Почему Ефиму? Хаиму!» – «Нет, мамочка, Ефиму!» Соперник Сутина оказался более решительным и умелым ухажером.
Для Хаима случившееся стало страшным ударом и глубоко повлияло на его и без того неуравновешенную психику. Ему хотелось бежать куда глаза глядят. Раньше он не собирался никуда уезжать, хотя и Кремень уже почти как год жил в Париже. За ним отправился Кикоин. Как удержаться, если приятель Пинхус слал письма, полные восторга от тамошней жизни. К тому же родители на этот раз были не против новой затеи Михаила, надеясь, что в Париже их сын под присмотром двоюродного брата – серьезного и здравомыслящего человека – остепенится и забудет о своих бунтарских увлечениях.
Итак, после завершения трехлетнего курса в Виленской рисовальной школе летом 1913 г. Сутин оказался на Северном вокзале французской столицы. Говорят, деньги на билет дал доктор Рафелкес. В одну сторону, как выход из неловкой ситуации. А может, он просто пожалел беднягу.
Удостоверение личности Х. Сутина, выданное ему в 1913 г. после прибытия в Париж
Группа студентов студии Фернана Кормона в Школе изящных искусств. Восьмой слева в верхнем ряду Х. Сутин
Хаим вышел на перрон с мешком за спиной и несколькими рублями в кармане. Тут же запутался в метро и смог добраться до «Улья» только в полночь. Там его ждала целая тарелка вареной картошки. А утром следующего дня в Опере, поскольку это был понедельник, давали бесплатное утреннее представление, которое стало как бы увертюрой к будущей деятельности художников. Начиналась еще одна, «третья», жизнь Хаима.
Сутин спал и ел у своих земляков, чаще всего у Кикоина. Вслед за своим приятелем он стал посещать занятия в Школе изящных искусств, при этом они оба плохо восприняли академический стиль преподавания ее директора – господина Кормона, который, кстати, был наставником Тулуз-Лотрека и Ван Гога. У них было иное отношение к живописи. По мнению Жанина Варно, в тот период в картинах Сутина сквозили обездоленность и страх. От произведений же Кикоина, оптимиста по натуре, веяло жизнелюбием и нежностью ко всему, что стремилась отобразить на полотне его кисть. После занятий приятели искали способ заработать на пропитание. Иногда им удавалось получить заказ на вывеску, реже – работу подсобника при монтаже выставок, а в основном разгружали вагоны по ночам. Часто в них была рыба. Ее запах будет преследовать Сутина всю жизнь и как бы исходить от многих его натюрмортов с рыбой: лососем, макрелью, но чаще с селедками.
Группа постояльцев «Улья» с Альфредом Буше. Крайний слева П. Кремень
Семья П. Кременя
Сутин, Кикоин и Кремень всегда оставались друзьями, хотя каждый из них пробивал свою дорогу в жизни.
Сутин днями пропадал в Лувре у полотен старых мастеров. Рембрандт останется для него кумиром до конца жизни. По вечерам он посещал курсы рисования, организованные русской художницей Марией Васильевой. Она вспоминала: «Обнаженная натурщица позировала у печки в одном углу комнаты… Сутин же всегда сидел у стены, позади всех, пряча лист бумаги, на котором рисовал». Привычка эта сохранилась надолго. Он крайне неохотно показывал свои картины, бесконечно переделывая их. После занятий все пили чай. Сутин это делал, наверное, по давней домашней традиции – из блюдечка и вприкуску. При этом он все время молчал, хотя по блаженной улыбке было видно, что и компания, и сама атмосфера дружеского застолья ему по душе. Это были короткие отдушины среди нищеты и неприкаянности. В «Улье» он фактически не имел своего угла и ночевал то у одного, то у другого знакомого. Иногда существование Хаима приближалось к грани между жизнью и смертью. И его картины, которые одновременно пугали и притягивали к себе, гениально отображали этот момент. Натюрморты с убитым зайцем, подвешенной за ноги курицей, тушами быков, кровью… Воспоминания детства терзали его на протяжении всей жизни.
Кикоин пробыл в «Улье» пятнадцать лет. За это время он женился, обзавелся двумя детьми. Уехать оттуда он смог лишь после того, как его картины стали успешно продаваться в галереях и салонах. Ему тогда исполнилось 36 лет. За время своего пребывания в «Улье» Кикоин сменил несколько мастерских, но все они служили одновременно и местом для работы, и спальней, и кухней.
Кремень увлекся скульптурой и в 1914 г. выставил три работы в Салоне независимых. Однако это увлечение быстро прошло под влиянием импрессионистов, прежде всего Ван Гога и Поля Сезанна. Начиная с 1916 г., он стал завсегдатаем монпарнасских кафе, где его часто можно было видеть в компании Михаила Кикоина, Андре Дерена, Мориса де Вламинка, Мориса Жакоба. Понемногу стали продаваться его картины.
Трое друзей жили в нужде, но особенно туго приходилось Сутину. Видя порой его полную безысходность, Кикоин спасал товарища от голодной смерти. И все это благодаря жене Розе, которая еще немного и шила. Однажды, выкроив из семейного бюджета несколько сантимов, Кикоин дал их Сутину. Тот купил на них три скумбрии и, прежде чем съесть, изобразил их на холсте. Получился известный «Натюрморт с селедками». Возможно, рука художника поневоле вывела привычное с детства лакомство. Тем не менее, когда Сутин разбогател и Роза посылала детей – Клару и Жака – попросить денег у дяди Хаима, те, как правило, возвращались с пустыми руками. Но это было потом, а пока пролетарская часть жителей «Улья» как могла поддерживала друг друга, всеми силами борясь за существование.
Х. Сутин. Натюрморт с селедками. 1916 г.
Как-то, оказавшись совсем без обуви, Кикоин пошел на рынок, где у него хватило денег лишь на порядком поношенные разноцветные туфли – красный и желтый. Возвращаясь в «Улей», не понимая, радоваться или сгорать от стыда, он встретил Шагала.
– Какие оригинальные ботиночки! – воскликнул тот. – Не уступишь? Мне нравится их цвет.
То ли врожденная воспитанность, то ли приобретенная какая-никакая житейская мудрость заставили Кикоина сдержаться и не сказать этому франту пару ласковых слов. Тому легко отпускать всякие шуточки: сам депутат Российской думы Винавер купил у него две картины! Правда, это были первые и последние картины, нашедшие покупателя. Он же пообещал Шагалу выплачивать ежемесячную стипендию в размере 40 рублей во время его учебы в Париже. А до этого витебский щеголь успел поучиться в Санкт-Петербурге. Правда, свой автопортрет намалевал с семью пальцами. Кикоин лично был свидетелем этого художества. Ведь их мастерские в «Улье» рядом. Этому баловню судьбы всегда везло.
Марк Шагал. Портрет работы Ю. Пэна. Середина 1910-х гг.
Марк Шагал (кстати, при рождении ему дали имя Моисей) первый раз приехал в Париж в мае 1911 г. После четырехдневной тряски в вагоне третьего класса он вышел на перрон Северного вокзала, где его встретил витебский приятель Виктор Меклер.
Виктор (в Витебске он был Авигдором) происходил из большой и состоятельной купеческой семьи. Он не смог стать художником несмотря на все усилия, вероятно, по банальной причине – из-за отсутствия таланта, хотя в гимназии по рисованию у него была крепкая «пятерка» в отличие от учившихся вместе с ним троечников Шагала и Цадкина. Похвальные отзывы учителей наставили Авигдора на ложный путь. Вместо того чтобы пойти по стопам своего отца – преуспевающего купца и общественного деятеля, он упорно занимался живописью. Сначала брал уроки у своего однокашника Мовши Шагала, которому это, безусловно, льстило, затем, сманив с собой Шагала, уехал в Петербург, где поступил в школу Рериха. Солидная помощь отца Меклера позволяла им обоим неплохо жить в Петербурге. За это Шагал прощал своему приятелю все его слабости. Тот воровал в Школе поощрения художеств его классные этюды, стирал подпись и выдавал за свои. Однако Авигдора все равно отчислили. Он до конца жизни пытался рисовать, даже выставлялся на серьезных выставках, однако всегда числился «шкрабом» (школьным работником). Не имело решающего значения для его карьеры как художника и пребывание в Париже. К моменту приезда туда Шагала он уже успел разочароваться в парижской жизни и год спустя вернулся в Витебск.
Несмотря на поддержку и материальную помощь Меклера, Шагал с горечью писал в книге воспоминаний «Моя жизнь» об отношениях с другом детства: «…Потом, когда я был в Париже, он вознамерился отбить у меня невесту, искушая ее притворными уверениями в любви».
По иронии судьбы, именно Меклеру Шагал был обязан знакомством со своей будущей женой Беллой Розенфельд в доме ее одноклассницы Теи Брахман. Отец Теи был фельдшером, а мать работала костюмером в театре. Несмотря на достаточно скромное социальное положение хозяев, их дом на Грязной улице слыл центром художественной жизни Витебска. В нем устраивались музыкальные вечера, встречи с актерами театра, музыкантами, приезжими знаменитостями. Кстати, частыми гостями там бывали будущие яркие представители Парижской школы Оскар Мещанинов и Осип Цадкин.
Оскар Мещанинов родился в 1884 г. в семье купца второй гильдии Шмуйлы Мещанинова. Иосель, так звали Оскара в детстве, не был в приятельских отношениях с Марком Шагалом, но пути их не раз пересекались еще в Витебске, и не только в школе Ю. Пэна. Одному из старших братьев Оскара Мещанинова принадлежало фотографическое ателье, находившееся в доме Ритевского на Вокзальной улице в 3-й части Витебска, в котором два месяца работал ретушером Шагал. Одна из сестер Оскара – Фейга-Рася Мещанинова училась в одном классе с Беллой Розенфельд и Теей Брахман, в доме которой он часто бывал, а значит, сталкивался там и с Беллой, и с Марком, правда, поодиночке, не успев стать свидетелем начала их романа. Как следует из архивных документов, обнаруженных директором Витебского музея Марка Шагала Л. В. Хмельницкой, в июне 1903 г. витебскому купеческому сыну Иоселю Мещанинову было выдано свидетельство о приписке к призывному участку, и вскоре он должен был призваться в армию. Однако служить в ней Мещанинову не пришлось, поскольку решением призывной комиссии он был признан не годным «для войска и ополчения» и освобожден от службы. В призывном списке он числился как ученик Одесского художественного училища изящных искусств. При этом был даже указан адрес его проживания: город Одесса Херсонской губернии, дом № 27 по Ольгиевской улице. В 1907 г. Оскар уехал в Париж.
Осип Цадкин
Осип (Иосель) Цадкин, хотя и не стал закадычным другом Шагала, был знаком с ним довольно хорошо. Они вместе учились в Витебском городском четырехклассном училище, а основы живописи постигали в Рисовальной школе Ю. Пэна. До сих пор нет единого мнения о месте рождения Осипа Цадкина. В большинстве справочников сообщается, что он родился 14 июля 1890 г. (в архивных документах Витебского четырехклассного училища, найденных Л. В. Хмельницкой, значится другая дата – 28 января, по старому стилю, 1888 г.) в Смоленске, где его отец преподавал в семинарии классические языки. Некоторые исследователи, например, А. Лисов, который ссылается на мнение Г.-Л. Маршала, ученика О. Цадкина, склоняются к тому, что местом его рождения мог быть Витебск. По крайней мере, составители путеводителя парижского музея скульптора придерживаются именно этой версии. Мать София, урожденная Лестер, происходила из семьи шотландских судостроителей, переселившихся в Россию при Петре I. Братья матери не изменили семейной традиции и занимались обработкой и продажей леса. В городском училище за небольшую дополнительную плату можно было пройти обучение ремеслу. Ни Мовша Шагал, ни Авигдор Меклер не захотели воспользоваться этой возможностью. А вот Иосель Цадкин обучался столярно-токарному ремеслу и получил соответствующее свидетельство. Умение работать с деревом очень пригодилось ему в дальнейшей жизни. В 1905 г. Иосель по решению отца был отправлен в Англию к двоюродному брату матери Джону Лестеру. Там он жил в Сандерленде, учился в пансионе, по вечерам посещал художественную школу. Спустя год Осип уехал в Лондон и поступил на работу в столярную мастерскую. В 1907 г. он занимался на вечерних курсах в Политехнической школе, а в 1909 г. изучал резьбу по дереву в Школе искусств и ремесел. Осенью 1909 г. Цадкин из Лондона с рекомендательным письмом графа Давыдова к директору Национальной школы изящных искусств уехал учиться в Париж, где на Северном вокзале его встретил Авигдор Меклер и на омнибусе помог добраться до гостиницы в Латинском квартале.
В том же 1909 г. и тоже осенью в доме Брахманов произошла встреча Марка Шагала с Беллой. Будущая невеста художника училась на высших женских курсах В. Герье в Москве. В 1911 г. Шагал уехал в Париж, но воспоминания о той первой встрече и последовавших за ней свиданиях не покидали его. Это было одной из причин, по которой Шагал, как он потом признался в воспоминаниях, почти сразу же, как и Меклер, захотел вернуться домой. И лишь потому, что Витебск был так далеко, он решил повременить с отъездом. К тому же он посетил Лувр, после чего его сомнения относительно разумности самой идеи переезда в Париж стали постепенно рассеиваться.
Проведя несколько ночей в гостиничном номере, где жил Меклер, и устав от его нытья по поводу несносной парижской жизни, Шагал переехал в квартиру в доме № 18 в переулке Мэн (сейчас это улица Антуан-Бурдель). Он снял ее у художника Эренбурга, двоюродного брата известного писателя Ильи Эренбурга. В целях пополнения бюджета, единственным источником которого долгое время была стипендия, выплачиваемая известным юристом Максимом Винавером, одну из двух комнат он сдал художнику Малику, зарабатывавшему себе на жизнь копиями картин. Далее предстояло записаться в одну из художественных школ, которых в Париже в ту пору было множество. Шагал начал заниматься в академиях Гранд Шомьер и Ла Палетт. Там у него появилась возможность посещать уроки рисования с обнаженной моделью. Впоследствии Шагал утверждал, что эпизодические посещения академий мало повлияли на его формирование как художника. В действительности все было несколько иначе. Дело в том, что Академию Ла Палетт возглавлял художник-кубист Анри Фоконье, а одним из ведущих преподавателей был теоретик в области кубизма Жан Метценже. Поэтому в эскизах Шагала того периода влияние этого модного в то время течения прослеживается очень четко. Не осталось оно бесследным и в дальнейшем творчестве художника. По словам же Шагала, главными его университетами были Лувр, Осенний салон и Салон независимых, а также галереи, которые уже начали специализироваться на продаже работ авангардных художников – Матисса, Ван Гога, Гогена, Воллара.
В первой половине 1912 г. Шагал переехал в «Улей», что было вызвано, в первую очередь, финансовыми проблемами. Благодаря все той же поддержке Винавера Шагал мог арендовать одну из самых больших и светлых студий на верхнем этаже. Другие художники жили и работали в намного худших условиях. Жизнь в «Улье» впоследствии использовалась как доказательство того, что нищета и творчество неотделимы. Шагал как-то сказал спустя много лет, что в «Улье» можно либо умереть, либо уйти оттуда знаменитым. Однако, несмотря на созвездие звучных имен, связанных с «Ульем», все-таки большинство его обитателей давно позабыты.
Конец ознакомительного фрагмента.