Ловкий угодник
Назначение Хрущева секретарем Московского горкома партии удивило многих и особенно слушателей и преподавателей Промакадемии. По городу поползли слухи: безграмотный, демагог, болтун, и вот на тебе – вместе
с Кагановичем правит столицей. Естественно, эти суды-пересуды доходили и до Хрущева. Он закипал, и в его душе зрело чувство мести.
– Это проделки битых и недобитых мной бухаринцев и троцкистов, – шумел он, – я их всех знаю, они завидуют мне и стараются обмазать грязью.
Каганович успокаивал:
– На каждый роток, как это по пословице, не накинешь платок, – говорил он. – Сталин тебе верит.
Первые дни работы в новой должности Хрущев много ходил, ездил и побывал практически на всех предприятиях Москвы. Таким был его стиль руководства.
Он сохранился и до вынужденной отставки. Об этом знали многие. «Он рвался куда-то ехать, лететь, плыть, ораторствовать, быть на шумном обеде, выслушивать медоточивые тосты, рассказывать анекдоты, сверкать, поучать – то есть двигаться, клокотать. Без этого он не мог жить, как тщеславный актер без аплодисментов или наркоман без наркотиков», – вспоминал Д. Шепилов, который во времена Хрущева был секретарем ЦК КПСС и министром иностранных дел.
Все эти качества Хрущева ярко проявились в пятидесятые годы, а в начале тридцатых они находились в зародыше. Он только стремился показать себя, быть замеченным и обязательно понравиться Сталину, на которого постоянно ссылался по делу и без всякого дела.
– Дисциплина и порядок, – ораторствовал Никита Сергеевич, – главное в повышении производительности труда – так учит нас товарищ Сталин.
Уже на этом этапе Хрущев проявил себя как высококлассный подхалим. Стоило Сталину сказать слово о необходимости повышения качества и темпов строительства, как эту мысль сразу же подхватывал Никита и развивал ее, подчеркивая, что в деле повышения производительности труда на стройках не бывает мелочей. Выступая на объединенном МГК ВКП(б) и Моссовете 20 августа 1933 года, он воспроизводит разговор с каменщиком Анохиным:
– Сколько кладешь кирпичей? – спросил Никита.
Каменщик ответил: «Я кладу на пару 1500 кирпичей».
– А больше можешь? – уточнил Никита Сергеевич.
«Мог бы положить две тысячи, но вот, видите, доски положены на корыто, а на них половина кирпича, а на кирпичах опять доски. Я по ним хожу и качаюсь. Сделайте мне хороший помост, и я дам две тысячи кирпичей».
Хрущев играл на подобных фактах, показывая, что он вникает во все мелочи.
– Возьмите скобяные изделия, – говорил он, – ручки, шпингалеты и т. д. Скобочку можно приладить так, что отворишь окно, а скобка останется у тебя в руках. Нужно хорошо скобочку обточить на станке, покрыть никелем или лаком, и будет хороший шпингалет, хорошая ручка. Это украшает квартиру, раму, дверь. Это ласкает глаз, и в то же время создает больше удобств для жильцов. Эти вопросы могут показаться мелкими, но товарищ Сталин учит, что из таких мелочей строятся великие дела.
Сталину нравилась подобная дотошность Хрущева к «мелочам». Он видел в молодом партийном секретаре простого рабочего, который смело берется за выполнение задач, направленных на улучшение хозяйственной деятельности. Что касается самого Хрущева, то он всегда был на подхвате. Стоило Сталину бросить лозунг: «Техника в период реконструкции решает все», – как Никита тут же внес лепту в его развитие. Он заметил, что на отдельных предприятиях механизмы работают без смазки или вовсе простаивают без дела. Об этом он говорил на собраниях и на пленумах МГК. «Каждый рабочий и работница, – ораторствовал Никита, – прежде, чем приступить к работе, должен приспособиться к ней. Возьмите слесаря. Каждый слесарь пригонит прежде всего ручку к молотку так, как ему нравится, чтобы тиски были ему по росту и тогда, как учит товарищ Сталин, будет расти производительность труда».
Он говорил прописные истины, ему бурно аплодировали, да и как не аплодировать, когда человек из народа говорит о таких простых и понятных вещах, как необходимость смазать колеса или приладить ручку к молотку. Но верил ли сам Никита тому, что говорил, и действительно ли у него болела душа за интересы дела? С расстояния многих десятков лет, уже зная конечный результат его деятельности, можно сказать: ему на все было наплевать. Он не имел собственных убеждений, а повторял только то, что говорил Сталин.
Когда в Москве обострилась продовольственная проблема, Сталин предложил, чтобы на предприятиях занялись разведением кроликов. Никита Сергеевич сразу же ухватился за эту идею и довел ее до абсурда. Работу предприятия он оценивал по количеству выведенных кроликов.
– Почему вы не выполняете указания Сталина, – спрашивал Хрущев директора завода, – и не занимаетесь кролиководством?
– Мы было начали разводить кроликов, – оправдывался тот или иной руководитель предприятия, – но у нас нет условий для этого, кролики стали болеть и подохли.
Однако никаких оправданий Никита Сергеевич не признавал. Директора исключали из партии и снимали с должности.
То же самое стало происходить, когда по инициативе Сталина было принято решение пополнить меню в рабочих столовых шампиньонами. На отдельных предприятиях для этих целей начали строить погреба, закладывать траншеи и прочие сооружения. Однако такой объем работ был не под силу многим предприятиям, и они вместо прибыли от выращивания грибов терпели убытки. Когда об этом докладывали Хрущеву, он учинял разносы, и эти грибницы часто за спиной у него называли «хрущевскими гробницами». Но это Никиту Сергеевича не смущало. Он доложил Сталину, что кролиководство и выращивание грибов способствовало решению продовольственной проблемы москвичей, и они благодарят товарища Сталина за заботу.
Эта напористость, рвение и стремление внедрять новое, которое чаще всего было хуже старого, останется в Никите на всю жизнь. С той только разницей, что в тридцатых годах он это делал, чтобы угодить и быть замеченным Сталиным, а в пятидесятых он это будет делать, чтобы прослыть великим реформатором.
Здесь уместно будет вспомнить, как он пытался внедрить на Украине гидропонику, выращивание овощей на каменистой почве. С этой целью срезали верхний плодородный слой почвы, сваливали в курганы, завозили щебенку, на которой пытались вырастить помидоры с огурцами. Однако ничего не получалось. Семена даже не всходили. Хрущев был вне себя от злости.
– Почему у японцев этот метод распространен, – шумел он, – а мы, что хуже японцев?
Мы не лучше и не хуже японцев, но японцы это делают из-за нехватки плодородных земель, а для нас, где плодородных земель с избытком, их опыт был ни к чему. Хрущевскую гидропонику переименовали в «гидропанику».
Побывав в Америке, посмотрев на кукурузные поля Айовы, Никита решил выращивать кукурузу там, где она никогда не росла. Однако об этом речь пойдет ниже, когда Хрущев будет во главе партии и государства, а вначале тридцатых он только карабкался к вершине власти.
В эти годы он познакомился с Николаем Булганиным. Впервые они встретились, когда Никита работал секретарем Баумановского райкома партии, а Булганин директором электрозавода. Это было, как говорится, шапочное знакомство. Однако, когда Булганина избрали председателем Моссовета, а Никиту назначили секретарем горкома, они стали встречаться чаще и присматриваться друг к другу. По образованию Булганин был на три головы выше Хрущева, и это встревожило Никиту Сергеевича. В Булганине он увидел конкурента на пост первого секретаря Московского горкома. Хрущев понимал, что так просто ему не одолеть соперника, и занял выжидательную позицию. Большие надежды Никита Сергеевич возлагал на Кагановича. Для этого у него были все основания. Как-то Лазарь Моисеевич спросил его: как складываются у него отношения с Булганиным. И Хрущев сразу же запустил пробный шар:
– Формально наши отношения очень даже хорошие, – сказал он, – но я думаю, что он меня не признает как настоящего руководителя. Он лучше меня знает городское хозяйство.
Видимо, в этот период Булганин и в грош не ставил Никиту, что ему, безусловно, аукнется в недалеком будущем. Кагановичу понравился ответ Хрущева. Он не мог даже представить, что Хрущев играет с ним в доверительную откровенность, чтобы узнать, как относится к нему Сталин и другие члены Политбюро.
– Вы недооцениваете себя, – сказал Лазарь Моисеевич, – и переоцениваете Булганина.
Номер с пробным шаром блестяще удался. Теперь Никита не сомневался, что Каганович поддержит его в нужное время. Своим заявлением о том, что плохо еще знает городское хозяйство, он хотел подчеркнуть, что его интересуют буквально все проблемы города. Так его и понял Каганович. Так он и доложил Сталину:
– Скромен, глубоко вникает в проблемы города.
Однако Сталин проявлял осторожность в подборе кадров, он колебался между Хрущевым и Булганиным и, чтобы ближе с ними познакомиться, решил поговорить с ними в неформальной обстановке.
– Приходите на обед, отцы города, – шутливо пригласил он Хрущева и Булганина к себе домой, – да и о делах поговорим.
Хрущев пытался предугадать, о чем хочет поговорить с ними Сталин, и для себя решил: будь, что будет, а я свой шанс не упущу.