Глава пятая
Тёма с тоской смотрел на беспорядок в чулане – пыльные, старые вещи, свалившиеся с полок прошлой ночью, когда он вытаскивал костюм Звездочёта… В маленькое окошко под потолком заглянуло солнце, и в углу что-то блеснуло – что-то, чего Тёма раньше в чулане не видел. Он отодвинул в сторону старые платья и пальто, отшвырнул сломанные стулья и детские лыжи с ботинками, полез в угол.
Бабушка на портрете нахмурилась.
В углу обнаружился большой старинный сундук с коваными узорами на боках. Тёма попытался его открыть, но крышка не поддавалась. Не помогли ни ножка табуретки, ни отвёртка, ни лыжная палка, ни согнутая пополам вешалка, ни большой гвоздь – сундук был надёжно заперт.
Тёма исследовал замочную скважину. От большой дырки для ключа расходились лучи бронзовой звезды. Тёма щелкнул пальцами, воскликнул: «Скарафаджо!» и побежал в папин кабинет.
– Тёма! – попыталась его остановить бабушка.
В папин кабинет Тёме тоже нельзя было заходить. Запрещение это случилось после того, как однажды папа с мамой уехали смотреть редкое астрономическое явление – затмение Луны, а к Тёме пришёл Валера Пичугин, чтобы делать арифметику. Но как-то так случилось, что вместо арифметики они придумали кататься с папиного кульмана. Если доску правильно наклонить, то с неё можно замечательно съезжать на животе, как с горки. А из ненужных папиных чертежей сделать снег и сугробы…
В общем, после этого Тёму допускали в кабинет только для воспитательных бесед. Говорила, в основном, мама. Говорила долго и научно, так что Тёма быстро переставал слушать и от скуки внимательно разглядывал всё, что стояло, лежало и висело на стенах.
Особенно интересовал его полированный ящик, где за зеркальным стеклом передней стенки блестел радужными гранями большой хрустальный ключ.
Однажды Тёма не выдержал и спросил, что же это за ключ.
– Для кого, спрашивается, я стараюсь, объясняю? Он, оказывается, по сторонам смотрит! – рассердилась мама и стала говорить про синдром дефицита внимания и психологический инфантилизм. Тёма не знал ни что такое «синдром», ни что такое «инфантилизм», ни даже что такое «дефицит», но снова перебивать боялся и, как приказала мама, смотрел только на неё. А сам думал, что же и когда этим ключом открывали. Дверь за нарисованным очагом, как у Буратино? А вдруг им заводили какую-нибудь волшебную карусель или старинные часы с хрустальными колокольчиками? А, может быть, где-нибудь в далёкой стране до сих пор стоит запертый за́мок? Вот бы узнать, где, и съездить…
Поэтому, когда Тёма увидел замочную скважину сундука со звездой, он сразу же вспомнил, что посредине причудливой бородки хрустального ключа была выгравирована точно такая же звёздочка. Вот, оказывается, что открывает этот таинственный ключ!
В кабинете – самой большой комнате в доме – было прохладно и сумрачно. Вдоль стен стояли высокие старинные книжные шкафы, где за стеклом тускло поблёскивали корешки книг. В одном углу темнел кульман на литых чугунных ногах с начатым чертежом, поодаль – перепачканный краской мольберт. На старом дубовом столе с зелёной столешницей белел компьютер с большим монитором. А над столом висела большая гравюра, изображавшая Дворцовую площадь с Александрийским столпом посредине. Папа Тёмы работал архитектором-реставратором.
Тёма взгромоздил тяжёлый дубовый стул на стол, вскарабкался на него. Под самым потолком в полированном ящике со стеклянной крышкой таинственно мерцал большой хрустальный ключ. Тёма осторожно вынул ключ из ящика.
Вернувшись к сундуку, он вставил ключ в скважину. Ключ, как он и предполагал, подошёл. Тёма осторожно повернул его. Что-то зазвенело и щёлкнуло. Тяжёлая крышка медленно сама приподнялась и откинулась.
Тёма даже засвистел от разочарования. В сундуке лежал такой же, как и во всём чулане, старый пыльный хлам. Тёма выкинул оттуда сломанную деревянную куклу-ангела, изъеденную молью зелёную куртку с красными обшлагами, железяки, тряпки, разваливающуюся в руках детскую книжку, карманные латунные часы с разбитым стеклом…
Он с досадой пнул сундук ногой. Бабушка на портрете закричала «Осторожно!», но было уже поздно – ключ вывалился из замка. Тёма попытался его поймать, но ключ подпрыгнул в его руках, перевернулся, упал на пол и с громким звоном разбился на тысячу мелких осколков.
Тёма оглянулся на бабушку. Та смотрела на него с ужасом.
– Ты сама виновата! – быстро сказал Тёма. – Ты мне под руку крикнула!
Но бабушка его не слушала. Обеими руками схватившись за голову, она раскачивалась из стороны в сторону, повторяя:
– Бож-же мой, Бож-же мой, что-то будет, что-то будет!..
А на её лице было написано такое отчаяние, что Тёма действительно испугался. Он попытался закрыть крышку, но не смог даже сдвинуть её с места. Повис на ней, стал дёргать, колотить по ней лыжной палкой, но крышка не двигалась. Тогда он опустился на угол открытого сундука и снова запричитал, на этот раз серьёзно:
– Какой же я несчастный, невезучий и кругом виноватый! И никто никогда меня не простит, мама меня совсем не любит, да и папа только иногда. И зря я на самом деле не поразил себя кинжалом…
Он поднял полные слёз глаза на бабушкин портрет – и замер с открытым ртом: бабушки на фотографии не было. Осталось только пустое кресло с вязанием на подлокотнике.
Если бы он был сейчас в кабинете, то заметил бы, что в шкафу, который стоял прямо под полкой, где только что висел ключ, медленно уползала в глубину большая старинная книга с потёртым кожаным корешком, словно кто-то невидимый тащил её сквозь стену.
На портрете снова появилась бабушка, теперь с этой книгой в руках. Она уселась в кресло, надела очки и строгим голосом, каким телевизионные дикторы сообщают о страшных новостях, прочла:
– «И ключ сей цельного хрусталя тайного состава. Так, если по злому умышлению или нерадению разбит или равно в части своей повреждён будет, то так же разобьётся либо повредится сей ключ во всех прошлых временах, и в тот же день до захода солнца надлежит сыскать мастера и сотворить наново такой же. А не успеть – падут большие беды и несчётные обиды и несчастия на все поколения».
Захлопнув книгу, бабушка встала с кресла и снова ушла.
Тёма заволновался. Он подбежал ближе к портрету и закричал:
– А где я тебе этого мастера сыщу?
– Не знаю, – ответила невидимая бабушка из глубины картины.
Тёма стал подпрыгивать, стараясь заглянуть за раму:
– Если ты не знаешь, то кто знает? Менделеев? Гей-Люссак?[2]
Бабушка снова появилась на портрете и сурово сказала, что может знать Марья Владимировна, её, бабы Маруси, бабушка.
– Твоя бабушка? Так она же умерла тысячу лет назад, ещё при динозаврах! – заволновался Тёма.
Но бабушка, не слушая его, продолжала:
– Ты её найдёшь, – она показала Тёме старинный выцветший дагерротип[3], на котором еле различался силуэт дамы в платье с фижмами и пышными рукавами.
– На руке у неё обязательно будет тонкой работы серебряное колечко: как будто две птичьи лапки держат большой, красивой огранки изумруд. Она тебе укажет, где взять мастера. Она хорошая, нас с братом очень любила.
Тёма только собрался что-то спросить, как бабушка неожиданно закричала:
– Немедленно полезай в сундук!
Тёма попятился и, не спуская глаз с бабушки, залез в сундук.
– Ищи там часы!
Тёма нашарил на дне сундука латунные карманные часы. Когда он взял их в руки, они тотчас засветились, на них появилось стекло, а вокруг циферблата побежали и обвили его венком золотые лавровые листья. А в самом сундуке загорелся свет, и вместо дна увидел Тёма круто уходящую вниз лестницу.
Бабушка продолжила тем же строгим тоном:
– Ничего не бойся. Иди вниз, а в самом конце коридора разбегись, подпрыгни и на лету переведи стрелку на одно деление назад. Только не забудь, что вернуться ты должен до захода солнца. Обязательно до захода солнца!
Тёма попытался что-то возразить, но бабушка закричала на него, торопя. Тёма неуверенно повернулся к лестнице и начал спускаться.
Лестница сужалась, крутила, петляла, пока не закончилась коридором в паутине и летучих мышах. Становилось всё темнее и страшнее. Что-то во тьме шуршало, попискивало, летало, ползало вокруг него. Наконец, впереди показался слабый свет. Тёма во весь дух бросился туда. Выбежав в яркий солнечный день, что есть силы подпрыгнул и, как было велено, перевёл стрелку назад.