Глава V. Маневры влюбленного полководца
Запись 21
Можно ли вообразить, что столь высокое должностное лицо, как заместитель руководителя Администрации Президента Российской Федерации может страдать от любовной горячки?
Виктор Сергеевич целый день был не способен заниматься делами. Колушевский, угадавший состояние шефа, объявил его больным и отменил несколько встреч и совещаний. А Загорский с отсутствующим видом сидел в кресле, отказываясь отвечать на телефонные звонки. Анечка, почувствовав неладное, отправила полсотни истеричных эсэмэсок.
Сам же Виктор Сергеевич, если и вспоминал об умнице-красавице Анечке, то исключительно как о неприятной помехе. Нет, его отношение к жизни и собственное понимание слова «честь» полностью исключали формулу «с глаз долой – из сердца вон». Он, безусловно, позаботится о перспективной девушке, замолвит словечко, а, возможно, и пристроит в хорошие руки. Но все это – потом. Сейчас все мысли занимала Наташа.
Воображение рисовало образ женщины безупречно-прекрасной, можно сказать, совершенной. Она казалась высшим существом, к которому не то, что прикоснуться – посмотреть боязно. Загорский уже корил себя за то, что осмелился свободно с ней разговаривать.
В кабинет змеей проскользнул Добрый-Пролёткин. Он обладал феноменальным умением проходить мимо любой охраны. Говорят, его замечали даже в новом бункере Президента, куда допуск закрыт всем без исключения.
Добрый-Пролёткин спокойно воспринял отсутствующе-мечтательный взгляд непосредственного начальника.
– Виктор Сергеевич, а я с идейкой!
Загорский, услышав чарующий голос советника, сделал усилие и посмотрел на него вполне осмысленно, попутно обнаружив, что перед ним лежит пачка бумаги, изрисованная женскими профилями. Он отбросил ручку и спросил с раздражением:
– С какой идейкой?
– Я могу быть откровенным?
– Вы вообще о чем?
– Значит, могу. Я заметил, что вы обратили внимание на супругу нашего пациента.
Виктор Сергеевич от такой откровенности даже вздрогнул. Это оказалось неприятным, словно его застали за чем-то недостойным.
– Я не имею в виду ничего предосудительного, – заторопился Добрый-Пролёткин, – Наталья Владимировна Воробьева – несомненно, спокойная и уравновешенная особа. Исходя из этого, я предлагаю внести небольшие коррективы в наш план.
– Какие именно?
– С ее помощью мы сделаем противника другом. Наши спецы составили психопрофили Воробьевой и Рудакова. Интересная вещь получается: Воробьева – одна из немногих, кто может повлиять на Рудакова. А с ней продуктивный контакт возможен.
– И как вы себе это представляете?
– Да очень просто! Дружески поговорить, чайку попить, а то и вина хорошего, яблочки покушать… именно, яблочки, с вином-то хорошо, да чай тоже не повредит, а главное – хороший разговор! Загипнотизировать, так сказать, обаянием…
Виктор Сергеевич с изумлением посмотрел да Доброго-Пролёткина. Какие еще яблоки?! Однако, вопреки правилу жестко контролировать разговор, собеседника не прервал.
– Могу с ней встретиться. Или… – советник замолчал и изобразил на лице вопросительное выражение.
– Или что?
– Или, может, вы сами, ввиду важности вопроса?
В другой ситуации Виктор Сергеевич даже не допустил бы такой постановки вопроса. Безумие какое-то – человеку его уровня встречаться с женой какого-то журналиста, чтобы уговорить ее повлиять на мужа… Полнейший бред!
Но сейчас он был готов обнять Доброго-Пролёткина, однако же, сказал с самым серьезным видом:
– Хорошо, я сам. Но это не решает вопроса с Султаном. Он уже два дня в Москве, встречаться отказался, дал неделю на выдачу своего человека. В противном случае – сам его заберет и заодно перережет глотку Рудакову. Я так понял, по линии МВД – без результата?
Добрый-Пролёткин вздохнул и прижал руки к груди, показывая, насколько тяжелая идет работа.
– Как сказать… ведем переговоры.
– Может, пришло время моего разговора с министром?
– Рано пока. У меня есть комбинация, при которой эмвэдэшники не получат ничего, а Султан будет полностью удовлетворен.
– Это противоречит первоначальному плану?
– Да. Производим, так сказать корректировочку.
Виктор Сергеевич задумчиво взял ручку и нарисовал на листе церковный купол с крестом и полумесяцем. Добрый-Пролёткин наклонился, беспардонно взглянул на рисунок и тонко улыбнулся:
– Хорошие у вас мысли.
Загорский отбросил ручку и сердито сказал:
– Вы лучше расскажите о своей корректировочке.
– Сей момент! – воскликнул Добрый-Пролёткин. – На самом деле базовая идея проста: если мы заручимся дружбой Воробьевой, то все, что произойдет с Рудаковым, будет ассоциироваться исключительно с Султаном. В конце концов, официально за охрану отвечает МВД.
– Вы предлагаете отдать Рудакова Султану?
– Ни Боже мой! Мы же не звери, в конце концов!
– Это радует. Тогда что?
– Мы проанализировали ситуацию, поработали с адвокатами. Формально позиция МВД простая – совершено нападение на Рудакова, потом на сотрудников, да еще с применением огнестрельного оружия. Вроде бы и взят на месте преступления. Но! Джигит с самого начала находился в отключке – это его Рудаков урной приголубил…
– Улавливаю… на него есть только показания Рудакова?
– Показаний Рудакова нет, есть показания свидетелей. Наш писатель, видите ли, считает все своим личным делом и не хочет ничего подписывать!
– А свидетели? Вы хотите с ними поработать?
– Разве что совсем немного. Уверен, они с радостью будут сотрудничать.
– С радостью?
– Только так! Мы же должны нести в мир добро и радость! – без тени улыбки сказал Добрый-Пролёткин.
Виктор Сергеевич поднялся с кресла, и прошелся по кабинету, заложив руки за спину. Остановился перед портретом Столыпина и посмотрел ему в глаза, словно желая прочитать мысли. Но бывший председатель Совета министров Российской Империи, по всей видимости, не попадал в щекотливые ситуации с кавказскими горцами, а вопросы с прессой решал кардинально, и поэтому полезных рекомендаций в данном случае дать не мог.
Загорский повернулся к Доброму-Пролёткину и задумчиво произнес:
– Но это все время. Следствие может тянуться годами. Султан не шутил, когда давал три дня. Нам что, воевать в Москве с его абреками?
– Воевать не надо! Есть одна комбинация. Как говорится, поменяем полярность.
– Давайте, – безнадежно махнул рукой Виктор Сергеевич, – выкладывайте вашу комбинацию…
Запись 22
Виктор Сергеевич размышлял. Приказал подать чаю, устроился в кресле поудобнее, положил перед собой лист бумаги и взял ручку. Рисование, знаете ли, стимулирует мыслительный процесс. Итак, начали: слева – звездочки, справа – крестики.
В предложении Доброго-Пролёткина, безусловно, есть рациональное зерно. Да что уж там – это на самом деле выход. Надо оценить реакцию всех действующих лиц. А для этого требуется прикинуть, что они хотят, и что получат.
«Султан… Да кто же знает, чего он вообще хочет? В данном конкретном случае – свободы своему джигиту и рудаковской крови. Что получит? Реабилитированный и чистый как ангел джигит выйдет на волю, а Рудаков будет наказан. Без членовредительства, но достаточно жестко. Минусы. А куда же без них? Возможно, произойдет задержка с выходом джигита. Небольшая – дней пять, все зависит, насколько упрутся эмвэдэшники. Вроде бы сильно не должны – при новых раскладах фигура Загорского выходит из-под удара, а бодаться с Султаном им не с руки…»
Виктор Сергеевич хлебнул из стакана и недовольно поморщился: чай успел остыть. А это – неправильно. Чай должен быть обжигающе-горячим, чтобы пить его маленькими глотками, ясно ощущая вяжуще-горький вкус. Именно так можно отличить настоящий напиток от столовских помоев. Виктор Сергеевич вызвал секретаря, велел заварить заново и подать колотого сахару. Вспомнилось, как говорила матушка: «Думать надо вприкуску».
Секретарь как будто читал мысли начальника: он появился в кабинете с подносом через несколько секунд после вызова. Виктор Сергеевич окунул в стакан кусочек рафинада, хрустко откусил и сделал глоток. Вот сейчас – то, что надо!
«Министр МВД. Его интерес простой – позиция замгенпрокурора для своего человечка. Дело Рудакова ему интересно с точки зрения давления на меня, чтобы вывести из игры. Хочет торговаться и ждет переговорщиков. Исчезнет возможность давления – интерес пропадает. С Султаном ссориться точно не захочет, так что, если юридически очистим джигита – должен отпустить».
Еще пару глотков – с наслаждением, смакуя вкус. Жаль, что бросил курить, сейчас сигарета не помешала бы.
«Президент. А ему – все равно. Смотрит, как мы тут разбираемся между собой. Все прекрасно знает и понимает. Если поднимется лишний шум, то по голове получат все, кроме, конечно, Султана. У него с президентом особые отношения. А остальным шум не выгоден. Сейчас хуже всех придется мне, а после пролёткинской комбинации – министру МВД. Это, кстати, хороший стимул для компромисса».
Стоящие у стены массивные напольные часы пробили двенадцать так громко, что погруженный в мысли Загорский вздрогнул от неожиданности. Ставшее привычным и потому неслышное тиканье вдруг стало удивительно назойливым. Тогда – еще чаю, успокаивает сам процесс: взять подстаканник, почувствовать тепло, услышать, как мирно позвякивает стакан, поднести к губам…
«И, наконец, Рудаков. Ему будет плохо при любых раскладах. В нашем случае последствия наименее тяжелые. А что, получит максимум три года, отсидит полсрока и выйдет. А спокойную отсидку мы уж как-нибудь обеспечим, мы же не звери…»
Виктор Сергеевич раскладывал в уме комбинации, рисуя на бумаге. И крестиков, надо сказать, получалось куда больше, чем звездочек. А еще он гнал от себя подленькую мысль о том, что Наташа оказывается свободной, а неприятного Рудакова поблизости уже не будет.
Запись 23
С утра Наташа ходила в больницу. Удалось поймать врача и буквально на бегу переговорить. Оказалось, что здоровье Рудакова все еще вызывает опасения: ушиб селезенки, сотрясение мозга и кровоизлияние в основание черепа – несильное, но все же, достаточно тревожное – потребуют минимум двух недель в стационаре. При этом доктор описал, что сейчас должен чувствовать пациент – постоянная головная боль и нарушение координации движений. Кроме того, такие травмы нередко приводят к парадоксальным реакциям мозга, но это тема малоизученная и непредсказуемая. Сам Рудаков получил утреннюю порцию уколов, и мирно спал, забравшись по своему обыкновению с головой под одеяло.
Расстроенная Наташа выложила из сумки в холодильник грейпфрутовый сок и мандарины, оглядела палату – все ли в порядке, и, удовлетворившись осмотром, решила заскочить на работу. Особой необходимости в этом не было, начальник с пониманием отнесся к ее проблемам, но все же, дела никуда не уйдут, разбираться с ними все равно придется, а текучка имеет обыкновение накапливаться и превращаться в завал. Наташа быстрым шагом вышла из больницы, поймала такси и мигом домчалась до офиса родной рекламной конторы.
Как-то само собой получилось, что множество мелких дел продержали ее до вечера. Сначала долго не могла войти в сеть – компьютерщики вчера переустановили систему, всем раздали новые пароли, а о ней, как водится, забыли. Затем долго искала по папкам письмо, на которое, кровь из носу, надо было дать срочный ответ. И, разумеется, выслушивала обязательные сочувственные речи сослуживцев, прекрасно осведомленных обо всех перипетиях дела Рудакова.
Рекламное агентство – место, где сумасшедшая работа над каким-нибудь проектом, что называется без сна и отдыха, перемежается периодами сонного безделья. Сегодня был как раз момент перехода от сезона безделья к проектному авралу. Работы, вроде, немного, но все больше нудной и нетворческой, какую делать приходится, изо всех сил преодолевая внутреннее нежелание. Написав с десяток скучнейших бумаг для начальника, гения коммерции, но абсолютно беспомощного в отношении делопроизводства, Наташа посмотрела на часы и обнаружила, что уже половина восьмого. Посмотрела – и расстроилась: к Рудакову сегодня не успеть. Быстро набрала номер, услышала в трубке заспанный голос и спросила, не нужно ли чего. Но мужу, по всей вероятности, кололи то ли успокаивающее, то ли снотворное, так что он постоянно находился в полусонном состоянии и иных желаний, кроме как вздремнуть, не имел.
На улице было жарко и светло, а вечернее время обозначилось лишь удлинившимися тенями и красноватым оттенком купающегося в мареве солнца. На тротуаре рядом с ящиком-холодильником, забитым ледяным мороженым, примостилась тетка в синей униформе и пластиковом фартуке. Она еще предлагала газировку, но из другого, неработающего холодильника. А кому, скажите, охота в жару пить горячую приторно-сладкую колу? Торговля не шла, и продавщица, ничуть не стесняясь прохожих, очень нелицеприятно отзывалась о хозяине. Теперь вся улица знала, что его зовут Арсен и у него явные проблемы с деловой хваткой и моральной устойчивостью.
Наташа подошла и попросила эскимо за тридцать рублей.
– Эскимо нет, – со злостью сказала продавщица.
– А что есть?
– Читайте, здесь все написано.
Мороженого как-то сразу расхотелось. Только представишь, что его трогала такая несимпатичная женщина… Наташа повернулась и пошла к метро, с ужасом представляя, как сейчас окунется в духоту подземки.
– Наталья Владимировна!
Наташа обернулась и несказанно удивилась, увидев перед собой Виктора Сергеевича Загорского собственной персоной. Так, запросто, встретить на улице одного из руководителей государства!
– А я вас ждал, Наталья Владимировна.
Это сообщение было не менее удивительным, чем сам факт появления Загорского.
– Зачем? – пролепетала Наташа.
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Скажем так, я обещал довести дело до конца и твердо собираюсь исполнить обещание. У меня к вам небольшой разговор.
– Но… можно же по телефону… или я бы пришла…
– Но я все-таки офицер, и честь мундира не позволяет утруждать такую прекрасную женщину, – улыбнулся Виктор Сергеевич.
Комплимент Наташе понравился. Действительно, приятно слышать такие слова от такого человека.
– Спасибо. Хорошо, давайте поговорим.
– Ну, уж нет, – решительно сказал Загорский, – предлагаю пройти в более удобное место. Как вы относитесь к французской кухне?
Предложение застало Наташу врасплох. Любой другой получил бы немедленный отказ, но в этом случае все не так просто. Во-первых, есть важная тема для разговора. Во-вторых, приглашает все-таки не рядовой гражданин, а заслуженный человек. В-третьих, Загорский вызывал определенную симпатию, как по-настоящему интересная личность. И, наконец, последний раз с Рудаковым они были в ресторане года три назад. К тому же дома – шаром покати, а за целый день удалось перехватить только половинку грейпфрута на завтрак.
– Хорошо, – согласилась Наташа, – только недолго, ладно?
– Разумеется! – воскликнул Виктор Сергеевич. – Я буду предельно краток!
Он подхватил Наташу под руку и повел к автомобилю. Охранник, с похожим на червяка завитым проводом над ухом, сверкнул зеркальными очками и распахнул дверцу.
Наташа остановилась, секунду колебалась, затем села на мягкое сидение.
Запись 24
– Прошу вас, Наташенька, попробуйте вот это!
Виктор Сергеевич пододвинул вазочку с кремовым паштетом, усыпанным тоненькими лепестками белого цвета.
– Странный запах, – осторожно сказала Наташа, стесняясь отказаться.
Загорский рассмеялся:
– Это фуа-гра с трюфелями.
Наташа подцепила кончиком ножа кусочек паштета и положила на булочку.
– Очень необычно, – сказала Наташа, попробовав, – я думала, трюфеля – как грибы. Какой-то химический привкус, да?
– Действительно, есть такое. Понравилось?
– Не особенно. Я лучше по старинке – устриц.
– Как прикажете!
Виктор Сергеевич щелкнул пальцами, и тут же, как из-под земли, вырос похожий на пианиста официант в черном фраке. Загорский пошептался с ним и посмотрел на Наташу.
– Наташенька, какое вино предпочитаете?
– Шабли, – не задумываясь, ответила она.
– Уверены? На самом деле, Шабли – не более чем дань традиции. Я бы посоветовал Бордо.
– Вам виднее.
– Ну и ладно, возьму на свой страх и риск, – сказал Виктор Сергеевич и отослал официанта.
Наташа подумала, что все равно не отличит Шабли от Бордо. К тому же она не любила вина и соглашалась сейчас пить только из-за устриц, которые надо кушать исключительно с белым вином. Последний раз они с Рудаковым пробовали устрицы лет пять назад в Ницце, в какой-то забегаловке у порта, сидя за пластиковым столиком, покрытым дешевой клеенкой. Никакой торжественности и помпы, только стеклянная бутылка с водой, домашнее вино в простом графинчике, крупно нарезанный лимон и огромное блюдо пахнущих морем свежайших раковин…
– О чем задумались, Наташенька?
– Нет, ни о чем… красиво здесь.
– О да, на мой взгляд, это лучший ресторан в Москве. У него нет звезд Мишлена, но шеф – просто волшебник. Напрасно вы отказываетесь кушать.
– Как отказываюсь? А устрицы?
– Это, знаете, не еда. Скажем так, идеальная холодная закуска, не требующая приготовления. Только абсолютная свежесть и правильная сервировка.
– Хорошо сказано.
– А как же, – рассмеялся Виктор Сергеевич, – по-другому нельзя.
Наташа огляделась. Она чувствовала себя неуютно в джинсах и футболке среди изысканных интерьеров в стиле Людовика XVI.
– А вы здесь часто бываете?
– Частенько. Правда, уютненькое местечко?
– Уютненькое? Скорее роскошное. Я как-то привыкла попроще…
Виктор Сергеевич критически посмотрел на огромную люстру, изготовленную из многих тысяч кристаллов горного хрусталя.
– Пожалуй, соглашусь. Но с другой стороны, роскошь – это результат труда искусных мастеров. Если хотите, материальное воплощение таланта. И, наблюдая ее, невольно восторгаешься человеческим гением. Разве нет?
– Правда, – ответила Наташа, – но уюта это не добавляет.
Подлетели официанты, один принес блюдо с устрицами, другой – вино.
На бронзовом чеканном подносе был насыпан дробленый лед, на котором лежали раскрытые раковины. Поднос дышал холодом, свежестью и запахом моря. Официант начал перечислять предложенные сорта устриц. Наташа подумала, что, скорее всего, это француз: по-русски изъяснялся с сильным акцентом, а названия сортов говорил по-французски, сильно грассируя: «Фин де Клер лабель руж», «Белон», «Спесиаль де Клер экай д’Аржан». В это же время другой официант ловко открыл бутылку, подхватил бокал, налил на донышко и передал Виктору Сергеевичу. Тот сосредоточенно пополоскал вино во рту и благожелательно кивнул. Тогда официант, всем видом показывая, что несказанно рад такой высокой оценке, вытянул длинную, как стрела подъемного крана руку, и налил Загорскому и Наташе.
– Наташенька, ваше здоровье! – Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поднял бокал.
Наташа кивнула в ответ и сделала глоток. Вино оказалось действительно вкусным, в голове сразу зашумело, и образовалась приятная легкость.
– Нравится? – спросил Виктор Сергеевич.
– Да.
– Я рад. Это одно из лучших вин Франции.
– Лучших? Дорогое, наверное?
– Не знаю, – развел руками Виктор Сергеевич.
– Хорошо вам, – позавидовала Наташа, – так легко относится к расходам.
Загорский улыбнулся несколько самодовольно, это не укрылось он Наташи, и она почувствовала легкий укол раздражения.
– А вы всех так встречаете?
– Я лично?
– Допустим, вы, в администрации. Специальный бюджет выделяете на встречу, да?
Этот вопрос Загорского не смутил. Он поставил бокал на стол, подхватил устрицу, зачерпнул миниатюрной ложечкой соус, вылил в раковину и ловко отправил в рот.
– Ах, хороша… Наташа, скажите честно, вы осуждаете меня за все это? – он повел головой, показывая на интерьеры ресторана.
– Да, – секунду подумав, ответила Наташа.
– И это очень обидно, – вздохнул Виктор Сергеевич, – вы, видимо, рисуете мой портрет исходя из информации, укоренившейся в массовом сознании. Коррупционер, хапуга, жулик, верно?
– Нет, что вы…
– Не отпирайтесь, это так. Я знаю. И скажу, что это нормально.
– Как так?
– Я имею в виду, нормально, что вы так считаете. Информационная среда – штука предельно недружественная и агрессивная, и она почти всегда создает неправильные образы. Если скажу, что не имею счетов в банках, яхт, замков и прочей дребедени, вы поверите?
– Да, – неуверенно сказала Наташа.
– Лучше бы уж сказали «нет», правдивее получится, – засмеялся Загорский, – а тем не менее, это – чистая правда. У меня почти ничего нет. Что-то есть у родственников, но это, поверьте, сущие мелочи по сравнению с тем, что мне приписывают.
– Вы бессребреник, да?
– Конечно, нет. Скажем так: у меня другая мотивация.
– И какая же? – спросила Наташа.
Она сделала глоток вина и машинально поправила волосы. Увидела, что Загорский заметил этот жест и почему-то смутилась.
– Наташенька, – рассмеялся Виктор Сергеевич, – кушайте устрицы. Это – чистый белок. Идеально подходит для создания романтического настроения. Что же касается мотивации, то вы, наверное, не поверите. Кроме меркантильных интересов существуют такие понятия как любовь к родине, долг, честь. Наверное, громко сказано, но именно они вдохновляют меня.
– Действительно, громко сказано. Приятно исполнять свой долг в такой атмосфере, – сказала Наташа неожиданно резко.
Загорский ничуть не обиделся.
– Действительно, приятно. Но, согласитесь, нельзя проводить деловые встречи в рабочей столовой. Впрочем, признаюсь: в моем распоряжении действительно есть значительные фонды. Это правда. Но я не использую их в личных целях. То, что вы считаете роскошью – на самом деле производственная необходимость.
– Красиво звучит. Попробуйте объяснить это бабушкам, которые живут от пенсии до пенсии.
– А зачем? Не все следует объяснять, неведение часто бывает благом.
– Вы серьезно? – возмутилась Наташа. – А как же демократия?
Сказала и почувствовала, как лицо заливает румянцем. Вроде бы правильные слова, но звучат они как-то неуместно и даже глупо. Громко сказано! Прямо-таки Свобода на баррикадах. К тому же сильного раздражения против Загорского у нее не было, просто его утверждения звучали как-то слишком вызывающе. Чтобы скрыть неуверенность и смущение Наташа быстро налила полбокала вина и залпом выпила.
– Ого! – удивился Виктор Сергеевич. – Я же говорил, что Бордо – превосходный выбор. А касательно демократии… Готов обсудить. Наташа, вы уверены, что она вообще существует?
– А как же! Разве нет?
– Конечно, нет! Давайте разберемся, что именно вы понимаете под этим словом?
– Ну, – Наташа задумалась, – выборы, свобода, правильные законы. Мне сложно сказать точно, я думаю, вы и сами знаете.
Виктор Сергеевич откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и, артистично держа бокал двумя пальцами, сказал:
– Понимаю. И поэтому заявляю, что демократия – недостижимая утопия.
– И можете это доказать?
– Конечно, Наташенька. Вы говорите про выборы. Допустим, выбирают президента. Обратите внимание, лично его знают единицы, а голосуют десятки миллионов. Таким образом, среднестатистический человек, рядовой, так сказать избиратель, голосует не за кандидата, а за его образ, созданный средствами массовой информации, и, в первую очередь, телевидением. Ну и еще интернетом… Вы с этим согласны?
Наташа подумала и согласилась.
– Прекрасно, – продолжал Загорский, – отсюда вывод: выберут того, кого красивее нарисует телеящик. И следствие: выборы контролирует тот, кто управляет телевидением. Поэтому демократия – всего лишь красивая упаковка циничной игры. К сожалению, это реальность. Ее можно пытаться приукрашивать, но суть от этого не изменится.
– А как же в других странах? В Америке, Европе?
– Вы серьезно считаете, что там система работает по-другому? То же самое, но более тонко, и я бы сказал искусно. А что вы хотите, у ребят опыт – сотни лет, а мы только учимся. Учимся работать, так сказать, с аудиторией. Например, можно попросту сказать: иди, дорогой, голосуй за Васю. А можно красиво и изящно, полунамеками и подсказками сделать так, что он сам побежит голосовать за Васю, уверенный, что дошел до этого своим умом. Настоящие мастера в Европе и Америке работают по второму варианту. А нам еще учиться и учиться.
Наташа поймала себя на том, что слушает Загорского с удовольствием. Ей импонировали манера речи и смелые мысли.
– Интересно… а как же тогда определять достойных?
– Точно не выборами. Я уже показал, что это невозможно. Хотите еще парадокс?
– Конечно.
– Как вы думаете, кому легче прийти во власть – порядочному человеку, или беспринципному мерзавцу?
– Конечно, мерзавцу.
– Правильно! – воскликнул Загорский. – Он может использовать приемы, недоступные для порядочного человека. Значит, на вершине власти находятся законченные негодяи. Причем это правило справедливо для любой страны и любого времени, за исключением, впрочем, эпохи монархий. Тогда случалось, что власть по праву рождения получали вполне порядочные люди. А сейчас… увы.
Наташа улыбнулась и сказала немного кокетливо:
– А как же вы?
– Я? Я, Наташенька, – счастливое исключение, подтверждающее общее правило.
Наташа доверительно наклонилась и тихо попросила:
– Вы же поможете нам?
– Конечно, это мой долг.
Наташа посмотрела Загорскому в глаза и сказала серьезно:
– Спасибо.
Она поднялась с кресла так быстро, что Виктор Сергеевич от неожиданности едва не расплескал вино.
– Мне пора!
– Наташа, постойте! А как же десерт?
– Нет, спасибо!
– Ну, хотя бы попробуйте! Так же нельзя! – Загорский говорил, а сам не понимал, откуда берутся эти слова. – Подождите минутку.
Виктор Сергеевич обернулся и подозвал официанта. Тот, подбежал, получил заказ, поклонился, убежал и тут же вернулся с зеленым яблоком на серебряном подносе.
– Яблоко! – рассмеялась Наташа.
– Я обязательно хотел предложить вам попробовать! Это лучший в мире сорт с запада Ирана. Еще позавчера оно висело в саду, который, по слухам, старше пирамид!
Наташа улыбнулась, села, взяла с подноса яблоко и откусила.
Загорский напряженно смотрел на нее, а про себя думал, с чего это вдруг он вспомнил про яблоко?
– Ну как?
Наташа положила надкушенное яблоко на стол.
– Кисленькое. Антоновка, хрустящее. В деревне такие были… но для наших еще рано – июль… спасибо. Я пойду?
– Я вас подвезу!
– Не стоит. Спасибо вам за все. Правда, спасибо.
– Ну, тогда, прошу вас… непременно звоните.
Загорский протянул Наташе визитную карточку. Она секунду колебалась, но карточку взяла и положила в сумку.
Прощаясь, Виктор Сергеевич поцеловал ручку так легко и непринужденно, что это архаичное действие показалось естественным. Наташа поняла, что снова краснеет, убрала руку, повернулась и пошла к выходу.
Она чувствовала взгляд сильного мужчины, поэтому старалась держать спину прямо и идти как можно грациознее.
Надо сказать, это было приятно.