4
В соседней комнате меня бережно опустили на стул, сунули стакан воды. Это был Роб. Лицо второго мне показалось знакомым, но я никак не мог его вспомнить.
– Попей и прими душ. Одежду найдешь в душевой, – сказал Роб.
Я спросил, зачем меня похитили. С непривычки выговаривать слова было тяжело и неприятно. Роб улыбнулся.
– Сегодня никаких вопросов. Макс, покажи, где здесь душевая.
Макс. Как я не понял сразу, что это он. Стал таким же худющим, как и Роб. Наверное, из-за этого я его не узнал. В детстве Макс был пухлым очкариком.
Я с трудом поднялся со стула и пошатнулся. Роб поддержал меня за плечо.
– Ничего сегодня не ешь. Это может тебя убить, – сказал он мне и тихо добавил: – Я тебя жду.
Будто хотел, чтобы Макс его не услышал. Будто это очень важно.
Я шел за Максом по обшарпанному коридору и держался за стенку, чтобы не упасть.
– Выход здесь, – кивнул Макс на железную дверь. – Пройдешь прямо минут десять и выйдешь на трассу.
Я спросил, где мы находимся.
– Бывшая скотобойня. Тебе сюда, – Макс толкнул деревянную дверь в конце коридора.
Прежде чем уйти, Макс похлопал меня по плечу и сказал:
– Ты держался молодцом. Но подумай хорошо, прежде чем возвращаться.
Со мной играли в какую-то игру. И участливое отношение Роба, его доверительность больше не казались мне искренними.
Я вошел в раздевалку. На грубо сколоченной скамейке лежали джинсы и майка. В углу висело зеркало. Я снял вонючее тряпье и посмотрел на свое отражение. В зеркале отражался скелет марионетки с суставами-шарнирами и огромными глазами на незнакомой маске. Раньше я был огромной бесформенной глыбой жира, с которой теперь искусный скульптор убрал все лишнее.
Душевая была огромной, перегородки делили ее на множество секций. Стены были выложены белым кафелем. Кое-где плитка отвалилась и обнажила серую штукатурку. Я стоял под струей ледяной воды и привыкал к своему новому телу. Чувство, что мою голову пришили к чужому туловищу, стекало вместе с грязной водой в дырку под ногами.
Мне повезло, на шоссе я тормознул первый же грузовик. Домой дополз только к обеду. Дверь мне открыла Рита. Она была в моей любимой майке с бандитской рожей Хайзенберга. Сначала она меня не узнала, потом бросилась на шею, едва не сбив с ног. Мама была на работе. Рита позвонила ей в библиотеку, и через полчаса она уже причитала и плакала, повиснув на любимом сыночке. Я ничего не сказал, где был. Наплел, что очнулся на шоссе и ничего не помню.
Мама меня без конца трогала, не веря, что скелет перед ней и есть ее сын. Тут же заметила, что у меня нет ногтей. Я чувствовал себя вещью, которую придирчиво осматривают после того, как она побывала в чужом пользовании.
– У нас будет внук, – сказала мама и улыбнулась Рите.
Я хотел спросить – у кого это у вас, но сдержался. С недовольством отметил, что внешне мама ничуть не изменилась. Ни постарела на десять лет, ни стала полностью седой, ничего такого. Будущий внук стал для нее отличным утешением.
Мама хотела отвезти меня в больницу, но я отказался. Сил у меня было мало, и я отключился, как только добрался до кровати. Но ненадолго. Меня разбудил запах жареной курицы. Мама решила отпраздновать мое возвращение. В детстве она мне всегда ее готовила на день рождения.
Я вдыхал запах горелой куриной кожи, смазанной чесноком и майонезом, и стал задыхаться. Я открыл окно, но этот запах перебивал свежий воздух. Меня вырвало прямо на подоконник. Мне стало страшно. Внутри была пустота. Это ощущение шло из желудка. Он не хотел мяса. И еще одно неприятное открытие. Я не был рад возвращению. Взаперти я принадлежал только себе, и никто на меня не претендовал. Там были только я и мое тело.
Я пытался себя убедить, что во всем виновато длительное голодание, что кусочек жареной курицы пойдет мне только на пользу. Но желудок обещал, что не примет мяса. Я попытался унять дрожь и незаметно проскользнул в ванную за тряпкой, чтобы убрать за собой.
Мама не давала мне снова заснуть и заглядывала в комнату каждые десять минут. Я сделал над собой усилие и вышел к праздничному столу. Тут меня ждали очередные новости. Мама устроила Риту к себе в библиотеку. Хитрый ход конем, чтобы уйти в декрет, не проработав и полгода. В университете Рита взяла академический отпуск.
Все было решено без меня. Благополучное оптимальное решение. Две женщины против всего мира ради одного ребенка. Идиллия, которую я немного подпортил своим возвращением. Я наблюдал, как план на ходу перекраивается. Меня включили в семью и отвели в ней свое место. Окончить университет. Выйти на работу. Приносить в дом деньги.
Мама вытащила из духовки запеченную курицу с картофелем. Отломила две ножки и положила на мою тарелку. Я сказал, что не буду, и отодвинул тарелку.
– Я тебя не узнаю, – со стоном сказала мама. – Что они с тобой сделали?
Вдруг я вспомнил случай из детства, как в первом классе мама меня кормила геркулесовой кашей. Последние несколько ложек я так и не смог проглотить и весь день ходил с полным ртом каши. Выплюнуть я ее смог только дома, когда разрешила мама. Этот случай она рассказывала всем знакомым с большим умилением. Я расхохотался и встал из-за стола. Рита и мама смотрели на меня как на помешанного. Давясь от смеха, я пошел спать.
Итак, в двадцать два года я в первый раз в жизни принял осознанное решение. Отказался есть жареную курицу.
На следующий день я отправился на скотобойню. Дверь была закрыта, на стук никто не отозвался. Не знаю, как давно скотобойню забросили, но, кроме нескольких выбитых стекол, никаких следов запустения не было. Только металлический забор, сужающийся к огромным воротам, был частично разрушен. С северной стороны здания я разглядел через большое окно просторный зал с крюками, подвешенными под потолком. Здесь же была лестница, которая вела в подвал. На двери висел замок.
Примерно через час к скотобойне подъехал подержанный красный «Рено». Это был Макс. Он крепко пожал мне руку и, открыв в дверь, повел к Робу. Как я узнал позже, он здесь жил.
Когда мы вошли, Роб отжимался от пола. На нас ноль внимания. В комнате стоял разложенный диван, на журнальном столике лежали стопкой книги. Что-то по психологии и ветеринарии. Наконец он закончил отжиматься и поднялся. Я поинтересовался, какого черта он мне не открыл сразу, но Роб ничего не ответил. Сказал только, что рад меня видеть и хочет мне все здесь показать.
Мы прошли мимо комнаты, где меня держали. Она была рядом с комнатой Роба. Странно, но я ни разу не почувствовал его присутствие рядом. Мы вышли наружу.
Роб начал с того полуразрушенного металлического загона, который я видел раньше. Сюда привозили и держали бычков, прежде чем вести на забой. Из этого загона по сужающемуся коридору мог пройти только один бычок. Первым делом его оглушали. Из пневматического пистолета или острой палкой, которой протыкают ухо и дают мощный разряд. Или просто ударом большого молотка в лоб. Еще живого его подвешивают на крюк и тянут на этом крюке из одного помещения в другое. Мы шли, ориентируясь по стальной жиле со ржавыми крюками. В следующем зале бычку перерезают яремную вену, и из него вытекает вся кровь. Под ногами хрустела разбитая кафельная плитка, по которой когда-то струилась кровь. Бычка избавляют от внутренностей, моют, пилят, прежде чем он, разделенный пополам, повиснет рядом с такими же половинками говядины, которые окажутся у вас в морозильных камерах.
Мы зашли в помещение с крюками, в которое я заглядывал снаружи.
«Занимательная лекция», – хотел было я сказать, но промолчал. Ирония здесь была неуместна. Любые слова были неуместны.
– Мы хотим все изменить, ты с нами? – наконец спросил Роб.
Я посмотрел на Макса, он в первый раз мне улыбнулся. Я не знал, в чем заключается их План и есть ли он вообще. Но я был им нужен. Мне предлагали дружбу, участие в чем-то безумном.
Так за неделю до моего двадцать третьего дня рождения зародилось наше Движение.