Предисловие от Флавия
Где-то там, вдалеке, за кипарисами, солнце склонилось над морем, прочерчивая на нем полосу расплавленного багрянца. Легкий ветер задумчиво шелестел листьями кустов, окружавших виллу императора Тита Флавия Веспасиана. В тени колоннады, опоясывающей главное здание виллы, в плетеном кресле сидел немолодой уже мужчина и старательно выводил буквы на пергаменте. Он торопился. Большая часть жизни позади. Позади веселая юность в далеком южном городе в чаше желтых холмов. Позади споры о судьбе народа и ожидание падения Храма, ожидание конца всего, что составляло смысл жизни и его самого, и всех, кого он тогда знал. Войны, осады, голод и смерть соратников, неожиданная милость будущего императора Тита… Все это исчезло, унесенное пыльной бурей, рвущейся из пустыни, окружающей город среди холмов, поросших жесткой травой. Да и сам император уже давно в ином мире, как и многие из тех, кто окружал его, кто противостоял ему в яростной схватке на далекой окраине римского мира.
Осталась память. Память немногих, кто смог выжить, унести Родину на подошвах сандалий. Осталась щемящая тоска, которая охватывает внезапно при взгляде на чужое море, под чужим небом. Эту память он и спешил доверить долговечному пергаменту. Усталые глаза слезились от напряжения. Он писал. Он боялся не успеть. Ведь пройдет совсем немного времени и исчезнут все, кто был свидетелем его жизни, его взлета, его падения. И тогда останутся только эти строчки.
Затем Гиркан I взял идумейские города Адару и Мариссу и, подчинив своей власти всех идумейцев, позволил им оставаться в стране, но с условием, чтобы они приняли обрезание и стали жить по законам иудейским/ Идумейцы действительно из любви к отчизне приняли обряд обрезания и построили вообще всю свою жизнь по иудейскому образцу. С этого же времени они совершенно стали иудеями.
Он почти забыл свое изначальное имя – Йосеф бен Матитьяху – и с гордостью произносил новое, данное ему императором. Римляне звали его Иосиф Флавий – по имени императора, бывшего его покровителем, давшего ему права римского гражданина.
«Над идумейцами поставил он этнарха Антипу. Сын же Антипы Антипатр жил при дворе его и был любим им».
Флавий оторвал взгляд от пергамента и посмотрел на небо: все же какие маленькие звезды здесь, в сердце мира, в Вечном городе… Он пытался представить, понять то время, о котором знал по рассказам старших, по беседам со своими учителями. Время, о котором писал. Каким оно было? Как отличалось от времени, когда он жил? Отличалось ли, или люди во все времена одинаковы?
Он устало поднялся. Словно бы нехотя выпил из кубка разбавленное вино. Пора спать. Но и в полумраке комнаты, на мягкой кровати, Флавий никак не мог найти покоя. Мысли крутились в голове, бежали колесницами на скачках. Он вспоминал прошлое. То, которое видел и то, о котором знал только по слухам. Постепенно все мысли, которые никак не желали отпускать историка, сошлись на одном человеке. Каким он был? Все учителя Иосифа, все друзья и родичи его сходились в одном – он был чудовищем. Это он уничтожил царский дом Хасмонеев, подорвал древнее благочестие, нарушил Закон, казнил членов Высокого Синедриона в городе Ерушалаиме. Но почему этот образ не отпускает его?
Уже погружаясь в дрему, он сонно шептал, как бы продолжая свою летопись: «И родился у Антипатра сын. И был он мужем высоким и могучим воином. И стал он царем. И пели славу ему на рынках и в хижинах, и слали проклятья ему во дворцах и храмах. Звали его именем Хордос или Герод. Эллины же называли его – Ирод».
Флавий окончательно погрузился в сон. Над ним раскрылось южное ночное небо, распахнувшееся мириадами звезд, огромных, как колеса повозки торговца овощами на городском рынке.