Хроники Б-ска +. Граф с Чермета (Кофе понедельника)

– Ты где живёшь?

– На Чермете…

– А это где?

– Чермет?.. Чермет – это на Чермете.

Чермет начала 50-х – это было совершенно особое городское образование. Хотя и за городом-то он только числился, оставаясь по существу пригородом, при том довольно обособленным пригородом. «Пошли в город», – говорили у нас, направляясь в центр, тем самым как бы отделяя свой район от собственно Б-ска. О том, где проходит граница между «городом» и Черметом, среди брянской шпаны шли ожесточённые, часто доходившие до драк, споры. При том все спорщики доказывали свою принадлежность именно к Чермету, а уж никак не к «городу». «Городскими» почему-то быть никому не хотелось, высоко котировались также Макаронка, Карачиж, но о них пусть вспоминают другие. Черметообразующими были три улицы: Ленина (ныне Фокина), Советская, Пролетарская, к ним примыкала куча улочек, проулков и тупичков. Бесспорно, черметовская территория начиналась от роддома. Хоть самого роддома тогда еще здесь не было, на этом месте за дощатым забором была какая-то заготконтора. Что она заготавливала, сегодня вряд ли кто вспомнит, помню лишь, что мы, пацаны, лазали туда воровать (или, как у нас говорили, тырить) мочёные яблоки из огромных дубовых бочек, стоявших прямо у забора.

Прямо в этот забор был встроен деревянный продовольственный ларёк. Непривычное понятие для современного слуха – сегодня всюду киоски, но в те годы не было понятия «киоск», да и не тянул на «киоск» наш черметовский ларёк – на улицу одно окошко и под ним узкий подоконник, он же прилавок. В ларьке продавали хлеб, а иногда, при большом стечении народа, муку и сахар. Это были очень нужные и очень дефицитные товары: торговля ими сопровождалась извечным: «Всем не хватит! Больше кило в одни руки не давать!» Поэтому за подобными товарами ходили семьями – чем больше пришло, тем больше купили.

Первыми у ларька, зачастую раньше появления самого товара, всегда оказывались вездесущие и всезнающие черметовские старушки. Они занимали очередь и бежали домой поднимать семейство. В считанные минуты весь Чермет от старого до малого выстраивался в галдящую очередь…

– Что давать будут? (заметь читатель: не «продавать», а именно «давать» – тоже примета времени, знаете ли)

– Муку…

– Да нет, сахар! Клава сказала, что может даже гречку привезёт…

– Иди ты?!!!

– Точно?

– Говорила…

Вокруг толпы, которая ещё не стала очередью, сновали мы, малолетняя черметовская шпана. Это был наш звёздный час. Мы тогда ещё не знали слова «бизнес», но именно им мы и занимались. Каждый спешил договориться с несколькими семьями и на время становился их ребёнком, а это лишнее «кило» в семью. На Чермете жило не так уж много народа, взрослые хорошо знали друг друга, знали кто из какого дома, из какой семьи. Другое дело дети. Кто чей знали только родители да самые близкие соседи, а сосед соседу, как известно, глаз не выклюет, по крайней мере в очереди – сосед за соседа горой. Поэтому у ларька все семьи становились очень многодетными. Но были и свои тонкости: нельзя договариваться с близкостоящими семьями – запомнят; нельзя слишком увлекаться договорами – примелькаешься; нельзя маячить в одном месте, надо двигаться и подскочить к ларьку в самый последний момент.

Вообще очередь, как основной признак социализма, была школой, в которой мы познавали жизнь. «Кило в руки», «Вас здесь не стояло» или авоськой по физиономии, особенно, если авоська в руках известной актрисы или твоего школьного учителя, – это, знаете ли, воспитывает…

И, видимо, чтобы по возможности уменьшить воспитательный эффект, торговля начиналась только после прибытия участкового милиционера. Тот по-хозяйски проходил вдоль собравшихся, у ларька резко на каблуках поворачивался кругом, а толпы уже не было, была длинная колонна людей, как на первомайской демонстрации. Участковый делал еще один поворот, стучал в окошко ларька, и звучало заветное: «Клава, давай…»

Клава пересчитывала по головам первую семью, включая «временноусыновлённых» детей, и отвешивала соответствующее количество килограммов дефицита. «Приёмные дети» тут же получали своё вознаграждение и мчались к новым «родителям». Это скоротечное усыновление продолжалось, пока не заканчивался товар в ларьке.

Кстати именно здесь, у ларька я, трёхлетний пацан, получил первый урок вежливости, здесь понял великую силу культуры. Моя бабушка Дуня учила меня здороваться со всеми взрослыми первым: «Культурный мальчик должен уважать старших». Бабушку свою я очень любил и говорил своё «здрасте, дяденька (тётенька)» каждому встречному-поперечному не потому, что был «культурным мальчиком», а просто из любви к бабушке. Своё «здрасте, дяденька» я раз десять в день говорил здоровенному старшине милиции с пышными буденовскими усами. Тот неизменно отвечал: «Здравствуй, здравствуй, племянничек». Однажды, когда в наш ларек в очередной раз завезли дефицит, моя бабушка как-то вовремя не сориентировалась, и мы с ней оказались в самом конце очереди. Надежд достоять до своей доли дефицита практически не было, магическая фраза «Всем не хватит» буквально висела над всеми, народ начинал звереть, и участковый вызвал подкрепление… Этим подкреплением был тот самый старшина милиции, он пришёл помогать наводить порядок и тут же получил моё «здрасте, дяденька».

– А племянничек, привет, а ты тут чего?

– А мы с бабушкой…

– И где ж твоя бабушка?

– Вон там…

Старшина взглянул в конец очереди и понял всю безнадежность нашего положения. Но он был мне «дяденька», а я ему – «племянничек», то есть родня… Старшина одним движением руки отодвинул всю очередь от ларька и поставил нас с бабушкой к самому прилавку. Очередь даже не пискнула – власть в те времена почитали.

А этот известный всему Чермету ларёк был важной точкой на карте Б-ска 50-х, пограничным столбом между «городом» и Черметом. Возможно, кто-то будет спорить и говорить вам, что я не прав, и граница Чермета проходила гораздо ближе к центру, где-то возле тюрьмы или около стадиона «Динамо»… Не верьте. Это всё происки тех, кто хотел жить на Чермете, но не случилось – вот и пытаются передвигать границы. Но Чермету чужой земли не надо… Поверьте старому черметовцу, не раз кулаками доказывавшему эту истину – пограничным столбом был именно ларёк. По одну сторону ларька жили «наши», по другую «не наши».

Давно уже нет того ларька… А Чермет? Чермет есть, куда он денется…

Чермет давно уже не пригород, а чуть ли не центр города. А когда-то пустыри составляли основу черметовского ландшафта. Сразу после пограничного ларька город заканчивался даже внешне: булыжная мостовая превращалась в грунтовку, всё чаще появлялись пустыри с отдельно стоящими домами, бараками и сарайчиками, переделанными под жильё. Около моего дома огромный пустырь с озером соединял две основные черметовские улицы: с одной стороны пустыря стояло несколько чётных домов улицы Ленина (ныне Фокина), с другой – нечетные домишки Пролетарской улицы, пустырь заканчивался бараками…

Бараки, как впрочем и всё черметовское жильё, тема особого разговора. У моей семьи по черметовским понятиям было хорошее жильё: коммуналка на три семьи в двухэтажном срубе на два подъезда. Десятка два подобных домов построили на Чермете пленные немцы для комсостава авиационного полка, который размещался сразу за оврагами. В 60-е годы военный аэродром стал гражданским, а в 90-е его вообще перенесли за город. Но в 50-е мы,

мальчишки, с восторгом любовались взлётами и посадками серебристых «ястребков» сквозь аэродромовскую «колючку». Видимо, военных лётчиков оказалось меньше, чем предполагалось, и часть построенных для них домов перешла к городу. Городское руководство передало дома самым нужным и важным для города организациям. Как ни странно сегодня это слышать, но самым нужным для послевоенного Б-ска был признан театр – ему выделили целый дом, в котором мои родители, работники театра, получили комнату. Это была неслыханная удача.

Это была проходная комната. В другой – жила другая семья, и, чтобы попасть к себе, они ходили через нас. Это были молодые артисты, к ним естественно приходили гости, пели песни, танцевали, часто до утра, иногда они заглядывали к нам, спрашивая: «Мы вам не мешаем?» – «Да нет, что вы, всё нормально».

Третья семья имела отдельную комнату со своим выходом на общую кухню, где на длинных, сбитых из досок столах, постоянно пыхтели примусы, а для серьёзных готовок или стирок растапливали огромную плиту. Но плита потребляла много дров, а с дровами было туго, их экономили, берегли до зимы – отопление было печное. О стирках соседей предупреждали заранее, чтобы те успели приготовить обед: во время стирки даже две семьи на кухне не помещались.

В общем, жили мирно, кухонные скандалы возникали, но не очень часто. Другое дело в бараках – там скандалы практически не затихали. И причины тому были.

Барак – жуткая примета послевоенного Б-ска. Длинное с покатой крышей сколоченное из досок строение, скорее напоминающее коровник, нежели жильё человека. Внутри оно фанерными перегородками было поделено на небольшие комнатки. В такой комнате могли жить иногда до десяти человек – семьи бывали разные. В конце тёмного коридора находилась общая для всех кухня, на которой в любое время дня и ночи кто-то что-то делал – семей в бараке жило много, а кухня была одна. Именно из-за неё жильцы барака ссорились, неделями враждовали, иногда даже дрались, но всё равно терпели и верили в светлое будущее, когда государство решит жилищную проблему.

Правда, на государство надеялись далеко не все. С каждым годом росло число домовладельцев. Как эти люди ухитрялись, отказывая себе во всем, преодолевая всевозможные административные препоны, доставать стройматериалы и строиться, я до сих пор понять не могу. Такая стройка могла тянуться десятилетиями. Поначалу этих людей жалели, им сочувствовали, но после завершения строительства начинали завидовать и называть «кулаками». Власть тоже не жаловала эту категорию черметовцев, мучая их постоянными проверками и придирками.

Была на Чермете и своя «элита» – «прокурорские дома». Несколько двухквартирных домиков было построено над самым оврагом для работников областной прокуратуры. В плане наличия или, вернее, отсутствия каких-либо «удобств» эти дома ничем не отличались от остальных, но жильё от государства в несколько комнат и без соседей по кухне было пределом мечтаний любого черметовца.

Но если отбросить «квартирный вопрос», то в остальной жизни черметовский люд мало чем отличался друг от друга. Все примерно одинаково мало зарабатывали, все в основном кормились со своего подворья, все держали кур и свиней, выращивали свеклу, капусту, морковку, спасительницу картошку – благо пустующей земли на Чермете хватало. По вечерам во всех семьях стучали швейные машинки – хозяйки что-то перешивали, перекраивали, вечно обменивались какими-то выкройками, решали неразрешимые проблемы, типа, как из протертых отцовских брюк построить сыну штаны с курточкой. Пошив же новой одежды для взрослых был вообще событием неординарным: накопить денег, «достать мануфактуру», выбрать фасон…

Шитье любой серьёзной обновки по суете вокруг неё внешне мало чем отличалось от создания знаменитой гоголевской шинели. Купить готовый костюм, по-моему, вообще было негде.

Никогда не забуду, как рыдала мать над своим случайно порванным единственным крепдешиновым платьем, как всей семьёй несли это платье к театральной портнихе и долго мудрили с реставрацией. Люди, способные что-то починить, вообще очень высоко котировались на Чермете: черметовцы редко покупали что-то новое, чаще чинили старое. Всеми уважаемый черметовский сапожник дядя Гриша чинил мои сандалии несчётное число раз. В благодарность, кроме платы, ему несли найденные куски кожи, резины и всего, что могло сгодиться в его сапожном деле.

Бедно жил Чермет, трудно, но весело…

Наступление цивилизации

А как любил и умел гулять Чермет!.. В те годы у нас не праздновали что-то, закрывшись в своих комнатах. Если торжество касалось нескольких семей, то чью-то комнату освобождали от мебели и превращали в банкетный зал, а если позволяла погода, столы накрывали во дворе. Зачастую в накрытии такого стола принимали участие почти все соседи. Повод есть, а присоединиться к чужой радости черметовцы всегда были готовы, и несли на стол всё, чем в данный момент были богаты. Хозяйки в огромные тазы крошили овощи для винегрета (всякие изыски типа салатов появились значительно позже), резали сало, варили картошку, мужчины скидывались на спиртное (покупали, как правило, только водку и хлеб).

Наконец, все усаживались за столы и начиналось… При этом поводом ко всеобщему торжеству могло быть что угодно: от приезда дорогой родни до 5-летнего юбилея ребёнка. К примеру, на каком-то моём дне рождения стол тянулся через весь наш двор. На одном его конце во главе с моей бабушкой сидели все мои друзья, на другом – все наши родители. В какой-то момент детей отводили спать, но застольные песни взрослых могли звучать до утра.

Иногда летом, в особо жаркую погоду, выносились матрасы, подушки, одеяла, и весь дом после застолья оставался ночевать во дворе, чтобы, проснувшись, продолжить праздник. Во дни народных торжеств: 1 и 9 мая, на Пасху – весь огромный луг вокруг озера превращался в один большой пикник. Вокруг расстеленных на траве скатертей сидели веселые компании взрослых, между ними, в надежде на вкусную жамку, носилась малолетняя ребятня, ребята постарше играли в городки, иногда, если был мяч, в волейбол. В какой-то момент вставали «отцы семейств» и начиналась большая игра в лапту. Дети умирали от смеха, мамаши прыскали в платочки, глядя на «игру» своих изрядно подвыпивших мужчин.

Когда Чермет перестал играть в лапту, трудно теперь сказать. Наверно, с началом строительства больших домов или булыжной мостовой. Ведь именно эти события постепенно присоединили Чермет к «городу» и также постепенно изменили его психологию.

Наступление цивилизации начиналось как-то незаметно и даже по инициативе самих черметовцев – с водопровода. Никаких бытовых удобств в домах на Чермете не было, но в городе уже появились дома с водопроводом. Черметовцы решили, что они не хуже городских, и решили провести себе в дома водопровод самостоятельно, т. е. вскладчину. Директор театра, живший в нашем доме, добыл в горсовете разрешение, среди жильцов нашлись специалисты-сантехники, где-то закупили трубы, отрыли траншеи… Словом, всем миром провели на Чермет воду. Вообще-то, честно говоря, вода на Чермете была и раньше – за ней ходили на колонку, ходили обычно женщины или старшие дети. Человек с двумя ведрами на коромысле – довольно привычная черметовская картина. От каждого дома через луг к колонке вела своя тропинка, двигаясь по которой нужно было быть предельно внимательным, чтобы уберечься от жестокой детской шутки – манка. «Манок» – петля из тонкой проволоки, прибитая к земле длинным гвоздём. Если зазевался, нога попадает в манок, и ты летишь на землю носом и моментально оказываешься в луже из своей же воды.

Черметовская шпана вообще любила жестокие шутки. В нашем доме жила одна очень суеверная молодая женщина. Каждый день она находила около своей двери иголку или булавку, а это к несчастью. Несколько пустых ржавых вёдер специально для неё лежали в кустах. И стоило ей появиться на улице, как тут же к ней навстречу направлялся кто-нибудь с пустым ведром, что тоже, как известно, счастья не приносит.

Но истинная беда случалась, если малолетки узнавали, что она собирается на свидание. Такую ценную информацию, живя в коммуналке, утаить практически невозможно – она ещё не успела допудрить носик, а уже в кустах на всех возможных направлениях её движения сидели пацаны с кошками в руках. Кошка переходит дорогу, соседка начинает метаться вправо, влево, назад, но всюду её ждут эти «хвостатые твари», предвестники беды. В конце концов, набравшись мужества, она шла на свое свидание, трижды плюнув через плечо, что полной гарантии предотвращения грядущей беды всё-таки не даёт. Не знаю, кошки ли тому были виной или что другое, но все её свидания ни во что не вылились – мужа себе она так и не нашла.

Не менее изощренно шутили ещё над одной молодкой. Она жила вдвоём с матерью, которая часто работала в ночную смену. В такие дни к дочке приходил «дорогой гость», что тоже не оставалось незамеченным черметовскими шутниками. К её окну на нитке привязывалась маленькая картошка, которой, издали дёргая за нитку, после того как погас свет, стучали в стекло, словно мать вернулась и просит открыть дверь… В квартире загорался свет, начиналась всем понятная суета, но открывать дверь было некому… Через какое-то время всё повторялось.

Почему-то у нас больше всего шутили над влюблёнными. Над своими, а особенно над чужими. В те далекие годы овраги, ещё не застроенные дачами, были любимым местом прогулок и уединений парочек. Заметив в каком-нибудь из ответвлений оврага «воркующих голубков», черметовская братия тихо подползала к кромке оврага, укладывала на него винтовочные патроны, присыпала их сухой травой, которую затем поджигала. Грохот выстрелов, над головами влюблённых свист пуль… Что испытывали парочки, трудно передать, но черметовской шпане всё это нравилось очень.

Кто-то может усомниться в правдивости моего повествования – откуда у детей боевые патроны? Вот уж чего-чего, а патронов на Чермете было завались, и всё из-за наступления той же цивилизации. На Чермете сломали первый барак, приличные доски растащили по дворам, щепки, опилки и прочий мусор бульдозером сгребли в кучу, подожгли и… началась канонада.

В бараках сразу после войны жили солдаты, для которых собственно эти бараки и строились, и на чердаках под опилками оказалось много боеприпасов и наших, и немецких. Стреляющие остатки барака кое-как затушили, но пока власти сориентировались в случившемся, мы, мальчишки, буквально просеяли своими руками все опилки не только от сломанного барака, но и на чердаках всех остальных черметовских строений. Результаты раскопок, надо вам сказать, потрясли бы любое воображение… Так что патроны были пустячком, детской игрушкой.

Кстати об игрушках. На Чермете редко кому из детей покупали игрушки, их делали из всего, что попадало в руки: обод от автомобильного колеса катали крючком из проволоки по дороге, нашел пару-тройку подшипников, сделал самокат – можно кататься, рейка и крышка от консервов превращались в шпагу – можно устраивать поединки… А сколько всего «полезного и нужного» лежало на складах конторы «Вторчермета», имя которого стало именем всего района. Короче, что нашёл, в то и играй.

Но у меня была покупная игрушка – железный самосвал с «заводилкой», при помощи которой поднимался кузов. Этот самосвал делали понимающие люди, делали «на века» с большим запасом прочности. Моим он был чисто номинально: девочки возили в нём на прогулку своих самодельных кукол, старшие пацаны использовали его как самокат, становясь одной ногой в кузов и отталкиваясь другой, я подвозил в нём кирпичи (два кирпича за рейс) на стройку первого на чермете кирпичного дома. Дом этот и сейчас

стоит на углу улицы Фокина и бетонного моста через овраг.

Одновременно со строительством этого дома стали мостить черметовские улицы. Первой обустроили улицу Советскую – булыжная мостовая протянулась от центра до военного аэродрома, по ней даже пустили рейсовый автобус, а вот с улицей Ленина (ныне – Фокина) вышла заминка. Разворошив бульдозерами веками утрамбованную грунтовку, в середине лета строители резко прекратили все работы прямо напротив строящегося первого кирпичного дома.

И как по заказу сразу пошли дожди, дом кое-как достроили, а вот недостроенная дорога превратилась в такую непролазную хлябь, что перейти с одной стороны улицы на другую стало практически невозможно. В начале осени прямо напротив моего дома по самые стекла в эту глинистую жижу провалился «газик». Шофёр, видимо, не знал, где кончается мостовая, и на полной скорости слетел с дороги в самое месиво… «Ох, и тяжкая это работа – из болота тащить…» – писал о похожей ситуации Чуковский.

На следующий год булыжную мостовую разобрали, булыжник куда-то увезли и стали класть на щебёнку асфальт. По завершении этой стройки века строительство на Чермете стало набирать обороты, пустыри быстро застраивались двухэтажными кирпичными домами, но это уже были не привычные коммуналки, а дома с отдельными квартирами и сантехническими удобствами. В первый такой дом, как на экскурсию, ходили смотреть на индивидуальные ванны и унитазы. В одном из таких домов получила квартиру семья артиста А. Бабаева, и все жильцы нашего «дома артистов» считали обязательным хоть раз помыться в бабаевской ванне и посетить бабаевский туалет. Хозяева не противились этим стремлениям, понимая тягу черметовцев к «светлому будущему».

А строительство продолжалось. Чермет всё больше терял свой первоначальный облик. Срубили знаменитую черметовскую грушу – огромное дерево, на ветвях которого могла поместиться вся наша детвора. Дошла очередь и до озера – любимого нашего места отдыха.

У меня и сейчас перед глазами его покатые зелёные берега, водная гладь с плавающими утками.

С этими утками вышла забавная история. Моя соседка купила на рынке десяток яиц какой-то новой породы кур, подложила их под свою наседку, а вывелись утята – бедная мамаша хохлатка долго не могла привыкнуть к плавающим деткам.

В этом озере однажды весной я чуть не утонул. Взрослые ребята катались на льдинах, и я четырёхлетний дурачок тоже полез. Спасла меня бабушка, восклицая: «Ах, какой смелый у нас Вовочка! Ах, как он далеко заплыл!» – бабушка указывала мне дорогу к берегу. Правда, когда я на него ступил, её восторженный тон куда-то сразу исчез. Ну, о порке рассказывать не буду.

Зимой озеро превращалось в каток. Коньки «снегурки», крепившиеся ключиком к ботинкам, у девочек; «канадки» – гордость парней; просто где-то найденные разнокалиберные полозья привязанные верёвками к валенкам, какая разница, главное – выйти на лёд. В городе катка ещё не было, и «городские» с беговыми коньками (как у нас говорили, «ножами») тоже приходили на наше озеро и носились по кругу. Именно от «городских» я впервые услышал мат.

Надо сказать, что в те годы на Чермете редко матерились, а при женщинах и детях вообще никогда. Мне было лет пять, коньков у меня не было, а на лёд хотелось, я катался «на ногах» и попал под ноги «городскому на ножах»… Он-то меня и послал к матери. Я удивился странному словосочетанию и пошёл проконсультироваться к бабушке…

И вот это озеро, этот источник информации, было решено засыпать и на его месте построить дом. Сегодня бы какие-нибудь «зелёные» подняли бы шум, у озера нашлось бы много защитников, но тогда все молчали; сопротивлялось только само озеро. Его засыпали – оно прорывалось, его снова засыпали, а оно снова прорывалось, теряя глубину, но увеличиваясь в размерах. Борьба была неравной: озеро одно, а строителей много, у них «наука и техника». Последний раз взбрыкнуло озеро, когда уже почти построили дом – прорвался ключ, но его засыпали и укатали тракторами.

Ещё доламывали последние бараки и наиболее ветхие строения, но уже не было обособленного пригорода – город поглотил Чермет, изменив и его внешний вид, и его психологию.

Последний и самый жестокий удар по черметовской вольнице нанесло дачное строительство в оврагах. Овраги были нашей естественной средой обитания, местом «великих боёв» и не менее великих замирений, местом детских пикников вокруг костра с печёной картошкой и уже взрослых «соображений на троих». В сегодняшних оврагах и собакам-то погулять негде, не то что детям. А когда-то…

Овраги

В 50-е годы лишь плоские вершины отдельных отрогов оврагов были распаханы под картошку, но это никому из нас не мешало, наоборот: наличие картошки решало наши продовольственные проблемы. Сероватый дымок костров и запах печёной картошки постоянно витал над оврагом. Можно сказать, что это были своеобразные черметовские маяки: подошёл к оврагу, поводил носом, втягивая запахи, и ты уже знаешь, где искать своих друзей-приятелей.

Спустился в лощину, подошел к костру, выкатил прутиком картофелину, побросал на ладонях, разломил…

– Эх, хорошо!

– Соль есть?

– Не-а…

– Без соли это не дело…

– Надо чеснок искать.

– Ага, надо. Ты за костром последи…

И вся шатия-братия поползла по горкам в поисках дикого чеснока, которого росло на склонах оврагов превеликое множество. А чеснок с картошкой – это уже пиршество. Кроме чеснока в оврагах росло ещё очень много всякой съедобной травы. Умение находить её, как и желание её искать, передалось нам, видимо, по наследству от детей военного времени – голода уже не было, а привычки голодной поры остались. Мы, собрав нужное количество «подножного корма», возвращались к костру, раскладывали свои зелёные трофеи, и пиршество продолжалось…

– Что-то сегодня тихо… Нет что ль никого?

– Почему нет? Вон прокурорские на «Длинке» крепость роют…

– А вы чего к ним не пошли?

– Да мы к Алексею-рыбаку собирались, он там за «Мелом» коптильню вырыл…

– Себилей коптить?

– Ага. Пойдем глянем, а потом к прокурорским на «Длинку»

Покончив с картошкой и дожевывая на ходу пучки тонких стеблей дикого чеснока, наша ватага двигается в сторону «Мела».

«Мелом» назывался склон оврага в районе нынешнего бетонного моста. Здесь черметовские хозяйки копали мел для побелки своих квартир – магазинные краски были дороги и в дефиците, а о таких изысках, как обои, у нас ещё слыхом не слыхивали. Чуть дальше всего изрытого мелокопателями склона на одной из горок возится Алексей-рыбак.

Этот парнишка был по-своему знаковой фигурой для Чермета. Все черметовцы были, так сказать, «домоседами», то есть покидали свой район довольно редко: малышей пасли бабушки и особо далеко не отпускали, старшие ребята если и ходили, то на футбол. Алексей каждое утро с ореховым удилищем на плече шёл на рыбалку. То ли родители за ним следили не так усердно, как за нами, то ли развивали в нём самостоятельность… Но мне иногда кажется, что ходить и ловить рыбу Алексей-рыбак начал одновременно.

Рыбаков на Чермете хватало, но все они ездили на свои рыбалки от случая к случаю, долго готовились, налаживали снасти, колдовали над прикормками и наживками, а в результате… А в результате вся их рыба помещалась в их собственных рыбацких историях. Мой отец со своими театральными приятелями регулярно рыбачил, у одного из них была лодка с мотором, и они уезжали куда-то далеко с ночёвкой, но всех привезённых из этих речных вояжей рыб я до сих пор, как мне кажется, помню в лицо; помню и гордый отцовский профиль, когда он выкладывал на кухонный стол пяток окуней из своего садка.

У Алексея-рыбака садка не было, не было бамбуковых удилищ, покупных поплавков, и уж, конечно, не было лодки. Зато у него была рыба, всегда была, каждый день… Окуни, краснопёрки, плотва, нанизанные на кусок суровой нитки, солидной снизкой покачивались у его ног, когда он возвращался с рыбалки. Эта неизменная вечерняя снизка рыбы была предметом зависти и уважения всей нашей черметовской ребятни.

Вот к этому самому Алексею-рыбаку и направлялась наша разудалая компания, не зря направлялась, было на что посмотреть: Алексей коптил рыбу. Коптил способом простым до гениальности. Он вырыл под вершиной холма небольшую пещерку, проковырял в ней сверху дырку на манер печной трубы, развёл в пещере костерок – и коптильня готова. Костерок дымит себе помаленьку, в шалашике из веток над трубой коптится рыба, а Алексей-рыбак лежит на травке, покуривает да нас дожидается, может и рыбкой свежего копчения угостить – душа-то широкая, не жалко.

Отведав копчёности, хвалим радушного хозяина и тут же предлагаем некоторые усовершенствования коптильни, но понимания не находим – Алексея и его конструкция вполне устраивает. Обиженные в своих лучших чувствах, оставляем рыбака и направляемся к «прокурорским» на «Длинку».

«Длинка», самая большая расщелина в нашем овраге, с каждым годом становилась всё больше – талые воды и дожди делали своё дело, размывая её всё дальше и дальше, чему мы все были рады. Ее длинный (что и определило ее название), пологий спуск в зимнее время собирал всех начинающих лыжников и любителей санок.

Овраг зимой был, пожалуй, самым густонаселенным местом в городе вообще и на Чермете в частности. Катание на лыжах и санках было всеобщим повальным увлечением. При том мало кто занимался скоростным бегом на лыжах, все исключительно скоростными спусками. Благо конфигурация оврагов позволяла найти спуск любой сложности. На иную горку и посмотреть-то страшно, а по ней уже несётся очередной головорез с развевающимися завязками шапки-ушанки. Незавязанные уши шапки-ушанки были особым черметовским шиком… Малыши завязывали уши шапок под подбородком (а то упадешь, шапку потеряешь, и вся голова в снегу!). Ребята поопытней завязывали на затылке – шапка сидит глубоко, просто так не свалится, и собственные уши прикрыты…

Шапка с ушами, завязанными на макушке, слишком добропорядочна, в такой только в гости ходить… А вот шапка, не завязанная совсем, но обязательно с длинными развевающимися завязками говорила о мастере горнолыжного спуска. У этих сорвиголов даже лыжи были особые: не более полуметра спереди и практически без задка, ну так, сантиметров пять из-под пятки торчит. Эти лыжи делались или из старых детских, или из обломков взрослых. Сделать их было не трудно – трудно на них было ездить, тут требовалась особая сноровка, но овладевшие ею становились виртуозами. Они, как обезьяны, быстро взбегали на любую вершину по любому склону, как черти, неслись вниз, делая при этом немыслимые зигзаги, и резко тормозили поворотом кругом, обдав фонтаном снежной крошки какую-нибудь зазевавшуюся бабулю с «унучеком» на санках.

А санки?.. Это сегодня они зимний прогулочный транспорт для малышей. А по крутому склону да через трамплин?.. А вдвоём на одних санках?.. А паровозиком, когда несколько санок связаны друг с другом, да по крутой извилистой трассе?.. Говорят, что бобслей пришёл в наш спорт из-за границы… Ой, не знаю, не знаю.. У нас в черметовсих оврагах был такой бобслей – никакому ихнему бобслею и не снилось. Находились умельцы, делавшие санки на пять-десять человек. Представьте себе, как эта доска на полозьях, полная народа, несется вниз по склону и вдруг переворачивается на одном из поворотов: крик, гомон, смех – хорошо! А как саночники любили «Длинку»! Почти полкилометра извилистого спуска – красота! А летом «Длинка» манила нас своими крутыми обрывами, в которых так удобно было устраивать «крепости».

Вот именно к такому фортификационному сооружению и направлялась наша компания. «Прокурорские», т. е. дети работников прокуратуры, жившие, как теперь бы сказали, в коттеджах над оврагом, с азартом рыли ямы у самой кромки обрыва. «Крепость» представляла собой систему окопов, соединённых между собой подземными лазами, край обрыва становился «крепостной стеной», в ней порезались бойницы для отражения «вражеских атак». В задних стенках вырывались печки, наподобие коптильни Алексея-рыбака, в которых можно было и картошку испечь, и так у огонька покемарить.

Здесь наша помощь тоже не понадобилась: «прокурорские» уже заканчивали работу. Крепость получилась знатная, просторная, с удобными ходами сообщения, с довольно толстой внешней стеной (такую враз не сломаешь) – одним словом, удобная и для мирной жизни, и для военных действий, в чём вскорости мы убедились. Вступать в общую игру в качестве нападающей стороны особого желания не было, строить свою крепость на противоположной стороне – тоже, мы уже собрались уходить, как появились «заовражные».

«Заовражными» у нас называли живущих в районе нынешнего 311 квартала, здесь был совхоз «Красный кооператор», ребят жило много. Чермет и Заовражье вели постоянные войны за обладание той или иной сопкой, тем или иным склоном. Главным же предметом взаимных территориальных претензий была «Длинка», на которой мы как раз и находились. Поделить «Длинку» не было никакой возможности, уступить не позволяло чувство «национальной гордости». В воздухе запахло дракой, «заовражных» было значительно больше, битва предстояла жестокая. После небольшой словесной дуэли типа: «Валите отсюда!» «Сами валите, придурки!» «Кто придурки? Сами вы…» – далее после использования всех возможностей «великого и могучего русского языка» с чьей-то стороны летел первый камень, и побоище начиналось.

«Заовражные» лезли к крепости по склону обрыва вверх, мы всеми подручными средствами сбрасывали их вниз, в воздухе летали куски засохшей глины, то к одной, то к другой стороне подходило подкрепление… Иногда такая драка могла разрастись до вселенского масштаба, втянув в себя и весь Чермет, и всё Заовражье. Разбитые носы, синяки по всему телу, ссадины на локтях и коленках, иногда переломы и небольшие сотрясения… Уже разрушена до основания крепость, уже большая часть воюющих понятия не имеет о первопричине конфликта, уже даже победа не является целью – важен процесс, важна сама драка… «Горячая точка», одним словом. Всё как в настоящих, сегодняшних, взрослых межнациональных конфликтах, разве что масштабом поменьше.

В наших баталиях правила были. Их никто не писал, за их соблюдением никто не следил, но им все следовали. Никакого «железа» – можно покалечить или, чего доброго, убить. Не бить лежачего – подло! Также подло бить кучей одного – не можешь справиться сам, выставь против обидчика друга, брата, но один на один. Нельзя нападать из-за угла, сзади, неожиданно – подлая победа недорого стоит. И, наконец, самое главное – нужно, как говорят японцы, «сохранить лицо». Мало войти в драку человеком, нужно выйти из драки человеком, необязательно победителем, но обязательно человеком. Может быть, поэтому наши черметовские драки никогда не перерастали в поножовщину, хотя кастеты, ножи (и какие ножи!) были у всех, но это так, для форсу.

Драка «один на один» да ещё принародно – дело серьёзное: подрались, выяснили отношения, к вечеру уже друзья – никакой мести и ненависти.

Массовая драка – это вообще почти игра, молодецкая забава: кости поразмять, силами померяться, а синяки и шишки – так, «производственные травмы». Массовая драка, рождаясь на пустом месте, как правило, ничем и не заканчивалась: и овраг делили не всерьёз, и пограничные столбы никто ставить не собирался. Да и заканчивалась драка, как только начиналось что-то более интересное, например, футбол – раз, и все вместе пошли смотреть игру.

Стоит ли удивляться, что зимой массовых драк не было. Словно объявляя зимние олимпийские, зима прекращала все военные действия. Зачем делить овраг зимой, когда есть столько других способов показать свою удаль…

Чермет оружейный

Оружие на Чермете любили и имели. Это сегодня существуют особые бригады «чёрных копателей», которые едут чёрте-куда, перелопачивают тонны земли, чтобы найти какой-нибудь насквозь проржавевший ствол. Их отлавливает милиция, конфискует находки, а они опять едут в надежде отрыть что-то стоящее. В 50-е годы всё вокруг ещё пахло войной, ещё в центре города стояли обгорелые коробки домов, ещё не заросли бурьяном окопы, ещё сохраняли свой первоначальный вид землянки и блиндажи – этих следов войны было полным-полно… Конечно, 53-й это не 43-й, когда оружие буквально валялось под ногами, но наткнуться в походе на речку или за грибами на что-нибудь стреляющее можно было легко, без всяческих особых поисков. Где-то в 80-х годах слышал, что в каком-то черметовском сарае обнаружили трехдюймовку (пушка такая) … Не знаю, не знаю, сам не видел, но в возможность такого верю абсолютно. Винтовки, точнее обрезы из них, автоматы: наш ППШ и немецкий шмайсер, наганы неоднократно держал в руках, из карабина один раз даже стрелял в овраге – и это в семь-восемь лет. Скажи моей жене, что наш великовозрастный сынок постреливает в овраге из боевого оружия, – она ночь спать не будет, а в те годы… Нет, не скажу, что подобные известия радовали наших родителей, но и леденящего ужаса не вызывали.

Конечно у нас, малолеток, рождённых в конце 40-х, настоящего огнестрельного оружия не было, а если и попадало что-то к нам в руки, то «старшие товарищи» быстро нас разоружали. Но вот у ребят постарше было из чего пострелять. Естественно, мы тоже отставать не хотели, а если есть желание, то… В каждом черметовском дворе была своя маленькая «оружейная мастерская». Что в огнестрельном оружии больше всего нравится малолетке? Конечно же, громкий «бух», хорошо, если ещё и пуля летит, но это не обязательно, главное, чтобы бухало. И наши «оружейные мастерские» производили «бухалки» в неограниченном количестве.

Самой простой «бухалкой» был ключ от замка с отверстием в его стержне. Девочки в такие ключики свистели, а пацаны к кольцу ключа привязывали кусок верёвки, к её второму концу – обыкновенный гвоздь толщиной, соответствующей отверстию в ключе. Острый кончик гвоздя стачивался, и всё, орудие готово. Оставалось набить отверстие в ключе серой от спичек, вставить гвоздь и, раскрутив «бухалку» за верёвку, шарахнуть её об стену. Если все сделано правильно, замечательный «бух» вам гарантирован.

Но бухающий ключ – игрушка для дошколят. Чуть подрос, и этого уже мало, хочется ощущения стрельбы, и ключ сменяется пугачом. Пугач делался по тому же принципу, только вместо ключа использовалась медная трубка, заклёпанная с одной стороны и прикреплённая к деревянному пистолету. Гвоздь превращался в боёк при помощи тугой резинки. Зарядил пугач серой от спичек, отвёл боёк, и можешь нажимать на курок. А если на дощечке разместить несколько трубочек с гвоздями то это уже пугач-пулемёт, чем больше трубочек, тем длиннее «очередь». С таким пугачом уже можно и в войну поиграть. И не только в войну, как позже выяснилось.

Второе рождение пугачи получили на Чермете после выхода не экраны фильма «Фантомас». По всему городу, как и по всей стране, прокатилась волна шутников с черными чулками на головах. Появился свой «фантомас» и на Чермете. Местом своего обитания он выбрал скверик на улице Советской напротив пожарной части. Это сегодня этот сквер просматривается насквозь, а в те годы он скорее напоминал небольшой лесок: деревья росли густо, а кустарник вокруг сквера, никогда не знавший стрижки, был выше человеческого роста… Словом, лучшей среды обитания черметовский «Фантомас» выбрать не мог. А если учесть, что этот район освещало всего два фонаря, которые в нужный момент легко разбивались, то место было просто идеальное.

Итак, представьте: по тёмной улице спокойно едет автомобиль, и вдруг фары высвечивают на дороге три фигуры. У крайних на груди висят автоматы, а средний с чёрным лицом стоит, подняв одну руку вверх, как бы требуя остановиться. Улица тёмная, безлюдная, кто это такие: взрослые или дети, сразу не разберёшь. Шофер тормозит, «Фантомас» резко опускает руку, и что-то летит под колеса машины… Громкий взрыв, яркая вспышка… Не хочу делиться опытом изготовления гранат-шутих, но поверьте старому черметовцу, все современные китайские петарды – это просто пшикалки. У наших «бомбочек» и звук, и вспышка были лучше, чем у настоящих. А если ещё из кустов пулеметная пальба… Когда насмерть перепуганный шофер приходил в себя, вокруг опять были тишина, мир и покой.

Чеметовского «Фантомаса» не раз пытались отловить, устраивали милицейские засады, но результат деятельности брянских стражей порядка мало чем отличался от их французских коллег. «Фантомас» как-то исчез сам собой. Подрос, наверное, и появились другие увлечения. Ребята ведь в общем-то просто веселились и дальше пугачей не шли, хотя в черметовских оружейках делались еще и «поджигалы» – оружие вполне серьёзное.

Лучше всего поджигалы получались из винтовочных стволов… Помните обрезы «старших товарищей»? Обрезки-то глупо выбрасывать… Не буду от греха описывать всю технологию производства, скажу лишь, что в результате получалось что-то похожее на средневековый мушкет, стреляющий свинцовыми шариками. Согласитесь, что это уже серьёзно. Будь сегодня такие «игрушки» у наших детей, детские комнаты милиции с ног бы сбились, учителя криком бы кричали, а в те не такие уж далекие времена всё это воспринималось как-то спокойно – шалят ребята.

Один мой приятель долго пытался увеличить поджигалу до размеров если не пушки, то по крайней мере небольшой мортиры. Попытки его так успехом и не увенчались. Его монстры, сделанные из труб различных диаметров, или шипели, неспособные вытолкнуть заряд, или просто взрывались – не выдерживали порохового заряда. Как ему самому ничего не оторвало, до сих пор не пойму. Хотя чем я-то лучше – под тем же Богом ходил, как и все черметовцы. Наши стреляюшие и бухающие изделия надёжностью не отличались и взрывались достаточно часто, особенно когда в изобилии появился порох.

Бездонным пороховым складом стал артиллерийский полигон при военном аэродроме. Страна на армию денег не жалела, и учебные стрельбы на полигоне проходили чуть ли не каждую неделю. Как только смолкали орудийные залпы, вся черметовская шпана устремлялась к пустырю, в который упирались Фокинская и Советская улицы. Этот пустырь и сейчас только начинают застраивать, а когда-то здесь грохотали пушки, стреляли автоматы, солдаты поднимались в атаку. Не будучи военным спецом, не могу объяснить, почему так происходило, но после выстрела из орудия значительная часть пороха не успевала сгореть и, вылетев из ствола, рассеивалась по лугу. Этот артиллерийский, похожий на коричневые макаронины, порох мы сумками уносили домой. А теперь пофантазируйте, что может понапридумывать малолетка, имея порох в неограниченном количестве… Да, весело жили на Чермете, весело и громко…

Но кроме шумного «огнестрельного» оружия в среде черметовских детишек гуляло много тихого «холодного». Немецкие штык-ножи и русские армейские «финки» ценились очень высоко благодаря качеству стали и именно поэтому ненадолго задерживались в детских руках: отцы семейств периодически изымали их для своих взрослых дел: охота, рыбалка и прочее. На Чермете все держали свиней, и забивали их исключительно подобным «инструментом». У меня мой отец дважды конфисковывал штык-ножи и относил их в реквизит брянского театра, где работал. В театре же осело много холодного оружия и моих друзей. Долго я прятал от своих родителей обломок шпаги с красивым, медного литья эфесом. На эфесе были якоря, русалки и еще какая-то морская атрибутика. Клинок хоть и был обломан, но я сделал ножны из алюминиевой трубки, перевязь из старого ремня, и он стал предметом зависти многих приятелей. Фехтование настоящей шпагой – это вам не деревянным мечом размахивать, но после того, как в одном из «боёв» я случайно рубанул по носу своего соседа, моя шпага тоже попала в театральный реквизит.

Но ни родители, ни «старшие товарищи» не могли поспеть за черметовскими «оружейными мастерскими». Финки из напильников с наборными ручками, кривые ножи из обломков немецких сабель, свинцовые кастеты сходили, как с конвейера. Очень часто различные клинки попадали к нам без рукояток, приходилось восстанавливать. Надо сказать, что в этом процессе восстановления многие добивались поразительных успехов. Живший в нашем доме театральный бутафор Женя Дерябин зачастую в изумлении только головой крутил, разглядывая очередную конфискованную и переданную родителями в театр «детскую игрушку».

У меня и сейчас дома хранятся остатки моего арсенала, когда-то с любовью и старанием сделанные и ни разу не использованные по своему прямому кровавому назначению. Чермет, несмотря на всю свою вооруженность, всё-таки всегда оставался мирным. Оружие любили, имели, делали, но носили больше для форсу… Ну, не прилично было ходить «голым». Я сам до третьего класса, не имея настоящего кастета, носил в кармане большой водопроводный вентиль. В его отверстия удобно укладывалась рука, превращая его почти в настоящий кастет. Но вот это самое «почти» больше всего и раздражало, хотелось иметь кастет без всякого «почти», а для этого нужно было собрать приличное количество свинца. Где собрать? Да на армейском стрельбище.

График работы стрельбища при военном аэродроме распадался на две составляющие: в первой половине дня здесь стреляли солдаты, во второй половине, когда снималось оцепление, стрельбище превращалось в свинцовый рудник, и его оккупировали малолетки. Стрельбище располагалось в небольшой ложбинке около аэродрома, в его глубине торцом к стреляющим было уложено рядов десять толстенных брёвен, перед которыми ставились мишени. Пули, пробив мишень, застревали в брёвнах. А в пулях под медной оболочкой что? Правильно, свинец! Только выковыривай… Торцы брёвен от постоянных попаданий стали рыхлыми, вынимать застрявшие в них пули было легко. Набрав какое-то количество пуль, мы на костерках выплавляли из них свинец. Кто-то, вспомнив мои прежние рассказы, спросит, зачем собирать стреляные пули, если у каждого мальчишки немерено полных патронов? Ну, знаете ли, во-первых, патрон он всё-таки патрон, и просто так разламывать жалко, им ведь и стрельнуть можно из того же винтовочного обреза, а во-вторых, патроны у нас были в основном немецкие, в которых вместо свинца была железная сердцевина. Видимо, в Германии была напряжёнка со свинцом. Короче, без отечественных пуль свинца не добудешь. Проще всего было выплавлять свинец из автоматных пуль: коротенькие, толстенькие, с круглыми носиками, из них свинец вытекал легко, но его было мало. Из винтовочных пуль свинец вытекал неохотно, но самого свинца было раза в три больше, чем в автоматных. Словом изготовление собственного кастета требовало времени и определенных усилий. Но вот нужное количество свинца собрано, кастет выплавлен и приятно оттягивает карман, осталась куча медных оболочек, которым тоже нужно найти применение – из них получались замечательные наконечники для стрел.

Луки и стрелы на Чермете любили не меньше «бухалок» и «поджигалок» – тут можно и твердую руку, и верный глаз показать. А как радостно бьётся сердце, когда твоя стрела с хорошо заточенным наконечником из оболочки винтовочного патрона, воткнувшись, дрожит в самом центре мишени!.. Словами не передать. Тупоносые оболочки от автоматных пуль великодушно дарились малышам – им острые стрелы иметь рано, пусть пока так тренируются. Ребята постарше постоянно соревновались в дальности (тут нужен тугой лук и крепкая рука) и в меткости.

Но меткое попадание – это не только верная рука и острый глаз, это ещё и хорошее оружие. Чем опытнее стрелок, тем качественнее у него и лук, и стрелы. Хороший лук выстругивался из дуба, высушивался, затем вымачивался в горячей воде, размоченным выгибался и снова высушивался, а уж затем натягивалась тетива. В изготовлении тетивы было тоже много тонкостей… А оперение стрел… А изготовление арбалета…

Но вот всё сделано, вот твои стрелы вонзаются только в центр мишени, вот ты уже признанный стрелок… Что дальше? Рано или поздно возникает желание выстрелить во что-нибудь живое…

В нашем дворе жил очень злой петух. Во всех петушиных боях он неизменно одерживал верх. Он был красив, как никакой другой, но и сволочь был первостатейный. Он нападал на всех, включая своих хозяев. Взмахнув своими огромными крыльями, он взлетал человеку на голову и начинал долбить, долбить с остервенением до крови. Из нашей братии от него пострадали почти все. В конце концов чаша терпения переполнилась, и мы приговорили петуха к смерти. По команде «огонь» дюжина стрел вонзилась во всеобщего обидчика… Петух был сильной птицей и умер не сразу, он дергался, падал, вставал и снова падал… Не знаю, как у кого, а у меня с тех пор больше не возникало желания стрелять в живое, хотя смерть свою петух и заслужил… Мы даже отказались от своего первоначального намеренья использовать перья из его прекрасного хвоста для своих театральных костюмов. Жуткая смерть петуха как-то не вязалась с нашими театральными устремлениями…

А тяга к театру, к актерству в нашем кругу была неистребима… Но это уже совсем другая история.

Чермет театральный

Может быть, определенное влияние на весь Чермет оказал находящийся здесь «дом артистов»? Ведь почти все театральные «звёзды» Б-ска жили у нас, именно в этом доме – было кому подражать.. Может быть, сказалось то, что многие из нашей черметовской братии хорошо знали театральное закулисье, ибо были детьми театральных работников. Может, повлияло само послевоенное время с его непомерной тягой к чему-то светлому, красивому, чего так не хватало в военные годы и чем долго не могли насытиться в послевоенные. Черметовский люд знал весь репертуар местного театра. Были театралы, которые смотрели отдельные спектакли по нескольку раз, если одну и ту же роль играли разные артисты.

Я что-то не слыхал, чтобы сегодня в каком-либо районе дети без всякой «организационной помощи» взрослых подготовили представление для родителей. А мы даже афиши вывешивали, чтобы приходили не только свои, но и все, кому интересно. А интересно было многим. Из дальних переулков приходили со своими табуретками, чинно усаживались, смотрели, аплодировали…

В нашем доме жила Бешеная Галка, девчонка огромной энергии и неуёмного темперамента. Собрав кучу старых театральных и филармонических афиш и вырезав из них нужные буквы, мы под её руководством клеили афиши к своим представлениям. Она была одновременно и страшная выдумщица, и великий организатор. Стоило ей только появиться, как все сразу начинало крутиться вокруг неё. Остановить Галку в её порыве было невозможно по определению.

Вот она, влетев как метеор в наш круг с очередной идеей, размахивает руками, что-то объясняет, раздаёт задания… А через какое-то время я, не имея ни голоса, ни слуха, уже репетирую песню милиционера из какой-то филармонической программы… Именно Галка убедила меня в том, что я не только могу, но с «такими данными» просто обязан петь на сцене, и я пел, и мне аплодировала публика, и слава вокалиста уже маячила на горизонте, но… В нашей школе был хор, очень хороший хор, руководил им тогда ещё начинающий композитор Бумагин, к нему я и пришёл. После прослушивания выяснилось, что никаких «таких данных» у меня нет, а те, которые есть, не позволяют мне петь даже в последней шеренге школьного хора.

Но это где-то там, на школьной сцене мне, видите ли, нельзя петь, а у себя на Чермете – МОЖНО! Здесь мой талант ценят! Здесь МОЙ ЗРИТЕЛЬ! И я пел, читал стихи, играл в наших же самопальных спектаклях, а зритель… Не знаю, право, чего было больше у нашего тогдашнего зрителя: взрослой снисходительности к нашим «шедеврам» или потребности в зрелищах вообще, но приходили ведь они на наши «действа», любили своих маленьких артистов, а мы любили их и играли для них… Хорошо ли играли, плохо ли – разве это сегодня важно.

Приятелю Андрею подарили немецкую книжку-раскладушку по сказке братьев Гримм «Пряничный домик». Для Чермета 50-х это было восьмым чудом света. Раскрываешь книжку, и перед тобой встаёт яркое глянцевое строение, у которого двери и окна открываются, стенка отходит, внутри – столик, стульчики, вокруг дома – лес, и лесная тропинка через небольшую лужайку перед домом ведёт прямо к крыльцу. К книжке прилагался лист с двухсторонним изображением всех героев сказки – вырезай, склеивай и разыгрывай представление – готовый кукольный театр. Но как может существовать театр с одним спектаклем в репертуаре?.. Мы стали создавать новых героев, писать новые сказки, разыгрывать новые представления: над пряничным домиком полетели самолёты с красными звёздами, по лесу поползли танки, мог проскакать Чапаев на коне, в самом домике мог обосноваться восточный принц или принцесса – фантазия наша била ключом. Придумав очередной шедевр, мы выставляли книжку, ставшую театром, на подоконник и показывали спектакль всем, желающим его посмотреть.

А желание смотреть любые «постановки» было большое, но ещё большим было желание самим в «постановках» участвовать. Может быть, именно поэтому любая игра сразу обрастала элементами театрализации. На Чермете не играли просто в казаков-разбойников или в войну. Если играем в гражданскую – нужны будёновки, чапаевская бурка, шашки, винтовки, маузеры; если война 1812 года – кивера, треуголки, эполеты, кремневые пистолеты; если мушкетёры – шляпы, шпаги, плащи… Любая новая игра требовала нового реквизита, и наши дворовые оружейные мастерские превращались в бутафорские цеха, как в настоящем театре.

На Чермете у каждой семьи был свой сарай, и почти в каждом сарае была «детская стенка», на которой висело бутафорское «оружие» всех времен и народов: деревянные копья, мечи, шпаги, щиты, мушкеты, автоматы, винтовки, пистолеты всех систем и пр., и др., и т.п., и т. д. В моём сарае стоял даже пулемёт «Максим», сделанный из дерева в натуральную величину.

И весь этот реквизит делался с любовью и знанием дела. Здесь тоже свою не последнюю роль играл «дом артистов» – всегда было можно на время попросить из театра нужный образец. А уж театральное оружие, сделанное прекрасным брянским театральным бутафором Женей Дерябиным, – это предмет отдельного разговора… Женя был классным специалистом, и у него всегда в особо сложных случаях можно было получить консультацию – почти всему, что я умею «делать руками», я обязан ему.

Итак, игра придумана, роли распределены, реквизит заготовлен… И уже развеваются плащи и колышутся перья на мушкетёрских шляпах, уже ломаются деревянные копья о фанерные щиты, уже стоит на пригорке «маленький Наполеон» в неизменной треуголке и обозревает «бородинское сражение», но уже сзади по склону несутся «казаки Платова» и пленяют «великого полководца»…

И плевать, что при реальном Бородине Платов не сумел пленить Наполеона… То Бородино было-то всего один раз, и всего один раз в рейд водил своих казаков Платов… Мы-то свои «Бородино» прокручивали десятки раз, и далеко не всегда «французам» удавалось отбить своего «Бонапарта», как, впрочем, и Чапаев у нас погибал далеко не всегда…

В середине 50-х на экранах кинотеатров появился довоенный фильм «Остров сокровищ», его революционизированный сюжет не очень увлек моих сверстников, но колоритные пираты, рассказы о капитане Флинте, одноногий Сильвер, а главное – песня с разухабистым «йо-хо-хо», распеваемая пиратами в таверне, нас просто покорила. Наши ножи становились кривыми, как у пиратов; как у пиратов, в зубах появились дымящие трубки; мы опиратывались буквально на глазах… Не хватало только пиратской таверны… Но на Чермете не было невозможного. Если таверна нужна – таверна появляется. Сначала из древесного лома соорудили какую-то времянку, затем, захватив временно пустующий сарай, оборудовали его уже по всем правилам «пиратской науки»: верёвочные лестницы, трёхногие высокие табуреты, оружие по стенам и «Йо-хо-хо»… В «таверне» собирались «моряки», в «таверне» пели по гавань, в которую заходили корабли, в «таверну» приглашали девочек, правда, пригласив, не знали, что с ними делать дальше: «Йо-хо-хо» на них не очень действовало, а на большее нашей фантазии не хватало. Но вскоре у сарая появились хозяева, и наша «пиратская жизнь» кончилась и…

Началась другая – богатырская… На экраны вышел фильм «Илья Муромец»… Новый, цветной, яркий… Мечи, щиты и богатырские шлемы из картона (по рецепту всё того же Жени Дерябина) просто заполонили Чермет…

Фильм «Кочубей» – газыри, кубанки, кинжалы и шашки…

«Двенадцатая ночь» Шекспира на сцене брянского театра – плащи, шпаги и шляпы с перьями… Перья, конечно, были не страусиные, плащи тоже были далеко не из шелка, газыри из фольги, шашки из дерева… Но нас наш внешний вид вполне устраивал. А если что-то где-то в чём-то не совпадало с желаемым, то фантазия легко сглаживала все недостатки экипировки.

Хотя вопросам экипировки мы предавали очень большое значение, ради неё мы зачастую шли на большие жертвы и даже риск. Когда в каком-то иностранном фильме мы увидели рыцарский турнир, мы тут же начали готовить свой. На наше счастье или несчастье, на базе «Вторчермета» как раз в этот момент обнаружилось много подходящего железа. Мы «ковали» боевые топоры и мечи, клепали щиты, из алюминиевых пластин вычеканили даже нагрудники и наплечники, только копья остались деревянными, видимо, Бог уберёг нас от железных наконечников. К «рыцарскому турниру» было почти всё готово – не было только шлемов с забралами. Картонные шлемы были, но для настоящего боя они явно не годились: картонка голову от удара железякой, то есть «рыцарским мечом», ну никак уберечь не могла. Проблема казалась неразрешимой, но…

На Чермете построили новую пожарную часть, и в день её торжественного открытия мы увидели то, что нам было просто необходимо… На головах пожарных были НОВЕНЬКИЕ КАСКИ, сегодня у пожарных таких касок уже нет. Изящный козырек, над которым на блестящих металлических пуговицах подрагивал медный чеканный ремешок… Довольно внушительный гребень сверху каски, навевал воспоминания о героях античности… О таких головных уборах можно было только мечтать…

Пожарную часть открыли, оркестры отгремели, и первый дежурный пожарный наряд после небольшого банкета приступил к несению службы, то есть заснул, чем тут же и воспользовались. Пожарные были готовы уберечь город от огня, но оказались не готовы уберечь себя от черметовского набега. Правда, к чести нашей, могу сказать, что мы «свистнули» не все каски, а только две (для «рыцарского» турнира больше ведь и не нужно), остальные великодушно оставили борцам с огнём.

После того, как к каскам были приделаны забрала из жести, рога протрубили к началу «рыцарских» ристалищ, и первая пара героев в алюминиевых нагрудниках, в шлемах с петушиными перьями, прикрываясь железными щитами (крышками от выварок) и выставив копья наперевес, изготовилась к бою.

Поединок, как при дворе короля Артура, состоял из нескольких этапов. Сперва поединщики по сигналу неслись навстречу друг другу, стремясь сбить противника с ног копьем. Если оба бойца устояли – в ход шли боевые топоры, которые тут же подносили «верные оруженосцы». «Рыцари» молотили топорами по щитам, пока топоры не приходили в негодность, что происходило довольно быстро, так как изготовлены они были из не очень толстого листового железа, и лезвия топоров после нескольких ударов загибалось. Решающий этап – бой на мечах: щиты отбрасываются в сторону, и начинается «рубка». Скажи, читатель, тебя никогда не били четырёхмиллиметровой железной полосой (мечом) по рёбрам, плечам или по каким другим частям тела? Нет? Тогда ты не поймешь всей прелести рыцарства. Наверное, у леопарда на шкуре было меньше пятен, чем синяков на моём теле.

Но что леопард, его разрисовала природа, его пятна никому ничего не говорили, а мои синяки говорили! Говорили о «благородных забавах благородного рыцаря»… В мою честь трубили рога… У мена появился титул и герб… Я рисковал собой в бою… Лишь чудо спасло мой глаз, когда копье противника сорвало жестяное забрало с моего шлема…

Чермет вообще любил рисковые предприятия, и эти предприятия зачастую вели и к суме, и к тюрьме…

Чермет воровской

Надо сказать, ни сума, ни тюрьма не очень пугали черметовское население. Чермет жил бедно, поэтому сумой, то есть нищетой, его трудно было удивить. Чиненые-перечиненные ботинки, заплатки на штанах никого не смущали и ничего не определяли. Внешние признаки отсутствия благосостояния были у всех примерно одинаковые, поэтому на Чермете никого «по одёжке» не встречали, у нас вообще мало кто обращал внимание на одёжку. Многие мои приятели с мая по сентябрь бегали босиком – берегли обувь, превращая ступни своих ног в твёрдую, ничем не пробиваемую подмётку. Кусок стекла или ржавый гвоздь, попав под ногу, не оставляли на ней никакого следа, наступивший редко когда даже замечал это происшествие.

Также непритязательны были черметовцы и в еде. Пословица «щи да каша – пища наша» несла в себе вполне конкретный и всем понятный смысл, разве что и кашу-то на Чермете чаще всего заменяли картошкой – крупа продукт покупной и, значит, дефицитный, а картошка своя. От сумы не зарекались потому, что, образно говоря, каждый и так носил её на плече, другое дело тюрьма…

В тюрьму, конечно же, попадать никому не хотелось, но и зарекаться от такого жизненного поворота было глупо. Этот философский взгляд на возможность лишения свободы был продиктован многими обстоятельствами.

Во-первых, редкая семья не имела родственников «оттянувших больший или меньший срок» в местах не столь отдаленных. У кого-то родня так и осталась там «без права переписки», у кого-то вернулась. Мой дядя был освобожден ещё в начале войны, он был сталеваром, классным специалистом, таких всегда не хватало, а в войну особенно… Может по этой причине, может по какой другой, а может просто повезло, но дядю не просто освободили, его оправдали. Видимо, поэтому дядя не стеснялся рассказывать о своём тюремном опыте, хотя в целом люди старались не афишировать подобные факты своей биографии, но, впрочем, и скрывать особенно тоже не скрывали.

Во-вторых, после амнистии 53 года на Чермете появилось много людей, гордившихся своей тюремной биографией. С ними пришёл аромат воровской романтики, во дворах зазвучали блатные песни, а мы, молодая черметовская шпана, открыв рты, слушали рассказы о налётах и лихих ограблениях, о благородстве воров и подлости мильтонов, о верности слову и мести за измену… Каша, царившая в наших головах, бурлила и звала к действиям… Действия же не заставили себя ждать…

И вот уже два шестилетних сопляка (я и мой приятель), вырезав из белой жести что-то наподобие финок, идут на первое дело. На месте нынешнего бетонного моста через овраг были в ту пору деревянные пешеходные мостки. Освещения около мостков никакого не было – лучшего места для засады налетчиков придумать просто невозможно. Мы с Володькой засели в кустах и стали ждать первую жертву, которая и не замедлила появиться в виде пацана с кулёчком конфет-подушечек в руках. Парнишка был на год-два старше нас, но то ли блеск наших жестяных финок навёл на него ужас, то ли наши громкие вопли: «Кошёлек или жизнь!» – повергли его в смятение: испугался он страшно. Никакого кошелька у него не было, и он смиренно отдал нам то, что имел – кулёк с конфетами, что для первого раза тоже вполне годилось. Распевая песню про мешок чёрных сухарей, который так ждёт от своей любимой зек на зоне, и дожёвывая добытые «честным разбоем» конфеты, мы возвращались домой. Впереди, как нам казалось, уже маячило светлое будущее благородных разбойников, но… Как много этих самых «но» в жизни каждого приличного налётчика, мы убедились прямо у крыльца нашего дома, где нас давно дожидались наши родители и родители нашей жертвы. Сама жертва стояла тут же, размазывая слёзы по щекам.

Думаю, не стоит описывать весь процесс перевоспитания, который начался сразу после нашего появления… Скажу лишь, что сколь заметного влияния на атмосферу воровской романтики он не имел. Родитель, каким бы суровым он не был, не может заниматься воспитанием круглые сутки. Улица же не оставляет пацана без своего влияния ни на минуту. И вот я уже стою «на шухере» во время грабежа нашего черметовского ларька – взрослые ребята взяли меня и ещё несколько таких же огрызков в настоящее дело. Нашу задачу, подать сигнал «если что», нам выполнять не пришлось – грабёж прошел спокойно. Что добыли налётчики, я не знаю, поскольку к дележу допущен не был…

К слову надо сказать, что грабёж ларька на самом Чермете было совершенно нетипичное явление. Как уже сейчас понимаю, грабители были начинающие недоумки. Это нам, дошколятам, они казались взрослыми и отпетыми, будучи на самом деле молодыми сявками, не знающими или не признающими важнейший воровской закон – не воруй, где живёшь. Воров на Чермете жило много, но, чтя закон, воровали крайне редко, и то все больше по мелочёвке и по малолетке. Но, тем не менее, дорожка в воровской мир начиналась и где-то здесь тоже.

Сегодня я с ужасом думаю иногда о том, куда привела бы меня эта дорожка, по которой уже начали топать мои неразумные ножки. Но к счастью для меня и моих друзей наших учителей воровского дела вскорости «замели» на каком-то грабеже, и сей педагогический процесс прервался так же неожиданно, как и начался. Но далеко не всем черметовским малолеткам так же повезло, далеко не всех «учителей» также вовремя остановила милиция, многие мои сверстники годам к пятнадцати отправились на зоны узнавать истинное лицо воровской романтики, а многих только чудом миновала чаша сия.

Два моих одноклассника, сегодня вполне респектабельные и уважаемые люди, прошли буквально по самой черте, разделяющей наказание и преступление, при том преступление, связанное с кровью…

В 50-е годы понятия «авторитет» ещё не существовало, хотя сами авторитеты и в уголовном, и в приблатнённом мире были. Правда, у нас в те годы их называли «королями». В каждом районе были свои «короли». Все в городе по именам знали королей Макаронки, королей Карачижа, не меньшей популярностью пользовались короли Чермета. Их было несколько. По вполне понятным причинам не буду называть их настоящих имён – что было, то было и быльём поросло, зачем ворошить прошлое и напоминать людям о грехах их туманной юности.

Итак, черметовский король сидел в пивной городского парка… Старожилы, наверное, ещё помнят это занятное деревянное ажурное строение с симпатичными балюстрадами и с проросшими сквозь его крышу деревьями… Король сидел на террасе в компании себе подобных и равных по блатным понятиям собутыльников. Судя по дальнейшим событиям, разговор у них был важный, а предмет разговора спорный. О чём был спор, история умалчивает, но к моменту, когда все вскочили из-за стола, черметовский король оказался в явном меньшинстве…

Надо сказать, что в наше время короли, как правило, не носили с собой никакого оружия. Отношения с законом у них были напряжённые, милиция знала их всех в лицо, и «загреметь» по «дурной статье», типа незаконного ношения холодного оружия, никто не хотел.

Вот и на этот раз в карманах у короля пусто, разговор принял чересчур крутой оборот, и ему ничего другого не оставалось, как сигануть через балюстраду в парк. Но король не был бы королем, если бы просто так проглатывал оскорбления… Он окинул взглядом парк, высмотрел пару черметовских малолеток, они-то без ножей и кастетов шагу не делали, и кинулся к ним. Этими малолетками и оказались мои школьные товарищи, ножи у них, конечно же, были, и в руке короля блеснула сталь… Дальнейшее заняло несколько секунд и: двое раненых, один убитый, крик, гам, свистки милиции… Поскольку вся история происходила на глазах десятка людей, у следствия особых забот не было…

Зато много забот, а главное тревог появилось у двух моих одноклассников – ножи-то были их!.. Я думаю, что те недели, в течение которых шло следствие, были самые длинные в жизни моих приятелей. Но то ли следствие не интересовало происхождение орудия убийства, то ли король, как истинный король, всё брал на себя и не хотел никого тянуть за собой, но все страхи малолетних соучастников так и остались только страхами. Прошёл суд, король сел, его трон недолго оставался пустым. Как говорили в старину: король умер, да здравствует король.

Ах, короли Чермета! Сколько вас было на моей памяти! Злых и добрых, недосягаемых в своей гордыне и простых в своей демократичной доступности… Какое-то время к правящей блатной элите принадлежал даже мой приятель, с которым мы дружили до школы, но потом попали в разные классы, и жизнь нас как-то развела, хотя отношения не испортились. Именно благодаря этим отношениям, я знал, и, что важнее, меня знали многие черметовские короли. Это знакомство, незримо сопровождая меня повсюду, оберегало от многих неприятностей, было, как теперь бы сказали моей «крышей». Всю крепость и надежность этой крыши я осознал гораздо позднее, когда будучи десятиклассником попал на Карачиж.

Чермет был вольным, здесь бытовали простые и свободные нравы. Человек из другого района мог без страха идти на Чермет по делам, к знакомым, мог даже девушку проводить. Однако, такая вседозволенность была присуща далеко не всему городу. В Бежице чужака могли запросто отметелить, а провожать девушку на Карачиж могли себе позволить только ненормальные. Однажды обстоятельства так сложились, что таким ненормальным стал я сам.

Я познакомился с ней на какой-то, как теперь говорят, тусовке на «броде» (бульвар Гагарина – для тех, кто не помнит). Чем мы занимались в тот вечер на броде, я не помню, скорее, как всегда, ничем, так, шлялись туда-сюда… Но когда стемнело, она, лукаво улыбнувшись, довольно громко обратилась ко мне: «До дома проводишь?» – «Конечно!» – ответил я, совершенно не представляя, куда придётся идти. Осознание собственной глупости пришло, когда я оказался перед деревянным мосточком, ведущим на Карачиж, демонстрировать страх не позволяло чувство национальной черметовской гордости, да и отступать уже было поздно. Когда, проводив девушку, я вернулся к мостику, там меня уже дожидались. В намерениях встречающих ошибиться было трудно, но начиналось всё чинно и благородно:

– Кто такой? Откуда?

– С Чермета

– С Чермета? Кого знаешь?

Назвав имена своих знакомых черметовских королей, я сказал, что могу и карачижцев с ними познакомить. Моё предложение сперва повергло моих оппонентов в некоторое замешательство: впереди стоящие меня как бы разглядывали, задние что-то обсуждали… Наконец, кто-то заявил, что видел меня с кем-то из перечисленных мной серьёзных людей. Компания расступилась, дорога через мосток была свободна, и я шагнул на шаткие доски… Всё моё существо кричало мне: «Беги быстрей, а то передумают!» Но национальная черметовская гордость, наоборот, замедляла шаг. Так медленно, вразвалочку, я и покинул Карачиж…

Через каких-то пяток лет, уже после армии, попав в почти аналогичную ситуацию, я на своей шкуре испытал, как быстро и уже, видимо, навсегда закатились былые звёзды блатного мира.

Да что там говорить, 50-е годы ушли в прошлое, 60-е прямо на глазах меняли привычный мир. Типовые пятиэтажки, как грибы, вырастали на былых пустырях и пепелищах, меняя облик города, тасуя, как карты в колоде, его жителей, подтачивали и в итоге разрушали былую самобытность и монолитность районов города, расширяя при этом сам город. Типовые дома, типовые районы, типовой город требовали типовых жителей, и они появлялись. А как иначе: босоногое детство сменялось пионерским детством, пионерское детство – комсомольской юностью, комсомольская юность… Словом – типовой сценарий. Но это уже не о моём Чермете, а значит, уж точно совсем другая история.

Трава была зеленее

Моя память не сохранила неприятных моментов из той черметовской поры: все кажется каким-то добрым, светлым и чистым… Впрочем, именно с чистотой сложности были…

Вы наверняка обращали внимание, как сегодня возмущаются жители наших домов, если вовремя не вывезли бак с пищевыми отходами – запах, мухи, антисанитария!.. Ужас!!! А помойка во дворе – одна на двадцать семей?! А деревянное «удобство» рядом с помойкой на то же количество «посадочных мест»?! Мою взрослую дочку возмущает любая несчастная муха, неизвестно откуда случайно залетевшая в квартиру… О-хо-хо… Видела бы она наших черметовских мух – гиганты. Их гул был подобен гулу тяжёлых бомбардировщиков, а количество вообще не поддавалось описанию. С ними вели ожесточённую нескончаемую и безрезультатную войну все черметовские хозяйки: дуст, ДДТ (не путать с Шевчуком) на них не действовали. В магазинах продавались специальные отравленные листы бумаги с нарисованной дохлой мухой, их нужно было положить в блюдечко, залить сладким чаем, выпив который мухи должны отравиться. Но наши мухи выпивали отравленный настой и летели дальше по своим делам, оставив мёртвым в блюдечке только своего нарисованного собрата. Очень эффектны были ленты-липучки, они, как новогодний серпантин, свисали со всех потолков, быстро покрывались прилипшими мухами, но справиться со всей жужжащей армадой не могли.

Время от времени работники санэпидемстанции густо посыпали места «общего пользования» хлоркой, и перед её едким запахом мухи отступали на заранее подготовленные позиции. Но это отступление было временным, переждав где-то «газовую атаку», мухи возвращались в ещё большем количестве, и их многочисленные эскадрильи, торжествующе гудя, носились во всех направлениях, словно празднуя победу. Но главный праздник для мух наступал, когда во двор приезжали ассенизаторы, или, как у нас говорили «золотари». Здоровенные лошади-тяжеловозы везли огромные деревянные ящики на колёсах прямо к отхожему месту, и возчики, они же «золотари», начинали своими черпаками перегружать содержимое выгребной ямы в свои повозки. Эта необходимая процедура могла занимать несколько дней. На это время дворы пустели, и лишь мухи тучами носились над работающими «золотарями».

Конец ознакомительного фрагмента.