Вы – соль земли.
© Владимир Колотенко, 2016
© Павел Владимирович Колотенко, дизайн обложки, 2016
© Павел Владимирович Колотенко, фотографии, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть одиннадцатая. Dura necessitas1
Шаганэ ты моя, Шаганэ…
Глава 1
Так кого ж мы берем с собой в будущее? Наш ковчег был готов и давно ждал своих совершенных граждан. Раз готов ковчег, значит должен быть где-то рядом и Ной. Со своими тварями…
– А знаете, – сказал Стас, – кстати… К слову… Дмитрий и Надежда Зима с помощью математического анализа еще раз проштудировали катрены Нострадамуса.
– Сегодня его потрошат, кто как может.
– Их прогноз неутешен: перед нами снова угроза новой мировой войны.
– Для этого не нужно тащить жилы из Нострадамуса, – сказал Юра.
– Что же будет потом?
– Потом для всех тех, кто выживет, настанет новая эра…
– Ах, скажите-ка, люди! Удивил Нострадамус!
– Это будет совсем новое мировоззрение, мир захлестнет волна новых знаний и технологий…
– Это же будет наша Пирамида! – воскликнула Джессика. – Значит, все мы и выживем!
– Немного же нас останется, – сказала Инна.
– Инка, – сказал Кирилл, – у тебя такой вид, будто ты только что покинула монастырь.
– Мужской, – добавил Джо и хихикнул.
– Да, – продолжал Стас, – так и сказано: «земли станут почти необитаемы, и долгое время на них будет царить мир».
– Снова «Золотой век»?
– Да мир будет спасен новой религией…
– Наша Пирамида, я давно вам об этом талдычу, – возмущенно произнесла Рада, – это и есть новая религия.
– Это будет «секта философов, презирающих смерть…». Там так и написано.
– Это же явно про нас! – снова воскликнула Ната. – Разве мы не намерены сделать жизнь нашу вечной?!
– Секта – э-это явно про нас, – сыронизировал Вит.
– Презирающих не только смерть, но и «почести и богатства», – заключил Стас.
О нас лучше не скажешь!
– И вот еще фраза: «Это будет такое учение, которое совместит современную науку с таким понятием как Бог!».
– А мы чем занимаемся?! – произнес Жора. – Мы как раз все и совместили. Мы летаем с ангелами нос в нос…
– Ты хотел сказать – крыло в крыло, – заметил Стас.
– Да, – сказал Жора, – тютелька в тютельку.
– Мы должны растанцевать нашу «Геометрию совершенства», – заключила Юлия, – сделать из нее «Танец с саблями» и убежище для всех людей на Земле.
Ее страсть к завершенности мысли и природная острота ума никого не оставляли равнодушными.
– «Геометрия совершенства»! – в который уже раз восхищенно воскликнул Жора, – ай-да Юли-и-и-й, ай-да Цезарь!.. Какая выверенная и совершенная точность! Юль, я всегда говорил: ты – золото!..
– Так много золота… Почему же не Ной?! – ревниво спросила Ася.
– И каждой твари – по паре, – добавил Лёшка.
– Чего-чего, – сказал Васька Тамаров, – а с тварями проблем не будет.
И разулыбался так, как только он умеет.
Спорили до хрипоты…
– Тихо!.. Да тихо вы!..
Это проорал на весь зал Кирилл.
– Что? – спросил Жора.
– Что? – спросил я.
Все уставились на Кирилла.
Он слушал… Чтобы лучше слышать, он заткнул даже ухо указательным пальцем левой руки, а правой просто вдавливал телефон в правое, весь как-то сжался, съёжился, превратившись в слух… Нас он не слышал. Он смотрел на нас полоумным взглядом через стекла своих круглых очков, но не видел… нас он не видел…
Жора кивнул Альке, мол, давай… включай…
Только Жоре было предоставлено право отдавать команду на включение громкоговорящей связи. Алька не шевельнулся, поглядывая то на Жору, то на Кирилла! По выражению лица Кирилла было ясно, что он слышит нечто необычное, сверхординарное! Мы давно ждали это нечто, Кирилл жил этим нечто, он все это время слушал Космос. Переговоры с Иваном, возглавившим экипаж «Дракона» не были для нас тайной. Вот уже несколько лет мы с Элоном Маском – руководителем Space Exploration Technologies Corporation (SpaceX), участвуем в совместном проекте «Пирамиду – в Космос». И Стивен Кинг – с нами! Они с огромным энтузиазмом и каким-то детским озорством взяли на себя святую обязанность заселить нашими Пирамидами просторы Вселенной! Ну да! Это же бескрайний объём дел и работ, бездонная перспектива! Элону это нравилось: работай – не хочу! Его частная ракетная компания уже сделала первую попытку…
И вот мы все ждали вестей… Как там?..
С этим полетом также были связаны не только надежды нового поколения аэрокосмических компаний, рассчитывающих расширить доступ человечества к Космосу, но и наши надежды – засеять девственные пашни Космоса зёрнами наших Пирамид!
И вот мы все ждали вестей… От Голоднова Ивана…
– Включай, – сказал Жора.
Спокойный яркий сочный и безмерно умиротворённый голос Алана, словно он был рядом с нами, провозглашал:
«… и теперь мы можем с уверенностью сказать, что нам удалось протиснуться сквозь…».
– Ивана, – говорит Лена, – голос Ивана.
– Алана, – повторяю я, – голос Алана.
Этой умиротворённости было достаточно, чтобы всем стало ясно: случилось!
– Что? – крикнул Жора так, чтобы заглушить голос Алана.
Мы пожирали глазами Кирилла. Он лишь кивнул, оторвав телефон от уха. И опустился в кресло.
Повисла такая тишина, что казалось, раздвинулись стены.
«…я надеюсь, что вы сможете увидеть это собственными глазами, ведь у вас уже ночь… Минут через семь… или восемь…».
Было чувство непреодолимой боли… Ведь мы знали – он дал слово…
«… берегите Лерку… и уже поспешите…».
В самом деле, был поздний вечер, мы все ринулись к выходу, сгрудились в кучку, задрав головы в небо…
Море звёзд, просто целое море!..
И в такой тишине, что жить трудно…
Просто нечем дышать…
Вот и созвездие Лира вызвездилось, а в нём Лера… Лерка! Так Алан называл свою дочь. Лера – как ориентир… Как точка отсчёта!..
Алан вышел в открытый Космос и, так сказать, «отстегнул» себя от корабля как раз в тот момент, когда Лера… чтобы мы могли его еще несколько секунд видеть… Как комету… Как свечечку, как…
Мне казалось, я даже слышал, как он прошипел, сгорая… шшшшть…
Войдя в плотные слои атмосферы.
Шшшшть…
Это был его вклад в освоение Космоса!
– Зачем ты это всё выдумал? – спрашивает Лена.
– Я не выдумал, – отвечаю я, – так это и было.
– Но он же… Мог?..
– Он дал слово.
– Как же вы его отпустили? Вы же знали… Какое может быть слово?
А ведь Лена права! Что стоит слово того, кого отправляют на плаху?
– Алан сам вызвался… И у него не было выхода.
– Всегда есть выход, – говорит Лена, – надо просто знать…
– Он точно знал: выхода нет.
Я до сих пор не могу простить себя за малодушие.
– И вы согласились? Вы же – убийцы!
– Он – наша первая жертва.
– Но вы же…
– Перестань…
Мы – убийцы! Это теперь и я признаю.
– Объясни! Иначе я не…
– Лен… Понимаешь… Тина тогда…
– При чём тут ваша Тина? Тина и Космос?.. И Алан… Наворочал ты тут…
Лена даже встаёт, чтобы не причислять себя к нашим наворотам.
– Макс, не лезь, пожалуйста, со своими любезностями!
Макс понимет. Вильнув хвостом, ложится у ног.
Макс понимает: Тина и Космос!..
– Вы со своей Тиной… Ой… просто умора!..
Знать бы нам тогда, как они (Тина и Космос) со…
– Совокуплялись! – зло произносит Лена, – иначе не скажешь! Наплодили своих пламенных Тин! Пруд пруди!.. И при чём тут Алан?!
Тина и Космос – это была наша ахиллесова пята. Наша dura necessitas! (Суровая необходимость, – лат.).
– Да уж, – говорит Лена.
И ясное дело – Алана жалко! Это необъяснимая и непоправимая жертва. Можно было бы во всеуслышание выстроить систему оправдания и защиты его выхода в открытый Космос, но у каждого из нас она была. Своя. И каждый знал: у Алана был только один выход – в вечность!
Он и шагнул…
– А что сказал Иван? – спрашивает Лена.
– Он не смог удержать Алана.
Мы страдали…
А время неумолимо жгло: что дальше?
Я начинал злиться. Почему бы мне, думал я, не решиться на крайние меры – сделать и свой выбор. В конце концов, я имею на это полное право! Но и Жора, и Юра, и Аня, рассуждал я, имели точно такое же право выбора. Каждый! Но вот, что злило меня пуще всего: Юлина «Геометрия совершенства». Она просто выбила у меня почву из-под ног. Как я мог не прийти к этому сам?! Геометрия! Это то, что можно увидеть собственными глазами, ощутить кожей собственных пальцев… Геометрия – это и начало веры в Пирамиду. Веры! Что может быть сильнее веры?
– Об этой «Геометрии» можно где-нибудь прочитать? – спрашивает Лена.
– Набери в адресной строке любой поисковой системы только два слова: «Юлия Елькина!». И все! Ее сайты!
– Ты звонил ей?
– Зачем? Мы полчаса как расстались.
Наконец все, казалось, сошлись на том, чтобы решение принимала машина.
Критерии отбора были самые простые: исторический вес личности, возможность изменять судьбу мира, раскрутить маховик истории в сторону совершенства! Тут, конечно, машине не позавидуешь. В конце концов она и назвала Иисуса Христа. Это не было для нас откровением: каждый думал о Христе, но побаивался произносить Его имя вслух.
– Оставьте Иисуса, – сказала Юля, – забудьте о Нем…
Это был приказ. Даже ее роскошная челка содрогнулась в твердой уверенности: сюда нельзя!
– Кто хоть раз прикоснулся к одеждам Иисуса, – сказал Юра, – тот уже не в состоянии Его забыть.
– Верно, – сказала Юля, – от нас этого и не требуется. Но не трогайте вы Его. Забудьте!
Будучи покорной и часто уступчивой по своей природе, на этот раз Юля оказалась неумолима! Категорична! Я уже говорил, что она…
– Да, иногда её категоричность тебя пугала, – говорит Лена.
– Откуда ты знаешь?
– Ты говорил!
Итак, требовалась личность!
Сильная, интересная, внятная, ясная, яркая и привлекательная личность!
Требовалась харизма!
– И вы, конечно, ухватились за свою Тину! – предположила Лена.
– Нет! Тину, как впрочем, и Иисуса, трогать было нельзя.
– Почему? – спрашивает Лена.
– Потому! Вот послушай:
Мне уже дали кончик ниточки,
По которой можно выбраться
Из Ла би рин та.
И обжигает дыханием спину
Меченый тавром Минотавр…
– Вот почему! Я уже кожей спины чувствовал жар дыхания этого Тинотавра!
– Тинотавр! А что – красиво звучит?!
– Грохочет!
– И всё-таки я не понимаю, кому нужна была эта жертва, – говорит Лена, – зачем Алан вышел в Космос?
– Это был знак для Тины.
– Какой ещё знак?
– Знак того, что «Дракон» достиг Лиры, и наша Пирамида…
– Это ясно. Но зачем Алан…
– Я же говорю – он дал слово! Они с Тиной…
– Не пойму я этих ваших космических тайн, – говорит Лена, – Иван, «Дракон», Элон, Кинг… И Алан… Как жертва… Пирамида в Лире…
Тина ваша тут при чём?
Эх, знать бы!
– Макс, идем, наконец! – Приглашаю я Макса на прогулку.
Его радости нет предела:
– Уав!..
Глава 2
Мы, словно ротные перед атакой, сверили часы: секунда в секунду… И теперь я располагаю свой «Роулинг» на желтом ремешке таким образом, чтобы видеть секундную стрелку, судорожно прыгающую к роковой цифре.
– Почему ты не отвечаешь? – спрашивает Юля.
У меня есть еще целая минута! Минута и семь секунд… И шесть… и пять…
– С такой скоростью мы не успеем не только на этот рейс, но и на следующий… Может быть, поведу я?
– Ровно минута, – произношу я.
– Что «минута»? – спрашивает Юля.
Я сбавляю скорость настолько, чтобы успеть притормозить и не врезаться в какой-нибудь встречный автобус или дерево, или не выскочить на бордюр… Для преследователей наша скорость – не помеха. Еще ни разу они не промахнулись.
– Ты в порядке? – спрашивает Юля.
Тишина длится еще секунд семь… Выстрела, конечно, мы слышать не можем. Я понимаю, что снова рискую не только своей жизнью, но и ее жизнью. Особенно ее жизнью!.. Когда стрелка прыгает на цифру «12», я резко торможу.
– Что?! – спрашивает Юля.
– Заднее левое колесо, – говорю я.
– Что, опять?!!
Я смотрю в сторону-влево-вверх: они стреляли вон с той горы. Вот когда может понадобиться бинокль!
– Дай мне, пожалуйста, бинокль…
Теперь я вижу смуглое лицо с черными усиками на верхней губе, растянутой в улыбке, эти крупные желтые зубы, и не могу понять, какого цвета у него глаза: черные? Или карие?
– Дай и я посмотрю, – просит Юля.
Я приятельски машу правой рукой тому, кто пристроился на той горе. Но как они могут знать, где я буду сегодня в 17:37?!!
Запаску я ставлю сам, и в ближайшей автомастерской меняю шину.
– Ваша пуля! – говорит на прощание мне автослесарь.
Я только киваю, мол, знаю.
Они знают о каждом моем шаге! Как можно так жить?
Только иногда, забравшись в географический центр какой-нибудь дикой пустыни, скажем, Гоби или Сахары, думаю я, мы с Юлей можем чувствовать себя в безопасности…
Можем?..
– Какие у этого… желтые зубы! – говорит Юля. – А глаза – голубые…
Итак: 17:37! Все сходится: общая сумма цифр – 9. Как я и предполагал…
К счастью и сегодня дождь льет как из ведра.
– Слушай, – говорит Юлия, – такой ливень!..
Я киваю: да, ливень. Вот и повод для долгого разговора.
– Ты обещал рассказать о своих, о Тае, о Нате и ее пупке, об Инне с ее смелыми ногами, о Насте, о Пенелопе с ее родинкой у левого ушка… О Тине, о…
– Тебе это интересно?
– Но они все роботы, твои клоны – на одно лицо… Как ты их различаешь?
– Что ты, что ты!.. Они все, – убеждаю я Юлю, – очень разные, замечательные и очень живые, они просто… Ну, знаешь!..
– Представляю себе…
– Вот видишь!.. Что же касается их имен…
– Да, как?! Как ты их отличаешь?
– Хм! Ну, просто! По именам!
– По именам?! Да, действительно… Но они ведь все…
с «ТЫ» начинается каждое нестерпимо и щемяще долгое утро…
утрою старания, устрою тебе сладчайшую из мук – не касаться…
не касается нас часов старательных тиканье когда я в твоих руках…
ах-аю, неприрученная, прикусываю губы дольку до брызгающего алого…
Гоу-гоу! знаешь, а ты непрост…
А ты – проста?! Ей, видите ли, нужна конкретика!
Это какое-то наваждение – Тинн… «с… „Т“ начинается…».
Что же касается их имен, то мне ведь достаточно различать только камни, которые они кладут в основание Пирамиды. Да, только камни… Принадлежность к расе или нации здесь не имеет значения. И никакие имена не нужны!
– Македонский и Сократ – греки, – говорит Юлия, – Цезарь – римлянин, Лео – итальянец, Наполеон – француз, Эйнштейн – еврей, Ленин – русский, Коперник – поляк, Папа Римский – немец…
– Ты забыла Эхнатона и Нефертити, Клеопатру…
– Да, и они! Египтяне!.. Как они понимали друг друга?
– Как мы с тобой.
– Они разговаривали на эсперанто?
– Они не знали, что они греки, римляне и евреи, и говорили на…
– На английском?
– И на английском.
– Какой же язык был для них всех родным?
– Язык мира и язык любви.
– Но они так и не смогли договориться!
– Не смогли… Когда стали говорить языком войны.
– Да, интересно, – говорит Лена, – весело тебе было. А что Тина, вы её, так сказать, тоже пришпилили?
Это для меня ещё один неожиданный вопрос!
Пулю же, так меня и не настигшую, я прячу в ящик стола…
Ещё пригодится.
– Как это – «пришпилили»?
Тину?..
– А кого мы еще «пришпилили»?
– Да все у вас как кузнечики на бархате… Пришпиленные…
Эх, если бы и Тина была среди них!
Её не пришпилишь!
Ей, видите ли, нужна конкретика!
Да на!..
«Мои слова почти всегда как преступление. Не знаю, как мне говорить, о чём-нибудь, Чтоб нравиться тебе. Но я могу учить, Так полагаю, Не могу сказать, но вижу, как. Мужчина ведь частично не мужчина, С обычной женщиной. Возможна и договорённость…».
Да, пожалуйста!
– О чём это ты? – спрашивает Лена.
Хм!..
Глава 3
Это становилось смешным: мы не могли ни на ком остановить свой выбор.
– Мир начинался с Адама, – сказала Анаис, – кто вам нужен еще?
Я знал, что Адама трогать тоже нельзя. Ни Адама, ни Еву. Ни Иисуса. Лолит? Или как там её – Лилит? Начать, так сказать, с ab ovo?
– Не уверен, – сказал я.
Анаис посмотрела на меня так, словно я стал преградой на ее пути в церковь.
– Гермес Трисмегист, – тихо проговорил Юра.
Все слышали. И промолчали.
Сегодня известно, что Ной, пускаясь на ковчеге в свое спасительное плавание по волнам Мирового потопа, прихватил с собой и останки Адама. И теперь эти останки (его ребро, крохотный обломок кости, который мы еще не успели идентифицировать), с огромным трудом добытые той памятной экспедицией к Ноеву ковчегу, что до сих пор покоится на склоне Арарата, эти самые его останки, хотя и были в наших руках, я не решался пустить их в дело. Геном Адама был перенесен в стволовые клетки, жизнеспособностью которых Юра не мог нарадоваться.
– Не зря Бог все-таки создал Адама по своему образу и подобию: клетки светятся божественным светом! Их просто распирает от счастья! – восторгалась Ксения. – Начнем?
Но внутренний голос проорал мне: «стоп!», и я не двинулся с места. Почему? Я даже не пытаюсь искать ответ на этот вопрос. Может быть, потому, что в каждом человеке, жившем и все еще живущем на этой Земле, есть частичка того Адама, нашего пра-пра-пра-родителя, и Адама, и Евы. Все мы из одного яйца, одной красной человеческой крови и кровь эта священна. Честно признаться – я просто не решался нарушить существующий все эти миллионнолетия порядок вещей. Жора с Юрой тоже были на моей стороне.
– Тогда кто-то из шумерийцев, – произнесла Нана, истолковав мое молчание, как похороны Адама, – Гильгамеш, или кто там еще? Если вам не нравится Хаммурапи.
И снова никто не откликнулся на ее призыв.
Мы шли уже по пятому кругу.
– Тину же, – говорит Лена, – взяли бы Тину!
Я только улыбнулся.
– Вы что ж, боитесь Адама, трусите?! – воскликнула Анаис.
Смешно было это слышать: никакого страха мы давно не испытывали. Мы просто перестали бояться.
– Для Адама у нас есть только кусок буро-рыжей глины, – заявила Николь, – из него ничего не получится.
– De nihilo nihil (Из ничего – ничто, лат.), – с ухмылочкой буркнул Вит и добавил: – le mort saisit le vif (Мертвый хватает живого, фр.).
Что касается клонирования Адама или Иисуса, интуитивно мы понимали: сюда нельзя. Пока нельзя. До тех пор, пока у нас не появится уверенность в том, что риск наш будет оправдан.
– Риск? – спрашивает Лена.
– Смелость здесь была неуместна.
– Гермес Трисмегист, – повторил Юра.
Все слышали и снова промолчали. Жора спросил:
– Кто такой этот твой Трисмегист?
Юра, улыбнулся и не сказал ни слова. Он не понимал, зачем Жора о нём спрашивает. Ведь Жора просто бредил Трисмегистом! Трисмегистом и Тиной! Он иногда даже путал их.
– Как же их можно спутать? – спрашивает Лена.
– Их-то? Запросто! Они же как две капли…
– Рыжие? – спрашивает Лена. – Волосатые?..
– Как две капли, – говорю я.
Лена только улыбается.
– С Тиной он как-нибудь сочетается? – зачем-то еще раз спросил Жора.
– Как-нибудь, – кивнул Юра, – соприкасается…
И снова загадочно улыбнулся.
Мы все притихли, ожидая решения.
Даже Света не насиловала нас своим Переметчиком.
– Позвони Юльке, – говорит Лена, – у неё там что-то…
– А где она?
– В Гоа, где же ещё?
С этим Гоа надо что-то делать! Решительно надо! Юлька совсем потерялась… Морские черепахи, скаты, барракуды… акулы… Да-да – даже акулы! Она их приручает. А ещё ей надо преуспеть в конкани, в маратхи… Каннада, урду… Спрашивается – зачем? Мало ей хинди? Совсем потерялась! Сперва Аня, затем Юлька с Тинкой…
Потерялись.
Глава 4
Мы, творцы и хозяева новой жизни, могли, конечно, позволить себе выбрать из этой груды имен самое, на наш взгляд, прекрасное, самое незапятнанное, наидостойнейшее, царственное имя, царское и даже божественное, безгрешное, обласканное тысячелетиями, увенчанное любовью веков и всеми известными добродетелями, – мы могли бы себе позволить такую роскошь. Если бы не неумолимый приговор компьютера: «Христос». Из огромного множества имен, собранных нами по крупицам со всего света, чьи гены хранились в наших пробирках и колбочках, в термостатах и сейфах под строжайшим контролем и за всеми семью печатями, тест на высшую, так сказать, добродетельность не прошло ни одно. «Христос» – только одно имя высвечивал компьютер. Иисус! Мы и без тестирования знали, что самое подходящее имя для начала нового рода – Иисус. Но разве мы могли себе позволить такое – Иисус! Разве мы могли так рисковать?! Мы снизили требования, поуменьшили, так сказать, добродетельность будущего первенца, и компьютер высветил имя Сократа. Ни Македонский со своими Аристотелем и Диогеном, ни Цезарь со своими Клеопатрой и Брутом, ни Эразм Роттердамский, ни Монтень или Паскаль, или даже Ларошфуко вместе с Жан Жаком Руссо или даже Флобером, или тем же Толстым, или Чеховым, или Марксом-Энгельсом-Лениным-Сталиным, ни даже Мерилин Монро со своими братьями Кеннеди как и ЭфЭм со своими «Братьями Карамазовыми», ни братья Кличко не попали в шестерку лучших пар. Рейтинг Иисуса был недостижимо высок. Странно, но самых ярых борцов за мир во всем мире и счастье народов там тоже не было. Компьютер был неумолим и холоден, как лед: Мария Тереза, Ван Гог, Иоанн Павел Второй… Горбачев или Картер? Нет. Какую уж он там применил систему отбора, какие «за» и «против» использовал одному Богу известно. Ясно было одно: он не очень считался с нашими желаниями. Ему, этому бесчувственному, расчетливому и высокомерному куску пластика с прецизионной начинкой было, собственно, наплевать на наши планы и чаяния. Он был неприступен, как средневековая крепость.
– Оставьте на-адежду, – прорек тогда Вит.
– Тупица! – возмущался компьютером Жора.
– Урррод! – шептал Стас, алчно жуя свои любимые неразжевывающиеся ошметья подсоленных сушеных кальмаров.
– Да он просто у вас дебил, – сказала Тая, – чего вы от него хотите?
А я был рад, что все шло по плану. Программа работала так, как ей и предписывалось, и никакая самодеятельность не должна была нарушать ход событий. Сейчас век такой: атом, ген, квант… Расчет!
Мы попробовали еще раз пробежаться по истории в алфавитном порядке:
Анаксагор, Анаксимен, Аристотель, Александр, Аристофан…
Кроме Аристотеля и Александра все остальные для меня ничего не значили, хотя Архимеда я ясно себе представлял: этакий отрешенный, рисующий свои теоремы на песке (как и я свои Пирамиды), пока его не разрубил мечом какой-то тупой вояка-римлянин (а кто разрубит меня?).
Автандилы и Аваакумы, Аристархи и даже Андроповы бродили у нас бесконечными толпами…
– Теперь «Б»! – сказала Юля, – на «Б» я знаю многих…
– «Б» – хорошая буква, – сказал Юра, – скажем, Таис Афинская…
– Она же просто гетера, – сказала Юля.
– Конечно, просто…
– Блез Паскаль, Бабель, Бебель, Бродский, Боткин, Берия, Бонч-Бруевич, Брежнев…
Потом были и Владимир Мономах и Вячеслав Ушков и Воланд,…
Жанна д’Арк! Жан Жак Руссо, Женевьева…
– Зеикаэлэмэнопэрэсэ… – протараторил Стас.
– Соломон, Семирамида, Сократ, Сенека, Спиноза Сен-Симон, Сент Экзюпери, Сталин, Стриндберг, Солоухин… – распинался Кристофер.
– Самуил Маршак, Солженицын… Слава Ушков, – вяло произнес Дик.
Все упражнялись в знании алфавита.
– Сашка! – вдруг выкрикнула Ия, – Сашку забыли!
Все посмотрели на неё.
– Какого ещё Сашку? – спросила Джина.
– Македонского, вот какого!
Ах, да!.. Да, конечно!.. Шурика… Разве?
– Да нет, не забыли, – заверил Алька, – мы его немного припрятали.
– А на «п» – Паганини, – сказал Бред, – вы Паганини забыли, друзья. И Башмета тоже.
– Рррррррррррррррррррррррррррр… – прорычал Стас.
– Теперь – «Т».
– Опять же – Таис… Тамара, Татьяна, Тоня, Тася, Тобосская Дульсинея, Таира, Тамила, Таисия, Тала, Тереза…
Это была пулемётная очередь!
Вдруг как капля в молчащий колокол: «Тинннн…».
– Тина…
Все звуки вдруг умерли, стихли…
– Тина, – ещё раз произнёс Жора, и все повернулись к нему, – Тинико!
– Тинико?
«Тинннн…» – бабахнула новая капля.
– Вот видите, – сказал Жора, – капля камень долбит! А Тина – наша главная капля! Не так ли? – Жора наклонился и заглянул мне в глаза. – Рест скажи…
Сказать было нечего. И без слов было ясно, что от Тины нам не отвертеться.
Я, убитый, молчал.
Эти капли не только камень долбили, но и мою бедную голову: «Тиннн…»!
– Может быть, все-таки Клеопатра? – настаивал Дик. – «Клеопатра» – значит «славная по отцу». Почему мы не можем позволить себе славить род фараонов по женщине? И какой женщине!
– Дик, отстрянь, – вяло произнёс Стас.
Дик встал с табурета, и требуя тишины, обвел всех нас прищуренным взглядом, и вдруг, поднявшись на цыпочки на чистом русском и на одном дыхании произнес:
– «Чертог сиял…».
Он задрал голову, закатил глаза, размашисто взмахнул правой рукой, словно давая волю своим словам, и сделав два коротких, но очень эмоциональных шажка, продолжал:
…гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к ее престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивной головой….
Мы, конечно же, были поражены не только тем, что «сердца неслись к ее престолу» или «Клянусь… О, матерь наслаждений, тебе неслыханно служу…», но и чистым русским Пушкина, и теперь ни у кого не оставалось сомнений, что Клеопатра попадет в список наших первенцев. Из семи Клеопатр, известных истории, мы выбрали самую-самую – Клеопатру VII Филопатру, ту самую, которая по словам Аврелия Виктора словами Пушкина произнесет свое: «Скажите: кто меж вами купит ценою жизни ночь мою?». Ту, кто стал украшением этой династии фараонов. Разве она так уж и славна добродетелями или небывалыми успехами? Или ее прославил вопиющий грех?
– Зачем тебе это? – вдруг громко спросил Стас, указав пальцем на ухо Вита.
– Что-что? – спросил Вит, выдернув наушники.
– Что там?
– Моцарт, Мо-оцарт, – сказал Вит, – сколько же можно слу-ушать вашу бббб-е-е-либерду!
Безусловно, нам стоило огромного труда из этого битком набитого знаменитостями мешка истории вытащить на свет божий и пустить в мир первую малую дюжину апостолов новой жизни. Мы понимали, что, давая путевку в жизнь, скажем, Македонскому или Гаю Юлию Цезарю и оставляя при этом за порогом жизни Аристотеля или Октавиана, мы возлагали на собственные плечи огромную ответственность за будущее планеты. Поэтому отбор был чрезвычайно жестким, если не сказать жестоким. Суровым!
Естественно, мы бы сами, без помощи машин, никогда бы не пришли к единому мнению. Юра, например, считал, что мир без любви был бы тускл и беспомощен, поэтому даже не мыслил его без Ромео и Джульетты. Почему беспомощен, он не объяснял. Жора из всех женщин, а их набрался добрый десяток, предпочел одну Нефертити. Далась она ему! Ни Клеопатра, ни Семирамида, ни Мерилин Монро ему не подходили. Даже Жанна д’Арк не пришлась ему по вкусу. Тина? Он просто, казалось, махнул на Тину рукой! На Тину и на меня! Оставив, казалось, себе одну Нефертити.
Так казалось…
– Но если вы выберете и Эхнатона, я убью его на дуэли, – заявил он.
Это была, конечно, шутка, в которой была огромная доля правды. Никогда не выказывающий в себе чувства ревности, Жора по-юношески ревновал. Его желание видеть Нефертити собственными глазами было неистребимо. Он с детства был в нее влюблен.
Так казалось…
Я даже не догадывался тогда, что Тина…
– Что Тина? – спрашивает Лена.
– Что Жора просто…
– Ты можешь толком сказать?! – злится Лена.
– Конечно, – произношу я и продолжаю: – наша Ната не могла жить без Алена Делона, а Лесик был удивлен тем, что в список претендентов не попали кот Мур и Воланд. И Моби Дик, и Вий, и сирены Сциллы и Харибды, по его мнению, должны были присутствовать в Пирамиде.
Получалась куча мала!
– Гермес Трисмегист, – сказал Юра, – вот начало начал… Этот атлант… Кстати, зарядка фараонов никому из нас не помешает.
Все разом посмотрели на него и на этот раз промолчали.
– Cherechez la femme (Ищите женщину, – фр.) – проткнув указательным пальцем воображаемое небо, подвёл красную черту Жора. Улыбнулся и добавил, – сами знаете какую!..
– А как же Нефертити?
– Ищите, ищите мою Нефертити…
– Да ты по-оэт! – съёрничал Вит.
Было ясно, какую женщину жаждал видеть перед собой Жора – только Тину!
– Cherechez la femme! – повторил он. И зачем-то показал мне кулак.
Это было его необоримое, неизбежное, непреодолимое, непотопляемое и безапелляционно-воинствующее «Dixi!» («Я сказал!», – лат.).
Да мало ли что ты сказал!
«Тинннн…»!
Глава 5
– … это произошло более двадцати лет тому назад, – говорю я, – была ранняя весна, мы познакомились в каком-то бассейне, я учил ее плавать…
– Сколько же ей теперь? – спрашивает Лена.
– Ее уже нет…
– Ты научил ее плавать?
Время от времени у меня пошаливает сердце. Воспоминания вызывают незначительную аритмию, а ночью я долго не могу уснуть.
– Лен, – говорю я, – помоги мне.
– Конечно-конечно…
Я до сих пор не могу угнаться за модой: эти галстучные узлы вызывают у меня раздражение. Я и не гоняюсь за модой, но иногда позволяю себе эти галстуки.
– Что же тогда случилось? – снова спрашивает Лена.
– Ничего особенного…
– Ты увидел ее в купальнике…
– У нее вся кожа была в пупырышках…
– И ты ее отогрел.
– Я об этом тебе уже сто раз рассказывал, – говорю я, закрывая глаза.
И вижу ее лицо… Как живое… Родинка на шее, первые морщинки на лбу, когда она удивлена… Или возмущена: «…мне нужен мужчина, за которым бы я…».
– Когда это было? – спрашивает Лена.
– Когда это было, – произношу я, – хм!.. Это было так давно… Просто бесконечно давно… Да и было ли?
– Тебе плохо? – спрашивает Лена.
– Слушай, – спрашиваю я, – а нельзя без галстука?!
Срываю его с шеи и швыряю куда-подальше!
И понимаю: нельзя без воспоминаний…
А ведь было… было…
И травой поросло…
А теперь вот Тина…
Вы видели её глаза?! Вы не видели?.. Нет?!!
Бедненькие…
Да вы просто не жили…
– Сегодня нельзя, – говорит Лена, – сегодня ты должен быть во всеоружии.
Этот злополучный галстук – как моё всеоружие!
– Но ты мне так и не…
– Ладно, – сдаюсь я, – давай свой галстук!
– До сих пор никак не могу взять в толк, – говорит Лена, – этот ваш Алан…
Ну, началось! Я и сам-то в этих космических делах Тины не совсем силён. Лира Леры уже, кажется, покорена, наши там благополучно высадились, расчистили площадку…
– Этот ваш Алан, – повторяет Лена, – зачем же он?..
– Он – киборг, – говорю я то, что знаю наверняка.
– Он киборг, – удивляется Лена, – он не человек?
– Он киборг, – повторяю я, – он весь из железок и пластика… Есть, правда, в нём и мясо, и печёнки-селезёнки, и сердце, и…
– И мозг?
– Да, а как же! Как же он без мозга – безмозглый?
Лена молчит.
– Брось, – говорит она, – Рест, брось. Не разыгрывай меня.
Теперь запонки…
– На, – говорит Лена, – они здесь. Нет, правда? Он киборг?
– Насколько я знаю.
– А Тина?
Я делаю вид, что занят этими чёртовыми запонками.
– Давай я, – говорит Лена.
Тишина.
– А Тина? – снова спрашивает Лена, когда мои манжеты побеждены сверкающими запонками.
– Уав!..
Макс напоминает о нашей прогулке.
Я сажусь в кресло, понимая, что пока Лена не уяснит для себя, как наша Тина связана с Аленом, с Лирой и Лерой, и с Трисмегистом… Да я и сам давно хочу распутать этот космический клубок. Пока мы все не разберемся в этом бедламе, ни о какой прогулке и речи быть не может! И Макс это тоже понимает – кладет голову на вытянутые ноги и прикрывает глаза.
– Так вот, – говорю я, и рассказываю, стараясь увязать в стройную логическую цепочку все имена и события, связанные с нашей программой завоевания Пирамидой близлежащих космических просторов, так вот
и Ален выполнил свою миссию, понимаешь? Кончилась батарейка! И Тина пустила его в расход. Не тащить же лишний вес на Леру! Понимаешь?
– У него же здесь дочка осталась. На Земле.
– Да, осталась… Лера. Лера – это плод, дитя Алена и нашей «Милашки», живёт вот уже седьмой год, развивается без каких-либо признаков…
– Дитя киборга и железной мамы? Вашей «Милашки»?
Я не отвечаю. Ясно и без слов – наша Лера…
– И что? – спрашивает Лена.
Я не знаю, что на это сказать.
– Ага, – говорит Лена, – ясно-ясно, теперь ясно… А Иван ваш, значит, тоже?..
– Да, – говорю я, – он согласился. Он там и останется на этой Лире с экипажем… Там их семеро…
– Семеро? И Волошин с ними, капитан «Дракона»? И… Элон… как там его – Маск? А что Кинг? А Тина?..
– Нет. Ни Маска, ни Волошина, ни Тины там нет. Все они здесь. Тина с Маском давно затеяли это предприятие… И они со Стивеном…
– Ты мне ни разу не говорил.
– Да я до сих пор в это не верю. Знаешь, с этой Тиной…
– А Волошин? Он же руководитель…
– Нет, уже нет. Иван его просто выгнал из команды. Волошин, как и вся эта шушера, ну, как и Еремейтчик, и Авлов, и Валерочка Ергинец… Ну, ты понимаешь, о ком я говорю, все эти мокрицы и планарии, вся эта дерьмовая каша-малаша… упыри… Трепло и…
– Знаю, знаю, – говорит Лена, – не белей. Не злись. Тебе надо сегодня быть сдержанным и красивым.
– Так не зли.
– И, значит, Тина с Маском решились-таки…
– С Жорой.
– Что «с Жорой»? Он что – тоже? Он тоже улетел?
– Они с Жорой так решили… Пора в Космос!
– Ой, – восклицает Лена, – вставай, нам пора… Расселся!.. И как же они…
– Да, – говорю я, выбираясь из кресла, – как-то так…
– А Элис? – спрашивает Лена, вертясь перед зеркалом, – а твоя Ли?.. Она тоже…
Не забыть позвонить Виту! У меня все деньги вышли!..
– Пистолет не забыл?
Вот! Вот-вот – не забыть пистолет!..
Вот тебе, Тинико, и конкретика – пистолет!
Полная!..
– Ты хочешь кого-то застрелить? – спрашивает Жора.
– Застрелиться.
– Не рассмеши народ, – советует Жора, – хорошенько прицелься.
«Прямо на небесах… Густо заселены… (Ох… не пусты слова…) На небесах святых… Белые острова…».
Куда уж конкретнее!
– Это же про Лиру! – восклицает Лена.
А то!..
Белые острова…
А тут ещё эта Элис…
«Девочка пахла мелиссой, чаем и вечером, Слушала маму, гуляла после пяти, Девочка знала точно – если поместится, То обязательно в прошлое улетит…».
Или в будущее…
Где же мой пистолет?
Глава 6
Прошло еще дней пять или семь прежде, чем мы утвердили список наших апостолов. Были споры относительно греков: Сократ или все-таки Александр? Македонский? Македонский! Полубог – получеловек, царь, каких мир потом и не видывал, завоеватель всего древнего мира, покоритель душ и сердец! Сократу было нелегко выдержать осаду и выиграть битву за место в нашем списке. И, надо сказать, по нашим земным человеческим представлениям, с нашими аргументами и требованиями к кандидату на греческий трон, он ее проиграл. Тайное голосование выявило девять белых шаров из двенадцати, брошенных за Македонского. Только Жора и Юра (они потом мне признались) были за Сократа. Аня, не задумываясь, бросила свой шар в лузу Македонскому. И Ия! Инзинер воздержалась. Сократ давно ее раздражал. Его речь-экстаз в свою защиту перед римским сенатом выводила ее из равновесия. Она даже цитировала отдельные фрагменты «Апологии» Платона и объясняла, почему они ей не нравятся. Защищалась Сенекой, этикой Спинозы и Канта и даже Фрейдом. Я с нею соглашался, но свой шарик бросил Сократу. Когда я читал его самозащитную речь, я просто не мог поверить, что еще две тысячи лет тому назад человек мог противостоять мнению толпы, судей, восседавших в амфитеатре сената в белых одеждах с торчащими вниз большими пальцами на вытянутых вперед руках. Сенат, конечно, голосовал иначе, но мне казалось, что они обошлись с ним, как император с гладиатором, как с рабом. Когда я ее в последний раз перечитывал, мне казалось, что это я сам произносил слова, которые говорил Сократ. Я его даже немножко подправил. Я бы с ними не лебезил, не ерничал, я бы резал им такую правду-матку в глаза, что их белые одежды в местах восседания взялись бы дурно пахнущими пятнами испуга.
Я, конечно же, был за Сократа!
В свои тридцать три Македонский был не по годам мудр и силен, но нам-то была нужна другая мудрость, не победителя, не завоевателя мира злой силой силы, но завоевателя мира непостижимой силой духа. Бесспорно, здесь подошел бы Иисус. Но Иисус был недосягаем, Он был вне нашего списка, Он не был ангелом нового мира, Он был и всегда будет Богом. О Нем особый разговор.
И Юля была категорична: «Не трогайте Иисуса!».
Кто-то прочил в греки и Аристотеля, и Гомера, и Архимеда с Зеноном и Анаксагором. Но они были явно слабее Сократа и Александра. Были проблемы и с Соломоном. Его гарем кого-то восхищал, но кто-то (кажется, Лесик) недоброжелательно относился к такой буйной мужской силе царя. Кто-то предложил Экклезиаста, кто-то Иова, а Ната даже Иоанна Крестителя. Об Иисусе никто даже не заикнулся. Досталось и Ленину. О Ленине, надо признать, говорили в черных тонах. При этом досталось и Марксу, и Энгельсу (своим трудом превратившего обезьяну в человека), и Маху с Фейербахом, и многим другим классикам марксизма-ленинизма. Сталин был убит наповал, а последние цари империи зла были просто растоптаны нашими сапожищами воинствующего нематериализма. Без замечаний прошли только Леонардо да Винчи, Эйнштейн и Иоанн Павел Второй. По отношению к ним все были единодушны: эти – наши.
– А что, – спросил меня Жора, – что ты думаешь о Юрином Гермесе?
Я только пожал плечами, мол, это – неподъемное дело.
О Тине он вдруг почему-то забыл! Или делал вид?
Можно было бы еще долго спорить, но все мы полагались в основном на выбор машины. Она нас не подводила. Она, бесчувственная, без всяких сюсюканий и сантиментов принимала единственно верное решение. Ее холодный разум был непреклонен: только так и никаких компромиссов. Мы верили ей.
Египтяне, конечно, вызывали у нас чувство опасения. Месть фараонов была у всех на устах. Мы старались об этом не думать. Только Жора над всем посмеивался:
– Бросьте, помрете, как мухи… Определенно! Лучше выкиньте этих фараонов к чертям собачьим.
И курил свою трубку, перебирая чётки.
– Надеюсь, вы Чингиз-хана включили-то в число первых? – спрашивает Лена. – Ведь он создал самую большую империю в истории.
– Да, Чингиз-хан… Да, конечно! Жора так и не смог натянуть тетиву монгольского лука. Да и я, собственно, оказался бессилен…
– А что апостолы? Матфей, Лука, Иоанн… Петр, Иуда?.. Разве вы не… Хотелось бы мне взглянуть на Иуду. Почему вы его не клонировали? – спрашивает Лена.
– Знаешь, – говорю я, – с Иудой случился конфуз. Он только и знал, что влюблялся в мальчиков. Лез с поцелуями к Иоанну, к Сережке Звереву…
– Почему же конфуз?
– В самом деле!
– Так вы его-таки клонировали? – спрашивает Лена.
– Как противовес.
– А Тину?
– Было не до неё.
Глава 7
Пришло лето. Список наших апостолов был окончательно утвержден недели две тому назад. Машине мы доверяли, но и собственной интуиции тоже. В списке не было, например никого из индопакистанской цивилизации, ни одного представителя из Америки, а ведь там тоже до сих пор высятся пирамиды, которым по несколько тысяч лет. Народы майя – удивительные люди. Чего только стоят их календари и запасы золота, золота…
Наступил июнь…
– Давненько на нашей сцене, – говорит Лена, – не являлась нам Тина.
– Ой, – прошу я, – только не напоминай мне о Тине!
– Что, она уже сдулась, – спрашивает Лена, – позолота спала с неё?
– Какая позолота, что ты такое несёшь?
– Фараонова, какая ж ещё? То она у вас Тина-шумерская, то Ассирийская… то вся в золоте… Как Тутанхамон с Клеопатрой!
– Лен, – прошу я, – брось…
– Или вы отправили её в космос?
Я продолжаю.
Все это время шла работа по подготовке и тестированию генетического материала. Труднее всего пришлось Ане и Юре. Все время капризничали геномы Хаммурапи и Эхнатона. Это и понятно. Биополе Хаммурапи Юра создавал, используя каменную стелу с его законами общежития. Двести восемьдесят два наставления. С каждым из них пришлось повозиться, чтобы составить окончательный электронный образ царя. Психологические характеристики фенотипа все время отсвечивали фиолетовым. Было ясно, что гений Хаммурапи не нуждался в корректировке, но по этому фиолетовому полю шла насыщенная черная полоса. Черная с красными крапинками. Что это? Мы ломали головы, гнули мозги. До тех пор, пока Жора однажды, проснувшись среди ночи, не выкрикнул.
– Это же его конец!
Мы тупо потирали сонные глаза: что значит «его конец»?
– Его же кокнули, – убежденно произнес Жора, – как и всех царей.
Мы не знали последних дней Хаммурапи. Никто ничего не мог сказать по этому поводу. Мы знали, что черные полосы в аурах обозначали насильственную смерть их носителей. Все без исключения, кто был убит, скажем, Архимед, Цезарь, Наполеон или Джордано Бруно, все они имели эти роковые черные отметины в своих аурах. У Джордано Бруно, правда, полоса была не черной, а горяче-красной, как и полагается при сожжении. Как и у Жанны д’Арк. Что означали красные вкрапления в черную полосу Хаммурапи, мы не знали.
– Значит, его не только грохнули по голове, но и поджарили, – заключил Жора.
Спать мы уже не могли.
– Может быть, врет какой-то закон, – предположил Маврин, – мне не нравится его сто девятнадцатое правило: «Око за око, зуб за зуб». Представьте себе, что все мы должны каждому, кто нас обидит дать в глаз. Я всегда готов обидчику подставить другую щеку.
– Это правило не сто девятнадцатое, а одно из первых, – заметила Инна.
– Иисус куда тоньше, куда нравственнее и убедительнее вашего Хаммурапи, – продолжал Маврин, – жаль, что мы Его не берем в свою Пирамиду. С Ним мы были бы, как у Бога за пазухой.
Были и другие трудности. Особенно наседал султан Борнео: почему нет в списке его имени?! Он шутил, но в этих шутках было столько правды и желания увидеть своего двойника, что Аня пообещала султану включить его первым в следующую партию наших клонов.
– У тебя еще будет возможность, – сказала она, – лелеять и холить свое молодое тельце.
Между тем, у меня тоже были свои амбиции. Мои клеточки просились, просто рвались на волю. Они тайно существовали уже несколько лет, были полны сил и желания увидеть свет и готовы были по первому моему приказу ринуться завоевывать себе место под солнцем. Я ждал. Не знаю почему, но мне не хотелось клонировать себя вместе с первой партией наших апостолов. Не могу объяснить причин опасения, но внутренний голос говорил мне – нет, не сейчас. Если бы я мог тогда знать, о чем предупреждал меня этот мой голос. А выяснять у машины было, как всегда, лень. Просто лень. Аня и Юра тоже не решались. Только Жора был не против.
– Мой клон, – изрек он уверенно, – даст фору всем этим Тутанхамонам и Цезарям. Хочу вам напомнить, родные мои, что как и три тысячи лет тому назад, жить сегодня не стало проще и веселее. Жить стало куда тяжелее, просто вредно. Да, жить вредно. Вот о чем я хочу вам напомнить.
Он помолчал и добавил:
– Мой и Тинин! Наши клоны… Тинин и мой!
– Тебя мы как-нибудь слепим, – сказал Стас, – но где мы возьмём Тинин?
– Как-нибудь, – сказал Жора, – мне не надо. Мне надо, чтобы мой получился крепеньким, этаким… Чтобы…
Жора улыбнулся.
– И Тинин, – затем сказал он. – Как только мы её разыщем…
Он посмотрел на меня с недовольной ухмылкой, мол, долго ли ты ещё собираешься ёё искать! Зачем-то даже устрашающе, как пёс на кота, оскалил свои крепкие зубы, мол загрызу тебя, черепаху нерасторопную, и добавил:
– … и как только она появится среди нас – мир перевернётся!
Знать бы ему, как он был прав! И неправ. Одновременно. То, что случилось потом перевернуло не только нашу жизнь, но и наше представление о жизни. О ее смысле, о судьбе. К этому, как вскоре оказалось, Жора был не готов. Определенно! И его формула «Нужно быть готовым ко всему» дала ему первую пощечину.
– Так вы-таки Тину нашли? – спрашивает Лена.
– А как же! Нельзя было не найти – Жора б загрыз!
Только я, Жора и Юра… и Наталья, и, конечно, Стас знали о том, что у нас есть материал для клонирования как наших апостолов, так и каждого из сотрудников.
– Хорошенькое «только», – говорит Лена.
– Да. И Аня. Это был как бы золотой запас нашей рабочей группы. И каждый, кто входил в эту группу автоматически становился донором материала для собственного клонирования. Это было не сложно, так как клетки можно было получить не только из кожи или волосяной луковицы, но и из крови, слюны… спермы… Занимался у нас этим Стас.
– Спермы?
– Он был как бы начальником отдела кадров и тайным агентом по сбору и содержанию генной информации наших сотрудников.
– И спермы?! – не унимается Лена.
– Золотой запас, – говорю я, – строителей Пирамиды. Наш «золотой миллиард». Строителей нового мира… Вдруг какой-нибудь очередной всемирный потоп! Что тогда? Теперь мы научены горьким опытом, теперь мы прозорливы и запасливы. Мулдашев рассказывал, что в пещерах Тибета на этот самый случай всевселенской катастрофы штабелями лежат в анабиозе какие-то люди – отборный материал человеческой расы для продолжения рода. Мало ли что может случиться с человечеством! Вдруг атомная война! В Тибете люди, у нас – геномы. Лучших людей! Жора, Аня, Юра, Юля… Радетели процветания и добра. Генофонд планеты…
– И Тинин, конечно? – спрашивает Лена.
– Откуда ж ему у нас взяться! Тины пока ещё не было и в помине.
То лето только начиналось.
– Слушай, – говорит Лена, – если бы кто-то там стал читать твою книгу про твою Пирамиду, опус, который ты и не собираешься писать и никогда не напишешь…
– Ну?..
– …если бы даже я взялась её прочитать…
– Ну?..
– …я бы давно, на первых страницах…
– Что?!
– …выкинула бы её на фиг!
– Не-а, – возражаю я, – не выкинула б!
– Почему же «не-а»? – спрашивает Лена. – Эта ваша Тина… Вы с нею… Да ни у кого бы не хватило терпения дочитать до конца эту тягомотину с вашей Тиной… Даже я её уже ненавижу! Тинатинатина… Но пустота же! Пыль!..
– Лен, – говорю я, – у тебя же хватит?
– Разве что у меня.
– Тебе же хочется знать, кто же на самом деле эта наша Тина?
– Мог бы и сказать… Садюга!..
Хм!.. Могла бы и сообразить…
– Прочитаешь – узнаешь…
Мне не хватало только усесться какую-то книгу писать!
Ага, разбежался…
Глава 8
Я вырывал ее из цепей повседневности. Я, человек огромной жизненной силы и необычайной душевной теплоты, тянул ее в гору, на вершину совершенства.
– Не гонись за знаниями, – поучаю я, – пусть они сами найдут тебя.
Юля очень серьезно настроена познать устройство мира, но при этом не лишена чувства детской простоты.
– И что же твой султан, – спрашивает она, – до сих пор еще верит в твою Пирамиду?
– Верит! Бруней, – говорю я, – очень маленькая страна на одном из самых больших в мире островов – Борнео. Здесь приютился маленький рай: огромное разнообразие животных и растительных видов, нигде более не встречающихся на нашей планете. Еще Дарвин назвал этот остров «надежным домом для некоторых наиболее экзотических видов». За десять лет ученые открыли на острове около 361 нового вида растений и животных. Из-за вырубки лесов на острове сейчас сохранилась только их половина.
– Ты уверен, – говорит Юлия, – что строительство твоей Пирамиды не разрушит этот рай? Ни разу не видела борнейского гиббона!
– А борнейскую пантеру? Ты скоро увидишь их живьем!
Взаимопонимание – величайшее из чудес. Так в чем же дело? Через неделю она признает: требуется язык взаимопонимания. Язык, доступный каждому, как каждому воробью доступен язык запаха зерна или продолжения рода.
– Да, – говорю я, – попробуй напоить верблюда, не испытывающего жажды! Закон потребления воды сидит в его шкуре, в горбах, и никто не в состоянии этот закон изменить. А люди? Тянут, тащат, прут, копят, прячут… У гроба ведь нет карманов. Требуется жертва. Такая же, как Иисус. Его иго…
– Какая прелесть! – говорит Юля, – Его иго!..
– Самопожертвование ради взаимопонимания и обретения повсеместного счастья. Разве не так?
Она снова кивает, она согласна.
– Нужна жертва?! – восклицает Юля, – как это здорово! Слушай, ты – ненормальный!
Затем, взяв в руки книгу, читает вслух:
«Китайская династия Цин достигла своего величайшего расцвета в ХIII веке: ее власть распространилась на Монголию, Тибет, Туркестан, а также Бирму, Непал и Аннам (современный Вьетнам). В то время, как размеры и богатство империи возрастали, экспансия европейцев, искавших новые рынки для торговли, угрожала ее безопасности и стабильности…».
– Ты слышишь меня?
У меня второй день раскалывается голова: как они могли узнать мой телефон? Он известен только узкому кругу людей: Жоре, Юле… Неужели они вскрыли ящик моей электронной почты? Неужели арабы тоже напали на наш след?
– Ты слышишь меня? – Юля повторяет свой вопрос.
Я искренне обрадовался, когда выяснилось, что почта не взломана. Но решительно ничего не меняется – нужно быть начеку! Само собой разумеется, что один неосторожный шаг и все наши усилия… Да, до этого уже дошло!
Мне не хотелось бы подвергать риску Юлину жизнь. Я и предположить не мог, что даже здесь нас может подстерегать опасность.
– Как ты думаешь, – спрашивает Юля, – экспансия китайцев угрожает миру?
Как все-таки нелегко, думаю я, спрятаться сегодня от преследующего тебя по пятам, современного мира! Немногим это удается. Даже в голой пустыне ты как на ладошке!
– Похоже, – говорю я. Чтобы что-то сказать.
Знакомство с масштабным дубайским проектом «The World» придется отложить. Жаль! Здесь в Персидском заливе планируется создание трехсот искусственных островов (да они уже созданы!), имитирующих карту всего мира, на которых можно было бы начать строительство Пирамиды. Что ж, пока и эта возможность откладывается.
– Боттичелли, – говорит Юля, – мой любимчик, Боттичелли и…
Она закрывает глаза и умолкает.
– У китайцев, – говорю я, – земля просто горит под ногами.
– Ты так и не ответил – мы катаемся сегодня на лыжах в Скай-Дубае?
А я надеюсь, мы еще успеем окунуться и в Эгейском море.
– Э-гей! – восклицаю я, – поторопись, милая!..
Надо сматываться! Какой там Скай-Дубай, какое море?!!
И ни единой мыли о какой-то там Тине!
– Лёша, – спрашивает Юля, – у нас всё получается?
– Само собой, – говорит Карнаухов, – а как иначе?!
Глава 9
Когда, казалось, что все точки над «i» были расставлены, Жора, как это обычно бывает, предложил остановку с оглядкой на проделанную работу.
– Итак, – сказал он, – давайте посмотрим, что у нас есть. Шумеры, Ассирия, Египет, Иудея, Китай, Индия, Греция, Рим, Византия, Осман-паша, где-то там Скифия, норманны, гунны, Аттила, затем Возрождение, затем Просвещение, все революции вместе взятые, затем Европа и весь современный мир, наконец, Америка, СССР и затем его распад, наконец, замаранная войной помаранчевая Украина… И вот даже разбушевавшаяся вовсю Африка…
Из всего этого нелегко выбрать не то что дюжину – сотню…
– Первые шумеры, – вставил Али, – это ясно. Хотя первый человек был обнаружен, кажется, в Африке. Или в Китае?
– Артур Кларк, – говорит Аня, – написал новый роман, сюжет которого завязан и зиждется на расшифровках знаменитых шумерских папирусов, найденных в Верхнем Египте еще в 1945 году.
– Ань, – восхищается Дженни, – ты такие книжки читаешь!
– Там, – продолжает Аня, – с планеты Нибиру в нашу Солнечную систему прибыли и космические пришельцы. Они упали с неба на Землю, которая уже была населена человекообразными существами, доработали их генетически… Они-то и стали основателями нашей цивилизации. Это было четыреста пятдесят тысяч лет тому назад. Уже тогда были применены методы генной инженерии…
– Кларк хорошо закрутил.
– Дашь почитать?
– Никаких выкрутасов, – говорит Ицхак, – шумеры – это не его выдумка. С шумеров, как известно, началась наша цивилизация, и я хотел бы…
– А знаете, какой первый город на планете?
Юра даже снял очки, чтобы лучше видеть наши вопросительные физиономии. Но без очков он, похож на беспомощного ребенка.
– Не знаете. Первый город на земле не Ур и не Урук, не… не… не… и не Рим, и не Иерусалим, ясно, что и не Чикаго, и не Нью-Йорк или Лос-Анджелес…
– Первый город на земле – это Рио-де-Жанейро, – заявил Джо.
– Э-а, – произносит Юра и надевает очки, чтобы видеть наше всеобщее изумление, – первый город на земле – И-е-ри-хон.
– Где это? – спрашивает Сесиль.
– Это? Это на Иордане. Иудея, Израиль… Это на той стороне земли.
Мы развлекались… Городами и странами… Целыми континентами…
Наконец, были выбраны первые двенадцать апостолов новой жизни. Их следовало бы назвать: Хаммурапи, Эхнатон, Соломон, Сократ, Цезарь, Конфуций, Леонардо да Винчи, Коперник, Наполеон, Эйнштейн, Иоанн Павел II, Ленин.
– А Гермес? – спрашивает Лена.
– Ну, ты же знаешь, – говорю я, – что мы не понимали, как к нему подступиться. Биополе этого золотоволосого голубоглазого атланта было напрочь блокировано. И мы как не бились…
– И Тина вам не смогла помочь?
– Ха! Её же еще не было! А эти – двенадцать…
– С Чингиз-Ханом, – говорит Лена, – вы все-таки тоже дали маху.
– Да, пожалуй…
– Его империя была в два раза больше империи Александра и равнялась всей Западной Европе. Жуткая мощь! Какое всепобеждающее величие! И только лишь с помощью лука и стрел… И конницы, и, конечно, смертоносной конницы… Человекоконь с луком наперевес! Выскочивший из мифа и воскресший кентавр! Воплощенная дикость! А ты умеешь сидеть на лошади?
– А как же! На карусельной!.. Так вот эти двенадцать… Их преподнесла нам машина, и мы решили остановиться. Да! Мы согласились с ее доводами. И каждый нашел в них свое оправдание: таковы были критерии отбора. Двенадцать ровненько. (Кто же из них Иуда?). В список не попали ни Адам, ни Ной, ни Навуходоносор, ни Александр Македонский, ни Шекспир, ни Августин, ни Карл Маркс… Не попали многие, наидостойнейшие, колоссы и титаны всех времен и народов, тот же Микеланджело и тот же Толстой, Достоевский, Сталин… Хотя ни Гитлер, ни Сталин, ни Ленин, ни даже Брежнев не могли обрести новую жизнь по известным причинам. Но Гомер-то, Гомер!.. Даже ему не нашлось места в нашем перечне знаменитостей. Зато вскоре легко втиснулся туда Ленин. А потом и Тутанхамон…
– Какой-то фараонишко, – равнодушно констатировала Тая.
– Ты прилип к своему Ленину, – бросил мне как-то Жора, – как жвачка к заднице.
Я и в самом деле возлагал на клетки крайней плоти вождя большие надежды. Добытые мною у служителей Мавзолея за сотню долларов, они уже истомились в ожидании своего звездного часа. Мир тоже ждал нового пришествия Ленина, как второго пришествия Христа.
В течение целого лета я убеждал Жору и Юру в том, что Ленин был как никто другой близок к цели. И совершенно неважно, настаивал я, как он шел к этой цели. Мы ведь идем-то другим путем.
– Слушайте, – сказал Жора, – с вами с ума сдуреть можно.
В подтверждение своих доводов я даже обещал предоставить математическую модель ленинских принципов построения коммунизма. С тех пор как я подружился с марксизмом-ленинизмом, я вполне довольствовался теми идеями и выкладками, которые в свое время стали путеводной звездой для людей. Я даже нашел удовлетворение своему самолюбию в том, что мужественно отбивал все нападки на Маркса и Ленина, защищая искренность их побуждений. А вскоре мне представился случай создать виртуальную модель коммунизма. Да-да, я набрался храбрости и мы с Мишей построили-таки этот всеми развенчанный коммунизм. Виртуальный, машинный. Жора был в восторге. Но у него были и свои возражения.
– Я иногда вот о чем думаю, – сказал он, – почему же Ленин, создавая свою теорию строительства коммунизма и воплощая ее на территории России, не принял Христа?
– Ты уже спрашивал об этом, – говорит Лена.
– Жора не раз возвращался к этому вопросу: почему?! Он искренне удивлялся Ленинской слепоте. Искренний поборник справедливости, ратовавший за счастье каждого на этой грешной земле, не мог ведь просто так взять и отмахнуться от Нагорной проповеди, перевернувшей умы многих поколений и до сегодняшнего дня приводящей в восторг своей изысканной ненавязчивой простотой миллионы людей на планете. Неужели он с карандашом в руке не читал Евангелие от Матфея или Луки, или от Иоанна? Как того же Маркса, Маха или Фейербаха? Читал. Читал! В его «Философских тетрадях» ни слова об «Апокалипсисе» Иоанна! Читал!!! Так в чем же дело? Он не мог поверить в воскресение Христа? Многие не верили. Многие и сегодня не верят. Попы, конечно, попы исказили Его учение. Религия – опиум для народа. Может быть. Религия – все это нагромождение ряс и обрядов, сытых заросших рож и тонкоголосых плаксивовоющих фарисеев, весь этот ладанный смрад и сверкание тяжести золотых крестов на жирных пупах, все это не может не действовать на чувства верующих. Но святое учение Христа о том, что Небо может упасть на Землю, что и на земле могут царить небесные добродетели, что восторжествуют-таки красота, нежность, справедливость и любовь, это учение, указавшее человеку Путь на Небо, не может не стать фундаментом для строительства новой жизни. Христос старался как мог. Изо всех сил, кровью и потом. Он убеждал нас следовать за Ним. Двадцать веков подряд, изо дня в день. Ленин не мог этого не видеть. Ленин не прислушался. И чем, позволь спросить тебя, закончилась его социальная инженерия? Пшиком! Нужно быть слепым, чтобы не видеть бесконечные толпы людей, следующих до сих пор за Иисусом, как овцы за поводырем; нужно быть глухим, чтобы не расслышать животворную мелодию Его «Любите друг друга» и набат колокольного звона Его «Горе вам, фарисеи и книжники…». Оказалось, что ни одно из учений за все эти годы не привело человечество к желанной цели. Ни диктатура, ни олигархия, ни военные, ни… Ошибка в том, что никто не учитывал роли биологического начала в человеке. Как же возможно отмахиваться от биологической целесообразности, а в основу развития и стремления к счастливой жизни людей класть политические и экономические камни? Никто еще не строил счастье человечества на фундаменте из генов. Жора, бесспорно, как всегда был прав: все дело в генах. К ним нужно прислушиваться.
Я прислушался:
Говорят: за спиною горят мосты и Гоморры ор,
Не смотри назад – непокорный застынет взгляд.
Говорят… Кто нашептывал в уши вам этот вздор?
Он уж точно не ел с руки теплый виноград…
Я прислушивался…
Мы изменили уровень требований, уменьшили проходной бал, снизили планку. Не могли же мы просто взять и выбросить на помойку истории их геномы! Африканца Отелло или Чемберлена, или Кассиуса Клея, или Мартина Лютера Кинга, мы так и не решились взять в список. Поль Робсон? Нет, он тоже не прошел в наши списки. Обама? Тогда мы еще не знали этого имени. Об Иисусе – и речи не могло быть! Возможно, это и стало причиной трагедии…
– Ты-то, – говорит Лена, – ел с руки…
«… и Гоморры ор…».
– … теплый виноград…
И горят мосты…
Говорят…
«Тиннн…».
Глава 10
– Готово…
Однажды, когда, казалось, что мы уже не сдвинемся с мертвой точки – не все так гладко в нашем деле, как порой кажется – однажды Юра подошел к нам с Жорой, мы как раз только-только закончили третью партию в теннис (2:1 в его пользу, Жора торжествовал победу и был в приподнятом настроении), Юра подошел, бросил свою спортивную сумку на корт и, хлопнув меня по плечу, тихо и не выявляя никаких эмоций, произнес это долгожданное слово:
– Готово, – сказал он и улыбнулся.
Жора сидел, развалившись в плетенном кресле, разбросав свои белые крепкие ноги в новеньких кроссовках по сторонам и вытирал со лба огромным синим полотенцем несуществующий пот.
– Хочешь сыграть? – спросил он у Юры, – я сегодня очень силен.
Юра продолжал улыбаться.
– Правда, – сказал я, – не может быть?
– Правда, – сказал Юра, – можно начинать. Жаль, что мы так и не осилили Гермеса.
Жора прислушался и сказал:
– Сегодня пятница, корабли не выходят из гавани. А в субботу сам Бог не велит работать. Значит, начнем в понедельник. Все новые дела умные люди начинают с понедельника. А Гермес твой… Никуда не денется.
– Давай, – сказал Юра, – давай сыграем. Я выбью из тебя эту победительную спесь.
– Попробуй, – сказал Жора и выбрался из кресла.
Обнаженный по пояс в белых спортивных трусах, весь белый как снег (загар всегда боялся его кожи), с синими глазами и с теннисной ракеткой в правой руке, он был похож на древнюю греческую статую, изваянную в честь победителя Олимпиады.
– Аня уже работает, – сказал Юра и, согнувшись в три погибели и прыгая на одной ноге, стал стягивать с себя спортивные брюки.
– Кто первый?!
Мы с Жорой прокричали этот вопрос одновременно. Юра как раз освобождал от штанины вторую ногу и ничего ответить не мог. Мы с Жорой терпеливо ждали. Жора подошел к Юре и поддержал того, чтобы он не рухнул на корт, запутавшись в собственных штанах.
– Как и решили, – наконец произнес он, – первый – Ленин. С ним нужно поторопиться. Поговаривают, что мумию вот-вот предадут земле.
– Ладно, – сказал Жора.
– Ленин так Ленин, – сказал я.
Иначе и быть не могло. В так называемой культуре клеток у нас хранились лишь клетки Ленина и Иоанна Павла Второго. Они и должны были быть пущены в дело в первую очередь. Сначала Ленин, затем Папа римский.
– Да, Ленин, – сказал Юра, – мы же решили.
Он неуклюже залез в длинные цветастые шорты, помахал руками, разминаясь, два-три раза присел, припав на левую ногу (его всегда подводило правое колено), наконец извлек из чехла ракетку, и кивнул Жоре, мол, я готов.
– Ленин, – сказал он еще раз, – а вы кого хотели? Ленина у нас хоть отбавляй. Он уже засиделся в наших термостатах. Как бы не взялся душком… Его нужно привлечь в первую очередь.
Это было ясно и без Юриных уточнений. Клетки Ленина из его крайней плоти, добытой мною у служителей мавзолея за сотню долларов, кажется за сотню, уже истомились в ожидании своего звездного часа. Мир тоже ждал нового пришествия Ленина, как второго пришествия Христа.
– А вот и наша Анюта, – сказал Жора, указывая глазами на подходящую к нам Аню, – как там наш дедушка вождь?
– У меня есть полчаса, чтобы побить здесь самого сильного, – сказала Аня, – кто готов принести себя в жертву?
– Я не только самый сильный, – сказал Жора, – но и самый благородный. Иди, дай Юрке жизни.
Он широким щедрым царским жестом правой руки, словно даря половину царства, предоставил Ане свою часть теннисного корта.
– На, – сказал он, – убей его.
И отдал Ане свою ракетку.
– Я готова, – крикнула Аня Юре, стоя согнувшись на широко расставленных полусогнутых в коленях ногах в конце своей площадки и раскачиваясь из стороны в сторону, как заправский теннисист, – ну-ка, давай!..
Мы с Жорой отошли в сторону.
– Поздравляю, – сказал Жора и дружески хлопнул меня ладошкой по плечу, – сегодня прекрасный день.
– Да, – сказал я, – поздравляю…
Мы улыбнулись друг другу. Мы понимали: если удача нам будет сопутствовать, этот день станет точкой отсчета нового времени. А все было за то, чтобы не произошло ничего чрезвычайного. У Ани было прекрасное настроение, и это был хороший признак того, что все идет, как по писаному. На нее возлагалась ответственность за начало эксперимента, и мы ей доверяли. И все наши искусственные матки, все эти железные леди, как их называл Стас, все двенадцать, тоже были готовы принять наших питомцев. Юра еще две недели тому назад сообщил об абсолютной готовности.
– Мы как космонавты, – рапортовал тогда он, – готовы выполнить любое задание родины и правительства.
Пока Аня с Юрой сражались на корте, мы с Жорой молча наблюдали за ними. Сказать было нечего. Слова были просто лишними. И Аня, и Юра, и мы с Жорой, все мы прекрасно осознавали, что значат вот эти минуты для будущего человечества. И Анины вскрики, когда ей не удавалось укротить лихо закрученный Юрой мяч, были не криками отчаяния, а способом разрядки колоссального напряжения, которым было переполнено ее красивое прыткое тело. Юра только ахал при подаче, стараясь держать на лице улыбку. Так он держал себя в руках.
– Хэ-эх! – только и слышалось с его стороны.
Игра продолжалась не более трех-четырех минут.
– Да, – Жора оторвал глаза от играющих и посмотрел на меня, – что с Тиной? Пора бы уже…
– Да, – сказал я, – всё готово. Через день-другой начинаем.
– Наконец-то, – сказал Жора, – надо-надо уже… Видишь же!
Я кивнул: вижу!
«Тиннн…».
– Все, – крикнула Аня, – o’key!..
Она побежала к сетке и, дождавшись, когда подойдет Юра, подала ему руку.
– Ты победил, – призналась она, – ты сильнее.
– Ань, – сказал Юра, – счет пока один ноль в твою пользу. Сегодня ты самая сильная, ты же знаешь. Сегодня и всегда. Ты – непобедима!
Они подошли к нам.
– Аню-у-та, – тихо произнес Жора и обнял Аню за плечи, – ты – гений.
– Я знаю, – сказала она и в ее глазах заблестели слезы.
Да, было отчего разрыдаться. Труднее всего было, конечно, ей. Мы же – мужики! Мы рассчитывали на нее, мы надеялись, мы знали, как нелегко взять на себя такую святую роль, как рождение новой эры. Но никто из нас не в состоянии был ей помочь, взять на себя ее обязанности, сыграть ее роль в этом чудесном и непомерно ответственном спектакле. Это был приговор времени, вердикт, вынесенный самим Богом. Ничего бы не случилось, если бы что-то там не заладилось, не удалось, мало ли что могло помешать открытию века! Правда, это был бы такой срыв, такой для нас удар, ударище, от которого мы бы не скоро пришли в себя. Проигрыш, поражение, край, крах… Многие бы, я в этом был уверен, бросились бы от нас наутек, кто-то бы – предал. Такое случается… Но, слава Богу, кажется, все получилось. Бриллиантики слез в Аниных глазах свидетельствовали о первых признаках неудержимой радости, переполнившей не только Аню, но и каждого из нас. За долгие годы ожидания это была первая победа. Ее слезы были наградой всем нам за наш труд и терпение, и верность своему делу.
Во всяком случае, Ленин уже оживал. Воскресал. Ядра его клеток были полны жизненной энергии, они уже зацепились за жизнь и теперь локтями пробивали себе дорогу в будущее.
Воскрешение…
Мы не произносили подобных слов, но уши наши слышали их.
– Сколько было ядер в исходном материале? – спросил Жора.
Чтобы Аня пришла в себя.
– Пятое разведение…
– Ты выбрала самое сильное, мощное, самое воинствующее, ленинское ядро… Самое живучее.
Аня кивнула:
– Конечно!
Мы знали, что из фракции тугих сочных жизнеспособных ядер, было отобрано лишь одно, хотя большинство из них тоже могли стать Лениными. Тучи Лениных – как саранчи. Такое вряд ли могло прийти в голову нормальному человеку. Мы были ненормальными? В какой-то мере, в какой-то мере…
– Не бережешь ты крайнюю плоть вождя, – пошутил Жора, – одно-единственное из десятков тысяч… Сколько было бы юных ленинцев?! Тьма!..
Ленин и теперь живее всех живых, – сказал Юра.
– Аня, – сказал я, – ты теперь наша Ева.
– Да…
– Мадонна, – сказал Юра.
– Да…
– Ты наше золото, – сказал Юра, – ты подняла глаза людей к Небу. Да-да! Царица Ра! Если завтра солнце взойдет, то лишь благодаря твоим усилиям, твоей старательности и щепетильности…
– И твоей обворожительной божественной улыбке, – сказал Жора.
– Вы все людоеды, – сказала Аня и смахнула ресницами очередную слезу, – каннибалы и антропофаги… Крррровопийцы ненасытные!..
Аня растрогалась.
– Он тоже будет лысый? – спросил Жора.
– Златокудрый, – отшутилась Аня. – Как ты.
– Теперь нужно искать геном Нади Крупской. И Инки Арманд. Без любовницы вождь – не вождь. Доказано историей.
– А Горбачев?
– Какой из него вождь, – сказал Жора, – комбайнер. Подкаблучник и надутый павлин…
– В своей Нобелевской речи ты его нахваливал, – сказала Аня.
– Я хвалил его только за то, что он развалил твой Союз. За это же его хвалил и Нобелевский комитет. За мир во всем мире! Разве он не достоин похвалы?
– Сыграем, – предложил Жоре Юра, – ты как?
– С радостью, – воскликнул Жора, – а-ну, становись!..
Они начали новую партию, а мы с Аней побрели к океану.
– Как раз сегодня, – сказала Аня, – нужно было начинать. Сегодня Ленин попадает во все свои циклы.
– Я знаю, что ты все сделала правильно.
– Я сама приняла решение.
Аня не оправдывалась. Ей нужно было просто выговориться.
– Идем купаться, – сказал я.
– Я просчитала: он должен родиться 22 января.
– Сегодня июнь, начало лета.
– Да, семимесячным, – сказала Аня.
– Недоноском, – вырвалось у меня.
– Мы его хорошенько подкормим, стимульнем гормончиками, он будет у нас первым красавцем.
– Надо надеяться.
– Слушай, у тебя же скоро день рождения, – сказала Аня, – хочешь, я подарю тебе?..
– Ты уже подарила, – сказал я, – Ленин – это лучший подарок.
– Нет, – сказала Аня, – не Ленина…
– Идем купаться, – снова предложил я и взял ее за руку.
Глава 11
По всем показателям жизнеспособности, отобранное Аней и Юрой ядро клетки крайней плоти Ленина превосходно прижилось в энуклеированной яйцеклетке, которую мы вскоре внедрили в стенку искусственной матки. Все приборы режима жизнеобеспечения свидетельствовали о том, что яйцеклетка с радостью приняла ленинский геном и теперь, как наседка яйцо, будет согревать его своим теплом до самых родов. Впереди были долгие полтора месяца, и нам нужно было просто набраться терпения. И следить за развитием зародыша. Пришла очередь Папы. Его клеточки Жора добывал самостоятельно, пробившись к нему на аудиенцию, когда тот приезжал в Польшу. Жора рассказывал, как он ломал голову, чтобы раздобыть хоть какие-нибудь клетки понтифика. Пришлось сделать надрез на указательном пальце правой руки и затем обмотать ранку на концевой фаланге узкой полоской двустороннего скотча так, чтобы липкая сторона оказалась снаружи. Эта хитрость позволила дважды заполучить волоски с тыльной стороны Папиной ладони. Первый раз, когда Жора целовал поданную ему руку понтифика и второй раз – при прощании.
– Я даже зубами старался вырвать волоски, – рассказывал Жора, – но боялся укусить Папу. А лейкопластырем удалось депилировать целых семь штук.
Клетки понтифика, полученные из волосяных луковиц, прекрасно жили себе поживали, прилепившись к стеклянным подложкам в пенициллиновых флакончиках, жили не тужили. Они прекрасно делились, пролиферативный пул был очень высок, словом, давно были готовы воплотиться в новую жизнь. Вот и пришла пора. С ними были проделаны те же операции, что и с клетками Ленина. Популяция ядер тоже получилась безукоризненной. Ядра светились, сияли, смеялись. Они были полны жизни, просто хохотали, переполненные ожиданием прекрасного будущего.
– Папаша невероятно крепок, – радовался Юра, – он посвежее Ильича и куда жизнерадостнее. Вы бы видели его калий-натриевый насос: качает как при пожаре. Этот внутриклеточный пожар был для нас слаще меда и пуще всяких там призывов и лозунгов вдохновлял на подвиг во имя спасения человечества. Громко сказано? Да нет. Так на самом деле и было. Как только мы, часами вглядываясь в показания приборов, обнаруживали, что клеточки оживают, что у них разбухают митохондрии от избытка энергии жизни, что поверхность внутриклеточной сети обзаводится скоплением рибосом для продукции белка, что клеточная поверхность захватывает, как голодная рыба ртом, захватывает из окружающей среды питательные вещества, а лизосомы их активно переваривают, что жизнь внутри клеток бьет ключом и ничто не может ее остановить, мы приходили в совершенный восторг. Ай, да мы! Ай, да сукины дети!
Итак, Ленин и Папа Римский стали первыми. Модуляторами и биостимуляторами роста Аня с успехом провела временную коррекцию зиготы понтифика так, что его роды по прогнозу приходились на конец июня. Это всех нас устраивало.
– Слушайте, вы просто кудесники! – восхищалась Ната Куликова.
– Боги! – вторила ей Юля.
И снимала, снимала своей камерой каждый наш шаг. Мне казалось, что и все наши мысли были запечатаны в эту камеру. А Юта к этому торжественному моменту сочинила даже какую-то ораторию. У нас прослезились глаза. Я тоже был всеми доволен: большего я и не требовал.
Еще день ушел на переход к следующему апостолу. Эйнштейн! С ним было сложнее, так как ни одна волосяная луковица из волос его головы, которые нам удалось добыть в Америке (это еще один детективный сюжет), не дала роста в клеточной культуре. Аня с Юрой просто сбились с ног, но ни один посев не имел успеха. Пришлось брать волос из бороды гения. Или из усов. Мы даже не знали его происхождение. В том, что это была луковица Эйнштейна, сомнений не было, но откуда ее вырвали, мы не знали. Не все ли равно? Аня провела предварительную подготовку клеток, поместив их в индивидуальное биополе Эйнштейна, хорошенько, как только она умеет это делать, поколдовала над ними, попробовала культивировать и получила прекрасный обильный рост.
– Bon anniversaire, милые! (С днем рождения! – Фр.) – радостно приветствовала она новорожденных.
Пришлось поволноваться. Без Эйнштейна генерация наших апостолов выглядела бы бледновато. Эйнштейн – это Эйнштейн! Он без всякого рычага взял и перевернул землю с головы на ноги. Теперь каждому стало ясно, что все в мире относительно, что… Ясно ведь? Теперь каждая домохозяйка и каждый сапожник знают, что если…
Архимеду для этого нужен был рычаг. Он просил его у своих соплеменников, но ему так и не дали. Может быть, поэтому земля до сих пор еще вертится? С приходом в мир Эйнштейна и его последователей появилась угроза смещения оси. Теперь мы каждый день живем в ожидании свершения этой угрозы. Предчувствуя и понимая это, Эйнштейн, вероятно, и сжег свою теорию общего поля, по сути – программу и план развития человечества, по сути – архитектонику и сущность Духа Земли и рычаги управления, которыми какой-нибудь уродец мог бы воспользоваться, чтобы размахивать как кнутом, направляя телегу человечества в колею своих собственных нужд и желаний. «Рано» – решил, по-видимому, Эйнштейн, этот кнут вручать неразумному люду.
– Между прочим, – сказал Эяль, – мозг Эйнштейна, нейрон за нейроном, до сих пор изучают разные там патологоанатомы и нейрофизиологи, нейрохирурги и психиатры. Ничего особенного, ничего сверхнормального. Мозг как мозг, как у каждого смертного. А по поводу гениальности Эйнштейн как-то сказал, что гениальность – это вопрос свободы. У него тоже были трудности с обучением.
– Все дело в законе всемирного тяготения! – пояснила Нана. – Мозг Эйнштейна так же подвержен его действию.
Она нас просвещала. И все мы тяготели к ее красоте.
– Все великие евреи, – сказал Лесик, – никогда не изнуряли себя работой до пота…
– Кроме Иисуса, – сказал Жора.
– Он работал до кровавого пота, – сказала Юля. – Заметь разницу. И попытайся ее измерить.
– Слушай, – Лена поставила чашечку с кофе на столик и облизнула вдруг губы, – а Тина твоя случайно не еврейка?
Да какая мне разница?!
Глава 12
Это были те первые первопроходцы, которых мы доверить никому не могли. На создание каждого клона уходили сутки. Поочередно Аня могла пересаживать ядра через каждые сорок минут: 15 минут энуклеация, 15 минут пересадка. 10 минут приживление к стенке матки… Были попытки обучить кого-то еще всем этим нехитрым процедурам – ничего из этого не вышло. Казалось, не было проблем ни с энуклеацией, ни с пересадкой, ни даже с приживлением. Проблема была с выживанием. Даже Юра ничем здесь не мог помочь. Через несколько минут пересаженные Даном или Джессикой яйцеклетки сморщивались, куксились, теряли жизнеспособность, и даже Юля не в состоянии была вдохнуть в них новую жизнь. Мы намучились. И, в конце концов, отказались от услуг тех, кто с пылким воодушевлением хватался за микроманипулятор. Удивительное дело: клетки были послушны только Аниной воле. Никто другой не в состоянии был их приручить. Юра к этому относился спокойно, Жора злился.
– Чем ты их так чаруешь? – спрашивал он Аню.
– Я же ничего не делаю, – улыбалась она, – вот смотрите…
И проводила процедуру за процедурой, неустанно, легко и просто, просто гениально. Ни одно из пересаженных Аней ядер не дало сбоя. Все яйцеклетки просто благоухали, светились, сияли… От экрана невозможно было оторвать глаза. И Жора, наконец, сдался.
– Ты, как всегда, оказался прав, – признался он мне, – без Ани мы бы сели в огромную лужу. Я приветствую твой выбор и поздравляю!
– А я поздравляю тебя с прозрением! – сказал я.
Кто же из них Иуда? Всегда нужно следовать мировым традициям. Двенадцать так двенадцать.
– Иуда – первый, – сказал Жора, – не было бы Иуды с его поцелуем…
– Да-да, – поддакнул я, – не было бы и христианства. Я помню.
Но если есть двенадцать, то должен быть и их пастырь. Тринадцатый. Или Первый! Это место мы оставили вакантным. Свято место! Мы были уверены, что оно не останется пусто. Кто нарушает традицию, у того всегда есть повод к оправданию своих неудач.
– Что с Тиной? – неожиданно спросил Жора.
– Порядок, – соврал я.
Выбрав двенадцать, с пустым местом для первого, мы тем самым избавили себя от возможной унизительной процедуры оправдываться перед человечеством. И тем самым запретили себе даже думать о неудачах, отрезав все пути к отступлению. Итак – двенадцать!..
«В красном венчике из роз впереди Иисус Христос…»
– Я же просила, – тихо сказала Юля, – оставьте Христа.
Жора взял меня за локоть и крепко стиснул руку.
– С Тинкой не подведёшь?
– Больно же!
– Мне нужно выспаться, – сказал Жора, – не подведи. Ты не видел мои четки?
Глава 13
Я говорю какие-то глупости, чтобы Юля не донимала меня никакими вопросами. Это случилось, и я никак не мог этому помешать. Ну никак! Я же был тогда на другом конце Земли. Молчать же было еще ужаснее.
– Хочешь выпить? – спрашивает Юля.
Никаким алкоголем эту боль не унять!
– Да, налей, пожалуйста…
Мне ужасна и эта ее забота: неужели так плох?
– Я побуду один…
– Конечно-конечно, – говорит Юля и никуда не уходит.
Терять – это самое страшное, что можно испытывать в этой жизни.
– Спасибо, – говорю я, сделав глоток, и беру ее руку.
Юля стоит рядом молча, и этого мне достаточно, чтобы не сойти с ума.
– Скажи, – спрашиваю я, – разве я мог предупредить это зло?..
– Не мог, – твердо говорит Юля.
Массивный граненый стакан опустошается теперь одним большим глотком до самого дна.
– Хорошо, что ты… – произношу я, – что ты…
– Молчи, – говорит Юля, сжимая мою руку, – просто молчи…
Что смерть, думаю я, умрем мы все… Не страшно умереть самому, страшно терять…
То, что я могу вот так на огромной скорости сбить перила моста и рухнуть вместе с машиной в сверкающий далеко внизу Гудзон, меня нисколечко не волнует: дело сделано!
Но, может быть, это и не Гудзон? Я же не сплю! Ведь мне это не снится!
Будет ли наша Пирамида принадлежать и аристократам? Чтобы ответить на этот вопрос, я рассказываю историю об одном, приговоренном к смерти аристократе, который по пути к месту казни попросил дать ему перо и бумагу, чтобы что-то там записать…
– Да-да, – говорит Юлия, – я об этом где-то читала, то ли у Вольтера, то ли у Ларошфуко…
– У Фриша, – говорю я.
– Может быть, – говорит Юлия, – я только не помню…
– Записка никому не была адресована, – говорю я, – он записал что-то важное для себя. Чтобы не забыть. Обыкновенная заметка на память…
– Что из этого следует? – спрашивает Юлия.
– Ничего. Просто вспомнилось. Что же касается аристократов, то они, как и все остальные, не осененные Духом, далеко не совершенны.
– Среди них могут быть и уроды, и убийцы, и поэты…
– Ты звонила своему князю Альберту?..
– Зачем?.. Да! Позвони Ане, она злится…
Терять – вот ведь что страшно!
И нельзя объяснить…
Хоронили в субботу…
– Кого, – спрашивает Лена, – кого хоронили?
Разве в этом дело?.. Что-то там на Лере Лиры у нас не заладилось…
– Ань, привет!..
– Я перезвоню…
И Тинка молчит… Зараза! Ей-то наверняка известно, что случилось на этой самой Лере! Могла бы молвить словечко в моё утешение…
Вдруг вспомнилось:
«Утешать?! Тебя утешать?!! И не подумаю!».
А что тут думать?
Сегодня и боги ведь горшки лепят…
Или уже не лепят?
Глава 14
На Стаса была возложена особая ответственность: его матки не должны дать ни малейшего сбоя! Небольшая поломка, изменение режима беременности – и все могло рухнуть в тартарары.
Я тоже старался изо всех сил, чтобы ни у кого из команды, а это человек семнадцать отборных специалистов, профессионалов самого высокого класса, чтобы ни у кого из них не возникло сомнений относительно своей роли в общем деле. В своих я был уверен, как в самом себе. Они составляли костяк команды, и о них нечего было беспокоиться.
Да, и в своих я был точно уверен: не подведут! К сожалению, мне не удалось разузнать остальных, хотя все они прошли отборочные тесты на профпригодность и добродетельность. Но что творится в душе всегда улыбающегося индуса Джавахарлала или вон того американизированного китайца Чана никому знать не дано. Чужая душа – потемки, к этому добавить нечего. Приходилось рассчитывать на те штудии, что мы проводили с каждым из них и на волю Бога, и на все совместные усилия. Я – не маг, не волшебник, хотя многое могу предсказать и предвидеть. Интуиция для ученого – как инстинкт для животного. Она редко подводит и почти всегда определяет выбор правильного решения. К тому же, я всегда руководствуюсь здравым смыслом. Как может прийти в голову, что твой опыт выбора, так сказать, товарищей по оружию однажды может тебя подвести? Никогда! Эта уверенность окрыляет, и все сомнения разлетаются в пух и прах. Но если бы мне тогда сказали, что Жора вдруг вздумает жениться на Нефертити (он сам, без помощи Ани и Юры, выпестовал, взлелеял и вырастил в своем индивидуальном боксе клон любимой царицы), я бы рассмеялся тому в глаза.
– Что? Правда?! – восклицает Лена.
– Не могу сказать, как бы я себя вел, но, во всяком случае, не стал бы настаивать на том, чтобы он относился к клону, как к собственному ребенку. Само собой разумеется, что клонированная Нефертити, даже если она красавица и царица, не может быть предметом твоих мыслей и искушений. Когда ты занят спасением человечества, никакая блажь не должна сходить тебе с рук, даже если ты – самый выдающийся сноб, даже если ты Жора – человек без правил и комплексов.
– Он что и правда женился на Тити? – спрашивает Лена.
– На какой ещё Тите? На Тине?!
– На Тити, на Тине, – говорит Лена, – разве вас разберёшь.
– Я же говорил – на Нефертити!
Женится на Тине, подумалось мне, у Жоры ещё женилка не выросла!
Или?..
От этой мысли у меня кожа взялась пупырышками: а что, если…
Глава 15
Когда и с Эйнштейном было покончено – яйцеклетка с его геномом была захвачена эпителием очередной искусственной матки, и это был наш очередной успех – нужно было приниматься за Наполеона.
Я уже рассказывал, каких трудов нам стоило получить его биополе, мои походы к его гробу в Доме инвалидов, путешествие на Эльбу и остров Святой Елены. Аня напомнила:
– Ниточка, где твоя ниточка! Ты не потерял нитку из его мундира?!
Я не потерял ту ниточку, и она-то нас и выручила. Кроме того, нам удалось за кругленькую сумму купить на аукционе зуб Наполеона.
– Зуб? Какой зуб?
– Его собственный зуб, какой-то моляр… Я же рассказывал.
– Моляр?
– Да, кажется… Тем не менее, мы ухлопали тогда уйму сил и времени, но все же нам удалось раздобыть и волосяную луковицу с его лысеющей головы и воссоздать биополе. Ну и член! Я же рассказывал! Кстати говоря, клетки члена Наполеона, как и клетки фаллоса Ленина оказались самыми жизнеспособными. Мы гадали – почему?
– Хорошо бы нам, – предложил тогда Алька Дубницкий, – отыскать и ухо Ван Гога. У нас ведь ни одного известного импрессиониста пока нет.
– Хорошо бы, – сказал Жора, – но его ухо, говорят, съел Гоген. Они какое-то время враждовали, и вот твой Гогенчик со злости…
– Да ладно…
– Голову даю…
– Ухо гони, – говорит Алька, – твоя голова ещё пригодится!..
У нас еще оставалось время на шутки.
Одним словом, все было готово к воплощению наших наполеоновских планов, как вдруг клетки подняли настоящий бунт. Среди них начался повальный падеж. В стане своих, откуда ни возьмись, появились чужие, озлобленные и опасные клетки. Это как раковая опухоль. Клетки гибли десятками, несмотря на свою изначальную жизнестойкость, гибли сотнями, издавая радостные победные вопли, точно это были какие-то воины, вплотную приблизившиеся к врагу. Кто был их врагом, для нас было загадкой. Знаменитая формула успеха Эйнштейна (работа до седьмого пота и умение держать язык за зубами) теперь нас не спасала. Абсолютно исключалось, что информация о том, чем занималась наша лаборатория, могла просочиться за ее пределы. Об этом не могло быть и речи. А работали мы не только до седьмого пота – с нас сошло сто потов. Мы недоумевали и злились.
– Так действительно можно с ума сдуреть, – гневно сводя брови в тонкую черную молнию, бросила Ася.
Но подобные возгласы не принимались всерьез, и их авторы оставались безутешны. Тестирование на присутствие в культуральной среде мышьяка, которым якобы был отравлен Наполеон и, следы которого могли сохраниться в его волосах, не дало положительных результатов. Экспресс-диагностика других токсических ингредиентов, возможных загрязнителей среды, также ничего определенного не выявила. Все было чисто, как в спальне молодоженов. В чем дело? Откуда у клеток эта гибельная радость? Мы гнули мозги. Юра носился со своим ауромером от термостата к термостату, от флакона к флакону в попытке обнаружить хоть какую-нибудь специфическую изюминку, хоть ничтожный изъян, крапинку в изумительной красоты радужных сияниях, оплетавших контуры тестируемых клеток, но он был бессилен дать толковое объяснение обнаруженному феномену. Это была война миров на клеточном уровне. Был бы я Гербертом Уэллсом, Гарри Гаррисоном или хотя бы Василием Головачевым, я бы нарисовал такую красочную картину битв этих микроскопических гигантов, вооруженных самым старым и самым примитивным на свете оружием – молекулами стресса.
– Признанное абсолютное оружие – это лук со стрелами, – напомнил Эяль. – Гарри Гаррисон…
– А Роберт Шекли, – сказала Зина, – считает, что это какой-то там рот, пожирающий все живое: «Мне нравится спокойная протоплазма».
– А ты что, читаешь Головачёва? – с каким-то неявным презрением спросила меня Руся.
Я кисло улыбнулся, мол, заглядывал, мол, он столько книг написал.
– Макулатура, – констатировала Руся, – нечего вспомнить. Не то, что взять. А уж перечитывать… Или с карандашом в руке… Не…
– Да я и сам, – признался я, – открыл на сорок четвёртой странице… И больше не открывал.
А какая настольная книга у Тинки? Я многое дал бы…
Да!..
Мы были потрясены бунтом наших клеточек: в чём дело?!.
– Оказывается…
Мы искали причины проколов. Васька Тамаров высказал предположение, что даже среди молекул могут быть…
– Верно, – воскликнул Ушков, – молекулярные бомбы! Молекулярные междоусобные войны! Как у людей!
Никаких автоматов Калашникова, никаких танков и бомбардировщиков, ни авианосцев, ни баллистических ракет дальнего действия. Незримые ничтожно малые смертоносные молекулярные инструменты.
– Нанотехнология смерти, – заключил Маврин, – это и есть самое что ни на есть абсолютное оружие для уничтожения жизни.
И это – наше неизбежное завтра!
– Если мы не…
– Да, если не…
Вряд ли она читала Дюрренматта, там где чёрным по белому…
Вряд ли!
Ученые гадают, как полчища раковых клеток берут верх над своими соплеменниками? Как? Какие-то внутриклеточные дисгармонии? Здесь, именно здесь находят благодатную почву зерна неприятия и розни людей, именно здесь разворачиваются основные события вражды и ненависти друг к другу, вызревают гроздья расовых, религиозных, социальных конфликтов. Гены, всесильные гены – вот источник радостей и бед человечества. Вот где собака зарыта!
– Зри в корень! – воскликнул Стив.
– Вот-вот! Вот где нужно копать свой колодец иссохнувшему и исстрадавшемуся от жажды справедливости и добра человечеству.
– Тебе нравится везде копать свои колодцы, – заметила Шарлотта.
Научиться управлять генами – как лошадью – насущнейшая задача сегодняшнего дня. Кто этого не видит – слеп! Кто не слышит шепота, опутавших нашу планету, как шелкопряд куколку, опутавших и натянутых, как струна, нитей ДНК, тот глух. Слеп, как крот, глух, как зимний медведь и поэтому нем, как сом.
– Кстати, сом, – говорит Лена, – зовёт уже тебя к ужину.
– Лен, – радуюсь я, – ты у меня просто…
Лене нравится моя радость. Но прежде, чем усесться за сома, я должен договорить:
– …тот, – говорю я, – слепоглухонемой!
– Идём уже… Заладил…
Я не сдаюсь:
– Зачем жить? Многие, все, все до нашего времени, все, кто правил странами и народами так и жили. Многие так и живут. При упоминании аббревиатуры ДНК (DNA) они кривятся, они не понимают, при чем тут ДНК. Она напоминает им урок биологии в седьмом классе, экзамен по которой они дважды заваливали. Они только морщатся: неприятные ассоциации, да и детство давно прошло. И при чем тут ДНК? Они строят счастливую жизнь своего народа на валовом продукте и рабочих местах без учета возможностей более полной реализации его генофонда.
– Строят же! – говорит Лена.
– Они снова построят гроб…
– Ты опять оседлал своего коня? Опять ода гену? – спрашивает Лена.
– Ода? О! Да!.. Где там наш сом?
«Отыщу твою безымянную планету, поаукаю там. Придумаю веские доводы и причины решиться прижиться (прижаться) … отыщу там место как раз под моё сердце… прижаться (остаться-не расстаться…) свернусь котёнково и замурлыкаю тебя… изнутриии. и.и…».
Какой там Дюрренматт?! Я не знаю, знает ли Тинка… этого… с бородой?..
«Котёнково…».
А лысого? Как там его?..
«Тинннн…».
Ага, звени, звени…
Глава 16
Итак, Наполеон бунтовал. Эта гибельная победительность его клеток, как облако саранчи, как полчища татар, как лава вдруг ожившего вулкана, как ползучая чума стремительно наползала, накрывала и убивала едва уносящих ноги живых клеток, но по всему было видно, что век их недолог и спасения им не будет. В чем дело? Что произошло? Даже Цзю со всей своей мощной биоэнергетикой и удивительной экстрасенсорикой была в растерянности. Такого мы еще не видели… Спасение пришло нежданно-негаданно, пришло неожиданно, тихо, как тать. Аня – вот кто был нашим спасителем.
Я рассказываю как было дело.
– … и вот однажды, – говорю я, – привычно возясь с культурой клеток императора, Юра заметил, что их поведение существенно отличается от обычного, как только в комнате появляется Поль. Едва он приближался к камере, как у клеток появлялась избыточная взаимная агрессивность, они просто набрасывались друг на друга, как крысы, подвергнутые электрострессу в ограниченном пространстве. Клетки, конечно, не царапали друг другу мордочки, встав на задние лапки, не грызли друг друга до крови своими острыми белыми саблевидными резцами, но у них были свои молекулярные инструменты агрессии. Часть из них, что покрепче и понастырнее приводила в отчаяние более слабых. Они кукожились, жались друг к дружке и старались избежать контакта с клетками-агрессорами. Одному Богу известно, как клетки избивали друг друга. Но приборы фиксировали состояние напряжения в их обществе, и если бы не своевременное вмешательство Юры, мы могли бы потерять Наполеона. Это закономерность проявилась несколько раз, и когда Юра поделился своими впечатлениями с Аней, она вдруг вскрикнула на чистом французском:
– Поль, выйди!..
Тот замер и долго, недоумевая, внимательно смотрел на Аню.
– Выйди, – зло повторила Аня и прищурила, точно в гневе, глаза.
Поль только пожал плечами и молча зашагал к двери. Аня и Юра уставились на приборы: все, как по команде, они засвидетельствовали мир в камере. Дверь едва захлопнулась за Полем, как Аня бешено заорала, будто ее собирались резать.
– Поль, Поль!!!
Они переглянулись с Юрой и снова устремили свои взгляды на приборы. Дверь отворилась, на пороге стоял шокированный Поль.
– Ани, ты сдурела? – спросил он (по-французски).
– Да, – ответил Юра, – подойди.
Тот послушно направился к камере. Аня и Юра не отрывали взглядов от приборов, и как только Поль подошел к ним, они одновременно вскочили и бросились друг другу в объятия. Такова радость открытия.
– Что с вами, – спросил Поль, – вы оба сдурели?
Все еще стоя в обнимочку, Юра и Аня теперь следили за приборами, не расплетая рук, и кивали головами, как полоумные: да, да, да…
– Признавайся, – обращаясь к Полю, наконец произнесла Аня, высвобождаясь из Юриных объятий, – ты кто?
– Привет, – сказал Поль, – приехали…
– Ты внешний враг, понимаешь?
Поль молчал.
– Я так и думала, – сказала Аня, – помнишь, еще в Париже ты мне рассказывал…
– Выйдите, – сказал Юра, – поговорите там…
Он кивнул на дверь.
– Понимаешь, – сказала Аня, – когда они с Полем вышли из лаборатории, – если особи враждуют друг с другом, пусть это люди или животные, или даже клетки, если у них есть общий враг и им грозит гибель – они объединяются. Для того, чтобы врага этого одолеть. Если же они ограничены временем, местом, свободой, при появлении врага они дерутся между собой, считая соседа врагом. Это закон. И ты – враг.
– Ань, ты думаешь, что говоришь?
– Помнишь, в Париже, ты мне рассказывал о своих корнях?
Поль молчал.
– Ты потомок в каком-то колене самого Бурбона – ярого противника Наполеона.
Поль кашлянул и продолжал молчать.
– Твои гены, твой геном создает биополе, в котором геном Наполеона не может спокойно существовать. Значит, ты – враг, понимаешь?
– Мне умереть?
Аня рассмеялась.
– Я принесу цветы на его каменную могилу, – дружелюбно сказал Поль, – и буду заботиться, чтобы они не увядали.
Он помолчал и добавил:
– Не понимаю, зачем нам этот коротышка-корсиканец? Вокруг множество умных красивых людей.
– Вот именно, – сказала Аня, – именно! Твои мысли распознаны его клетками. Отсюда – их поведение, эта агрессия. Ты все можешь испортить. Знаешь, похоже, что наш Валерочка прав. Его чувство противоречия…
– В чем же?
– Этот умничающий вирус тупой всеугрюмости, всенедозволенности и всенелюбопытства, всем своим видом демонстрирующий неприятие наших идей, он таки споспешествует… да-да, нашему продвижению к цели. Если бы не такие, как он…
– При чем тут твой вирус, – спросил Поль. – Ответь: мне умереть?
– Да-да, ни при чем. Умереть? Да ладно, – улыбнулась Аня, – живи! Просто держись подальше от императорских клеток. Вот и все. Вот и все…
Так была обнаружена причина дискомфорта – вооруженного революционного восстания Бурбонов в культуре клеток Бонапарта.
– Ну, теперь-то понятно, – говорит Лена, – так бы и сказал.
– А я как сказал?!
– А ты про эндорфины с коллайдерами… Нагородил…
Глава 17
Немалых хлопот досталось и от Эхнатона. В поисках его биополя и ДНК прошлым летом мы с Жорой исколесили весь Египет, всю территорию пирамидального яйца. Как известно, большинство пирамид Египта расположены по периметру приплюснутого круга, напоминающего куриное яйцо.
Этот Аменхотеп-Эхнатон перенес столицу своего царства из Фив в Ахетатон. Сегодня это небольшое селеньице Тель-Амарна, где до сих пор витает дух его создателя. По периметру яйца мы ездили и бродили из чистого любопытства. Будучи в Египте, мы не могли не утолить жажду собственного интереса: правда ли, что?.. Не являются ли?.. Как можно представить себе?..
Многобожие египтян рознило людей и не способствовало духовному единению нации.
– Это похоже на множество партий во многих странах нынешнего мира, – сказал тогда Жора. – Сотни партий – это и сотни лидеров, и, хотя программы партий схожи, как клювы у пеликанов (ничего нового они придумать не в состоянии), их вожди мнят из себя эдаких удельных князьков, большинство из которых выползли из обычной человеческой грязи. Отсюда – усобицы и разруха, ведь верно?
Эхнатон первый в истории человечества утвердил единобожие. Бесспорно это был прорыв, это было проявление силы ума, его просветление. Фараон нанес сокрушительный удар разжиревшему жречеству, склонному к неповиновению и этим ущемлявшему его царскую самодержавную власть. Он упразднил культ всех прочих богов, отобрав таким образом власть у жрецов и сделал себя единовластным правителем, наместником бога на земле. Пусть этим богом был солнечный диск – Атон, но он сцементировал народ в единую нацию, ставшей мощной силой, противостоявшей не только врагам, но и стихиям. Такой фараон нам подходил, и мы с Жорой не могли не броситься на поиски его генома. Мы знали, что с фараонами шутки плохи. Ходили слухи о мести фараонов тем, кто пытается из праздного любопытства или прикрываясь научным поиском нарушить их многовековый покой.
Мы рисковали и наш риск вскоре оправдался.
– Вы и Тиной там интересовались? – спрашивает Лена.
– У нас тогда ещё не было в ней потребы. Хотя Жора, как я потом выяснил, тайно от меня и предпринимал какие-то попытки – исчезал вдруг куда-то по ночам…
– Шлялся, – предполагает Лена, – по бабам…
– А как-то пропал дней на пять. Я даже заявил в полицию, и он тотчас позвонил:
– Ты сдурел?! Зачем ты их посвящаешь в наши дела?
– Но ты же… Мог бы позвонить…
– Обойдешься, – отрезал Жора, – жди!
Я и ждал. И он явился! Не запылился… Счастливый такой…
– Я же говорю: шлялся по бабам! – говорит Лена.
– Да нет! Ни одна женщина не могла воспламенить в нём столько…
– А Тина? А ваша Тина? – спрашивает Лена.
– Разве что Тина! Но я же её тогда совсем не знал…
И я ждал…
– Слушай, – говорит Лена, – я вот слушаю тебя…
– И правильно делаешь, – говорю я, – кого же тебе ещё слушать? И я бесконечно благодарен тебе…
Лена своей славной ладошкой останавливает поток моих благодарностей:
– Стоп, – говорит она, – это я знаю. Ты скажи мне… Скажи…
Она умолкает и в наступившей тишине, я слышу, как смертельно стремительно сочится песчинками в песочных часах наше время. Я вижу, как тает песок, отведенный нам на земле… И я жду… И чтобы наше время не кончилось, я переворачиваю часы. Чтобы у Лены хватило времени задать свой вопрос.
Она медлит, затем:
– Рест, скажи мне вот ещё что…
Я знаю наверное, о чём она спросит! Я знаю её уже много лет! И было бы малодушием с моей стороны уйти от ответа.
О моём умопомешательстве!
Её давно беспокоит моё здоровье, мои видения, галлюцинации, мои иллюзорно-виртуальные сны и яви, собственно, мои надежды на…
На что?!
Я вижу, как старательно она ищет слова, чтобы не обидеть меня! Я вижу – это ведь написано на её лице, а взгляд её серых глаз просто криком кричит: «Рест, ты сжигаешь себя!», – я же вижу…
– Тебе не кажется, – говорит она, доверительно взяв мою руку и заглядывая в глаза, – что, полагаясь на свои собственные представления о построении…
– Лен…
Я сжимаю её шёлковые прохладные пальцы.
– Пожалуйста, не перебивай меня. Ты же видишь, как мне не просто.
Я обнимаю её.
– Рест, – она легким, едва уловим движением так любимых и обожаемых мною плеч, высвобождает себя из моих объятий, – ты, пожалуйста, выслушай меня, я ведь на полном серьёзе…
Её пальцы по-прежнему остаются прохладными, и это верный признак того, что ей с трудом удается контролировать свои эмоции.
Я люблю её!
Я же люблю её! И, сказать по правде, не имею никакого права принуждать её своим поведением сомневаться в своих подозрениях насчёт…
– Опять, – улыбнувшись, говорю я, – опять наше с тобой вечное «To be or not to be?».
Чтобы разрядить обстановку.
Лена облегчённо вздыхает и вдруг потеплешими пальцами сжимает мою ладонь.
– Да, – произносит она, чуть не плача, – опять.
И целует меня в щёку в знак, так сказать, примирения.
Но мы и не думали ссориться!
Теперь она полна уверенности и задора, и я рад, что нет в мире тем, способных разрушить наш, надеюсь, прочный и, если хотите, вечный союз.
Мы усаживаемся в кресла.
– Выпьем? – предлагаю я.
– Да, – соглашается она, – конечно… Но сперва…
– Да, ладно тебе, – призываю я располагающе громко, – давай выкладывай! Что там у тебя?!
– Тина, – теперь твёрдо говорит Лена, – твоя Тина… Ты только не обижайся.
– Обижаться, – говорю я, – ты же сама сказала – удел горничных.
Лена кивает: да.
– Все твои рассказы о Тине, знаешь… Фантомы какие-то…
– Лен, – я пытаюсь было оборвать эту тему.
Лена продолжает:
– Рест, согласись, что все твои мысли вокруг этой милой подружки – порождение больного ума…
– Лен…
Лена встает.
– Нет-нет, ты дослушай!
Я, смеясь, демонстративно затыкаю уши указательными пальцами.
Лена ждёт. Лицо у неё очень серьёзно, и глаза её тоже ждут. Я знаю эти её глаза, наполненные ожиданием!
– … ты рисуешь её, – слышу теперь я, – какой-то сосной, на которой вместо шишек развешаны груши… Рест, так не бывает…
Я слушаю…
– … мир не знает случая, чтобы…
Я слушаю.
– … и все твои доводы в пользу…
Я не перебиваю.
– … и ты не имеешь права…
Я это знаю и без тебя.
– …и эти твои фантомные завязи…
Вызреют, вызреют!..
– … и тебя просто засмеют… и затопчут… Тебя просто выбросят на помойку…
Я слышу уже скрип собственных зубов.
– ииии ты – ы-ы-ы…
И я уже не могу это слышать!
– А теперь, – говорю я, – слушай меня!
Лена присаживается на край дивана, чтобы…
Чтобы не сорваться на крик, я беру грушу и откусываю ровно столько, сколько требуется, чтобы не… не сорваться на крик.
Тон, я признаю это, – непозволительный! Дурной тон! Но я и не подумаю выискивать там какой-то другой, умилительно-тепленький-ласково-обворожительный тон.
Раз уж зашла речь о Тине!
Никто не может диктовать мне…
Никто! Даже Лена!
Раз уж о Ли!
– Груши, – говорю я, прожевав, – да, груши!..
Я никогда прежде не видел Лену такой напуганной.
– … и не только груши, – говорю я примирительно, – и не только на сосне… Леночка моя дорогая!..
Лена даже прикрывается локтем, когда я подсаживаюсь к ней на диван.
– … так вот я хочу тебя просветить, – говорю я, – Тина – это… Это… И сосна, и ливанский кедр, и лиственница… И ель, и та ель, живущая вот уже восемь тысяч лет… Помнишь, я рассказывал!.. И ель, и особенно секвойя! Особенно! Та, что помнит звуки арфы Орфея… Ну, ты помнишь, ты помнишь… Я рассказывал… Секвойя… И не только груши на ней, и не только яблоки и апельсины… Ты пойми, на ней…
Лена смотрит на меня, не мигая. Я рассказываю.
– … и ты лучше меня понимаешь, что без Тины, без этого сруба и скрепа, без этих её… без неё… Понимаешь меня?.. Ну, хоть ты меня понимаешь?!!
Наконец, Лена кивает: да.
– Да, – говорит она, – понимаю.
Понимание – это как… Это свет…
– Вот такие груши тебе, – говорю я, – на соснах и елях, вот такие апельсины… Среди вечнозелёных иголок, – говорю я, – вот такие пироги…
– Да, – соглашается Лена, – пироги… с апельсинами…
А как вы хотели!
А то!
Я, знаете ли, милые мои, прожив утомительно длинную жизнь и старательно вглядываясь в лица окружающих меня людей до сих пор, видит Бог, не встретил ни одного… ни одной… Правда, Макс?
– Понимаешь меня?!
– Уав!
– Конечно, – говорит Лена, теперь-то – конечно!
А сам-то ты себя понимаешь? – думаю я.
– Ладно, – говорю я, теребя холку Макса, – собирайся!
Ха! Он всегда готов! Какие тут сборы?!
Глава 18
Теперь каждый день, с утра до ночи, мы были заняты тем, что следили за показаниями приборов наших железных рожениц. Они густой чередой стояли вдоль длинной стены нашего, так сказать, родильного дома, сверкая своими прозрачными пластиковыми стенками, мигая разноцветными лампочками, жужжа и потрескивая всякими там реле и дрожа стрелками приборов визуального наблюдения. В помещении было довольно прохладно, привычно пахло работающей оргтехникой (апельсинами!) и кварцевым облучением, как в операционной. Как Великая китайская стена, опоясавшая беззащитное беременное брюхо рождающейся в потугах огромной страны, стояли на защите заалевшей зари новой эры несметные ряды наших искусственных маток. Сквозь их прозрачные стенки можно было видеть, как развиваются наши апостолы. Миниатюрные, зачем-то скрюченные в три погибели и вышедшие, как космонавты из корабля в открытый космос, наши эмбрионы плавали…
– Как ваш Алан, – говорит Лена. – Зачем же он так ушёл? Ты можешь мне объяснить? Хотя, знаешь, умереть в Космосе на виду у всего человечества… Это, знаешь… Ты можешь мне объяснить?
– Нет… Нет… Ума не приложу…
– Странно…
– Да, – говорю я, – странно…
Я же уже рассказывал про Алана!
– А ты бы так смог? – спрашивает Лена.
– Воды, – прошу я, кивнув на пустой стакан, – налей мне, пожалуйста.
Лена наливает и подает мне стакан, я выпиваю до самого донышка.
И продолжаю:
– … наши эмбрионы плавали во взвешенном состоянии в питательной среде, привязанные искусственными пуповинами к стенкам своих маток. На человека, впервые попавшего в этот необычный родильный зал, эта картина произвела бы жуткое впечатление. Мы не были новичками, мы видели это, как сказано, каждый день с рассвета до заката и от зари до зари, поэтому нас ничто поразить не могло. Наше внимание было приковано только к показаниям приборов, которые на протяжении вот уже целого месяца свидетельствовали о том, что апостолы наши чувствуют себя превосходно, развиваются, растут как на дрожжах и набираются, набираются сил. Пока ни один прибор не протрубил тревогу, пока все шло стабильно и гладко. Тем не менее, мы ни на минуту не могли позволить себе расслабиться. Очень высока была ставка. Даже в минуты коротких передышек нас не оставляли мысли о будущем. Все мы ждали той минуты, когда первый наш подопечный звонким веселым криком известит мир о рождении новой эры. Это мог быть и Ленин, и Эйнштейн, и Леонардо да Винчи, да кто угодно, кто окажется самым прытким и нетерпеливым. Хотя по нашим расчетам первым должен стать Соломон. Именно ему мы планировали вручить ножницы и право перерезать ленточку и впустить жаждущее перемен человечество в Новый Свет.
– Ты говорил Ленин и Папа, – говорит Лена.
– Правда? Кажется, так и было! Но это не суть важно. Нам казалось, что мы теперь крепко держим в руках дерзкие дрожащие вожжи стремительно несущейся вперед колесницы. Мы были убеждены, что не соскочит колесо, не лопнет подпруга, не срежется с копыта подкова. Мы были так уверены, так обнадежены!
– Слушай, – сказал как-то мне Жора, – мне сегодня такое приснилось…
Он взял меня за локоть и заставил смотреть ему в глаза, чтобы видеть мою реакцию на свое откровение.
– Ну, – сказал я, внимательно глядя на него, – и что же?
– Мне приснилось, что я пишу письмо…
Он сделал паузу и, не сводя с меня глаз, крепко сжал мой локоть. Мы стояли напротив и словно гипнотизировали друг друга. Я понимал, что главного он еще не сказал, и ждал, не отводя взгляда.
– …письмо Богу, – наконец тихо сказал он и сжал мой локоть до боли, так, что
я невольно попытался выдернуть руку из его лапищи. Он не отпускал.
– Определенно, – добавил он, – Богу. И, не зная за что, прошу у него прощения.
– Мы все тайно просим у Него прощения, – сказал я, – мы ведь знаем свои
грехи.
– Да уж… знаем. А знаешь…
– Руку-то отпусти, – взмолился я.
– На, – сказал Жора, отпустив мой локоть, точно давая мне свободу, – держи.
Нам казалось, что мы уже прощены и Он благословил нас на наши праведные дела. Вселенная признала наши усилия плодотворными и не чинила нам никаких преград. Мы это знали по первым проявлениям первых минут жизни наших малышей. Дело в том, что в качестве наполнителя питательных сред мы использовали не обычную воду, а реликтовую, живую, которую в замороженном виде тоннами льда привозили нам в рефрижераторах из далекой Сибири. Именно воде, как утверждал Леонардо да Винчи, дана была волшебная власть стать соком жизни на земле. Но есть вода и вода. И именно эта, сибирская разновидность воды, наполняя жизненное пространство ДНК, является информационным рецептором команд Вселенной. Она, только она слышит божественный шепот Космического Разума, только ей дана блажь первой на земле ведать Его согласие и право на будущее существование каждого живого существа. А раз так, то теперь сама Вселенная защищала от неудач наше дело тем, что запретила вмешательство в работу своей информационной системы кому бы то ни было постороннему. Мы отдали себя в руки Богу, приютились в Его Ладонях…
– И что Он ответил? – спросил я.
– Кто?
– Бог.
– Еще не было почты, – сказал Жора.
Глава 19
Так подробно о городе в кратере Анд я ей так и не рассказал.
– Это так интересно!..
– Ничего особенного, – говорю я.
– Ты, правда, возьмешь меня с собой? – спрашивает Юля.
– Определенно! – говорю я.
Это Жорино «Определенно» работает безотказно.
– Обещаешь?
– Даю слово.
Тогда с Жорой мы чуть было не погибли.
– А знаешь, что меня больше всего поразило в Китае?
– Что?
– Стихи на тротуаре.
Да, я тоже был поражен. Китайцы влажной кистью рисовали на разогретых солнцем тротуарных плитках стихи-иероглифы, которые тут же испарялись, становясь достоянием неба.
Я поднимаю стекла в салоне автомобиля и включаю кондиционер. Здесь с самого утра жара такая, что даже бешеной скоростью ее не победишь. Мы выспались, ночь прошла спокойно, а каким будет день, мы даже думать не хотим.
– Я бы чего-нибудь выпила, – говорит Юлия.
– Сок, кофе?..
– Ты вчера так и не показал мне ту стену.
– Теперь только завтра, – говорю я, – может быть, завтра…
У той стены меня расстреливали в упор. Это было три года тому назад. Теперь здесь другое правительство, другие порядки…
– А где ты тогда прятался?
– В храме, – говорю я, – километрах в семи отсюда.
– Вон там, кажется, можно выпить кофе…
Юля снимает очки, чтобы получше разглядеть придорожный ресторанчик на открытой площадке.
– Я вижу, – говорю я.
От смерти меня спасла чистая случайность. Об этом я Юле не рассказываю. Жена царька этой задрипанной страны встала за меня грудью. Потом я ее по-царски благодарил…
Мне, конечно, все это было очень интересно! Но зачем Юле об этом знать.
– Знаешь, – говорит Юлия, – мне терять нечего, я решилась!
– Прекрасно!..
– Завтра же едем, – предлагает Юлия.
– Сегодня!..
Она в нерешительности.
– Сегодня? Нет, правда? Ты не шутишь? Я не всегда понимаю, шутишь ты или нет.
Ей, считает она, терять нечего, а вот я не желаю ее терять.
– Да, – говорю я, – правда. Вылетаем через час.
– Через час?.. Ты заболел? Слушай, ты – ненормальный…
– Милая моя, – говорю я, воруя у Чехова, – здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди. Если хочешь быть здоров и нормален, иди в стадо.
– Ты мне так и не сказал, – говорит Юля, – что ты думаешь об Ананербе.
О, это целая история!
Через три часа мы уже в Санто-Доминго. И теперь ни о каких потерях не может быть и речи.
Единственное, что еще меня огорчает – ее неудержимая и, на мой взгляд, безрассудная смелость, желание быть, так сказать, в кипящем слое жизни. Зачем-то теперь мне ее смелость?
– Не гони так, успеем! – говорю я.
Юля улыбается. Она в восторге от быстрой езды!
– Жаль было бы опоздать и на эту встречу.
В тот четверг нам помешал сильный снегопад, а вчера…
– Вчера, – говорю я, – нам просто не повезло.
– Не везет только неудачникам.
Наконец, поворот! Но что это? На том месте, где нас должен ждать принц этой странной, я считаю, страны – пламя пожара, клубы черного дыма, скопление полицейских машин…
– Ах ты, Боже мой!.. – восклицает Юля.
– Не останавливайся, – говорю я, – проезжай мимо…
Полицейский указывает ей рукой, куда можно ехать. За поворотом она останавливают машину и какое-то время мы сидим молча.
И вдруг Юля как зарыдает! С ней такое теперь часто случается.
И на эту встречу мы опоздали.
И вдруг я ясно осознаю: я – тоже мишень…
Мы!..
Глава 20
Возникли проблемы и с Эхнатоном.
– Да, ты говорил уже.
– Его биополе то и дело давало сбои, Юра не мог добиться стабильности и уже просто выбился из сил, денно и нощно возясь с генератором.
– Тамара, – волновался Стас, – мы верно выбрали время?
Это был третий день молодой луны. 17. 47 местного времени. Все, как и значилось в протоколе. Тамара всегда работала, как часы, и вопрос Стаса казался нелепым. Она даже не посмотрела на него. На ее сторону встал Жора.
– Не цыплят выращиваем, – сказал он, – фараонов…
Это значило, что к Тамаре не должно быть претензий. Между тем, гомогенат ДНК фараона никак не структурировался в полноценный геном, и у Юры появилась мысль заменить Эхнатона на другого фараона. К делу подключился сам Жора. Он с завидным терпением и щепетильностью добивался искомых характеристик гомогената, не отходя от Юры ни на шаг. Просил даже Аню помочь им своей энергетикой в получении желаемых результатов, можно сказать, спал стоя, как конь, только бы не менять Эхнатона. Здесь пришлось вмешаться и мне. Ты помнишь, что я силой собственной мысли могу не только…
– Помню-помню, – говорит Лена.
– Так вот…
Юра злился. Жора настаивал. Доходило до ссор.
– Да брось ты его в помойное ведро, своего Эхнатона, – в который раз выговаривал Жоре Юра. – Этих фараонов – как грязи. Выбери себе кого хочешь: Хеопса, Тутанхамона, Рамзеса или, на худой конец, того же Хоремхеба, перечеркнувшего все реформы твоего Эхнатона. Возьми на худой конец Клеопатру…
Жора неожиданно повернулся ко мне:
– Тинка где?!
Я молчал. Жора хмыкнул и продолжал:
– Клеопатру или Тиу, или как там её, Тиу, Ти… На худой конец…
Юра улыбался.
Мне всегда казалось, что Юра был у нас со времен фараонов.
– Клеопатру я бы взял, – ухмыльнувшись, произнес он, – но Эхнатон, знаешь ли…
Жора стоял на своем: нет!
– Тома, скажи им, что Эхнатона менять нельзя.
– Ни-ни, – сказала Тамара, – никак!..
Никто ему кроме Эхнатона не был нужен. Только много месяцев спустя всем стало ясно, почему он так уцепился за своего подопечного.
– Почему? – спрашивает Лена.
– А вот клетки Леонардо да Винчи вели себя уверенно и спокойно. Так ведут себя клетки совершенного Человека, знающего свое предназначение, Человека посвященного и продвинутого, реализовавшего потенциал своего генофонда.
– В чем же? В чем его предназначение? – спросила Тая.
– Быть Лео! Только Лео и никем другим! Лео – Лео, а Сократу – Сократом…
– Это известно сегодня каждому школьнику, – говорит Лена.
– Да, история нашла им свое место на полочке, свою нишу. Но только сегодня, глядя на формулу генома наших сверстников, можно сказать, кто из них выполнит свою миссию на земле, а кто просочится через сито истории, как вода сквозь песок.
– Но это же…
– Я не просто уверен, я – вижу.
Жора, в подтверждение сказанного, поднял вверх указательный палец.
– Вижу, – повторил он.
– Ты упомянул Сократа, – говорит Лена.
– Да, и Сократ, и, конечно, Сократ… Сократ – это яркая манифестация совести. Как Иисус – это Бог в человеческом обличье, так Сократ – это воплощенная совесть. Совесть в самом чистом виде. Это был голос крови Сократа. По реакции его клеток в дальнейшем мы строили калибровочную кривую совести для квантификации основных добродетелей.
– Для чего, для чего? – спрашивает Лена.
Я не отвечаю.
– Слово-то какое – квантификация! – говорит Лена.
– Я не раз его еще назову. Для определения количества совести в человеке, мы вычислили единицу совести – 1 сократ, и она стала самой весомой единицей при разработке формулы Любви. Формула Любви – это основной закон Жизни.
– Мы опять славим идеи расовой дискриминации, – с грустью заметила Инна, – среди них нет ни одного черного!
Ирена воскликнула:
– Вот беда!
– Меняем твоего Хаммурапи на… на кого? Пусть это будет Отелло! Или Поль Робсон. Или, на худой конец, Кондолиза Райс… На худой конец…
Мы словно перебирали картошку.
Противился и Конфуций. Его клеточкам пришло в голову есть по две порции каротина. Мы убили уйму времени, пока Юра, как-то не бросил:
– Он же желтый! Дайте ему лишнюю морковку…
– Или апельсин! – предложила Ия.
Юра редко ошибался в диагнозах, вот и на этот раз угодил в десятку. Как только в среду добавили несколько нанограмм каротина, клетки Конфуция аж прослезились в благодарностях.
Цезарь требовал Брута и Клеопатру, от которой потом отказался. Да-да! Так и было! Сначала клеточки Цезаря отказывались даже флюоресцировать. Каких только композиций мы не перепробовали!
– Юра, что скажешь? – приставали мы к Юре.
Но и он разводил руками, мол, не могу понять, что ему еще нужно. Только на следующее утро он пришел в бокс ни свет, ни заря и объявил: «Плесните-ка им пару доз Клеопатры…». Да-да! Именно «Клеопатры». Когда питательную среду проэкспонировали известное время в биополе Клеопатры, Цезарь тот же час воспрянул духом, а когда ему в друзья добавили Брута, он и вовсе разулыбался: это то, что мне нужно! Потом, конечно, был поражен: «И ты, Брут?!».
– А как вел себя Папа Римский? – спрашивает Лена.
– Требовал тишины. Просил…
– ?..
– Ведь тишина, говорил он, – это все самое лучшее, что я хотел бы слышать от этих людей. Тишина – как залог единения. Не покой – тишина. Тихая революция сознания. Папа это сразу признал: через геном! Притчи, призывы и лозунги позастряли в зубах.
В те дни мы сделали еще одно удивительное открытие. Оказалось, что по реакциям клеток можно прогнозировать поведение личности. А что говорить о клонах!
– А что Ленин?
– Он переболел свинкой, и остался бесплоден. Что ж до Сократа… Знаешь, тут такая веселая история. Сперва он стал олимпийским чемпионом на стометровке, по метанию копья и, кажется, по лыжам… Прыжки с вышки, да!.. Ну что-то зимнее на лыжах… А затем… ох-хо-хо…
– Интересно, – говорит Лена, – что же затем?
– …м-да… Залез в бочку к Диогену…
– К Лаэртскому?..
– И жили там, как сиамские близнецы, вместе…
– Голубые?
– Знаешь, вонь жуткая…
И т. д. Спорили, спорили…
– …и Эйнштейн показывал свой язык?
– Ага! Как мальчишка!
– Язык, – поучительно заверил нас Маврин, – как и радужка глаза, впрочем, как и стопа – прекрасные индикаторы состояния нашего здоровья. Это для посвящённого – как экран телевизора: все болезни как на ладони!
– Эээээээээээ… – раскрыв рот и вывалив свой малиновый язык, проэкала Тая, – и что ты там видишь?
– Покажись гинекологу, – сказал Маврин, – ты беременна.
– Я?! Правда?! Ой, Мавруша… Если это правда, я тебя расцелую!
– Покажись, покажись…
– А что, – сказал тогда Юра, – думаете, из всей этой мишуры можно будет что-то слепить?
– Тайка точно кого-то родит! – сказала Эдит.
– Ты сомневаешься? – спросил Жора.
– Что же? – Юра поправил очки и посмотрел на Жору.
– Рай, – просто сказал Жора, – рай! Я уверен!
Он положил руку Юре на плечо и добавил:
– Будь уверен! Dixi! (Я сказал, – лат.)
– Не забудьте только вот что, – сказала Ната, – и Цезарь, и Наполеон были левшами. Вообще, надо сказать, что ген леворукости принадлежит к тем рычагам управления, без которых нельзя строить ваше совершенство. Вы не считаете?
– Скажу тебе честно, – признался мне тогда Юра, – в этих Цезарях и Наполеонах я сразу увидел угрозу нашей Пирамиде. Я же говорил: нужен Гермес!
Как же он был тогда прав!
– А Тина? – спрашивает Лена.
– Мы уже к ней подбирались вплотную…
– Когда же вы её заарканите?
– Ну ты, мать, сказала! Не сплели еще в мире такое лассо, чтобы можно было её заарканить.
– Но в конце-то концов вам это удалось?
– Удалось? Не думаю… Она соблазнилась на звуки свирели… Да и то…
– Что?
– Тина…
– Ну?!.
– Мы строили дом, которому вскоре судилось стать нашей могилой. Тина сразу об этом сказала… Она…
– Говори уже!..
Я же сказал: мы строили свою Пирамиду, свой Мавзолей… Гроб!.. Если быть точным.
– И вот что еще меня поразило: наш Ленин вскоре стал-таки матерым христианином, новым апостолом, яростно проповедовал Новый завет, отчаянно спорил с атеистами и звал на интеллектуальные баррикады в защиту Христа.
– Скажите-ка! – воскликнула Лена.
– Да!
– А Тина?..
– Я же сказал!.. Она тоже левша…