Хромосома Христа, или Эликсир Бессмертия. Книга третья. Часть восьмая. Не равный многим (Владимир Колотенко)

Глава 1

Ученый, с убедительными выкладками и ссылками на авторов, известных и незнакомых мне специалистов, он говорил теперь сухо и лаконично, только факты и факты, доказательства, статистика, безупречная и безукоризненная аргументация, академическая дотошность, даты, школы, имена, все о смерти, по-русски, с привлечением общепринятых в науке штампов на латыни и греческом, на английском (punctum no return), на немецком, на французском и даже на иврите. Все о смерти. Врач! С клятвой Гиппократа в сердце. Что мы знаем о смерти? Все. Или почти все. Я знаю, что существует ген смерти, что этот ген иссякаем, конечен, что в конце концов приходит время, когда с этого загадочного гена перестает считываться информация, необходимая для поддержания жизни клетки или организма, или популяции организмов, и – все, приходит конец. Конец света, конец существованию, конец всему – бедам и радостям, счастью и страстям, умирает боль и любовь. Смерть – причина многих огорчений, но и освобождение. Человек истаивает, как отгоревшая свеча, как вчерашний снег на ладонях Бога, которые на протяжении жизни грели и ласкали его.

– Ты меня слушаешь? – спросил он, когда я размышляя, задумчиво стал рассматривать свои ногти.

– В самом деле, – сказал я, – смерть не очень приятная штука.

– На свете нет ничего интереснее, – возразил он. – Грань между жизнью и смертью неуловима только на первый взгляд…

Как и вчера ярко светило солнце, стало тепло, я расстегнул даже молнию на куртке, в огромных стеклах его массивных очков отражалась улица, это был маленький черно-белый экран, там все жило, дышало, спешило… Никаких признаков смерти.

– Лучше инсульт, чем инфаркт или язва, – продолжал рассказывать Юра, – прицельный направленный выстрел. Разрыв сосуда должен произойти в ромбе продолговатого мозга. Выстрелить надо точно в дыхательный центр или в турецкое седло, или…

– Выстрелить?

– Лучом лазера по китайскому меридиану, по точке, например, су-ляо. Это не составляет большого труда: она ведь на самом выдающемся месте!

– На каком «самом»?

– На кончике носа. Или по точке шан-син…

– Я знаю, – сказал я, – что самые жизненно-опасные точки находятся в области сердца.

– Да, лин-сюй, жу-чжун, чжоу-жу… Это область левого внутреннего кармана пиджака. Как правило, сюда и кладут пластинку… Защитную металлическую пластинку.

Юра приопустил очки и внимательно посмотрел на меня поверх оправы, словно принимая решение: продолжать свою исповедь или достаточно и того, что сказал.

– Я работаю с точкой хуэй-инь. Это самая надежная точка.

Я выжидательно молчал. Он не удержался:

– Это точка в самом центре промежности, между…

– В самом центре? Но…

Я с недоумением смотрел на него.

– В том то и дело, что с голым человеком справиться проще простого.

– А король-то голый! – воскликнул я.

– Вот именно, – сказал Юра, – голый всегда менее защищен, если не безоружен. Ну, а попасть лучом в промежность – это уже дело техники.

– Представляю себе, – сказал я, – здесь нужна изворотливость и изысканная сноровка… Мне казалось, что c носом все проще.

– Как раз нет. С носом я зачастую оставался «с носом». А вот в сауне или в бассейне, на безлюдном пляже… Мои подопечные любили большей частью проводить свой доcуг в чем мать родила. Вот я и пользовался этой их слабостью…

Он рассказывал мне о способах убийства, как рассказывают сказку о белом бычке.

– Хотя все зависит от задачи: какая смерть тебе нужна – мгновенная или через час, или два, через сутки, или к празднику Святого Петра. В этом и есть профессионализм. Это как попасть в десятку. И совершенно не важно, это клетки мозга, сердца, кишки или крайней плоти: у каждой один и тот же геном, и ему предоставлено право решать: когда и где делать дырку в сосуде!

(Тина, вдруг подумалось мне, никогда бы так подробно об этом не рассказывала. Об убийствах, о смерти. Мне стало любопытно её отношение к смерти. Спрошу при встрече, решил я).

Мы брели по какому-то тенистому малолюдному скверу, неожиданно он остановился и засунул свой кейс между ног.

– Давай я понесу, – предложил я.

– Я сам. На-ка, примерь.

Глава 2

Он вдруг сдернул, как скальп, с головы свои черные с проседью кудри, оказавшиеся ничем иным как обычным париком, и протянул его мне. Я смотрел на его коротко стриженную белую голову, напоминающую матовый стеклянный плафон, едва сдерживая себя от того, чтобы не расхохотаться.

– Держи, – сказал он и расхохотался сам.

Еще бы! На моем месте каждый бы был удивлен. Мы стояли и просто ржали, как кони, хватаясь за животы и корячась от смеха. Я все-таки напялил на голову этот легкий еще теплый шлем из чужих волос, и первым моим желанием было посмотреться то ли в зеркало, то ли в какую-нибудь стекляшку, чтобы увидеть, на кого же я стал похож. Я даже подбежал к стоящему в двух шагах спортивному авто, за рулем которого вальяжно восседала прекрасная брюнетка, и, упав перед ней на колено, заглянул в боковое зеркальце.

– Окей! – проговорила она, улыбаясь и показывая мне свой прекрасный кулачок с оттопыренным вверх большим пальцем. – Ты смотришься очень хорошо! И нажала на акселератор.

Юра тем временем перестал улыбаться, снял очки и своими близорукими глазами уставился на меня, ожидая, когда я, наконец, подойду к нему. Без парика и очков он выглядел совсем чужим и, пожалуй, беспомощным. Он стоял, как слепой в ожидании поводыря. Потом все оказалось до смешного просто. Оказалось, что парик и очки представляют собой некое единое устройство, объединенное тончайшим, незаметным с виду, проводком, который связан с минигенератором СВЧ, пристегнутым к внутренней подкладке его кожаной куртки. Теперь мне стало ясно, почему он не снимает ее, даже когда лежит на диване.

– Не шевелись, – сказал Юра и выждал секунду-другую, пока я осознавал происходящее.

Он подошел почти вплотную и, с той же нерешительностью, как и минуту тому назад, замер, как бы соображая про себя, совершать ли задуманное или повременить.

– Смелее, – поторопил я его, и он согласился:

– Ладно.

Я хотел было взять очки, но Юра, как и в прошлый раз, когда я пытался сдернуть их с него, чтобы заглянуть в глаза, ловко перехватил мою руку и увел в сторону.

– Я сам.

Я только пожал плечами. Он сам водрузил очки на мою переносицу, и только теперь я смог оценить всю полноту той несвободы, которая преследует каждого, очутившегося не в своей тарелке. Я был пойман и взнуздан, как дикий скакун лассо, затягивающимся на шее при любой попытке высвобождения. Невозможно рассказать, какое было первое впечатление от тех красот, вдруг заполнивших мир, в котором я очутился. Сначала я, признаюсь, испытал чувство страха. Оказавшись во власти этих волшебных стекол, я погрузился в мир непередаваемых радужных красок, которые в первый момент меня ошеломили и, конечно же, напугали.

– Поправь, если испытываешь какие-то неудобства.

Этого поправить не мог никто. Тот мир, где я жил до сих пор, тотчас поблек, растворился и умер. Здесь же господствовала безбрежная сказочная пульсирующая стихия световых переливов и волшебный калейдоскоп нежных акварелей. Я понимал, что все дело, так сказать, в шляпе, в Юрином парике и очках, которые и обездвижили меня, послав в глубокий нокаут.

– Сейчас это пройдет, – услышал я его голос, – не волнуйся, это бывает с каждым, кто не подготовлен.

Я повернул голову в его сторону и едва не ослеп. В глаза ударило пламя огня, как из-за внезапно открывшейся заслонки мартеновской печи. Я отшатнулся назад и прикрылся рукой. Как от удара.

– А теперь убери руку и смотри на меня!

Его голос меня успокоил, я медленно отвел руку в сторону, готовый тут же прикрыть глаза. Я никогда не забуду этот миг, я забуду свой первый поцелуй, свой первый прыжок с парашютом, я забуду Париж, Рим и атолл нашего острова, но не этот чудесный миг. Юра сиял и светился, и мерцал, как мерцают в ночи светлячки, фосфоресцировал, как море в теплом ночном сентябре, а вокруг его головы, дрожа и переливаясь красками, сиял золотисто-оранжевый бархатный серп, ясный и нежный, как у всех святых, как у Иисуса Христа, завораживающий нимб. Я стоял, каменный, очарованный этой красотой, и не мог вымолвить ни слова, ни звука. Я не мог даже выдохнуть – у меня перехватило дыхание.

– Я знал, что тебе понравлюсь, – сказал Юра.

Когда он произносил эту фразу, я видел его шевелящиеся толстые, как пиявки, фиолетовые губы и сощурившиеся в улыбке бездонные глаза – два завораживающих и затягивающих тебя колодца, как две манящие пустоты, наполненные магией покоя и неги. Я не мог оторвать от них глаз.

– Дыши, – сказал Юра и снова улыбнулся.

Глава 3

– Здесь очень важно выбрать мишень. Найти жертву не составляет труда, – сказал он. В мире много людей, у которых есть много денег. Как правило, все они больны. Выбирать нужно тех, в ком уверен. И тут не обойтись без моих очков. С их помощью я вижу ауру жертвы, компьютер ее анализирует, я получаю точный диагноз. Если возникают сомнения, я прибегаю к изучению радужки, слюны, мочи, крови, да чего угодно, могу даже выкрасть историю его болезни с тем, чтобы не было никаких ошибок. Само собой разумеется, что нельзя оставлять никаких следов. Я работаю сам, инкогнито, используя совершенные способы коммуникации и расчета со своими сподвижниками. Меня никто никогда не видел, у меня нет друзей и знакомых, нет…

– Как ты можешь взять кровь?

– Я стараюсь без нее обходиться, только раз мне пришлось…

Скарификаты кожи, слюна, волосяная луковица… У меня есть аналитический экспресс-центр. По клеткам луковицы или крови, или любым другим мы проводим анализ ДНК, и я узнаю траекторию дальнейшей жизни своего пациента.

– Траекторию жизни?

– Мы тогда так и не смогли создать лабораторию. Тот пожар…

– Да пожар подпортил нам жизнь, – согласился я.

– Так было суждено, и жалеть об этом смешно. В нашем деле ведь что главное?

– Не укакаться, – нашелся я.

– Верно! Это верно. Так вот, главное – диагностика! Скажем, по радужке глаза… А помнишь, как мы по набуханию митохондрий или по густоте рибосом на ретикулуме определяли живучесть клеток?

– Жизнеспособность.

– Ну да. Ты это помнишь?

Я кивнул: помню, конечно! Такое – не забывается!

– Верный и точный диагноз – это сигнал к действию, начало операции по захвату противника. Как на войне.

– В этом, – сказал я, – я разбираюсь. Мы с Мак Нейлом научились диагностировать рак по состоянию всего лишь одной молекулы.

– Этим сегодня никого не удивишь.

Я был удивлен тем, что он сказал. Нам не просто было этого добиться. А его это не удивляло! Что еще он умел?

– Что такое траектория жизни? Ты меня интригуешь.

– Это наука хитрая, тонкая, прецизионная, – сказал Юра, и, по всей видимости, хотел было ознакомить меня с ее основами.

– Это поиск конца генетического кода? – спросил я.

Мы ведь с Жорой тоже прошли этот путь! Мне было бы жаль, если бы Юра стал наполнять этими скучными подробностями наш разговор. Но он сделал вид, будто не заметил моего вопроса.

– Поиск конца кода, – сказал он, – это начало конца поиска истины…

Теперь я переваривал сказанное.

– Мы с Жорой тоже, – заметил затем я, – долго мучились…

Юра улыбнулся.

– Да, – сказал он, – теперь ясно всем: это просто!

– Да, – сказал я, – вот тогда-то мы с Жорой и вспомнили тебя…

Юра посмотрел на меня и улыбнулся. Он вдруг умолк. И запал его спал. Мы молчали. Но я знал, что у его еще много невысказанного и такого, что уже не вмещается в его голове. И Юра этим тревогам и мыслям давно ищет выход. Кому же рассказывать, как не мне?! Я видел, как думали его глаза: продолжать рассказ?

– Выбирать мишень самое трудное, – сказал я, чтобы сдвинуть его с мертвой точки.

Он кивнул, посмотрел мне в глаза и сказал:

– Трудно промахнуться. Они все отвратительны…

– Все?

– Выбирать легко. У каждого Александра Македонского есть свой Аристотель, но нет такого Цезаря, у которого не было бы своего Брута.

Я подумал и согласно кивнул: нет!

– В окружении толстосума, – продолжал Юра, – есть люди не только обиженные, завидующие ему, но и ненавидящие его. Они без труда сделают для тебя за какие-то тридцать сребреников все, что ты пожелаешь. Чтобы насолить или даже усыпить шефа. Как пса. Двух-трех фраз мне достаточно, чтобы выбрать маршрут следования или вечеринку, или что-то еще, что помогает мне приблизиться к своему объекту. И тут, ты теперь понимаешь, дело не в деньгах…

Я снова кивнул: это ясно!

– От смерти уйти нетрудно, – вдруг произнес Юра.

К чему он это сказал, я так и не понял. Поэтому мы просто молчали…

– Как ты представляешь себе свое будущее? – наконец, спросил я.

Юра поставил чашечку с кофе на стол, облизнул кончиком языка верхнюю губу и произнес:

– Будущее всегда неизвестно. Хотя, знаешь…

Мы даже и предположить тогда не могли, что готовило нам наше будущее. И тут уж Тиночка постаралась! Я уверен! А кто мог так ещё?

Глава 4

Я давно хотел задать ему свой вопрос, упрекнуть что ли:

– Но ты же убиваешь людей?

– Разве они этого не заслуживают? Люди, и только слепой этого не видит, а ты знаешь это не хуже меня: люди – это враги жизни…

Юра взял со стола зажигалку и привычным движением чиркнул по ней, сотворив маленькое чудо – сизый вьюнок.

– И ты не видишь среди них никого, кто мог бы…

– Вижу. Не слепой. Но, знаешь…

Юра пристально посмотрел мне в глаза, затем:

– Они враги всей планеты Земля, – сказал он, любуясь дрожащим пламенем. – Из-за них в этом мире все наши беды. Уже нет признаков цивилизации – вот что страшно! Они ее уничтожили. А ведь здесь только мы, люди, и среди нас я мало встречал таких, кому можно доверить продолжение рода. Неужели ты этого не видишь?

И словно в подтверждение абсолютной безнадежности добиться от людей понимания, он швырнул зажигалку на стол, чтобы пламя ее больше никогда не вспыхнуло.

– Это тебя шокирует? – спросил я.

– Меня трудно шокировать. Я умею брать нервы в кулак. Первое время было, конечно, непросто.

– Только не говори, что ты не мучился угрызениями совести!

– Я всегда готовил себя делать добро.

– И поэтому ты так жесток!

– Не более чем племя твоих сослуживцев, умертвляющих стада экспериментальных животных ради познания какой-то надуманной истины. Чушь собачья! Нельзя познать человека через петуха или крысу, экстраполяция результатов на человека – бред сивой кобылы! Марш Мендельсона или корзина роз по-разному воспринимаются годовалым бычком и невестой.

– Возможно, – согласился я, – но, знаешь, твое, так сказать, творчество киллера…

– Ты не поверишь, – перебил он меня, – но это такой креатив!

– Разве?

Он не ответил.

– Но люди достойны лучшей участи, – сказал я, – и отстреливать их, как бродячих собак…

Он только хмыкнул и ничего не сказал. Затем:

– Тогда живи себе и дальше в стране самодовольных уродов и деланных святош. Можешь и дальше холить и пестовать своих кретинов.

Я продолжал наступать.

– Но люди в большинстве своем добрые, и тупо отстреливать…

– Я не боюсь добрых людей, – сказал тогда Юра, – и всегда был справедливым.

Он был готов еще что-то сказать, но раздумывал. Затем все-таки произнес:

– И мне, повторяю, не нужен отстрел, как акт развлечения, как охота, мне нужна смерть как явление. Для ее изучения я отбираю людей, что похуже.

Его не смущало такое, на мой взгляд, довольно циничное отношение к жизни других.

– Но как можно знать, кто лучше, кто хуже?

– Я – знаю. И еще никогда не ошибся в выборе.

Юра сделал глубокий вдох и затем, глядя мне в глаза, на едином выдохе, чеканя каждое слово, произнес:

– Я вижу всюду заговор богачей, ищущих своей собственной выгоды под именем и предлогом – «для общего блага».

Он по-прежнему смотрел на меня гипнотизирующим взглядом змеи, в ожидании моей реакции на сказанное. Я молчал.

– Это Томас Мор. По-моему, прекрасная формула для оправдания любых телодвижений сытых и жирных, не так ли? Однажды наступил поворотный момент в моей жизни, и тогда я легко смирился…

– Оставим этот спор на потом, – сказал я.

– Какой же тут спор, – сказал он, – правда жизни. И тут уже дело совсем не в деньгах…

Он замолчал, затем:

– Как раз ДНК и является для меня той дичью, которую я уже на протяжении стольких лет выслеживаю.

– У тебя просто нет сердца!

– К счастью, зло имеет свои границы.

Так прошла эта ночь. Жуткая. Ледяная. Полная потного страха.

Глава 5

Я его не узнавал. Таким Юра никогда не был. Каким? – спросил я себя, и ответил: бездушно жестоким! И, пожалуй, ханжой, а заодно и циником. Если ты так легко отбираешь жизни, то мораль всегда найдет себе оправдание в выборе выражений: ты не только жесток и ханжа, и циник, ты, по всей вероятности, и урод. Выродок. Да ты просто животное, овощ, существо без проблеска света в глазах. Сознавать это было ужасно. Я терялся в догадках, и уже не в состоянии был ответить себе: нужен нам такой Юра?

Мы долго спали…

Позавтракав в ресторане, мы вернулись в номер. Он продолжал:

– Однажды, – сказал он, усаживаясь в кресло, – я был приглашен на вскрытие знаменитости и известного богатея. Воспользовавшись тем, что вокруг никого нет, я взглянул на него через свои очки: россыпь родинок на лице, невидимая простым глазом, Козерог (меченный!). Высвеченные полем моего генератора, эти китайские точки еще были живы, и стоило мне уколоть их лучом лазера – он открыл глаза. У каждого человека есть свой знак зодиака, и каждый носит на себе его печать. У каждого есть точки активности жизненной силы… И, скажем так, точки пассивности, точки, воздействуя на которые известным образом, можно не только угрожать жизни того, кто у тебя на прицеле, но и лишить его этой самой жизни. Нужно просто знать…

– Потрясающе! – воскликнул я. – Он открыл глаза и?..

– И я их закрыл. Эти точки, Стрелец, Рак, Весы, Водолей – окна в мир. Через них мы связаны с Небом. Глаз, лицо, ухо, кисть, стопа…

– Я все это знаю, – сказал я.

– Все? Мне понадобились годы…

– Мы тоже дурака не валяли, – сказал я.

– Они – как ставни на окнах: можно дать свет, а можно не дать.

– И никаких следов?

– Никаких. Если надо, я надеваю свои очки и вижу их даже на телеэкране.

– Это ново!

– Кnow how.

– И можно, лишь глядя на телеэкран, убить человека?.. – спросил я.

– И нельзя предъявить обвинение! – сказал он. – Смерть приписывают магнитным бурям, чрезмерной активности солнца или полной луне, а то и параду планет.

Это был рассказ человека, не знавшего сомнений.

Юра был похож на сказочника, решившего меня радовать и развлекать. И я заглотил брошенный мне крючок.

– Но его, твою знаменитость, можно было и оживить?

– Как Лазаря.

Для меня это было откровением. Юра в роли Иисуса мне не был знаком. Я смотрел на него, как на Бога, а он всецело находился во власти собственного величия. Да, это было величественно, и спорить с этим не имело никакого смысла. В этом было его счастье! Не понимаю, зачем я задал совсем дурацкий вопрос:

– И ты потом многократно это проверил?

– Что?

– Что мог оживить?

Юра не ответил, считая мой вопрос некорректным. Он увидел мое замешательство, и мне показалось, что глаза его даже за темными стеклами очков победительно засияли. Было ясно, что он вернул себе положение чудотворца.

– Слушай, а зачем тебе все это? – спросил я.

Он расхохотался мне в глаза. А потом произнес спокойно:

– Я так юн и еще так любопытен!

За окном послышались крики, затем смех. Когда стало тихо, я сказал:

– Ты, наверное, очень одинок.

– Только среди людей.

Так мог утверждать только тот, кто считал себя единственной и последней инстанцией в вопросах жизни и смерти. Мир людей, по всей видимости, стал для него обузой. У меня появились веские основания утверждать это.

– Сегодня, – сказал я, – один уже в поле не воин. Нужен крепкий кулак, команда…

– Рабов…

– Нет, – возразил я, – не рабов, а единомышленников, если хочешь – друзей.

Пришла в голову мысль, что он начисто лишен чувства человеколюбия. И у меня пропало желание отстаивать вескость своих подозрений.

– Как только ты окружаешь себя рабами, тут же сам лишаешься свободы.

С этим я не мог не согласиться.

– У тебя нимб, как у Иисуса Христа.

– Да, – сказал он просто, – я как раз помолился.

Я остановился, взял его за рукав и посмотрел на него.

– Да, – сказал он еще раз и кивнул головой. – Это ничего не значит. Мы меняемся к лучшему, и бывают мгновения, когда ты свят, как Иисус, но лишь мгновения. Большей же частью мы язычники, дикари, и поэтому наша аура напоминает зубчатое колесо, шестеренку, с выбитыми жизнью зубами. Дефект или дефицит… В медицине это назвали бы дефектом ткани? Задача состоит в том, чтобы постоянно избавляться от этих дефектов, лечить их, заполняя пробоины зла добрыми делами и светом, если хочешь – святостью. Латать эти дыры несовершенства. И еще очень важно, чтобы нимб этот оказался не слишком тяжел для твоей головы.

Юра не без гордости, с блеском в глазах и открытой готовностью не упустить ни одной мелочи, стал рассказывать о своих достижениях. Теперь он начал с той самой минуты, когда мы расстались на перроне вокзала, где я обещал ему позвонить, как только устроюсь в Москве и не позвонил, а он ждал, он связывал со мной большие надежды, ведь у нас были общие планы, такие планы, но потом все как-то замерло, просто рухнуло…

– Извини, – сказал я, – но…

– Что ты, брось.

Многое из того, о чем он говорил, я уже знал, но мне нельзя было напоминать ему об этом: он слишком долго ждал такого слушателя, кому мог бы, не опасаясь быть непонятым, не таясь и с мельчайшими подробностями выскрести из себя и разложить на крахмальной скатерти все то, что долгие годы одиночества хранилось в его голове, переполняло все внутренности, въелось в кости и шершавой коркой накипи отложилось на стенках даже самых тончайших сосудов. Он был набит этими знаниями, как сундук бриллиантами. Набит, натоптан, напрессован и заперт. Он был как неразорвавшийся артиллерийский снаряд, ждущий своего часа.

Как бомба!..

Глава 6

Долгое время после моего отъезда в том далеком прошлом он не знал, куда себя девать, чем заняться. Как у каждого честолюбивого молодого ученого, говорил он, у него были надежды и планы добиться успеха, сделать в науке что-нибудь такое, что потрясло бы мир, ну не мир, но хотя бы наше близкое окружение, чтобы ты мог получить признание тех, кто возлагал на тебя надежды, поддерживал твои устремления и хвалил, того же Архипова… Юра сетовал:

– Когда ты уехал, мы просто распались, расползлись по щелям! Было обидно и больно, но я не сдался, закусил удила, ты же знаешь меня! Мы привыкли из подручного материала, скрепок, пудрениц и консервных банок сооружать Вавилонские башни в науке, резать, клеить, строгать, сверлить, паять, создавать невиданные приборы и установки, чтобы удлинить свои руки и озорить глаза… Голь хитра на выдумки, это правда. У меня была красивая идея: сделать открытие – победить рак. Ты же помнишь, тогда была мода на рак, особенности поведения раковой клетки удивляли всех. Мы были восхищены ее жизнеспособностью, неуправляемостью, стремлением к независимости и автономности, ее энергетикой и плодовитостью. Дедифференцировка – это слово ласкало наш слух. Генетика рака – это было красиво и величественно, это был раковый бум. Конференции, симпозиумы, теории, споры до хрипоты. Канцерогенез! Помнишь, как Саня Воеводин с Вовкой Нестеренко кормили крыс капсулами с бензилацетат-о-бензопиреном и были убеждены, что изучение механизма действия канцерогенов – это самые перспективные исследования в экспериментальной онкологии. Потом Саня уехал в Сухуми, где активно занимался онкогенными вирусами и стал ярым приверженцем вирусогенетической теории Зильбера и самым молодым доктором наук в СССР. А вскоре смылся в Америку. Вовка тоже пропал. У меня не было ни папы профессора, ни другой надежной возможности быстро стать доктором наук и смыться, но я знал, что ничем не хуже ни Саньки, ни Вовки, ни Лесика, а в чем-то мои идеи были даже более многообещающими, чем их жалкие потуги. Мне было смешно слышать, когда однажды Лесик, потомственный аристократ, который был для меня непререкаемым авторитетом в науке, однажды прокололся на самом простом – он не мог отличить митохондрии печени крыс от митохондрий амебы! Это было первое потрясение и огромный стимул для дальнейших поисков. Я стал кандидатом наук и пока возился с докторской, мода на рак ушла. Потихоньку открылся железный занавес и у всех проклюнулся интерес к Китаю, Корее, Японии, к нетрадиционной медицине, гомеопатии, фитотерапии. Я тоже увлекся. Мне стало интересно, как, глядя человеку в глаза, можно определить состояние здоровья. Иридодиагностика, пульсовая диагностика, исследования Фоля или Лувсана и т.д., и т. п. На основе реакций отдельных клеток мы разработали биотестеры размером с шариковую ручку. Если помнишь – Ушков бомбил кавитацией инфузорий, изучая их репаративные свойства?

– Он, помню, в основном надувал печенку…

– А потом без зазрения совести громил инфузорий!

– Он такой.

– Инфузории – идеальный биодатчик…

– Это я знаю. Жора со своими ребятами до сих пор широко используют биодатчики для тестирования лекарственных препаратов.

– Вот и я, – сказал Юра, – только для диагностики агрессивности человека. Вот – смотри…

Он вытащил из нагрудного кармана своей куртки зеленый фломастер, затем взял со стола лист бумаги и протянул их мне.

– Напиши что-нибудь.

«Пирамида» – написал я.

– А теперь посмотри сюда, – сказал он, взял у меня фломастер и ткнул мне его торцом под нос, – видишь?

Я увидел бегущую строку и стал читать:

«…меридиан почки, заинтересован меридиан…».

– Все ясно, – сказал Юра, – тебе нужно лечиться.

– Я знаю, – сказал я, – не могу спать…

– Я знаю, – сказал Юра, – я тебя подлечу.

Он улыбнулся и спрятал фломастер в карман:

– Затем к нам пришел «Кирлиан» со своим генератором. Слова «аура», «учитель», «йога», «Восток» каждый день были у нас на устах. Я нуждался в учителе, много читал и пытался, как врач, эти знания применять в жизни. Эгоист чистой воды, как и многие, я хотел познать самого себя. Чтобы стать исключительным! Это так. Не таким, как все. Я хотел победить многих, стать всемогущим. Или святым. Все мы переболели этой болезнью. Я и сейчас…

Глава 7

Юра пересыпал свой рассказ новыми подробностями, не имеющими никакого отношения к тому, что мне было так интересно:

– Пришлось лепить науку из того, что было всегда под рукой. Я разработал проект и сделал пилотный образец своего диагностического аппарата. Это были огромные металлические ящики, напичканные электронными датчиками, полупроводниками, диодами и триодами, ну и всякой необходимой требухой, позволявшей измерять физико-химические, температурные и цветовые характеристики слизистых оболочек, кожи, сердца, мозга, слюны и мочи, и крови, и всего другого, что помогало установить тот или иной диагноз. Ну, ты знаешь требования к методам экспресс-диагностики: нетрудоемкость, быстрота и надежность…

Я знал.

– Ты не поверишь, – говорил он.

Я верил.

– Нужны были деньги, – продолжал он, – которых мне крайне недоставало.

– И ты воровал?

– Все воруют. Ты же помнишь наш первый банк?..

– Первый? У тебя были еще?

Он не ответил.

– Я работал сторожем в детском саду, занимался мануальной терапией, давал частные уроки по биологии абитуриентам. Тогда это был неплохой, как считали, интеллектуальный заработок. Меня подбил на это Ушков. Ты что-нибудь знаешь о нем?

– Жив-здоров, – сказал я, чтобы что-то сказать.

– Он тоже тогда готовил абитуриентов по физике и здорово мне помог в этом деле. Мне было стыдно зарабатывать гроши таким способом, и он помог мне избавиться от комплекса стыда. По капельке, по копеечке, настаивал он, можно насобирать денег и на машину. Он, кажется, и собрал, а я нет. Мне было противно долдонить одно и то же сытым тупым недорослям-обормотам, ни хрена не желавшим знать и засыпавшим за столом, когда я им разжевывал и, как птичка птенцу, вкладывал в желтый ротик сведения о синтезе белка или о победах более приспособленных над более сильными. Знаешь, тогда все это нужно было делать тайком и с оглядкой, вдали от завистливых вездесущих стукачей. Славик был непревзойденным конспиратором. Его считали неплохим преподавателем, к нему стояли толпы болванчиков. Он, говорят, развелся и снова женился, не знаешь? А машину купил?

Я промолчал.

– Ты не поверишь, как было трудно, – повторял и повторял он, но я верил.

Его невозможно было остановить, и я слушал и слушал. Я вспомнил Аню, когда она точно так же исповедовалась передо мной, и понимал, что нельзя отказываться от роли священника. Откажись я, и его бы это здорово разочаровало.

– Когда я купил свою первую машину, «Волгу», серую «Волгу», ну ты должен помнить ее…

Я помнил.

– …я уже не мог жить без руля. Рулить и ехать, куда глаза глядят, и не чувствовать усталости, и знать, что ты обгоняешь время – это одно из самых больших для меня наслаждений. Это как лететь с парашютом над головой. Ты прыгал когда-нибудь с парашютом?

Потом все пересели на иномарки. Где взять столько денег? Мне пришлось очень сильно попотеть, чтобы наскрести на машину. Сколько пришлось хитрить и жульничать, недоедать и недосыпать, унижаться и угрожать, да-да, угрожать самым серьезным образом, запугивать и стращать так, чтобы коленки дрожали. В этом я тоже очень преуспел. Ты не поверишь, но я, я! стал даже воровать. У этого гребанного государства. Я у него отбирал свое, но так как оно моего не отдавало, пришлось красть. Я обходил их законы и брал заработанное, как только мог – выгодные сделки с властями (и конечно, с собственной совестью), подкупы, взятки, шантаж… Я столько обил порогов и преклонил колен, столько набил и окунул в дерьмо сытых харь… Просто жуть. Я прошел хорошую школу выживания, поднаторел в жульничестве, дважды избегал тюрьмы, и, кажется, до сих пор в розыске. Я жил в таком говне, что тебе и не снилось.

– И ты снова взял банк? А помнишь, как мы хотели с тобой?..

– Помню. Когда я купил за какие-то две или три тысячи долларов, все-таки я своего добился, купил подержанный «мерседес», я сутки не вылезал из машины. Я ездил по грязным улицам грязного города, грязной страны, кишащей сором и гнилью, и был горд собой, как Сципион, взявший, наконец, свой Карфаген. Как Цицерон, перешедший свой Рубикон.

– Цезарь.

– Все равно: Цезарь, Циммерман, Цицерон… Хрен один. Важно перейти Рубикон.

Нужно было снова крутиться, как вошь на гребешке, снова горбатиться, чтобы устоять на ногах. Все повторилось: воровство, подкуп, шантаж… Та же грязь, та же вонь… Мир смердел, а я нюхал. И все только ради того, чтобы чувствовать себя водителем, ты только подумай, чтобы быть на привязи у какого-то сраного «мерседеса». Стоп, сказал я себе, стопаньки-стоп! Ты же умный мужик, ты умеешь такое, что другим и не снилось. Ты же филигранный профессионал! Стоп-стоп-стоп!…

Я неделю не выходил из квартиры. И как это часто бывает, на выручку пришел случай. Точно так, как он пришел Ньютону, Пастеру, Наполеону, кому там еще? Подготовленному уму ведь много не надо, нужен намек, жалкая ассоциация… В какой-то старой забытой книжке, серенький детектив, я вычитал, как какой-то убийца дал промашку по цели по причине слезящегося глаза. Пришлось расстаться с кругленькой суммой… Ферма в тихом забытом людьми и Богом уютном местечке у него накрылась, накрылась мечта… У меня же глаза никогда не слезились! И мне тоже нужна была ферма! Ферма, дом, озеро, сад… Ну, хотя бы какой-то пикапчик без скрежета тормозов и ржавеющих крыльев. Меня тут же прошибло потом. Я нашел! Эврика! – хотел крикнуть я и не крикнул. Я просто бросил все и ушел на вокзал, взял билет и уехал, не зная куда, в большой город, в столицу, в Москву. Как я искал первого своего заказчика, я не стану тебе рассказывать. Это было кино! Прошел месяц, может быть, два, я нашел. Первые деньги я получил за какого-то партработника. До сих пор помню его немо распахнутый рот и удивительно удивленный взгляд его глаз. Они не верили в случившееся. Я наблюдал за ним через прицел до тех пор, пока он не рухнул. Я и сейчас вижу эти глаза, этот рыбий рот, хватающий воздух…

Глава 8

– Это были мои первые злые деньги, по тем меркам – огромные деньги и, поскольку я был очень стеснен в средствах, я согласился, не задумываясь. Ты не поверишь, я искал и тебя по Москве, выискивал по площадям и проспектам, и когда нашел, выслеживал и вынюхивал, я таскался за тобой по пятам, как последний ревнивец.

– Зачем?! Ты хотел меня…

– Нет. Мне любопытно было узнать, на кого ты нас променял?

– Променял?

– Конечно! Я был в этом уверен. Я до сих пор…

– И ты хотел меня… кокнуть.

Юра рассмеялся.

– Нет же, нет. Просто я хотел заглянуть тебе в глаза. Но вы с Жорой прекрасно смотрелись вдвоем, как близнецы-братья, и я не захотел мешать вашему альянсу.

– Юр… Ты пытаешься вменить мне чувство вины?

– Оставь! Все забыто! Забудь!..

Такое не забывается, я это точно знал. И приступ амнезии мне не грозил. Но эти запоздалые объяснения бередили мне душу, оставляя в ней только шрамы, но и проливая, конечно, лучик света на прошлое и на нашу правду, если хочешь, – на святость и праведность. К сожалению, ничего не меняя. Поэтому нет нужды поддерживать эту тему, решил я.

– И ты купил себе «БМВ»?

– Я пошел в ресторан и до отвала наелся.

Не знаю, что заставило его доверить мне свои мысли, но он был настолько откровенен, что не стеснялся в таких подробностях, которые большинство людей таят в себе всю свою жизнь.

– Я купил кучу баб… Представляешь меня Казановой?

– Нет.

– У меня был свой гарем. Как у Соломона!

– Да иди ты!..

– Я купил свободу. Это был важный этап в моей жизни. Я обрел независимость, да, я просто летал. Ты же знаешь, как окрыляют большие деньги! Надеюсь, тебе удалось пережить это чувство. И вот что важно: плата за это чудо была такой малой, просто ничтожно малой, такой мизерной… Бац! И все. И все! Я был на седьмом небе. Не скрою – мне доставляла моя работа несказанное удовольствие. Я, что называется, нашел себя, снова открыл себя для себя. Ведь я занимался любимым делом: по-прежнему изучал мир, как ученый, рассматривал его в окуляр. Только это уже был окуляр не микроскопа, а прицела, красивого современного прицела с большими оранжево-фиолетовыми стеклами, сверкающими в лучах улыбнувшегося, наконец, мне вечернего солнца. Или раннего, утреннего. Единственным отличием было то, что я рассматривал теперь уже не опостылевшую мне жизнь, не рибосомы и митохондрии, «гепы» или «тайты», – ты помнишь? – не центриоли и ретикулюм, в общем не застывшую, замершую жизнь каких-то там мертвых клеточек, а живую смерть. Ее величество смерть, начало ее начал. Смотришь в эти радостные синие глаза жизни, затем – тюк, и теперь тебе открываются прелести…

– Юр, – попытался остановить его я, он не слышал.

– … да, ты видишь, как теряется, прерывается жизни нить, на твоих глазах те глаза покрываются поволокой, стекленеют, хотя взгляд еще цепляется за зеленую листву дерева, за край облачка, что куда-то живо спешит…

– Юра!..

– Что? Ты не любишь сентиментальностей?

– При чем тут сентиментальности?

– Да, я любил эти ранние утра, когда…

– Мне больше нравятся вечера, – сказал я.

Я все-таки хотел вернуть Юру на Землю.

– Вскоре деньги уже гонялись за мной, а потом я стал от них убегать. Однажды в жизни приходит время, когда деньги застилают тебе глаза, затыкают уши, набиваются в рот, вяжут, топчут, плетут… Весь мир становится для тебя жилищем зла, преисподней, адом. Они, это правда, не пахнут, и их не бывает много, но их путы не дают тебе воли. Вот тогда и приходит к тебе момент истины: стоп! Нужно дать отпор, крепкий бой этим полчищам серо-зеленой нечисти. Или бежать от них, спасаться. Я бежал…

Юра встал, нашел сигарету, но не прикурил.

Глава 9

– У меня, – продолжал Юра, – появился комплекс вины. Знаешь, совесть замучила. Со всем этим нужно было, как часто говаривал Жора, переспать. Трудно было сделать первый выстрел. Ясное дело, что первая моя жертва преследовала меня днем и ночью долгое время.

Он делился и тем, как ему удалось преодолеть угрызения совести.

– Так вот, трудно было в первый раз лишать жизни ни в чем, на мой взгляд, не повинного человека. И даже если бы он был сильно передо мной виноват, насолил так, что невозможно было бы удержать себя от возмездия, я бы не смог просто взять и убить. Нужно было менять психологию.

Он рассказывал, а я примерял его истории на себя.

– Ты когда-нибудь убивал? – неожиданно спросил он.

Мне сказать было нечего, я не убивал и вдруг почувствовал себя обделенным. И виноватым!..

– Это все равно, что не жил…

Юра произнес эту фразу так зловеще-тихо, что у меня по спине побежали мурашки. Небольшая пауза, вдруг повисшая в темноте, еще больше насторожила меня. Я слышал только стук собственного сердца. Это была логика больного человека, нечеловеческая логика.

– Помог, как я сказал, случай. Меня как раз хорошо пропекли, что называется, залили сала за шкуру. Неустроенность, разочарование, безденежье, семья, дети, все это еще можно было терпеть, но тут свалился на голову этот самый Люлько. Это быдло не давало мне проходу. Стали таскать по прокуратурам, по судам, заели чиновники, ну ты знаешь, как тогда было…

– Знаю. Так все и осталось.

– И я дал себе слово, я поклялся убить. Этого толстого, сытого, наглого, хапугу и держиморду. Ты же знаешь его, сучью харю!

Юра на миг приостановил свой рассказ и, посмотрев на меня, вдруг спросил:

– Тебе это интересно?

Я не успел ответить.

– Все равно, – сказал он, – слушай. Не обязательно убивать президентов, в мире полно и таких, кто достоин твоего мстительного участия.

– Какого участия?

– Да, я мстил. Это был роковой для меня 19.. високосный год.

– Если жаждешь мести, – сказал я, вспомнив китайскую пословицу, – готовь себе могилу.

Он только хмыкнул, чиркнул зажигалкой, но добыть огонька ему не удалось.

– Ты только не думай, что месть напросилась ко мне в любовницы, – сказал он, – совсем нет, мне нужно было поле деятельности, экспериментальный полигон что ли…

И прикурил, наконец, сигарету, которая давно ждала огня, поплясывая с каждым словом на его нижней губе.

– Меня купили за какую-то тыщу советских рублей, – сказал он с нескрываемой неприязнью. – А потом я вошел во вкус. И решил для себя: я построю свой храм!

Он вдруг перешел на Камю.

– Помнишь, мы спорили о «Постороннем»? Воспитание в себе выразительного протеста, взбунтовавшегося человека, восставшего против всей этой рутины, стало для меня святым делом, высокой целью. Я поверил Камю и бросился за ним, хотя он и не призывал к восстанию. Я тогда еще не нашел учителя, не пришел к пониманию Бога, поэтому мои методы были просты и понятны.

– Индивидуальный террор.

– Вендетта? Нет, не кровная месть. Но они выпили у меня столько крови, что я решительно захотел сам стать вампиром. Ты же знаешь, что месть не имеет срока давности. Оставалось только выяснить, каким способом делать кровопускание и кому в первую очередь. Я составил список тех, кто, нуждался в моих услугах. Список, естественно, держал в голове, а вот способ выбрал самый простой и надежный – винтовка. Если рассказать тебе, как я переквалифицировался, сколько ушло нервов и времени на необходимую мимикрию…

– Они же невинные люди!

– Невинных людей не бывает. А этих – не жалко. У них кровь чужой группы.

– Другой, – попытался я уточнить, – другой группы!

– Нет, чужой. В них нет ничего человеческого.

Это была логика людоеда.

Юра на минуту задумался и затем продолжал.

– Ты не поверишь, но я прошел этот путь за каких-то несколько месяцев. Преодоление – вот что важно. К весне я был уже, как огурчик. Мне, собственно, не пришлось менять профессию: прежде я смотрел в окуляр микроскопа, а теперь стал заглядывать в окуляр прицела, разницы – никакой, просто изменился объект исследования. Трудно было пристрелять винтовку, но к весне и это осталось позади. Когда страх уходит, это происходит неожиданно, вдруг, вдруг осознаешь, что ты неуловим, недосягаем, всемогущ и бесстрашен. Это поднимает тебя на новую высоту. Мужает твой дух, у тебя появляется азарт игрока…

– У тебя, наверное, сердце справа, – сказал я.

– Не смотри на меня так, – вдруг сказал он, – я в порядке. Я не нуждаюсь в психоаналитике, и во мне не сидит ген агрессии. А в моих половых хромосомах нет зловещего сочетания x2у.

Юра закинул ногу за ногу, и теперь, не обращая на меня внимания, продолжал:

– Человеку для того, чтобы он летал как птица, не нужны крылья в перьях, ему нужны смелость и сила духа! Да, пришел азарт игрока. Мною овладело доселе неведомое чувство охотника, от которого никому еще не удавалось себя удержать. Оказавшись во власти этой бешеной страсти, я забыл обо всем на свете. Какие там правила, какая мораль! Совесть? Да, совесть пыталась ухватить меня за рукав, она цеплялась за подол моего платья, треножила мои ноги, упрашивала меня, умоляла, стеная и плача, стыдила, не стыдясь крепких слов, и даже угрожала, оря во весь свой чувственный и сладкоголосый рот. Она молила меня, умоляла остыть, победить в себе эту дикую животную страсть. Нет, куда там! Я и ухом не вел. Лишь на долю секунды, сомнения, что зародились во мне, приглушили мое желание мести, лишь на короткий миг я притишил бег своей звериной плоти, и, надо же! мне попалась на глаза строка из Иакова о том, что сомневающийся подобен морской волне, поднимаемой и развеваемой ветром. Он сказал, что человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих. Все мои сомнения – как волной смыло. Тогда я еще не был так близко знаком с Иисусом и не знал, что Он приобрел для меня огромное наследство, что мне нужно было всего лишь преодолеть свой Иордан – научиться прощать. Чего бы мне это не стоило. Моя воля была порабощена этой местью, и я, раб, еще и не подозревал, что прощение – это путь к свободе. Моя жизнь была бы совсем другой, познай я тогда силу покаяния и молитвы. Я ни в коем случае не хочу сказать, что сожалею о содеянном, нет. У каждого своя дорога к храму, у каждого свой крест и каждый должен пронести его сам на собственных плечах и достичь, с Божьей помощью, последней черты. Бог каждому предоставляет выбор своего пути.

Юра кашлянул, сбил пепел с сигареты, затем взял со стола стакан с вином и сделал несколько жадных глотков, словно утолял жажду водой.

– Я давно прозрел: не обязательно быть совершенным.

– Это твои правила?

– Да, это мои правила.

– Это, по крайней мере, честно.

– Терпеть не могу честность. Хотя она и достойна восхищения. Мир ведь намного проще, чем мы о нем думаем. Все ведь условно.

Мы помолчали.

– Потом это стало для меня театром, игрой. Мне было любопытно следить за людьми через стекла прицела – немое кино. Как они ходят, едят, целуются, спят – нездоровое, я скажу, любопытство. Сдерживая дыхание, как последний подонок, лежишь где-нибудь затаившись, выжидаешь момент, затем – бац! Конец фильма. Ты сценарист, режиссер и продюсер, и даже киношник, впрочем, только киношник, ты ведь только крутишь кино, давая возможность главному герою доиграть свою роль, а потом – тушишь свет. Все. Все! И выходит, что главный герой-то не он, а ты, главный – ты! Это радует… И знаешь, – ничего личного. Просто игра. Кино.

Юра снова умолк, снял очки и, держа их на весу двумя своими белыми холеными пальцами скрипача, закрыл глаза. Он зевнул и как будто уснул на секунду. Затем спросил:

– Ты женат, дети есть?

– Все в порядке, – сказал я.

Он снял ноги со стола, надел очки и, еще раз зевнув, теперь выполз из кресла и, наконец, прикурил сигарету.

Я пытался напомнить ему о подкопе, которого мы так и не совершили, он не слышал.

– Что ты сказал? – спросил он, выпустив струю дыма в потолок.

Я тоже закурил.

– Человечество, – сказал Юра, не дождавшись от меня ответа, – чересчур увлеклось металлом и порохом. А надо бы генами и навозом.

Я так и не понял: при чем тут навоз?

Глава 10

– От комплексов всякой вины мне помогли избавиться Ницше и Шопенгауэр. Ты читал, конечно, «Луну и грош»! Помнишь там Стрикленд-Гоген заявляет, что… Нужно было поменять себя, переступить через свои принципы, совковое воспитание и все эти слезливые сопли. Не могу сегодня сказать, что послужило последней каплей, но и я уже был готов стать на путь совершенства. Иисус говорит: «И оставьте мертвым погребать своих мертвецов». Я оставил все…

– Я слышал, что ты…

– Да, я решился и на такое. Пойми: я жил без всякой опоры, шел по миру без компаса…

Я не решился спросить, на что он решился.

– За голову какого-то быдла давали хорошие деньги, я согласился и через неделю купил себе новенький «БМВ». Вскоре деньги уже гонялись за мной, у меня появилось право выбора не только мишени, но и места под солнцем. Ты не можешь представить себе, в каком котле я варился. С одной стороны солнце, море, коралловые рифы и пальмы… Это был маленький рай! Но с другой – ощущение вечной погони… Казалось, что за тобой охотится весь мир. И вот совсем недавно на помощь пришли цифровые технологии. Они просто спасли меня от нервного истощения. Я устал жить в постоянном напряжении, и они меня здорово выручили. Я избавился от назофобии…

Это были красочные сочные фразы к собственному памятнику, который он лепил на моих глазах из глины воспоминаний. Я не успевал наполнять его стакан.

– А помнишь, как мы лечили тебя от аллергии, когда ты объелся дармовыми апельсинами на свадьбе у Стаса? – спросил я, чтобы дать ему передышку.

История с апельсинами вызвала у него лишь легкую усмешку.

Я успел заметить, что Юра теперь стал гораздо щедрее, денег не считал и, по-моему, стал даже мотом. Однажды он вылил в раковину едва откупоренную бутылку дорогого вина. Я не смог оценить этот жест.

– Ты позволяешь себе…

– Да, – сказал он, – я хорошо зарабатываю. Просто терпеть не могу это пойло.

А мне вино показалось прекрасным.

– Ты не ответил, – сказал я, – был еще банк?

– А ты прикинул, сколько тебе нужно денег для спасения твоего человечества? – неожиданно спросил он.

– Давай спросим.

Он недоверчиво посмотрел на меня, я взял телефон, набрал номер.

– Дэв, – сказал я в трубку, глядя исподлобья на Юру, – сколько нам нужно денег?

Дэвид ответил, я засмеялся. Мы поговорили еще минуту, и я положил трубку.

– Дэвид сказал, – сказал я, – что сумма пока не меняется – семь миллиардов. Еще два года тому назад ему нужно было только два. А сегодня – семь. Аппетиты растут.

– Кто такой Дэвид?

– Мой компаньон, Дэвид Линч. Тот, из Голливуда. Ты его знаешь по культовому сериалу «Твин Пикс». Знаешь?

– Твой компаньон?

– Это он считает, – сказал я, – что человечество, нашу цивилизацию, можно спасти трансцендентальной медитацией. Единственная революция, считает Дэв со своим гуру Махариши, это революция нашего сознания. Это верно.

– Что верно?

– Сознание. Совершенство. Это и есть вершина Пирамиды. Но есть еще и фундамент, и все остальное…

– Знаю, – сказал Юра, – я все это знаю.

– Да, – не обращая внимания на его слова, сказал я, – мы с ним вместе, в одной связке карабкаемся на эту вершину. Ему недавно стукнуло 59. Я подарил ему свою книжку и миниатюрную пирамидку. Из чистого золота.

– Что подарил?

– И Коля Любимов тоже с нами. Он уже академик, директор лаборатории нейрокибернетики Института Мозга России.

– Мозга России?.. Разве у России появился мозг?

– Да. Кофе будешь? Со льдом!

– Нет, плесни коньячку…

– Мы просто должны смириться со своими страданиями. Ради спасения мира.

– Ты думаешь, этот мир надо спасать? Разве он того стоит?

– Ты уже спрашивал. Он удивителен. Мы спасем его и сами спасемся.

– Единственное, что может меня спасти – это самоуважение.

Я согласно кивнул.

– Это – да, – сказал я, – этого нам недостаёт.

И мне подумалось: надо бы хорошенько ошкурить его.

Глава 11

А он продолжал:

– Сколько было ошибок, и какие потери пришлось пережить! Ну, ты помнишь эту нашумевшую историю с…

– Почему ты до сих пор не женился?

– Ты, конечно, не можешь не знать, как непросто открываются тайны гена.

– Да уж, мы с Жорой до сих пор ищем пути…

– Нам удалось расшифровать геном человека. Теперь я могу проследить…

– Расшифровать геном человека?!

Я не мог поверить в то, что он сказал.

– Значит ты один из тех, кто?!

– Что тебя так удивляет?

– Но я знаю всех, кто этим занимается. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них назвал твое имя.

– И никогда не услышишь.

Всем своим видом я превратился в огромный вопрос. Юра сделал вид, что этого не заметил.

– Я много слышал о том, что…

– Большая половина из того, что ты слышал – неправда!

Я и не думал ему возражать.

– Скажу больше: я могу проследить теперь траекторию мысли генома и предсказать…

– Траекторию мысли генома?! Сильно сказано! Ты только вдумайся в то, что говоришь!

Юра пропустил мои слова мимо ушей.

– Я могу предсказать будущее генофонда, феноменологию поведения любого человека, любой жабы или бледной спирохеты…

Давно я не был так потрясен. Мы столько лет выбросили козе под хвост в поисках способов управления этой самой феноменологией генов, и вот передо мной сидел человек, который говорил об этом, как о маринованных лисичках. Значит, мы давно с ним шли по одной дороге.

– Ты – Нострадамус? – это все, о чем я мог его спросить.

Юра не ответил, а только поудобнее устроился в кресле, втиснулся, как бы вполз в него всем своим сбитым телом, как в нору, при этом ему пришлось выпростать ноги и, скрестив их, уложить на стол.

– Феномен Нострадамуса, – сказал он все тем же поучительным тоном, – теперь ясен каждому школьнику. Нострадамус – как биотестер. Так сложилась его жизнь и судьба, он был так воспитан и обучен, что его геном стал диктовать его мозгу картины будущего планеты. В этом нет ничего необычного – просто частота звучания его генома резонирует с частотой Вселенной. А здесь, во Вселенной, всё написано. И наше прошлое и будущее. Бери – и пой! Мы придумали технологию предвидения будущего, основанную на изучении памяти ДНК. Наша ДНК и Вселенная – близнецы-братья! Как Вселенная напоёт, так наша ДНК и воспроизведёт. Пластинка! Грамофон! И расскажет тебе всё, что с тобой было, и что будет, и чем… Это так же просто, как почесать задницу. Только гораздо убедительнее, чем это делают всякие там нострадамусы и мессинги, грейси и глобы, с указанием конкретных мест, дат и четкой формулировкой событий. Все изменения, любые потрясения носятся в воздухе и детерминируют поведение всего живого, в том числе и функции ДНК. Надо брать и читать. Этим объясняется феномен пророчества. За те деньги, которые платят ученым, гены должны разговаривать, и мы должны слышать не только их шепот, но и крик. Пусть это будет даже азбука Морзе или язык эсперанто, ты согласен?

Я кивнул.

Хотя эти его откровения были для меня потрясением.

Он помолчал.

– Мне кажется, – продолжал он, – что теперь я все знаю о смерти.

Господи, Боже мой! Юра так просто это сказал, что у меня перехватило дыхание. Это было новое потрясение.

– Грань между жизнью и смертью невидима и неуловима, ты это знаешь лучше меня.

– Знаю, знаю…

– Я могу словом воздействовать на ДНК… Мы тут с Петей Гаряевым придумали способ бесконтактного влияния на активность хромосом.

Мне стало жутко от этих слов. Я тотчас вспомнил о Жоре, и не мог не спросить:

– Скажи, и этническое оружие?..

– Ты, я вижу, в курсе событий.

Я ждал ответа на свой вопрос.

– Да, – сказал он, – тут мы преуспели, и сегодня в мире нет…

– И ты в состоянии?..

– А то!!!

Он произнес это «А то!!!», как мальчишка, сбивший самолет рогаткой.

– Что же касается феномена смерти, то это всего лишь…

– Что?!

– …всего лишь начало новой жизни.

Конечно, мы снова открывали друг друга. И удивлялись! Иногда мы с восторгом обсуждали какое-нибудь научное достижение:

– Из того углерода, что находится в твоем организме, можно сделать алмаз весом в несколько граммов.

– А из того, что в твоем?

Юра улыбнулся и сказал:

– А из моего – бриллиант, стоимостью в сотни карат.

Да, это было похоже на правду: цена его углерода заметно подскочила прямо на моих глазах. И я не переставал удивляться, с каким непреклонным старанием он лепил себе памятник из, как я уже говорил, из вязкой глины воспоминаний, на мой взгляд, с одной только целью: уцелеть в будущем.

– А правда, что все газеты пестрят о конце света?

Как раз в те дни газеты вытряхнули на свои страницы подробности об очередном предстоящем Армагеддоне.

– Правда, говоришь, – Юра лишь скептически улыбнулся, – где ты видел сегодня правду? Дурёж полный…

Глава 12

Я не мог не спросить:

– И этим ты зарабатываешь себе на жизнь?

– Я тогда уже созрел для мести и к тому же не мог устоять перед чарами такой перспективы.

– Чарами?

– Представь себе: я был очарован своим всемогуществом и свободой. Этим я удовлетворяю свое любопытство и живу в свое удовольствие. Немного моральных страданий и…

– Ты мог бы найти и другой источник доходов.

– Ты – тоже, – отрезал Юра. – Ничто не стоит так дорого, как жизнь человека, у которого есть деньги или которому они нужны в большом количестве.

– И ты этого никогда не стыдился?

– Стыд, честь, совесть… Что это такое?

– Это знает каждый благовоспитанный ребенок.

Юра снял очки, шумно дохнул на стекла и стал тщательно их протирать носовым платком. Затем улыбнулся.

– Ты же знаешь: я – дитя подворотни.

– Не юли, – сказал я.

– У меня, – проговорил, наконец, он, – работа нестыдная, хотя есть и не все, чем хвастают люди друг перед другом. Но того, что у меня есть, вполне хватает, чтобы быть счастливым. Меня тяготит лишь будущее, неопределенность…

Он продолжал тереть стекла.

– Скажу больше: у меня в предместье Парижа маленький карманный НИИ, там работают уникальные люди, мы строим свой мир по нашим чертежам и проектам. А наука должна хорошо финансироваться.

– Ты про банк мне расскажешь? – спросил я.

Юра тщательно расправил носовой платок, затем сложил вчетверо и, словно боясь помять уголки, сунул его в боковой карман, висящей на кресле куртки.

– А с совестью я всегда дружил и никогда не страдал от ее угрызений. И честь…

Он надел очки, и я увидел его черные глаза.

– … никогда не терял.

– Именно такой ты нам и подходишь! – сказал я.

Он снова расхохотался.

– Правда, знаешь, иногда…

Юра приложил ладонь правой руки к сердцу.

– Что, свинец в груди? – спросил я.

Он кивнул.

– Слушай, – неожиданно спросил я, – а твоя скрипка цела?

– Ну да!..

Я искренне обрадовался!

– Извини, – сказал я, – мне нужно позвонить.

Я разговаривал с Юлей, а сам радовался тому, что с Юрой мы наверняка найдем общий язык.

Глава 13

– Теперь ты знаешь все или почти все, чем я жив, – заключил Юра. – А ты, ты расскажешь? Какой хренью ты занимаешься?

Пришла моя очередь.

Я рисовал ему свою Пирамиду золотыми красками с точеными ребрами и сверкающими на свету гранями, на вершине – крест, пик совершенства. У меня уже был опыт художника. В который раз я ваял это здание совершенства уже не пальмовой веточкой на песке, а на прочном фундаменте из самых надежных глыб, проверенных миллионами лет – на генах. Мой рассказ не привел его в восторг. Он, на мой взгляд, стал заскорузлым скептиком, и ничто не могло его поразить.

– В фундамент Пирамиды мы заложим гены всех человеческих добродетелей – справедливости, нежности, любви и свободы, гены света, успеха, любви и творчества, и любви, и любви, бесконечной любви. Мы выведем формулу любви и подарим ее человечеству. Мы туго забьем этот фундамент генами гения и таланта, созидателя и сеятеля. Мы лишим Пирамиду генов всех грехов и навсегда избавим человечество от злобы и зависти, жалкого тщеславия и ненасытного корыстолюбия, мы избавим людей от болезней и дадим им в руки рычаг вечной жизни. Мы густо засеем склоны Пирамиды пшеницей, ромашками и васильками, высадим вокруг нее секвойи и пальмы, разобьем розарии и вишневые сады, разольем моря и озера…

– Это будет рай? – спросил Юра, по-прежнему лежа в своем кресле с задранными на стол ногами.

– Это будет рукотворное Царство Небесное на Земле! – не без гордости произнес я, и ты будешь его творцом.

Юра какое-то время молчал, затем, приподнял очки на лоб, щурясь от яркого света, посмотрел в мою сторону своими близорукими глазами.

– Рукотворное?..

Я кивнул.

– Опять рукотворное… Знаешь, я, признаюсь, читал твою Нобелевскую лекцию… О твоей Пирамиде.

– Ну и как?..

– Туман… Эти люди, они ведь не так просты. Их столько…

– Да, – сказал я, – люди всюду, куда бы ты ни пошел, но…

Он не дал мне продолжить.

– Ты просто безнадежный мечтатель. Все, что есть на Земле рукотворного в скором времени превратится в труху. Мы не успеем даже глазом моргнуть.

– Юра, – сказал я, – все это не мечты, не прожекты, у нас все готово для построения Пирамиды. Ты не поверишь, – произнес я его любимую фразу, – но уже проведены маркетинг и менеджмент, осуществлен тотальный аудит ситуации, в деталях разработан проект Пирамиды, экспертиза подтвердила его жизнеспособность и очевидную целесообразность. Это кажется фантастикой, но это живая реальность, есть земля, ряд островов для нашего рая, есть люди – команда, ангелы и апостолы, созидатели и творцы. Наконец, в наших руках сосредоточены все самые современные технические, технологические и, если хочешь, моральные средства и способы этого величественного строительства! Готов бизнес-план и есть деньги, да, море денег…

– А Иисус?..

Юра надел очки и теперь сверлил меня своим тяжелым гипнотическим взглядом так, что, казалось, темные стекла очков вот-вот разлетятся в разные стороны.

– А Иисус у вас есть?

Я выдержал паузу и этот змеиный завораживающий взгляд, и тихо, почти шепотом и как можно более равнодушно произнес:

– Он всегда с нами. Не хватает тебя!

Молчание длилось не меньше минуты, затем:

– Ну, какой из меня ангел? Я же обыкновенный мясник, кил…

Я не дал ему договорить.

– Ты – ваятель, творец!

Он это знал и без моей поправки. Снова повисла тишина. По всей видимости, так его никто еще не называл, хотя он в это беспрекословно верил. Конечно, он – творец, созидатель и гуманист.

И непревзойденный альтруист. Он готов раздарить себя людям, каждой твари и каждой пылинке, но ему нужно знать, что дар этот не пройдет незамеченным. Жажда славы еще прочно сидела в нем, еще тлела и теплилась, грея его честолюбивое нутро, как уголек костра, ждущего свежей порции пересохшего сена: брось горсточку и – затрещит, запылает…

– Ты нам нужен, как…

Я порылся в памяти, чтобы подобрать весомое слово.

– … как крик! Понимаешь, как крик!..

Я произнес эти слова громко, четко и ясно, и этого было достаточно, чтобы Юра убрал ноги со стола и выпрямился в кресле. Он в ответ не сказал ни слова, я видел, как он борется с собой, как его распирает гордыня от того, что он признан, принят в ряды признанных, он высоко оценен мною. Я же не просто человек с улицы, не какой-то прожектер и ханыга, не пустопорожний мечтатель, я – убежденный прагматик, строитель, если хочешь, – бог. Ведь каждый из нас по-своему бог. По-моему, я по-своему тоже бог. Созидатель, творец. Не переоценивая своих способностей и возможностей, я могу смело заметить, что строительство Пирамиды, а по сути – Царствия Небесного на этой грешной Земле, теперь, вот сегодня, сейчас – вполне постижимое и реальное дело. Теперь это можно понять. Главное – положить начало, начать. Сегодня пришло, наконец, время свершения чуда, долгожданных планов Иисуса, наступило Второе пришествие…

Вот какими аргументами я зазывал его в Царство небесное. Я торопил его, ведь жить ему оставалось… всего ничего…

– Ты хочешь…

– Нет, – говорю я, – нет.

– Всего ничего? – спрашивает Лена.

– Да, считанные… годы, – говорю я, взяв в руки поводок, чтобы идти с Максом на прогулку. Да-да, ты готов уже, мой верный друг, уставился своими рыжими (как у Тинки!) человеческими глазищами, не можешь усидеть на месте, хвост трубой, поскуливаешь от предвкушения веселой свободы…

Поводок – только повод. Я еще ни разу не принуждал Макса к узде поводка.

Глава 14

Юра ясно себе представлял, что не я один его принял и признал. В моем лице он сейчас получил признание самой передовой научной мысли планеты. Ведь нам достаточно было в двух-трех словах обмолвиться о наших делах и мы тотчас узнавали, кто чем дышит и чего достиг. Я достиг многого и тому есть существенные подтверждения. Нобелевскими премиями мир ведь не разбрасывается. И в интернете моя фамилия была чуть ли не первой из самых востребованных. В нашем, разумеется, кругу. Я приглашал его в свою команду, и, главное, – признавал беспомощность и бессмысленность своего будущего без его участия в нашем деле. Все это очень возвышало его в собственных глазах, это брало за живое, цепляло…

– Кстати, – сказал я, – уже готова и виртуальная модель Пирамиды, – и добавил, не меняя тона, – там и для тебя местечко нагрето!

– Какое?

Мне больно было смотреть на него. Он еще не верил в то, что вдруг оказался кому-то нужен. Нужен не для того, чтобы кого-то убрать точным выстрелом в лоб, не для того, чтобы мстить, убивать, ненавидеть, просить, даже не для того, чтобы протянуть руку помощи или подставить плечо, кого-нибудь напоить или поделиться последней лепешкой, нет, – а для чего-то другого, непостижимо-величественного! О таком он мечтал все последние годы! Неужели дождался?

– Какое же?!

Нетерпение подводило его. Еще бы! Терпение терпело фиаско. Когда мечта достижима, и, кажется, что ты уже хватаешь ее за роскошный павлиний хвост, хочется быть уверенным, что на этот-то раз, что сегодня, сейчас вот, она уже никуда от тебя не ускользнет, никуда не денется, твоя мечта.

– Ты должен делать то, что ты умеешь делать лучше других – месить и лепить. Из глины генов ваять основание…

И тут Юра не удержался. Он расхохотался бешеным истерическим смехом, я даже испугался. Он просто выпрыгнул из кресла, катапультировался, как из горящего самолета, несколько раз подпрыгнул, затем замер, поднял голову вверх, протянул руки к небу, словно пытаясь ухватиться за облака, и так стоял не меньше минуты, колосс Родосский, бог в джинсах… Затем он снова упал в кресло, снял очки и, как обиженный школьник, кулаком вытер слезы, катившиеся из глаз. Он не мог удержаться от слез, тер и тер кулаком свои красные щеки, тер и всхлипывал, икая, как ребенок, которому вернули любимую игрушку.

– Да-да, – почти шепотом сказал он, – ваять жизнь – это то, что мне надо: создавать не золото, а жизнь!

Это я уже где-то слышал.

Я не знал, что мне делать: утешать его или радоваться вместе с ним. Я знал точно одно: я попал в десятку: он теперь – мой. И дал вволю ему наплакаться. Потом мы шли по ночному Иерусалиму и молчали.

– Я до сих пор не верю, – произнес он, наконец, – но как тебе все это удалось провернуть? Знаешь, ты – гений…

– Знаю, – сказал я.

– Я бы до Пирамиды никогда не додумался!

– Пирамиду не я придумал, – сказал я, – мы ее все вместе придумали, ты, я, Аня и Стас, Ия и Юля, Архипов и Тамара, и…

– Да, и Славик, и Ксения и Наталья…

– И Жора, и Вит…

– Да, Жора – гений всяких придумок…

– Бог, – сказал я.

– Да, Жора тоже… Ты уже называл Юлию, кто это?

– Пирамиду, – сказал я, – придумал Сам Бог. В Его Книге все написано, там начертан и план нашей жизни. В ней все есть и маркетинг, и менеджмент, аудит и консалтинг, даже бонусы и дивиденды, абсолютно все, надо просто уметь читать… Пришло время прочитать ее заново и по-новому, и досталось это нам, понимаешь, не кому-то, а нам. На нас Он возложил это Его плодоносное иго, это бремя небесное, понимаешь, нам нельзя Его подводить.

– Ты строишь свою Пирамиду так уверенно и с таким вдохновенным смирением, как это может делать только глубоко верующий в правоту своего дела человек.

– А ты разве в нее не веришь?

Тут я вспомнил Аню, наш спор, и сказал то, что говорил ей:

– Сrede ut intelligas! Верь, чтобы понимать!

– Да-да… Чтобы понимать, – согласился Юра, – требуется вера.

Видимо, этот мой небесный спич, свято вырастал и ширился по ночным вымершим переулкам Иерусалима, и наводил на нас некий таинственный трепет, звуча как молитва, как клятва, которую мы давали на верность служения Небу. Это был наш катарсис.

– Так кто эта твоя Юлия? – снова спросил он.

– Муза, – сказал я, – наша муза… Чистый креатив! Кстати, и Тина…

– И она с вами?

– Ты знаешь Тину, – спросил я, – какую Тину?

Юра посмотрел на меня и ничего не сказал.

Вот так, рассуждая о Боге и Его исповедимых для нас путях, мы и добрели до гостиницы.

– Только бы не оказалось все это благими намерениями, которые приведут нас известно куда, – сказал Юра, – ведь самый главный бич человечества – невежество и неверие…

Но этой капельки пессимизма было не достаточно, чтобы затушить тот костер, который, я это видел, в нем уже разгорался.

– Знаешь, – он сделал еще одну попытку уйти, – мне кажется, у тебя ничего не получится.

– Чудак, – сказал я, – у тебя уже нет выбора!

Мы не знали тогда, что костер этот превратится в пожар.

О Тине он больше не проронил ни слова. А я не спрашивал. Видимо, речь шла не о нашей Тине.

– А была ещё какая-то? – спрашивает Лена.

– Были, были… И Тины, И Инны, и Кристины…

«Тиннн-н-н…».

Глава 15

– Я и в самом деле умею делать с генами все, что захочешь, – заключил Юра, – резать, клеить, лепить, мне подвластна любая технология, комбинаторика генов – это, если хочешь, мое хобби. Мне интересно знать, как может выглядеть то или иное сочетание, какие оно даст плоды, какие у этого плода могут быть заложены признаки. Теоретически я могу просчитать все ходы и выходы, абсолютно все. В моих руках своеобразный кубик Рубика вот и все. И я знаю как. Как, например, сделать так, чтобы…

– Мы тоже комбинируем, – сказал я, – чтобы похвастать и своими достижениями, – мы тут вот на днях скрестили козу и лягушку, дрозофилу и рожь, а совсем недавно нам удалось внедрить гены секвойи в геном одной дамы. Мы надеемся, она будет жить тысячу лет.

Юра на это только улыбнулся.

– Я могу проследить траекторию, так сказать, мысли любого генома, каждого гена. И предсказать прекрасное будущее. Или не очень прекрасное.

– Ты – Нострадамус? – снова спросил я.

– Если хочешь – пророк. Вот только не знаю, – продолжал он, как бы не слыша меня, – как эту генную кухню применить для пользы человечества. Они мне нужны только для заработка, ну и для интереса. А ведь сила гена – это самая могущественная сила на Земле. Атомная энергия не годится ей даже в подметки, согласен?

Я про силу гена слышал уже – Жора тоже радовался этой силе.

– Были бы кости, – сказал я, – мясо нарастет.

– Какое мясо?

– Если ты владеешь этой силой и можешь направить ее на созидание совершенства – ты владеешь миром. Это и есть тот костяк, на котором мы будем наращивать мясо жизни. Ты скажешь, что этого мяса на земле предостаточно, это верно. Задача заключается в том, чтобы создать совершенство! Нам теперь известен и путь, технология этого дела. «Аз есмь истина и путь» – это помнишь? Две тысячи лет ждал Иисус того дня, когда твой Homo sapiens дойдет своим прытким умом до познания гена, и вот сегодня, когда ген открыт, когда ген расшифрован, пришло время измерить и его всемогущую силу. Как?! И этот путь указал нам не царь, не дедушка Ленин, а Иисус. Плодоносный луч – вот know how, вот та звезда, которая должна нам светить во тьме нашего поиска. Оказывается все дело в Духе, в Духе Святом. Мы пришли к пониманию Духа, мы теперь можем его пощупать, измерить, ощутить на вкус. Это твой Кирлиан, биополе или торсионное поле, называй его как захочется. Он вездесущ и всесилен, Он – это всевселенская Мысль, это Слово, с которого все и началось в этом мире, верно? Мысль, ты же знаешь теперь и уверен в этом, Мысль эта – материальна. Что хочу, то и Творю.

Юра слушал, не шевелясь.

– Так вот know how состоит только в том, что наша Мария зачала от Него, от Святого Духа, прилепив к своим половинкам ДНК Его половинки. Это ясно, как день: гаплоидный набор хромосом Марии достроил на себе, как на матрице хромосомы Иисуса, обыкновенного плотника, но и Сына Божьего. Дух создал в матке Марии такое Свое Божественное Поле, чтобы в нем образовался Его гаплоидный набор, точно так, как опилки железа располагаются по силовым магнитным линиям. Таких примеров в природе – тысячи тысяч и миллионы миллионов, ты согласен? Материализация мысли – это уже не чудо из чудес, это явная явь, это наша действительность, сегодняшний день. Об этом уже трубят все газеты нашего мира. Но материализация, надо заметить, только добра. Зло не удавалось еще материализовать никому и никому не удастся. Так что билет только в одну сторону, к совершенству, ты согласен?

Юра молчал.

– Вот тебе чистое и незапятнанное использование силы гена в мирных, так сказать, целях. Обожествление человека. На свет появился не только Иисус, каких тысячи тысяч, но Христос – Человек, Помазанный, Homo Кhristosus! Тот же Бог в человеческом виде. Появился похожим на нас, как две капли воды, – голова, руки, ноги, глаза, тютелька в тютельку, пришел для того, чтобы мы – такие же! – научились его понимать. Но мы – нет! Нет! Мы умные, гордые, мы марксисты и дарвинисты, ученые-книжники, мы открыли порох, расщепили атом, разрубили ядро… Мы нащупали эти самые гены! Понимаешь?

Юра только кивал. Не могу сказать, что я поразил его чем-то неожиданно новым, он это и сам прекрасно понимал и не нуждался в моих лекциях для первокурсников. Но в нем зрела убежденность в том, что и он так думает, а значит – не одинок в своих мыслях, а значит – на верном пути. Единственное, чем он мог восторгаться – беспорочным зачатием Марии. До этого момента он, конечно, не мог себе его объяснить и только теперь у него открылись глаза: а действительно, все так просто! До этого надо было дожить. Он дожил.

– Твои гены, – продолжал я, – это и есть та гранитная подложка, та незыблемая скала, а не зыбкий песок, на которой мы и будем возводить нашу Пирамиду. Это и есть та самая кость, на которой мы будем наращивать мясо живой совершенной жизни.

– Белая, – сказал Юра.

– Что «Белая»? – не понял я.

– Кость, – сказал он, – белая кость.

Я улыбнулся:

– Еще бы! Как чаячий пух!..

У каждого человека есть кости и своя ахиллесова пята, подумал я. Есть она и у Юры.

Глава 16

– Мясо, – сказал он, – это прекрасно! Я бы съел чего-нибудь мясного…

– Проголодался? – заботливо спросил я. – Я тебя заболтал.

Он не обратил на мои слова никакого внимания.

– С генами все ясно, – произнес он, – а вот с совершенством не очень. Это будет большой киббуц? Или Ауровиль?

Я знал, что когда-нибудь он задаст и этот вопрос: от генов до совершенного общества, как от лучины до северного сияния.

– Как же и когда мы вскарабкаемся на вершину твоей Пирамиды?

Теперь я замолчал. Об этом можно было бы написать томов сто или двести, о том, как строить совершенное общество. Оуэн написал, скажем, тома два или три, Томас Мор – три или шесть, я не все их читал. Что-то написали и Бэкон, и Монтескье, и Ленин… Писал и Сталин, и даже Брежнев нацарапал свое «Возрождение», которое и сам вряд ли читал… Даже узколобый Чучма и тот что-то накрапал! Да! О том, что Волга-де – это не Днепр, и она не впадает в Азовское море. А Александр Зиновьев в своей работе «На пути к сверхобществу» подробнейшим образом расписал причины невозможности его построения. Многие писали, я уж не говорю о Платоне и Аристотеле, об Августине и Марке Аврелии… А что толку?! Библия!.. Но как разработать бизнес-план на такую программу? Для этого снова понадобится не одно тысячелетие, а жить хочется сегодня, сейчас. Как с этим быть? И быть или не быть? Вот же в чем вопрос!

– Как же и когда мы вскарабкаемся на вершину твоей Пирамиды? – повторил свой вопрос Юра.

Я посмотрел в окно, выдержал паузу, затем:

– Клон, – это все, что я мог ответить Юре, – наш клон.

Он аж подпрыгнул!

– Так я и думал, я так и думал!..

И утих. Упал в кресло и закрыл руками лицо. И снова слезы хлынули у него из глаз.

– Ты – гений, гений, ты, правда, гений, – запричитал он.

Я и не подумал его отговаривать. Мне были хорошо знакомы эти восхитительные прекрасно-томные и умопомрачительные мгновения жизни, когда тебя захлестывает волна возвышенного восторга, и неподвластные твоей крепкой воле спазмы судорог вдруг перехватывают горло, готовые удавить тебя, задушить в своих цепких объятиях. Я и не подумал его отговаривать.

– Ты, правда, – гений.

Я и не подумал его отговаривать. А что он скажет, когда я расскажу ему о том, что нам удалось уже воскресить Ленина?..

– Теперь и ты это знаешь, – сказал я.

– А кто еще?

Такие слова как «управляемая феноменология гена», теперь-то я был абсолютно уверен, приведут его в восторг, потрясут.

– Немногие, – сказал я.

Мы помолчали. Затем он, чтобы что-то сказать, продолжал.

– Если ты заметил, даже в названии моего сайта есть «klon».

Я заметил. Вместе с тем, это было признание и того факта, что мой выстрел попал в десятку.

– Юра, – сказал я, – твой ход.

– У меня есть мечта, – проговорил тихо он.

Он смотрел куда-то прищуренными глазами и молчал.

– Мне кажется, ты ее выкрал, – потом сказал он.

– Нам не хватало только черной зависти! Теперь мы вместе, – сказал я, – я – это ты! А ты – это я!

– Так не бывает.

– И мы с тобой обязательно разрулим наше общее дело!

– Мы? Безбожники?..

– Юра, – я добыл из запасников еще один (Жорин) аргумент, – ты скоро умрешь.

Ни один мускул не дрогнул на его лице, он по-прежнему смотрел вдаль, затем согласно кивнул и сказал:

– Ты и тут прав: времени у нас очень мало.

– Мы – уже давно не безбожники, – уверенно произнес я, – но мы те, кто впервые сделал попытку стащить Небо на Землю. Ты не можешь себе даже представить всю тяжесть бремени, что свалилось на наши плечи.

– Но как вы собираетесь сотворить столько клонов? Где взять генетический материал того же Хаммурапи? И это твой гетерогенный геном! Представь себе мир химер – ослозайцы и клеверобыки, гадочеловеки и рыбоежи… Эти твои минотавры с кентаврами заедят нас, затрахают…

Он посмотрел на меня пристально и добавил:

– Зае…!

Юра не мог удержаться от этого яркого слова.

Это так выразительно он подчеркнул своё опасение против всевозможного нашествия жутких химер.

– Как думаешь?

Я поспешил увести его мысли от химер.

– Технология очень проста: берешь гомогенат клеточных ядер стволовых клеток человека и помещаешь его в биополе той персоны, которую ты хочешь клонировать. И – пожалуйста! Другой вариант – это уже готовый геном, скажем Иисуса Христа. Его кровь с плащаницы.

– У Христа уникальная группа крови, редкая для людей, четвёртая.

– Тем лучше для мира.

– Но десятки, сотни людей?.. Тысячи тысяч! Это – невероятно!

– Для этого у нас есть «Милашка».

– Кто такая «Милашка»?

Я рассказал и это. Юра сначала, конечно, спорил:

– Ты со своей Пирамидой никому не нужен, эти люди тебя не поймут! Я же нужен им всем, все хотят быть святыми и идут ко мне со своими страхами и грехами, как овцы к пастырю. Я для них – тестер совести, если угодно, – совесть мира. Моя технология безупречна и совершенна. Она каждому скажет, кто есть кто. А тут ты со своей Пирамидой! Твой остров напоминает мне лепрозорий. Неужели мы должны быть заперты на засов и спрятаны от всего света?

Ну, и кентавры… Они точно нас…

Он не кончил, взял сигарету и закурил.

Глава 17

Наступила среда, кажется среда, да среда, потому что в четверг, то есть завтра, я должен был вылетать в Европу. Да, в Париж, чтобы с Аней отправиться, наконец, за океан. Такой у нас был уговор. Юра сладко спал, утро было пасмурным, в Иерусалиме еще тоже были дела, и я решил отправиться в одиночку. «Созвонимся» – написал я на клочке бумаги и бросил его на журнальный столик. Звонок Юры застал меня на окраине города, я уже вышел на какую-то козью тропу, направляясь в пустыню. Было около полудня.

– Встретимся у тебя в восемь, – предложил Юра, – я должен еще кое-что успеть.

Я брел теперь, борясь с ветром, солнце так и не пробилось сквозь низкие, быстро плывущие навстречу тучи, пришлось застегнуть молнию куртки и поднять воротник. То, что я должен был сделать, я должен был сделать сам, только сам, вдали от чужих глаз и ушей. Даже Юру я не хотел посвящать в свои планы. Не то, чтобы я ему не доверял, просто я всегда это делаю так – в одиночку. Я шел и шел, обходя невысокие холмы по извилистым тропам, иногда спотыкаясь о случайные камни и цепляясь штаниной за сухой жалкий куст. Эту серо-бурую холмистую местность невозможно назвать пустыней, но здесь принято так считать, попадаются целые горные кряжи, даже редкие деревца, невпопад громко крякнет какая-то птица, хлещет ветер в лицо. Хорошо еще, что не хлещет дождь! Я ни разу не оглянулся. Так я брел часа два или три. Я ни разу не взглянул на часы, твердо зная, что к вечернему кофе прибуду в город. Что мне вдруг понадобилось в этой дикой глуши? Это была не Сахара, не Гоби, и даже не Кара-Кум. Это была, я полагал, обжитая и знакомая до последнего камешка, исхоженная вдоль и поперек Святая земля, по которой точно так, как и я брел когда-то Иисус. Чтобы превозмочь искушения. Точно так, как и я. Только, может быть, ближе к ночи и – не торопясь, не боясь опоздать к вечерней чашечке кофе. Я слегка торопился, так как чувствовал легкий озноб и, боясь простудиться, шаг за шагом спешил, набирал обороты, греясь быстрой ходьбой, даже легким бегом. Я забрел далеко, но не испытывал страха. Никаких гиен, никаких гадюк или грифов-стервятников я не боялся. Может, встретится волк? Нет, не может, убеждал я себя, хотя твердо знал, что Иисус от них отбивался палкой. Палкой-посохом и огнем, и, похоже, огнем, все огнем защищают себя от волка. Вскоре я упал на колени. Молясь. Я молился. Это так совершенно! «Да святится имя Твое!..». Это так совершенно! Я просил у Него одного: «Дай мне силы преодолеть ту рутину, что всосала людей…». Я просил одного – понимания! Здесь нельзя было торопиться, я как мог тормозил бег своей плоти, в надежде услышать хоть одно только слово. Он был нем. Было тихо и одиноко. Но я знал, что Он рядом и молился в этой загадочной тишине. Ведь молчаливое служение труднее словесного – оно не требует признательности. Я и не искал ее. Одиночество – это дар! Я спешил к нему, я искал его, как ищут каплю ранней росы на сухом стебле пустыни. И вот я нашел! Это – совершенно! Затем я поднялся и побрел назад, не чувствуя ног под собой, не различая дороги… Вдруг я вспомнил Ушкова! Бог – это Тот, сказал он когда-то, Кто не отвечает на твои просьбы. Я никогда не был согласен с таким утверждением. Солнце уже пробилось сквозь дыры туч и теперь светило в глаза. Пока шел назад, я стал прислушиваться к Небу, слушал и слушал: не прольется ли Его пара желанных и таких нужных фраз. Юра встретился мне через десять минут, он стоял во весь рост, я узнал его сразу! он стоял, задрав голову к небу и не видя меня, шевелил губами. Ветер теперь дул в мою сторону, так что он не мог слышать моих тихих шагов, я подошел почти вплотную.

– Не крадись, – сказал он, – погоди секунду.

Я стоял, как вкопанный. Он опустил руки, постоял еще секунду.

– Идем, – сказал он и махнул рукой в сторону города.

Он следил за мной?!

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

Он остановился и, дождавшись меня, улыбнулся.

– Видишь, – сказал он, – как нас судьба-злодейка свела, соединила, сплела. Мы теперь – как сиамские близнецы, у которых одно сердце, одна голова, мы сроднились душами и даже…

– Что ты здесь делаешь?

– Не шуми, – сказал он, – каюсь.

– Ааа, – сказал я, – я тоже молился…

Мы еще долго молчали. Потом он сказал, отвечая на мой вопрос:

– Покаяние – это такая потрясающая штука, дух захватывает! Если ты хоть на йоту проникся феноменом преображения Христа и мятежно искренен в своем порыве, в тебе возникает такое потрясение, такой внезапный взрыв, сгусток такой энергии наполняет тебя и такая вспышка света озаряет твой мозг и такой бурный поток течет в твоих жилах, что ты… Поток живых электронов… Вкрути в себя лампочку и свети…

– Да-да… Это правда.

– Ты просто лишаешься самого себя, всего бренного, мертвечинного. Собственного тела! И тяжести всех его грехов, и можешь лететь. И летать… Ты из волосатой мерзкой и медлительной гусеницы превращаешься в легкую, порхающую с цветка на цветок веселую бабочку с роскошными цветистыми крыльями. Все это дорогого стоит и требует несказанных трат и неизмеримых усилий. Но все эти траты и силы – ничто в сравнении с тем, что ты обретаешь…

– Так и есть, – сказал я, – я тоже так думаю.

– А знаешь, отчего хороша пустыня? – спросил вдруг Юра. И тут же ответил: – где-то в ней скрываются родники.

Я улыбнулся, вспомнив эту фразу. Теперь мы медленно брели по Ветхозаветному зоопарку, где были собраны, как нам рассказали, все птицы и животные, которые упоминаются в Библии.

Впечатление было такое, что ты попал в начало времен.

– Тогда еще не было даже названий, – сказал Юра.

Я только кивнул. Мы уже и думали об одном и том же.

А потом, закутавшись в теплую шаль нежной восточной ночи, мы с Юрой бродили по древним безлюдным улочкам старого города, все еще исповедуясь друг перед другом, притираясь и все больше сближаясь.

Но как мы выбрели друг на друга в пустыне – это было загадкой.

Глава 18

В конце октября ночи здесь очень холодные. Вообще надо сказать, что Иерусалим славен своими ночами. Как и в каждой восточной ночи вдалеке от города здесь немыслимо черное небо… И такие звезды… И такая тишь… И тьма тьмущая. Лишь вдали над городом желтый серп ночного освещения. Кажется, к тебе вот-вот сойдет Бог с небес, все вокруг торжественно и свято. Веришь: здесь начало жизни.

Эта была уже третья ночь, которую мы проводили здесь вместе. Мы были неразлучны, как жених и невеста, словно это был наш медовый месяц. Целый день мы сидели в номере с нашими воспоминаниями, голова у меня гудела, просто раскалывалась и даже три рюмки коньяка, выпитые как лекарство от мигрени, меня не спасали. Я принял ванну и выпил еще рюмку коньяку, мы уже забрались в постели, как вдруг Юра решил:

– Идем!..

На него это было похоже.

– Идем, – повторил он, выбираясь из-под одеяла.

Свет мы погасили, и я уже готов был провалиться в долгожданный сон. Видимо, у него появилась идея! Так бывает – вдруг не до сна!

– Сейчас, в три часа ночи? – пробормотал я. – Весь мир уже спит.

– Не весь, – возразил Юра, – одевайся. Идем!

Голова раскалывалась, я оделся. Мы вышли.

– Куда мы идем?

Вопрос сам слетел с моих губ. Не задать его мог только человек, абсолютно смирившийся с властью бесконечной стихии. Мы шли по безлюдным темным улицам, на душе было жутко, даже фонари, казалось, приглушили свой свет, пугаясь наших шагов. За нами плелись наши тени. Ни машин, ни одной живой души. Огни города остались далеко позади, теперь мы брели наугад по пустыне, спотыкаясь о камни и хватаясь руками за воздух. Юра воздвиг стену вокруг этой ночи, и я не мог никуда теперь ускользнуть. Мы молчали. Юра только кряхтел и что-то бормотал себе под нос. Сперва у меня в голове роились вопросы, но вскоре мне понравилась его идея встретить рассвет в пустыне. Других причин, заставивших его тащить меня в ночь, я не видел. Не видел я и ничего перед глазами, только небо в том месте, где вероятнее всего был запад, еще едва светилось над изломанной линией горизонта. Вполне возможно, что там был восток, вызревал, пробивался к жизни новый день. В золотых россыпях звезд черного чужого мне неба я плохо ориентировался, а для Юры, казалось, это был не первый ночной поход, он шел ровным уверенным шагом, и я едва за ним поспевал. От быстрой и чересчур для меня опасной (вдруг камень попадется под ноги или провалишься в яму!) ходьбы стало жарко. Мы не останавливались ни на минуту. Я был в его власти, и мы были во власти этой ночи. Юра запер эту ночь на замок и выбросил ключ. Прошло еще минут сорок, мы шли и шли, и я только поражался Юриному упорству.

– Ага, вот…

Это были его первые слова в то раннее октябрьское утро, это было утро, значит, шли мы действительно на восток. Рассвет уже зрел на глазах и картина открывалась, в самом деле, прекрасная. Это было чудо, чудесное чудо! Вскоре я увидел чахлое деревце, к которому мы направлялись и смог объяснить себе Юрино «Ага, вот…». Это был, по всей вероятности, конечный пункт нашего путешествия. Можно было предположить, что Юре были знакомы эти места, это деревце, эти рассветы, и ему захотелось меня удивить.

Это был не сон, нет, я давно проснулся.

– Ну вот, – сказал Юра, – мы и дома.

Он остановился у самого деревца, обошел его и остановился так, что я мог уже видеть его лицо, блестящие прозрачные стекла очков и даже увеличенные диоптриями его глаза. Они почему-то зло смотрели на меня, я был удивлен. Наверное, показалось, подумал я и улыбнулся навстречу их взгляду.

– А теперь слушай, – сказал Юра, и я вдруг услышал какой-то щелчок, а затем его голос, чуть приглушенный и идущий откуда-то снизу точно из преисподней. Я не сразу сообразил, что этот голос исходил из моего диктофона, зажатого в его левой руке, и когда это ко мне постепенно пришло, я вдруг увидел в его правой руке, как это обычно описывают в детективных романах, холодный металлический блеск ствола пистолета. У меня, конечно, не задрожали коленки и не подкосились ноги, но чувствовал я себя, как мешком прибитый. Если честно – я не знал, я не знал, что делать. Рассвет все так же плескался в его очках, за стеклами которых уже можно было прекрасно видеть ледяной вопросительный взгляд хозяина, который ждал ответа на один-единственный вопрос: «Ну, что ты теперь скажешь?». Шевельнись я и едва заметное дыхание ветерка могло привести в движение Юрин указательный палец, уцепившийся в холод курка. Палец, видимо, просто примерз к курку. Пока я соображал, что же все-таки делать, Юра выключил диктофон. Мне показалось, что он даже сглотнул слюну от удовольствия, от удовольствия, что ему, наконец-то, удалось меня пригвоздить к стене, пришпилить, как какую-то там бабочку или кровососа-клеща, впившегося в его уже устоявшуюся и размеренную жизнь и пьющего теплую успокоившуюся кровь его свободы. Точечное жерло смерти, ее черный зрачок по-прежнему равнодушно взирал на меня снизу вверх, и вот этот одноглазый немой, чертов циклоп, приводил меня в ужас. Мелькнула мысль, что все это может плохо закончиться, и тут, независимо от моей воли, чисто механически, как это бывает в хороших кино, мне на выручку пришла интуиция. Вдруг я расхохотался. Я схватился руками за живот и, упав на колени, хохотал что есть сил, что есть мочи смеялся, аж до слез, да, до слез, до колик в животе, до истерики, веришь, до слез?.. Я упал на спину и задрыгал ногами, и смеялся, смеялся… Потом сел. Я сказал:

– Ты сдурел? Ты рехнулся?! Юра, стоп! Убери эту дуру! Слушай, слушай меня…

Я знал, что он никогда не выстрелит. И не знал… Мы, конечно же, объяснились. Солнце принесло новый день, мы сидели на камнях и говорили. Мне стало холодно. Я сказал все, как было: я писал его речь на пленку. Тайно? Тайно, конечно! Иначе бы я ничего не смог записать. До сих пор не верю, сказал он, что ты это делал всерьез. Это ясно? Ясно. Я не видел в этом ничего предосудительного. Я же не мог упустить случая выбросить на помойку истории его исповедь. И никогда бы не смог заполучить истории его жизни, необычной и такой непростой, истории человека, лучшие годы своей жизни отдавшего поиску эликсира не только бессмертия, но и счастья. О том, что это было именно так, я нисколечко не сомневался. Не сомневался и Юра, и был растроган моим пониманием цели его пребывания на этой земле. Так это и было. Это только со стороны могло показаться, что встретились два давних друга и, попивая вино, стали удивлять друг друга россказнями о своих успехах, только со стороны могло показаться, что они, щеголяя своими достижениями, хотели поразить друг друга. Только со стороны. На самом же деле, Бог предусмотрел в своих планах и эту встречу, подарил ее миру для одной только цели, для одной только цели… Ну, да это понятно, понятно и так…

– Теперь ты мне веришь? – спросил я.

– Да ты просто лжец.

Он произнес это, не задумываясь.

– Многие лгуны, – уверенно произнес я, – обогатили человечество новыми идеями. Вспомни Жюля Верна. Так что Богу стало угодно, чтобы мы сошлись на новом витке…

Юра снял очки и, сощурив глаза, посмотрел на восходящее солнце.

– Никто, кроме Бога, этого не знает, – сказал он, – и верю я только Ему.

– Юра, – сказал я и сжал его правую руку, – не сомневайся во мне. И ничего не бойся.

Он посмотрел мне в глаза через толстые стекла очков своим тяжелым гипнотизирующим взглядом, высвободил свою руку и произнес:

– Я боюсь только смерти. И старости… Меня пугает даже не смерть, а то, что будет со мной, потом, после нее. Оглядываясь назад, я вижу, что у меня может и не быть этого «потом». Поэтому-то я и тружусь, не покладая рук. И в своем деле, заметь, я – лучший…

Я это знал и без его заявления.

– Никто не спорит, – сказал я.

– Мне показалось, ты хочешь мне помешать…

И, похваляясь тем, что в этой жизни его уже не испугает ничто, Юра вдруг перешел на Вейнингера:

– Ты, конечно, помнишь «Пол и характер»… как думаешь, если бы Иисус был женщиной, Он бы…?

Он ещё что-то говорил, но мне было скучно думать о его предположениях насчёт Иисуса. При чём тут Иисус?! Для меня важным было то, что Юра поверил в мою Пирамиду. Я и прибыл сюда сперва к Юре, а потом к Иисусу. И был благодарен Иисусу за то, что Он помог найти Юру.

Глава 19

Потом Юра признался, что самым потрясающим открытием для него из того, что он узнал от меня, стала подробная информация о возможности построения Пирамиды. Не на бумаге, не на песке, а на самом деле. Он понял, что я в этом уверен, и его это понимание потрясло. «И приидет Царствие Твое на земле, как на Небе…» стало для него не просто далекой мечтой, не только еще одной утопической идеей, но настоящей реальностью. Он даже стал рассказывать мне и предлагать различные варианты, как побыстрей это сделать. Его живой ум мгновенно схватил идею, и у него вызрел красочный план строительства новой Атлантиды, который в общем немногим отличался от нашего. Это было самое интересное, сказал он, что он слышал до встречи со мной. Не знаю уж, как ему удалось так быстро переплавить ту отрывочную информацию о Пирамиде, но не было никаких сомнений, что из нее он построил свой дворец и теперь восседал на троне царя, по уши увязши в этой прекрасной идее. Что касается конкретных вещей, то он был в восторге и от нашей искусственной матки, позволявшей как ложки штамповать по заказу младенцев, и от нашей способности быстро взращивать их. Полторы-две недели – и ты человек. Потрясающе, просто невероятно! Его заботило только одно: куда их девать?

– Они же будут расти, как грибы! И, хочешь – не хочешь, – завоюют весь мир, все пространство земли…

– Да, – сказал я, – они заселят эту планету. Здесь важно только одно: чтобы планета эта стала их родным домом, единым экополисом, Атлантидой или Божиим Царством, или Градом, называй как хочешь.

– Это ведь и есть наша Пирамида!

Слово «наша» он произнес с ударением, а «Пирамида» слышалась с большой буквы. Он уже верил в причастность к ее строительству.

– Конечно, – подтвердил я, – это и будет наша новая страна. Без границ, без различий, без…

– И тогда…

– Никому не придется воевать.

– Коммунизм?

– Называй как хочешь.

Мы снова проговорили всю ночь. Светало. За окном обозначились серые силуэты домов.

– Начинается новый день, давай спать, – сказал он, – у нас много работы.

Когда мы выспались, было за полдень, я предложил Юре, раз уж мы решили строить вместе нашу Пирамиду (с большой буквой «П»), я предложил ему вместе, теперь только вместе разыскать и скопировать биополе Христа. Раз уж мы с тобой в Иерусалиме, сказал я, почему бы нам не попробовать. Сканер биополя, как всегда был со мной (рояль в кустах) и мы могли бы его испытать на его, Юриных, глазах. Чтобы еще раз поразить его и уверить в том, что мы на верном пути.

– Биополе Иисуса?!

– А что?

– Что такое это самое биополе? Никто толком не знает.

– Я прочту тебе короткую лекцию.

– Ты всегда отличался тем, что большей частью молчал.

– Биополе для нуклеотидов как матрица для льющегося из ковша металла. По сути – это создание искусственной жизни. Как силовые линии магнита упорядочивают на стекле металлическую крошку, так и биополе структурирует по нашему заказу нуклеотиды в цепочку ДНК с известной последовательностью. Шлифовальный станок для огранки алмазов. Если это биополе Петрарки, Рембо или Дон-Кихота, то это матрица для расплавленной меди или бронзы. А если Сократа, Жанны д’Арк или Леонардо да Винчи – для струящегося тонкой ниточкой золота. Только Биополе Святого Духа – матрица для святых, для Иисуса, для Будды, для Мухаммеда… Космическое же биополе, Всевселенский Разум, Бог структурируют все гены на земле. Осенить Святым Духом – это значит наделить развитие жизни траекторией совершенства.

– Красивая сказка.

– Вся она помещается вот в этот кейс.

– И ты можешь сказать мне, чем я дышу?

– И ты, и вот этот кактус, и даже Джордано Бруно…

Юра помолчал.

– Давай проверим?

Юра подумал. Затем:

– Давай, так давай!

Сонливость слетела с него, как пух с одуванчика при дыхании ветра. Он задал еще несколько вопросов, на которые получил ясные ответы. О чем-то промолчал, потом спросил еще раз:

– Думаешь, удастся воскресить Христа?

Я не стал отвечать, из моих предыдущих ответов это было ясно, как день.

– Ты гений? – спросил он.

– Держи, – сказал я, – протягивая ему его кейс.

– Зачем, зачем мне он теперь?

Я пожал плечами: решай. Мой кейс для сканирования биополя, как ружье, висящее на стене и ждущее своего часа для выстрела, лежал на журнальном столике…

– Ладно, – сказал Юра, – я верю. Я знаю, что это возможно.

Ладно, так ладно. Я не стал его уговаривать, и вместо этого показал ему несколько цветных фотографий биополя увядшей фиалки, клеточек кожи Ленина и Жориного указательного пальца правой руки.

– Это цветы, потерявшие запах, – стал угадывать Юра, а это… эпидермис какого-то упрямца…

– Ты почти угадал. А это?

Юра посмотрел на третью фотографию.

– Я узнал бы его с закрытыми глазами.

Я молча смотрел на него.

– Это Жорин указательный палец.

Это сообщение меня потрясло:

– Как ты узнал?

– Этим пальцем он всегда тыкал мне в грудь…

Я такого не помню.

– Он орал: не женись, не женись!.. Я его не послушал…

Затем мы вспоминали.

– Расскажи и ты тайну своего кейса, – попросил потом я.

– От тебя у меня нет теперь тайн.