Глава 2
Восточные иерархи и греческие купцы при русском дворе в середине XVII века
В середине XVII в. Москва становится центром притяжения для греков, славян и арабов-христиан, прибывавших не только за щедрой материальной помощью. Первые успехи в войне с Речью Посполитой и греки, и русские рассматривали как начало борьбы за торжество православия. Во время пребывания в Москве восточные иерархи стремились попасть на аудиенцию к царю, чтобы в личном контакте закрепить связи с русским правительством, получить право периодически приезжать за милостыней, попросить средств на строительство или обновление храмов, священнического облачения, икон, служебных книг. Они же привозили с собой реликвии, которые вместе с национальными святынями создавали единое сакральное пространство. Со своей стороны, царь считал долгом православного монарха принимать православных иноземцев.
В Османской империи патриархи, возглавлявшие православный миллет, обладали весьма широкими полномочиями в различных областях жизни. Главными и наиболее важными из них были дела церкви. В рамках церковных контактов первоиерархи осуществляли, по сути, и международные связи с другими государствами, выражая интересы немусульманского населения Порты[200]. Еще в 1590 г. Константинопольский собор, подтвердивший факт учреждения патриаршества в Москве, использовал дипломатику хрисовула – грамоты с золотой печатью, которую обычно подписывал византийский император. По мнению ряда ученых, этим актом подчеркивалось, что константинопольский патриархат является полноправным преемником византийской государственности[201]. Вселенские патриархи носили на скромной одежде из черной шерстяной ткани изображение палеологовского орла[202]. Стены храма Паммакаристы в патриаршей резиденции были украшены портретами византийских императоров, а также основателей церкви протостратора Михаила Дуки Гавалы Траханиота и его жены Марии Палеологини[203].
Активная деятельность вселенских патриархов на международной арене вызывала негативную реакцию со стороны турецкого правительства, могла даже рассматриваться как государственная измена. За нее заплатили жизнью несколько константинопольских предстоятелей. Несмотря на это восточные патриархи (особенно константинопольский и иерусалимский) содействовали русским дипломатам в выполнении их миссии при дворе турецких султанов, хотя и опасались афишировать свои связи с царем. Возвращаясь в 1669 г. из Москвы в Дамаск, Макарий Антиохийский писал Алексею Михайловичу, что опасается гнева султана и просит, «чтобы не слышно было имя мое турскому салтану, как я хожу от царства на царство, и чтоб не сказали турки, как антиохийский патриарх был у московского царя»[204]. Сам факт пребывания православных иерархов в России часто осложнялся проблемами, связанными с внутриполитической ситуацией в Высокой Порте, ее отношениями с христианскими странами.
В историографии, в частности у Н. Ф. Каптерева, рассматривается деятельность представителей восточнохристианского клира в качестве политических информаторов русского правительства, однако их дипломатическая активность во всем ее объеме, как правило, не анализируется. Не обратили на нее внимания в данном контексте и современники, хорошо представлявшие деятельность Посольского приказа. В сочинении Григория Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича» сведения о православных иерархах помещены в главы, посвященные деятельности Казенного приказа, а не Посольского, ведавшего всеми делами иностранцев в стране[205]. По его мнению, «греческие власти» (так они назывались в документах XVII в.) приходили в Москву только за милостыней. Это вполне понятно. Профессиональные интересы Котошихина были связаны со Швецией и Речью Посполитой, в то время как тонкости политических отношений России с православными подданными Порты ему могли быть неизвестны.
Греческие иерархи, направлявшиеся в Москву, полностью находились в ведении русского внешнеполитического ведомства, которое вело их от встречи на границе и до момента возвращения на родину. Именно в документах Посольского приказа мы находим наиболее полную информацию о пребывании греческого духовенства[206] в России. Церемониал[207] приема при московском дворе патриархов разрабатывался в Посольском приказе и, может быть, в связи с этим, во многом походил на дипломатическую процедуру встречи иностранных послов и посланцев[208].
Сведения о приездах патриархов сохранились в Дворцовых разрядах, что также ставит эти визиты в один ряд с визитами иностранных дипломатов. Приемы при дворе духовенства низшего ранга в них не фиксировались.
Лаконичные записи Дворцовых разрядов содержат информацию о месте царской аудиенции, придворных чинах, участвовавших в церемонии и количестве «встреч», устраиваемых высокому гостю. Послов и наиболее почетных гостей приветствовали три раза: на рундуке, у подножия лестницы, ведущей на Красное крыльцо[209], на крыльце и перед входом в палату, где происходили церемонии[210].
Полностью восстановить картину приема восточных иерархов в Кремле можно только по данным Посольского приказа. Они содержатся в делах, посвященных приездам как патриархов, так и митрополитов и представителей различных монастырей. Судя по материалам «греческих дел» и сведениям современников, большинство православных священников, пропущенных к Москве, удостаивались приема у царя, однако описание этого сохранилось не во всех случаях. Чаще мы находим в документах лишь указание на то, что приехавшие «были у государя на приезде» или «на отъезде».
Основным источником для изучения этикета московского двора являются записки на листках небольшого формата, как правило, в восьмую долю листа[211]. По всей вероятности, они предназначались для распорядителя церемонии, поскольку содержали подробное описание последовательности визита иерарха: путь гостя в царские палаты, их убранство, одеяние государя, порядок аудиенции во всех подробностях. Заготовленные в приказе по трафарету, записки по мере необходимости исправлялись, и тогда в них появлялись изменения другим почерком и другими чернилами, дающие точную информацию о том или ином приеме у царя Алексея Михайловича. В зависимости от ранга иерарха могли меняться место аудиенции, царское облачение и т. д. Внешнеполитическое ведомство России не только следило за соблюдением протокола[212], но и вырабатывало его: по приказным документам можно понять, как обдумывался и выстраивался порядок церемонии.
Особенно торжественный и парадный прием оказывался патриархам. В 1654–1656 гг. Россию посетил Макарий Антиохийский в сопровождении большой свиты и своего сына, архидьякона Павла, оставившего замечательное свидетельство об этом путешествии[213]. Записки Павла дают материал по истории, культуре и повседневной жизни Османской империи, Придунайских княжеств, Украины и России. Они отмечены тонким проникновением в жизнь незнакомых автору стран, духовной близостью православных христиан, к какому бы народу они ни принадлежали[214]. Кроме того, мы имеем весьма редкую возможность сопоставить официальные документы с наблюдениями современника[215]. Архивные материалы показывают, что в связи с каждым новым визитом иерарха дьяки Посольского приказа делали выписки из документов за предыдущие годы, которые содержали данные о приезде лица, соответствовавшего вновь прибывшему по статусу. Оттуда черпались сведения о том, каким образом его принимали при дворе, какое давалось жалованье и т. д.
Архидьякон Павел точно уловил суть порядков, существовавших в Посольском приказе: «Нам рассказывали, что они (русские. – Н. Ч.) открыли государственные хроники и нашли, что 95 лет тому назад, при царе Иване, коего имя известно в нашей стране, прибыл к ним антиохийский патриарх Иоаким и что с того времени до сих пор никто оттуда не приезжал. По этим причинам, говорили нам, богохранимый царь Алексей приказал, что весь тот почет, который был оказан бывшему патриарху, был оказан вдвойне нашему владыке, – все это сделано им по его большой любви и великой вере к нему. Известно, что александрийский патриарх, а также иерусалимский и константинопольский приезжали несколько раз, но антиохийский патриарх из арабов с того времени к ним не приезжал»[216].
Рис. 4. Панагия патриарха Иова. Музеи Московского Кремля.
Архидьякон Павел ошибался. Антиохийский патриарх Иоаким приезжал ко двору царя Федора Иоанновича в 1586 г. Во время его визита едва не разразился скандал, связанный с нарушением церковной иерархии московским митрополитом Дионисием. Когда патриарх Иоаким, обойдя собор, приблизился к митрополиту, Дионисий, отступив на сажень от своего святительского места, первым благословил патриарха, после чего склонил голову сам. Подобное нарушение чина не могло не вызвать протеста и замечаний со стороны антиохийского предстоятеля. В документах Посольского приказа записано: «…о том патреарх поговорил слехка, что пригоде было митрополиту от него благословенье приняти наперед, да и перестал о том»[217]. Неловкость ситуации была отмечена не только гостями, но и организаторами приема. Позднее в Посольском приказе, где разрабатывался чин поставлення московского патриарха, опыт встречи Иоакима Антиохийского был учтен. В 1589 г., во время церемонии избрания патриарха в Москве, все было устроено так, чтобы митрополит Иов не встречал Иеремию II в соборе. После своего провозглашения на патриарший престол Иов приветствовал его в покоях царя[218]. Посольский приказ собирал информацию об обычаях и обрядах восточно-православной церкви. Борис Благово, посланник царя к султану в 80-х гг. XVI в. писал, например, в своем отчете, что «на александрейском патреархе была шапка патреаршеская, а нарицают его в папино место и ставят больши всех патреархов»[219]. В русском дипломатическом ведомстве ознакомились с правилами интронизации вселенских патриархов и со слов Иеремии II, но опирались на традиции, существовавшие при московском дворе. В частности, было решено не благодарить святителя Иеремию за избрание главы русской церкви.
Павла Алеппского можно упрекнуть в некотором преувеличении почтения царя к Макарию Антиохийскому во время его первого визита в Москву. В 1654 г. Макарий прибыл в Россию с рекомендательными письмами, в том числе от вселенского патриарха Иоанникия[220]. Павел полагал, что прием, оказанный им в Кремле, организован подобно аудиенции патриарха Иоакима в 1586 г. На самом деле образцом для него послужила встреча при дворе Паисия Иерусалимского, прибывшего в Москву в 1649 г.[221] Порядок приема иерусалимского предстоятеля, в свою очередь, основывался на прецеденте (приезде в 1619 г. иерусалимского же патриарха Феофана)[222].
Рис. 5. Фридрих Дюрфельд. Старый царский дворец в Московском Кремле. 1790-е гг. Вид на Теремной дворец, Верхоспасский и Благовещенский соборы. Бумага, офорт, акварель. ГИМ.
В Дворцовых разрядах записано: «Того же дня (12 февраля 1655 г. – Н. Ч.) был у государя в Золотой полате[223] святейший Макарий патриарх Антиохийский и всего Востока. А пристав был у патриарха думный дворянин Офонасей Осипович Прончищев[224] да дьяк Иван Бонифатьев. А встречи были патриарху: первая меншая встреча, на лестнице: окольничий князь Василий Григорьевич Ромодановской, да сын его столник князь Дмитрей Ромодановской, да дьяк Василей Михайлов; другая середняя встреча, на крыльце: столники Михайло Иванов сын Морозов да князь Григорей княжич Григорьев сын Ромодановской, да дьяк Давид Дерябин; третья болшая встреча, в сенех: боярин Иван Васильевич Морозов, да князь Федор княж Григорьев сын Ромодановской, да думный дьяк Семен Заборовской. А сам государь встречал патриарха близко своего государева места. Объявлил государю патриарха боярин Федор Юрьевич Хворостинин»[225].
Рис. 6. Неизвестный художник. Портрет царя Алексея Михайловича. Россия. XVIII в. Музеи Московского Кремля.
Данные Посольского приказа воссоздают все подробности аудиенции Макария Антиохийского у Алексея Михайловича. В качестве образца посольские дьяки взяли столбцы ближайшего по времени визита в Москву бывшего константинопольского патриарха Афанасия в апреле 1653 г. и описание приема Паисия Иерусалимского. На полях документов делались пометы, уточняющие или корректирующие текст, из которых видно, что антиохийский патриарх удостоился того же почета при московском дворе, как и иерусалимский предстоятель шестью годами раньше.
Макарию Антиохийскому было предложено явиться во дворец 12 февраля 1655 г. Вместе с ним в церемонии приняли участие 24 человека. За патриархом послали пристава и посольского переводчика с греческого языка, а также сани с царской конюшни[226]. Путь следования до дворца в документе не указан. По всей вероятности, Макарий прибыл на аудиенцию так же, как и Паисий Иерусалимский, который ехал с Кирилловского подворья[227], к благовещенской паперти. На всем пути от подворья до царского дворца стояли в ряд с обеих сторон стрельцы[228], «каждый со знаменем в руке, как это принято при встрече патриарха и важного посла от какого-либо из государей»[229]. Свита патриарха следовала во дворец пешком. Павел Алеппский, успевший за время своего пребывания в Москве хорошо изучить придворную жизнь (он даже получил приглашение остаться на русской службе), имел все основания сравнить визит патриарха к царю с приемами высокопоставленных дипломатов. На Красном крыльце[230] Макария встречали окольничий и думный дьяк. Они приняли от патриарха благословение.
По пути в царские палаты антиохийского патриарха приветствовали трижды, как это записано в Дворцовых разрядах. Алексей Михайлович в обычном «служивом» платье принял главу антиохийской церкви в Золотой палате[231]. Вместе с государем в Золотой палате находились думные бояре, дворяне и окольничие[232]. Как и при приеме посла, высокого гостя представлял государю окольничий. Царь поднялся навстречу патриарху, отойдя от трона на полсажени, и принял от него благословение. Он снял свою царскую шапку, которую держал на большом подносе казначей Богдан Минич Дубровский[233]. Благословив Алексея Михайловича, патриарх целовал руку государя, а царь целовал патриарха в правое плечо[234]. Точно такими же взаимными приветствиями обменялись Алексей Михайлович и Паисий Иерусалимский[235]. Павел Алеппский утверждал, что Макарий, благословив Алексея Михайловича, целовал его в правое плечо, а царь поцеловал голову и правую руку патриарха. Очевидно, автор описывал событие так, как ему хотелось бы, а не так, как это было на самом деле. Ему представлялось, что «черная трость, похожая на монашеский посох» в руке Алексея Михайловича – царский скипетр[236]. Иерусалимский патриарх действительно видел государя во всем блеске власти, в полном царском облачении. Описание взаимного приветствия царя и патриарха мы находим также в сочинении, приписываемом Арсению Елассонскому и найденном А. Дмитриевским в одном из трапезундских монастырей. По словам Арсения, «патриарх благословил великого царя (Федора Ивановича. – Н.Ч,), начертавши образ креста на нем святою рукою на голове, на груди, на правом и левом плече, и царь на освещение поцеловал святую руку патриарха, а патриарх поцеловал правое плечо царя»[237].
В России существовал сходный обычай взаимного приветствия царя и патриарха, когда по окончании службы в соборе «друг друга целовасте о выи. И потом государь царь государя патриарха целовал в руку, а государь патриарх ево, государя царя, целовал во главу в темя, объем своима святительскими рукама ево царскую главу»[238]. На официальных приемах в Кремле по отношению к восточным патриархам он не применялся.
После приветствия Алексей Михайлович спросил патриарха о здоровье. В ответ Макарий Антиохийский произнес речь, которую царь выслушал стоя. Затем патриарх поднес царю привезенные реликвии, «образы и мощи», которые тот принимал собственноручно[239]. Подарки государь передавал стольникам и стряпчим. Им предписывалось брать дары неспешно, внимательно рассматривая[240]. Приняв святыни, царь надевал шапку, садился на свое место, предлагая сесть патриарху справа от себя на скамье, стоящей между окон. В конце аудиенции к царской руке подходили сопровождавшие патриарха лица[241].
Глава Посольского приказа Алмаз Иванов объявил Макарию Антиохийскому «государево жалованье», дававшееся по обычаю: «кубок серебрян золочен с кровлею в 8 гривенок в 47 золотников, портище бархату черново гладково, портище бархату зеленово, портище бархату вишневого рытово, отлас гвоздичен, отлас таусинен, камка зелена, камка вишнева, 3 сорока соболей, денег 200 рублев»[242]. Антиохийский предстоятель принимал царскую милость стоя. О жалованье было объявлено и всем его спутникам, присутствовавшим на аудиенции. Далее в документе написано: «А как патриарх пойдет от государя ис столовой избы, и государь проводит патриарха до коих мест он, государь, изволит»[243]. Эта запись, скопированная из дела, связанного с пребыванием в Москве Афанасия Пателара, видимо, не исправлена. Скорее всего, как и в случае с Паисием Иерусалимским, царь проводил Макария до того места, где его встречал[244]. По всей вероятности, организаторы приемов в Кремле вселенских патриархов именно так представляли себе идеальный образ отношений между носителями высшей светской и духовной власти: царь являл себя смиренным сыном главы церкви, а патриарх склонялся перед великим православным государем.
Обычно после аудиенции у царя восточные патриархи направлялись в Успенский собор для встречи с московским предстоятелем. Макарий Антиохийский был приглашен не в храм, а в кремлевскую резиденцию патриарха Никона. Трудно сказать, почему нарушили традицию, возникшую еще в XVI в. Документальных свидетельств о свидании двух святителей мы не имеем, сохранилась лишь запись о ней Павла Алеппского[245]. В тот же день московский, антиохийский и сербский патриархи обедали у государя, что являлось особой честью, которой удостаивались далеко не все архиереи и дипломаты: «Того же дня ели у великого государя: святейший Никон, патриарх Московский и всеа Русии, Макарий антиохийский, сербский патриарх Гавриил… стол в столовой избе»[246].
Рис. 7. Неизвестный художник. Портрет патриарха Никона. Россия. XVIII в. ГИМ.
Бывшего константинопольского патриарха Афанасия, приехавшего в Москву в 1653 г., принимали не как действующего архиерея, а как отставного, несмотря на то, что он приехал не простым просителем милостыни. Афанасий Пателар выступал одним из посредников в деле принятия в русское подданство Войска Запорожского[247]. При встрече на границе Афанасию и его спутникам было велено дать содержания «перед ерусалимским патриархом с убавкою»[248], т. е. по низшему разряду для лиц данного ранга. Запись, касающаяся бывшего константинопольского патриарха Афанасия, в Дворцовых разрядах более краткая, чем информация о других приемах высокопоставленных иностранцев[249].
Для поездки ко двору за Афанасием Пателаром послали «с царской конюшни лошадь с седлом смирным»[250]. У Посольского приказа патриарха свели с лошади, где он ожидал приглашения к царю. Спутники Афанасия, как и всегда в подобных случаях, шли к приказу пешком. Стрельцы двух приказов, без оружия, выстроились в почетном строю. Прием проходил в столовой избе, украшенной коврами и «полавошниками меньшими». В документе записано, что на приеме царь может быть, «в чом он, государь, изволит»; бояре, окольничии, стольники и дворяне – «в цветном платье». Объявлял патриарха государю думный дьяк Ларион Лопухин[251]. Вручив Алексею Михайловичу привезенные реликвии, бывший константинопольский патриарх удостоился чести поцеловать государеву руку. Протокол приема Афанасия Пателара существенно отличался от церемонии приемов, оказанных Паисию Иерусалимскому и Макарию Антиохийскому, и соответствовал практиковавшемуся в то время придворному обычаю, по которому встречали митрополитов.
В деле бывшего константинопольского патриарха сохранился наказ приставам, находившимся при нем и его людях. Он в точности повторял инструкции, которые давались посольским дьякам относительно иностранных послов. Наказ предписывал не отпускать приехавших со двора, ограничить контакты Афанасия и его свиты со всеми иностранцами, в том числе турками и греками. П. Николаевский относит данные рекомендации лично к Афанасию Пателару, объясняя это сомнительной политической репутацией бывшего константинопольского патриарха[252].
На самом деле подобные инструкции касались всех высоких иностранных гостей, вступавших в контакт с царем, прежде всего послов. Действовали они и в отношении православного духовенства. Павел Алеппский сообщал, что «до тех пор, пока архиерей или архимандрит не представится царю и не будет допущен к руке, ни сам он не выходит из дому, ни к нему никто не приходит»[253], разрешалось только принимать людей, приносивших угощение от бояр и московского митрополита[254]. Упоминание о московском митрополите свидетельствует о том, что с XVI в., когда он являлся главой русской церкви, формуляр наказа не менялся[255]. Иностранцы, находившиеся с дипломатической миссией в русской столице, также лишались свободы передвижения и возможности контактов с кем-либо, кроме посольских дьяков.
Текст наказа лаконичен, но весьма подробно характеризует дипломатическую практику Посольского приказа в середине XVII в. Кроме того, из документа видно, что к приему восточных иерархов готовились так же основательно, как и к приему послов иностранных монархов. Наказ содержал перечень примерных вопросов, которые могли быть заданы бывшим вселенским патриархом о государе, внутренней и внешней политике страны. Судя по упоминанию бунта, случившегося в 1648 г. в Москве, выписка была сделана из досье Паисия Иерусалимского. Наличие исправлений текста, содержащих упоминание имени царя Михаила Федоровича, свидетельствует о том, что подобные ответы давались послам иностранных государей и до Алексея Михайловича.
Встречающим экс-патриарха у Калужской заставы было велено говорить, «что ныне (царь. – Н. Ч.) в совершенном возрасте… а дородством и разумом и красотою лика и милосердным нравом… всемогущий Бог украсил его, великого царя нашего. Его царское величество хвалят достойного паче всех людей, и ко всем людем, к поданным своим и к иноземцом его царское величество милостив и щедр и наукам премудрым философским многим… и к воинскому ратному рысарскому строю хотение держит большое по своему государскому чину и достоянию… А будет их (встречающих. – Н. Ч.) учнет патриарх спрашивать, как ныне государь царь и великий князь Алексей Михйлович всеа Росии самодержец со окрестными государи с цесарем римским[256], с аглинским и з дацким королем, и з свейскою королевою, и с турским салтаном, и с кизылбашским шахом, и с крымским, и з бухарским, и с ыними пограничными, говорить: «живет… Алексей Михайлович, его царское величество, со всеми великими христианскими государи и с турским салтаном, и с шахом персидцким… в дружбе и любви, и послы и посланники меж их государей о дружбе и любви ходят, а недруга ему великому государю из них никого не бывало[257]»… А будет патриарх спросит, ведомо есть учинилось, что в прошлом 156-м (1648) году в Московском государстве учинился в людех мятеж и волнованье, и многие домы боярские и дворянские грабили, и людей побивали до смерти, и говорить: «Это было так. В прошлом во 156-м (1648) году в июне месяце самоволные немногие люди взбунтовалися… и по указу царского величества те самоволные люди сысканы и казнены смертью, и то воровство окончилось». А будет учнет патриарх[258] спрашивать про которые государства имянно или о каких иных делех, чего в сем наказе не написано… говорить короткими речми учтиво и остерегательно, чтоб государеву имяни было к чести… а учнет спрашивать о великих делех[259]… о том (стряпчему. – Н. Ч.) отговариватца, что он был на государеве службе в дальних местех, а приехал недавно и ему про те дела слышать не лучилось»[260].
Бывший константинопольский патриарх выразил желание посетить Троицкий Сергиев монастырь, в связи с чем был дан указ принять его наравне с иерусалимским патриархом Феофаном и московскими первосвятителями[261]. Однако текст указа подвергся правке, по которой видно, что Афанасий Пателар не удостоился почестей действующего патриарха. ВТроицком монастыре его встречали по рангу митрополита.
Покидая Москву, восточные иерархи, как и послы, получали прощальную аудиенцию у царя «на отпуске». Для важных особ она повторяла церемонию приема, в других случаях могла быть менее торжественной, а иногда (для архимандритов или купцов) заменялась объявлением царского жалования «на отъезде». Паисию Иерусалимскому, как и во время первого визита, была устроена одна встреча – перед Золотой палатой[262]. Афанасия Пателара доставили на Казенный двор, затем проводили в Малую Золотую палату[263]. «Встреч» отбывавшему гостю не было, но государю его представлял глава Посольского приказа[264].
Во время прощальной аудиенции патриарх Макарий «держал наготове четыре челобитные царю: в одной просил уплатить за большое из желтой меди паникадило; в другой челобитной просил у него икон; в третьей – некоторое количество рыбьего зуба и хрустального камня – слюды, и в четвертой – некоторое количество белки»[265]. В документах приказа сохранилась одна челобитная, перечисляющая все просьбы антиохийского патриарха. От имени Макария Антиохийского посольский дьяк писал[266]: «Выменил я, богомолец твой, государев, тритцать икон штилистовых розных святых[267], чем благословлять мне, богомольцу твоему, как Бог меня принесет в свою область, православных христьян нарочитых людей; да яз, богомолец твой, государев, купил паникадилу большую в соборную церковь, а дал за него, государь, окупу сто дватцать рублев, да в той же, государь, соборную церковь и иных больших церквах окна, государь, летом живую открыты, а зимою заперты, потому что, государь, окончин делать не из чего; да мне же, богомольцу твоему, надобно четыре тысячи белок добрых на тцки, что даровать в Цареграде и иных городех приказных людей, да пуда с четыре рыбей кость добрых, такожде приказных людей даровать, на ножевое черенье и на сабельное тем же приказным; а белок, государь и рыбей кости в торгу нет»[268]. По указу царя просьбы антиохийского патриарха были удовлетворены[269].
В XVI в. канонический статус восточных митрополитов соответствовал положению главы русской церкви, и их принимали в Москве по самому высокому рангу, наравне с приезжавшими патриархами[270]. В середине XVII столетия мы застаем уже другой обычай, именно тот, по которому встречали и провожали бывшего константинопольского патриарха Афанасия.
4 мая 1653 г. Алексея Михайловича посетили мирликийский митрополит Иеремия, его архимандрит Венедикт, архидьякон Агафангел, племянник митрополита Юрий Иванов и толмач Федор Степанов. За митрополитом с царской конюшни послали оседланную лошадь[271]. У Посольского приказа он сошел с коня и ожидал приглашения к Алексею Михайловичу. Остальные члены делегации шли к приказу пешком. Прием проходил в столовой палате, в присутствии бояр, дворян, окольничих и стольников. На крыльце стояли дворяне, дети боярские и подьячие в «цветном платье». Стрельцы находились в приказе без пищалей. В данном случае этикет не предписывал царю особо парадной одежды[272]. Гостей представлял думный дьяк, он же объявил о том, что мирликийский митрополит привез царю часть животворящего креста Господня и образ Николая Чудотворца[273]. От имени государя реликвии приняли казенные дьяки.
В отличие от митрополитов, архимандриты следовали пешком к Посольскому приказу, оттуда – обычным путем через Красное крыльцо в столовую палату. На крыльце их приветствовали придворные. Царь был одет по-домашнему[274]. Именно так принимали 22 марта 1653 г. архимандрита афонского Павловского монастыря Иоасафа и архимандрита янинского Успенского монастыря Иеремию[275].
Размер милостыни, жалованной царем, далеко не всегда соизмерялся с ценностью реликвии (если слово «ценность» применимо в данном случае). Довольно часто из обедневших православных монастырей Востока русскому государю привозили резные деревянные кресты. Алексей Михайлович просил самих архимандритов подать ему святыню, брал ее в руки и, осенив себя крестным знаменем, передавал дьякам. Следует отметить, что четкая закономерность того, в каких случаях Алексей Михайлович сам принимал реликвии, в каких это делали придворные, не прослеживается. Царь брал святыни их рук патриархов, просил поднести себе резной деревянный крест архимандрита, а митрополит отдавал часть животворящего древа Господня не государю, а казенному дьяку.
Реликвии подносили царю не только во время приема во дворце, но и во время праздничных служб в храмах Кремля. При этом, вероятно, стремились быть представленными царю священники в сане ниже архимандритов. Попадая на аудиенцию в числе многих, они не могли лично общаться с царем. Видимо, в церкви такая возможность у них появлялась. Подробности данного обстоятельства источниками не уточняются и подобных примеров немного. В 1653 г. священнослужитель иерусалимского патриарха Паисия Гавриил поднес царю крест, обложенный серебром[276]. На Богоявление в 1658 г. священник македонского Преображенского монастыря Алексей во время заутрени вручил государю «крест аспидной, обложен серебром» с серебряной же цепочкой[277]. Следует отметить случаи, когда в документах сохранилась запись о приеме у государя, о привезенных реликвиях, но описание приема не сохранилось. Так было с посланцами Ватопедского монастыря и солунского монастыря Анастасии Узорешительницы, которые побывали в Москве в 1652 г.[278]
Особый интерес представляют материалы, относящиеся непосредственно к патриарху Никону, имевшему собственное делопроизводство, и которые сохранились в фонде «Сношения России с Грецией» как исключение. Благодаря им мы располагаем некоторыми данными о прямых контактах греческого духовенства с московским предстоятелем.
Патриаршие грамоты и политические вести чаще всего привозили из Порты греческие торговые люди. Придворный церемониал в подобных случаях соответствовал порядку приема гонцов, но не заносился в Дворцовые разряды. 24 апреля 1647 г. в Путивль из Константинополя прибыл Павел Дементьев в сопровождении четырех человек и толмача[279]. Он привез грамоты от вселенского патриарха Иоанникия о его поставлений на константинопольскую кафедру[280]. Прием во Дворце был организован в соответствии с церемонией встречи гонцов[281]. За греками послали переводчика, с которым они и прибыли в Посольский приказ. Там иноземцы ожидали аудиенции. После приглашения к царю гости проследовали Красным крыльцом в Золотую палату.
Представлял государю греков думный дьяк Назарий Чистой. После приветственного обращения царя к гостям, от имени греков подносились их дары (драгоценные венецианские ткани). Затем Назарий Чистой объявил грекам государево жалование – «в стола место корм» – и отпустил их на подворье. Подобную дипломатическую миссию выполнял и Дмитрий Юрьев, приехавший 21 июня 1647 г. в сопровождении зятя, племянника и челяди с письмами к Алексею Михайловичу от царского посланника в Константинополе Алферия Кузовлева и брата гонца, грека Федора Юрьева[282]. Кроме того, Дмитрий Юрьев имел и собственные, возможно, семейные, интересы в Москве. Он вез в Росссию «для покупки всякой две тысячи золотых да шеснатцать тысячь ефимков»[283]. К сожалению, подробности аудиенции при дворе в деле не сохранились. Из документов Посольского приказа ясно, что греки, доставлявшие в Москву важные политические вести, получали царское жалование. Дмитрий Юрьев не стал исключением и собственноручно поставил подпись (б бгцдітрі^ уєоруюо)[284] в получении 40 соболей по 30 рублей и попросил до Путивля одиннадцать подвод[285]. Видимо, Дмитрий и его спутники не напрасно везли в Москву весьма значительную сумму и возвращались назад с какими-то товарами.
Многие купцы из Константинополя, связанные с восточными патриархами, не только привозили в Москву патриаршие грамоты с политическими вестями, но и, без сомнения, были поверенными в делах Восточной церкви. Архимандрит бывшего иерусалимского патриарха Феофана Макарий, писавший в Москву о волхвах, которые объявились в Константинополе[286], не полностью доверился бумаге, а сослался на Ивана Николаева, доставившего информацию, что тот возвестит «усты вся»[287]. Обычно купцы, как Иван Николаев, не только поставляли политическую информацию, но и привозили ко двору (часто по специальному заказу[288]) необходимые для царского обихода предметы. За многолетнюю и верную службу царю (именно так рассматривали свою деятельность сами греки) греческие купцы получали царские грамоты, напоминающие по формуляру жалованные грамоты монастырям, но не имевшие ограничений во времени приезда в Россию. Так, в 1660 г. по челобитной константинопольского купца Николая Кондратьева была дана грамота, как просил Николай, «против моей братьи приезжих иноземцов»[289]. Любопытно, что среди вышеназванной «братьи» был и Иван Юрьев, неоднократно бывавший в Москве и доставивший Алексею Михайловичу царские регалии, выполненные в Константинополе[290].
С купцами в русскую столицу попадали мощи святых и чудотворные иконы, в том числе и наиболее знаменитые христианские святыни. Греческие купцы привезли для патриарха Никона митру «цареградского дела», украшенную камнями и жемчугом, стоимостью в 1230 рублей[291] и саккос, заказанные им, скорее всего, в связи с интронизацией. Вещи вместе с грамотой прислал константинопольский патриарх Иоанникий[292]. Саккос по документам Посольского приказа не прослеживается. Вполне вероятно, что он прямо попал к патриарху, а митру из-за ее высокой стоимости доставили к царю и оплатили из казны. В 1654 г. на праздник Успения митра была преподнесена московскому первосвятителю от имени царевича Алексея Алексеевича[293]. В том же 1654 г. греческие купцы привезли облачение убитого константинопольского патриарха Парфения II: «5 саков обьяринных золотых, да амфор, да полицу… крест золот с каменьи, в нем часть Древа Честнаго и животворящего креста Господня»[294].
Рис. 8. Митра патриарха Никона, заказанная им в Константинополе. Рисунок Ф. М. Солнцева. 1830-е гг. Музеи Московского Кремля.
В конце XIX в. в патриаршей ризнице еще находились один из названных саккосов и омофор. Палица была передана грузинскому митрополиту Николаю в 1726 г.[295]
К середине XVII в. посольский обычай можно считать сложившимся, однако в отношениях с восточными патриархами происходил поиск оптимальных форм придворного этикета. Являясь подданными султана, патриархи не могли претендовать на почести, оказываемые послу их государя. Русская сторона учитывала реальный статус и политическое влияние архиерея, цель и значение его визита. Приезд Паисия Иерусалимского и Афанасия Пателара за милостыней не был единственной целью их появления в Москве. Но даже в тех случаях, когда патриархи приходили главным образом за материальной поддержкой для своего престола, русское правительство использовало их пребывание для решения собственных внутри- и внешнеполитических задач. Так было с Иеремией II, поставившим московского патриарха Иова, Феофаном Иерусалимским, который рукоположил патриарха Филарета, так случилось и с Макарием Антиохийским, принявшим самое действенное участие в осуществлении церковной реформы и решении политических проблем. Одно из замечаний Макария Антиохийского касалось совершения литургии в русской церкви без мощей святых. По приказу патриарха Никона было отпечатано более 15 000 антиминсов, которые разослали по церквам с частичками мощей, вложенными в них[296].
Несмотря на некоторое расхождение в организации аудиенций православных первосвятителей и иностранных послов, нельзя не отметить влияния дипломатического протокола на церемониал приема глав патриарших кафедр. Его разрабатывали в Посольском приказе, руководитель и подьячие которого играли главную роль в отношениях с представителями Христианского Востока. Таким образом, и по форме, и по существу визиты патриархов являлись важным фактором международных отношений, а следовательно, и дипломатии России середины XVII в. Приемы при дворе Алексея Михайловича греческих митрополитов и архимандритов были более скромными, но и им придавалось определенное церемониальное значение, так как именно во дворце царю подносили реликвии Христианского Востока.
Вместе с тем этикет не являлся чем-то раз и навсегда застывшим. Не меняя своей сути, он мог отразить особое отношение русского правительства к высокому гостю. Например, четвертая (особенно почетная) встреча на пути к государю имела место в XVII в. только в двух исключительных случаях: в 1644 г., во время приезда в Москву датского принца Вальдемара[297], и в 1666 г., перед входом в Грановитую палату вселенских патриархов, прибывших на собор по «делу» патриарха Никона[298]. Церемониал приемов греческих иерархов и купцов в Кремле демонстрировал особое отношение русских государей к православному населению Османской империи, а также место и роль России на Христианском Востоке в середине XVII столетия.
Конец ознакомительного фрагмента.