Глава 3
В столице Рансильвании, прекрасном городе Шепатуре, который славился не только своей неприступностью во время нашествий неприятеля, но и самой большой и сильной школой магии, стоит строение, названное башней Семи Ветров. Такое название она получила потому, что выше нее в Шепатуре не было ни одного здания, к тому же она располагалась на холме, потому и обдувалась всеми ветрами. Это обстоятельство, конечно, доставляло некоторое неудобство ее обитателям, но жители башни не были простыми людьми или нелюдьми – это были маги. И не просто маги, а члены верховного совета магов Рансильвании. Совет состоял из двенадцати магов – по три мага – представителя от каждой стихии, не считая верховного мага.
Верховный маг Нилрем стоял в своем кабинете и смотрел сквозь открытое окно на спокойные воды гавани. Это был седой высокий старик с ухоженной бородой цвета соли с перцем и волосами до плеч. Красная мантия его была расшита золотом и украшена жемчугом. Тонкий породистый нос с горбинкой выдавал в нем выходца из горного клана, стального цвета глаза смотрели задумчиво и сурово. Сообщение из Сартакля о бегстве узника обеспокоило верховного мага. Он размышлял о том, каковы шансы узника выбраться с острова и что именно может предпринять сбежавший вампир против магов вообще и его в частности. Как ни крути, Нилрем был одним из тех, кто голосовал за заточение вампиров в тюрьму под надежную, как казалось, охрану. Тогда иметь постоянный источник вампирской крови для эликсиров, лекарств и экспериментов казалось хорошей идеей. Впрочем, он и сейчас готов был с пеной у рта отстаивать свое мнение. А вот стеречь узников все-таки надо было лучше.
Порт в Шепатуре был хороший, большой. Каждый день в него приходило множество кораблей, и множество товаров покидало трюмы, не меньше товаров каждый день грузилось на разнообразные суда, чтобы из Рансильвании отплыть в сопредельные государства. Поэтому в порту всегда царили суматоха и толчея. Нилрем находил суету людей забавной. Кабинет находился практически под самой крышей башни, и люди с такой высоты напоминали суетящихся муравьев в растревоженном муравейнике.
В дверь постучали. Погруженный глубоко в свои мысли Нилрем вздрогнул от неожиданности, хотя ожидал, что к нему вот-вот придут, и пристально уставился на дверь, проверяя, кто именно потревожил его покой. Как и ожидал глава совета, на пороге за закрытой дверью стоял коренастый брюнет, в фигуре которого, бугрившейся мощными мышцами, трудно было распознать мага. Вопреки широко распространенному мнению, что маги все сплошь подслеповатые старцы, облаченные в застиранные мантии и корпящие над старыми пыльными трудами круглые сутки, а то и варящие сложные зелья из мерзких даже на вид ингредиентов, боевой маг Флоднег имел внешность воина, а не книжного червя. Невысокий коренастый брюнет, чуть за тридцать лет, он носил высокие сапоги для верховой езды, черные кожаные штаны, холщовую рубаху, кожаный жилет и собирал волосы в конский хвост. Его светло-карие глаза смотрели так пристально, что собеседник поневоле чувствовал себя виноватым в чем-то. Флоднег прекрасно чувствовал, что его сканируют, и ждал, пока старик закончит. Нилрем не дожил бы до столь почтенного возраста, когда даже маги начинают считаться древними старцами, если бы не был осторожен и подозрителен почти до мании. Никто не мог сказать с уверенностью, сколько ему лет, ходили слухи, что далеко за тысячу.
– Войдите! – снизошел Нилрем, после того как удостоверился, что за дверью именно тот, кого он ждал.
Стремительной походкой Флоднег промаршировал в комнату и с поклоном приветствовал старшего коллегу. Нилрем снисходительно кивнул в ответ, мол, здоровее видали, и сделал пасс, устанавливая звуконепроницаемую защиту. Брови Флоднега удивленно поползли вверх. Разговор предстоял не из простых, раз глава совета решил дополнительно усилить защиту стен собственной магией.
– Как себя чувствуют ваши подопечные? – поинтересовался Нилрем с таким видом, словно вызывал боевого мага только для того, чтобы задать вопрос о вверенных его заботам вервольфах.
К слову сказать, вервольфы больших хлопот не доставляли. На каждого из них практически с рождения надевали ошейник подчинения, и выбора у оборотня уже не оставалось – либо ты делаешь, что тебе велят, либо мучаешься от боли или умираешь на выбор держателя кольца от ошейника.
– Благодарю, хорошо. Аппетит у них отменный, шерсть лоснится. Некоторые достигли совершеннолетия, и им можно выбирать наставника.
– Это хорошо, – кивнул глава совета. – Я недавно ездил в школу, которая находится под моим особым покровительством, достойные маги растут. Думаю, на выпускных экзаменах можно будет найти прекрасных наставников подросшим вервольфам. Из числа самых талантливых, разумеется.
Флоднег приложил руку к груди и поклонился.
– Вы как всегда правы, ваше светлейшество.
– Скажи, Флоднег, что, полевые испытания в этом году уже проводились?
– Да, ваше светлейшество. Как вы знаете, после полевых испытаний принято награждать отличившихся вервольфов лучшими самками, для получения хорошего потомства, а сезон размножения у них зимой.
– Вот и славно. Полагаю, среди испытуемых были особенно отличившиеся?
– О да, ваше светлейшество. Хотя, признаться, нынешние испытания не принесли неожиданностей. Лютый все еще в силе и держит всех в страхе и строгости.
– Да что ты говоришь… И что, он так хорош?
– Равных ему даже близко нет.
– Как славно. А давно он участвовал в реальном деле?
Флоднег задумался, вспоминая. Лютого отправляли на реальные дела редко. Прежде всего потому, что с ним мало кто отваживался работать в паре. Несмотря на ошейник подчинения, нрав Лютого был крут, и добиться абсолютного послушания от злобного вервольфа было практически невозможно. За ним требовался глаз до глаз, того и гляди, умудрится обойти сдерживающие заклятия и вцепиться в глотку наставнику. Последний раз Лютый работал в паре с учеником Флоднега Намурасом. В итоге парнишка вернулся заикой, и учитель целых три месяца отпаивал его отварами. Ну да, это было еще до зимних испытаний…
– Помните, светлейший, этой осенью одну из деревень пограничья буквально выкосили вурдалаки?
Нилрем понимающе кивнул. Он прекрасно помнил эту историю. Вурдалаки были на диво организованны и хитры. Раньше они никогда не действовали стаями, а тут буквально проявили чудеса организованности и изворотливости. Их дневные лежки не так-то просто было обнаружить даже опытным магам и вервольфам. Пришлось задействовать Лютого. Сам Флоднег в это время усмирял колонию зомби, мирно работавших на добыче самоцветов, пока какой-то некромант не перехватил управление над рудокопами и не принялся набивать свои закрома самоцветными камнями. Хищение обнаружили не сразу. Прежде всего потому, что были уверены – зомби камнями не интересуются, им свежее мясо подавай. Поэтому отчет за квартал очень удивил короля, а за полугодие просто шокировал. Пока разобрались в причине происходящего, хитрый некромант успел изрядно поживиться за счет казны. Ну, ничего. Столетие-другое в тюрьме для магов вернет отступника на путь истинный. А там можно будет найти более достойное применение таким незаурядным талантам.
– Вот эту деревню очищали как раз с участием Лютого, – закончил Флоднег и поморщился, вспомнив, как наставники жаловались на трусость вервольфов.
Оборотней просто невозможно было заставить взять след вурдалака. Они трусливо жались к ногам, ища защиты у магов, и испуганно скулили, как обычные дворняги. Если бы не Лютый, операция была бы безнадежно провалена, а приграничные деревни заняты вурдалаками. Удалось бы остановить эту заразу, чтобы она не проникла в столицу? Далеко не факт.
– Догадываешься, зачем я призвал тебя? – неожиданно в лоб спросил глава совета магов.
Флоднег вздрогнул от неожиданности, но быстро собрался и ответил с поклоном, достойным опытного царедворца:
– Нет, ваше светлейшество, не имею ни малейшего понятия.
– Что ты знаешь о тюрьме Сартакль?
Брови Флоднега невольно поползли вверх от удивления.
– Только то, что известно каждому в Рансильвании. Это тюрьма для особых узников, и из нее никому еще не удавалось сбежать.
Нилрем улыбнулся, и такое многозначительное движение его губ заставило бывалого мага покрыться мурашками.
– Так вот, до сегодняшнего дня это определение было весьма и весьма точным.
– Что вы хотите этим сказать?
– А то, что сегодня из Сартакля был совершен побег, и ловить узника придется именно тебе с Лютым. Впрочем, можешь взять с собой ученика.
– А местные стражники?
– К сожалению, на их содействие особенно рассчитывать не приходится. И это еще одна дурная весть. Бронзовый дракон, везший смену стражи в Сартакль, упал где-то на Бериморе. Драконы Шепатура уже оплакали его, значит, бронзовый точно мертв, полагаю, стражники тоже. Никто еще не выживал на острове, когда «слезы вампира» превращаются в туман.
Светлолика сбросила на землю охапку сена, перевязанную веревкой, отерла лоб рукавом и в очередной раз посетовала на собственную недогадливость. Ну что стоило потребовать, чтобы сено для козы натаскали ей дюжие молодцы! Раз уж проштрафились, могли бы и расстараться для родной ведьмы. Но до Хренодерок идти далеко, а луга, где стояли стожки, были гораздо ближе. Лика взяла с собой веревку, смело подошла к самому красивому, на ее взгляд, стогу и даже смогла надергать необходимое количество сушеной травы. Разумеется, с краю не брала. Зачем такой хорошей козе практически черное сено? Как вяжут вязанки, девушка видела. Сельчанки часто таскали сено своим козам или коровам. Это ничего, что узел вышел кривой и далеко не с первого раза. Помаяться пришлось, еще и взваливая вязанку на спину. Хотелось принести сразу и много, чтобы по нескольку раз не бегать, но полученный в итоге стог не сильно уступал в размерах материнскому и ощутимо перевешивал. Светлолика поняла: такую тяжесть могут утащить лишь трое здоровых парней, и то, если впрягутся разом. Бросить любовно утрамбованную, но очень тяжелую вязанку Лике не позволяла гордость. Связанное веревкой сено пришлось забросить на выступ стога, потом шустро подбежать и принять на себя свою ношу.
Это только в пословице своя ноша не тянет. А эта тянула, да еще как. Ведьма брела зигзагами и практически не разбирала дороги, как лесник, перебравший медовухи. Шишки и сучки трещали под ее ботинками, мыши с писком в ужасе разбегались по норам, вороны со зловещим карканьем кружили над ней, словно ожидая скорой поживы.
– А вот не дождетесь! – фыркала ведьма, сдувая надоедливую прядь, выпроставшуюся из-под платка. – Я вас всех переживу.
Теперь же, когда до дома осталось всего ничего, силы практически покинули упрямую ведьму. Девушка с тоской посмотрела на видневшийся в конце просеки такой родной, такой близкий и одновременно далекий дом. Затем с ненавистью уставилась на опостылевшую охапку. Если бы она могла воспламенять взглядом, сено вспыхнуло бы ясным пламенем, но Светлолика не обладала подобным даром, поэтому, сколько ни таращилась на сушеную траву, та возгораться не спешила и ноги не отращивала в помощь ведьме. В сердцах Лика пнула злосчастную охапку. Та слегка сдвинулась с места.
– Ее можно тащить! – обрадовалась ведьма и чуть не запрыгала на месте от радости.
И правда, если тащить тяжесть волоком, это намного легче. Девушка ухватилась за веревку, уперлась ногами и поволокла вязанку, весело напевая под нос песенку. Это не беда, что трава щедро сыпалась на дорогу и до дома в лучшем случае доберется лишь половина. Выпавшее сено можно и завтра подобрать, а козе и остатков вполне должно хватить. Так и двигалась она, пока головой не врезалась в нечто твердое. Нечто твердое ахнуло, зашипело, принялось грязно ругаться и злобно заявило:
– Куда прешь, чучело?! Под ноги смотреть не пробовала?
Светлолика от неожиданности потеряла дар речи и только моргала своими серыми с зелеными искорками глазами, уставившись на странного незнакомца. Незнакомец был высокий, болезненно худой, со спутанными нечесаными волосами, и разило от него совершенно несусветной вонью, как от зомби, пролежавшего в земле не менее недели. «Может, это упырь? – мысленно нахмурилась ведьма. Надо же. Живой упырь… И к тому же говорящий. Интересно, а можно из него чучело сделать?»
– Ха! Каждая нежить будет мне указывать, куда смотреть! – гордо подбоченилась ведьма. – А бизинкл не хочешь?
Она напустила на себя самый угрожающий и многозначительный вид, какой только могла, оттопырила указательный палец правой руки, прочертила им замысловатую фигуру в воздухе и в конце щелкнула оторопевшего вампира по носу.
– Би-и-из-зи-и-инкл! – авторитетно заявила она.
Валсидал (а это был именно он) оторопело проследил за движением пальца ведьмы, скосил глаза на кончик носа, моргнул и с удивлением уставился на девушку. Ведьма была ничего себе: блондинистая, судя по прядям, выбившимся из-под видавшего виды платка, невысокая, но с ладной фигуркой. Жаль только, стройность ног определить навскидку было невозможно. При таких широких штанах, сшитых явно из мешковины, с точностью можно было только заявить, что ноги точно две, и либо сильно косолапят, либо ботинки сильно разношены.
– У вас тут все такие дикие? – усмехнулся Валсидал, показывая кончики острых даже на вид клыков, и втянул носом воздух.
Даже сквозь ощутимый запах пота и немытого тела вампир отчетливо чуял аромат ее крови, видел синюю жилку, явственно и маняще пульсирующую на тонкой девичьей шее, почти физически ощущал дивный вкус красной влаги, текущей по ее венам.
– Дикие? – моргнула Светлолика.
Она не рассчитывала на такую реакцию упыря. Почему-то с момента столкновения он ей виделся только в виде чучела в коллекции, так тщательно собираемой мамой. Теперь же, увидев острые клыки, она вдруг остро осознала свою беззащитность. Что она могла противопоставить опасному противнику? Упырю, которых, по словам матери, не видели уже давно. Нет, она, конечно, не была настолько наивна, чтобы всерьез рассчитывать на паническое бегство упыря после своего «бизинкла». От такого жеста шарахались исключительно местные. Но им достаточно было пригрозить проклятием или пристально посмотреть в глаза, чтобы повергнуть в паническое бегство. Животные просто сходили с ее пути. А с нежитью Лика сама старалась не встречаться.
Страх проявился неожиданно; холодной рукой прошелся по позвоночнику, мелкой дрожью коснулся мышц, цепкой лапкой сжал замершее вдруг сердце. «А что, если упырь не захочет стать чучелом? Вместо этого вопьется острыми клыками в шею и выпьет всю кровь залпом?» И девушка сделала то, что, возможно, нужно было сделать сразу, как только увидела в лесу упыря, – врезала ему изрядно потрепанной, но все еще тяжелой вязанкой сена. Упырь охнул от неожиданности и отпрыгнул в сторону. Светлолика бросила ставшую ненужной веревку и понеслась по направлению к спасительной избе со всех ног.
Валсидал как раз в этот момент пришел к выводу, что умственные способности неопрятной девицы, мнящей себя могущественной ведьмой, вряд ли отрицательно скажутся на качестве ее крови. Он уже мысленно облизывался, но получил вместо порции живительной влаги сеном в лоб, на мгновение растерялся и даже отпрыгнул в сторону от неожиданности. Впрочем, он тут же пришел в себя, зашипел, как раскаленные угли, на которые нерадивая хозяйка плеснула водой, и помчался следом.
Но вампир недооценил быстроту девичьих ног. Подхлестываемая страхом Светлолика вихрем влетела в избу и захлопнула дверь прямо перед взалкавшим ведьминой крови вампиром. Впрочем, закрыть ее на засов не удалось. Дверь сотряс мощный удар. Лика взвизгнула и навалилась на дверь всем весом. Следующий, еще более сильный удар отбросил девушку к противоположной стене, где она ощутимо приложилась об угол каменной печи и затихла.
Валсидал осторожно ступил на порог, чутко прислушиваясь к собственным ощущениям. Каждому ребенку известно, что вампир сам не может переступить порог дома без приглашения. Но вот незадача, девушка лишилась сознания, и последняя надежда зачаровать ее испарилась. Можно, конечно, дождаться, пока она придет в себя. Только вот беда, к деревенской ведьме мог в любой момент заявиться по собственной надобности кто угодно, а Валсидал хоть и отведал крови дракона, все-таки пока не был в форме, чтобы драться.
В наступавших сумерках в глубине ведьминой избы желтым сверкнула пара глаз. И с душераздирающим воинственным «ме-э-э-э!» из темного угла стремительно выскочила коза и боднула агрессора прямо под дых, выбив Алукарда за порог и тем самым положив конец его притязаниям на глоток человеческой крови. Валсидал взвыл, согнулся в три погибели и, ругаясь, как пьяный матрос, уполз в ближние кусты. Вампир не мог видеть, как с потолочной балки мягко спрыгнул черный пушистый кот и быстро захлопнул дверь. Валсидал только слышал, как опустился дверной засов, забирая последнюю надежду добраться до ведьмы.
– Быстро же она оправилась! – прошипел бывший узник из кустов, сверля надежную дверь ненавидящим взглядом.
Долгое заточение наградило его привычкой разговаривать с собой вслух.
– Хотя… Пожалуй, это даже хорошо… Живучие, они самые вкусные.
Он в предвкушении облизнул пересохшие губы, вспоминая запах крови ведьмы. Отчего-то красная влага, бегущая по ее венам, манила его, как пение морской сирены. Сначала Алукард было напрягся. Не слишком ли сильно привлекает его эта неопрятная отшельница? Но потом успокоился. Возможно, ее кровь кажется очень сладкой именно потому, что она первый человек, встреченный за многие годы. Так истомившемуся жаждой путнику после пустыни любой глоток воды кажется напитком богов. К тому же оставлять живую свидетельницу слишком опасно. Что, если она расскажет об их встрече в деревне? По его следу тут же пойдут лучшие ищейки Рансильвании. А так он сможет совместить приятное с полезным. К тому же к ведьме может прийти кто-то из местных. Обед из двух блюд всегда лучше, чем из одного. Валсидал тяжело вздохнул и приготовился ждать в засаде.
Сарат и Тарам задумчиво брели по лесу. Оба русые, встрепанные, оба одеты в просторные косоворотки, подпоясанные поясом-веревкой, широкие домотканые порты из небеленого льна заправлены в носки, на ногах видавшие виды лапти. В руках у каждого было по котомке и по здоровенному холщовому мешку с кудахтающими курами и одним возмущенно голосящим петухом. После бесславного побега женихов со сватовства, устроенного головой Хренодерок, последние оставшиеся на поляне парни вернулись в село если не героями, то по крайней мере мужами, преисполненными смелости. На них смотрели уважительно, местная босоногая ребятня восторженно заглядывала в рот и восхищенно замирала при любом, даже самом глупом, высказывании парней. Те ходили гоголями ровно до тех пор, пока их матери не вызнали все подробности у Панаса.
Это были серьезные женщины; проживание в Хренодерках вообще к особому веселью не располагает. Они взяли скалки в руки и отправились вразумлять не в меру хвастливых чад. Скалка – одно из самых грозных женских орудий, перед ней часто пасуют даже отчаянные смельчаки. Тарам и Сарат не стали исключением из правил. Напрасно они жалостливо взывали к своим отцам, моля родителей о помощи, мужчины отступали в сторону, позволяя разбушевавшимся воительницам в юбках творить беззаконие и произвол. Жалобно блея, как пара ягнят, потерявших свою мать, парни уступили силе и отправились домой, подгоняемые грозными окриками матерей. Мужчины же погудели немного, больше для порядка, чем реально собираясь вызволять парней из цепких женских рук, и справедливо рассудили, что матери своим чадам зла причинять не станут, так, пожурят маленько и на волю отпустят. А вот пиво в местном кабачке вполне может прокиснуть, ожидая посетителей. И местные мужчины нестройными рядами отправились в «Пьяного поросенка» промочить немного горло.
Женщины Хренодерок дружно скинулись по курице с дыма, с подворья Панаса, как с зачинщика, взяли еще и самого голосистого петуха. Собрали в котомки разной снеди, насыпали зерна курам на первое время и снарядили чад в дорогу. Дары нужны были, дабы умаслить обозленную ведьму. Начиналась весна, нужно было заговаривать всходы, чтобы дали хороший урожай, помогать с погодой, да и местные комары с мошками не раз и не два служили источником разных хворей. Если ведьма осерчает на село, быть беде. Поэтому парням строго-настрого наказали передать на словах, что сарай возведут всем миром, загончик тоже поставят, с кормами помогут и выделят для козы самого лучшего козла на случку. Парней проводили всем женским населением Хренодерок. Даже самые маленькие девчушки, цепко сжимавшие в маленьких кулачках края материнских юбок, смотрели вслед ходокам серьезно и многозначительно. И долго чувствовали парни их пристальный взгляд меж лопаток.
Валсидал почуял деревенских парней задолго до того, как те ступили на поляну перед домом ведьмы. Чувства голодавшего веками вампира обострились до предела, и чем ближе подходила будущая добыча, тем отчетливее он ощущал ток крови в их жилах, стук их сердец, а также мелкую пульсацию маленьких куриных сердечек. Запах скорой добычи сводил с ума, заставляя дрожать руки. Вампиру казалось, что он вот-вот захлебнется собственной слюной. Несколько раз его охватывало отчаяние, когда юноши сворачивали в сторону на извилистой тропе. Валсидалу казалось, что добыча почуяла его запах и решила вернуться. Вампир не решался покидать свое убежище, и ему оставалось только кусать губы, раня их собственными клыками. Впрочем, Алукард даже не чувствовал боли.
Наконец Тарам и Сарат подошли к поляне. Тарам толкнул Сарата:
– А ну как ведьма нас того… проклянет?
Сарат замер на половине шага, лапоть завис над землей, замершая в ожидании смерти букашка отмерла и шустро поспешила прочь, счастливо избежав неминуемой гибели.
– А за что? – почесал вихрастый затылок Сарат.
– Дык за что ведьмы простой люд проклинают? Встала не с той ноги, вот и сыплет проклятиями направо и налево, что косой косит.
– Не-э-э. Не станет она нас проклинать, – покачал головой Сарат, делая просто небывалое умственное усилие. – Я так думаю. Мы ей подарки несем. Значит, злиться ей на нас смысла нету. А мы ей еще сарай сделать должны. Пока сарай не закончим, ей нас проклинать не к чему.
– А знаешь что?
– Что?
– Давай мы ее сарай будем до сенокоса строить.
– Почему до сенокоса?
– Так ей для козы сено понадобится. Мы ей и накосим. А там, глядишь, и успокоится.
– Думаешь? А моя мамка на папку никогда так долго не серчает. Недельку он на сеновале поночует, и все.
– Ну ты и сравнил. Дак тож мамка… А это ведьма…
Сидевший в кустах вампир потерял терпение и выскочил на дорогу прямо перед парнями. Сквозь живописное рубище, которое представляла его одежда, просвечивало сильно исхудавшее тело с выпиравшими ребрами. От невыносимого голода черты лица его заострились, искусанные в кровь губы перестали закрывать острые клыки. Кровь с губ струйкой стекала на подбородок, глаза горели неестественным красным огнем, а заострившиеся когти тянулись к обалдевшим парням, как лапы хищной птицы.
Парни невольно присели от удивления. Первым нашелся Тарам; он хватил вампира мешком с курами так, что перья вперемешку с перепуганными птицами полетели в разные стороны. Затем нахлобучил на голову нежити котомку и дунул в сторону Хренодерок. Сарат тут же повторил удачный маневр приятеля и присоединился к нему в забеге.
Валсидал клацнул зубами им вслед, отогнал от себя рассерженных кур, скинул с головы больно клюющегося петуха и отер голову от разбитых яиц.
– Да-а-а… Все-таки дикий здесь народ живет… И бегает очень быстро…
Панас Залесский сидел у окна в своей высокой рубленой избе и не торопясь пил из высокой деревянной кружки холодное пиво. На столе любовно была разложена вяленая рыбка и маленькие сырокопченые остренькие колбаски. Мужчина смачно цедил пиво из кружки, крякал от удовольствия и даже жмурился после особо забористого глотка, затем тщательно выбирал очередной кусочек закуси, отправлял в рот и медленно пережевывал, блаженно вздыхал и начинал все по новой.
Его жена Параскева, дородная женщина, облаченная в домашнее коричневое платье и лукового цвета передник, гремела чугунками у печи. Дети задавали корм скотине и поили ее на ночь.
В это время громко хлопнула калитка, и во двор, как выпущенные из пращи камни, влетели Тарам и Сарат. Возбужденные и всклокоченные, они прямой наводкой промчались к двери и принялись дубасить в нее изо всех сил, полностью игнорируя удивленные окрики головы. На шум выбежала Параскева с большим чугуном и поварешкой в руках. Взбудораженные парни даже не заметили, как перед ними распахнулась дверь, и продолжили стучать по крышке чугуна. Жена головы ничуть не смутилась, просто пересчитала чересчур увлекшихся Тарама и Сарата половником по головам.
– Очухайтесь, заполошные! Чего ручонками сучите почем зря? Пожар, что ли?
– Нам того… – пролепетал Тарам, робея перед внушительной женой головы.
Оно и неудивительно. Панас сам часто опасался гнева суровой супруги.
– Чего того, малахольный? Ты толком говори, а не знаешь, чего надо, значит, дело у тебя нестоящее. Калитка – вон она, иди и не беспокой добрых людей по пустякам. Видишь, голова наш устал? Отдыхает.
– А нам того… голова и нужен, – нашелся-таки Тарам и тут же возгордился своей находчивости.
А Сарат внутренне корил себя за нерешительность и стыдливо ковырял носком сапога каменную ступеньку.
– Так бы сразу и сказал. Вон он, голова, собственной персоной. Пиво пьет у окна. Вы к нему под окошко и идите, нечего полы мне топтать. – Параскева ткнула рукой с половником в сторону окна, откуда уже высовывался Панас, и захлопнула дверь. Не дай всевышний, просочатся настырные односельчане на только что высохшие после мытья полы. Скобли их потом ножиком по новой.
Парни, как жеребята-стригунки, дружно проскакали под указанное окно. Панас тут же вспомнил о своей должности, преисполнился солидности и важности, стряхнул крошки с усов и сделал вид, словно увидел посетителей только сейчас. Парни загалдели наперебой, как стая испуганных ворон:
– Голова!
– Там… того!
– Там ведьма!
– Ухажер у нее…
– Жуть!!!
Из их бессвязных воплей Панас хорошо расслышал только слово «ведьма» и сделал стойку, как охотничий пес на глухаря.
– Цыц! – Голова хватил кружкой по подоконнику, пенистый напиток брызнул во все стороны, как сок из перезревшего помидора, и щедро окатил присутствующих ароматной влагой.
Парни замолчали, испуганно утирая пену не особо чистыми рукавами. Панас отер лицо рукой, стряхнул остатки напитка на пол, полностью проигнорировав сурово сдвинутые брови жены. Параскева была женщиной шумной, грозной и спуску никому сроду не давала, но мужнин авторитет перед сельчанами не подрывала. Позже у нее будет время высказать все, что она думает о его свинстве.
– Та-а-ак… Давайте все с самого начала и по порядку. А то орете, как коты весной, – ничего не понятно.
Слово взял Тарам. Как самый красноречивый. Он в красках описал их с Саратом трудный поход к ведьме. И то, что встретили они странного мужика с клыками и когтями, который их к избе Светлолики не пущал и вообще запугивал всячески. Не иначе как ухажера ведьма себе завела, и он мужчин к ней не допускает – ревнует. Даже кур отобрал и раскидал по лесу. Наверняка решил, что ведьма передумает, так как всякая женщина зело падка на всяческие подношения.
Панас слушал парней молча, то бледнея, то краснея по мере повествования. Потеря кур его не сильно опечалила. Конечно, как всякому хренодерскому жителю, ему было жаль птицу. Но это всего лишь куры, существа глупые, но активно размножающиеся. Тут дело обстояло гораздо серьезнее. Сбывались самые страшные сны головы: ведьма нашла себе жениха на стороне. Кто может поручиться, что она прямо сейчас не пакует манатки, чтобы уехать строить новую жизнь и более светлую избу в селе побогаче Хренодерок? От возникшего в мозгу видения девушки, кидающей вещи в огромный сундук, Панасу стало нехорошо. Захотелось заорать, взять топор и злобно переколоть все дрова в округе, вырыть большую яму и закопать туда неизвестного жениха ведьмы вместе с ее сундуком, а саму смутьянку засадить в самый глубокий погреб – пусть охолонется. Голова взвыл и ринулся в калитку прямо через открытое окно, прямо через клумбы и кустарник. Тарам и Сарат помчались следом.
Параскева с грустью посмотрела в спину улепетывающего во все лопатки мужа. Она была женщиной строгой, но умной. И прекрасно понимала, что селу без ведьмы придется очень туго. Раз мужчины ничего сделать не могут, придется за дело взяться женщинам. Жена головы быстро пробежала по селу и постучала в окна, сзывая хозяек на собрание на луг за огородами. Мужей дома не было, так что пришлось брать младенцев с собой. К тому же пришлось ждать бабку Рагнеду, старейшую жительницу села Хренодерки, преклонные лета которой не давали быстро передвигаться и неумолимо тянули к земле. Бабка прибыла только через полчаса, когда остальные женщины уже успели обсудить все немногочисленные местные сплетни. У кого коза сколько козлят приносит, и сколько молока на раздое можно с нее надоить. В какую пору лучше сажать морковь или репу, а когда выдирать хрен, чтобы он как можно дольше не беспокоил. Рагнеда появилась в сопровождении двух молодых внучек. Девочки споро расстелили на большом валуне кацавейку и усадили на нее бабку поудобнее. Собрание началось.
Первой выступила Параскева, разъяснив собранию ситуацию, сложившуюся с ведьмой. Все дружно заохали, заахали, загалдели.
– А мы, бабоньки, сами виноваты! – крикнула рыжая Алкефа, известная на селе красавица, бывшая замужем уже в третий раз.
Она была высока, с приятными округлостями и носила блузы с глубоким вырезом, приоткрывавшим соблазнительные окружности грудей. За ее юбку, отороченную кружевом, держалась маленькая рыженькая дочка.
– В чем же мы виновны?! – возмутились все разом.
Особенно громко кричали те селянки, чьи мужья зачастую слишком долго пялились в ее вырез.
– Так мы для ведьмы даже кота пожалели. А она девка молодая. Ей тоже женского счастья хочется.
Женщины взволнованно загалдели. Это как раз они понимали. Женского счастья хотелось всем. Матери с детьми невольно потрепали своих чад по макушкам или прижали младенцев к груди. Одинокую Светлолику стало жаль. Но жертвовать ради ее женского счастья своими сыновьями никому не хотелось.
– А ведь мы все ей обязаны своим счастьем, – гнула свое Алкефа.
– Чем это мы ей обязаны?! – загалдели собравшиеся.
– А как же. Из-за нее даже бабка Дорофея замуж вышла, – радостно продолжала рыжая похитительница мужских сердец.
Бабка Дорофея, которая с недавних пор ходила в молодых женах и на все вопросы о скоропалительном замужестве шепелявила: «Это я хожу плохо, а полежать за себя еще могу», – кокетливо захихикала.
– Да, бабоньки, – поддержала Алкефу Параскева. – Вспомните, как раньше было: мужчины старались жениться только в крайнем случае, и то, если пожаловаться жрецу на совращение, а теперь женщин расхватали, как горячие пирожки. Настал наш черед помочь ведьме обрести счастье. Если не сделаем этого сейчас, она может нас покинуть. Что тогда делать будем? Посевная на носу!
Все загудели. Помочь ведьме хотелось. Но кто должен пожертвовать своим чадом для лесной отшельницы? Одно дело сочувствовать и совсем другое – собственноручно отдать родное чадо на растерзание ведьме.
– Волчья слобода! – Слова бабки Рагнеды прозвучали как гром среди ясного неба.
Женщины разом замолкли. Надо отметить: чтобы заставить молчать столько женщин разом, необходим талант. И у бабки Рагнеды он был. Хотя и название Волчьей слободы, которой пугали детей («вот будешь себя плохо вести, отдам тебя в Волчью слободу»), сыграло не последнюю роль. Волчьей слободой называли поселение двуипостасных в Безымянном лесу, чья вторая ипостась была волчьей. С ними сосуществовали вполне мирно, никто к ним не лез, и они в людские дела не мешались. Зато нежить не так сильно беспокоила, и в этом был несомненный плюс такого соседства.
– Кто-то должен сходить в Волчью слободу и предложить им выдать нашу ведьму за какого-нибудь холостого волка. Всем от этого только лучше будет.
– Правильно, правильно… – загалдели женщины.
– Волчьи пары на всю жизнь!
– Изменять не будет!
– И за наших девок спокойны будем!
На том и порешили. Делегатками к двуипостасным выбрали Алкефу и Параскеву. Параскеву – как авторитетную женщину и жену головы. Такую волки есть не станут. Зачем им с Панасом ссориться? А Алкефу потому, что инициатива всегда наказуема, да и если волки ее схарчат – не жалко, ее только мужики любят.