Глава 6
Олег Сергеевич Василенко, в народе носящий кличку Боцман, стоял у черного провала узкой шхеры, в которую в скором времени ему придется спуститься вместе с Бригадиром. Ребята почему-то отказывались туда идти и даже согласились специально расширить проход, чтобы только не переться в окаянную пещеру. Бригадир, как положено командиру, должен пойти туда сам. И кому, как не лучшему другу, сопровождать его в этом опасном предприятии.
Боцмана с Бригадиром связывала давняя и долгая история. Их деды воевали вместе и были закадычными друзьями. После войны оба осели под Бердянском в колхозе «Красный луч». Там у них родились дети, погодки. Росли фактически вместе, как братья. Вместе бегали на рыбалку на море, вместе дрались с обнаглевшими отдыхающими, вместе мечтали о море, дальних странах, невероятных приключениях. Потом их пути разошлись. По окончании школы отец Бригадира решил на полную катушку использовать преимущества социалистической системы образования, а именно – доступность и бесплатность, и рванул в Москву, чтобы поступить в МГУ на биологический факультет. И поступил. Пусть не сразу, а после положенного срока службы в рядах Вооруженных сил СССР, но поступил. После чего на долгие годы пропал из поля зрения родных и близких в недрах многочисленных биостанций, щедро разбросанных в самых непроходимых закутках необъятной советской Родины.
Отец Боцмана, проводив друга, не стал долго затягивать со своим отъездом, а собрал чемодан и умчался на Дальний Восток, где поступил в мореходное училище. После мореходки работал на различных судах Дальневосточного пароходства. Тогда же в жизни Боцмана-старшего обозначились две страсти: к алкоголю и к женщинам. На берегу он жил недолго, но с размахом, щедро прогуливая все то, что заработал за месяцы изматывающей борьбы с судовыми механизмами и производственным планом. Приняв на грудь, он немедленно становился несгибаемым идейным бойцом эротического фронта. В зону его внимания попадали все особи женского пола старше шестнадцати и моложе египетского сфинкса независимо от цвета кожи, гражданства и вероисповедания. При этом внешние данные, как, впрочем, и внутреннее содержание, не имели никакого значения. Единственной важной характеристикой являлось гендерное происхождение. Мужчины его не интересовали. И это была принципиальная позиция.
В рейсах с выпивкой было плохо. Капитаны в борьбе за сохранение трудовой дисциплины ограничивали доступ к спиртосодержащим напиткам. Поэтому пить приходилось все, что горит, – от лосьона «Розовая вода» до стеклоочистителя «Секунда». С женщинами на судах тоже было не очень, а бурлящая первородная энергия требовала выхода, поэтому однажды, после приема очередной порции денатурата, он утратил чувство самосохранения и покусился на святое – буфетчицу Ирочку, которую капитан Назаренко небезосновательно считал своей личной собственностью. В общем, с Ирочки все и началось. Капитан, надо отдать ему должное, дважды предупредил своего эротически невоздержанного стармеха о недопустимости аморального поведения. Тот не внял – и в результате был списан на берег по дискредитирующей статье. С такой записью в трудовой книжке найти себе новый экипаж было проблематично, и бравый моряк застрял на берегу. От столкновения с бюрократической машиной он окончательно утратил веру в гуманизм и однажды, находясь в похмельном угаре, применил меры физического воздействия к первому помощнику капитана, в очередной раз отказавшегося взять его на борт. В результате возникшего разногласия первого помощника увезли в больницу, а отца Боцмана в суровый Магаданский край – расширять горизонты социализма. Тяжелая среда обитания безнадежно наложила свой отпечаток на отставного моряка. В результате общество получило то, чего добивалось. Из всех предыдущих достоинств остались лишь тяга к приключенческой литературе и философское отношение к жизни. Из восторженного романтика и искателя приключений он превратился в тихого среднестатистического гражданина, из любимца женщин – в их почитателя, из безбашенного балагура и души любой компании – в домашнего пьяницу, из механика от Бога – в слесаря в автомастерской. Его единственный сын Олег унаследовал от отца буйный нрав и тягу к приключениям. Проявление других родовых генетических особенностей давилось на корню вплоть до достижения им совершеннолетия. Можно только удивляться и восхищаться находчивости и силе воли отца, который умудрился уберечь свое чадо от встречи с зеленым змием, в то время как к основной массе населения этого благодатного края змий заползал ежедневно, а к некоторым вместе со своей спутницей-белочкой. Картина будущего представлялась весьма печальной, и Олег, став почти дееспособным, решил поднять паруса и рвануть на юга. Во Владивостоке у него проснулся ген любви к морю, и он нанялся на ближайший теплоход простым матросом. Морское дело понравилось, да и приносило неплохой доход, в основном за счет торговли японскими автомобилями. За несколько лет Олег сумел неплохо подняться по карьерной лестнице и дослужился до боцмана. Женился. Начал подумывать о продолжении рода. Все шло хорошо до тех пор, пока он соблюдал добровольный алкогольный целибат.
Вышло так, что однажды, перед отходом в очередной рейс, соседка по лестничной клетке тетя Зина, противная, еще не старая женщина с явными следами многочисленных грехов молодости на одутловатом лице, посоветовала ему расширить дверной проем, поскольку скоро рога там помещаться не будут. Не то чтобы Олег сразу поверил старой сплетнице, но, как говорится, осадок остался. Зацепили ее слова, запали в душу. В рейс он уходил с тяжелым сердцем и попросил друга проследить за супругой. К сожалению, оперативные данные информагентства «одна баба сказала» подтвердились полностью. Крушение идеалов происходило в маленьком ресторанчике с многообещающим названием «Япона мать». Носить рога Олег почему-то не хотел, отпилить не получалось – слишком очевидными были доказательства, все забыть и сделать вид, что ничего не было, уже нельзя. Надо было принимать решение. И тут Олег совершил ошибку. Он позволил уговорить себя выпить. Грехопадение оказалось весьма приятной штукой. Олег прислушался к своим ощущениям и заказал еще. Очередная порция ледяной жидкости, произведенной путем смешивания этилового спирта с водой из-под крана в подвальном помещении ресторана с добавлением для улучшения вкусовых характеристик пойла «секретного коктейля» дяди Ашота, опрокинулась в бурлящий кратер вулкана Судьбы. Алкоголь быстро проник во все поры, окончательно преображая личность Олега. Боль, гнев, обида, жалость к себе и другие негативные эмоции, возникающие обычно у самцов в период первичного отрастания рогов, усиленные папиными генами, бурлили и искали выхода. Он почувствовал себя взлетающим с палубы истребителем. Внутри бурлило реактивное топливо с вкусовыми добавками, из разверзнутых сопел вырывались разогретые газы, бортовой компьютер отдавал четкие приказы, компас указывал направление движения.
А потом он посетил жену, которая сначала обрадовалась, а потом загрустила и заболела. Сильно заболела: перелом челюсти и носа. Она оказалась весьма любвеобильной личностью, поэтому ее заболевание оказалось заразным и быстро распространилось на прилегающие районы. В течение недели еще три человека заболели переломами и сотрясениями мозга различных степеней тяжести. Два из трех пострадавших оказались членами уважаемой преступной группировки Равиля. Для купирования очага заражения сам Равиль собрал консилиум из ведущих реаниматологов и приказал им найти заразу и обезвредить. Именно тогда Боцман и получил свое прозвище с легкой руки уголовного авторитета. Не желая встречи с реаниматологами, Боцман покинул ставший родным Владивосток и перебрался к отцу в суровый Магаданский край. Теплолюбивые бандиты ехать за ним отказались. Решили, что санации города и окрестностей вполне достаточно: отлавливать злополучный вирус на заснеженных просторах лесотундры было делом муторным и малопривлекательным. Словом, от Боцмана отстали, но предупредили, чтобы он на материке не появлялся. Боцман с доводами согласился, справедливо рассудив, что быть живым на Севере лучше, чем мертвым на Юге. Он устроился на ближайший золотодобывающий прииск и начал новую жизнь. И все было бы хорошо, если бы зеленый змий, однажды проникнув внутрь во владивостокском ресторане «Япона мать», не отложил яиц и не вывел потомства. Мест для организации массового досуга, как, впрочем, и других средств для личностного совершенствования, на прииске не было. Посему вариантов прожигания свободного времени было немного. Новые друзья и приятели практически каждый день приносили сосуды с согревающей жидкостью, все глубже и глубже погружая Боцмана в пучину похмельной безысходности. Нельзя сказать, что Олег сразу сдался. Нет. Он боролся, пытался вырваться из этого мутного омута. Дважды при помощи женитьбы. Но оказалось, что зеленому змию не подошли обручальные кольца Боцмана. На осознание сего удручающего факта Боцману в первый раз понадобился год. Ну а второй раз значительно меньше. Находясь в плену Бахуса, он умудрился соблазнить арфистку прямо во время свадебного застолья. Жена не смогла оценить по достоинству подвиг новоиспеченного супруга и позвала своих братьев. Выписавшись из больницы, Боцман покинул негостеприимный прииск и вновь уехал к отцу в Магадан, где и продолжил обижаться на весь мир излюбленным способом. Короче, он запил. Вот тогда отец Боцмана обратился к своему названому брату – с просьбой о помощи. Отец Бригадира откликнулся на призыв и взял Боцмана в свою северную экспедицию. Именно в этой экспедиции Боцман познакомился с Русланом Анатольевичем Бригадновым. Необходимо отметить, что сначала Олег Руслану не понравился. Плотный, гориллоподобного вида крепыш, сплошь покрытый волосами и татуировками, мало у кого вызывал симпатию. Он был груб, резок, мелочен, придирчив и агрессивен. Людей он не любил в принципе. Во всех, даже в самых возвышенных, поступках был склонен видеть корысть, прагматизм или, на худой конец, наличие вынуждающих обстоятельств. Но отступать было поздно. Слово – оно на то и слово, чтобы его держать, и Боцман на долгие пять месяцев влился в небольшой коллектив исследователей Севера.
Надо отметить, что через некоторое время, благодаря развитым организаторским способностям, а также врожденной педантичности, вниманию к мелочам и бережливости, Боцман заработал высокий авторитет и стал незаменимым помощником при подготовке переходов, мероприятий по снабжению, связи и других организационных вопросов. Буквально через неделю пребывания в заснеженной белой пустыне среди льдин и торосов он изменился: стал добрее, улыбчивее, прекратил раздражаться по малейшему поводу, из глаз ушла тревога. Казалось, что, вырвавшись из суматошного города с его броуновским движением людей, галдящими детьми и отсутствием четкого распорядка приема пищи, он обрел душевный и физический комфорт и чувство осмысленного существования.
А потом произошло событие, которое в корне изменило отношения Боцмана и Бригадира и определило их судьбы на долгие годы. Вышло так, что на обратном пути они оторвались от общей группы и попали в жуткую метель. Видимость ноль. Кричать бессмысленно, только легкие отморозишь. Кругом сплошь непроницаемая ледяная крошка, ветер, холод… На лагерь они вышли через три дня. Вернее, вышел Боцман. Он упрямо шел по белой равнине, таща за собой бесчувственное тело товарища. Жив Бригадир или нет, он не знал. Он тащил из принципа, по понятиям. Так надо. Так правильно. Иначе он не мог. Пальцы замерзли. Он их не чувствовал. Совсем. Перед глазами расплывались круги. Из чувств и эмоций осталась только воля – железная воля человека, презревшего смерть. Измученный организм кричал об отдыхе, умолял хотя бы бросить лишний груз и идти налегке, но Боцман не сдавался. Он упрямо выдергивал ноги из снега, как из зыбучих песков, делал два коротких шага и подтягивал тело друга. Так их и нашли. Измотанных, обмороженных, но странным образом еще живых. С тех пор судьбы Боцмана и Бригадира сплелись в плотный клубок. Он участвовал во всех проектах, включая самые рискованные и сомнительные. Особенно в рискованных и сомнительных. И надо отметить, ни разу не подвел.
Вот и сейчас Боцман смотрел на расширяющийся вход шкуродера и готовился туда нырнуть вслед за товарищем. Его душу разрывали сомнения. С одной стороны, что-то неумолимо влекло туда, тащило, звало. С другой – интуиция кричала об опасности. Будь его воля, он бы туда в жизни не полез, но в том-то и дело, что он себя теперь не контролировал полностью. Уже пару дней в нем как будто поселился кто-то. Кто-то чужой. И этот чужой с каждым днем все больше перехватывал рычаги управления телом Боцмана. Это сильно нервировало. Боцман сам не понимал, почему он вчера бросился на Паука. Зачем поощрял Санька в его нападках на парня, которого всегда защищал. С чего вдруг у него возникла такая острая неприязнь в отношении Коли Паукова, самого безобидного члена команды. Почему возникла странная тяга к Саньку, которого он до этого терпеть не мог, и, что еще удивительнее, почему он стал позволять Саньку отдавать ему распоряжения? Сейчас он практически уверен, что Бригадир не вернется из пещеры, но почему-то не останавливает его, а, наоборот, ждет неизбежной смерти друга с какой-то необъяснимой радостью.
– Все, Бригадир, хорош, перекур, – раздался голос Крота.
– Ты что?! – возмутился Санек. – Там совсем чуть-чуть осталось. Давайте закончим, а потом жрать пойдете.
– Там не так уж и чуть-чуть, – возразил Крот. – А еще надо свод укрепить. Опасно. Пиксель с Каа сейчас вылезут и подтвердят. Да и конфеты[1] у нас кончились. А надо бы еще малость. Иначе твой зад не пролезет.
– И давно это ты об его заде беспокоишься? – ехидно поинтересовался Санек. – Боцман, я бы на твоем месте присмотрелся к этому любителю филея повнимательнее.
– А что ты суетишься, – пропустил мимо ушей подначки Санька добродушный Крот. – Сегодня все равно не успеем. Там еще дорожку шлямбурить.
– Брось, спитами[2] обойдемся. Сегодня надо сделать.
– К чему такая спешка? Нас что, гонит кто-то? Без нормальной точки страховки[3] туда забрасываться нельзя. За сегодня все не сделаем. К тому же без нормального света не найдем ни хрена, а у Каа с Пикселем рантайма не хватит.
– Говорил же, что литий брать надо.
– Да и жрать охота, – вступил в разговор Каа, выбравшись из шкурника.
– Так жри! Кто мешает! – Санек заметно занервничал. – Сегодня надо!
– Действительно, в чем проблема, парни? Консервы есть. Перекусили – и вперед. Чего тянуть-то?
– А чайку? – подал голос появившийся Глыба. – Я горячего хочу. Замерз как собака. Там воды откуда-то натекло. Еще вчера сухо было. У меня кордура промокла.
– Да, горячего сейчас не помешает, – мечтательно произнес Пиксель. – Надо в лагерь.
– Так подогрей! – Санек перешел на повышенные тона.
– Горелку забыли, – нагло улыбнулся Глыба прямо в лицо Саньку. – Сбегаешь?
– Ты же брал! – удивился Боцман.
– Ну, брал, а потом выложил. Так что, Санек, сгоняешь? Ты все равно ни черта не делаешь, а тут хоть какая-то польза будет.
– Не царское это дело, – поддержал товарища Каа. – Он папе пожалуется, тот холопам прикажет, а они принесут.
– Чтобы вас делом заставить заниматься, мне папы не надо. Сам отшлепать смогу.
– Ух, какие мы грозные! Тебя вчера Паук прилюдно рожей в навозе вывалял. Мало тебе?
Словесная перепалка довольно быстро приобрела всеобщий характер и в какой-то момент переросла в драку. Бригадир вмешался, но сделать по большому счету у него ничего не получалось. Вдруг гора затряслась. Послышался треск, шум падающих камней, крик, полный боли и отчаяния.
– Пиксель! – закричал Каа. – Там Пиксель!
Склока моментально прекратилась. Все бросились к завалу. Только Санек остался у входа, зажимая разбитый нос.
Завал разбирали дружно, молча и сосредоточенно. Через полчаса работы услышали стоны и ругательства Пикселя.
– Живой! – радостно воскликнул Бригадир. – Поднажмем. Жив он!
И они поднажали. К вечеру завал был полностью расчищен, раненого Пикселя вытащили из пещеры. Ему повезло. Кастрюля[4] помята, кордура порвана в клочья, сам весь ободран, но серьезных повреждений нет. Только нога сломана, но это лечится. С огромной осторожностью Пикселя спустили в лагерь и поместили в лазарет. Док осмотрел его, вколол обезболивающее, наложил шину и сказал, что жить будет, но его надо домой в течение недели.
– Закругляться надо, Бригадир, – заявил Док. – Дня через два край на сброску[5] надо.
– Согласен, Док. Так и сделаем. Все свободны. По задачам. Сбор через час за столом. Будем решать, что дальше делать.
Разведя конфликтующие стороны и нарезав каждому участок работ, Бригадир отправился искать Паука. Шел он с тяжелым сердцем. На душе скребли кошки. Он их душил, как мог. Кошки орали, но не сдавались. В поисках истины он и направился к Пауку. Бригадир не мог рационально объяснить, почему это делает, но что-то подталкивало его к сумасшедшему товарищу. Что-то внутри него говорило, что ответы на свои вопросы он должен искать в его бреднях.
Паука он нашел сразу за лагерем, у большого валуна, на котором был выбит очередной сложный узор. Этот валун они обнаружили давно, еще когда принимали решение о месте стоянки. Только рисунок тогда был почти незаметен. Теперь Паук его обновил, облагородил. Вообще, все место выглядело по-другому. Николай расчистил от камней площадку вокруг валуна. Собранные камни сложил аккуратными пирамидками по границам зоны. На каждой пирамидке был нанесен какой-то свой знак. Все было выдержано в едином строгом мистическом стиле. Пахло глубокой стариной, тайной, магией.
– Тебе тоже нравится? – спросил Паук, не оборачиваясь. – Печать Велеса[6]. Мастер делал.
– Красиво, – согласился Бригадир. – Коля, объясни, что происходит, почему все как с цепи сорвались?
– Уже началось?
– Что началось?
– Кинжал отдай.
– Не отдам. Нет его у меня.
– Врешь. Он с тобой.
– Откуда знаешь?
– Чую. Я же говорил, что он – это я.
– Ну так ты скажешь, что происходит?
– Я говорил уже: они проснулись, они голодны, хотят крови. Не надо было ходить к пещере. Там они сильнее. Драки были?
– А ты откуда знаешь?
– Значит, были.
– Да, – нехотя согласился Бригадир. – Санек с Глыбой друг другу носы поразбивали, да еще Боцман кого-то задел. Странно, три года таким составом ходим. Не то что драк – ссор даже не было. А тут…
– Это Гончие. Они питаются страхом и ненавистью. Плавают в них, как акулы в кровавой воде. А травмы, смерти были?
– Типун тебе на язык во всю задницу. Даже думать так не моги. Хотя Пикселя завалило. Но он жив. Только нога сломана.
– У тебя хорошая команда, Бригадир. Всего одна драка, и даже убить никого не смогли. Они еще слабы. Уходить вам надо. Немедленно. Сегодня ночь Жнеца. Сегодня они заберут первую жертву.
– Сегодня мы никуда не уйдем. Кто заберет? Кого? Как?
– Зря. Завтра заберут всех остальных.
– А ты? Ты-то что не бежишь?
– Тебя убьют – я заберу Кинжал. Он мой. Без него не уйду.
– То есть нас убьют, а ты останешься?
– Даже в этом теле и без Кинжала я продержусь дольше вас всех, вместе взятых. А потом возьму Кинжал.
– Да что ты заладил: кинжал, кинжал… Зачем он тебе?
– С Кинжалом я загоню их обратно. Хотя с каждой минутой это сделать все труднее. Завтра, может, и не смогу уже, но шансы на выживание увеличиваются многократно.
– Так, значит, с этим ножом и я смогу уйти?
– Ты – нет. Кинжал мой. В нем моя кровь, он тебя не послушает.
– Кто они? Чего хотят?
– Я видел на тебе ромейский крест. Значит, для тебя это бесы. Там их много. Есть Гончие, есть Всадники, есть даже Ящер. Они все разные, но их всех объединяет страсть к убийству и разрушениям. Все ссоры и травмы от них. Они пока слабы, и убить не получается. Но сегодня ночь Жнеца. Сегодня они попробуют забрать душу. Если у них получится, то завтра придут за остальными.
– Откуда?
– Из мира Нави. Часть я привел, часть сами вылезли. Тут Переход есть, не закрытый как до́лжно.
– Ты привел?!
– Я.
– Какие интересные у тебя галлюцинации! А ты не мог привести что-нибудь подобрее?
– Так я на войну шел. Брал под задачу. Вам повезло, что моих помощников развоплотили еще у подножия.
– А ты?
– А меня убили. У Алтаря. Тем самым Кинжалом. До конца убить не смогли. Душа в Кинжал перетекла.
– Все-таки ты нашел там грибы! Я-то думал, ты с наркотой завязал. Я к тебе за советом шел. Думал, что ты единственный, кто голову холодной сохранил. А ларчик-то просто открывался…
Бригадир сплюнул, развернулся и медленно зашагал по направлению к лагерю.
– Ты завтра увидишь, что я прав, – произнес ему в спину Паук. – А совет тебе мой таков: к пещере больше не ходи, оружие все спрячь, даже ножи кухонные, Кинжал носи с собой. Главное, его Саньку не давай, ни при каких обстоятельствах. Он обязательно постарается завладеть. Нельзя допустить. На нем Всадник. Когда начнется, беги сюда. Я прикрою.
Бригадир не ответил, даже не обернулся. Чувство глубокого разочарования охватило его. А еще злость, неконтролируемая злость на ситуацию, на Паука, на ребят, на самого себя. Злость от осознания собственной беспомощности. Он кожей ощущает нависшую опасность, но не понимает ее источника, а посему не способен защитить своих товарищей. Он пришел за помощью, надеясь в шизоидных бреднях изгоя отыскать рациональное зерно, нестандартный ключ, парадоксальное решение, выход… Но все напрасно. Паук окончательно утратил связь с реальностью. Но это не его вина, а его беда. Надеяться на его помощь было глупо изначально. Утопающий схватился за соломинку, та ожидаемо сломалась. На кого обижаться? Однако безумные слова стукнутого товарища отчего-то въелись в мозг и не давали покоя. Бригадир боролся с собой, но где-то в глубине сознания помимо его воли пульсировала мысль о том, что иногда все могут идти не в ногу, и только один – в ногу.