Хранители пути. Глава 1. Конец и начало (К. Р. Сарсенова, 2014)

© Сарсенова К., 2014

Мир взорвался. Его осколки впились в ее тело и теперь раздирали на части обезумевшую от ужаса душу… Крик вырвался из погибающего сердца и рассеялся в грохоте распадавшейся внешней жизни… Оглушенная, она потеряла сознание, но не нашла в забвении желанного спасения – и в глубине ее души звучала все та же адская музыка.

– Что тут у нас? Еще одна отключилась! – голос доносился издалека, просачиваясь сквозь туман окутавшей ее бессознательности. Она хотела затеряться в нем, забыться и быть забытой навсегда, но чья-то грубая воля вмешалась и выволокла ее наружу. Открыв глаза, Меруерт обнаружила себя сидящей на полу рядом с пустым сиденьем. Жесткие мужские руки больно схватили ее за плечи, встряхнули и заставили вернуться на покинутое место.

– Спасибо, – без тени благодарности тихо вымолвила она, то теряя, то находя себя в потоке вновь обрушившихся на нее впечатлений.

О, Боже, она и не знала, что ад может быть не только огненным, но и звуковым… То, что выходит за пределы нашей терпимости – вот что такое квинтэссенция подлинного страдания! Невыносимый шум заполнял все вокруг, рывками тащил сознание в омут первобытного ужаса, раздирал беспомощное тело в клочья, давил и изничтожал каждую его клеточку… Или это столь громко стучало ее собственное сердце?

Снаружи вконец осатаневший ветер с беспощадной целеустремленностью дробил на атомы бестолковую вертолетную конструкцию. Или же это железная коробка с пропеллером разрушала себя сама, столкнувшись с категорически не подчиняющимся ей характером воздушной стихии?

Меруерт с тоской смотрела в синее небо, крохотным лоскутком дрожащее в запыленном, покрытом следами давнего дождя маленьком иллюминаторе… Легкие облачные перышки не заслоняли, а подчеркивали простирающуюся за ним сияющую бездну, в которой так жалко барахталась якобы надежная летающая машина… Якобы летающая… Что ж, человек, как никакое другое существо на Земле, умел подменять истину иллюзиями и со всей страстью необузданного бессознательного предаваться им… Страх, острыми пиками черных скал медленно, но неостановимо поднимающийся из плотного тумана тревоги, впивался в прячущееся в нем сердце холодными хищными зубьями и заставлял ощутить иллюзорность данного полета. Она не чувствовала полета в безжизненной тяжести этой машины, которая должна быть на земле, как и сама Меруерт… Не добровольно, хотя и по своему выбору, она зависла между небом и землей, между открытым и закрытым состоянием своей души…

Поток чувств и мыслей оборвался слишком резко, безо всякого предупреждения, и девушка подпрыгнула, в подспудном энтузиазме желая догнать ускользающее от нее, пусть и неприятное, но уже обжитое и оттого безопасное состояние гнетущего беспокойства. Попытка, конечно же, провалилась: вернуться в отжитое мгновение не удалось, но зато получилось, хотя и против воли, полностью погрузиться в проживание нынешнего момента. Резкая боль в языке, усиленная соленым привкусом собственной крови, соединилась в ее восприятии с чрезмерно повелительным, сильным хлопком по плечу в единое неудобоваримое целое – кто-то грубо ворвался на неприкосновенную территорию ее личного пространства, ее души, всегда столь тщательно оберегаемой от любых поползновений извне. Сколько Меруерт себя помнила, ей неизменно нравилось ощущение жизни внутри некоей раковины, створки которой она могла открывать или закрывать по своему усмотрению. Жить за тяжелой броней многослойно окаменевшей самозащиты было куда надежнее, чем довериться восходящему порыву теплого ветра, сбросить с плеч замшелую архаичность былых представлений и взлететь… Взлететь навстречу солнцу. Чтобы воплотить созревшую к реализации мечту.

Но вместо солнечного света ее окатила черная волна ярости. Кто смеет заставлять ее делать то, к чему она не готова?! Морщась от боли, готовая выплюнуть ее в лицо обидчика кровавым месивом из гнева и страха, Меруерт подняла голову и уперлась взглядом в лицо склонившегося над ней мужчины. Негодование, раскаленной лавой бурлившее в ее душе, вдребезги разбилось о холодный отстраненный взгляд чужих светло-голубых, почти бесцветных глаз. И этот взгляд, присущий любому человеку, одновременно влюбленному в свое дело и абсолютно равнодушного к людям вокруг, испугал ее больше всего того, что неистово пугало раньше. И, как ни странно, именно этот страх оказал столь необходимое отрезвляющее воздействие. Страх, порожденный преобладанием опасно чуждой и опасно близкой воли. Страх, возникающий при проживании прямого взаимодействия с заведомо сильным и враждебным существом.

Мужчина, одетый в видавший виды некогда оранжевый комбинезон, что-то говорил, уверенно удерживая свое мощное тело в нестихающем потоке вибраций, грохота и гула. Открыв рот, она с благоговейным ужасом взирала на него снизу вверх: немыслимо, он может жить среди этого хаоса! Слова тонули в беспощадном шуме, захватившем крохотное пространство кабины вертолета, до которой неожиданно быстро сжался мир Меруерт. Ни звуков, ни жестов, – но этот ледяной обжигающий взгляд точнее всего передавал смысл произносимых им слов. Мужчина звал за собой. Отказа ему в этом мирке, в его мире, просто не могло быть.

– Пора! Вставай! – не услышала сквозь шум двигателей, но прочитала она по губам, чьи движения подтверждали выражение нацеленных на нее глаз. Губы, удивительно женственные для такого брутального типа, четко произносили ставшие привычными приказы.

Подчиняясь внезапно очнувшемуся инстинкту самосохранения, Меруерт ухватилась за надежду, солнечным зайчиком промелькнувшую в ее сердце в ответ на неожиданную мягкость мужских губ… Но, как часто бывает, внешняя форма не отражала внутреннего содержания. Пронзительный взгляд голубых, как бушующее за окном небо, и таких же бездонных глаз, взгляд, направленный прямо на нее, и пригвождал к месту, и сгонял с него одновременно.

«Подчиниться и бежать», – одна краткая парадоксальная мысль, даже не мысль, а скорее глубинное ощущение, коснулась души и тут же улетела прочь, встревоженная физическим прикосновением. Мужчина снова хлопнул ее по плечу и жестом велел подняться. Не осознавая противоположности раздирающих ее побуждений, слишком погруженная в происходящее, Меруерт вздохнула, встала и неуверенно, словно вслепую, подчиняясь чужой воле, двинулась вслед за инструктором. Сама того не понимая, она доверилась золотистому солнечному проблеску, мелькнувшему в глубине его взгляда… Все же он был не абсолютно холодным.

Небо кружилось в вертолетном люке, взбиваясь в воздушную пену равномерными ударами металлических лопастей. Ветер бросился ей в лицо – то ли в яростной попытке прорваться в салон и разнести его в пух и прах, то ли в стремлении уничтожить только ее одну… Инструктор подбадривал криками, разлетавшимися на обрывки звуков в воздушном шторме, ветер и металл рвали на части мир вокруг… Мир, бывший мгновение назад абсолютно чуждым ей, сейчас вдруг стал родным и единственным пристанищем. Отчаянно борясь с наплывом тошнотворного страха, Меруерт, разрываясь между инстинктивными желаниями остаться в салоне и подчиниться более сильному существу, неуверенно сделала следующий шаг за оранжевым комбинезоном и склонилась над отверстием в полу. Нет, не склонилась, а лишь бросила туда свой первый робкий взгляд. И тут же бездна из люка выпрыгнула ей навстречу, оглушила неисчерпаемой, невозможной тишиной, ухватила внимание и поволокла за край привычного ей мира – в неведомые и грозные просторы…

Шум двигателей, рев ветра, крики инструктора – все потонуло в этой запредельной тишине… И только в сей момент просветляющего сравнения Меруерт узнала, какая бездна страха скрывалась в ее душе. Страх, почуяв в небесной бездне союзника, обрел невиданную прежде мощь. Все защиты, день за днем возводимые ее психикой, не желающей открывать душе доступ к осознанию себя самой, все эти двери и решетки, заборы и стены, вся вроде бы надежная броня убеждений и привычек рухнула в одно мгновение. Бездна ее страха, слившаяся с запредельной небесной безграничностью, стала тем новым бесконечным миром, в который заглянула Меруерт из мизерности своего мирка…

Но и он сохранял немалую власть над ней. Ошарашенная, столкнувшаяся с неведомым прежде ощущением, она изо всех сил отстранилась от него, отскочила, отпрыгнула как можно дальше… В физическом плане словно ничего и не произошло: Меруерт осталась стоять на том месте, где и стояла. Впаянная живой статуей в урчащий и стонущий металл под ногами. Такой одновременно незыблемый и хрупкий… В духовном же плане, отдавшись неудержимому порыву отдалиться от стремительно надвигающейся внешней бездны, она провалилась в бездну внутреннюю… Столь бесформенную и текучую… Внешнее перестало существовать для нее, отдавшейся во власть раскрывающейся сути. Статуя с замершим, но не погасшим блеском в глазах – таковой предстала она для покинутого ею мирка. Оставив в нем свою физическую оболочку, она вошла в ожидающее ее Иное.

– Эй, детка, не хочешь прыгать, освободи место для других! Сядь! Да отцепись ты от поручней! – насмешка в глазах инструктора сменилась негодованием, а затем недоумением. Попытка силой разъединить металл и плоть человеческих рук ни к чему не привела: девушка никак не реагировала на его действия. Она больше не подчинялась ему. Инструктора, как и прочих людей в вертолете, для нее уже не существовало…

– Если ты не прыгнешь, вся группа не прыгнет! – буря эмоций бушевала во взгляде мужчины, с трудом переносящего позор постигшей его бессильности.

– Давай, чего встала на проходе! Сядь на место! – голос мужчины задрожал от нескрываемой ярости. Угроза срыва прыжков и взбучка со стороны начальства волновала его меньше, нежели потеря самоуважения – он, профессионал с огромным стажем, не справился с какой-то хилой, насмерть перепуганной девицей! Он, под чьим руководством в небесную бездну шагнуло несколько сотен человек, не совладал с упрямством слабовольной дуры, неадекватным поведением доказавшей правильность его презрения к женщинам и лжемужикам, которые делают все, что угодно, но только не настоящую, положенную высоким тестостероном в горячей крови, мужскую работу… Что толку ожиревшим слизнем, втиснутым в дорогой костюм, вяло ползать по офису и тупо пялиться в экран монитора! Экстремальный драйв, адреналин, небо, каждодневное заглядывание в бесстрастные глаза таящейся в нем Смерти или запредельной Жизни – вот удел настоящего человека!

Холодные жесткие пальцы впились в мягкие руки Меруерт, вопиющим безмолвием застывшей посреди адского грохота. Надо же, сотню раз был прав учитель тайцзицюань, под наставничеством которого он осваивал это сложное боевое искусство: мягкое и слабое неизменно побеждает сильное и жесткое… Хилые, сотканные из сплошных эмоций девичьи руки оказались ничуть не податливее безжизненного стального поручня, нагретого их теплом… К тому же – эта нечеловеческая непреклонность, отчетливо проявившаяся во всем ее теле, воплощенная в его неподвижности. О, да, иногда «выражение» спины человека гораздо информативнее его взгляда, хотя глаза и являются зеркалом души.

Движимый непонятным побуждением, скорее стараясь выйти из зоны восприятия ее спинной непреклонности, инструктор обошел замершую девицу и заглянул ей в лицо. И сразу же отшатнулся, чуть ли не побежал назад, настолько неожиданным было чувство, схваченное им в ее взгляде. Там, в этих немигающих, широко распахнутых карих глазах, бурлила и бушевала Жизнь, та самая Жизнь, которую он привык чувствовать и проживать, хотя и косвенно, только в затяжном прыжке в небесную бездну. А тут – ничтожная, жалкая девка, из страха впавшая в клинический ступор, не только коснулась столь драгоценной для него, посвятившего небу все сознательные годы жизни, области неведомого бытия, но и осмелилась погрузиться в нее полностью!

Ярость, вскипевшая в нем шквальной волной в ответ на собственное бессилие, тут же разбилась о монументальную непреклонность иллюзорно слабого, а потому и непобежденного человека… Гнев откатился назад и затопил его сердце тлеющим сумраком мстительного вожделения. Распахнув кабину пилота, он смачно бросил в нее пригоршню злобных слов.

Как легко разжечь негативное переживание в душе человека! Повести его за собой, зацепив на крючок страха, гнева, обиды… Однако наиболее эффективный инструмент для манипулирования чужой (и своей тоже!) волей – гордыня. Это поистине универсальное чувство, обладающее феноменальной способностью мимикрировать под любое проявление человеческой души – и положительное, и отрицательное. Пообещайте другому (и себе!) то, чего хотите больше всего, а особенно то, о чем только мечтаете, подкрепив обещанное постулатами о превосходстве человека (и себя!) над остальными братьями по разуму… И – вуаля! Желаемый результат достигнут – жертва проглотила наживку. Для ее послушного следования за вашей зад… извините, спиной, ей необходимо лишь регулярно получать подтверждения собственной недосягаемости для простых смертных. Но вы ведь не откажете ей в этом прянике, не правда ли?

Спустя пару минут из кабины выбрался мужчина в мятой серой куртке, с привычно недоброжелательным выражением лица. Недовольство столь естественно гармонировало с его физиономией, растекаясь по ней немногочисленными, но глубокими ранними морщинами, залегая в них угрюмыми тенями, что казалось, будто он и родился на свет именно с таким вот выражением. А может быть, он входил в органику своей новой оболочки уже с соответствующим его физиогномике настроем.

Противостояние миру, пассивное неприятие всех его проявлений явственно читалось в наглухо враждебном взгляде. Понимающе кивнув инструктору (понимание у таких людей обычно начинается и заканчивается в зоне совпадения их и соседнего мировоззрения), он быстро оглядел узкое пространство салона и кивнул еще раз, словно подчеркнул свое участие в происходящем. Затем решительными шагами, почти не качаясь на вибрирующем полу вертолета, пересек его утробу и единственным сконцентрированным толчком выпихнул живую статую из люка.

Кажется, несправедливо часто разрушительная мощь отрицательных сторон жизни берет верх над ее положительными аспектами! Хаос рушащегося распорядка вещей, их взаимосвязей и всей картины мира в целом – невероятно высокая плата… За что? За созидание нечто более гармоничного и качественного? Разве стоимость этих перемен к лучшему, выплачиваемая почти насильно, действительно высока? «Почти» – потому что все мы подсознательно не просто ждем, а жаждем этих перемен…

– Слышь, Олег, что-то мне не нравится вся эта ситуация. Зря мы ее силком вытолкали, – расстегнув ворот комбинезона, инструктор вытирал с шеи холодный липкий пот – физическое свидетельство матереющего в душе страха.

– Брось, Нат. Не парься по пустякам, – нескрываемое злорадство пилота тупой бритвой резануло по сердцу. – Она же на «отлично» у тебя все обучение прошла. Справится. Шок после прыжка вернет ей активность. Обычная трясучка перед первым полетом. У баб всегда трясучка на все первое.

– Так-то оно так… – массируя занывшую левую руку, озадаченно возразил Натан. – Но что-то здесь по-другому складывается. Ты, кстати, не приметил, где она села? Парашют, конечно, раскрывается автоматически, но черт его знает, что она может натворить… Больно уж не хотела прыгать…

– Да вроде на поле села, нормально все, не парься, – Олег поморщился и махнул рукой, словно отбрасывая от себя чужую нервозность. – Чего ты дергаешься, в первый раз что ли они за люк цепляются? Вылетают и на автомате выполняют положенные действия. Все будет нормально, как всегда. Она уже приземлилась, пока мы тут ее мусолим.

– Не знаю, не знаю… – тревожный сумрак выплеснулся из задетого сердца и разлился по телу. Внезапный порыв ледяного ветра обжег влажную кожу. Поежившись, Натан поспешно застегнул комбинезон. – А ты точно уверен, что это она на поле села?

– Ну да, она же первая прыгнула, она и села первая. Вон к ней уже наши подъезжают, – Олег бросил в окно небрежный взгляд бывалого пилота и с мимолетным удивлением посмотрел на Натана. Обхватив себя руками, тот громко, перекрывая шумовой хаос, стучал зубами в ледяном ознобе.

– Заболел что ли? – не дожидаясь ответа, Олег принялся весело насвистывать популярную мелодию.

Не в силах вымолвить ни слова, Натан с трудом присел на пустое сиденье. Крупные капли холодного, словно талая вода, пота заскользили по спине, удерживая сознание от растворения в наплывающей на него густой мгле. Он невольно застонал, увидев пришедший из нее ответ. Он знал, что произошло. Но лучше бы он этого не ведал…

Держась за вибрирующую стену кабины, в отчаянном порыве предотвратить неотвратимое, внутренним взглядом он уцепился за явленный ему образ и сразу же оказался рядом с его физическим воплощением – внизу. Пронзительная тишина заложила уши, и вертолетный шум отдаленным эхом звучал где-то на периферии размытого в бесконечности мира… Сознание сосредоточилось на крохотном его участке, на паре метров земли, на которой он стоял.

Теплый ветер ерошил волосы, но каждое воздушное прикосновение отдавалось резкой болью во всем теле… Яркость травы, кое-где выглядывающих из нее хрупких белых цветов была невыносима… Резь в глазах заставила его зажмуриться. И снова перед его внутренним взором появился тот самый образ. Мраморно-бледное лицо девушки… Широко распахнутые карие глаза смотрят на него через полупрозрачную колышащуюся пелену… Ее взгляд неподвижен, но ее тело медленно опускается прямо на него… Он пытается отстраниться, отойти с ее пути, но, полностью обездвиженный, не может пошевелить ни одним мускулом. Ее путь пролегает через его душу… И когда она прикасается к нему, сливается с ним, входит в его сердце, окружающий его мир исчезает окончательно и бесповоротно… Не в состоянии дольше оставаться эпицентром соединения жизни и смерти, он кричит…

– Ты что, охренел?! – голос Олега, возмущенного столь грубым вторжением в удовлетворенно злобное состояние его души, хлестнул особенно больно, как размоченная в соли плеть. Силясь перебороть бьющую тело дрожь, Натан потянул язычок молнии на комбинезоне вверх, вверх – до предела. Побуждение закрыться от окружающей действительности было всепоглощающим… Отвечать Олегу, вообще как-нибудь реагировать на его присутствие не имело смысла. Разговор, важность которого отгораживала от Натана весь мир, сейчас шел совсем на другую тему и на иной частоте. Бессловесное, беззвучное общение со своей душой, с чужой сутью и общим миром затягивало и оказывалось неподвластным никакому контролю. Уже без страха, с неизведанным прежде смирением, он снова посмотрел в иллюминатор. Машина спешила по полю к севшему на него парашютисту. Брезентовый купол вольно раскинулся на траве. Вылезшие из машины люди окружили его и помогали парашютисту освободиться от теперь уже ненужных пут. Разглядеть, кто в них увяз, мужчина или женщина, не удавалось. Но Натану и не требовалось это видеть физическим зрением. Ответ пришел к нему в миг духовного соединения своей и другой жизни, в совместном преодолении запредельной грани Бытия.

– Это не она, – бросил он их совместный приговор в спину пилота. Грохот лопастей и двигателя измельчил слова и рассеял их смысл в пространстве. Вторая часть знания посетила его в следующее мгновение: с самого начала он знал, что случилась катастрофа. И он сделал все для того, чтобы это знание стало материальной реальностью. Потому что для него триумф смерти был прожит как личная победа над жизнью. Неудавшейся в добре и оттого жестокой.

Страх влажным серым туманом надвинулся на нее со всех сторон – мягкий, удушающе мягкий… Она и не подозревала, что в ее душе есть настолько потаенные уголки – до тех пор, пока страх не заполнил их все… То, что она отвергала в себе и тем самым полагала несуществующим, вдруг ожило под прикосновениями липких щупалец тревоги, впитало расползающуюся силу и явило себя в полной мере. Страх… сколь многолик он оказался! Страх перед прыжком, – перед высотой физической и образной, перед достижениями и победами, перед женщинами и мужчинами, перед родителями и детьми, перед привычным и новым… Перед жизнью и перед смертью… Страх объяснимый и иррациональный… И когда все его отражения, все тени вышли из своих укрытий и слились в сознании воедино, свет неба, бушующего в квадрате разверзстого под ногами пола, померк в ее глазах…

А потом она полетела. Сначала она упала в обступившую ее тьму, на мгновение зависла в ней, словно адаптируясь, а затем полностью отдалась ей, доверилась так, как никогда никому не доверялась. Никому, даже самой себе. Вернее, той части себя, которую она определяла своим «я». Тьмы как отсутствия внешнего света она не боялась прежде – свет неизменно оставался с ней, пребывая в виде надежды или любви в ее душе, не испугалась и сейчас. Хотя мечты и надежды, любовь и даже воспоминания о ней, о самой себе растворились в застилающей сознание мгле… Исчезло вообще все – знакомое и незнакомое, важное и незначительное… И, покорившаяся абсолютному господству тьмы, Меруерт вдруг перестала чувствовать себя привычно живой. Она перестала бояться: страх исчез, растворившись в максимальной своей концентрации, и превратился в нечто, себе полностью противоположное. Ледяные пальцы тревоги, тянущиеся за ней из упокоенного «я», отпустили ее, и Меруерт начала погружаться в облегчающее тепло неизвестного прежде покоя… Тепло небытия… Тьма проникала в ее тело и душу. Или, может быть, она сама была этим теплым, успокаивающим мраком, вышедшим из потаенных глубин ее подсознания… «Страх – это сопротивление переменам», – мелькнул ускользающим отбликом света последний штрих самосознания. Вместе с ним в убаюкивающей тьме растворилось и последнее напряжение прошлой жизни…

И вот тут он и появился. Свет. Точка света. Крошечная искра, средоточием неземного наслаждения вспыхнувшая в сердцевине кромешной тьмы… Ее сияние удивительным образом противодействовало мраку и дополняло его… Оно – так же, как и тьма – звало за собой. Но и тьма звала тоже. Два разных истока движения, возникшие в ней, вернули ей ощущение себя. Некоторое время Меруерт то теряла его, отдаваясь оглушающему покою тьмы, то вновь находила, отзываясь на пробуждающее влияние сияющего блаженства… «Почему мне всегда хотелось любить и отдавать, несмотря ни на что?» Эта мысль пронеслась в возрождающемся сознании и бесцеремонно увлекала его за собой, в сверкающую световую точку… Как же мало оно было, ее сознание, раз без малейшего усилия прошло в эту сияющую крохотность… И с этого мгновения начался ее полет.

Сколь обманчива порою траектория человеческой судьбы: не стоит понимать буквально ее подъемы и спады. Тело Меруерт, беспомощной куклой вывалившееся в небесные просторы, стремительно летело вниз, в то время как ее возрожденное сознание переживало головокружительный взлет…

Когда летишь сквозь небо, дух одинаково захватывает и от беспредельности перспективы, распахивающейся перед тобой, если поднимаешься вверх, и от ее узости, если направляешься вниз. В любом случае границы мира резко сдвигаются, и неизвестно еще, что будет более травматичным – удар об их чрезмерную близость или внезапное обнаружение себя в воспринятой бесконечности… Физическая оболочка девушки пронзала воздушные слои, и сила притяжения, с каждой секундой падения все больше ее захватывающая, казалась ее собственной волей. Сила и воля – две стороны одной медали, два инструмента души, полностью ею не утрачиваемые лишь в одном случае. Даже позаимствованные порой из других источников, они возможны к использованию, если душа жива.

Парашют раскрылся, тело дернулось и беспомощно повисло в воздухе. Воздушная стихия пыталась удержать его в своей власти, и противодействие двух сил, земли и неба, позволили Меруерт полностью прожить странность своего раздвоенного состояния. Разделенность, пусть и условная, физического и духовного аспектов бытия создает те условия, в которых возможен выход человека в очень интересную область его сознания…

Земля, со свойственной ее природе настойчивостью, преодолевала сопротивление воздушной стихии. Взрывной характер последней проявился в нетерпеливом порыве ветра, бурей нерастраченных эмоций налетевших на мирно дрейфующий парашют. Но избежать притяжения собственной судьбы невозможно. Можно лишь выбрать один из доступных к избранию вариантов. Более активная, чем земная, воля воздушной стихии сделала выбор за выброшенную на периферию воплощенного бытия Меруерт. Захваченный потоком атмосферного течения, парашют медленно, но верно поплыл в несколько ином направлении. Едва уловимая смена мгновения или миллиметра пути разворачивается в прогрессии жизни поразительно разными ее направлениями…

Белый коридор все никак не кончался, но Меруерт не протестовала против его бесконечности: игра разноцветного сияния на его стенах привлекала внимание и наполняла удивительным чувством… Ликование… Она не думала ни о чем. Все, что она делала – это проживала полноту открывшихся ей впечатлений… И приходили они не извне – она творила их сама… Она пребывала в себе и только в себе, но при этом словно смотрела на себя со стороны. И ни одной мысли… Это она тоже осознавала – безмысленно…

Меруерт летела сквозь радужный коридор со все увеличивающейся скоростью. Как странно, что внешнее и внутреннее столь видимо не совпадают в скоростях. Скорость мысли и скорость шага – дух всегда опережает материю. Тело девушки, удерживаемое в плавности траектории снижения парашютом, постепенно замедлялось в падении, в то время как скорость полета ее духа, не сдерживаемая ничем, нарастала… Во взаимодействии физических и тонких энергий неизбежно наступает момент их идеального баланса. В этот миг время в материальном мире словно замирает, и тонкие вибрации активно воздействуют на определенный объект. Перед соприкосновением с водной стихией тело прекратило всякое движение и замерло над поверхностью пруда. Полет ее духа, напротив, вошел в свою максимальную стадию. Меруерт вошла в тонкие потоки запредельного бытия на пике собственной душевной активности.

Вода приняла ее столь охотно, будто давно ждала и даже притягивала. Подчас сущая малость обладает удивительной силой воздействия… Водные слои мягко, почти без сопротивления расступились под ее телом, отяжелевшим от близости к земле, и разбежавшиеся от него мелкие волны тут же скрылись под широкими складками парашютного купола, то ли спрятавшего, то ли обозначившего место соединения стихий и человека… Вода поглотила и обволокла тело Меруерт со всех сторон, укачивая, убаюкивая, провожая ее душу в далеко не последний путь.

Смерть – она всегда является точкой единения души с миром, хотя и кажется неразвитому сознанию, до момента ее наступления, разрушительным, разъединяющим процессом. Смерть – это отнюдь не конец всего, но всякий раз переход из одной формы Бытия в другую. Такой переход может служить инструментом для прерывания одного воплощения, дабы перевести его в другое, а может быть способом самопознания в течение данной жизни.

Безысходная серая тоска, застывшая в его глазах, резко контрастировала с безоблачным голубым небом, отражавшимся в поверхности пруда. Облака разбежались, и свет солнца казался Натану вызывающе ярким. При его всепроникающем сиянии было невозможно упустить из внимания, оставить невоспринятой хоть одну из деталей той страшной трагедии, виновником которой он стал… Он закрыл глаза, но увиденное стояло перед внутренним взором с ужасающей, невыносимой отчетливостью. Вокруг суетились люди, хлопали дверцы спасательных и медицинских машин, короткие фразы пронзали неестественную тишину, подчеркивая ее присутствие. Он сначала думал, что эта тишина стоит вокруг, но потом, вслушавшись в нее, осознал – она воцарилась внутри его души. Мертвая тишина абсолютной безысходности…

Противно хлюпали парашютные складки, мелодично журчала сбегавшая по ним вода, с мягким, почти неслышным стуком ударявшаяся о траву, цветы и безмолвно остывающая на них крохотными бусинками невыплаканных слез… Каждый звук, громкий и тихий, одинаково болезненно впивался в мозг со святой безжалостностью палача, осознающего степень виновности своей жертвы и оттого приводящего приговор в исполнение с нескрываемым удовольствием. Палач – герой… Несколько минут назад он сам был неосознанным, но оттого не менее жестоким палачом, казнив невинную жизнь… И теперь казнят его, целенаправленно и заслуженно… Виновен… Виновен… Ну когда же казнь закончится… Осознание того, что столь мучительно он переживает лишь ее начало, панической судорогой сводило сознание.

Что-то тяжелое поволокли по земле. Натан вздрогнул, не открывая глаз. Звук был особенно неприятным, отталкивающим. Ему и не надо было смотреть, чтобы убедиться в том, что он и так знал – Меруерт вытащили из воды. То, что от нее осталось… То, что несколько минут назад было молодой, полной сил и планов на жизнь девушкой… Сколько детей, не рожденных ею, окончательно ушли в небытие вместе с ней… Он лишил жизни целое поколение людей, хотя формально стер с лица земли только одну девушку… Кем бы они были, эти нерожденные лица: злые или добрые гении, благодетели или угнетатели человечества – мир никогда не узнает их имен. А его имя запомнят надолго. Он никогда не жаждал славы, тем более полученной таким способом. Он – массовый убийца по своему выбору, но против собственной воли, и нет возможности ни расплатиться за масштабность своей вины, ни искупить ее… Безысходность – таково отныне имя его бытия.

– Еще один прыгун накрылся, – незримый словесный яд, смешанный с едкостью дешевого сигаретного дыма, черной сажей осел на застывшей перед сознанием картинке, скрывая ее отчетливость. – Лезут в небо, придурки. Ни черта не умеют, думают, за бабки все можно купить. Но небо не купишь! Оно должно быть у тебя в сердце!

Распахнув глаза в бессильной попытке сбросить с себя болевую пелену, он уперся взглядом в фигуру Олега, развернувшегося к месту трагедии выразительно равнодушной спиной. Смачно сплюнув на землю, тот с чувством выполненного долга вдавил в траву сигаретный окурок и взразвалку зашагал прочь. Презрение и удовлетворение от справедливой раздачи судьбы сквозило в каждом его шаге. Впоследствии, прокручивая в памяти один из самых страшных эпизодов своей жизни, Натан не мог понять, что же его ранило сильнее: осознание степени личной ответственности за ситуацию или полнейшее отстранение от нее другого человека. Человека, чье непосредственное участие также предрешило данную смерть.

Спасение, как и гибель, приходит, порой, впечатляюще неожиданно…

– Пульс слабый, но есть. Жить будет, – слова человека в белом халате, с трудом разогнувшего затекшую спину, произвели поистине магический эффект. В безмолвии немого кино, которым стало все вокруг, Натан наблюдал, как белая человекоподобная фигура отрывается от земли и медленно возносится вверх, в голубые объятия неба. Недвижимый, он видел, как привычная синева в каком-то пределе, неподвластном человеческому расчету, расступилась и белый силуэт вошел в такое же белое сияние, слился с ним и исчез… А затем небо снова закрылось и предстало своему неслучайному наблюдателю привычной ему воздушной перспективой…

Свет… Повсюду свет… Белый… Нет, разноцветный. Неисчислимое множество розовых оттенков привлекали ее внимание одновременно, раскрывались в ней и перед ней, наполняли ее, переполняли и… вновь наполняли… Она бесконечна, как и пространство вокруг… Она – это пространство… Она – это свет…

Постепенно чувство себя прежней вернулось к ней. А вместе с ним пришло и разграничение себя и окружающего бытия, но ощущение единения с ним осознавалось четко и легко, само собой разумеющимся жизненным процессом. И чем яснее становилось ее самосознание, тем явственнее она улавливала изменения во внешнем пространстве. Они нарастали, накапливались и становились все более очевидными. Постепенно белый свет приобрел очертания, границы и контуры. Меруерт парила посреди огромной комнаты, стенами которой были прозрачные – вплоть до иллюзии полного своего отсутствия – зеркала. Ее сознание вышло из-под контроля, наработанного в жизни, и последовало указанию воли совершенно незнакомой, скрытой в самых потаенных его глубинах. Подчиняясь, причем без малейшего сопротивления, внутреннему побуждению, она оглядела возникшее пространство и ничуть не удивилась, увидев себя везде: и слева, и справа, и вверху, и внизу… Словно быть расщепленной на многие личности являлось самым естественным процессом дарованного ей бытия. Зеркальный пол, стены и потолок идеально правдиво отражали ее, и Меруерт, на мгновение утратившая единичное самосознание, обнаружила себя полномерную, живую и осознанную, во всех видимых диспозициях одновременно… Но при целостности своего существования в каждой из явленных ей вариаций она была собой чуть иначе…

– Цветущее поле расстилается до горизонта, на котором балансирует оранжевый шар закатного солнца. Она бежит по теплой, нагретой солнечным днем траве, радостным волнением откликаясь на ее упругость и свежесть. Он догоняет ее, и она прижимается к его груди, запрокидывает голову и тонет в неге долгого поцелуя, не различая удары своего сердца от биения его… Ощущение единения с возлюбленным переполняет ее и расширяется до слияния с миром вокруг… И вдруг она понимает, что этот мир принадлежит ей полностью, а она – ему… И она знает – так будет всегда.

– Фотография в руке дрожит все сильнее, вбирая в себя всю ту боль, что вырывается из ее души… Побелевшие пальцы сжимают ее слишком сильно, оставляя на тонкой бумажной плоти рубцевидные следы от ногтей. Истошный крик поднимается из подвздошья и гаснет в потоке беззвучных слез, хлынувших на мгновение раньше. В беспомощной попытке пережить боль невыносимого осознания, она сминает фотографию в бесформенный комок. Его больше нет. И жизнь без него не имеет смысла и цели… Окно, распахнутое настежь в безграничную бездну ночной тьмы, манит единственным и естественным выходом из удушающих объятий внутреннего мрака…

– Городское солнце, строгое и пыльное, равнодушно отражается в темных стеклах ее очков. Она идет по улице, перегруженной людьми, зданиями, машинами и вывесками, уверенная и холодная, как прячущиеся в подворотнях тени, в строгом деловом костюме и с папкой из тонкой кожи, прижатой к обтянутому прямой юбкой бедру… Каждый шаг выверен и всякая цель предельно ясна. Так отчего же она избегает смотреть на скрытые меж домами тени, столь же бездушные и ненужные, как и ее собственная жизнь? Ответ никогда не находится, потому что вопрос никогда не задается, зарождаясь и тут же рассеиваясь в череде принято важных и неотложных дел…

– Холод сочится отовсюду – из вечных сумерек плохо освещенного подъезда, из-под дверей наглухо запертых квартир, с пола, на котором она лежит… Он, заплеванный и затертый, кажется ей гораздо чище ее самой. Что-то сильное, неимоверно сильное давно взяло над ней верх, исподволь заполонило жизнь и превратилось в ее бытие. Но другое, сохранившееся в душе, нечто сокровенное и бесценное, то, до чего невозможно было добраться и что нельзя было продать или поменять на запретный плод, продолжало бороться. Оно боролось за нее, когда она отказалась от всяких усилий на спасение. Может быть, оно было столь настойчиво и непобедимо, что являлось не частью ее, а по-настоящему и единственно ею? И именно оно протестовало сейчас против грязи, в которую превратились ее тело и мысли… А чувства… Их у нее совсем не осталось, кроме того драгоценного ощущения своей вечной сути… Рядом валяется шприц с погнутой иглой… Из руки вяло сочится кровь. Она такая же холодная, как и окружающий ее мир. Равнодушие, ставшее ее жизнью, по каплям вытекает из нее. Кто-то дотрагивается до ее плеча. Через ледяную ауру смерти, окутывающую ее тело, она неожиданно явственно чувствует тепло человеческой руки…

– Аура домашнего тепла витает в воздухе, надежной защитой окутывая предметы, пространство, людей. Запах ее дома, ее детства – корица и ваниль, имбирь и гвоздика. До чего же она обожает свою работу! Она буквально горит ею… Жар от раскаленных печей волнами расходится по помещению. Они насыщены ароматами воспоминаний. Мамины руки, мягкие и пахнущие булочками, бабушкин поцелуй, оставляющий на щеке шоколадный аромат, дедушкины усы, навсегда запечатлевшие в себе запах свежемолотого кофе… Счастливые моменты ее жизни приходят и уходят, чтобы снова вернуться, вместе с очередной волной печного жара. Она достает из добродушно раскаленного зева широкий противень. Плотные ряды крутобоких пирожных дышат на нее сладкой истомой…

Светло-фиолетовый туман пополз из печей, от рук кулинаров, из щелей под холодильными установками… Его легкое прохладное свечение оказалось сильнее густых волн печного жара, и последний постепенно растворился в туманной дымке, неуклонно заволакивающей все вокруг. Цех исчез, вслед за ним рассеялась болотная сырость подъезда, рассыпалась в прах каменно-равнодушная выверенность городского пейзажа, размылась переполненная отчаянием ночная комната, исчез щедро залитый солнечным счастьем цветущий луг…

– Это моя жизнь везде… То, кем я могла бы стать… – мысли, громкие, как выкрикиваемые слова, взорвали устоявшуюся тишину созерцающего себя сознания.

– И то, кем можешь быть. Пока живешь. Посмотри наверх, – женский голос, невыразимо мягкий и проникновенный, мгновенно завладел ее сердцем. Ни к кому прежде Меруерт не испытывала такого всепоглощающего доверия. Она знала – обладатель этого голоса несет ей только благо. И она с готовностью приняла его.

– Да, Мирена, – знание захватило ее полностью. Но оно не пришло извне, оно всегда жило внутри нее, оно жило с ней, оно было ею – частью ее души, необходимой и неделимой. Имя ангела-хранителя, вложенное в вечную память души, звучало успокаивающе и поддерживающее одновременно.

Взгляд, направленный на вновь появившийся потолок, выхватил из его сияющей белизны проступившую на нем реальность. Что-то, вспыхнувшее с внезапной яркостью из нового пространства, захватило ее внимание с непререкаемой властностью. Промчавшись по ослепительно сияющему тоннелю, она закружилась в водовороте разноцветных потоков энергии, с головокружительной скоростью завертелась в нем. Она знала эти энергии, они ей знакомы… Постепенно пропитываясь их присутствием, Меруерт опознала его: восторг и страсть, зависть и похоть, гнев и радость, преклонение перед ней и жажда ее уничтожения – каскад человеческих чувств обрушился на доверчиво воспринявшую их душу… Оглушенная нежданным накалом чужих эмоций, она попыталась выплыть на поверхность этой энергетической бездны, выпрыгнуть из нее, вернуться к себе прежней… Будто признав ее силу, водоворот выбросил ее из себя, вытолкнул во что-то иное… Но, может быть, он просто превратился в новое пространство? Как бы то ни было, она вновь обрела привычное и безопасное ощущение себя. Но – несколько другое, чем раньше… Чем тогда… Когда? Она не знала. Мир, развернувшийся вокруг, отрезал ее от всех былых воспоминаний и опытов. Она полностью принадлежит ему. Ее мир крайне мал и безграничен одновременно. Им она живет и дышит. Им она является здесь и сейчас.

Сцена залита разноцветными лучами. Зрительский зал бушует в неистовом восторге. Аплодисменты сыплются искрящимся фейерверком. Она кланяется в десятый раз, снова и снова принимая роскошные букеты цветов из рук вспотевших от волнения поклонников. Их признание растет у ее ног ароматной горой, жертвой, принесенной ее таланту и красоте, тем раем, которого она достойна. Поклонники молят свою богиню еще раз явить им чудо ее волшебства. Она не может отказать им. Она должна уступить их просьбе. Поправив роскошное алое платье, она делает знак торжественно замершему оркестру и начинает петь…

– Это не я… – раздвоенное сознание позволяло пребывать по обе стороны одного мгновения. – Я не умею петь, – уже без сопротивления, но следуя его инерции, робко шептала она, возвращаясь в бесформенное пространство тонкого плана.

– Но это тоже ты, – голос ангела звучал уверенно и ласково. – Ты не знаешь себя. Многогранность души неизмерима. Однако в данный момент твоего бытия она представлена перед тобой несколькими самыми важными гранями, доступными твоему восприятию и проработке. Ты можешь очень многое. Но выбирать надо один раз. Сейчас.

– Как я могу выбрать! – страх перед неверным выбором зазвенел в голосе Меруерт трепещущей струной.

– Доверься своим ощущениям.

– Но я не умею…

– Умеешь. Всегда умеешь. Ты делаешь это постоянно. Сделаешь и на этот раз, – увещевательные нотки в голосе Мирены гармонично сочетались с непререкаемой твердостью. Она вела за собой подопечную уверенно и легко, встраиваясь в личность Меруерт и незаметно превращая свою (а на самом деле Высшую) волю в ее собственную. Так будет ровно до тех пор, пока Меруерт не научится осознанно находить опорой в любой форме бытия саму себя. И раскрытие через него своей духовной сути.

– Ты всегда слушаешь свое духовное сердце, – продолжала Мирена. – Но не всегда его слышишь. Ты – есть сердце. Сейчас ты – сердце. Всегда ты – сердце. Слушай себя. Но выбирая одно, ты должна будешь преодолевать в себе противоположные стремления, рождающиеся из разных источников. В этом преодолении и заключатся реализация твоего выбора.

Странное переживание, составленное из смеси несхожих побуждений и чувств, вдруг стало новой формой ее бытия. Растерянность и решимость, уверенность в правильности своего выбора и сомнения, страх и желание, острое ощущение даруемого ей шанса и возможной потери… Из глубин белого сияния снова проступили розовые блики, из которых проявились контуры уже знакомой ей комнаты. Течения несхожих вариантов судьбы опять развернулись перед ней, над ней, под ней, то захватывая внимание, то отпуская его. Растерянность и сомнения нарастали, затапливая мечущееся сознание, душным ватным одеялом обволакивая потерянно бьющееся сердце, стремясь поглотить, заглушить, остановить пульс ее жизни… Но в последний момент, прямо перед едва не вырвавшимся из подавляемого сознания стоном, они исчезли, растворившись в бело-розовом искрящемся свете, разгоревшемся не снаружи, но внутри нее. И в тот же миг Меруерт обнаружила себя в ароматных волнах печного цеха. Ее руки сноровисто и аккуратно играли с послушным человеческой воле тестом, точно так же, как секунду назад некая неуловимая Сила играла с формами ее бытия…

Удовольствие и сопутствующая ему радость сладкой истомой разлито в пространстве… Но что-то чужеродное поглощает сытость ее бытия. Неприятный холодок бежит по ее груди. Наверное, кто-то открыл окно, и сквозняк пробрался в уют ее кулинарного мирка. Неприятные ощущения усиливаются, и непонятная дрожь мелкой рябью полосует ее тело. Ощущения так отчетливы, что она не может не осознать их природу: сомнения вновь вернулись к ней.

Недовольство своей судьбой – не слишком острое, но ощутимое, – оно постоянно присутствует в ее душе, руках, взгляде, устремляемом на других людей. Она одинока, без семьи, любимого человека и детей… Ничто и никто не доставляет ей радости, кроме занятия любимым делом. Но и оно с каждым новым днем становится все менее привлекательным. Что-то пошло не так с тех пор, как она выбрала профессию кулинара и полностью посвятила себя ей. Что-то она потеряла… Но вот что…

Сквозняк окреп и превратился в противный ветерок, непрерывным потоком дующий неизвестно откуда. Он словно выдувал ее из привычной ей зоны комфорта. Рассердившись, она пыталась было противостоять ему, но быстро поняла, что это невозможно: ее сил, истраченных на борьбу с чувством неудовлетворенности выбранной жизнью, на заполнение разрастающейся в душе пустоты, не хватало… Ее энергия, захваченная сквозняковым потоком, пойманная на крючок сопротивления, неостановимо вытекала из нее… Обессиленная, Меруерт безвольно последовала за самой собой, за чувством поглощавшей ее пустоты…

Сил нет, но эта усталость приятна. О, как она обожает сладкую истому, охватывающую ее после каждого концерта! Откинувшись на мягкие подушки, Меруерт с удовольствием позволила усталости от полноценно прожитого дня затопить себя, завладеть всеми клеточками ее тела… Сколько радости – настоящей, ликующей – в этом переживании! Радость от творческих свершений – вот что наполняет ее бытие, дарует ему смысл и силу. Она улыбнулась, вспоминая многочисленные вопросы поклонников и журналистов, задаваемые ей: откуда она берет силы для столь масштабных, ярких и брызжущих жизнью выступлений, для поддержания отличной формы, красоты и здоровья. Она столько раз отвечала на эти множественные вопросы, по сути сводящиеся к одному. Но только такие же творчески успешные люди, как она сама, способны понять ее.

Заполненная блаженной истомой, она отпустила восприятие рассеянно бродить между обстановкой комнаты и образами, переполняющими ее душу. Память словно расширялась вслед за расслабленностью сознания, и среди отчетливых картин недавнего прошлого всплывали смутные, но удивительно знакомые лица и пространства… Привлеченная их появлением, она непроизвольно задерживала на них толику своего внимания, и тут же оказывалась полностью ими поглощенной. Что-то, сокрытое в глубинах ее души, пробуждалось в новом поле восприятия, и оно начинало искриться невыносимо ярким светом, принимающим форму безукоризненного шара. Блаженство, исходившее из него, из нее самой, слитой с этим светом воедино, неуклонно нарастало и, достигнув своего пика, вдруг взорвалось ослепительной вспышкой. И за долю мгновения, показавшегося ей вечностью, Меруерт прожила несколько полноценных жизней в рамках одной – единственной собственной души. Но только одна из них имела для нее огромное значение.