Цветочки в горшочках
В нашем новом мире теперь всё покупается и продаётся. Главное, чтобы цена устраивала обе стороны товарообмена. В ассортименте и товары и услуги и… совесть. У каждой нозологической единицы пресловутого товарообмена своя путёвка в жизнь в виде сочетания нескольких цифр, иногда озвучиваемых только на ушко.
Грустно смотреть на засохшие розы в хрустальной вазе. Их обладательнице увядшие цветы уже успели отдать всю свою красоту и привлекательность, и ещё, что-то тайное, неведомое никому, кроме неё. Ей неведомы страдания того, что уже отжило, и уверенной рукой она суёт пучок сухих веток в мусорный пакет. Надоели, засохли, можно и выбросить, не жалко…
Ещё печальнее наблюдать, когда цветы постепенно увядают в вазонах, монументально стоящих на подоконнике в вашем рабочем кабинете, и вы ничем не можете помочь несчастным растениям, потому, как, не имеете такого простого, человеческого права. Не ваши цветы на том подоконнике, не имеют они к вам никакого отношения, и поливать их категорически запрещено. Но они стоят тут, упрямо, с мольбой просят помощи и постепенно умирают от невнимания хозяйки, которой нет никакого дела до их желаний и потребностей. Она получила своё вознаграждение из-под землицы в принесенных вазонах, а дальше – засохни всё!
Пусть это не ваши цветы на подоконнике, пусть не вы поставили сюда те вазоны-горшочки и пусть засыхают, они уже отыграли свою важную роль, они оставлены засыхать в бесславии!.. Всё равно, жалко, они же живые! Загвоздка в том, что изменить вы ничего не можете – не в вашей власти такая роскошь. Цветы принадлежат не вам, а вашей сменщице, и поливать их можно только тайком, чтобы н кто не видел ваших действий, иначе вас же и обвинят в их смерти.
Но цветы просят, умоляют о снисхождении и хоть капельке влаги в их землицу, из которой уже извлечены все призы. Цветы больше не нужны, и сменщица бессердечно забыла их на подоконнике, она не собирается нести свои горшочки домой. Зачем дома лишние хлопоты, лишняя грязь?!
И, как бы вы ни старались, у вас не получится заставить жестокую сменщицу ухаживать за поникшими питомцами – цветочками в горшочках. Ей не до цветов, её интересует лишь содержимое горшочков, на остальные проблемы ей откровенно наплевать. Она же бизнес – леди, у неё дела, до рукомойника добежать некогда, некогда разлить воду в горшочки, надо содержимое горшочков вовремя сосчитать и определить в свой кошелёк!
А цветочкам нужна не только вода, ещё и свежая земля и удобрения, и нежность с любовью им тоже совершенно необходимы. Ведь, для того, чтобы что-то получить от индивидуума, его необходимо окружить вниманием, заботой и плотно накормить. После сытного обеда требования обычно удовлетворяются значительно быстрее, чем на голодный желудок.
Зачем я об этом говорю? Затем, что цветам тоже ласка необходима, наряду с питанием и водой. Поливать цветы необходимо несколько раз в неделю, но… Никто! Никто этого не делает, и сама хозяйка увядающих джунглей на подоконнике, в первую очередь, не заинтересована в том! Засох цветочек? Какая жалость! Выносите вазончик вон, он своё уже отработал!
Начиная рабочий день, вы не стремитесь сразу приступить к выполнению своих прямых обязанностей. Вы спешите к рукомойнику с грязной пластиковой бутылкой, чтобы набрать в неё немного воды для тайного полива чахликов на чужой грядке, и, лишь, после этого, начинаете свой трудовой день. А они стоят благодарные вам, в своих горшочках, и даже, простых пластиковых стаканчиках, и приветливо машут вам присохшими дрючочками в знак благодарности за оказанную услугу, всё-таки, тайного полива.
«Может, выживут в своих суровых буднях эти заморыши» – думаете вы.
Но не всё бывает гладко в джунглях на подоконнике. Не все стебельки выдерживают длительности затяжных периодов засухи. Те, которые не выдерживают, постепенно превращаются в безжизненные дрючки и сухие палочки. Им уже не нужны ни любовь, ни подкормка, ни вода из-под крана, им уже ничего не нужно, их желания уже давно присохли к горшкам…
Но и это ещё не всё! В старой засохшей земле в горшочках с несчастными дрючочками и, предательски, торчащими палочками, с огромным удовольствием селятся страшные хищные звери, которые нахально лазают, ползают и быстро бегают по засохшим палочкам, дрючочкам и подоконнику в поисках гастронома, а с провиантом туговато на подоконнике. Не завозят провиант в тот гастроном, совсем не завозят! И звери начинают безжалостно хрустеть нежными листиками уцелевших цветочков в других горшочках. Им и так сойдёт, они же вегетарианцы, а листиков, на козявочий век, вполне хватит, а не хватит, так, новые появятся, эка беда!
Но такое поведение захватчиков совсем не способствует расцвету жизни в горшочках. Цветы, нет, не цветы, а то, что от них осталось, начинают бодро и уверенно гибнуть. Тут уже никакая вода не помогает, тут уже, в самый раз, кричать: «Пожар!», но кто услышит их призыв, кроме вас?! А у вас нет средств на приобретение большого количества удобрений и лекарств, для борьбы с захватчиками. Вы брезгливо морщитесь, когда видите, как по вашей сумке бодро курсирует один из вредных жучков. И, самое главное, убегать не торопится! Он на своей территории, он здесь главный! Или Ручной уже?!
Хозяйка джунглей далеко, ей нет дела до нужд её питомцев, а тем более, до сохранности вашей сумки, она не поможет. И тогда, поздно бабка пить «Боржоми», когда почки отказали: ещё один сиротинушка неухоженный почил вечным сном в горшочке, и уборщица уносит из вашего кабинета ещё один горшочек с окончательно присохшим страдальцем. Ручные козявки, поселившиеся в данном горшочке, едут в нём до его последней остановки на мусорнике.
А что хозяйка? А, ничего! Она даже не заметила потери, а на подоконнике появился новый горшочек со страдальцем внутри, который даже не предполагает, куда попал. Хозяйка джунглей, как пчёлка, умеет считать до четырёх, остальное её не касается! У неё свой мир, в котором она ощущает себя королевой. Она никогда и не вспомнит о, тех, засохших и унесённых уборщицей, дрючочках в горшочках, которые утратили свою былую надобность. Место почившего чахлика, вскорости, заполняется новым кандидатом в покойники. Он пока ещё цветёт и пахнет, благоухает хозяйке на радость, надеется, и совершенно не знает, не догадывается, что его ждёт в будущем.
Вы страдаете от того, что бессильны помочь страждущим, стремитесь, хоть на мгновение, продлить жизнь увядающей красоте на подоконнике, но старания ваши напрасны и совершенно бесполезны… Вот, опять в доме покойник, опять вынесли очередной горшочек…
Однажды терпение ваше обрывается, и вы отдаёте все, до последнего горшочка и пластикового стаканчика, цветочки первому попавшемуся сердобольному посетителю. Будь, что будет! Ведь обязательно будет то, что предполагается. А предполагается скандал!
Хозяйка засохшего царства бывших цветов в ярости! Она кричит, брызжет слюной, топает ногами, танцует танец смерти вам! У неё даже стёкла очков запотевают от избытка эмоций. Вот это – адреналин! Какое вы имели право вторгаться в её засохшие владения?! Это ей больные люди приносили горшочки и ставили на подоконник в благодарность за лечение. Они даже подумать не могли, что цветочки в горшочках в скором времени превратятся в, никому не нужный, гербарий, а вы посмели! Вас надо призвать к ответственности моральной и материальной, нотариально засвидетельствовать преступление, и примерно наказать, чтобы неповадно было помогать естественному желанию жить! Отдавать без уведомления хозяйки?! А вдруг в земле горшочков до сих пор припрятан тайный приз, но не для вас, а вы и не догадывались о том, а вы посмели?! И чтобы вы никогда, никогда не решались на подобные поступки, вас надо заклеймить позором, привселюдно объявить неадекватной! Вы же неоднократно выносили засохшие дрючочки, она, оказывается, замечала, но интеллигентно молчала, а тут, ничего не осталось на грядке покойников. Это же преступление! Поливать, так уж и быть, можно, отдавать нельзя! Вы же подрываете апломб хозяйки, и не правильно расставили знаки препинания!
Хозяйке гербария хочется написать гневное заявление на имя самого главного начальника, но париться она не желает. По крайней мере, она так утверждает. Она не знает украинского языка в совершенстве, и просит заведующую написать за неё это заявление. Заведующая соглашается, и пишет кляузу, по всей форме, самому главному начальнику. Ошибки? Какие ошибки? Это не ошибки, а новые слова. Вы не знали? Так, поинтересуйтесь!..
Заявление, в котором хозяйка цветочков в горшочках требует незамедлительной расправы над вами, ложится на стол главному начальнику. Возмущённая старательница чужой рукой настаивает на том, чтобы прекратить ваше самовольство и требует вашего жёсткого и непреклонного наказания.
И расправы вам не избежать, но… Душевный разговор и подарок успокаивают буйствующую даму. Материальная заинтересованность, как крепкое успокоительное средство, сыграла свою важную роль в этом скандале, и скандал не получился слишком яростным, как предполагалось и задумывалось в самом начале, но заявление осталось лежать на столе у главного начальника. В нём есть такие слова, написанные жутким суржиком: «Вона вынесла куды-то на мусорник мои квиты, котори дарили мине БОЛЬНЫЕ. Дуже прошу прийняты миры и наказаты за самоуправство.»
По простоте душевной, вы рассказываете о своих бедах очередному сердобольному посетителю. Посетитель внимательно слушает ваш рассказ, и вы видите, что он с трудом сдерживает смех.
– Почему вы смеётесь? – недоумеваете вы.
Посетитель больше не в состоянии сдерживать, рвущийся наружу порыв, и начинает громко, от души, хохотать. Вы, ничего не понимая, удивлённо смотрите на него, вам же так тяжело осознавать, что вас наказывают за то, что и выеденного яйца не стоит!
– Она взятки в горшочках принимает?! – не унимается посетитель. – А что, очень разумно взятки в горшочки пихать. Никто и подумать не сможет о чудесах в горшочках. И полезно, и приятно!
Какой же заразительный смех у вашего посетителя!..
– Лика, это всё, о чём ты хотела мне рассказать? – удивился Паша. – Но это же – пустяки! Ты прикололась, наверное! Непорядочность некоторых врачей не может заставить тебя переживать так, чтобы и слово вымолвить было трудно.
– Да, ты прав, но только не хочется думать о том, что тебя «отымели» по полной программе и пытаются вытолкнуть из коллектива. Ни защиты, ни поддержки у тебя нет, и ты вся на тугой волне, стоишь одна среди них, словно голый тополь на семи ветрах в ожидании своего окончательного падения, как те цветочки в горшочках у моей сменщицы… – ответила она, чуть не плача от обиды.
– Нет, такого с тобой не произойдёт, я тебе обещаю… Я же не знал, что у тебя неприятности, граничащие с фолом… – развёл руками Паша.
– Я сомневаюсь, что тут можно чем-нибудь помочь. Это не мой случай… – начала было Лика, но Паша вдруг с жаром перебил её:
– Не буду я тебе всего объяснять. Только знай, тебе нечего больше бояться. Живи и работай спокойно, не обращай на дурочек внимания. Живи!..
– Вот так и живу… Хочешь узнать о том, как я жила в последнее время? Слушай…
В то время я находилась в зените своей славы, как врач, как женщина, как мать. Всё, что бы я ни задумывала сделать, получалось легко и просто, как по мановению волшебной палочки. Я не знала отказов в работе и в творчестве. Я с успехом работала в районной поликлинике, прекрасно вязала и шила, я могла срисовать и исполнить любой, понравившийся мне, фасон, пошить изделие за ночь, и утром выйти на работу в обновке, да, в такой, какой ни у кого не было. В то время я много читала. Книги глотала за ночь, и в каждом литературном труде выискивала для себя то, чего не находила в семейной жизни. Все фильмы, которые шли на больших экранах города были мною просмотрены, и обсуждены с друзьями. Из сюжетов я извлекала то, чего мне не хватало в моей жизни. Нет, я не пыталась тупо подражать героям, я вплетала некоторые вариации из их экранной жизни, в свою, копируя их действия и ситуации.
Так я и жила, воплощая в жизнь то, о чём прочитала в книгах, или примеряя к себе образы экранных героев. Я всегда была модно одета и блистала интеллектом. Мне завидовали и старались подражать. Кто-то копировал фасоны моих нарядов, кто-то пытался наносить макияж, как делала это я, кто-то стремился повторять мои шутки и работать так же, как я.
Никогда я не придавала значения фразам, случайно услышанным мною обо мне же. Я всегда проходила мимо сплетников с гордо поднятой головой, не удостаивая даже взглядом очередного болтуна. Я, настолько, была уверена в силе своего интеллекта и обаяния, что не замечала пустых обидных сплетен о себе, не придавала им значения. Пусть себе говорят, думала я, и напрасно, тогда я не принимала во внимание, что водичка капельками камень точит…
Подходили к завершению счастливые Советские времена, а я и не замечала полёта времени над собой. Я любила, была любима, так мне казалось. Тогда я не думала о старости, чувствовала, что никогда не постарею и всегда буду молодой…
Однажды заведующий поликлиникой привёл в наш кабинет нового врача. Это была молодая женщина, приблизительно, моего возраста, со странно прозрачными голубыми глазами. Звали её Людмилой Николаевной. Люда… Нет, глаза, как глаза, голубые, ничем не примечательные. Они почему-то ничего не выражали, кроме пустоты и злости, не известно, на что. Эта странная злость, незаметно вытекавшая из глаз этой женщины, казалось, жила внутри неё, выдавали состояние её души только бесцветные, казавшиеся голубыми, глаза. Когда Люда что-то говорила, глаза оставались безликими, обжигающими лютым холодом, и всегда смотрели в сторону. Будто, в такие минуты откровенных дружеских бесед, она, всеми фибрами своей души, ненавидела собеседника за то, что он есть и посмел обратиться к ней со всякой ерундой. Она смеялась, а в глазах рассыпалась холодными песками пустыня. Она радовалась, а в глазах снова и снова сверкали кусочки льда, Если она чего-то хотела добиться, то готова была заморозить холодом своей души всех, кто мог помешать добиться поставленной цели… Мне странно было видеть всегда отсутствующий взгляд новой подруги, он пугал и настораживал меня. Ощущение опасности никогда не покидало меня в её присутствии, и я не могла себе объяснить причин возникновения странного чувства зыбкости моего положения. Почему, и чего я должна опасаться в общении с Людой? Постепенно я привыкла к её интересным взглядам, и перестала обращать внимание на её особенности. И напрасно!..
Люда стала работать в мою смену. Мы подружились, но я продолжала испытывать странную настороженность при общении с новой подругой, ловя на себе её завистливые взгляды, и старалась не давать зацепок, чтобы не попасть на крючок её хищности. Я чувствовала что-то странное в её нутре, но объяснения этому дать не могла. Я никогда не сталкивалась с подобным. Скажем так, со мной до встречи с ней, никогда и никто не хитрил, а она…
Женщин, обычно, сближает интимность разговоров. Она стала рассказывать мне о своих победах на любовном фронте, и старалась вызвать меня на откровенность. Мне же особенно похвастаться было не чем, и я выдумывала всякие, будоражащие воображение, истории, которые, якобы, происходили со мной, выставляя напоказ свою опытность и умение общаться с мужчинами. Я откровенно врала. Она не всегда верила в мои россказни, и, решив, что я не искренняя с ней, немного отстранилась, но по работе всегда спрашивала советов, как поступить в том, или в ином случае. В консультациях я не отказывала никогда, и многому её научила. Люди же не виноваты, что доктор приехала из глухого польского захолустья, где служил её муж. Он был офицером, и увёз семью в Польшу на время службы. Там и дочь их родилась. Когда муж Люды демобилизовался, семье пришлось вернуться домой, переехать в Украину.
Мы вместе с Людой ходили на концерты, в кино, на пляж летом, и на Днепр зимой, смотреть, как идут дела у любителей подлёдного лова. В общем, жили полной счастливой жизнью советских женщин.
Я часто замечала, что она хитрит и изворачивается, когда, во время работы, возникали слишком откровенные вопросы о стоимости той, или иной работы, но значения её хитрости не придавала. Сама же многое придумывала и самозабвенно врала, и верила в свою ложь! На том и основывалась наша дружба. Она врала, я не реагировала и отпускала её ложь. Я врала, она воспринимала мои рассказы, как забавные случаи из моей жизни, не более, но втайне, жестоко завидовала моим успехам, которые, в действительности, не были настоящими. Так было удобно и ей, и мне.
Спустя года три, к нам в отделение пришла другая женщина. Она была моложе меня лет на десять. Звали её Алиной Леонидовной. Алина. Приехала она из Казахстана. Её муж был лётчиком испытателем, и, к тому моменту, демобилизовался из рядов Советской армии. Потому-то семья и переехала в Киев. Тут жила мама Алины.
Вот, Алина сумела стать моей самой близкой подружкой, с которой я готова была разделить последнюю горбушку. Я учила её работать, потому, что, после работы в Казахстанских аулах, эта девочка ничего не умела делать. Я приглашала её к себе домой, а когда умерла моя мама, она присутствовала на поминальном обеде, и, воочию, убедилась, в том, что я не врала, рассказывая о своих влиятельных родителях. Она сама своими глазами увидела, кто пришёл к нам на поминки. Она говорила, что завидует тому, что у меня такая шикарная квартира в престижном районе города, что у меня были такие, почитаемые всеми, родители, тихо злорадствовала моим потерям, но вслух своих мыслей не выражала. Она завидовала решительно всему, что меня окружало, но я опять ничего не видела. Иногда мне начинало казаться, что она не прочь занять моё тело и жить моей жизнью, но я гнала от себя такие страшные мысли. Она же, просто – моя подруга…
В дальнейшем Алина разошлась со своим мужем, подражая мне. Зачем, я так тогда и не поняла. Я жалела её, и её, маленьких, тогда, детей, устраивала её ночлег, прятала от разъярённого мужа, который безжалостно и безвозвратно откатывался в прошлое, не смотря на его героические усилия сохранить семью. Он любил жену и детей, и самоотверженно сражался за дорогих ему людей. Я не понимала и не приветствовала его усилий. Наверное, я не имела никакого права на свои умозаключения, но так сложилось. Объяснений мне нет…
Алина казалась мне тогда такой хрупкой и незащищённой, такой ранимой и не приспособленной к жизни в большом городе. Она часто сетовала на то, что с ней никогда никто не хотел дружить, и так естественно рыдала при этом, что не поверить ей было просто невозможно! Я жалела её, находила интересным собеседником, и верной подругой. Мы подружились, мне казалось, по-настоящему. Я верила, что и она протянет мне руку помощи, если вдруг, но однажды «вдруг» пришёл, а помощи не последовало, наоборот, меня начали топить, и самой первой в очереди желающих была Алина!..
Да, много у нас было общих точек соприкосновения: и книги, и театры, и фильмы, и выставки, и картины, и другие произведения искусства. Не всегда я была согласна с моей новой подругой, но ссор у нас не возникало никогда. Я была уверенна в том, что мы с Алиной просто по-разному воспринимали ту, или иную информацию, и не заморачивалась над вдруг вырывавшимися у неё высказываниями. Я тогда старалась не замечать её жгучей зависти. Из-за такого ссориться глупо, думала я, повзрослеет, наберётся опыта, заработает авторитет, поймёт.
Я не обращала внимания на то, что Алина абсолютно во всём подражала мне. Часами высиживала в моём кабинете и наблюдала за моей работой. Ни один вопрос тогда не закрался в мою глупую голову! Она держалась, как я, говорила моими словами, читала те же книги, а потом обсуждала их со мной, выясняя моё мнение о поступках героев той, или иной книги, яростно отстаивая свою точку зрения, хоть и знала, что не всегда была права, старалась вести себя на работе, и вне работы, подобно мне. Странно, не правда ли? Я не обращала внимания на её чудачества и не придавала значения тому, что Алина абсолютно во всём копировала меня. Только, вот, жизнь она всегда переводила на деньги, оценивая решительно всё: определяла стоимость картин, и высчитывала, сколько долларов получит на руки художник, если «толкнёт» своё произведение, а сколько заграбастает режиссер, когда пройдёт удачный прокат той, или иной картины. Она с шуткой хваталась за голову от предполагаемых сумм, и изъявляла желание заработать не меньше. Свою работу Алина ценила очень высоко, и сердилась, когда ей в глаза говорили, что она не корректна.
«Кто же будет терпеть гадости? Неужели она этого не понимает?» – недоумевала я и продолжала не придавать значения её нервозности, сочувствовала, сострадала подруге, продолжала помогать ей во всём, подсказывала, где только могла подставиться. Я не видела в ней злой, безжалостной хищницы, не понимала, что она так хотела быть похожей на меня, будто стремилась и жизнь свою прожить вместо меня, выкинув меня же из моего тела. Дурочка, если бы она знала о моих болезнях! Я не рассмотрела её намерений. Мне казалось это несусветной глупостью…
Закончились восьмидесятые выводом наших войск из Афганистана. Начало девяностых ознаменовал странно, казалось, на ровном месте, без видимых причин возникший путч и развал Советского Союза. Сменился президент, началась перестройка. Это событие прочувствовали люди во всём мире, а мы, как будто, всем табором переехали в другую, не совсем родную, чужую страну, которую тоже, по странной случайности и дьявольскому недоразумению, люди называли Украиной.
У нас в городе стало неуютно, не спокойно, стало страшно ходить по улицам, особенно, в ночное время. Люди стали другими, они перестали быть добрыми, отзывчивыми гражданами своей страны. В чертах их лиц застыла неуверенность в завтрашнем дне, злость, базировавшаяся на потерях, и агрессивность в общении друг с другом. Воровство подлые грабежи и спонтанные перестрелки, в результате которых гибли люди, участились на столько, что любой прохожий мог стать случайным свидетелем или участником таких передряг. Была утрачена некая стабильность, устойчивость в жизни. Вклады простых людей обесценились, и никто уже не ощущал себя «королём горы». Та гора просто развалилась, образовалось топкое болото, о причинах возникновения которого никто и догадаться не мог.
Националисты в борьбе за «самостийность Украины», стали насаждать украинский язык везде, где только можно было, даже в транспорте. Мы принялись стараться говорить на украинском языке, заучивали каверзные словечки, звучавшие не так, как на русском языке, типа «каблуки» или «воротник», только плохо это у нас получалось, с акцентом. Я даже представить не могла, чем революция грозит мне и моей семье, моим детям. У меня пока всё складывалось отлично. Жалела только об одном, мама моя так и не дожила до счастливого благополучия, о котором так мечтала. Я так считала. Но опять, я глубоко ошибалась в своих суждениях. И тогда, уже, Алина стала меня учить тому, как можно заработать ещё больше денег в растерзанном непонятными страстями государстве, пользуясь безнадзорностью и безнаказанностью.
– Лохов надо разводить, на то они и лохи, чтобы нам легче жилось! Каждый, из твоих пациентов – лох, и обязан нести тебе благополучие, понимаешь? Из каждого рта должны доллары вываливаться прямо тебе в руки, а ты только успевай хватать их, тунка! Лови деньгу и будь счастлива! – поучала меня Алина и хохотала от души над моей непонятливостью и глупой честностью.
– Это, что же надо говорить людям, чтобы они платили тебе деньги? – удивлялась я. В то время лечение зубов было строго бесплатным. Государство, по возможности, обеспечивало нас всем необходимым. Люди, а особенно ветераны и пенсионеры, с трудом привыкали к товарно – денежным отношениям в стоматологии, и отказывались оплачивать наш труд, а их было большинство. Это и понятно, они были приучены к другой системе здравоохранения, советской, безденежной…
– А ты не сильно требуй. Они сами догадаются. Их, всего лишь, осторожненько подтолкнуть надо, откровенно с ними поговорить, понимаешь? Расскажи им, как тяжело в наше тревожное время достать нужные медикаменты, как трудно выискать нужные инструменты. Поплачься, вздохни тяжело пару раз, ты же умеешь! От таких разговоров и будет зависеть твоё благосостояние! – шептала мне Алина, когда я отпускала того, или иного больного, который так и не удосужился догадаться, что он должен мне заплатить за лечение звонкой монетой. – Смотри, ты работу не правильно построила. Ты же ставишь пломбы там, где можно продырявить зуб, и получить осложнение, или удаление. Не будь такой честной и добросовестной, сейчас это не модно!
– Я врать так и не научилась, – смутилась я. Да, я чувствовала себя виноватой в том, что так и не научилась врать людям, и, вместе с тем…
– Так, учись импровизировать! Импровизация – не враньё, а спасательная грелка! Вот тебе и денежки. Что ты сохраняешь, гнилые зубы? Их, рано или поздно, всё равно, удалят! Тебе за старания никто спасибо не скажет, всё равно, рано, или поздно, но когда-то зуб разломается, его удалят, а ты пробелы мостами заполнишь, а это уже не пятёрка за пломбу! Обоснуй людям, как трудно лечить такие осложнённые зубы, убеди их, что необходимо удаление. Уверенно расскажи, пригрози ранним удалением, и они поверят тебе, обязательно поверят, и сделают так, как ты посоветовала! Кроме того, можно же поставить коронки на, совсем, здоровые зубы. За такую работу, ты же это сама должна понять, немалые денежки платят. Самое главное, умело и правдиво наврать, и вовремя руки под денежки подставить. Получится, что и человек останется доволен, и ты денежки загребёшь…
– Можно схлопотать по зубам за такую «работу»! – рассмеялась я.
– Ты напрасно смеёшься. Никто тебя не поймает, и за руки не схватит. Доказать твою преступность невозможно. Мало, ли, что ты можешь говорить. Слова – это пустое, ветер, сотрясание воздуха. Убеди пациента в надобности коронок, скажи, что необходимо выровнять зубной ряд, вот тебе и снова прибыль, и заметь, в твой карман, и на ровном месте. Из того же воздуха, заметь! – рассмеялась Алина. Она была довольна своим изобретением, а у меня всё похолодело в душе. Я поставила себя на место того больного, которому я должна бы «выровнять зубной ряд», и испугалась. Ведь и со мной могут так поступить, и я заплачу крупную сумму за своё невежество, за своё незнание!..
– Прости, я так не могу, это же – откровенное вредительство!.. – почему-то смутилась я.
– Ну и дурр-ра! – рассердилась незадачливая учительница. – У них зубов много, подумаешь, с одним расстанутся, а у тебя возникнет возможность моста на три единицы и денежки опять к тебе в карман потекут!
Шли дни. Лето подходило к концу. Приближался мой отпуск. В том году моя дочь поступила в институт. Я летала в облаках от счастья, но очень сожалела о том, что дочь не выбрала мою профессию. Она стала учиться шить, и с годами у неё проснулся профессионализм, но это случилось гораздо позже. А в то лето я нуждалась в поддержке, которой у меня не оказалось. Алина больше не стала мне помогать, а честно жить стало уже невозможно. А может, в советах её и заключалась помощь, и следовало прислушаться? Скорее всего, но я не слышала её, не могла принять такую тактику боя. Я росла и воспитывалась в другой стране…
– У нас есть крыша, – однажды, со значением, сообщила мне Алина, когда я вернулась из отпуска.
– Зачем она мне? Я кабинет делать не собираюсь. Мне надо детей учить… – удивилась я.
– Ты ничего не понимаешь, оглянись вокруг, времена другие настали. Дети твои сами выучатся, а крыша, в наше время, нужна всем, и тебе, в том числе! – сердито воскликнула подруга. – Можно смело делать то, что ты можешь и умеешь. Без оглядки и опаски, что посадят, понимаешь?! Крыша есть, и никто тебя и пальцем не тронет! Ты будешь мне платить всего сто пятьдесят рублей в месяц, и все с тебя пылинки сдувать начнут. Не посмеют причинить тебе никакого зла, понимаешь? А мы в это время будем, как сыр в масле, кататься. Поняла? Ты вольна будешь делать всё, что захочешь. Вот и будешь учить своих детей. Подумай, время ещё есть.
Такая сумма в то время была значительной для меня, и я отказалась от авантюры Алины. Мне надо было заботиться о своих детях, а не раздавать, неизвестно, кому, деньги, с таким трудом заработанные. Династии в моей семье не прослеживалось, дети не пошли по моим стопам, а до пенсионного возраста времени не так много и осталось. Не было смысла заводиться со стоматологическими кабинетами. Но как же я тогда ошибалась! Позже я и через это прошла.
– Алина, мне это не надо, – тогда ответила я отказом на предложение подруги, и мягко улыбнулась. В то мгновение я не понимала, какую ужасную ошибку сделала, отказавшись от предложения Алины…
– Ладно. Посмотрим, как ты через полгода улыбаться будешь. Смотри, чтобы не пожалела!.. – почему-то язвительно и зло сказала подруга. Позже я поняла значение её слов. Впервые Алина заговорила со мной откровенно зло, нагло и свысока, но опять я не придала значения её наглости.
Когда Алина изъявила желание купить квартиру под стоматологический кабинет, я попросила мою подругу помочь ей в этом. Подруга, бывшая воспитательница детского сада, утратившая работу в дни путча, в то время уже вплотную занималась недвижимостью. Квартира была куплена, и, в день подписания договора купли-продажи, у меня на работе стали твориться странные, удивительные, и очень неприятные дела. Поток пациентов, по мановению волшебной палочки, полностью прекратился, зарплата была маленькой, а подработки не стало никакой, и очень скоро я взвыла от безденежья. В регистратуре говорили обо мне всякую чепуху, и откровенно смеялись надо мной, но больным моих талонов ни в коем случае не выдавали. Из ведущего специалиста поликлиники, в одно мгновение, я превратилась в самого заурядного, плохого врача с сомнительной репутацией, и мои пациенты бежали от меня, без оглядки, крупной рысью, как от чумы заморской, и пока я не знала, куда.
Дети мои встречали меня на пороге дома с надеждой на хоть какие-то деньги, а я приходила без ничего. И копейки в карманах не звенело. Хорошо, что когда-то бывший муж неожиданно притащил мешок муки к нам домой. Почему он так поступил, осталось тайной, но я была благодарна ему за заботу. Вот, той мукой мы с детьми и питались несколько недель подряд, пока мои пациенты не нашли дороги ко мне в кабинет, минуя регистратуру. Они рассказали, через какие передряги пробились ко мне. В регистратуре им давали любые талоны, а ко мне талонов никогда не случалось. Потом, вдруг, одной пациентке сообщили, что я давно умерла, а другой сказали, что я давно уехала в Канаду, и забыла о Киеве. А одному парнишке грубо всучили талон к Алине, и сказали, что я не веду приём вообще, потому что – старая и больная. Он зашёл ко мне какой-то перепуганный и обескураженный, сказал, что захотел проверить достоверность информации из регистратуры. Ему сказали одно, а на деле получилось совсем другое. В тот момент я, вполне здоровая и энергичная и готовая к работе, была в кабинете! Он застенчиво спросил, веду ли я приём, а потом, получив утвердительный ответ, разоткровенничался.
Я не понимала, что происходит до тех пор, пока однажды Люда не сказала мне, что Алина всех пациентов к себе переманивает, и обо мне нелестные слухи распускает. Тогда я рассмеялась и не поверила, в то время мы ещё крепко дружили с Алиной, но присмотревшись, я вдруг поняла, что Люда-то, оказывается, права, мои пациенты, толпами, стали постепенно и уверенно перекочёвывать к Алин!
Мы с Людой в то время работали в одном кабинете, но в разные смены, а Алина работала в кабинете рядом, в мою смену. Кабинет её был за стеной, по правую руку от меня, и я стала присматриваться, а когда увидела, кто к ней ходит, онемела от удивления и ужаса. Я увидела под её кабинетом пациентов, которые годами ходили ко мне. Люди настороженно отворачивались от меня, а в спину смотрели осуждающе, враждебно и о чём-то перешёптывались.
В то время дружба наша с Алиной ещё была крепкой и казалась нерушимой. После очередных тематических курсов повышения квалификации, я сагитировала Люду и Алину купить фотополимерную лампу на троих. Они согласились, и я купила лампу, три коробки фотополимерных материалов, объяснила, как ставятся такие пломбы, их примерную стоимость, и работа закипела.
Но, после покупки квартиры, поведение Алины резко изменилось в худшую сторону, по отношению ко мне. Теперь она смотрела на меня нагло, свысока, и надо было долго выпрашивать у неё лампу, чтобы сделать свою работу. А к весне и Люда не выдержала, и устроила скандал Алине в моём присутствии. Они вдвоём так кричали друг на друга, что я постаралась, быстрее, убраться из кабинета. Мне было больно и противно слушать ссору бывших подруг. В те минуты я не совсем понимала, что происходит, а если бы поняла, жизнь моя пошла бы другим путём. Мне и в голову не приходило, что, живя по их законам, я пошла бы на сделку с совестью, а денег было бы много. Однажды я вдруг вспомнила слова из песни Макаревича, что «иногда богаче нищий, тот, кто не успел скопить». Стало легче дышать…
Люда, в те моменты, вроде бы, и заступалась за меня, но когда я в мгновения той ссоры, мельком взглянула в её глаза, меня буквально обдало жгучим холодом прозрачной ненависти в ледяном взгляде этой странной женщины. К кому, не ко мне ли? Не обо мне беспокоилась Люда. Другое было у неё на уме, и глаза её, ледяные, в тот миг, горели ярким, жутким, дьявольским огнём, совсем не от сострадания ко мне, бедной и несчастной. Она стремилась разбить нашу дружбу с Алиной, а я не могла этого понять!
В тот день, во время ссоры, Люда отобрала право пользования лампой у Алины, и почти не заплатила ей за участие, сославшись на «использованность» и «подержанность» аппарата. В тот момент мне казалось такое решение проблемы справедливым, и я не стала возражать.
Я пыталась бороться со сложившейся ситуацией в отделении, как могла, но все мои попытки вернуть и нормализовать моё положение и наладить нормальную работу в отделении, сводились к моей мнительности и к тому, что меня окрестили неудачницей и немного сумасшедшей.
Сколько же я слёз пролила, сколько горьких дум передумала в дни, когда просиживала без работы всю смену, а у Алины под кабинетом собиралась толпа посетителей. Изменить что-либо было невозможно. Я оказалась неспособной выстоять в новом мире других, коммерческих отношений! Согласиться платить Алине те злосчастные сто пятьдесят рублей я уже не могла. У меня их просто не было в наличии! Те жалкие гроши, которые мне удавалось зарабатывать, я тратила на материалы, а остатки несла домой, но тех грошей, что, с таким трудом, доставались мне, не хватало, порой, даже на дорогу.
А хищная жизнь продолжалась и требовала новых жертв. Алина стала завсегдатаем моей компании друзей. Она решила прочно занять освободившуюся после меня нишу. Друзья не позвали, отгородились от меня, постарались забыть. Телефон, раньше, обычно, не дававший покоя, вдруг замолчал навсегда. В то время мой сын и моя дочь старательно учились в институтах. Сын учился легко. Студенчество пролетело над ним песней. Дочь понимала, как важны знания для овладения её профессией. Её надо было поддерживать, но у меня не было возможности сохранить приём, и поддержать детей было нечем. С великим трудом, я оплачивала образование детей. Отказывая себе решительно во всём, чудом наскребала нужные суммы для оплаты обучения. Людей, случайно пробиравшихся ко мне, у кабинета тут же забирала Алина, и смеялась мне в лицо, говорила, что у меня обе руки левые, а люди снова смотрели на меня осуждающе, и старались отвернуться при моём появлении. Что Алина говорила пациентам, для меня оставалось тайной. Нас в институте учили, чтобы мы берегли честь халата, и всегда выручали друг друга в тяжёлых ситуациях. На деле же получалось обратное: меня чернили и топили, как могли, а я не имела возможности препятствовать такому положению дел. В те дни я оставалась одна со своими проблемами. Апина была неприкасаема. Ей, действительно, абсолютно всё сходило с рук, даже то, что она заражала людей болезнью Боткина, используя по второму разу, недоиспользованные карпулы анестетиков. Я не знала, как защищаться. Такому в институте не учат!
Сначала никто не мог понять, что происходит, и как получается так, что все больные гуськом направляются в кабинет Алины. Заведующий нашим отделением и мой друг, Валера, не раз спрашивал, кто занимается такими гадостями, я только разводила руками, а когда убедилась в том, что Алина «гребёт» всё под себя, было уже слишком поздно. Её деньги перекрывали все её невзгоды. Получалось, что кто богаче, тот и прав. Да, пришли другие времена, появились другие ценности…
– А вы поймайте меня на горячем, тогда и поговорим! – нагло рассмеялась в глаза нам Алина на одном из собраний нашего трудового коллектива, не смотря на то, что все врачи указали на её подлые поступки. Оказывается, не только у меня Алина «стреляла» клиентов, но никто из врачей не хотел связываться со вздорной женщиной, и с её влиятельными друзьями. – Если поймаете, тогда и судить будете, но, только, если поймаете!..
Она нисколько не смущалась, слыша обвинения в свой адрес. Пусть говорят, если имеют, что сказать. Она нагло улыбалась и отмахивалась от нас, как от назойливых мух. Управы на неё не было.
Только тогда я поняла, до какой степени Алина неуязвима, и может делать абсолютно всё, что ей вздумается, даже, преступать законы совести и чести! Пожалела ли я о своём опрометчивом отказе платить ей по сто пятьдесят рублей в месяц? Нет, я не смогла бы сознательно делать гадости людям, и нагло улыбаться, когда бы меня обличали в моих промахах. И были ли бы мои проступки промахами? Сомневаюсь…
Наказывать же её никто и не собирался, а Валера только руками разводил и глубоко дышал!
– У неё же деньги, у неё же влияние! Теперь её не переплюнешь! – вздыхал он.
Валера не имел понятия, как урезонить, не в меру, разошедшуюся, в своей жадности, врачиху. Пожалела ли я тогда, что когда-то не согласилась на её условия? Возможно, да, но возврата в прошлое уже не было, дверца туда захлопнулась наглухо. Меня откровенно выживали из отделения, и надо было изловчаться, чтобы удержаться на рабочем месте, а пенсионный возраст был уже не за горами. Это понимала я, это понимал и заведующий отделением, Валера, это понимала и Алина. Валера сам недавно оформил свою пенсию, и ещё тогда не осознавал, что сам висит «на волоске», и уже совсем скоро покинет стены поликлиники в связи с пенсионным возрастом, и не только, и инициатором его гибели будет… Люда! Но о таком обороте дела тогда не думалось, не гадалось…
А что Люда? Вот, она-то не отставала от заведующего отделением ни на шаг. Ходила за Валерой следом, будто хвостик, суперклеем приклеенный, и старалась угодить во всём, где можно, и где не возможно. В то время, в связи с экономией энергетических ресурсов, сократили режим нашего трудового дня с сохранением, при этом, заработной платы, на два вечерних часа. Врачи были не довольны тем, что их выгоняли с рабочих мест тогда, когда поток больных становился более интенсивным. Нам говорили, что вся страна работает до 18 часов, и мы должны приноравливаться к требованию времени. Полным ходом шли девяностые.
Валера решил подонкихотствовать и отстоять наше право на сохранение наших рабочих часов в вечернее время приёма. Он написал письмо, и собирался отправить его в администрацию президента. Он знал, что пишет плохо, с ошибками, и попросил меня отредактировать письмо, исправить ошибки. Его порыв был честен и бескорыстен. Я согласилась помочь, но предупредила, что последствия будут сокрушительными. Валера только рукой махнул и рассмеялся в ответ. Дескать, что нам терять, если ничего не осталось?! Письмо нашло своего адресата в администрации района. Ответ не замедлил себя ждать.
В результате, нам добавили немного времени для работы, а заведующего нашего похвалили за бдительность, и это была победа! Победа ли?…
А Люда так и продолжала работать рыбкой-прилипалой, и ни на шаг не отходила от Валеры. Она его и чаем поила, и пирожками кормила, и в магазине ему продукты покупала, чуть ли не стирала ему белье, потому, что он стал одиноким. У него умерла жена, и осталась малолетняя дочь на руках. Девочка была больна, и Валера, как мог, заботился о ней. Никто и подумать не мог о злых намерениях Люды. Она была трогательна, и, вроде, честна в своих порывах. Честна ли?…
Летели годы. Нам казалось, что они мимо пролетают, а оказалось, нет, они, всей тяжестью, топтались по нашим спинам, проникали в наши души, изменяя их до неузнаваемости, не давая времени оглянуться по сторонам.
Со времени написания первого письма, прошло года два. Алина по-прежнему добросовестно обирала всё отделение, а меня держала в особенно жёсткой осаде. Управы на неё не было. Она прямо от дверей кабинетов уводила пациентов, совершенно не стыдясь своих поступков. Люда не отставала от нашего заведующего, и не гнушалась подбирать остатки с барского стола в виде зазевавшихся пациентов, мои дети заканчивали учиться в вузах. Денег на жизнь катастрофически не хватало, и подработать было негде. Нужда с любопытством заглядывала в моё окошко и грозилась ворваться в дом полноправной хозяйкой. О ремонте в квартире нечего было и думать. В то время я вынуждена была открыть свидетельство частного предпринимателя, чтобы хоть как-то свести концы с концами и сохранить приём. Устроилась на один из заводов нашего города, арендовала у них кабинет, и стала туда приглашать своих пациентов, чтобы Алина их не «скоммунизила». Тем самым, я сохраняла приём, зарабатывала деньги и получала возможность содержать своих детей. Тем самым, я ещё стремилась скопить немного денег на отпуск, и у меня стало получаться, жить честно, без зазрений совести. Я никому не врала, никого не обегоривала, я честно строила своё будущее.
О том, что у меня есть частный кабинет, Люда узнала случайно, и лютая зависть захлестнула её тугой волной. В тот знаменательный день она пришла раньше положенного времени на работу, а мы работали в одном кабинете в противоположные смены, и ушла в кабинет к заведующему, чтобы быть на гребне волны в отделении. Я торопилась на второй приём в моём «частном», и машинально закрыла дверь кабинета на ключ. Ключи же Люды остались запертыми, и она не смогла попасть на своё рабочее место, когда вернулась от заведующего.
Как она разыскала меня, до сих пор, не понимаю, но она пришла ко мне в частный кабинет с кулаками, криками и обвинениями. Глаза её горели дьявольским огнём, она кричала, брызгая слюной, что пыталась молотком открыть дверь и что-то сломала в замке, но ничего у неё не получилось – замок отказался открываться. Увидев обстановку моего частного кабинета, Люда обалдела, притихла, осеклась. Спокойно взяла у меня ключ и удалилась в глубокой задумчивости. Она обдумывала свои последующие шаги. Как я посмела так вывернуться? Не имела такого права, а посмела! Я должна была на коленях просить пощады, а вышло не так, как они с Алиной рассчитали! Не так…
Через какое-то время Люда стала просить меня взять её на работу. Медсестра Лина, которая работала со мной, вдруг взвилась от яростного возмущения, когда я сказала ей, что согласилась пригласить Люду на работу.
– Я не стану с вами работать, если придёт Людмила Николаевна! – воскликнула Лина, задыхаясь от возмущения. – Вы не знаете этого человека! Она же всё разломает! Она же и слова правды никогда не говорит, она, как вьюн, скользкая и подлая! Вы ещё наплачетесь с ней, но я тогда работать с вами не стану! – возмущённо кричала девушка, убеждая не брать на работу Люду. Я и соглашалась, и не соглашалась с моей медсестричкой. Я понимала, что Лина права, но Люду я считала своей подругой! Мы проработали уже достаточно много времени вместе с Линой, понимали друг друга с полуслова, и я не рискнула вносить дисбаланс в наши отношения. Я прислушалась к мнению Лины, а Люде отказала, сославшись на отказ шефа, у которого я сама работала.
А в поликлинике у нас произошли значительные изменения. Нашего заведующего отделением, Валеру, неожиданно сняли с заведования, не дав никаких объяснений. Сняли, и всё! Валера снова стал просто хирургом стоматологом. Что он переживал в это время, никто не знал, а Люда ходить к нему вдруг резко перестала.
Заведующий поликлиникой обратился ко мне, уговаривая занять место заведующей отделением, но я отказалась. Я уже опасалась, что не справлюсь с Алиной и её замашками, а смотреть на непорядочность этой женщины спокойно, я уже не могла. О Люде я тогда и не подумала! Заведующий поликлиникой очень обиделся на меня, перестал со мной общаться, что было на руку моим врагам Люде и Алине. Исполнять обязанности, заведующей отделением, стала Алина, и Люда, странным образом, сразу же подружилась с ней!
– Я буду послушной девочкой, лишь бы меня не трогали, и тогда я смогу делать, что захочу… – часто поговаривала Алина, и снова, и снова уводила людей из-под кабинетов коллег. И, самое главное заключалось в том, что у неё это великолепно получалось. Люди гуськом послушно семенили за ней. Поднаторела! Никто и никогда, из врачей и пациентов, не возражал, не случалось никаких недоразумений, или скандалов. Правда, до определённого момента. В один прекрасный день уже главврач поликлиники (наша поликлиника переименовывалась много раз, в тот раз, заведующий поликлиникой, стал главврачом) объявил нам, что придёт новый человек на место зав. отделением, а Алина станет простым врачом. Алина не расстроилась. Она даже обрадовалась неожиданной свободе действий, и с новыми силами принялась за свои привычные штучки.
Новую заведующую, действительно, пригласили со стороны. Звали её Ириной Михайловной, но главврач почему-то недолюбливал её и ругал на каждом собрании по любому поводу. А однажды главврач пригласил наше отделение к себе в кабинет. Всех врачей. Медсёстры приглашены не были. Мы головы ломали, зачем такая помпезность и таинственность. Оказалось, в администрацию города от нас поступила жалоба на руководство поликлиники. Жалоба была анонимной, никто не подписался под ней. Стояла весьма расплывчатая подпись: «врачи отделения». Ни одной закорючки, ни одного врача, под сим творением эпистолярного жанра не стояло.
Когда зачитывали письмо, я услышала знакомые (мои!) фразы! Знакомые фразы! Как не «допетрить», что текст письма просто «содран» с того, первого, уже всеми забытого опуса, который когда-то правила я?! Но тогда, пару лет назад, мы просили поддержки администрации района, чтобы можно было задерживаться дольше на рабочих местах для более полного удовлетворения нужд населения. Это, же, второе письмо, было мерзкого, подлого содержания. Оно откровенно и нагло свидетельствовало о несуществующих промахах главврача в отношении всего стоматологического отделения нашей поликлиники.
Трудно было догадаться, кто написал подобный шедевр-пасквиль. Да, и причину написания трудно было понять. Что преследовало письмо такого рода? Ведь главврач нас никогда не обижал, не ругал особенно яростно за наши промашки в работе, всегда старался защитить провинившихся, и никогда не требовал вознаграждений ни за какие милости с его стороны. Он не знал, и не хотел знать, что творится в отделении, и не понимал причины написания столь дерзкого пасквиля, а жаль. Возможно, если бы знал, не допустил бы подобной подлости…
– Ребята, за что? – в недоумении вопрошал мужчина, не совсем ясно осознавая, что происходит. – Кто написал эту гадость?!
Но никто, естественно, не признался в совершении подлости. С тем главврач нас и распустил в тот день. А я, после странного собрания, задумалась. Кто, действительно, мог написать письмо такого подлого содержания, да, ещё содрать текст из первого письма? Догадаться почти невозможно. Казалось, нет тут ничьей заинтересованности. Надо обладать безупречной памятью, или иметь под руками текст того, первого письма, чтобы написать такой пасквиль. Так, кто же, тогда, кто?!
Надо иметь смелость и очень подлую душу, чтобы написать такое… И, только, Люда могла быть причастна к подобному литературному произведению. Поздравительные открытки, к юбилейным датам, она, совсем не стесняясь, заполняла словами из моих стихов, не указывая моего авторства. Она никогда не спрашивала моего разрешения, а авторство приписывала себе. Памятью особой она не отличалась, а, вот, «сдирала» уже написанное с дорогой душой. Я слишком поздно догадалась, что именно она является автором этого пасквиля.
Только Люда всегда выступала в роли ангела-хранителя для нашего заведующего отделением, Валеры, и имела свободный доступ к его бумагам. Кто ей мог помешать «содрать» то первое письмо целиком, если она имела свободный доступ к документам нашего заведующего? На старом конверте был указан адрес, и не надо было особо париться в поисках адресата. Адрес на новом конверте был напечатан на печатной машинке! Чьей?
После первого письма, убрали нашего заведующего отделением, Валеру, ничего ему не объясняя. Он всё понимал, и не стал возражать, спорить, просить, унижаться. Мне, до слёз, было жаль его. Он не прислушался к моим советам, хоть я и предупреждала об опасности. Он стал простым хирургом-стоматологом, но проработал не долго…
Кто-то, что-то дополнительно наговорил на Валеру, и в администрации поликлиники приняли срочные меры, чтобы пресечь «преступную» деятельность врача хирурга стоматолога. Он не стал спорить, ушёл тихо, без конфликтов, без скандалов. Ушёл, и всё. Оказалось потом, что он три месяца бродил по улицам города в рабочее время и не признавался новой жене, что его уволили. Он очень боялся, что женщина не разберётся в ситуации, не поймёт его и выгонит из своего дома, как бездомного бродягу, а на руках у него была больная дочь. Идти ему было некуда.
Да, заведующий поликлиникой, сейчас уже главврач поликлиники, много лет назад предложил мне место заведующей отделением, вместо Валеры. Не зная того, что мне пришлось со временем постепенно узнать, заведующей становиться, совершенно интуитивно, я отказалась наотрез, и тогда эту должность предложили Алине. Она с радостью согласилась, но её природная жадность сыграла с ней злую шутку. Главврач, видимо, тоже не до конца доверял Алине, не проводил её в штатном расписании, как полноправную заведующую отделением. Она лишь исполняла обязанности, и слетела после очередного подлого проступка. Вот, тогда-то и пришла к нам Ирина Михайловна.
Та подлая анонимка прилетела в её бытность, и сразу же ей пришлось уйти. Ирина и года у нас не проработала, уволилась так же тихо, как, в свою бытность, сделал это Валера. Валера хоть врачом остался на какое-то время, а Ирина слетела в никуда. Она думала, что это мы с Валерой, бывшим нашим заведующим, сочинили и написали подобный пасквиль, но как же она ошибалась, а объяснить ей ситуацию мы с Валерой так и не успели! Но, кто убедил женщину в таком понимании вопроса? Люда пыталась и к ней подрулить со своей бескорыстной дружбой, но у неё ничего не получилось, Ирина не приняла её ухаживаний. Позже я поняла, что, Потому-то и слетела, что не приняла…
В то время, чтобы совсем не свихнуться от переживаний и тревог, я начала свою литературную деятельность, и окунулась в неё с головой. Так, между прочим, от безделья, стала писать стихи. Трудно усидеть на приёме без пациентов, дурные мысли не устают лезть в голову, и, чтобы совсем не потерять здравый смысл, я стала упражняться в стихосложении. Стихи получались плохие, без рифм и правил написания. Но они выражали мою боль, снимали хронический стресс, и однажды один редактор, случайно заглянувший ко мне в кабинет, предложил издать стихи в виде брошюрки. Я согласилась. Заплатить пришлось не много, и уже через неделю первая аккуратная стопка зелёненьких брошюрок лежала на моём столе. Первые мои стихи с жуткими ошибками, но это не помешало им быть первыми!.. Я думала, что буклет с моими стихами послужит хорошей рекламой, но и здесь я ошибалась… Мои ошибки оказались никому не нужной макулатурой!..
Я не писала ни первое письмо, ни второе. Если в первом письме я исправляла ошибки и обороты речи, то второго письма я в глаза не видела! А меня постарались обвинить в том, что автор пасквиля – я. Никто в глаза мне ничего не говорил, но врачи перешёптывались между собой, а Ирина откровенно называла наши с Валерой имена, и обвиняла нас в том, что Из-за этого письма её и увольняют с должности, и убирают из поликлиники. Она плакала тихо, не показывая никому своих слёз, не делясь ни с кем своими переживаниями и обидами. Я случайно увидела это, но не утешила, не объяснилась с ней. Ушла. Она бы всё равно мне не поверила, посчитала бы меня малость тронутой…
Оказалось, Ирина сражалась за своё место долго и упорно. Она не желала уходить. Скорее всего, ей кто-то «помогал», но всё случилось неожиданно и молниеносно. Ирину уволили «за взятку», а мне передали от неё обиду и «наилучшие» пожелания. Тогда уже я близко к сердцу принимала любую сплетню о себе. А это была уже не сплетня, а констатация давно доказанного кем-то факта. Кто-то вёл упорную работу, чтобы уничтожить меня, и с какой целью, было пока не понятно. «Очевидцы-контактёры» мне передали обидные слова и пожелания Ирины, те же очевидцы доносили обвинения, выраженные в не лестных выражениях Алины в мой адрес. За что? Алина, или кто-то другой? Тогда, кто? И снова, за что?
Понять ситуацию было невозможно. Дело было запутано так, что концы найти оказалось затруднительно, да, никто и не искал тех концов! Ох, жаль, я не сумела с Ириной сдружиться, и не рассказала ей о том, какие хищницы водятся в нашей мутной воде. Тогда я и сама не знала, права я или нет. Жила, как в тумане… Валеру в то время тоже уволили из поликлиники ни за что. Сфабриковали дело, и добрый человек улетел с работы, без права восстановления в должности…
Помолчи, Пашенька, ничего не говори. Я должна всё рассказать. Ты же сам просил меня об этом!.. Мне, действительно, становится легче с каждым словом. Я расскажу тебе только о работе. О семейных отношениях рассказывать не стану, ни к чему это… Сейчас модно говорить: это совсем другая история, и не менее драматичная, надо сказать, но сейчас она не к месту… Позже я узнала, что Люда тоже была причастна к моему разрыву с мужем… Зачем ей это было нужно, знает только Бог, или дьявол, чёрт бы её побрал!
Я работала уже несколько лет в своём «частном» кабинете, который содержал один крупный завод города. Мне было уютно и тепло. Материально, худо-бедно, я обеспечивала семью. Звёзд с неба не хватала, но жить стало веселее, легче. Дочь моя заканчивала учёбу в институте, сын уже работал на высокой должности в престижном учреждении. Надо было думать, куда устраивать на работу, после окончания института, дочь. Дела шли удачно, и я перестала остро реагировать на хищнические отношения моих бывших подруг по основному месту работы. Я постаралась отойти от каких-либо дружеских отношений на работе в поликлинике. Мы жили припеваючи в нашем частном кабинете, до одного страшного момента, после которого Лина ушла с тёплого и хлебного места моей медсестры.
Однажды мы с Линой допоздна заработались в нашем кабинете. В самом конце рабочего дня, ко мне за помощью обратился мой бывший муж, и мы с ним утонули в воспоминаниях, не замечая, что уже слишком поздно. Нет, я не хотела его вернуть, но вспоминать и говорить, об очаровании ушедшей молодости, было приятно.
Лина устала нас слушать и стала просить отпустить её домой. Обычно мы уходили домой вместе, и я долго сопротивлялась, не отпускала её в поздний час одну, но Лина настояла на своём, и ушла, а мы с бывшим мужем ещё по чашечке чаю выпили.
Я уже посуду мыла, когда вдруг раздался громкий, тревожный, стук в дверь. Стучали, очевидно, ногами. Дверь дрожала от сильных ударов, но сама не открывалась.
Рывком, открыв дверь, я обомлела от того, что увидела. На пороге стояла странная, перекособоченная фигура в Линкиной новой дублёнке, которую она купила в воскресенье, накануне. Вместо лица – кровавая маска. О, Боже! Не видно ни глаз, ни носа, ни рта, сплошное кровавое месиво. Ты знаешь, что травмы лица обычно сопровождаются обильными кровотечениями Из-за богатой подкожной сосудистой сети, поэтому, кровавая маска меня не испугала. Я схватила полотенце и принялась отирать, запачканное кровью, лицо Лины. Я искала то повреждение кожного покрова, которое могло бы дать подобное кровотечение. Нашла, и быстро остановила кровь. Лина плакала навзрыд, и ничего не хотела рассказать.
Надо сказать, на работе моя помощница немного подворовывала. Ей было мало тех денег, которые я ей платила, и она, таким образом, увеличивала свой гонорар. Я знала об этом, потому, что не раз замечала её старания. Я, просто, привыкла к ней, и не обращала внимания на мелкое воровство, относилась к нечестности Лины, как к детским шалостям. Лина никогда много не крала. Она крала незначительную часть денег, без которой я свободно обходилась. Потому я и не поднимала вопрос о воровстве. Иногда её воровские повадки доставали меня так, что хотелось отколотить её по рукам, чтобы неповадно было. Потом обида и злость улетучивались, и всё становилось на свои места, а Лина подождав немного, после «затупления» острых моментов, снова принималась за старое, пока она, в очередной раз, не доводила меня до точки кипения.
В тот понедельник она пришла на работу в красивой дублёнке.
– Я вам очень благодарна, – сказала она, излишне аккуратно вешая дублёнку в шкаф. – Это вы помогли мне купить такую дорогую вещь.
Тогда я ещё не знала, откуда Лина взяла деньги на дублёнку, а когда узнала, пришла в ужас. Оказывается, она «спёрла» деньги из сейфа Люды, когда убирала в кабинете в поликлинике. Сейф был открыт, и, свистнуть пачку денег, для Лины не составило особого труда.
Люда узнала об этом путём сложных логических вычислений, и с того момента у Лины жизнь в поликлинике превратилась в ад. Люда кусала её по поводу и без повода, каждый день доводила до слёз и сердечных приступов. Лина отходила от нападок в нашем частном кабинете. Люда тогда ещё не ходила в начальстве, а простить воровство крупной суммы денег не могла, и доказать воровство тоже не могла, потому, что деньги были заработаны не совсем честно по правилам Советской морали. Она доводила Лину до исступления, надеясь, что та не выдержит и уволится из поликлиники. Иногда мне становилось жаль беднягу, но помогать воровке я не собиралась. Так и жили.
Я не знаю, кто и за что избил Лину в тот вечер. Но уж точно не с моей подачи. Она рыдала и жаловалась на боль в носу.
Прощупав кости и хрящи лицевого скелета, я заподозрила неладное, и предложила бедной девушке поехать и проконсультироваться в больнице скорой помощи. Бывшего мужа своего я тут же отпустила, не приняв никакой помощи с его стороны. Было слишком позднее время для сантиментов.
В больнице скорой помощи выяснилось, что у Лины повреждены хрящи носа, но делать ничего не надо. Через неделю она и думать забудет о своей травме.
Время перевалило за полночь, когда я сопроводила Лину до самой квартиры. Встретили нас бурными ненормативными «овациями», переходящими в угрозы кулачного боя, в мою сторону. Мне пришлось быстро убраться из дома Лины. Родители её не слушали моих объяснений. В случившемся происшествии с их дочерью, они обвинили только меня…
Всё бы хорошо, но, после этого случая, Лина отказалась со мной работать. Она не стала ничего объяснять, а я не стала настаивать на объяснениях.
Люда узнала, что Лина больше не работает со мной, и с новой силой стала наседать на меня, проситься на работу.
Надо сказать, что в то время мой кабинет был полной чашей. У меня было всё, что необходимо для работы. Душа радовалась. Я и в кабинет в поликлинике приносила инструменты, чтобы не перебиваться с хлеба на воду. Тогда я работала в своё удовольствие. Опять мне было приятно утром бежать на работу, а вечером возвращаться домой. Семья моя воспрянула, потому, что появилась некоторая стабильность в нашем экономическом положении.
Времена менялись с головокружительной быстротой. Аренда за кабинет возросла в несколько раз, по сравнению с первоначальной стоимостью. Арендодатели цены сложить не могли, а выкупить помещение не позволяли и, чтобы не потерять уютное местечко, я вынуждена была пригласить на работу ещё одного врача. Женщина, которую я пригласила, работала добросовестно и честно, и я стала доверять ей. Вместе мы проработали больше года душа в душу. Я перестала бояться обмана, и полностью погрузилась в работу в «частном» кабинете.
Ты спрашиваешь, а, что Люда? Она не давала мне прохода, всё упрашивала принять её на работу. В один прекрасный момент, сама не понимая, почему я дала согласие на просьбу Люды. Я «сдалась», и на следующий же день Люда уже сидела на моём рабочем месте, в моём частном кабинете, в противоположную мне смену. Контролировать Люду я практически не могла. Мне необходимо было доверять ей, но…
После смены в поликлинике, я каждый день наведывалась в свой «частный» кабинет. Я дорожила им, и не могла допустить развала дела. Я и не подозревала, и подумать не могла, что задумала Люда, и с какой целью она это делала. Тогда Люда была ещё рядовым врачом, и не было веских причин не доверять ей.
Однажды я стала невольной свидетельницей разговора, произошедшего между моими врачами. Мне бы сразу выгнать Люду, но я снова пожалела её.
– Я очень боюсь потерять это место… – говорила врач, которая проработала со мной уже больше года. Она была искренней в тот момент. – Здесь так спокойно, и можно подзаработать.
– Ты не думай, что здесь всё так гладко. Лика сама себе на уме… Себе состояние клепает, а мы с тобой ей в этом помогаем. Ты не задумывалась об этом?
– Ну, и что? Она же даёт подзаработать, денег не отнимает, и всегда интересуется, есть ли у меня работа. Иногда клиентов подбрасывает.
– Ой, не надейся, что она такая добренькая, и тебя пожалеет, когда ей плохо будет. И вообще, в любой момент выгнать нас с тобой может. Она же здесь хозяйка, не мы с тобой, и нет на неё никакой управы. Понимаешь?
– Не хочется верить в плохое. Пока меня всё устраивает.
– Не обольщайся и не верь. Она совсем другая. Она – хищница. Ты ещё убедишься в этом. Подожди, придёт время…
Я была случайной невольной свидетельницей такого жуткого разговора, и слова Люды потрясли меня до глубины души. За что она со мной так? Я же дала и ей возможность жить счастливо! Дальше слушать такое не хватило терпения. В тот момент я стояла под дверью кабинета и извлекала из сумки необходимые инструменты, купленные на выставке, чтобы порадовать своих врачей. Случайно услышанный мной разговор, выбил почву из-под ног. Я же никогда никому не мешала жить, и считала подобные обвинения просто не уместными и не оправданными.
Не выдержав, и не став слушать гадости в свой адрес, я рванула ручку двери кабинета, и вошла. Люда тут же осеклась, а я пожалела, что поторопилась и не дослушала её речь до конца. Я внимательно посмотрела на неё.
– Люда, чего ты добиваешься? Это же подлость! Считай, что я ничего не слышала, – тихо сказала я. Я не ждала от неё чёткого ответа. Мне он был не нужен. Она и не собиралась оправдываться. Я видела, что передо мной сидит и нагло улыбается мне в глаза лютый враг. Беспощадный, жестокий, готовый утопить меня в любую минуту, враг. Я поняла, чего она добивается, ещё, стоя за дверью кабинета. Не зря же она столько лет меня упрашивала, а потом строила глазки главврачу мед. сан. части завода, когда он заходил к нам на огонёк! Она без конца что-то шептала себе под нос во время застолий, но тогда я не придавала этому значения, не понимала, что она делает. Я, дочь коммунистов, проработавших на высоких должностях всю послевоенную пору, и воспитанная в том духе честности, не верила ни в чёрта, ни в Бога, в церковь не ходила, ни кому не поклонялась. Я не верила в колдовство, не верила в его губительную силу. В то время моего взросления о таком и речи не было. Я всегда надеялась на свой интеллект, и всегда была уверенна в себе. Как же я ошибалась!
Через неделю, ничего мне не объясняя, ушла врач, которая так дорожила местом в моём «частном» кабинете. Люда полностью завладела моими активами. Она пользовалась моими инструментами, моими материалами, и ничего не давала взамен. Она, в наглую, уносила из кабинета анестетики и пломбировочные материалы, даже не удосужившись предупредить меня. Она уносила в вечное пользование инструменты, и не сообщала, когда вернёт их на место, так как считала, что такие мелочи возврату не подлежат. Денег она сдавать не хотела ни копейки. О том, чтобы хоть аренду оплатить, не было даже и речи. Да, она изредка платила гроши, но всю требуемую сумму никогда не отдавала в руки. Деньги я находила в разных местах кабинета по определённым меткам, которые Люда оставляла на столе, и я вынуждена была рыскать по всем углам, чтобы найти требуемую сумму. Но никогда сумма не была полной. В ней всегда не хватало денег. Я терпела три месяца, а потом предложила ей уйти. Уходить она отказалась и нагло смеялась мне в глаза, когда я требовала, чтобы она покинула кабинет.
Спустя какое-то время, ценой неимоверных усилий, мне удалось выставить её вон. Пришлось даже поменять замки. Она уходила злая, с проклятиями в мой адрес, а в кабинете в поликлинике однажды дождалась меня, чтобы «постращать» за то, что я выгнала её.
– Лика, я отомщу тебе за то, что ты меня выгнала. Ты поняла? – сказала она, зло сверкнув, побелевшими от ярости, глазами. – Ты ещё в ногах у меня валяться будешь, а я крепко подумаю, стоит ли тебя прощать!
– Ой, Люда, неужели тебе мало того, что ты накрала из моего кабинета? – удивлённо вскинула я брови.
– Мало! Мне нужно было всё, и ты ещё пожалеешь, что не поделилась со мной! – прорычала она.
– Дурочка, я бы тебе и так всё отдала. Ты поспешила с подлыми действиями. Нет у меня наследников на кабинет, понимаешь?! И как же ты мне мстить собираешься?
– Я сделаю тебе «на смерть», – злобно зашептала она, а я рассмеялась ей прямо в лицо. Когда-то, ещё в детстве, я слышала, как в нашей коммунальной квартире общались соседи между собой. Они тоже при ссорах бросали друг другу подобные фразы, но никакого значения, никакой смысловой нагрузки в себе, мне тогда казалось, те фразы не несли. Просто, люди ссорились, и каждый из них стремился словами зацепить противника, да, побольнее куснуть, чтобы его слово было последним. Сейчас такое же произошло со мной, и я не верила своим ушам. Не думала, что, и правда, можно запросто, одним словом, убить человека.
– Ну, и как же ты мне будешь делать «на смерть»? – весело рассмеялась я. – Вот моё рабочее место, вот стол, за которым мы с тобой ведём записи, вот мой шкаф, в котором хранятся мои инструменты и материалы. Тут всё прозрачно. Твоего имущества я никогда не брала, а если покопаться в твоём шкафу, то можно отыскать и мои пропажи, и многое другое… Ты нередко обвиняла меня в воровстве, а потом случайно находила пропажи в своём хаосе. Помнишь, как это было? Понимаешь, я не буду заниматься грязью и мелкими кражами. Мне это совсем не нужно, тем более, что, крала у меня ты, а не я у тебя. Я могу напомнить тебе, как это было, хочешь?…
– Ты пока не веришь, а потом, когда начнёшь корчиться в судорогах, поймёшь, что я тебя не обманула! – снова зло прошипела Люда.
Тогда я снова весело рассмеялась этой странной женщине в лицо. Полна ли она разумом, если осмелилась сказать такое, человеку, который никогда и ничего для неё не жалел?! Оказывается, моя бывшая подружка шалила ведьмачеством, а я об этом совершенно ничего не знала и даже не подозревала? Да, я совершенно ничего не знала о колдовстве, и, вообще, о необыкновенных сверхвозможностях человека, даже не подозревала о таком повороте дела. Это мне потом пришлось постепенно изучать незнакомый и чуждый для меня предмет, но не для прикладного применения, а чтобы знать, с чем мне неожиданно пришлось столкнуться лоб в лоб, и как защищаться от невидимых разрушительных посылов отрицательных энергий. Знания показались мне интересными, но на практике я никаких методик не применяла. Ленилась и не совсем верила в успех.
Да, так, вот, поликлиника в то время жила своей наполненной жизнью. Ирина ушла, а я невольно отстранилась от бурной жизни отделения. Стало слишком не интересно перекладывать с места на место пустоту. Условия работы остались прежними. Пациентов ко мне не пропускали, а тех, кто неосторожно садился на стульчики под моим кабинетом, добросовестно «слизывала» Алина. Я устала бороться с несправедливостью. От хронического безделья, стала сочинять плохие стихи в своём пустом кабинете, а место заведующего отделением снова пустовало. Долго главврач не решался никого пригласить на пост заведования отделением. Ко мне он больше не подходил. На это были свои причины. Он до сих пор злился на меня Из-за моего отказа на своё щедрое предложение стать заведующей отделением. Может, совсем и не злился, а, попросту, потерял ко мне интерес, как к нужному члену коллектива? Или, хотел отомстить за отказ там, где отказы не принимаются?… Возможно, здесь, именно в этом месте своего жизненного пути я допустила грубейшую стратегическую ошибку? Но теперь, спустя время, зная о том, чего хотела добиться от меня Алина, и о безжалостном колдовстве Люды, заведовать отделением мне было невозможно, если я хотела задержаться на своём рабочем месте. А за спиной у меня были двое: студентка и молодой специалист, которым ещё, ох, как требовалась моя поддержка и помощь! Их необходимо было доучить и довести до ума…
Люда продолжала работать в противоположную смену в моём кабинете, и, уходя, бросала на меня такие злобные взгляды, что кровь стыла в жилах. Она отлично умела убийственно стрелять глазами. Талант не в умении, а во внутреннем состоянии души! Её душа стремилась к планомерному уничтожению тех, кто был рядом, и не подчинялся ей…
Люда, не раз и не два, нарочно задерживала свой приём на первой смене, и часто уходила с работы почти на час, а то и на два позже положенного срока, посмеиваясь над моей глупостью и ненужной интеллигентностью. Я вынуждена была терпеливо ждать. Сказать «подруге» о нарушениях режима рабочего дня было неудобно и стыдно. На кого обижаться? Сама впустила врага в свои владения, и этот враг оказался слоном в посудной лавке, а мне было стыдно, что перебиты все мои черепки!..
– У тебя же всё равно нет пациентов, так, чего я не могу задержаться? Ты же всё равно гулять будешь, а у меня столько желающих, невпроворот! – откровенно смеялась она надо мной, а я не знала, что ей возразить, как ответить ей на откровенное хамство. Борьбе с такой махровой наглостью никто меня не учил!..
Нет, у меня всё же остались верные мне пациенты, которых мне удавалось собрать по крупицам. Они терпеливо ожидали под дверью, когда же Люда наконец освободит рабочее место. А когда Люда покидала кабинет, под дверью почти никого не оставалось. Алина знала своё дело! В то время я впервые начала писать большой роман. Я не знала, что у меня получится. Друзья посоветовали, и я писала, просто так, чтобы снять чувство негатива, которое поселилось в душе. Писала шариковой ручкой в школьной общей тетради, а когда купили компьютер, стала по ночам заносить в машину записи, сделанные на работе. Такая работа захватила, увлекла, отвлекла от неприятных ощущений непригодности.
Спустя пару недель место заведующей отделением заняла… Люда! Ох, ничего себе, вот, так, фокус, думала я, а исправлять что-либо в своей судьбе в лучшую сторону, было уже слишком поздно…
Ты даже представить себе не можешь, каким хищным огнём и откровенным злорадством, сияли глаза Люды при каждой встрече со мной. Весь её облик выражал торжество победы! Люда старалась не упасть в грязь лицом перед главврачом. Он помогал ей во всём, видимо, не хотел менять удобный расклад сил и возможностей. Люда старалась быть послушной, прилежной и исполнительной. Может, он был и прав, наш главврач. Спокойствие – прежде всего, тогда и работа клеится, и всё идёт, как надо. Но это же – тихий самообман! На его месте, я, возможно, поступала бы точно так же, но у меня никогда не было стремлений занять более высокий пост. Я ещё со школьной скамьи не любила лишней суеты, избегала руководства над собой, да, и сама не любила лишних хлопот.
Когда-то давно, ещё в начале моей трудовой деятельности, одна доктор пенсионного возраста сказала мне, молодой и рьяной, что наша врачебная должность вечная, и надо очень постараться, чтобы с неё слететь. А должности, которые выше, всегда на семи ветрах, и с них может сдуть так неожиданно, что и оглянуться не успеешь. Я была в то время институтским «слётком», но приняла слова старшего товарища за аксиому. С этим и шла по жизни «крейсерским курсом». Без карьерного роста, спокойно и тихо дошла до пенсионного возраста, растила детей, и каждый год собирала денежки на счастливый отпуск на берегу моря. Для меня было главным в жизни, чтобы дети мои были всегда одеты и накормлены.
Конец ознакомительного фрагмента.