Ненадёжная опора
Олимпиада, этот высочайший праздник спорта, как известно, проводится в високосный год, один раз в четыре года. Каждый человек рождается в единственный, неповторимый раз и этот праздник, по возможности, отмечает.
Один из немногих наших братьев вылез из детородного органа двадцать девятого февраля, и это редкое событие празднует один раз в четыре года с олимпийской помпезностью и великолепием. Настал день, пробил Адмиральский час – и он пригласил нас. Женатые явились с женами, а холостые – с украшающими их любовницами- спутницами. Со мной была моя красотка, неразлучная подруга- членопоклонница.
Тамада витиевато провозгласил здравицу за мир и олимпийское спокойствие. Потом благословил родившегося один раз в четыре года, сам жидкоумный пожелал ему сгущенного, как молоко, ума:
– Лучше взгромоздиться на три буквы, усевшись на них, чем пьяным за руль, на свет дважды не проявляются.
– Я того маму-блудницу… кто на этот многогрешный свет во второй раз прийти захочет! Цирков и зоопарков и в потусторонней жизни, надеюсь, полно будет.
Наученный уму-разуму юбиляр взял гитару. Его жена впилась в него вспученными, как влагалище, глазами в ожидании чарующей музыки и впечатляющих слов.
«На член нитки не мотай, это не катушка,
И задницу не давай, это не игрушка…»
Разочарованная супруга от нахальности чуть ли не харкнула на пол.
Тамада нетрадиционно- экстраординарными тостами пытался вернуть к себе улетучившееся вдаль наше внимание:
– Всякий мужчина взваливает на свои плечи всю тяжесть вынужденной страды трахания родной супруги. Давайте выпьем за ту женщину, в воображении, что голой представится, в постели возбудит желание и вынудит жену «пилить».
– Выпьем за такой грот, в который ступишь бедным, многострадальным, длиннобородым, как Нептун Эдмондом Дантесом и покинешь его графом Эдмонд Де Монте-Кристо!»
– Э-эх! Где в жизни такой грот…
– Меж женских промежностей, зевака, да и только.
– Из этой пещеры-полости я не раз вместо бриллиантов и жемчужин гной удалял. И всё-таки да здравствует мужской орган в женской и вместе с ними родопродолжение!
Длинный, точно тёщин язык, звонок в дверь прервал, словно Венецианско-турецкое перемирие, наше неплохое веселье. Как колбаса в рот всунулся в кампанию зрелый, хмурый мужчина – запоздалый и как потом выяснилось, незваный гость, со шрамом на физиономии. Сра.. Сразу стало заметно, что хозяевам он был не ко двору, не по душе.
– Кто это резное с древнегрузинским орнаментом чудовище?
– Сосед, отсидел пятилетку, резанул кого-то.
– Какого склада ума?
– До кутузки слыл дерьмом подслащенным, теперь, наверное, с перцем или с хреном.
Провидение подало мне милостыню. Вышедшего из тюрьмы, с поистертой от сидения задницей урода оштрафовали полулитровым сосудом вина и усадили напротив меня. Незваный, казалось, пару минут мысленно витал по местам боевой славы, потом локтями уперся в стол, очень удобный для нокаута подбородок лукаво погрузил в жирную ладонь, словно кукушка своё яйцо в сено чужого гнезда. Мужчина на то и мужчина, что нередко старается засеять своими семенами чужой огороженный проволокой огород, не считаясь ни с чем.
Мои опасения оказались небеспочвенными. Маложелательному, как шило в заду, гостью, видно, приглянулась моя подруга, и тупым миросозерцательным взглядом взял её на мушку. Нами овладело предвоенное настроение.
– Он не осмелится, нас достаточно.
– Кто знает.
– Буйства надо остерегаться, но если, что, позвоню, приведу целую ораву блатных и вытурим его на ху… На худой конец, но пока посмотрим, что за фрукт!
Выпили за здоровье неприязненного, противного противника и ухом не повёл. Одним словом, положение было ху… хуже горькой редьки и я ускорил счастливую развязку:
– Милейший, проявите милосердие, соблаговолите ответить, который час?
Недолго, но для меня подобно вечности, держался, словно старая недвижимость против землетрясения, потом шевельнулся, видимо, просьбу принял близко к сердцу, повернул мохнатое запястье с часами, потряс ненадежной опорой и зарылся мордой во вкуснейший ореховый соус с цыпленком. Захрапел и будто насос-членосос, одной ноздрей всасывал, а другой выплёскивал им же оскверненную подливку, пока его не вынесли, как сраженного гладиатора с арены Колизея.