Хорошо быть дураком, умным и красивым. Отрежьте мне компота. стихи и другие игры со словами (Л. Г. Уланова, 2011)

О великих шпионах есть много легенд,

В том числе о провалах немало.

Вот легенда о том, как искусный агент

Оказался на грани провала.

Билли Смарт изучил трудный русский язык,

Перерыл информации ворох,

Прочитал триста шесть познавательных книг

О бескрайних российских просторах.

Прибыл он в город Плюйск в сапогах на меху,

С документами Васи Смирнова,

Поступил на работу в секретном цеху.

Или цехе? Коварное слово…

И таких вот коварных и каверзных слов

Оказалось как пыли в Канзасе.

Чтобы груз отвезти, звали все шоферов,

Звал шофёров один только Вася.

«Торты», «шарфы», «директоры» и «договор»

Говорил он, учебникам веря.

А народ-то, народ он не слышал в упор —

Не агент, а глухая тетеря!

Вместо «ехай» – «езжай», вместо «длиньше» – «длинней»

И дурацкое «класть» вместо «ложить»…

Вскоре взгляды недобрые добрых людей

Стали Билла все больше тревожить.

В Управленье послал он экспертам сигнал,

Явно чувствуя близость провала.

Как ни бились они, так никто не узнал,

Что же в нем чужака выдавало.

И на плюйские тайны им плюнуть пришлось,

Отослали в Америку Билла.

Раз народ этот видит шпионов насквозь,

Значит, есть в нем особая сила.

Ну а в Плюйске вздыхали: «Смешной был мужик…

Эх, чего он сорвался куда-то?

Ладно, закусь давай… Кто тут вякнул «ложи»?

Во, клади! И за Васю, ребята!»

Однажды хомяк повстречал хомяка,

Хомяк хомяку удивился слегка:

«Какой безобразно щекастый толстяк!

Такого небось прокормить не пустяк!»

Однажды рыбак повстречал рыбака,

Рыбак рыбаку удивился слегка:

«Никак он не может прожить без вранья!

Да кто ему верит? Уж точно не я!»

Однажды дурак повстречал дурака,

Дурак дураку удивился слегка:

«С таким потрясающе глупым лицом

В дурдом загребут – да и дело с концом».

Однажды с поэтом столкнулся поэт

И он не слегка удивился, о нет.

Он фыркнул: «Бездарность! Болван! Графоман!»

И тут же полез за блокнотом в карман.

И вывела твердо в блокноте рука:

«Однажды поэт повстречал дурака».

Парнишку в свитере неброском,

В штанах спортивного покроя

Четыре дня пытали Босхом,

Как настоящего героя.

В него вливали для затравки

Коктейль из Вагнера и Шнитке

И смесью Борхеса и Кафки

Упорно продолжали пытки.

Он выполз мятый, бледный, тощий

Из тренировочной кабины.

Теперь без содроганья к теще

Он ехать мог на именины.

Бежит кругами гражданин румяный,

И надпись проступает на лице,

Что кашей он питается овсяной

И любит витамины АВС.

Он завтракает под холодным душем

И в проруби съедает свой обед,

А к пиву абсолютно равнодушен,

Как к Дездемоне сумрачный Макбет.

А вот другой – с брюшком, но желтый, хилый – В двадцатый раз идет на перекур,

И видно в нем любителя текилы

И жирных бедер иностранных кур.

А я, как буриданова ослица,

Смотрю в окно и думаю: кто прав?

И в чьи ряды мне подобает влиться,

Навеки образ жизненный избрав?

Но все же мне понять обоих сложно,

Умеренность – мой самый ценный клад…

Пойду-ка, съем десятка три пирожных,

Чтоб натощак не лопать шоколад!

Нет уж! Мы с тобою бродим

По лесу не просто так!

Мы науке о природе

Посвящаем каждый шаг,

Каждый кустик называя,

Каждый гриб и каждый лист.

Ты учись, пока жива я,

Я большой специалист!

Знаешь, что такое профи?

Так что спрашивай давай!

…Это?.. Это… Иван-кофе.

То есть нет… Василий-чай!

Одна старушка в вязаном берете

Задумчиво гуляла по планете.

Планета ей казалась несуразной,

Заставленной, заваленной и грязной,

С унылыми облезлыми домами,

Со злыми бесполезными умами.

Старушка веник старенький взяла

И все с планеты тщательно смела.

Метеоритный дождь был очень грязным,

Но разноцветным и разнообразным.

Он выпал на соседние планеты,

В нем были камни, люди, пистолеты,

Вороны, плюшки и ботинки были,

Таблетки, елки и автомобили.

Заводы, банки, университеты

Упали на соседние планеты.

Все тут же приросло и загудело,

Заколосилось и взялось за дело.

Космическую пыль стряхнув проворно,

Пошли в кино любители попкорна.

Работники отправились в конторы,

Образовались пробки и заторы.

И лишь старушка в вязаном берете

Одна осталась на своей планете

И наслаждалась чистым кислородом,

И любовалась розовым восходом.

Ни грохота вокруг, ни хулиганства,

Одно незамутненное пространство.

Она еще раз глубоко вдохнула

И вниз, за всеми следом, сиганула.

Приятно валяться на мягкой кровати

И думать о Гегеле и о Сократе.

Приятно сидеть на прохладном балконе

И думать о Ницше, Эйнштейне, Платоне.

Приятно в саду на расстеленном пледе

Подумать о Канте, Дидро, Архимеде.

Приятно и в кресле, в расслабленной позе,

Подумать о Фихте, Руссо и Спинозе.

Их много, а дума все время одна:

Что все они, бедные, от Авиценны и

До Шпенглера дни промотали бесценные

И время свое исчерпали до дна,

Но все – от Коперника и до Бернулли —

Не сделали главного: не отдохнули.

Белеет парус одинокий,

Алеет одинокий нос.

Поет печально караоке

Последний выживший матрос.

Играют волны, ветер свищет,

И в клочья превратилась сеть.

На судне не осталось пищи.

А что осталось? Только петь.

Под ним струя светлей лазури,

Еще бы голод побороть…

И стекленеет на шампуре

Медузы призрачная плоть.

Она щебечет: «Генуя, Париж,

Мартини, Паганини, Пазолини»,

А дома свечи доедает мышь,

И моль живет на чистом нафталине.

Лежат пластинки грудою в углу.

Двенадцать опер. Можно слушать сутки,

Да только нечем заменить иглу.

Блошиный рынок? Право, что за шутки…

Дипломов два. Четыре языка.

Четыре брака (ноль детей в остатке).

Три шляпки. Пончо. Писем два мешка.

Пастели на стене. Стихи в тетрадке.

Давать уроки? Как же, пару раз

Пыталась… Как грубы бывают дети!

Бралась писать в газету на заказ.

Увы. Пещерный уровень в газете.

В библиотеку? Плакать от тоски

Над тем, что повелось читать в народе?

Портреты рисовать? Вязать платки?

Ах, утонченный вкус давно не в моде.

Пока на презентации зовут,

Не нарушая принятых традиций.

Сегодня там фуршет, а завтра тут…

Пусть сухомятка. Ничего, сгодится.

Все спят, и шум дневной затих,

Лишь я сижу – терзаю стих.

Хоть дома свет давно погас,

Надежда все не гаснет:

А вдруг в окно влетит Пегас,

Копытом в лоб пегаснет,

И испытавши легкий шок,

Я тут же допишу стишок.

Степаныч обедал. Он ел профитроли,

Макал артишок в апельсиновый сок.

Он знал, что охота страшнее неволи,

И кушать убитых зверюшек не мог.

Он сочную редьку намазывал хреном,

Инжир заедал ананасной ботвой.

Он думал о козлике неубиенном

И тихо и нежно гордился собой.

А ты все пишешь? Хватит изгаляться

Над молчаливо терпящим холстом.

Пойдем, устроим пару инсталляций —

С пилой, лопатой, бочкой и шестом!

Есть бак, корыто, крюк – такому фонду

Ржаветь в моем сарае не с руки.

Давай бонтоном вдарим по бомонду,

И пусть потом он лечит синяки!

Неприкаянная Герда для себя отыщет Кая,

Неприлизанный ханурик к Лизе вломится с утра.

Кто захочет привалиться, страсти Валиной алкая,

Кто прикатится под вечер, Катя встретит – и ура!

Кто о Ладе грезит сладко, тот приладится удачно,

Кто прилюдно жить мечтает, к Люде клинья подобьет,

Тем, кто хочет жить прикольно, нужен Коля – однозначно.

Главное – определиться. Вам – чего недостает?

В далекой и знойной стране Бамбигании

Живет очень мудрый шаман Карамбу.

Ему все на свете известно заранее

Про смерть и любовь, урожай и борьбу.

Он знает, когда к нему гости заявятся

С нелепым до крайности криком «Сюр-при-и-из!»,

Какой станет страшной супруга-красавица,

Почем будут ямс, маниока и рис.

Но есть у него увлечение странное.

Племянник ему телевизор принес.

При слове «погода» он мчится к экрану и

Внимательно слушает каждый прогноз.

Пророчат на пятницу смерч над Флоридою,

А он-то, понятно, свернет в Мичиган.

«О, как я синоптикам этим завидую», —

Бормочет, слезу утирая, шаман.

«Да нет же, цунами минует Мальдивы, и

Прольются дожди не на Берн, а на Рим…

Настолько во всем ошибаться… Счастливые…

Как жить интересно, наверное, им!»

Люблю в хорошую погоду

Лицом ударить прямо в грязь,

Залезть, не зная броду, в воду,

В колодец плюнуть, не таясь.

Люблю писать пером рассказы

И вырубать их топором.

Легко ловлю двух зайцев сразу —

Ведь я ищу их днем с огнем!

Люблю гулять, не сделав дела

(Потехе – время, делу – час!),

Не отмеряя, резать смело

Хоть семь, а хоть сто сорок раз!

Еще люблю кормить досыта

Хорошей басней соловья.

А сколько ям кругом нарыто —

Для вас, для вас старалась я!

Однажды, купив себе лошадь с телегой,

Куда-то отправились Альфа с Омегой.

Пришлось очень туго воспитанной Альфе,

Поскольку Омега играла на арфе

Чайковского, Блантера, Верди, Крутого, —

Все это на арфе – вот честное слово!

Играла частушки, и гимны, и фуги,

Покуда не сдохли все птички в округе.

И Альфа пила валерьянку глотками

И уши пыталась закрыть кулаками,

Но крикнуть «Заткнись!» не могла этой дуре —

Стеснительной Альфа была по натуре.

Она все терпела, терпела, терпела,

Внутри ее что-то дрожало, кипело.

Потом она арфой убила Омегу,

Побила кобылу, сломала телегу.

Мораль этой басни довольна проста:

Стеснительность, в общем, плохая черта.

У кого синдром отличника,

У кого синдром опричника,

У кого синдром погромщика,

У меня синдром синдромщика.

Всюду чувствую нутром

Я какой-нибудь синдром.

Он вместо кофе пил цикорий,

Чтобы давленье не скакало,

Лечиться ездил в санаторий,

Любил Толстого и «Ла Скала».

Она любила джаз и Лема,

Ходила всюду в шляпке броской,

На медицинские проблемы,

Смеясь, махала папироской

И горы яблок уплетала,

Лишь черешки бросая в мусор.

Он не обедал без фестала

И жаждал пудинга и мусса.

Они встречались в узкой щелке

Меж параллельными мирами,

Чтоб в кухне старенькой хрущевки

Привычно спорить вечерами.

Кино, политика, диета —

Все разногласья вызывало,

От современного балета

До свалки в глубине подвала.

«Хочу покоя и порядка!» —

«Вот так и сгинешь незаметно.

Ты тлеешь, как сырая тряпка». —

«А ты зато дымишь, как Этна».

«Ну ладно, все, спокойной ночи…» —

И шли по комнатам, вздыхая,

Хороший пожилой сыночек

И мама. Тоже неплохая.

Вот нежная девушка под пятьдесят.

В ней жалкая жаркая дрожь ожидания.

Куда-нибудь, может, ее пригласят…

Ну ладно, не замуж, так хоть на свидание.

Но нет, не зовут.

Вот злобная бабушка под пятьдесят.

Так славно продуман был вечер заранее,

Но дочка подкинула двух поросят,

И памперсом медным накрылось свидание.

Озлобишься тут.

Хоть как-то утешь их. Блокнот свой открой.

Подумай. Ну пусть они будут подругами,

И первая в гости придет ко второй,

Чтоб вместе предаться стенаньям и ругани.

Пусть чаю попьют.

Своими печалями щедро поделятся,

Вторая при этом подумает: «М-да…

И чучело это на что-то надеется?

А я раскисаю… Да все ерунда!

Меня-то хоть ждут».

А первая будет смотреть на детей:

Сопливые, шумные, ф-фу, невозможные!

Плюются, орут… Нет, домой поскорей,

В родного дивана объятья надежные.

В девичий уют.

Им будет примерно три дня хорошо.

Да им бы не так полегчало, купи я

(В блокноте, конечно) им шмоток мешок!

Такая вот психо-, пардон, терапия.

А что? Ведь живут.

Не покупайте детям лыжи,

Они их точно навострят.

А вам дитя к себе поближе

Держать бы тыщу лет подряд.

Не покупайте детям санки,

Укатят дети с ветерком.

А вам бы их в консервной банке

Держать под низким потолком.

Не покупайте самокаты,

Сказать умейте скейтам «нет».

Упрямо врите, что зарплаты

Не хватит на велосипед.

И ролики не покупайте,

А чадо вырастет – поймет.

Его покрепче обнимайте,

Чтоб влипло в вас, как муха в мед.

Но вдруг, как в старой глупой сказке,

Придете – а дитяти нет.

Глядь, на балконе нет коляски,

Пылившейся семнадцать лет.

Забавная штука – приемные дни.

Принять можно столько различной фигни:

Участие, душ, стеклотару, сигнал,

Рюмашку, экзамен, гостей, люминал,

Подарок, работника, роды и яд,

Микстуру и вызов, удар и парад.

Все принято, хватит – от мер и до поз, —

На грудь, во вниманье, в штыки и всерьез.

Приемник до самой антенны забит,

Он стонет попсой и шансоном хрипит.

Как пользу извлечь из лежащего в нем?

Кто знает прием? Отвечайте! Прием!

Шел по городу дурак

В пиджаке дурацком,

Он ромашку просто так

Прицепил на лацкан.

Так и шел себе с цветком —

Прям цветенья символ…

Хорошо быть дураком,

Умным и красивым.

Стилист в своем прекрасном стильном доме

Устроил стилистический прием.

Гостей нашел в ученом толстом томе.

Не знаю, в чьем. Наверное, в своем.

Он пригласил синекдоху, литоту,

Оксюморон горячеснеговой,

А тот – дай только волю идиоту —

Еще и труп живой припер с собой.

За зевгмою явились два студента,

Омытые классическим дождем,

И, прямо скажем, с этого момента

Гораздо веселей пошел прием.

Один студент в тот вечер был в ударе,

Всех развлекал и в этом преуспел:

Играл словами он и на гитаре,

То дифирамбы, то частушки пел.

Срывал цветы, аплодисменты, маски,

Уж так старался – пот бежал с лица.

Активно строил планы он – и глазки

Метафоре, кудрявой, как овца.

Другой шептал гиперболе на ушко:

«Я о тебе мечтал сто сорок лет».

И отвечала нежная подружка:

«Таких, как ты, во всей вселенной нет».

Объевшись, метонимия икала:

«Я семь тарелок запихнула в рот!»

Стилист смотрел на них из-за бокала

И вяло думал: «Боже, что за сброд…»

Он перестал прислушиваться к гулу,

Взял свой трактат, вздохнул, рукой махнул

И четко вывел: «Мама мыла раму».

Все остальное жирно зачеркнул.

На день рожденья мне, похоже,

Опять подарят си-бемоль.

Ведь каждый год одно и то же!

(Какая боль, какая боль.)

По всей квартире си-бемоли —

В столе, на полках, на шкафу.

Я их скормить пыталась моли,

Она в ответ скривилась: «Фу!»

И хоть друзья хотят как лучше,

Чужие вкусы – темный лес.

А кто-то в этот день получит

Мой вожделенный фа-диез.

Торопится малыш в свой детский сад,

Там утренник, и он ужасно рад.

А школьник мрачно прячет среди книг

Набитый туго двойками дневник.

Зевая, грустно пялится в учебник

Замученный судьбой студент-вечерник.

С газетой спать ложится взрослый дядя,

Ночник включает, на жену не глядя.

…Вот так затеешь со словами шутки,

И незаметно жизнь пройдет. За сутки.

Он появляется из тьмы,

Как призрак идиота,

Кричит: «Налейте мне хурмы,

Отрежьте мне компота!»

Он говорит: «Хорош бензин!»,

Хлебнувши лимонада.

Мы перед гостем лебезим:

«Да-да, бензин что надо!»

Он долго смотрит в потолок

И изрекает томно:

«Открылось мне, что вырос Блок

Из неких колб вверх дном, но

Лишился Менделеев сил,

Когда возник андроид.

Ученый дочку упросил:

Мол, пусть его пристроит.

Чего глядите, как сурок

На райские ворота?

Переверните слово «блок».

Ну что? Дошло? Вот то-то.

Я гений, парадоксов внук, —

Вещает гость весомо,

Пихая лук в карманы брюк

Безумного фасона, —

А вы живете, как драже,

Как розовые краны.

Где шмель? Где суп из Фаберже?

Где краткие экраны?»

Бормочем мы: «О да! Да-да!»,

Униженно киваем

И гостю, корчась от стыда,

Какао подливаем.

Светает. Он идет домой.

Мы входим в сумрак спален

И думаем: «О боже мой!

О как он небанален!

Мы рядом с ним – труха, планктон,

Пустейшая порода…

Эх, как бы сделать, чтобы он

Не лез к нам хоть полгода?»

Однажды Вася спозаранку,

В саду услышав хруст ботвы,

Увидел инопланетянку

И обратился к ней на «вы»:

«Мы вас, конечно, видеть рады,

Инопланетная мадам,

Но нам идейно чужды гады,

Что лазят по чужим садам.

Вы мне клубнику затоптали,

Помяли лук со всех сторон.

В масштабе космоса – детали,

А мне – финансовый урон.

Какая в вашем синем теле

Дурная мощь заключена!

К нам, не иначе, прилетели

Вы из созвездия слона!»

«Мне нужен ваш Совет планеты», —

Волнуясь, гостья шлет сигнал.

«Вы че?! Какие тут советы? —

Василий вмиг сигнал поймал, —

Вы мне испортили все грядки,

Так отработайте теперь.

Когда пойму, что все в порядке,

Я сам вам укажу на дверь».

С тех пор богаче и красивей

Сад становился день за днем.

Борзел Василий: «Мне бы кивей,

А может, мангов разведем?»

И ярко-синяя девица

Входила в раж, в азарт, во вкус,

С хурмой скрестила чечевицу

И с валерьяною арбуз.

Конец ознакомительного фрагмента.