Вы здесь

Холодные близнецы. 3 (С. К. Тремейн, 2015)

3

Однажды я прочла исследование, в котором говорилось, что переезд – настолько же травмирующее событие, как развод или смерть родителей. Странно, но я не чувствовала ничего такого. Наоборот, впервые за две недели после встречи с Уокером и после того, как Кирсти сказала те страшные слова, я неистово радовалась, что мы переезжаем. Хотя, может, я просто переутомилась и находилась на грани сумасшествия.

Тем не менее мне нравилось чувство усталости в мышцах, когда я снимала коробки с высоких шкафов. Мне нравился привкус старой пыли во рту, когда я протирала наши бесконечные полки, освобождала их от книг, а потом спускалась на кухню и пила воду.

Однако мои сомнения еще не улеглись. Я попыталась сопоставить историю воспитания и роста близнецов с деталями смерти Лидии. Возможно ли, что мы – родители – не поняли, кого же из девочек потеряли?

Я не знала. И поэтому оставила свои жалкие попытки. Всякий раз, когда я забирала Кирсти из школы, я звала ее «дорогая», «Муми-тролль» и как угодно еще, но не обращалась к дочери по имени. Я боялась, что она опять посмотрит на меня спокойными голубыми глазами и произнесет: «Я Лидия, а не Кирсти. Кирсти умерла. Одна из нас умерла. Мы умерли, а я жива. Меня зовут Лидия, я Лидия. Как ты можешь так ошибаться, ма? Как ты можешь? Как ты можешь?»

Поэтому я уходила с головой в работу, чтобы прекратить думать.

Сегодня я принялась за самое трудное. Энгус улетел утренним рейсом в Шотландию – устраиваться на новом месте, а Кирсти – Кирсти Джейн Керрера Муркрофт – была в школе. Я осталась дома одна и решила разобраться на чердаке, где мы хранили вещи Лидии. Лидии Мэй Танера Муркрофт.

На чердак вел деревянный люк на петлях. Я поставила под ним невообразимо легкую алюминиевую стремянку и застыла как вкопанная. Я снова погрузилась в раздумья.

Начни сначала, Сара Муркрофт, и дойди до конца.

Кирсти и Лидия.

Мы дали близняшкам разные, но взаимосвязанные имена, поскольку хотели подчеркнуть их индивидуальности и при этом подтвердить их уникальный статус близнецов: все, как советуют в книгах и на сайтах. Имя «Кирсти» выбрал Энгус в честь своей любимой бабушки. Это шотландское имя, милое и поэтичное.

Дабы соблюсти равенство, я занялась поиском имени для второй малышки. Остановилась на классическом, древнегреческом «Лидия». Я выбрала его частично из-за своей любви к истории и еще потому, что мне очень нравится, как оно звучит. Кроме того, «Лидия» совсем не похоже на «Кирсти».

Также я дала девочкам вторые имена – Мэй и Джейн, в честь моих бабушек. Третьи имена выбирал Энгус – Керрера и Танера, в честь двух крошечных шотландских островков.

Спустя неделю после рождения девочек, задолго до нашего амбициозного переселения в Кэмден, мы перевезли двух наших прелестных новорожденных малышек на заднем сиденье машины домой. Шел мокрый снег. Мы тогда безумно радовались именам близняшек, не переставая, смеялись и целовались в каждой пробке.

И повторяли вновь и вновь…

«Кирсти Джейн Керрера Муркрофт».

«Лидия Мэй Танера Муркрофт».

Когда мы придумывали имена, мы хотели от них очень многого. Нужно, чтобы они были изящно переплетены друг с другом, идеально подходили нашим близняшкам и вдобавок были поэтичными и красивыми. В общем, чтобы они звучали мелодично, а не так грубо и прямолинейно, как Труляля и Траляля.

А что случилось потом?

Пора разгребать чердак.

Я взобралась на стремянку и сильно надавила на чердачную дверь. С жалобным скрипом та отворилась, неожиданно ударившись о стропила. Звук был настолько громким и бесцеремонным, что мне на миг стало страшно, словно наверху что-то спало, и я его ненароком разбудила.

Я достала из заднего кармана джинсов фонарик, включила его и полезла наверх.

Над моей головой навис черный квадрат. Абсолютная тьма и поглощающая пустота. Мне опять стало страшно, я попыталась унять нервную дрожь. Но тщетно. Я была в доме одна, если не считать Бини. Пес спал в плетеной корзине на кухне. Я слышала, как где-то во тьме стучит по шиферной крыше ноябрьский дождь, будто кто-то в раздражении барабанит ногтями по столу.

Тук, тук, тук.

Во мне зашевелилась тревога. Я взобралась на очередную ступеньку стремянки, думая о Кирсти и Лидии.

Тук, тук, тук. Кирсти и Лидия.

Когда мы привезли близнецов из роддома, то поняли, что хотя и подобрали им имена правильно, но перед нами стоит новая дилемма: разница между девочками оказалась куда больше, чем разница между их именами.

Наши дочери были невероятно, просто шикарно похожими друг на дружку. Они были самыми одинаковыми среди одинаковых близнецов, были настолько великолепным воплощением «похожести», что нянечки из других палат приходили к нам, чтобы полюбоваться на наших чудесных двойняшек.

Некоторые однояйцевые близнецы рождаются совершенно иными. У них разный оттенок кожи, разные родинки и голоса. Бывают еще и «зеркальные» пары, они похожи друг на друга, но при этом соотносятся, как человек и его отражение в зеркале, где «лево» вместо «право» и наоборот. К примеру, у одного близнеца волосок на голове вьется по часовой стрелке, у другого – тот же самый волосок, но против часовой.

А Кирсти и Лидия Муркрофт были действительно одинаковыми: у обеих такие же снежно-белые волосы, льдисто-голубые глаза, прелестные одинаковые носики-пуговки и очаровательные улыбки – озорные и хитрые. Девочки и зевали одинаково, демонстрируя маленькие розовые ротики совершенной формы. Когда они смеялись, на их щечках возникали абсолютно одинаковые ямочки, даже веснушки и родинки у них были одними и теми же. Они являлись зеркальным отражением друг друга, но без несовпадения правого и левого.

Тук, тук, тук…

Медленно и как-то робко я поставила ногу на последнюю перекладину стремянки и вгляделась в полумрак чердака, освещая фонариком. Я продолжала думать и вспоминать. Луч фонарика выхватил из темноты коричневую металлическую раму близнецовой коляски «Макларен». В свое время она обошлась нам в кругленькую сумму, но мы не поскупились. Нам хотелось, чтобы близняшки сидели бок о бок и вместе смотрели вперед, пока мы катаем их по дорожкам. Ведь они с самого рождения были одной командой, с самого зачатия. Они лепетали между собой на близнецовом языке и были всецело поглощены общением.

Во время беременности, когда мы ходили на УЗИ, я своими глазами видела на каждом снимке, как близняшки внутри меня придвигаются все ближе и ближе – от телесного контакта на двенадцатой неделе к «сложным объятиям» на четырнадцатой. На шестнадцатой неделе, как подчеркнул мой педиатр, мои близняшки время от времени целовались.

Шум дождя усилился и стал напоминать недовольное шипение. Поспеши. Мы ждем. Поспеши.

Я не нуждалась в понуканиях, я хотела довести дело до конца. Я энергично водила фонариком, пока луч не осветил сдутую надувную кровать в виде паровозика Томаса. Паровозик Томас со своей вечной слабоумной улыбкой косился на меня. Красно-желтый, дурацкий. Он, конечно, останется здесь. Его братишка из голубого брезента тоже лежит на чердаке. А его-то мы возьмем для Кирсти.

Дочка раз. Дочка два. Желтая и голубая.

На первых порах, чтобы различать наших малюток, мы покрасили им по одному ноготку на руке и ноге – в желтый и в голубой. Желтый предназначался Лидии, поскольку мы звали ее Лютиком, а голубой – для Кирсти – нашей Незабудки.

Окрашивание ногтей являлось компромиссом – медсестра в роддоме посоветовала нам сделать одной из девочек крошечную татуировку в каком-нибудь конкретном месте: на лопатке или наверху лодыжки – несмываемое пятнышко, чтобы точно не было ошибки. Но мы отказались – это был слишком радикальный, если не варварский метод. Как можно татуировать одну из наших прекрасных, невинных безупречных крошек? Нет, нет и нет!

Но мы должны были их как-то различать и поэтому прибегли к окрашиванию ногтей. В течение целого года мы еженедельно аккуратно и старательно обновляли лак. Позже мы научились различать девочек по их поведению и личным особенностям, и когда они стали отзываться на имена, мы начали одевать их по-разному. Кое-что из тех вещичек до сих пор лежит в мешках на пыльном чердаке.

Одежду мы подобрали того же оттенка, в который красили девочкам ногти: солнечный – для Лютика, лазурный – для Незабудки. Мы не соблюдали излишнюю скрупулезность, но сумели выработать особую родительскую тактику для наших девочек. На Кирсти всегда красовалось что-нибудь голубое: джемпер, носочки либо вязаная шапочка с помпоном, а все остальное могло быть другого цвета. У Лидии же была желтая футболка или шафранная лента в бледно-золотистых волосах.

Поспеши.

Я бы поспешила, но в этом было явно что-то неправильное. Как можно чем-то заниматься в таком месте, где повсюду стоят картонные коробки, помеченные буквой «Л»?

«Л» – значит Лидия. А картонки будто таращатся на меня с осуждением, они под завязку набиты жизнью моей девочки.

Мне хотелось позвать ее: «Лидия! Вернись, Лидия Мэй Танера Муркрофт!» Мне хотелось выкрикивать ее имя, как тогда, когда она умерла, когда я смотрела вниз с балкона и видела ее неестественно выгнутое хрупкое тельце. Она все еще дышала, но ее было уже нельзя спасти.

И вдруг меня едва не вырвало от пыли. А может, от воспоминаний.

Лидия бежит в мои распахнутые объятия – это мы запускали змея в Хампстед Хит, и она испугалась гудения его крыльев на ветру. Лидия сидит у меня на коленях и усердно выводит свое имя пахучим восковым карандашом первый раз в жизни. Малышка Лидия в отцовском кресле – совсем как гномик, с лукавой улыбкой прячется за развернутым атласом почти с нее ростом. Лидия – тихая, задумчивая, любившая книги, немного отстраненная и чуточку потерянная – походила на меня. Однажды, когда Лидия сидела рядом с сестрой на лавочке в парке, она произнесла: «Мам, садись между мной, почитай нам книжку».

Между мной? Даже теперь я ощущала в словах Лидии тревожную неясность, размыв идентичности. Но нашей любимой Лидии нет… Или я ошиблась, и она жива, хоть все ее вещи и рассованы по коробкам на чердаке? Если это так, то как нам распутать клубок, не разрушив семью?

Это просто невыносимо, сказала я себе.

Давай, Сара, работай. Разбирайся на чердаке. Делай то, что надо. Забей на тоску, освободись от ненужного хлама, езжай в Шотландию, на остров Торран, где огромное безбрежное небо, а твоя Кирсти – Кирсти, Кирсти, Кирсти – будет свободной и беззаботной. Мы сбежим от прошлого, улетим туда, как гаги, что проносятся над горами Куллинз.

Одна из коробок оказалась открытой.

Я уставилась на нее с ужасом и замешательством. Это была самая большая картонка, мы сложили в нее игрушки Лидии, и кто-то ее грубо вскрыл. Но кто? Энгус, наверное. Зачем он так поступил? Да еще проявил небрежность? И почему он мне не сказал? Ведь мы обсуждали все, что касалось вещей Лидии. А теперь он роется в игрушках Лидии и ничего мне не говорит!

Дождь зашумел с новой силой. Очень близко – в нескольких футах над головой.

Я нагнулась к открытой коробке и только открыла клапан, чтобы заглянуть внутрь, как услышала посторонний звук. Характерное металлическое дребезжание. Стремянка? На нее кто-то лезет?

Да.

Мне не померещилось. В доме кто-то есть. Как он или она вошли, и я не услышала? Кто лезет на чердак? А Бини на кухне даже не залаял.

Я вздрогнула. Может это и глупо, но я испугалась.

– Эй! Кто здесь?

– Ты в порядке, красотка?

– Энгус!

Он улыбнулся. Со второго этажа пробивался свет, и в колеблющихся тенях Энгус напомнил мне злодея из малобюджетных ужастиков – их тоже подсвечивали снизу для пущего эффекта.

– Господи, Энгус, как ты меня напугал!

– Прости, малыш.

– Я думала, ты на полпути в Шотландию.

Энгус встал напротив меня. Он долговязый – шесть футов три дюйма, и ему пришлось слегка нагнуться, чтобы не удариться о стропила своей красивой темноволосой головой.

– Паспорт забыл. А его теперь надо всегда предъявлять, даже на внутренних линиях.

Энгус посмотрел мне через плечо на вскрытую коробку с игрушками. В воздухе между нами висела пыль, подсвеченная моим фонариком. Мне захотелось направить луч прямо ему в лицо. Он хмурится, улыбается или сердится? Мне не разглядеть – он слишком высокий, и здесь слишком темно. Но он чувствует себя здесь неловко и натянуто ведет себя.

– Сара, что ты делаешь? – спросил он.

Я навела фонарь прямо на картонку, которую так грубо и небрежно вскрыли.

– А сам как считаешь? – Ясно.

Очертания фигуры моего мужа выглядели неясными и угрожающими. Зловещими. Злыми. Как будто он замышляет нечто нехорошее. Но почему?

– Я разбираю вещи, – выпалила я. – Гас, ты понимаешь, нам надо хоть что-то сделать… с ними… – Я уставилась на его лицо, скрытое в полумраке. Я почувствовала, что горе опять подкрадывается ко мне. – Нам нужно разобраться с одеждой и игрушками Лидии. Я знаю, что тебе не хочется, но нам необходимо что-то решать: брать нам ее вещи с собой или сделать с ними что-нибудь еще?

– Выкинуть?

– Может быть…

– Ага… Но я даже не знаю…

Молчание. И непрерывный шум дождя.

Мы застряли здесь – на темном чердаке кэмденского дома. Мы погрязли во всей этой рутине. Я хочу, чтобы наша жизнь продолжалась, но мне надо выяснить правду насчет коробки.

– Энгус?

– Слушай, мне пора. – Он повернулся и направился к люку. – Давай потом поговорим, я позвоню тебе по скайпу с Орнсея.

– Энгус!

– Я взял билеты на следующий рейс, но я могу опоздать, если не потороплюсь, иначе мне вообще придется целую ночь торчать в Инвернессе. – Он уже был внизу, и его голос звучал глухо.

Он уходил, как будто скрывался с места преступления – втихаря с виноватым видом.

– Стой!

Я чуть не упала со стремянки, спускаясь вслед за ним. Он уже спрыгнул с лестницы.

– Энгус, подожди!

Он обернулся, глядя на часы на запястье.

– Что?

– Слушай, – я не хотела задавать свой вопрос, но я была должна это сделать, – ты открыл коробку с игрушками Лидии?

Роковая пауза.

– Да, – произнес он.

– Энгус, но зачем? Ради всего святого, зачем?

– Потому что Кирсти надоело играть со своими игрушками.

Он пытался говорить ровным тоном, но у меня появилось ужасное чувство, что он лжет.

Мой муж обманывает меня.

Я растерялась. Но решила не отступать и кинуть ему ответную реплику.

– То есть ты, Энгус, залез на чердак и достал Кирсти игрушку Лидии? Я права?

Нас разделяли три ярда. Он застыл внизу на лестничной площадке и смотрел на меня, задрав голову и не мигая. Мы уже сняли картины со стен второго этажа, а там, где раньше стояла мебель – мой нелюбимый книжный шкаф и любимый комод Энгуса (наследство от бабушки), были большие светлые квадраты.

– Ну и что, Сара? Какие проблемы? Я что – вторгся на вражескую территорию? – мрачно начал оправдываться он.

Обычно он ведет себя подобным образом перед тем, как окончательно рассердиться. Я вспомнила, как он ударил своего бывшего начальника.

Отец Энгуса часто поколачивал свою жену.

Нет. Энгус – мой муж, и он никогда и пальцем меня не тронет. Но когда он заговорил, я поняла, что он действительно зол:

– Кирсти было плохо, она жаловалась, что очень скучает по Лидии. Тебя, Сара, дома не было – вы с Имоджин пили кофе… А я решил дать Кирсти что-нибудь из игрушек Лидии. Я решил, что тогда она немного успокоится. И ее тоска развеется. Вот и все. Неужто непонятно?

Его сарказм порой убийственен.

– Но…

– Ну а что я мог? Отказать ей? Сказать, чтобы помалкивала и дальше играла со своими львами и леопардами? Или велеть ей забыть, что у нее была сестра?

Он повернулся и сбежал вниз по ступеням. Когда он все мне объяснил, стыдно стало мне. Думаю, на его месте я поступила бы точно так же.

– Энгус.

– Ну? – нехотя произнес он.

– Извини. Прости, что устроила тебе допрос. Я была в шоке, правда.

– Тш-ш, – он посмотрел на меня в упор, на его лице появился намек на улыбку. – Забудь об этом, милая. На Орнсее увидимся. Вы поедете по суше, а я полечу по воздуху.

– И ты окажешься в Шотландии раньше меня?

– Ага!

Он невесело рассмеялся, попрощался и ушел к себе, чтобы взять паспорт.

Он не собирался опаздывать в аэропорт на свой рейс в Шотландию.

Я слышала, как он пересекает кухню, и перед моим внутренним взором сияла его белозубая улыбка.

Хлопнула входная дверь. Энгус ушел. Неожиданно я осознала, что физически скучаю по нему.

Я хотела его. До сих пор. Очень сильно, наверное, сильнее, чем когда-либо за прошедшие годы.

Мне захотелось, чтобы он вернулся домой и расстегнул свою рубаху, чтобы мы занялись сексом – мы не делали этого столько месяцев. Еще я хотела, чтобы он тоже возжелал меня и сорвал с меня одежду, как в наши первые годы, когда мы приходили с работы, без лишних слов раздевались в прихожей и занимались любовью, где попало: на кухонном столе, на полу в ванной, в саду под дождем, охваченные сладкой страстной горячкой.

Затем мы лежали и смеялись, а наши тела блестели от пота. От самых дверей до того места, где мы любили друг друга, тянулся след из разбросанной одежды: прямо след из хлебных крошек за Мальчиком-с-пальчик. Мы медленно шли обратно, подбирая сперва трусы, потом джинсы, мою футболку, его рубашку и жилетку, мой джемпер. И мы ели холодную пиццу. Светясь от радости, ликуя, не испытывая никакого чувства вины.

Мы были счастливы. Счастливее, чем любая известная мне парочка. Иногда я по-черному завидую нам тогдашним, словно я – злобный сосед прошлой себя. Типа «чертовы Муркрофты со своей замечательной жизнью, сказочными красавицами-близняшками и симпатичным псом».

Но при этом, даже пребывая в таком настроении, я отлично понимала, что мое представление отчасти иллюзорное и надуманное. Наша жизнь далеко не всегда была столь гармоничной. Долгой темной зимой, сразу после рождения близнецов, мы едва не развелись.

Кто был виноват? Может, я, а может, Энгус или секс как таковой. Конечно, я предполагала, что после появления детей наша личная жизнь ухудшится, но не насовсем же!.. Однако именно так и случилось. После того как я родила, Энгус отказался от секса. Он не хотел прикасаться ко мне, а если и делал это, то так, будто мое тело было не предметом желания, а чем-то неведомым и странным, чем-то, требующим пристального изучения. Однажды, глядя в зеркало, я заметила, что он смотрит на меня, оценивая мою новую, материнскую, наготу – целлюлит и подтекающие соски. И по его лицу тогда пробежала гримаса.

Мы не занимались любовью почти год.

Когда близняшки начали спать по ночам и я более-менее оправилась, то пыталась его соблазнить. Но всякий раз я встречала отказ под маловнятными предлогами: слишком устал, пьян, завален работой. Он практически перестал бывать дома.

И я вырвалась из одиночества на несколько кратких вечеров, я находила секс везде. Энгус работал тогда у «Кимберли и компании», он с головой окунулся в новый проект и постоянно заявлялся домой поздно, чуть не в открытую игнорируя меня. Чувствуя себя покинутой, я нырнула в черную дыру раннего материнства и пропала в бездне. Я одурела от того, что была вынуждена одна справляться с двумя орущими младенцами. Когда мне позвонил бывший парень и поздравил с рождением детей, я немного возбудилась. Вспомнила старые времена и тотчас бешено вцепилась в это чувство. «А ты не хочешь заскочить ко мне в гости? Поболтаем, выпьем, хоть на меня посмотришь».

Энгус бы сам, по своей воле, никогда бы не догадался, но я закончила легкую интрижку сама: взяла и просто выложила ему все – так сильно мучила меня совесть. Хотя в конечном счете я решила наказать мужа. Видишь, как мне было больно. По иронии судьбы именно мое горькое и трудное признание спасло нас и возобновило нашу половую жизнь.

Тогда-то Энгус и начал воспринимать меня по-другому. Я была в его глазах уже не вечно усталой, занудной и молчаливой мамашкой, донельзя его раздражающей, – о нет, теперь я снова превратилась в желанный объект. Я стала сексуальной женщиной, за которую стоит побороться. И Энгус вернул меня, отвоевал и крепко в меня вцепился. Трахнув меня, он простил меня. А потом была супружеская терапия, и в нашем не очень веселом цирке все вернулось на круги своя. Ведь мы действительно любили друг друга.

Но я всегда буду задумываться о том, что сделанного мной не исправить. Мы спрятали этот скелет в шкафу и скрывали его долгие годы. Мы оба – мастаки, когда надо что-нибудь прятать.

Наконец я очнулась от грез. Я находилась на чердаке, разглядывая коробки, в которых было заключено все движимое имущество нашей умершей дочери. В итоге ко мне пришло решение: вещи поедут на склад. Там им и место.

Конечно, это малодушие, полумера, но если я потащу за собой в Шотландию что-то, связанное с Лидией, я сломаюсь. Такого мне не вынести. Да и зачем мне себя терзать? Чтобы потакать странному поведению Кирсти, которое вроде бы проходит? Но и предать их забвению – жестоко и невозможно.

Когда-нибудь я их выкину, но не сейчас.

Поэтому они отправятся на склад.

Я приободрилась и с воодушевлением взялась за работу. Три часа я паковала, заклеивала коробки скотчем, перекладывала и опять паковала, спустилась вниз, наскоро поела супу со вчерашним хлебом и взяла мобильник. Результаты трудов меня обрадовали, оставалось сделать еще одно дело, разрешить маленькое сомнение, и со всеми глупостями будет покончено.

– Мисс Эмерсон?

– Слушаю вас.

– Эээ… здравствуйте, это Сара Муркрофт.

– Простите, Сара, не узнала сразу. И зовите меня, пожалуйста, Нуала!

– Да… – пробормотала я и запнулась.

Мисс Эмерсон – учительница Кирсти: красивая, увлеченная, аккуратная. Ей двадцать с чем-то лет, и весь последний ужасный год она являлась для меня источником успокоения. Ученики – и Кирсти тоже – звали ее «мисс Эмерсон», и мне казалось, что обращаться к ней по имени невежливо, по крайней мере, мне. Но мне нужно попробовать:

– Нуала…

– Да-да?

Судя по голосу, она спешит. Сейчас пять часов, Кирсти на продленке, но у учительницы всегда много работы.

– Эээ… вы можете уделить мне минутку? Я хочу кое-что спросить о Кирсти.

– Нет проблем, хоть целых пять минуток. Что вы хотели узнать?

– Мы скоро переезжаем.

– На Гебриды? Я в курсе. Нашли себе другую школу?

– Да, нашли, она называется Килердэйл. Я читала бюллетени УСО – она двуязычная, преподавание ведется по-английски и по-гэльски. Естественно, со «Святым Лукой» не сравнить, но…

– Сара, вы, кажется, хотели задать вопрос?

В ее голосе не слышно нетерпения, но тон деловитый. Может, она параллельно еще чем-то занята.

– Извините. Разумеется, хотела.

Я уставилась в полуоткрытое окно гостиной.

Дождь прекратился, наползал ветреный осенний вечер. С деревьев на противоположной стороне улицы ворохом осыпались листья. Я сжала телефон в кулаке и произнесла:

– Нуала, – я напряглась, будто собиралась нырнуть в ледяную воду. – Вы не замечали в последнее время никаких странностей в поведении Кирсти?

Краткая пауза.

– Странностей?

– Ну да, странностей.

Жалкая попытка, но что я еще могу сказать? Ой, здрасте, мисс Эмерсон, а Кирсти в школе говорит, что она – не Кирсти, а Лидия – ее умершая сестра?

– Нет, ничего подобного я не заметила, – у мисс Эмерсон добрый голос. Специально, чтобы общаться со скорбящими родителями. – Конечно, Кирсти тоскует по сестре, но я могу точно утверждать, что, несмотря на обстоятельства, она у вас хорошо справляется. Не волнуйтесь.

– Спасибо, – произнесла я. – Можно еще вопрос?

– Не стесняйтесь.

Я вновь собрала волю в кулак. Я хотела узнать, как Кирсти читает. С некоторых пор у нее это стало получаться гораздо лучше, что меня, если честно, тоже напрягало.

– Нуала, а как у Кирсти с учебой? В последнее время не было каких-то особых изменений в ее развитии, в ее способностях?

Снова молчание. Долгое.

– Ну… – Нуала нарушила паузу.

– Что?

– Ничего страшного, но думаю, вам стоит обратить на это внимание.

Деревья гнулись и дрожали на ветру.

– Что случилось?

– Кирсти действительно стала очень бегло читать, причем за короткий период времени. Она совершила удивительный скачок. И еще – ей всегда хорошо давалась математика, а сейчас… уже не так хорошо, – я представила себе, как Нуала на другом конце линии неловко пожала плечами. – Полагаю, для вас это является сюрпризом.

Я решила озвучить опасения учительницы.

– У ее сестры чтение всегда шло хорошо, а математика не очень.

– Возможно, вы правы, – согласилась со мной Нуала.

– А еще что? Есть еще какие-нибудь… странности?

Последовала очередная тягостная пауза.

– Пожалуй, да, – произнесла Нуала спустя минуту. – Последние пять недель Кирсти стала больше общаться с Рори и Адели.

В воздухе кружились опавшие листья.

– Рори, – повторила я. – И Адели.

– Да, именно с ними, – чуть помедлив, продолжала Нуала. – Вы, вероятно, знаете, что именно с ними дружила Лидия. А со своими прежними приятелями Кирсти почти не разговаривает.

– С Золой и Тео?

– Да. Все произошло внезапно, но Кирсти всего семь, а в этом возрасте такие вещи часто случаются.

У меня пересохло в горле.

– Да, – выдавила я. – Я понимаю.

– Ради бога, не тревожьтесь. Я бы даже и не заметила, если бы вы не спросили о развитии Кирсти.

– Но…

– Сара, я, как педагог, считаю, что Кирсти старается как-то компенсировать отсутствие сестры, пытается чуть ли не сама стать Лидией, чтобы заменить ее и унять горе. Например, она стала лучше читать, дабы заполнить утрату. Я не детский психолог, но, похоже, в поведении Кирсти нет ничего необычного.

– А…

– Дети переносят потерю по-своему, и возможно, это просто часть восстановительного процесса. Кстати, когда вы уезжаете? Скоро?

– Да, – ответила я. – В ближайшие выходные.

Мобильник, зажатый в руке, показался мне чудовищно тяжелым.

Я посмотрела на элегантные домики, на припаркованные машины, блестящие в свете уличных фонарей. Уже совсем стемнело, но небо было чистым, и в нем мигали огоньки множества самолетов, кружащих над Лондоном, – они сияли, будто искорки над огромным невидимым костром.