«Ход конем». *** (Андрей Батуханов, 2014)

© Батуханов А.Б., 2014

© ООО «Издательство «Вече», 2014

Мороз стоял такой крепкий, что темень вокруг дрожала, как воздух после удара в било[1]. Казалось, крикни громко – и всё осыплется и разлетится, как хрусталь. Рассвет намёком показался на горизонте, и тьма стала терять свою чернильную непроглядность. Деревья и спины впередиидущих стали обрисовываться чётче, постепенно проступая, как на фотоснимке. После нескольких сот метров быстрой ходьбы на лыжах Алексей разогрелся. И тут его нос, проявив своенравную самостоятельность, потёк и предательски захлюпал. Пришлось дышать через рот, со свистом втягивая воздух сквозь сомкнутые зубы. Но и их скоро стало сводить от холода. Алексей поднёс ко рту овечью варежку, пытаясь прикрыть ею рот.

– В лесу как надо себя вести? – в нетрезвом свете утренних сумерек к Алексею приблизились седые от инея брови и борода Поликарпа. – Тебя батя как учил? Ты – молчком, и зверь – торчком. А так – вернёмся несолоно хлебавши. Бабы с мальками засмеют.

Кто-то из группы коротко хохотнул.

– Цыть, я сказал! – осадил весельчака злым шёпотом Изюбрин. – Идём тихо. Маленько осталось.

Цепочка из семи охотников на широких лыжах пошла дальше.

Как ни странно, но после этой выволочки Алексей забыл о морозе. Он поймал ритм движения взрослых охотников, и разум зажил отдельно от тела. Неожиданно появилась мысль, что так он может идти долго, до края леса, да что там край леса – до края земли! Это открытие его окрылило. Всё вокруг радовало и удивляло. И эти звезды, всё ещё горящие над головой, и эти посеребрённые ели, стоящие по обе стороны от лыжни, и скрип снега под лыжами, и даже морозный воздух. В другой раз спел бы или пошёл вприсядку. Но дело сейчас важней!

Поликарп иногда оборачивался на Алексея – и тогда был виден смутный диск из седых бровей и бороды, но это был уже не укор, а одобрение. И Алексей ещё усердней работал на лыжне – он очень хотел, чтобы его первая настоящая охота не стала последней. Пацаном он с отцом и сам ходил на уток, бил зайца, но на волка шёл впервые.

Через полчаса Изюбрин, шедший первым, неожиданно остановился на небольшой поляне и молча вскинул руку. Движение смялось, и неровная цепочка замерла. Поликарп присел, поднял голой рукой комок снега с чьим-то следом. След рассыпался – значит, свежий. Видимо, волки вошли в урочище на днёвку. Старик повернулся к остальным охотникам и жестом указал в сторону.

Пятеро бесшумно отделились и ушли в урочище проверить, нет ли выходного следа. Через некоторое время вернулся Игорь Викторов и отрицательно мотнул головой. Выходного следа не было. Немногословный и в жизни, он молча достал из заплечного мешка катушку со шнуром с красными флажками. Нацепив её на какой-то сучок, двигаясь спиной, он стал аккуратно разматывать бечеву. Пятясь назад, Игорь поминутно оглядывался. Поликарп метнул на Алексея осуждающий взгляд, и тот кинулся помогать напарнику – перехватил катушку, а Игорь, потянув свободный конец, стал уходить в лес, где четверо других так же обкладывали волков.

Пока ребята разматывали верёвку, Изюбрин обежал окрестности. Вернулся и знаками расставил ребят. Игоря отправил подальше от себя влево, а Алексея поставил перед двумя берёзами, растущими из одного корня, в пределах прямой видимости справа от себя.

Стоять неподвижно в течение долгого времени оказалось очень тяжело. На стволе был сучок или нарост, который как шило впивался между лопаток. Некоторое время Алексей старательно не замечал этой помехи. Даже слегка подался вперёд, но вскоре от напряжения заныла поясница. Он снова откинулся на берёзу, и всё повторилось. Вначале было простое давление, потом жжение, а под конец спина стала нестерпимо чесаться, как будто туда забрались муравьи. Но откуда им взяться зимой?! Оглянулся на ствол – там чисто. И он опять привалился к дереву. Следующие несколько минут были, наверное, самыми утомительными и продолжительными в его жизни. Алексей немного потёрся спиной о дерево. Показалось, что шум поднялся на весь лес, но на мгновение стало легче. Он посмотрел в ту сторону, где должен был стоять Поликарп. Но тот растворился в сиренево-сером лесу; его фигура едва угадывалась среди деревьев. Лица с такого расстояния рассмотреть было нельзя, но от страха, а может быть, из-за слёз, выступивших на глазах, показалось, что Изюбрин смотрит на него осуждающе. Алексей чиркнул варежкой по глазам и снова попытался застыть. От напряжения опять навернулись слёзы. Пейзаж задрожал, стал двоиться, приобрёл нереальные изогнутые очертания. Брызнувшие солнечные лучи добавили яркости и нереальности пейзажу.

Наконец терпение кончилось, и он решил, не отрывая спины от дерева, чуть присесть. Медленно вниз, затем наверх, снова вниз, вверх, опять вниз… Зуд исчез. Присев на корточки, Алексей в блаженстве прикрыл глаза. Ему показалось, что прошла одна или две секунды, но, открыв их, он уткнулся в немигающий взгляд янтарных глаз матерого волка. Тот пригнул голову и изучающе смотрел. Чётко были видны две светлые точечки над глазами и опушка усов возле носа, покрытая хрупкой пудрой инея. Это длилось всего лишь миг, а показалось – вечность. В прозрачных глазах волка зажглись – Алексей готов был спорить на что угодно – шальные искры! Серый качнул от плеча к плечу головой, оскалился, шерсть на загривке встала дыбом. Алексей попытался подняться и вскинуть ружьё, но именно в этот момент нога предательски поползла по насту в сторону. Махнув рукой, он шлёпнулся на снег. А волк прошёл над флажками.

Алексей ткнулся лицом в снег, кожу обожгло и засаднило. Он поднял голову, но вместо матерого увидел перед собой оскаленную пасть немецкой овчарки из лагерного конвоя. Доли секунды пёс смотрел на пленного, потом метнулся серой пружиной. Алексей крутанулся волчком. Пёс пролетел мимо, но, едва коснувшись земли, развернулся и снова бросился на него. Алексей сумел ногами перекинуть его над собой. Ударившись плашмя о землю, собака не заскулила, а тут же вскочила и попыталась схватить его за горло. Ухо опалило жаркое дыхание. Закрываясь одной рукой, другой Алексей ударил псину локтем в челюсть. Но вымуштрованная собака умудрилась схватить воротник лагерной робы и стала теребить его, мотая заключённого из стороны в сторону. Пена полетела во все стороны. Алексей левой рукой схватил овчарку за загривок, последним, но мощным усилием оторвал её на мгновение от себя. Та оскалилась для новой атаки. Правая рука заключённого вошла в пасть, впиваясь ногтями во влажный и скользкий собачий язык. Рычание тут же захлебнулось.

Охранники концлагеря растерялись – впервые на их веку Альба с кем-то не справилась! И с кем – первостатейным доходягой! Первым пришёл в себя унтер-офицер. Он заорал:

– Шальке, свинячий сын! Делай же что-нибудь!

Окликнутый солдат кинулся к катающемуся клубку. Овчарка из последних сил рвала задними лапами штаны полосатой робы, а заключённый, перемазанный кровью и грязью, как непобеждённый волк, старался вцепиться зубами в шею, ища яремную вену. Сквозь грязь на куртке мелькнула красная мишень «склонного к побегам». Тощий Шальке нелепо пытался схватить и оттащить Алексея. К ним кинулся ефрейтор с собачьим поводком в руке. Унтер-офицер взвыл от этой нелепой картины и заорал проводнику собаки:

– Кауфман, стреляй, недоносок!

Кауфман беспомощно водил дулом винтовки, не осмеливаясь нажать на курок.

– Не могу, герр офицер, жалко Альбу! Мы с ней уже второй год, – оправдывался ефрейтор.

– Кретин! Боже, почему Ты окружаешь меня идиотами?! – в бессильной ярости офицер задал небу вопрос.

Пока человек и собака рвали друг друга на части, другие охранники, не обращая внимания на эту схватку, поставили у обочины на колени ещё четверых беглецов.

Серые безвольные лица были пусты, как оловянные миски. Глаза потухли, скулы и носы заострились. Даже лёгкий ветерок побрезговал играть с волосами, похожими на сгнившую паклю.

За спинами заключённых быстро выстроилась шеренга лагерной охраны. Толстый капрал, явно получая от процедуры удовольствие, взмахнул рукой и встал на цыпочки. Конвой вскинул ружья. Рука упала вниз, раздался сухой залп.

Унтер-офицер, видя никчёмность своих солдат, дёрнул из поясной кобуры уставной вальтер. В этот момент Шальке ударил заключённого сапогом в живот, и тот отлетел от Альбы. Кауфман кинулся к собаке, а рядовой вскинул свою винтовку, но его остановил унтер-офицер.

– Отставить, Шальке! Это организатор побега. Завтра утром вздёрнем его на плацу. Синий язык повешенного – лучшее назидание противникам воле Рейха!

Вымещая свою бестолковость и страх, кто-то из охранников несколько раз врезал Алексею сапогом по печени. Потом его брезгливо схватили за ворот робы и поволокли к машине. Тёмная кровь из разодранной руки почти сливалась с чёрной придорожной жижей.

Крохами ускользающего сознания он удивился чистым сапогам одного из охранников. Потом неожиданно возникли розовые облака на выцветшем зимнем небе. Короткий полет и удар спиной о доски кузова, который разом выбил из Алексея сознание.

Грузовик лагерной охраны рычал и фыркал что есть мочи. Его кидало из стороны в сторону по скользкой дороге. Это даже была не дорога, а всего лишь направление движения.

Солдаты ругали проклятые югославские дороги, проклятый город Биха, проклятую погоду и, конечно же, проклятого недоумка Дитриха, который вёл этот трижды проклятый грузовик.

Алексей пришёл в себя; грузовик скользил по грязи из стороны в сторону, на ухабах и рытвинах его подбрасывало и подкидывало. Он лежал лицом вниз и сквозь щель в полу смутно видел мелькавшую под колёсами дорогу.

Очередная кочка подкинула машину и отозвалась болью во всём теле. Израненная Альба отозвалась грозным рыком на его стон. На спину Алексея тут же опустился сапог Кауфмана.

– Спокойно, Альба! Загрызть его я тебе не дам. Сам бы хотел, но нельзя. А ты, моя хорошая, не переживай – завтра всё равно он сдохнет, – с радостью утешил пса проводник.

Через какое-то время дорога выровнялась, машина поехала быстрее, а солдаты повеселели. Страх, который всю дорогу выедал солдатские души, потихоньку исчез. Съездили на задание, с партизанами не встретились, живы остались, беглецов поймали, так что можно рассчитывать и на поощрение от командования! Обменявшись шутками с охранниками на КПП, солдаты запели «Ах, мой милый Августин, Августин, Августин», отбивая такт сапогами, демонстрируя всем окружающим свой несокрушимый воинский дух и готовность с честью и блеском исполнить любое приказание начальства.

Объехав пулемётную вышку, прикрывающую главный въезд в лагерь, где стоял невозмутимый часовой, грузовик затормозил возле штрафного барака.

Солдаты выпрыгнули из машины, следом сбросили на землю окровавленного Алексея. Двое рядовых, стараясь не испачкаться, поволокли беглеца к зданию.

– Куда его? – спросил солдат у унтер-офицера.

– В карцер, пусть проветрится до утра. Но учтите, если он неожиданно сдохнет, то завтра утром я вас в петлю запихну, причём двоих в одну. Понятно?

– Так точно, герр офицер! – солдаты синхронно кивнули головами и поволокли заключённого дальше по коридору барака.

Загремели засовы, заскрипела дверь, Алексея бросили на бетонный пол карцера. Он упал плашмя и даже не пошевелился.

– Сдох, что ли? – спросил один из конвоиров.

– Желательно, чтоб он был жив, – сказал один из охранников и приложил два пальца к шее заключённого. Сосредоточенное выражение сменила улыбка. – Жив, собака!

Он подцепил носком сапога руку и подбросил её вверх. Она безвольно упала на пол. Никакого эффекта. Охранники испуганно переглянулись. Первый сплюнул в сторону и ударил заключённого сапогом в живот. Тот застонал.

Солдаты, препираясь, ушли. Дверь в карцер закрылась, и наступила темнота. И в помещении, и в сознании Алексея.

Полненькая проводница, мягко ступая по коридору пассажирского вагона, заглянула в открытое от духоты купе. Пассажир, ехавший до Пензы, спал головой к выходу. Женщина потянула руку к его плечу.

Сознание разведчика сработало мгновенно. Ещё просыпаясь, он уже сел на полку, одной рукой перехватил чужую руку, а другой – зажал горло. Женщина попыталась закричать, но у неё ничего не получилось. Из горла вырвался лишь сип. Красная пелена спала, он ослабил хватку.

– Ой! Вы чего, мужчина?! – изумлённо выдохнула женщина. – Да я милицию сейчас…

Сигнал тревоги тут же затих. Алексей вспомнил, что война закончилась. Он по дороге домой в Пензу. Руки сами собой разжались, и он отпустил проводницу.

– Привычка, – извинился Алексей, – простите. Война из меня с трудом выходит.

– Ну и привычки у вас, мужчина! А ещё в костюме! – суетливо шептала проводница, приводя в порядок форму. – Вот и пускай для таких мягкие вагоны с проводниками, как до войны… Через полчаса прибываем.

– Я не хотел.

– Ага! Знаем мы, кто и как не хотел, – женщина стала привычно заводиться. – Выпили, так ведите себя прилично!

Потом, видя искреннее недоумение на лице пассажира, сменила гнев на милость:

– Ладно, я не злопамятная.

И, как ей показалось, гордо и независимо вышла из купе. Алексей потёр ладонями лицо. Прильнув к вагонному окну, попытался что-то высмотреть за ним. Но там была тьма, лишь редко-редко пролетали искры из паровозной трубы.

Выйдя в пустой коридор, он услышал, как вагон скрипел, храпел и постанывал. Раскачиваясь, как на корабле, Алексей направился в тамбур. «Интересно, а где мягкие вагоны были во время войны? В санитарных эшелонах? Старые привели в порядок или уже новые успели построить? Вот они, железнодорожные символы прошлой жизни. Со скрипом и визгом и даже храпом, но всё возвращается к прежней жизни. Ещё не довоенной, но уже нынешней. Поставлю дом, перевезу семью, и заживём!»

Проходя мимо купе проводницы, он встретился с нею глазами. Прижал руку к груди и слегка поклонился, извиняясь еще раз за своё поведение. Но та уже его простила.

– Скоро Пенза. Стоим сорок минут. Домой? – поинтересовалась пострадавшая. – Военный?

– Был. Потом партизанил.

– Оно и видно, как клещ вцепился, – вроде бы спокойно ответила женщина, но при этом осторожно прикоснулась кончиками пальцев к шее.

– Скоро станция?

Мужское очарование пассажира пересилило пустячную обиду, и женщина полезла смотреть график движения.

– Прибываем через двенадцать минут.

– Пара затяжек, и пойду за чемоданом, – заверил Алексей.

Алексей вышел, закурил сигарету и закрыл глаза. Почему-то поездной тамбур напомнил ему карцер концлагеря. Только там была ужасающая тишина, а тут – ужасающий грохот. Перестук колёс напоминал короткие автоматные очереди, которые на железнодорожных стрелках станционных разъездов перерастали в ожесточённую пулемётную перестрелку невидимых врагов.

«Уже почти четыре года мир, а я до сих пор воюю: то отстреливаюсь, то сижу в засаде, вздрагиваю от любого шороха и подозреваю в любой смутной фигуре врага. Для мирной жизни обыкновенному человеку нужно как можно скорее стереть из памяти войну, а вот народу этого категорически делать нельзя, иначе первая, даже слабенькая орда сотрёт эту нацию с лица земли», – глотая горький дым сигарет, обдумывал этот парадокс Алексей.

Алексей открыл глаза, и взгляд упёрся в бланк подписки о невыезде, который совал ему следователь пензенского отделения МВД. Он смотрел на пляшущие буквы и строчки и никак не мог понять: «Как же это произошло?»

– Подписывай, Подкопин! Я тут с тобою нянькаться не стану! И попробуй мне только куда-нибудь исчезнуть! – зарычал следователь.

Он был маленький, почти карлик. Тучный, с наголо бритой головой; под висячим носом чернела щёточка усов – «мыслеулавливателей». Под кустистыми бровями метались два ствола злых серых глаз. С каждой его фразой они наливались кровью.

Утром двое в штатском из областного МГБ забрали гражданина Подкопина Алексея Леонидовича из дома его родителей на окраине города. Как за несколько часов, да ещё ночью, органам стало известно о его прибытии? Это было для него полнейшей загадкой! Кто донёс? Видимо, слишком рано он перестал делить людей на своих и врагов!

– Подписывай! Или сразу к стенке! – с толстых губ майора слетала слюна.

«Как у собаки из концлагеря. Кажется, ту звали Альбой», – вспомнил Алексей и неожиданно для себя буркнул:

– До стенки дорасти ещё надо!

Следователь вскочил со стула. Новенький мундир не обмялся и сидел на нем пузырём. Погоны задрались вверх колом, отчего майор сразу стал походить на летучую мышь, нетопыря. Он яростно тыкал пальцем в пачку листов протокола допроса.

– Твоих художеств на десять стенок хватит! Сам бы лично шлёпнул! Может, ты с врагом сотрудничал?! Или к тёплой сиське в Югославии своей прижимался, пока весь советский народ вместе с товарищем Сталиным проявлял чудеса героизма и храбрости…

Алексей вскинул глаза на следователя. «И ведь не знает, сука, что немножечко прав. Или им на самом деле всё известно?» – мелькнула в мозгу мысль.

– Ты мне тут глазами-то не зыркай, Подкопин! Не смотри, что на дворе сорок девятый год! Выяснять – это наша служба! Мы все твои документы досконально проверим. Воевал или уклонялся, партизанил или сотрудничал? Тебе что, мало фашистского плена? Так ты, дурак, ещё с Тито снюхался. Давай подписывай!

– Я только вчера вечером приехал. В чем меня подозревают? – уставший после восьмичасового допроса, глухо поинтересовался Подкопин.

– Органы оперативно работают, – заулыбался следователь.

Ему, кажется, всё было нипочём, двужильный мужик. Как будто и не было этих утомительных часов обоюдного изматывания душевных сил.

– Вечером приехал, – радовался майор, – а утром уже у нас. Подозревать – это наша прямая обязанность. Особенно таких, как ты. Я смотрю, ты прямо герой какой-то! И в разведке служил, и за линию фронта ходил, и в плену побывал, не сломался, и с этим продажным Тито фашистов бил! Как-то всё празднично у тебя получается! Осталось только на плакат нарисовать и в ножки бухнуться! Повезло тебе, Подкопин, что сейчас не военное время, а так давно был бы у нас в подвале на мушке!

– За что?! Я исполнял присягу! Вы же свои, товарищ следователь…

– Для тебя я – «гражданин начальник». Свои с фашистами бились, а не по Югославиям шлялись.

– Я воевал, а не шлялся. И не в тылу отсиживался, между прочим.

– Ты на что намекаешь, гнида?! Да я боевой офицер, я…

– Гражданин следователь, главное для меня было бить фашистов. А здесь или в югославском тылу – это уже не важно. Лишь бы их уничтожать! – И Алексей так яростно сжал кулаки, что следователь некоторое время не мог оторвать от них взгляд.

– Разберёмся, – немного остыв, заговорил майор, – где, с кем и что ты делал! Не жуй сопли, подписывай. Быстрей! И так, – тут следователь достал часы с крышечкой, любовно нажал на кнопку и посмотрел на циферблат под откинувшейся резной крышечкой, – восьмой час с тобой валандаюсь. За таких, как ты, орден нужно получать и молоко за вредность!

В этот момент дверь в кабинет открылась и в образовавшуюся щель пролезла голова кого-то из сотрудников. К появившейся голове добавилась рука и стала изображать, будто бы она что-то ест. «Сейчас!» – поморщился майор.

– Понять хочу… – упорствовал бывший югославский партизан.

Такую наглость следователь стерпеть не мог. Мало того, что этот тупица упирается весь день, хотя обо всем говорит складно и ни разу не сбился, так он хочет что-то понять, когда и понимать-то нечего! В расход без суда и следствия! Но нельзя. А вдруг за ним кто-то стоит, может быть, очень важный? Следователь побагровел, на шее вздулись жилы и задёргалось веко.

– Что ты там хочешь понять?! Я тебе сейчас так пойму, – заорал он и стал дёргать ящик стола, пытаясь вытащить оттуда оружие, – что ты у меня! Либо подпишешь, либо я тебе сейчас пятьдесят восьмую прим прямо промеж глаз вклею!

И тут случилось странное и плохо объяснимое – разведчик Подкопин дрогнул. «Свои! И вот так?! Предупреждали же меня югославы! И дёрнул меня черт рвануть домой!»

– Где подписывать? – подавленно спросил он.

– Внизу бланка допроса на каждой странице пиши: «С моих слов записано верно». А теперь – под подпиской о невыезде. Дёрнешься куда-нибудь, найду и сам, без трибунала загрызу! – скрипел в ярости коричневыми от табака зубами майор.

Выйдя из здания МГБ, Подкопин вздохнул полной грудью. После спёртого воздуха кабинета на улице его встретил прохладный, густой и вкусный ветерок. Конец апреля сорок девятого года выдался тёплым и ласковым. Буквально через неделю город захлестнёт яростная зелёная волна, а пока деревья ещё робко выпускали молодую листву. Город уже готовился ко сну после длинного трудового дня. Опустошённый Алексей побрёл к себе.

Родительский дом встретил его давно забытыми запахами домашнего очага и раннего детства. В годы войны здесь жил кто-то из эвакуированных, но чужие люди отнеслись к временному жилищу с душой. Не ломали и не гадили. Даже фотографии на стенах сохранили. И любовно копались в саду, сохранив его в том состоянии, в котором Подкопины оставили его в момент неудачного отъезда накануне войны под Смоленск, к родственникам отца. Жильцы правильно подрезали деревья, а стволы деревьев в саду побелили от земли до первых веток. Отец так никогда не делал. Да и соседям спасибо, которые после отъезда эвакуированных аккуратно следили за домом. Вот он и достоял до его приезда. Как он хотел привезти сюда свою жену! Поводить её по саду, по комнатам. Но…

Снедаемый стыдом за свой страх и поведение у следователя, Алексей стал нервно метаться из угла в угол, прикуривая одну сигарету от другой. «Как же так?! Попался, как желторотый курсант-первогодок… А почему чутье подвело?.. Или теперь и от своих бегать?..» – метались в голове сумбурные мысли.

Прекратив ходить, как зверь в клетке, Алексей уткнулся лбом в переплёт оконной рамы и закрыл глаза.

В памяти тут же всплыло лицо следователя, что-то беззвучно орущего и брызгающего слюной. Тут же вспомнилось, как он собственноручно выводил: «С моих слов записано верно» и ставил свою подпись. Невероятно! Дурной сон!

Отойдя от окна, Алексей пару раз прошёлся из угла в угол большой комнаты и неожиданно ударил в стену кулаком. Посыпалась побелка. Боль слегка отрезвила его и вывела из панического состояния. Помахав рукой в воздухе и прижав ко рту содранные костяшки, Алексей пошёл к дверям в сени.

И тут бывший партизан и полковой разведчик преобразился. Походка стала грациозно-кошачьей, тело напружинилось, от него волнами при каждом шаге пошла звериная, волчья агрессия. Нога уже бесшумно ступала на пол с носка на пятку. Ни одна половица не скрипнула.

Он присел на корточки перед дверьми и мягким движением кисти тихо открыл их. «Гусиным шагом» подкрался к узенькому окошечку сбоку от двери и стал просматривать улицу. Он почувствовал кожей, что за домом кто-то ведёт наблюдение. В сгущающихся сумерках возле штакетника дома на другой стороне улицы метнулся чей-то тёмный силуэт. Может, это была только игра теней, но в таких случаях внутренняя сторожевая система предпочитала объявить учебную тревогу, нежели пропустить нападение врага. «Ага! – радостно мелькнуло в голове. – Вы сами объявили на меня охоту, обложили красными флажками, но я матёрый, я уйду. Так что теперь – око за око, зуб за зуб!»

Вслед за матерым выскочил переярок. Оглядевшись, он помчался по глубокому снегу. Наткнувшись на верёвку с красными флажками, он высоко подпрыгнул, и в этот момент его настигла пуля. Волк закрутился на снегу, окрашивая его в красный цвет. Изюбрин вскинул ружьё. Алексей со смешанным чувством страха и брезгливости наблюдал за расправой. В этот момент рядом с ним бесшумно возник ещё один серый силуэт. Подкопин замешкался, затем стал поднимать винтовку, но она за что-то предательски зацепилась ремнём. В этот момент волчица оскалилась. Алексею даже показалось, что она иронично фыркнула, сказав: «А вот шиш вам!», и одним прыжком перемахнула через верёвку с красными флажками. «Вот даёт!» – восхитился Алексей. В ту же секунду в ствол берёзы, у которой он барахтался, на уровне пояса впилась пуля. Подкопин удивлённо повернул голову. Поликарп плюнул с досады и опустил винтовку.

– Ушла, шельма! А ты чего бельма вылупил? Опять овец резать будет, только теперь злее и бессмысленнее. Мстить за сородичей станет. С волком шутки плохи. У него либо свой, либо чужой. Волк предателей не терпит. И тебе от него благодарности не будет!

– А мне его благодарность не нужна!

– Ой, не говори гоп, пока не перепрыгнул. В жизни никогда не знаешь, что в масть, а что против шерсти! Ладно, побудь здесь, а я посмотрю, может, он петлю закладывает. Если опять на тебя выйдет, не церемонься – пали!

Оставшись один, парень с опаской и любопытством подошёл к раненому. Тот ещё был жив, бока часто ходили и мелкомелко подрагивали, на брылах кипела кровь, лопаясь и пузырясь, стекала по клыкам на снег. Алексей присел перед волком. Неожиданно тот поднял голову и лизнул ему руку. Дальше, не понимая и не осознавая, что делает, действуя по чьей-то воле, он просунул обе руки под брюхо, поднял волка и, прижав к себе, понёс в глубь леса.

Вскоре животу стало тепло и влажно, кровь пропитала одежду, но Алексей всё шёл и шёл по снежной целине, уходя всё дальше и дальше от флажков. Он тащил волка, руки постепенно немели.

На небольшой поляне, где он остановился передохнуть, его встретили волки. Обступили полукругом и замерли, уставившись своими пронзительными глазами. Алексей понял, что его сейчас загрызут. Вспорют горло – и ага!.. Не отпуская волка, он опустился на колени в снег, запрокинул голову и стал прощаться со своей такой короткой жизнью. Возник эпизод, как они с отцом ходили на покос, как приятно было рано утром быть среди взрослых мужиков. Потом мелькнул школьный эпизод, где его распекали за то, что он в распутицу не ходил на занятия. Мелькнула улыбающаяся мать, вытирающая руки об передник. И сестрёнка, которая так любила вместе с ним петь: «На улице дождь, дождь вёдра поливает…» И всё… Воспоминания оборвались. Пять, максимум десять секунд.

От стаи отделилась волчица с хитрыми глазами. «Сейчас кинется… Горло… Не хочу помирать молодым! Пятнадцать – не возраст для покойника!» – пронеслось в голове у парня. И тут волчица упала перед Алексеем на спину, извиваясь и смешно перебирая в воздухе лапами, стала кататься по снегу. Потом подошёл ещё один волк и стал кататься так же, как волчица. Очень быстро образовался круг из извивающихся серых тел. Последним к парню степенно направился тот самый матёрый волк, который первым ушёл за флажки. Алексей протянул свою ношу ему. Волки перестали кататься и встали на лапы. Волчицы принялись вылизывать раненого, а матёрый, сделав пару шагов, посмотрел на Алексея. Хотя волк и глядел на него снизу, но смотрел он на подростка сверху вниз. Ни сопротивляться, ни бежать сил уже не было, да и волю его парализовало.

«А вот теперь точно сожрут, покуражились, и будя! И руки, как назло, затекли!» – подумал он и крепко зажмурился. Что-то несильно толкнуло в грудь, потом в лицо повеяло горячим дыханием. Алексей открыл глаза. Матёрый встал лапами ему на плечи и пристально смотрел в глаза. Стало ясно, что никто не станет его убивать. Отныне и навсегда он свой, потому что спас волка и рисковал ради него своей жизнью. Теперь всегда и везде он может рассчитывать на помощь волков или их сородичей, где бы и когда бы они его ни встретили. Волк лизнул его своим шершавым языком, одним движением закрывая всё лицо. Это напоминало средневековое посвящение в рыцари какого-то ордена. Солнце, вставшее над деревьями, ударило в глаза, выжигая из них страх. Алексей теперь стал одним из этой серой стаи. И от этого было почему-то очень радостно.

Тем же «гусиным шагом» Подкопин вернулся в комнату, встал и подошёл к окну. Во дворе и в саду никого не было. Он толкнул створки окна, те без стука распахнулись. В комнату вместе с порывом ветра ворвался далёкий лай собак на соседней улице и шелест листьев целого сада.

– А вот вам шиш с маслом! – с мечтательной улыбкой произнёс Алексей.

Он нырнул в комнату, схватил с вешалки свой пыльник и кепку. Чемоданчик так и оставил у вешалки. Не выясняя, что это за игра теней у забора дома через улицу, бывший полковой разведчик перекатился через подоконник во двор.

Было тихо. Тучи скрыли луну. Собаки замолкли, только далеко-далеко на станции подавал голос маленький паровозик «кукушка». Прикрыв створки окна, чтобы не сразу обнаружили его отсутствие, Подкопин, пригнувшись и касаясь плечом стены, стал пробираться к углу дома. Оттуда, по-прежнему не поднимаясь в полный рост, побежал через садик к забору между участками. Там, не глядя, нащупал известную ему ещё с детства доску. Отодвинув ее, он с трудом протиснулся в образовавшуюся щель и растворился на соседском участке.

Стрелочник потоптался вокруг стрелки. Мимо проскочил голосистый маневровый паровозик, приветственно пискнул, а старик радостно помахал машинисту рукой. Когда он обернулся, рядом с ним стоял Алексей. Старик в ужасе собрался закричать. Подкопин двумя пальцами прикрыл ему рот, отрицательно покачал головой и прошептал:

– Не надо. Где составы на запад?

– Там, – старик неопределённо махнул рукой себе за спину.

– Спасибо, отец, за молчание и подсказку. А теперь забудь меня. Не было меня, я тебе померещился. Понятно?

Старик согласно кивнул головой. Алексей исчез в указанном направлении. Стрелочник, воровато посмотрев из стороны в сторону, трижды перекрестился.

Товарняк уже тронулся и набирал ход, двигаясь мимо небольшого косогора, на который взбежал беглец. Пропустив закрытые теплушки и цистерны с нефтью, он прицелился на насыпной вагон. Ему повезло: песка было не так много, так что можно было вполне комфортно и незаметно покинуть родные края.

Алексей разбежался и прыгнул. Приземление прошло удачно. Мягко, профессионально кувырнувшись, Подкопин закатился в угол, плотнее запахнул пыльник и закрыл глаза.

Он прислушивался к грохоту колёс на стыках рельсов, как к сладкой музыке, которая выбивала бывшему разведчику: «Ура! Домой! Ура! Домой!»

Родина не приняла смелого, мужественного, но доверчивого человека. Отныне его дом был в южных горах, среди деревьев сливово-вишнёвого сада, за тридевять земель от Отчизны, на которую ещё сутки назад он так стремился.

Жизнь не заканчивалась, скорей всего, она только начиналась, но её предстояло строить заново и без оглядок. Он молод, у него есть любимая жена, которая ждёт его. Там, под небом, круто посоленным яркими звёздами Млечного Пути, со стрекотанием цикад по ночам и радостными лучами утреннего солнца, которые играют в гроздьях винограда, он построит новую жизнь.

Штаб полка располагался в бревенчатом здании сельского клуба, который возвели перед самой войной, и он чудом уцелел после многочисленных бомбёжек. Почернел от бесчисленных дождей, но остался добротным и целым.

Солдаты интендантской роты чуть подлатали кровлю, перевесили несколько дверей, и командование заселилось. Хотя здание и стояло на пригорке сразу после правого поворота сельской дороги, от любопытных глаз его скрывали густые кроны многочисленных деревьев. От клуба лучами расходилось несколько улиц главной усадьбы, образовав небольшую площадь. Сейчас по ней постоянно кто-то сновал, приезжали и отъезжали машины, приходили и убегали люди. На гулком крыльце толпилась, курила, ругалась и чего-то требовала куча военного народу. Во всех комнатах, включая большой кинозал, кипела штабная жизнь.

В бывшей каморке киномеханика лейтенант Самохин, белобрысый крепыш с пшеничными бровями и ресницами, вцепился в майора Кирющенко – сухопарого чернявого хохла с висячими усами, заместителя командира полка по боевой части, который был родом из Запорожья, поэтому говорил на густой смеси русского и украинского языков. Все прекрасно знали, что у этого с виду добродушного мужика снега зимой не допросишься. Но и лейтенант был командиром роты полковой разведки. Он никак не мог уронить своего звания и поэтому нудно добивался поставленной перед собой цели. А майор методично занимался своими делами, отмахиваясь от Самохина как от назойливой мухи, заранее зная, что лейтенант вот-вот выдохнется, взбеленится и побежит кружить по штабу, проклиная его, Кирющенко, и жалуясь на него первому встречному-поперечному.

– Ну ты шо, Самохин, – гудел Кирющенко, – совсем сказився, чи шо? Хде ж я тоби сейчас во время наступления человика пошукаю? И заметь, ты хочешь не просто человика, и не на колхозную свинарню, а бойца в полковую разведку. Ты холовой думай! Это тебе не горобцам[2] дули крутить!

– Товарищ майор, – додавливал Самохин, – вы же не меня лично без ножа режете, вы всю полковую разведку враз обескровливаете. Нам человек во как нужен!

И лейтенант картинно провёл ребром ладони себе по горлу. На майора это не произвело никакого впечатления. В этот момент раздался стук в дверь.

– Открыто, – крикнул Кирющенко, – войдите!

Дверь распахнулась, и, как принц из сказки, в комнате появился Алексей. Он чеканным строевым шагом подошёл к столу, браво отдал честь и представился:

– Старший сержант Алексей Подкопин прибыл из госпиталя после ранения для дальнейшего прохождения службы!

– О! Красава! – восхитился майор. – Слухай, Самохин, а вот твоя судьба постучалась в мою дверь, – радовался замком полка тому, что можно будет сейчас избавиться от уже порядком надоевшего командира разведчиков. – Кто тут ныл: «Дайте мне человика, дайте мне человика сейчас и немедленно»! Так вот на! Человик пришов, доложився по всей форме. Так ты ж его и получай во всей красе и положении!

Майор чинно вышел из-за стола и, восхищённо цокая языком, как цыган на базаре, обошёл Подкопина по кругу, похлопывая по предплечьям и тряся за руки. Так старый опытный ветеринар осматривает новое пополнение стада.

– На новобранца не похож, – после осмотра поставил диагноз Кирющенко.

– На фронте с первого дня войны. Сейчас из госпиталя. Контузия. Накрыло при наступлении под Изюмом. Это двести километров отсюда, товарищ майор!

– Теперь усё в порядке?

– Так ведь выписали! Доктора говорят, годен к службе в войсках. Всё честь по чести! И бумаги есть, – достал документы Подкопин.

– Прекрасно! – восхитился майор. – Скоро и моё родное Запорожье освободим! Освободим же?

– Безусловно, – заверил майора Подкопин, как будто он был Верховным главнокомандующим и досконально знал планы Ставки.

– Самохин! Человек обстрелянный, холова, руки, нохи на месте, шо тебе зараз нужно?

– Товарищ майор! – взмолился лейтенант. – Мне боец нужен, а не… госпитальный доходяга. Когда я из него нормального разведчика сделаю?

Кирющенко поскрёб подбородок, двумя руками подкрутил концы пышных усов, практически вырвал документы у старшего сержанта и вернулся к столу.

– Так и запишем: «От пополнения отказався», – на ходу хитро забормотал Кирющенко, в одну секунду превратившись в штабного чинушу. – Я тохда ехо, зараз, Лазуткину перекину… Он мужик смышлёный, своё счастье за версту чует. Верхним чутьём, как хорошая легавая. Не то что некоторые.

– Записывай на меня, – торопливо капитулировал Самохин, понимая, что в очередной раз проиграл опытному крючкотвору и ничего лучше он уже не получит.

– А чо торховался, як жид на ярмарке? Ой, любишь ты это, Самохин. Забирай свою удачу, и шоб духу твоего не было. Уразумел?

– Так точно!

– А если «так точно», то сполняй и желательно бехом! Свободен!

– Есть исполнять! – рявкнул Самохин и развернулся на каблуках.

– Старшой сержант, – обратился к Алексею Кирющенко, – поступаете до распоряжения лейтенанта Самохина, командира наших славных полковых разведчиков. Ясно?

– Так точно! – вытянулся в струнку Алексей. – Разрешите идти?

– Идите!

Подкопин, козырнув майору, повернулся и вышел следом за своим новым командиром.

Лейтенант пулей выскочил на крыльцо, злобно прогрохотал по нему сапогами и резко повернул за угол клуба. За ним поспешил Алексей.

Повернув, он упёрся в разъярённого Самохина. У того разве что дым из носа не шёл, а глаза метали молнии во все стороны. Лейтенант схватил старшего сержанта за грудки.

– Слушай сюда, боец, – зашипел командир разведчиков. – Если ты… то смотри у меня… Я и мои парни… Как Тузик тряпку… И тогда…

Подкопин движением плеча сбросил свой вещмешок себе под ноги, сбивая захват самохинской руки, от второй он легко освободился и отодвинул от себя. Самохин опешил от такого поведения, выпучил глаза и некоторое время хватал ртом воздух.

– Ты меня? Это ты как? – спросил он после паузы.

– По лесам, по долам много хаживал, с разными людьми и зверьём сталкивался. Так что, товарищ лейтенант, начнём с того, что я к вам не напрашивался, а мне приказали и я исполняю. И ваши приказы буду исполнять усердно, точно и в срок. А теперь второе. Прежде чем пироги хозяйские хаять, съешьте хотя бы один. Может быть, на душу мягко лягут. Иной раз распробуют некоторые, а их потом за уши и не оттащишь! Я не пирожок и не булочка. Есть не рекомендую, как бы с желудком чего не вышло. Хоть вы и не мишка из сказки, но медвежью болезнь заработать можете.

– Боец, это ты меня трусом назвал? – сиропным голосом спросил командир полковых разведчиков.

– Товарищ лейтенант, вы меня сначала в деле испытайте, а потом в бутылку лезьте сколько вашей душе угодно. Если напортачу, то разорвёте, как Тузик тряпку. Слова не скажу.

– А ты наглый, – радостно, отчасти восхищённо, сказал разведчик. – Я бы даже сказал, наглючий. Но это хорошо. Испытать, говоришь? – задумался лейтенант. – Это мы, конечно, организуем. С превеликим удовольствием! Причём по высшему разряду пойдёшь. А там посмотрим. А пока… – и уже нормальным голосом продолжил: – Вообще-то меня лейтенантом Самохиным зовут. Сергеем Алексеевичем.

– Старший сержант Алексей Леонидович Подкопин.

– Покажи, как ты это изобразил?

Алексей снова показал приём освобождения от захвата.

– Любопытно, – растягивая слова, Самохин повторил движения Алексея. И у него получилось. – Ну пойдём посмотрим… старший сержант… Подкопин… какой из тебя… Леонидыч, Денис Давыдов получится.

И лейтенант, не оборачиваясь, двинулся по одной из деревенских улиц. Он шёл, как гладиатор к арене цирка, плотно ставя ноги на пыльную дорогу, накрытый, как плащом, прозрачным июньским небом с редкими облаками и сухим выгоревшим солнцем. Единственными яркими пятнами в этом мареве было большое мокрое пятно на спине потёртой самохинской гимнастёрки и хрустящее, с иголочки, обмундирование Подкопина. Алексей подхватил свой новенький вещмешок и устремился за своим новым командиром.

Из пелены сентябрьского дождя, через бруствер окопа бесшумно соскользнул Самохин, за ним появился молчаливый бурят Бодьма Николаев. Они приняли сверху тело в немецкой форме, голова была замотана какой-то тряпкой. Через мгновение в окоп скатился самый молодой член разведгруппы – рядовой Илья Ларочкин. Последним в окоп скатился Алексей.

– Фу! Все целы? – переводя дух и тяжело дыша, спросил Самохин.

– Вроде… – за всех ответил Илья Ларочкин.

– Подкопин и Ларочкин, отконвоируйте фрица в штаб, а я с бойцами – спать.

– Товарищ лейтенант… – заныл Ларочкин.

– О еде, Ларочкин, молчи! Усё буде, как говорит майор Кирющенко, но опосля и в лучшем виде.

Перед самой околицей Алексей неожиданно рванул к кустам орешника, что стояли в стороне от дороги.

– Что, прижало, Леонидыч? – обманчиво ласково и предельно искрение спросил у старшего по званию рядовой Ларочкин.

– Прижмёт, когда штабной особист на губу сошлёт за неуставной вид. Ещё царь Петр I наставлял: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальства». А мы с тобой любое начальство такими сапогами не только смутим, но и разозлим. Так что пошли наяривать.

– Так мы же с задания!

Пока Подкопин сдавал с рук на руки немецкого языка, Ларочкин умудрился где-то урвать котелок каши с тушёнкой и, ополовинив его, теперь в благодушном настроении токовал перед связистками полка. Естественно, разговор шёл о подвигах славных разведчиков, «ибо они – самая соль всех родов войск Красной армии». То ли девушки и в самом деле были так увлечены рассказом, то ли, спасаясь от штабной рутины, делали вид, что им это всё безумно интересно. Но они всякий раз улыбались и смеялись, где того требовала канва повествования, а где надо, вскрикивали от страха и удивления. Ларочкин, слегка порозовев от удовольствия, вещал «о подвигах, о доблести, о славе».

– Мы даже поначалу и не обратили внимания, куда он делся. Беру я, значит, фашиста на прицел и вижу… Как-то странно, против ветра, колышется бурьян. А фрицу невдомёк, смотрит куда-то в сторону. Видно, светлое будущее своё высматривает. Думаю: «Пора снимать, слишком долго он в кустах семафорит» – и целюсь ему в плечо. А он вдруг брык… и пропал. Не успел я удивиться, как вижу в прицел, что на месте немецкой башки появляется голова Подкопина. И улыбается в тридцать два зуба, как Любовь Орлова.

В этот момент на крыльце штаба появился старший сержант и сразу заметил самозабвенное токование Ларочкина. А тот прикрыл глаза, поднял руку к лицу и, отбивая такт своим словам, вещал. Женщины, стоя возле Ильи, впали в гипнотический транс от его рассказа.

– Рядовой Ларочкин, не крутись в этом цветнике, как медведь на пасеке. Знаю я тебя – всё потопчешь! Берегитесь, девушки, рядовой Ларочкин – наше секретное оружие. Выпускаешь его на фрицев, а он их всех давит интеллектом.

– Так мы не фрицы! – задиристо ответила одна из девушек.

Крепко сбитая, но при этом изящная и прекрасная в своей южнорусской красоте. Лицо круглое, брови черные вразлёт, темно-вишневые глаза, полные лукавого света, волосы цвета вороного крыла заплетены в толстую косу. Сочные, хорошо очерченные губы. И дополняли эту красоту две очаровательные ямочки на щеках.

– Он, Катюша, – коротко кивнул Ларочкин.

– И откуда это такой строгий старший сержант появился? – заинтригованная рассказом Ларочкина, вступила в игру Катюша, решив сама попробовать на зуб и язычок хвалёного разведчика.

– Где был – уже нету, а где буду – отсюда не видно, но куда ни приду – всюду домик пряничный, окошечки из мятной глазури, ставенки марципановые, крыша блинком накрыта, а сверху петушок сахарный кукарекает, зовёт чайком побаловаться.

– Врать-то ты, я смотрю, горазд.

– Не любо – не слушай, а врать не мешай.

– И как жена тебя такого терпит?

– Совершенно спокойно.

– Это почему? – испугалась запретной темы на войне Катя.

– Поскольку я холост и неприхотлив в быту!

– Будете в наших краях, – обрадовалась девушка, что не задела ничьего горя, – заходите на огонёк. Петушок сахарный, чай, не зря кукарекает.

Катюша поняла, что ей не переговорить старшего сержанта. Этот балагур её, известную хохотунью и грозу штабных волокит, сейчас обходил, а может, и объезжал на кривой козе.

– Как же не зайти, зайдём, коль петушок кричит, надрывается. Желаем здравствовать, барышни.

– До свидания!

Девушки стали прощаться, а Илья, оглядываясь и махая рукой, направился вперёд. Подкопин пристроился к нему в спину.

– Рядовой Ларочкин, отставить беспричинное рукомашество! Если эдаким краковяком пойдёшь, то у тебя шея свернётся, придётся тебе неуставную косоворотку подыскивать. А в разведку таких не берут.

Катюша понимала, что балагурную дуэль с этим весёлым парнем она проиграла. Но больше её задело или удивило то, что старший сержант добровольно покидает поле боя, а не она его отсылает. Что он не заглядывает ей в глаза, ища в них одобрения и поощрения. Надо, чтобы все-таки последнее слово было за ней.

– Старший сержант, – крикнула в спину Катюша, – если чаю надо будет, Катю Семенову спроси. Каждый покажет, где меня искать.

– А за подсказку – поклон вам и огромное гран мерси, барышня! – ответил, остановившись, Подкопин.

– Вообще-то я – старшина, – грозно намекнула задире Катюша.

Одержав победу в этой словесной перепалке и оставив ошарашенную Катюшу и смеющихся связисток у крыльца штаба, Ларочкин и Подкопин победоносно скрылись за углом клуба. Лишь на доске, карнизом окаймлявшей фундамент клуба, сиротливо остался стоять котелок с недоеденной кашей.

Быстро пройдя длинную деревенскую улицу, разведчики вышли за околицу и двинулись в расположение своей роты. Подкопин топал молча, а у Ларочкина чесался язык до невероятности.

– Леонидыч, ты чего летишь как сумасшедший? – спросил запыхавшийся Ларочкин.

– Кому как, а мне живот от голода уже сводит.

– Вот черт! Да я же нам котелок с кашей раздобыл, а ты так рванул, что я про него и забыл.

– Илья, ты что, больной? Боевой товарищ, можно сказать, уверенно загибается, а он котелок с кашей забыл! Ты просто чудовище желудочное какое-то! Как так могло случиться, что солдат забыл о жратве? Не понимаю! То-то я смотрю, ты так спокойно перед связистками важным тетеревом ходил. Небось свою-то утробу набил?

– Я сбегаю назад?

– Куда? Отставить «сбегаю»! Туда двадцать минут, назад двадцать…

– Двадцать – это ты перебрал.

– Ладно, – согласился Алексей, – пускай пятнадцать плюс пятнадцать, итого в сухом остатке тридцать минут и один труп.

– Чей?

– Ну не твой же! – возмутился Подкопин. – Это же не марафонская дистанция. Да и потом, через пять минут на нашей кухне будем. А там, наверное, повар расстарался. Борща наварил густого, красного, и картохи жареной с лисичками сбацал. Ничего вкуснее борща, а потом жареной картошки с грибами я не знаю.

– Так я часть своей порции тебе могу отдать. Я все равно почти не голоден.

– Не часть, а половину.

– Почему?

– Потому что наказан.

Ларочкин решил сменить неприятную для него тему. Он и сам не понимал, как мог забыть про кашу, которую оторвал от себя ради своего же товарища, со времени его появления в их подразделении ставшего ему больше чем братом.

– Ну нет, ты видел, какие она тебе авансы выдавала? – восхищённо зашептал он.

– Такая аванс выдаст, в зарплату – по миру пустит.

– Да ты чего, Леонидыч, такой фарт в руки прёт!

– Кому – Леонидыч, а кому – товарищ старший сержант.

– Понял, товарищ старший сержант, – не поняв перемены в настроении Подкопина, обиделся Илья. Поджав губы, он несколько минут шагал за Алексеем молча. Старший сержант сам прервал затянувшееся молчание.

– Ничего-то ты не понял! Фарт обёртку любит! – мечтательно протянул Алексей.

– Да уж. Под неё каждый новичок клинья бьёт. И наш лейтенант глаз положил. Да и много других подкапывают и подкатывают. Почти каждый вновь прибывший в штаб. Только бреет она всех поголовно, как овец в отаре.

– Это хорошо. Свежо, и шея не потеет.

– Кажись, пришли.

– Прийти-то пришли, но кому-то – двигать на кухню организовывать праздничный обед по случаю удачного завершения боевого задания.

– Кроме моей кандидатуры, – уточнил Ларочкин, – я, так понимаю, других претендентов не предвидится?

И Ларочкин мгновенно растворился, а Алексей через пятнадцать минут уже сидел за кухонным столом. Он уминал за обе щеки большую миску густых, светлых, с бисерными кружками жира, щей. Великолепие его миски довершал айсберг мозговой кости. Хотя это был и не борщ, но Подкопин по-гурмански крутил головой и с остервенением вгрызался зубами в горбушку чёрного хлеба.

С таинственным лицом, слегка пританцовывая, появился Илья. В правой руке он держал большую сковородку, накрытую крышкой. Торжественно водрузив её на стол, он эффектным жестом открыл сковороду. В воздух ударил столб пахучего пара.

– По многочисленным просьбам героев боевых полей – жареная картошка с грибами!

– Лисичками?! – с надеждой воскликнул старший сержант.

– Бери выше! Белыми.

Алексей, не боясь обжечься, уткнул нос в сковородку, втянул воздух и простонал:

– Амброзия! Пища богов!

– Вот! – воскликнул Илья. – Вот настоящая амброзия, только что со склада!

И гордо вынул из-за спины левую руку с солдатской фляжкой спирта.

– Живём, братуха! – улыбнулся Алексей.

На небольшую поляну, ступая по октябрьской траве, из-за деревьев вышла группа разведчиков: Самохин, Подкопин, Ларочкин и Бодьма Николаев. Последний нёс на себе связанного немца с кляпом во рту. Он был без сознания, и на каждый шаг бурята реагировала только его белобрысая чёлка. Шедший впереди Ларочкин резко заметался. Самохин злым шёпотом спросил его:

– Ларочкин, в чем дело?

– Сбился я, товарищ лейтенант, не пойму, куда идти… – занервничал Илья.

– Отставить панику в подразделении! – отрезал Самохин. – Говорил же, запоминай ориентиры. «Я помню! Я помню!» Всем искать дорогу! Разошлись быстро!

С пленным остался Николаев, остальные разошлись по разным направлениям. Некоторое время Подкопин двигался неподалёку от Самохина. Вдруг Алексей улыбнулся и загадочно произнёс:

– Сейчас найдём. По волчьему следу выйдем.

– Где ты тут волка видел? – удивился лейтенант.

– Параллельным курсом идут, сторожат нас, – уверил командира старший сержант.

– С чего это?

– Волк своего никогда не предаст.

– А кто из нас «свой»?

– Я.

Сказал и исчез за деревьями. Самохин продолжил патрулировать лес своим курсом. Сделав несколько шагов, Алексей припал к траве, потрогал её и быстро двинулся по следу. Зверь явно ходил кругами, сбивая со следа кого-то нежелательного, нежданного. Алексей не стал раздражаться, хотя были дороги каждая минута и даже секунда. Раздвинув кусты орешника, он увидел маленькую поляну, на которой в окружении молодой поросли стоял красавец ясень с немного подобранной вверх кроной.

Алексей подошёл к дереву и, обхватив его ствол, прижался к нему всем телом.

Лес мгновенно растворился в пространстве, время остановилось. В первое мгновение он даже задохнулся, в грудь ударила упругая волна. В него мощным потоком потекла терпкая энергия недр земли, её чрева. Тело загудело от напряжения. Силой распирало каждый мускул, каждую клеточку тела. Тревога растворилась в корнях, как дождевая вода. В нем была только своя сила, помноженная на мощь природы, ощущение покоя и собственной несокрушимости. Понятно, почему воинственные древние викинги сделали ясень основным стержнем своего мироустройства, а их потомков призвали княжить на Руси.

Алексей открыл глаза и увидел волка-двухлетку, который спокойно смотрел на него. Чистым немигающим взглядом волк приглашал заблудившегося брата последовать за ним. Уговаривать сержанта не надо было. Волк вскочил и побежал, Подкопин расплылся в улыбке и пошёл за ним.

Разведчики собрались на поляне, где остался Бодьма с пленным.

– Ларочкин, и чего ты молчишь? – наседал на Илью Самохин.

– Могу расплакаться, если хочешь, – огрызнулся Ларочкин, – но я ничего не нашёл. Ни одного следа, ни одного знака, всё как сквозь землю провалилось. Это нас леший водит!

– Отставить чертовщину! – приказал лейтенант.

– Это ты правильно говоришь, – сказал появившийся откуда ни возьмись старший сержант.

– Ну что? – спросил Самохин.

– Курить хочу, не могу, – простонал Алексей, – так бы лежал и курил одну за одной.

– А у тебя губа не дура, – отметил командир.

– Нашёл? – спросил Ларочкин.

– Нашёл, нашёл. Как говорит Кирющенко: «Усё в лучшем виде!»

– Тогда чего разлеглись?! Встали и пошли! – приказал Самохин.

Разведчики поднялись, на этот раз немца взвалил на себя Ларочкин. Они цепочкой пошли в ту сторону, откуда появился Подкопин.

– Волки? – вкрадчиво спросил командир, проверяя, насколько спятил его товарищ.

– Они.

– А про волков это ты серьёзно? – поинтересовался лейтенант.

– Абсолютно, – ответил Подкопин.

На крыльце штаба вся разведгруппа лейтенанта Самохина появилась выпукло и вольготно, как на праздничном выходе перед деревенскими танцульками. Шинели у всех не по уставу распахнуты, а ушанки лихо сбиты на затылок. Над правым карманом каждой гимнастёрки красовалась рубиновая звезда на фоне серебрёных многолучевых листочков, перекрещённой сабли с винтовкой, – орден Отечественной войны II степени.

– Ничего, что II степени! – несколько смущенно рассуждал командир полка Петелин, награждая своих разведчиков. – Это покамест II степени! Так сказать, временно! Но зато новый орден! А на I степень, – восторженно тряся награждаемым руки, утверждал полковник – я уверен, вы в ближайшее время навоюете! Вон какие лихие ребята! Красавцы! Орлы на загляденье!

Разведчики гордо оглядели площадь. Но в эту минуту она, как назло, была пуста. Всегда шумный людской водоворот почему-то иссяк. Даже не перед кем было похвастаться заслуженными наградами. Гордо и независимо пройти невзначай мимо, но так, чтобы рубиновая звезда с серпом и молотом в центре, расцветающая на груди, была видна каждому.

И именно в этот момент из-за угла клуба, как чёрт из табакерки, выскочил недавно прибывший в полк начальник особого отдела, капитан НКВД Сонин, прославившийся как особо злостный зануда и любитель распекать младших по званию за всё и везде. Дел у него пока было немного, так он проявлял рвение и отрывался на любом солдате. Понимая, что им не раствориться в воздухе и не провалиться сквозь землю, Самохин тихо прошептал своим бойцам:

– Принесла нелёгкая. Уходим.

Разведчики развернулись, надеясь скрыться в штабе, но их остановил грозный окрик Сонина:

– Стоять!

Вся группа застыла. Капитан стремительно, почти бегом, подошел к ним.

– А-а, славные разведчики лейтенанта Самохина вместе с командиром, – притворно обрадовался капитан. – Так-так! И все, как один, не по уставу одеты. Какой пример вы подаёте своим солдатам?

– Да вот только что из штаба вышли, не успели оправиться.

– Очень плохо, – начал читать мораль Сонин, – у хорошего бойца на это всегда есть время, он должен постоянно думать о том, как он выглядит. У него должно быть в крови пристрастие к порядку и опрятному виду. Солдаты доблестной Красной армии, а выглядите, как цыгане на ярмарке. Получается, товарищ лейтенант, что если не на передовой, то можно слабину дать? Это как же вы в разведку ходите?

– Нормально ходим, товарищ капитан, – слабо огрызнулся лейтенант, – языков добываем, хлеб свой фронтовой не зазря едим.

– А на что это вы, товарищ Самохин, намекаете? – мгновенно окрысившись, спросил энкавэдэшник.

– Я, товарищ капитан, хлопец крестьянский, академиев не кончал, говорю без намёков. Моё дело воевать, а не каверзами заниматься. Вы, товарищ капитан, лучше к нам на передовую заглядывайте. Там и посмотрите, как мы под пулями и снарядами воюем. Как за линию фронта ходим, какие ценные сведения для армии добываем! Родина зря ордена не раздаёт.

– Я тоже не на курорте нахожусь! – взъярился Сонин. – Как ты со старшим по званию разговариваешь?! Дерзишь? Смотри, в штрафбате иную песню затянешь! Могу путёвку оформить. Хочешь, лейтенант?

– Никак нет, товарищ капитан!

– Вот то-то. Оправиться всем!

Разведчики быстро затянулись и застегнулись на все пуговицы и крючочки.

– Так-то лучше будет, – заключил Сонин. – Смирно!

Шеренга во главе с лейтенантом застыла неподвижно.

– Ещё раз увижу, что без нужды ошиваетесь в расположении штаба, гарнизонной гауптвахты вам не избежать. А теперь – налево! К себе в расположение, бегом марш!

Развернувшись, разведчики строем пошли от штаба.

– Я кому сказал – бегом?

– Вот сука! – тихо заметил Подкопин.

– И ведь не отвяжется. Это ему слаще мёда и крендельков, – едва слышно процедил Самохин. И уже во весь голос подал команду: – За мной, бегом! Марш!

Завернув за угол клуба, солдаты продолжили вынужденный кросс.

– Прямо как с салагами в учебке, – пузырился от злобы Самохин.

Пока они бежали по улице, им в спину из-за угла здания смотрело улыбающееся лицо Сонина.

– Это он из-за наших орденов, – уверенно определил Илья.

– Да дались ему наши ордена! Всё ищет, вынюхивает, лишь бы галочку себе поставить. Хотя… Ему ж такого не заслужить! Расстраивается человек, вот и лает, как пёс шелудивый, – подвёл итог Самохин.

– Зря пса обидели, – заступился за собак Алексей. – Он сторож, работничек, а этот… шакал. А шакал рано или поздно всегда предаст и человека, и волка. И не из страха, а так – из душевной подлости. Однако ордена обмывать надо! – стремясь уйти от неприятной темы, начал подводить философскую базу Подкопин.

– О! Вот за что люблю тебя, Леонидыч, так это за краткость изложения и образность мышления. Ларочкин, дуй за спиртом, а мы тем временем полянку обустроим.

– Есть дуть за спиртом! – несказанно обрадовавшись, заулыбался Ларочкин. И пулей сорвался с места.

Наблюдая за тем, как мчится по улице его солдат, Самохин обнял себя под грудью одной рукой, а второй сгрёб в кулак подбородок и философски-меланхолично заметил:

– По резвости бега армейского низового звена могу предположить, что все-таки у нашего рядового есть карьерная перспектива. По ширине шага ему определённо светят офицерские погоны.

– Ошибаешься, командир. Таким аллюром он и до генеральских добежит, а вот для маршальских – ногу ставит без излишнего пиетету и живот пока ещё маловат, – романтично подхватил командирское умозаключение Алексей.

– Как росомаха бежит, – по-охотничьи заметил необычно словоохотливый в этот день Николаев.

И разведчики, вполне довольные собой, засмеялись.

Вечером, уже после того как ордена неоднократно обмыли и основные герои забылись сном, Бодьма застал Алексея за странным делом. Он сидел на корточках перед маленьким костёрчиком и плавил в крышке солдатского котелка сахар.

– А так не можешь? – поинтересовался бурят.

– Леденцы с детства люблю. Пару раз батя приносил. С той поры их я и недоел.

– А я сахар так люблю. В тайге ножом наколешь полкружки и кипятком, – закатил зрачки и погрузился в нирвану воспоминаний охотник.

Потом неторопливо достал кисет, молча протянул Алексею, но тот отказался. Сахар расплавился, запузырился и когда из янтарного стал коричневатым, Алексей снял крышку с огня, чуть-чуть подождал и вылил сахар в две огромные солдатские ложки. Когда сахар застыл, стал ножиком потихоньку скоблить сахарные овалы, слизывая с лезвия сахарную стружку. Бодьма, внимательно следивший за операциями, вытащил свой охотничий нож и стал что-то выстругивать из большой щепки.

– Шибко нравится, однако, – сказал он Алексею, протягивая готовую, идеально круглую палочку для леденца.

Был тот редкий и непредсказуемый блаженный момент тишины, когда в комнату связистов никто не совался, ничего не требовал и не просил. Этим он и был прекрасен. Катюша, воспользовавшись моментом, приводила в порядок причёску. Как тут волосам не растрепаться, когда с самого начала смены всё бурлило, кипело.

В комнату связистов с загадочным лицом, сверкая серыми огромными глазищами под белой натуральной чёлкой, просочилась Лиза Сотникова. С этой девушкой Катя достаточно быстро сблизилась, они часто оказывались в одной смене, поэтому многое уже понимали без слов. К достоинствам Лизы относилось то, что при известной доле любопытства она была не болтлива. Да и чувством юмора бог девушку не обделил.

– О, ты уже прихорашиваешься!

– Да, а вдруг следом за тобой зайдёт моя судьба, а я как Золушка накануне бала.

– Так ты вообще, – разочарованно протянула Лиза, – а я думала, ты уже знаешь?!

– А что я должна знать?

– Там, – изящный жест пальчиком в сторону выхода из штаба, – твой пряник марципановый нарисовался. Крутится возле штаба, как пчела возле цветка. Не тебя ли он ищет?

– Может быть, и меня, как знать.

– Ну, если ты не знаешь, – нарочито серьёзно заговорила Сотникова, – то я, наверное, тогда сама к нему пойду, чай со сладким пряничком… попью. – Потом, сверкнув глазами, спросила: – Ты не против? На войне сладкое не повредит моей фигуре?

– Конечно, сходи, попей, попей. От пуза напейся. Смотри, чтобы от эдакого чайку тебя потом не скособочило или не разорвало. В последний раз любая еда слаще мёду.

– В последний раз? – наигранно удивилась Лиза. – Убьёшь, что ли?

– Убить не убью, а вот глаза твои бесстыжие выцарапаю.

– А вот это правильно! Вот это по-нашему, по-связистски! Лично я так бы и поступила!

– Прикроешь?

– А то! – многозначительно фыркнула Сотникова.

И Катюша опрометью выбежала из комнаты.

В коридоре штаба, чтобы особо не привлекать к себе внимание, она шла неторопливым будничным шагом. Хотя ей хотелось сорваться с места и пулей выскочить на крыльцо.

После той встречи с разведчиками у клуба девушка с удивлением обнаружила, что думает о старшем сержанте чаще, чем этого требовал «кодекс хорошо воспитанной девушки». В памяти навязчиво возникали его улыбка и необычные тёмно-вишнёвые глаза. «Интересно, какие губы у него? Хорошо бы мягкие и тёплые», – подумала старшина. «Ты что! Не смей даже об этом думать! – воскликнул внутренний голос. – Ты же приличная девушка! Бровью поведёшь, и таких, как он, к тебе набежит миллион!» – «Конечно. А я и не думаю, просто интересуюсь!» «Ой, смотри не попадись! Заведёт тебя этот твой червонный интерес туда, где Макар телят не гонял», – нудил внутренний голос. «Не зуди, проскочим!»

Открыв дверь, Семенова выскочила из штаба и «ювелирно» налетела на капитана Сонина. Ударила его в грудь, да так, что того даже откинуло.

– Солдат, что вы себе позволяете!

– Простите, товарищ капитан, я не хотела.

Одёргивая форму, капитан Сонин оценивающе осмотрел девушку. Она ему понравилась, и в глубине его глаз затлел плотоядный огонёк. «Боже! Ещё один прилипала нарисовался», – с тоской подумала Катюша.

– Были б… вы, старшина, были мужиком… не спустил бы. Представьтесь.

– Старшина взвода связи Екатерина Семенова. Я вас не сильно зашибла? – без задней мысли и мило улыбаясь, поинтересовалась Катюша.

– Главное, не до смерти.

– Если срочная госпитализация не требуется, то разрешите идти, товарищ капитан?

– Срочное сообщение? От главнокомандующего? – стал выяснять Сонин.

– Никак нет, торопилась по личному вопросу.

– Личному? А как же война?

– Война не война, – снова улыбнулась девушка, – а жизнь, она следует в верном для неё направлении. Тем более наша, девичья. Разрешите идти?

– Отставить «идти». Вот вы, старшина, мне и поможете.

– Есть, товарищ капитан, – сникла Катя.

– Вообще-то меня Василием зовут, – принялся флиртовать капитан.

– Субординацию нарушать не стану.

– Это поначалу, а потом проще будет, – продолжил заигрывать Сонин. – Пойдёмте, старшина, пойдёмте!

– Товарищ капитан, в комнате связи дежурит рядовая Сотникова, она вам поможет и на все вопросы ответит. Быстро и чётко, – в последний раз попыталась спасти ситуацию Катя.

– Я считаю, что старшина лучше обеспечит мне связь, чем рядовой. Идите.

В коридоре связистка пыталась отстать от капитана, а тот, наоборот, галантно пропускал её вперёд себя. Так и шли по штабу до комнаты связистов, то ускоряясь, то притормаживая. И все он норовил взять её под локоток. А Катюша с трудом сдерживала дрожь омерзения.

Капитан замелькал в штабе недавно, и она, естественно, его не выделяла из общего числа солдат и офицеров. Мало ли кто и где появился! Теперь, когда он сорвал ей возможное свидание со старшим сержантом, безразличие переросло в неприязнь. Раздражали его пухлые губы, водянистые глаза навыкате, безвольный подбородок, слишком курносый нос, прыщи на висках.

В комнату связистов сначала вошла Катя, за ней капитан. Лиза подняла удивлённые глаза, а Катя своим видом показала, что она ничего не могла с этим поделать. Сотникова вскочила и суетливо отдала честь.

– Здравия желаю, товарищ капитан! Дежурный по узлу связи рядовой Сотникова.

– Свободны, рядовой Сотникова. Оставьте нас со старшиной одних.

– В комнате связи посторонним находиться…

– А я не посторонний. Вы что, рядовой, знаков различия не видите и войсковой принадлежности?

– Вижу.

– Ну, тогда какие вопросы?

– Я буду в соседней комнате, – больше для Катюши сказала Лиза.

– Если будет необходимо, – интонацией надавил капитан, – мы обязательно обратимся, но я думаю, что старшина справится. Выполняйте приказание!

– Есть! – козырнула и развернулась Сотникова.

У дверей Лиза жестами показала, что будет начеку.

– За вас боится? – спросил капитан.

– Так ведь на самом деле не положено, – невесело сказала Катя.

– А что, я похож на шпиона? Или я такой страшный? – продолжал гнуть свою линию Сонин.

– Кому-то, может быть, и страшный, а мне бояться нечего. Я службу знаю, устав не нарушаю, должностные обязанности исполняю.

– Хороший вы боец, старшина, любому мужику сто очков форы дадите.

– Мне чужого не надо, но и своего не отдам.

– Вы на верном пути, Катюша. Приступим?

– Слушаю вас, товарищ капитан.

Сонин достал из нагрудного кармана несколько сложенных вчетверо листков, аккуратно их развернул и стал диктовать скучнейшее донесение в штаб дивизии о моральном состоянии полка. Чтобы случайно не возник посторонний разговор, Катя работала на пределе своих возможностей. На вопросы, не относящиеся к делу, отвечала быстро и односложно. Ей хотелось быстрее избавиться от капитана. Через полчаса мука закончилась. Уходя, тот игриво сказал:

– Спасибо, Катюша. Вы прекрасно работаете. Быстро и, главное, без ошибок, а то я просто физически не переношу тех, кто ошибается. Если в документе ошибка, то такое ощущение, что он в грязи измазан. А то и того хуже. Надеюсь, до скорой встречи.

И ушёл из комнаты, почему-то окрылённый. Как только за ним закрылась дверь, в комнату вбежала Сотникова.

– Ну и чего?

– Да нудятина одна.

– А капитанчик-то запал! Чем ты всех новеньких привораживаешь?

– Как запал, так и выпадет. Все на коленки пялился. Фу, мерзость! Вспоминаю его взгляд, а по коже мурашки, как от жабы.

– Одно маленькое слово, а как много сказано. Что-то в последнее время их слишком много развелось в округе. Ты не находишь? Даже при моем кошмарном дефиците сладкого – полное непрохонже. А как пряник марципановый?

– Наверное, склевал кто-то другой, – расстроилась Катя.

– Не горюй, Катюха, и мы пройдём по улице с оркестром!

На всякий случай Катюша всё же выскочила на крыльцо, оглядела окрестности, но старшего сержанта нигде не было видно. Грустно. Было желание посмотреть за углом, но Семенова себя осадила. «И так о нём слишком много и часто думаю. Пусть сам пошевелится», – успокаивала себя девушка.

Прошло несколько однообразных и невыразительных, как октябрьские дожди за окном, штабных дней. На южном направлении готовилось одно из крупных осенних наступлений сорок третьего года, и работы было безумно много. Штаб напоминал растревоженный улей или муравейник. Нервозность нарастала как снежный ком. Катя и другие девушки едва доползали до кроватей и забывались мгновенным сном.

Но прежде чем уснуть, Катя умудрялась несколько раз прокрутить в голове короткую встречу у крыльца клуба. Старший сержант, как верный караульный, как стойкий оловянный солдатик, не покидал своего поста в мыслях штабной связистки. Утром он сменялся и до вечера исчезал, а перед сном, как штык, был снова тут как тут! И впервые в жизни Кате это очень нравилось.

Хорошо, что никто из своих об этом не пронюхал. Всегда найдётся хоть один человек, которому эта маленькая девичья радость будет как кость в горле. «Так что обнаруживать себя не будем. Дождёмся безоговорочной капитуляции, тогда и контрибуция будет толще», – убаюкивала себя девушка.

В какой-то из дней неожиданно вышел из строя телеграфный аппарат. Эта тонкая, но массивная техника всегда ломалась в самый неподходящий момент. Надо было сдать старый и получить новый. Аппарат был тяжёлый, как камень.

– С таким только топиться от неразделённой любви, – усмехнулась Лиза.

С трудом, но агрегат запихнули в вещмешок, и Катя, как лицо материально ответственное, отправилась на склад. Сдала и получила новый очень быстро. Хоть что-то радостное.

Но только Катя вышла со своим грузом из дверей, как к ней прицепился Сонин, как назло ошивавшийся рядом.

– Вот и свиделись, Катюша! Я же сказал: «До скорой встречи», – стал виться вокруг неё капитан.

При этом «галантный кавалер» даже не подумал предложить девушке донести её тяжёлый груз. «Тоже мне, мужчина и офицер!» – разозлилась Семенова.

Катя решила промолчать и пошла дальше, но в этот момент она споткнулась. Капитан Сонин подхватил её за руку и удержал от падения. Девушка снова невольно ткнулась в грудь своего «спасителя». Тут Сонин попытался её поцеловать. Хорошо, что промазал и попал в щеку. Катя быстро пошла вперёд, насколько это было возможно в её ситуации.

– Катюша, погоди, странная ты девушка, – капитан кинулся её догонять. – Так я же пошутил…

– Мы уже на «ты», товарищ капитан? Странным девушкам не нравится ваше… тактильное чувство юмора. Почему вы, товарищ капитан, шутите на ощупь?! Я вам не ППЖ![3] И держите себя в руках!

– В твоих, Катя-Катерина, согласен! – пошло пошутил Сонин.

– Для вас, товарищ капитан, отныне и навсегда я старшина Екатерина Васильевна Семенова. И в случае повторения обострения вашего чувства юмора и любознательности вынуждена буду доложить об этом вышестоящему начальству!

Капитан Сонин в два шага догнал Катюшу, схватил за плечи и развернул к себе. По инерции, из-за тяжёлого груза, Катя ещё раз прошлась лицом по сонинской гимнастёрке. Кожу неприятно засаднило.

– Э, нет, Катя-Катерина! Думаешь, я не видел, как ты мне глазки тогда строила? Надеялась хвостом покрутить, поулыбаться мило, а потом – в кусты? Не, не выйдет! Не на того напала. Василий Сонин женщинам этого не спускал и спускать не намерен!

– О как! – девушка встретила эти слова капитана кривой улыбкой. Потом её взгляд, исполненный презрения, стал стальным. Но, видимо, на небесах всё рассчитано по секундам и даже мгновениям! Кажется, уже всё пропало, и вдруг – вот оно, спасение! Вовремя и к самому месту из-за угла появился милый «марципановый пряник»!

Увидев «обнимающихся» Катюшу и Сонина, Алексей резко остановился. В следующую секунду Подкопин развернулся, чтобы уйти прочь от неприятной ему картины. В этот момент девушка пошла на прямое нарушение уставной субординации и окликнула разведчика.

– Товарищ старший сержант! Товарищ старший сержант! Подойдите, пожалуйста, сюда!

На прямых ногах Алексей подошёл к «милующейся» парочке и нарочито выполнил всё по уставу.

– Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшине?

«Грозный женский разоблачитель» тоже не ожидал такого развития событий и только промямлил:

– Обращайтесь.

– Товарищ старшина, старший сержант Алексей Подкопин по вашему приказанию прибыл!

Сонин медленно опустил руки и волком посмотрел на Подкопина. А тому хоть бы хны! С волками жить – по-волчьи выть!

– Товарищ старший сержант, не поможете бедной девушке донести тяжёлый мешок? Я не справляюсь, а товарищу капитану уже не по дороге, – от волнения очень громко сказала Катюша.

– Отчего же не помочь?! – сразу разобрался в ситуации Алексей. – С удовольствием! Если старший по званию не возражает, то я могу помочь. Разрешите, товарищ капитан?

– Таскать и носить – удел рядового состава, – процедил сквозь зубы Сонин.

– Вот мы и потащим, – радостно сказал Алексей. Снял с Катюшиных плеч злополучный вещмешок и перекинул его себе на спину. И тут же не удержался и выпалил свою главную новость: – А я вам, товарищ старшина, гостинец наладил!

И, как заправский фокусник, извлёк из кармана шинели сахарного петушка. Мутного, кривого, покрытого табачными крошками, но, несмотря на свою явную непрезентабельность и кривобокость, как-то залихватски сидевшего на своей «жёрдочке».

– Ой! Красивый какой! Ещё закричит на всю округу! Мне петушков до сих пор не дарили. Товарищ старший сержант, пойдёмте, не будем мешать товарищу капитану.

Они повернулись и пошли от Сонина. Но до того ещё долетали реплики.

– Вы мой спаситель!

– Всегда пожалуйста! С превеликим удовольствием!

– Признайтесь, вы – великий волшебник! Вы всегда появляетесь вовремя, чтобы спасти бедную девушку?

– Бедную, но прекрасную?

– Да.

– Тогда – всегда!

– Постойте, – у Кати округлились глаза от удивления, – а если это просто бедная девушка?

– Просто бедная? Тогда тем более её надо спасать!

Катя подпрыгнула от восторга и пристроилась рядом с Подкопиным так, как когда-то ходила в детстве с отцом по набережным Ленинграда, обрадованная и сияющая. Она даже слегка подскакивала при каждом шаге. Не хватало только банта в косе для полного сходства с первоклассницей.

Сонин проводил их ненавидящим взглядом, потом плюнул им вслед.

– Ну-ну. Мы ещё поглядим, кто и как… кукарекать будет.

Так славный полковой разведчик и красивая полковая связистка приобрели самого лютого и яростного врага. Но на фоне бравурной музыки их в унисон бьющихся сердец они этого не осознавали.

– Старший сержант, вы меня просто спасли, как сказочную принцессу из лап страшного дракона!

– Дракон, он, может быть, и дракон, но не страшный, а противный. И больше на жабку смахивает.

– Согласна! – И Катя закатилась счастливым смехом.

– Я несколько дней назад был в штабе по делам, искал вас…

– Не вас, а тебя, – многозначительно поправила девушка.

– Искал тебя, – тут же сориентировался Подкопин, – но как-то не повезло. Мне показалось, одна из ваших заметила, побежала за тобой…

– Да, так оно и было. Но тогда меня подло перехватила жабка…

– Будь она трижды неладна!

– А можно, я петушка сохраню?

– Он теперь твой, делай что хочешь. Но зачем?

– Сувенир, – слегка растягивая слово, расплылась в улыбке Катя.

– Так я таких ещё наклепаю – будь здоров! Лавку кондитерскую можно будет открывать, – с удовольствием стал плести девушке Алексей.

– Ты ничего не понимаешь! Это же – первый!

– А я бы смолотил. И потом, что я зря пальцы жёг, паёк переводил?

– Какие жертвы! – сказала Катя и, глядя в глаза Алексею, лизнула петушка в бок. – А вкусный какой! – обрадовалась девушка.

Расстояние до штаба преодолели быстро, и в помещение связи Катюша впорхнула с сияющими глазами. Лиза посмотрела на неё и язвительно заметила:

– Такое ощущение, подруга, что ты свой марципановый… – но последнее слово застряло у неё в горле, потому что «пряник» вошёл следом.

– Как удачно всё вышло. И компания приятная, и доставка до места, – улыбаясь, на одном дыхании совершила крутой словесный вираж Лиза. – Товарищ старший сержант, распакуйте чугунные игрушки хрупких девушек.

– Будет исполнено!

Алексей снял вещмешок и тяжело поставил его на пол. Тут в коридоре раздалось: «Майор Телешев, погодите!»

– Начальство! – в один голос крикнули девушки.

– Что делать? – запричитала Катя.

– В кладовку! – быстро среагировала Лиза.

Катя ударом каблука открыла дверь темной комнаты, приспособленной связистками под кладовку. Помимо мотков кабелей, деревянных коробок полевых телефонов, у самой двери, как ружья в пирамиде, стояли три или четыре швабры и пара пустых вёдер с напольными тряпками. Возле них притулились панцирная сетка, железные спинки и свёрнутый матрас.

Катя, схватив Алексея за грудки, втолкнула его в темноту и прижала спиной к сетке. Сержантская спина вошла в раму, как одна матрёшка в другую. Лиза умудрилась одной ногой задвинуть за ребятами мешок с телеграфным аппаратом и прикрыть дверь.

«Ой!» – слабо пискнула Катя, понимая, что сейчас сядет на аппарат. Но Алексей обнял её за талию и прижал к себе. Девушка с удовольствием приникла к его груди, а для большего удобства обняла сержанта двумя руками за шею. Она чувствовала, как над её правой грудью бешено колотится его сердце. «Из-за меня или от испуга?» – мелькнуло у связистки в голове. «Из-за меня!» – восхитилась и успокоила себя девушка. И её сердечко затрепетало гораздо быстрее сержантского. Катины волосы приятно щекотали Алексею щеку, а она, как будто поступала так уже тысячу лет, уткнулась носом в шею и вдохнула его запах.

В комнату вошёл майор Телешев, командир роты связи.

– А где Семенова?

– Пошла на склад получать новый телеграфный аппарат. Наверное, через полчаса будет, – чётко и без запинки отрапортовала Сотникова.

– Зачем вам, нерожавшим девчонкам, такую тяжесть на себе таскать? – возмутился Телешев. – Сказали бы – организовал бы. Зря, что ли, под боком целый взвод дармоедов?!

От того, что губы Алексея касались её мочки, щекотали ухо, а горячее дыхание скользило по шее и затекало в ложбинку под затылком, тёплая волна восторга в один миг вскружила Кате голову.

– Ты что, с ума сошла?

– Молчи, у нас, может быть, каждый миг посчитан, – выдохнула она ему в подбородок. Катя носом и губами прижалась к его шее. И взлетела куда-то ввысь и растворилась, как туман над лугом.

Его душа и сердце тоже летали вместе с Катиными, а вот голова была вынуждена «отдуваться» за всех, оставаясь ледяной.

Неожиданно слабо щёлкнул Катин ремень и пополз вниз, девушка слабо ойкнула. Алексей в последний момент поймал ускользающую деталь и что есть силы прижал Катю к себе.

– Я же теперь синяя буду, – с радостью прошептала девушка.

– Зато не под трибуналом!

– А ты что, меня раздеваешь?

– Так ведь само вышло!

– У вас, у мужиков всегда всё само выходит, а мы, женщины, виноваты!

– Я могу… – и Алексей стал ослаблять свой захват.

– А вот этого не надо! Так приятно!

Катины ладони ожили и отправились в удивительное путешествие! Они то касались ушей Алексея, то скользили вдоль шеи к затылку, то возвращались назад, устремляясь к подбородку. Её губы то и дело касались его плеча, ямочки под ключицей.

– От всего женского состава подразделения спасибо вам, товарищ майор, за заботу! – прониклась Лиза. – Не рискнули отвлекать вас по пустякам. Решили сами справиться.

– «Сами справиться!» – передразнил Телешев. – А кто пацанов после войны рожать будет? Я или Пушкин?

– Александр Сергеевич уж точно никак не сможет.

– Вот и я о том же! Как появится Семенова, направь её ко мне!

– Слушаюсь!

И, погруженный в свои мысли, капитан вышел.

– Пойду и я на крыльцо. Проветрюсь, минут на двадцать, двадцать пять, а то страху натерпелась! – нарочито громко сказала Лиза и, уходя, со значением стукнула дверью.

– Ну ты и рисковая, старшина! – выдохнул Алексей.

– С этого момента для тебя я не старшина Семенова, а Катя, Катенька, Котеночек, – стала быстро шептать девушка, – потому что ты теперь мой! Только мой! И попробуй только отказаться!

Вместо попытки отказа старший сержант крепко, до головокружения, поцеловал старшину связистов.

– Надеюсь, ты не думаешь, что я такая доступная, неразборчивая? – после пятнадцати жарких минут неожиданно спросила Катя у Алексея, устыдившись своей активности.

– Глупенькая, ты же верно сказала, у нас каждый миг посчитан! А от того так сладок он. Завтра, может быть, поляжем где-то посреди своей Родины! Так в страшный миг воспоминание о такой несказанной радости согреет душу! Я уже скоро третий десяток разменяю, людей, поди, различать научился. У охотников и разведчиков глаз и нюх острый.

– Алёша, а ты откуда родом?

– С окраины Пензы.

– А я из Питера. Вернее, из Ленинграда. С Васильевского острова.

– Никогда там не был.

– Так теперь у тебя есть повод побывать там. С родителями знакомиться не собираешься? – стала напирать Катя. – Война – не повод увиливать.

– Понял. И увиливать не буду.

– Это хорошо. А твои живы?

– Перед войной уехали к родне отца под Смоленск. С тех пор о них сведений нет.

– Грустно. У моего отца бронь, он жутко секретный физик. Мама вместе с ним в эвакуации, а я ушла добровольно. Теперь вот тут с девчонками.

– Понятно.

– Что тебе понятно?! Чтоб с сегодняшнего дня – ни с кем и ни-ни!

– Я, конечно, не басурман какой-то, но и командования ещё пока никому не сдавал! – сказал Алексей и ласково провёл ладонью по её щеке.

Катя прижалась к руке, беспрекословно подтверждая сейчас возникшую его власть над ней, поводила головой из стороны в сторону и зажмурилась, как кошка.

– Ладно, басурман, – промурлыкала Катюша, – сейчас Лиза придёт.

– Так ты ж мне пути эвакуации перекрыла! – искренне удивился Подкопин.

Катя, напоследок протяжно поцеловав Алексея, нехотя, но очень счастливая, вышла из комнатушки.

Когда через полчаса рядовая Сотникова вернулась в комнату связи, то с некоторой оторопью наблюдала, как идеально одетая и причёсанная старшина Семенова издали, но с искренним любопытством наблюдала за старшим сержантом Подкопиным, устанавливавшим на положенное место телеграфный аппарат. При этом она с невинным видом интересовалась, для чего нужен этот винтик или этот красненький проводочек. Полковой разведчик ей терпеливо объяснял. Кладовка была закрыта, все пуговицы и крючочки застёгнуты и затянуты. Но в воздухе всё ещё витали флюиды любви. Не дай бог в этот момент в комнате объявился бы кто-нибудь из начальства. А тем более капитан Сонин. Не сносить бы всем присутствующим голов.

– Осталось только подключить, – сказал Подкопин Лизе, руками демонстрируя свою работу. А глаза при этом чистые и такие честные!

– Так у нас для этого целый взвод дармоедов есть! – прикрывая своё смущение, неожиданно процитировала Телешева Лиза. – Прошу прощения, но чайком в служебном помещении побаловаться не придётся. К сожалению, нельзя. Устав. А тебя, Семенова, командир ждёт.

– Нельзя так нельзя, мы, рабочие войны, не гордые. Счастливо оставаться, – сказал сержант и растворился в воздухе.

– Ну, что? Пряник марципановый? – не выдержала Лиза.

– Ты когда-нибудь в детстве сахарную вату языком пробовала?

– Один раз всего!

– Так вот, это в миллион раз слаще! – раскрыла тайну подружке Катя.

– И чего это я сама не потащила аппарат на склад? И не прогулялась, и чайку… не попила! – с притворной грустью подытожила Сотникова. И девушки, не сговариваясь, залились смехом, зазвенев как два серебряных колокольчика.

Войны на фоне романтической ситуации, случившейся в штабе полка, никто, увы, не отменял. Тем более что на носу было наступление. В штабной комнате командир полка полковник Петелин и начальник штаба майор Замковой уже минут сорок колдовали над картой. Наконец полковник не выдержал.

– Да что мы с тобой, как две старые цыганки, на картах гадаем? Один черт! – взорвался Петелин. – Язык, Александр Анатольевич, нужен до зарезу!

– А кто говорит, что я против! Языка так языка!

Замковой, грузно отойдя от стола, широко распахнул дверь и закричал:

– Лейтенанта Самохина ко мне!

Самохин, как степной вихрь, через пять минут явился перед ясны очи начальства. Оборвав скороговорку доклада Самохина о его прибытии, полковник подозвал его к столу и ткнул в карту.

– Вот тут, лейтенант, противник явно что-то изобразил, но «что» и «как», мы конкретно не знаем. Вот тебе задача: сходить в разведку, вынюхать, что там противник натворил, и желательно заодно добыть языка, чтобы знать, к чему он готовится.

– Языка желательно или?.. – осведомился Самохин.

– Желательно будет у тёщи на блинах, а нам он тут нужен до зарезу. Твои соображения?

– Разрешите, – спросил Самохин, скинул шинель и углубился в карту.

Он минут пять сопел над ней, почти разрезая её ногтем, зарываясь носом и беззвучно шевеля губами. Со стороны могло показаться, что старший лейтенант колдует или нашёптывает заговор на будущий поход. Петелин и Замковой, зная лейтенанта больше года, не мешали ему. Затем, глядя куда-то под потолок, Самохин минуты две терзал свой затылок и наконец разродился.

– Товарищ полковник, и туда скрытно уйдём, и языка возьмём, это понятно, и это дело техники, – достаточно нагло, но как само собой разумеющееся, сказал Самохин. – А вот как назад фрица из немецкого тыла волочь через нейтральную полосу? Вот где собака зарыта.

– Ошибаешься, Самохин. Это-то как раз не проблема! У нас в запасе сутки, максимум двое. Уйдёте вы через…

– Три часа! – сказал лейтенант.

– Соответственно, через сутки… – задумчиво проговорил полковник.

– Суток мало, Михаил Юрьевич, – поправил его Замковой и, глядя на Самохина, морщась, как от зубной боли, сказал: – Но больше тридцати часов, лейтенант, не дадим, у самих нету!

– Значит, через тридцать часов, а… – полковник посмотрел на свои часы, – точнее, в шесть ноль-ноль, мы сымитируем начало наступления наших войск. Сам понимаешь, завяжется суматоха, а в нужном месте наши ребятки будут вас ждать. Примут как родных.

– И где же? – поинтересовался Самохин.

– Вот в этом квадрате, – полковник ткнул карандашом в карту, – будет в самый раз.

– Согласен, – поддержал командира начштаба, – у вас будет минут сорок – пятьдесят, потом артиллерия прекратит обстрел, а войска отойдут на прежние позиции.

– Кто встречать будет? – поинтересовался лейтенант.

– Это зона ответственности капитана Быкова.

– Он мужик тёртый, – обрадовался Самохин.

– Ну, тогда вперёд и с песней! – закончил разговор Петелин.

Через три часа Петелину доложили, что разведчики благополучно миновали передовую и скрылись во вражеском тылу.

На немецкой территории разведчики обложили дорогу, которая связывала немецкие передовые позиции со штабом. Дорога была грунтовая и узкая, но короче той, по которой двигались основные войска. Штабным машинам не приходилось выписывать вензеля на дороге, разбитой грузовиками и танками. Вдобавок она находилась глубже от передовой, а поэтому считалась более безопасной.

День был потрачен на рекогносцировку на местности и определение точного места засады. Ночь провели в небольшом лесочке неподалёку от дороги, зарывшись в снег, как ездовые собаки. С рассветом размялись, сбросили с себя снежное оцепенение и принялись ждать. Роли в группе были давно распределены, поэтому каждый занял свои штатные позиции. День был ясный, только иногда ветер поднимал снежную позёмку, которая клубилась над самой землёй, но это было только на руку разведчикам. Главное было – не заснуть в этом белом безмолвии. Глазу не за что было зацепиться. Только покачивание голых веток иногда говорило о существовании времени. Подкопин спасался тем, что с такой же тщательностью, как старый пёс обгладывает сахарную косточку, поминутно перебирал в памяти мгновения в каптёрке связистов. И мороз его не брал!

После обеда из морозной бесконечности вдруг возник звук автомобильного мотора. Вскоре на горизонте появился «хорьх» в сопровождении мотоцикла с пулемётом на коляске. Как только машина вынырнула из-за очередного поворота, около засады пронзительным посвистом оживилась дикуша, птица не из этих мест. Но немцы не знали об этом, поэтому кричи Николаев хоть павлином, подавая сигнал членам своей группы, он бы никого не выдал.

Захват прошёл как по нотам. Двумя короткими очередями Ларочкин срезал мотоцикл с пулемётчиком, и тот улетел в кювет. Бодьма из оптической винтовки пробил задние колеса автомобиля, Подкопин через стекло своим ППШ уложил охрану. Немецкий офицер удивлённо крутил головой и непонимающе хлопал глазами. Самохин, не дав опомниться, оглушил и связал его.

– Теперь быстро уходим! Не нравится мне это, – с заметной тревогой в голосе ответил Самохин.

– Что именно?

– Слишком всё гладко прошло. Без сучка и задоринки.

– Меня это тоже настораживает, – оглядываясь, сказал Алексей.

Замаскировав место и следы нападения, разведчики быстро исчезли от дороги.

Пока группа Самохина возвращалась в условленный квадрат, в блиндаже на передовых позициях суровый капитан Быков, его ординарец, молодой лейтенант и полковой связист проверяли готовность к встрече.

– Лейтенант, после артподготовки начинаем атаку. Что бы ни случилось, твоя задача – встретить разведгруппу лейтенанта Самохина и тут же доставить их в штаб. Задача ясна?

– Так точно, товарищ капитан.

– Исполнять!

– Есть! – Козырнув, молодой лейтенант затопал из блиндажа.

– Теперь ты, связь, – нервно гоняя по углам рта спичку, заговорил Быков. – Если, как в прошлый раз, в середине боя останемся глухими, то берегись. Зуботычиной уже ты не отделаешься, даже госпиталь тебя не спасёт. Сдам тебя под белы ручки капитану Сонину, и пусть он у тебя роды принимает. А какой он акушер, мы с тобой знаем.

– Не надо Сонина, связь будет.

– Обнадёживает. Всё, по местам!

Снегопад прекратился всего полчаса назад. Зайцы и белки не успели оставить свои ажурные вензеля. Нетронутый снег пышными, но невесомыми шапками украсил деревья, превратив их в белые крылья невиданных птиц, а опушку леса – в сказочное Берендеево царство. Не хватало только Деда Мороза с посохом и розовощёкой Снегурочки. Поздняя луна добавляла серебристо-синей сказочности всему пейзажу. На освещённых склонах снежная целина отливала, как чешуя какой-то гигантской рыбины, выброшенной на берег. Почти предрождественская ночь с её неясными синими тенями и мерцающими искрами, перекликающимися с мигающими звёздами на чёрном небе. Но более внимательный взгляд разглядел, как на опушке берёзовой рощицы, в небольшом овражке, сосредотачивались разведчики. Очарование ночи разрушил подползший к лейтенанту Бодьма.

– Ну? – поинтересовался Самохин.

– Тихо. Метров пятьсот, шестьсот.

– Во сколько? – спросил у Самохина Николаев.

– Обещали в шесть.

– Однако, около шести и есть, – проворчал Николаев.

В этот момент воздух задребезжал от пронзительного свиста артиллеристского снаряда, следом взлетели черные комья земли.

– Как и обещали! А ты, Николаев, не верил! – обрадовался лейтенант. И высунулся из-за пригорка.

По снежному полю на немецкие позиции бежали белые фигурки солдат. Среди хитросплетения немецких окопов один за другим вырастали черные султаны взрывов, превращая пейзаж в черно-белую литографию.

Быков вёл своих солдат вперёд. Он бежал впереди волнистой цепочки, призывно махал пистолетом в руке и что-то кричал. Солдаты белыми комочками торопились за ним. Вот они добежали до немецких окопов и посыпались в них. Начался рукопашный бой.

Командир разведчиков опустил бинокль.

– Пора! – выдохнул Самохин и первым выскочил из-за укрытия. Теперь было важно как можно быстрее присоединиться к своим и вместе с ними вернуться на позиции.

Стоя у бруствера вражеского окопа, капитан пропускал своих солдат вперёд, торопя отставших за собой.

– За мной! Вперёд! Ура!

Солдаты, те, что были поближе, подхватили его «Ура!» и кинулись в окопные траншеи.

Быков ринулся было за своими, но в этот момент его настигла пуля. Он сделал один-два неуверенных шага и упал плашмя на землю. Ординарец наклонился к своему командиру и получил пулю в затылок. Из головы ударила струя крови, которая залила лицо бегущему следом. Отбросив от себя винтовку, как неожиданно ожившую змею, он с ходу развернулся и резво побежал обратно. За ним второй, третий… Бойцы дрогнули, попятились, и вот уже обезумевшая толпа покатилась назад.

Небольшая группа, ответственная за встречу разведчиков, наблюдала за боем. Солдат, увидевший отступление своих, закричал лейтенанту, перезаряжавшему в окопе автомат:

– Наши бегут!

– Как?! – не поверил тот. – Твою мать! – закричал лейтенант и одним махом выскочил наверх. Но его тут же нашла одинокая шальная пуля, и, взмахнув руками, молодой лейтенант затих. А в окоп, мимо его сапог, один за одним соскользнули разведчики Самохина. Они разминулись с командиром встречающей группы буквально на пару секунд и на целую лейтенантскую жизнь.

На полковом КП связист протянул трубку полевого телефона Замковому. Через секунду начштаба что есть силы орал кому-то на том конце провода:

– Прекратить панику! Кто сейчас из старших по званию рядом? Самохин? Дай-ка его на провод!

Трубка закурлыкала басовитым сорванным голосом лейтенанта.

– Самохин, дорогой, временно принимай командование ротой, а я сейчас пришлю тебе подмену. Да всё сам понимаю! Сделаем мигом!

Самохин выскочил из блиндажа. Пробегая мимо Николаева, крикнул:

– За языка отвечаешь головой. Остальные – за мной!

Командир разведчиков помчался по окопу, за ним растянулась его группа. Через пару поворотов они лоб в лоб сошлись с капитаном Сониным, который, выставив свой пистолет вперёд, хищно скользил по пустым позициям.

– Кто дал приказ отступать? – фальцетом спросил он у лейтенанта.

– Такого приказа не было! – спокойно ответил Самохин.

– Кто командир?!

– Теперь я, старший лейтенант Самохин!

– Уже старший! – оскалился Сонин. – Вот оно, твоё разгильдяйство! Твои солдаты драпают! Предатель! Изменник Родины!

– Это люди погибшего Быкова. Я назначен пять минут назад!

– Так они у тебя уже пять минут и драпают! – взвизгнул капитан. И, вскинув пистолет, дважды выстрелил. Пули симметрично, справа и слева, вошли в грудь Самохину на уровне сердца. Над отверстиями появился лёгкий парок, потом два красных фонтанчика стали расползаться темными пятнами, а дымок на глазах иссяк.

Кавалер двух боевых орденов и нескольких медалей, командир полковой разведгруппы, имеющий за плечами несколько десятков рейдов в тыл противника, добывший множество языков, старший лейтенант Сергей Самохин с выражением непомерного удивления на лице осел мёртвым на дно мёрзлого окопа.

Солдаты оцепенели от произошедшего, и только старший сержант серой тенью кинулся на энкавэдэшника. Подкопин никак не ожидал, что Сонин проявит фантастическую изворотливость и умение за себя постоять. За короткую, но яростную схватку окружающим казалось, что ещё мгновение – и кто-то сдерёт с противника шкуру живьём. К всеобщему разочарованию, Сонину удалось вскочить на ноги первым. Тяжело дыша, он с удовольствием направил ствол своего ТТ на лежащего Алексея.

– Охренел, капитан?! Ты моего командира убил! – утирая кровь из разбитой губы, прошипел Подкопин.

– Я убил изменника Родины!

– Ты что буровишь, капитан? – сам того не замечая, старший сержант перешёл с капитаном на «ты». – Мы только что пришли из-за линии фронта. Языка взяли!

– Мне насрать, откуда вы сейчас! Я наблюдаю, что у бездарного командира малодушные бойцы бегут! Забыли двести двадцать седьмой приказ? – окинул всех взглядом Сонин. Люди под его взглядом невольно съёжились.

– Ты же пойдёшь под…

– Это ты у меня пойдёшь! Прямиком туда! – заорал капитан госбезопасности и указал в сторону немецких позиций. – И остановишь солдат!

– Из нас двоих офицер – ты!

– Ошибаешься! Это ты для них сейчас старший по званию!

– А ты, капитан?

– Я – надзирающий и карающий орган советской власти! Так что… пошёл!

И картинно махнул стволом в сторону немецких позиций. Атаку Ларочкина на спину капитана Алексей засёк краем глаза. Но, видимо, в карательных органах тоже неплохо готовят своих сотрудников. Илья получил оглушительный удар локтем в лицо. Зажимая руками разбитый нос, разведчик упал на колени. Сонин взвёл курок и направил ТТ на Подкопина.

– Пошёл! Пошёл, вперёд, пока не понесли! Петушок сахарный!

– Капитан, ты что творишь?! Да тебя надо…

– Молчать! Считаю до трёх! Или останавливаешь дезертиров, или ложишься рядом, – хладнокровно, неторопливо, почти вполголоса сказал Сонин. И неожиданно сорвался на крик: – Два!

Затравленным волком, не сводя взгляда с капитана, Подкопин медленно вылез из окопа.

Оказавшись под пулями, Алексей, по возможности пригибаясь максимально близко к снегу, побежал зигзагами. Пока он оказался возле первой линии бегущих навстречу, ему пришлось пару раз уткнуться в снег. Так что паникёров он встречал уже в хорошем градусе бешенства.

Первого несущегося ему навстречу он безжалостно ударил в лицо прикладом. Тот с визгом присел, закрыл лицо руками, сквозь пальцы закапала кровь. Второй, увидев это, заметался как заяц, но и его загривок нашёл автомат Подкопина. Солдат упал на четвереньки и, громко воя, пополз назад к своему окопу. Алексей уже занёс ногу для удара, но чей-то выстрел в спину оборвал его скулёж. Солдат мешком обмяк на снегу. Скорей всего, стрелял Сонин, напоминая полковому разведчику о себе. Третьего Подкопин развернул руками за плечи и пинком под зад отправил в атаку. В этот момент его настигла пуля. От удара в плечо Алексея развернуло вокруг себя. Показались верхушки деревьев и тёмное небо с гирляндами звёзд. Затихли звуки боя, свет стал меркнуть. Земля скользнула над головой, потом, бешено вращаясь, исчезла, оставив после себя одну лишь глухую и непроглядную тьму.

До пересменки у штабных связисток оставалось часа полтора. Аппараты не стрекотали уже целых пятнадцать минут! В этой неожиданно образовавшейся тишине после полутора суток бессонницы Катюша стала засыпать прямо за столом. Глаза слипались, голова безвольно склонялась набок. Девушка подпёрла голову ладонями и стала таращить глаза перед собой. Лиза Сотникова сдалась минутой ранее.

Алексей, седой, почему-то одетый в длиннополую кавалеристскую шинель с жёлтыми маршальскими звёздами в петлицах, прошёл мимо неё, даже не повернув головы.

– Алёша, ты уже стал маршалом сухопутной авиации? А где твой самолёт? – удивилась Катюша. Но Подкопин, не сбавляя шага, растворился в утреннем клочковатом тумане.

Голова Кати сорвалась с рук, и девушка ударилась лбом о стол. От удара она проснулась с протяжным стоном. Сон мгновенно улетучился, но оставил после себя липкое чувство безотчётной тревоги. Лиза наклонилась над ней.

– Ты чего, Катюша?

– Да сердце неприятно сжало.

– Может, что-то приснилось?

– Да, какие-то невнятные тени, – растирая лицо, пожаловалась Катя.

– Так выйди на улицу, постой на ветру. Отпустит.

– Уже отпустило.

Катя встала и подошла к окну, распахнула форточку. Морозный ноябрьский воздух немного отрезвил девушку. Она прижалась к окну, но, кроме своего лица, отражённого стеклом, ничего не увидела.

Вернувшись к столу, старшина тихо выдвинула ящик и достала оттуда что-то завёрнутое в тряпицу. Воровато оглянувшись по сторонам, она развернула сахарного петушка. Он уже был не такой «боевой», как прежде, сильно зализанный, но всё же узнаваемый. Катя взяла леденец за палочку-щепочку и лизнула петуха в одно «крыло», потом в другое. Зажмурилась от удовольствия, потом помахала им в воздухе, чтобы он высох, и, улыбаясь, убрала обратно в стол.

Ларочкин с истошным криком опять кинулся на капитана. Но тот тем же ударом свалил рядового на землю.

– Следом, сука!

– Это же верная смерть!

– Товарищу твоему смерть, если не поможешь. Да и тебе, если не пойдёшь.

Ларочкин понял, что сегодня капитана ему не одолеть. Он поднялся, зачем-то отряхнул форму и вылез из окопа.

Так же петляя, как и старший сержант, Ларочкин побежал в сторону лежащего Алексея. Он перевернул его на спину и, упираясь каблуками в развороченную снарядами землю, на боку, помогая себе локтем, потащил назад. Теперь в его руках была жизнь Алексея.

Опомнившиеся немцы открыли пулемётный огонь. Пуля вошла Илье в подбородок снизу, и его не стало. В одно мгновение. Род Ларочкиных оборвался вместе с его двадцатилетней жизнью.

Солдат из роты капитана Быкова, наблюдавший за всем этим, повернулся к капитану Сонину.

– А вдруг они ранены?

– Третьим будешь?

Солдат активно замотал головой. А Сонин, как ни в чем не бывало, убрал в кобуру свой пистолет и с необъяснимой весёлостью заявил:

– Придётся самому завершить задание. Где тут у вас язык?

Солдат повёл его по окопу. По тому, с каким лицом появился капитан из-за поворота траншеи, Бодьма сразу всё понял. Но на его узкоглазом бурятском лице, невозмутимом как у капищного идола, нельзя было прочесть ни одной эмоции. Шага за два он стал подниматься, одновременно вытаскивая из-за сапога кривой охотничий нож, но тот предательски блеснул. Кто-то кинулся сзади, двое с боков, и Николаева быстро скрутили.

– Заговор? Отлично! – обрадовался Сонин. Эта ситуация очень взбодрила капитана, да и вообще этот день для него был удачным. Соперник уничтожен. Так что путь к сердцу девушки открыт. Поплачет, порыдает, а потом забудет. Не случайно говорят: девичья память короткая. А кто лучше приласкает, тот и будет в её сердце. Главное – настойчивость. Штурм и натиск. Смелость, она города берет, а тут сердце какой-то штабной связистки!

– Этого связать, – Сонин махнул на бурята, – и ко мне, оставим его на десерт, а вот этого, – он указал на немца, – мы доставим в штаб.

И, зная, что всё будет исполнено, пошёл по окопу. Так и не пришедшего в себя немца понесли следом, а Бодьму стали вязать. Пока его связывали, он умудрился прокусить руку одному из солдат, тогда ему исподтишка надавали по печени и запихнули кляп в рот. Николаев что-то промычал, но что, уже никого не интересовало. Его подняли двое и потащили туда, куда велел капитан.

Когда рассвело, немцы стали обходить позиции, на которых пару часов назад кипел отвлекающий бой.

Рыжий фриц подошёл к двум русским солдатам. Оба лежали на спине, но по широкому и короткому следу было понятно, что один, которому пуля разворотила всё лицо, тащил своего товарища назад, задрав к самому подбородку зелёную телогрейку, которую он так не выпустил даже после смерти. Из-за неё руки первого солдата торчали над землёй, как какие-то черные коренья или сухие ветки. Фашист собрался было уже уходить, но из педантичности решил всё же проверить. Понятно, что тот, кто тащил, – мёртв, а вот второй… Немец пнул по руке сапогом, и… раздался стон. Солдат заорал в окопы:

– Ганс! Тут живой русский!

Из окопа донеслось:

– Клаус, тебя что, в детстве мама уронила? Зачем тебе живой русский? Они только мёртвые не опасны.

– Зови сержанта, и ко мне, – потребовал Клаус.

– И послал же Бог тебя на мою голову! Уже бегу.

В это время в штабе полка полковник как будто впервые с недоумением изучал лицо капитана Сонина. Он надеялся найти в его глазах признаки душевного расстройства, какого-нибудь безумства, но нет, на него смотрел психически здоровый человек!

– Капитан, ты что, совсем спятил? Ты в одну секунду положил мою лучшую полковую разведгруппу. У них рейдов в тыл было больше, чем у тебя волос на макушке! Они столько сведений добыли, стольких языков доставили, мы им недавно правительственные награды вручили, к новым представили, а ты их…

– Командиром отступающего подразделения Самохина назначили вы.

– Всего на пять минут! На пять! До прибытия нового командира!

– До прибытия нового командира старший лейтенант Самохин не предпринял решительных действий по предотвращению панических настроений на этом участке наступления. Его солдаты массово дезертировали с поля боя!

– Капитан, вся эта шумиха с боем была затеяна для прикрытия возвращения этой разведгруппы… Капитан Сонин, вы за самоуправство под трибунал пойдёте! – сорвался командир полка.

Упоминание о трибунале и крик полковника не на шутку взбесили капитана.

– Заткни пасть, полкан! И не советую портить бумагу на рапорты. Всё равно поверят мне, а не тебе.

– Вот здесь ты прав, сука! – тихо произнёс Петелин и неожиданно с разворота провёл правой рукой великолепнейший хук, аккуратно прилепив свой кулак в ямочку на подбородке Сонина. Тот снопом рухнул на пол. Полковник улыбнулся, переступил через капитана и вышел из комнаты.

За неделю шумиха вокруг капитана и полковника в полку утихла. Петелина, не понизив в звании, перевели в другой полк, на соседний участок фронта. Сонина хотя и вызывали в штаб дивизии для дачи показаний, но оставили на прежнем месте, и он ходил по штабу гоголем. Правда, первое время от него жутко несло луком. Местные острословы утверждали, что видели, как капитан отчаянно пытался сводить синяк репчатым луком, но отпечаток полковничьего кулака никак не сходил с лица. И его стали сторониться, не откровенно, но всё же… И руку подавали лишь в случае крайней необходимости. Предпочитали по уставу козырять.

Бодьма Николаев на всех дознаниях говорил одно и то же: остался в окопе сторожить языка, что произошло, не видел, слышал только выстрелы и крики, но на войне это бывает сплошь и рядом. По сути дела, он не сказал ни слова лжи. Его показания полностью совпали с показаниями бойцов и капитана НКВД. А то, что нож блеснул, так то рукоятка случайно за рукав гимнастёрки зацепилась. А злого умысла никакого не было. Случайность была, а умысла – и в помине. Так что от наследника хана Бату быстро отстали. Вообще в этом деле чувствовалась какая-то нефронтовая спешка. Наконец допросы и выяснения обстоятельств закончились, всё пошло своим чередом. И на войне существует своя рутинная работа.

А через пару дней после прекращения дела, уже ближе к ночи, капитан Сонин шёл из штаба к себе. То ли штабной чай, то ли еще что-то употреблял майор, но прижало его организм по малой нужде всерьёз. А поскольку путь Сонина лежал по берегу большого пруда с несколькими облетевшими деревцами и кустиками ракиты, то он решил воспользоваться случаем и совместить необходимое с приятным. Встал возле дерева и принялся изливать свои горячие чувства на природу. Тёмная ночь, глубокое чёрное небо, необыкновенно яркие звезды, да и на душе с каждой секундой становилось всё свободней и легче. Капитан предавался процессу и любовался природой, получая от этого совмещения истинное удовольствие.

Как только Сонин иссяк и наклонился, чтобы полностью оправиться, чья-то сильная рука схватила его за шиворот и развернула, прижав спиной к берёзе. Локтем нападающий заблокировал голову и нажал на горло так, что у капитана поплыли круги перед глазами. Но все же он узнал Николаева. У того в руке блестел тот самый охотничий нож.

– Дерьмо ты человек, однако. Гадишь везде. Друзей моих убил, подло. Ты страшней росомахи, – тихо произнёс бурят.

– Что ты себе позволяешь?! – сипел капитан. – Да я тебя…

– Это я тебя сейчас. И никто не заплачет, радоваться станут. Одним говнюком меньше.

Бурят откинул назад руку, намереваясь нанести удар, но в этот момент Сонин поднял свою, защищаясь от удара. Николаев брезгливо ухмыльнулся углом рта, а из вскинутого рукава капитанской шинели сверкнул маленький язычок пламени и хлопнул выстрел. Бодьма с выражением необычайного удивления сначала застыл, потом осел. Энкавэдэшник повторно выстрелил и схватился за горло. Его стало выворачивать под ту же берёзу. Проблевавшись, Сонин толкнул ногой Бодьму, тот был мёртв. Капитан завернул правый рукав шинели. На его ладони красовался маленький женский браунинг, который он носил на резинке. Он ожидал подобной ситуации, поскольку понимал, что многое из сделанного им отдаёт не только низостью, но и подлостью. Николаеву не повезло, он привык честно ходить на зверя, у которого, кроме клыков, никакого оружия не было. Кто же знал о пистолетике в рукаве?

Сонин окончательно пришёл в себя, пнул изо всех сил безжизненное тело.

– Сука! Тварь! Теперь ты будешь рыбок кормить.

Чтобы не оставлять следов, Сонин взвалил мёртвого на плечо и понёс его к воде. Там его же ремнём привязал к солдату тяжёлый камень, сдёрнул пилотку и сбросил тело в воду. Николаев чуть-чуть пузырился на поверхности и исчез в безымянном пруду. А Сонин, используя николаевскую пилотку как тряпку, стал затирать свои следы, махая ею из стороны в сторону. Убедившись, что следы уже неразличимы, положил в пилотку прибрежный булыжник и что есть силы бросил. Описав дугу, пилотка ударилась о лёд и осталась лежать на поверхности. Капитан похолодел. Он бросил несколько камней, но все они пролетели мимо. И вдруг, булькнув, пилотка тоже ушла на дно. Всё! Следов больше не было! Сонин трясущимися руками прикурил сигарету и глубоко затянулся. Постепенно трясучка прошла, и докуривал капитан уже спокойно. На всякий случай убрал окурок в карман.

Многие детали инцидента с разведчиками не разглашались, и история обросла множеством слухов и домыслов. В одних – сержант погиб, спасая своего командира старшего лейтенанта Сергея Самохина, в других – был в числе тех, кто бежал, но в это мало кто верил, а в третьих – всю группу под монастырь подвёл капитан Сонин. К последней версии склонялось больше всего народа. Но Катюшу, после известия о гибели старшего сержанта Алексея Подкопина при выполнении боевого задания, детали уже не интересовали. Любимого не вернуть! Она по-прежнему ходила в форме, но казалось, что в чёрной вдовьей одежде. Она не могла улыбаться. По темным кругам под глазами было понятно, что девушка не спит ночами. Но и рыдающей её никто не видел. Она замкнулась. Даже Лиза не могла до неё достучаться. А быть излишне настойчивой Сотникова не хотела.

Новый командир полка не стал вникать в суть истории. Погибших не вернёшь, Сонина всё равно не убрать, да и некогда было этим заниматься. Началось наступление. Продвинув вперёд фронт, полк опять застрял на новых рубежах. Штаб теперь находился в сельской школе.

Полк продолжал жить и готовить очередное наступление. Тем более что в армию пришла уверенность, что врага можно бить, и бить жестоко. Появился охотничий азарт достать его и уничтожить, справедливо карая за то, что он творил на родной земле с первых дней войны.

В это утро Катя торопилась заступить на дежурство по узлу связи. Она шла вдоль помещения штаба, когда из-за угла появился капитан Сонин с каким-то свёртком в руках. Он караулил именно её. Девушка попыталась уклониться от встречи, но Сонин перекрыл ей дорогу.

– Вот и свиделись! – фальшиво затянул Сонин. – А я вам, Катюша, гостинец наладил, – специально использовал это словосочетание капитан.

От слов «наладил гостинец» Катюша вздрогнула, у неё по коже побежали мурашки. Её утомила многодневная недосказанность, общее молчание, как будто ничего не случилось. Обыкновенные боевые потери! А Лёши нет.

– Всё, что могли, товарищ капитан, вы уже наладили!

– Катюша, я же просил! Для тебя я Василий, Вася! – нарочито не слыша Катиной интонации, забубнил капитан.

– Я тоже вас просила, товарищ капитан. И предупреждала, что в случае чего подам рапорт.

– А в случае чего? – полюбопытствовал Сонин.

– Сами прекрасно знаете.

– Не держи на меня зла, Катюша!

– Для вас, товарищ капитан, я по-прежнему старшина Семенова.

– Что, так и будешь дуться?

– С чего вы взяли, что я на вас дуюсь, держу зло? Так только с друзьями или близкими поступают. А наши с вами отношения за рамки служебных не выходили, а дуться – это категория личная.

– Так в чем же дело? – весело стал настаивать капитан.

– Желания моего нет.

– Так и его тоже нет! – обозлился Сонин.

– Кого его? – Катя притворилась, что не поняла, о ком идёт речь.

– Да сержанта твоего! Петушка сахарного!

– Начнём с того, что он не мой, хотя я бы очень этого хотела. И петушка я с чаем сгрызла. Так хоть что-то на память осталось бы.

Капитан стал бледнеть, но старался не показывать своей злости и не давать ей воли. А Катюша, прекрасно осознавая, что своими словами она хоть в чем-то делает этому недочеловеку больно, цинично глядя ему в глаза, продолжила. Это был единственно доступный способ как-то отомстить ему за гибель любимого. Давно известно, что иные слова из уст женщин ранят сильно, бьют навылет!

– Поцелуи его крепкие и ласки жаркие теперь только в моей душе. – Катя с упоением наблюдала за тем, как при упоминании о поцелуях и ласках исказилось лицо Сонина. – Ни при каких обстоятельствах вы, товарищ капитан, ему даже в подмётки не годитесь!

– Катя, ты говори, да не заговаривайся! А то…

– А то что? Ударите меня? Или в штрафбат сошлёте? Хорош кавалер! Думаете, припугнули хрупкую девушку, и она уже сама в койку прыгнет? Вы же всех по себе равняете. Мыслите тараканьими категориями. А я – другой породы. У вас ни способностей, ни фантазии состязаться с ним не было, вот вы его под пули фашистские и послали.

– Это ты о чем, Катя-Катерина? – раздувая ноздри и сворачиваясь в пружину, как змея перед броском, спросил капитан. – Это надо доказать. И уж тем более не тебе, а военному трибуналу!

– Доказывают, когда что-то непонятно, неизвестно, а в данном случае – всё ясно как божий день. Я всё знаю! Он мужчиной был, орлом, а вы так… одно недоразумение.

– Ты говори, да не заговаривайся. Это всё твои бабские выдумки! Свидетелей-то нет!

– А вот вы и оправдываетесь, товарищ капитан. Значит, я права! – злорадствовала Катя.

– Ты смотри, Катюша, не заиграйся. Это ведь я пока добрый.

– Знаешь, что… Вася, а не пошёл бы ты… темным лесом к бабушке с пирожками! – и, скривившись от презрения, протянула: – Красная Шапочка!

И тут же завернула такую нецензурную многоэтажную словесную конструкцию, что некоторые полковые умельцы по этой части ей бы позавидовали, а у капитана мигом в голове вспыхнуло алое марево. Он набычился и замахнулся для удара, но девушка вскинула на него глаза. Её зрачки расширились, и радужка исчезла и стала угольно-чёрной, как у ведьмы или цыганки. И такой силой и холодом повеяло из этих глаз, что капитан НКВД Василий Сонин предпочёл скорее ретироваться. Он развернулся, отбросил в сторону теперь уже точно не нужный свёрток и стал уходить. Катя проводила его презрительным взглядом, и впервые за много дней её лицо осветила улыбка.

А кличка Красная Шапочка к капитану прилипла насмерть. Кто уж рассказал, неизвестно, но теперь его в полку иначе и не называли.

В тишине немецкого тылового госпиталя, возле массивного стола поста дежурного медперсонала, врач Иоахим Кляйн, только что вернувшийся после обхода палат, тихо, но настойчиво флиртовал с медсестрой Ингрид Мюллер. Этот флирт был такой же обязательной процедурой дежурства, как и ежедневная постановка термометров больным. И вдруг тишину больницы нарушил топот сапог. В кабинет стремительно вошли военный и мужчина в штатском. Кляйн поднялся, увидел гостей и уныло понял, что штурм сердца Ингрид откладывается.

– Он в сознании? – спросил штатский. Иоахим жестом указал вошедшим на дверь больничной палаты.

Ингрид кинулась было подать им белые халаты, но посетители отмахнулись и пошли в указанную сторону.

На койке у окна в небольшой узкой палате с зарешеченными окнами лежал Алексей с открытыми глазами. Двое крадучись подошли к кровати. Военный в серебряно-чёрной форме остался стоять в ногах, а гражданский сел на стул и заглянул Подкопину в лицо. Потом повернулся к военному, кивнул ему и снова повернулся к больному. По-русски он говорил почти без акцента.

– Тебе повезло, солдат. Великая Германия даёт тебе шанс начать жизнь заново и правильно.

– Это как же? – еле слышно спросил Подкопин.

– Ты можешь принести огромную пользу великому рейху. Это, – переводчик указал на военного, а тот многозначительно кивнул, – штурмбанфюрер[4] Фриц Дитц, он хочет забрать тебя в разведшколу абвера.

– Чтоб я чему-то у фрица учился? Я закончил разведшколу Самохина – лучшую в Советском Союзе!

Штатский старательно переводил. При упоминании фамилии Дитц, наморщив лоб, задал вопрос:

– Господин штурмбаннфюрер в абвере с тридцать девятого года. И всё это время он занимается русскими шпионами. Но никогда не слышал о такой разведшколе. Где она находится?

– Это самая секретная школа. Поэтому про неё никто и не знает.

– Ты сможешь показать её расположение? Рассказать об её структуре, основных учебных планах? Тогда тебя сразу примут в абвер.

Алексей сначала долго смотрел в потолок, скользя взглядом по трещинам, потом и вовсе прикрыл глаза. Дитц решил, что пленный принимает решение.

– Расскажешь подробно господину штурмбаннфюреру о школе, и тебя ждёт прекрасное будущее! Отдельная комната, усиленный паёк, индивидуальный график занятий! А в случае успеха – и женщины, – перевёл штатский.

– Пусть он наклонится, такой секрет только ему шепну.

Дитц наклонился.

– Ближе, – потребовал Подкопин.

Чего от него хотят, немец понял и без перевода. Он склонился почти к самым губам русского. И тут Подкопин попытался плюнуть фашисту в лицо, но плевок не получился. Тягучая слюна застряла в углу спёкшегося рта. Эсэсовец по-боксёрски резко и без замаха ударил Алексея в лицо. Потом ещё раз и ещё. С неимоверным грохотом на пол полетела капельница, стоявшая возле кровати. Но Дитц продолжал избивать потерявшего сознание Подкопина. Переводчик попытался урезонить своего начальника:

– Герр Дитц, успокойтесь! Допрос же не окончен!

Услышав на посту шум и крики, в палату ворвался доктор Кляйн.

– Герр штурмбаннфюрер, я три недели своей жизни потратил на то, чтобы вытащить этого русского с того света, а вы за минуту перечёркиваете весь мой труд! Зачем тогда просили поставить его на ноги?

– Только из уважения к вашему труду, – прошипел Дитц и выскочил из палаты. Переводчик и доктор переглянулись и ринулись за ним.

Из распахнувшейся двери Ингрид стала с любопытством наблюдать, как в коридоре появился разъярённый эсэсовец, перепуганный переводчик и невозмутимый доктор, который, следуя рефлексу аккуратности, педантично прикрыл открытую дверь палаты. Военный, широко шагая, морщился и тряс окровавленной рукой.

– Позвольте осмотреть рану, герр штурмбаннфюрер! – до конца оставаясь доктором, предложил Кляйн.

– Ничего серьёзного, поверхностный порез, но, чтобы исключить неприятности, я бы рекомендовал обработать рану. – И приказал медсестре: – Ингрид, бриллиантовый зелёный!

Девушка среагировала профессионально быстро. Пока она доставала пузырёк с зелёнкой и наматывала на палочку вату, Дитц высказывал переводчику:

– Одно слово – «азиаты». Этого русского куда-нибудь… чтобы сгнил побыстрей! – и, несколько раз щёлкнув пальцами здоровой руки, приговорил Алексея: – На Балканы! В каменоломни. Сколько сможет, прослужит Германии, а там… Ай! – спирт зелёнки неприятно защипал рану. – Благодарю вас, фрау…

– Фройляйн Ингрид Мюллер, – с многообещающей улыбкой поправила военного девушка.

– Целую ваши ручки, фройляйн Мюллер! – басовито зарокотал Фриц Дитц.

– Я понял вас, герр штурмбаннфюрер! Я подыщу ему прекрасное местечко! – сказал переводчик.

Дитц строевым шагом направился на свою передовую.

– В управление! – приказал офицер.

И парочка, к огромному облегчению доктора, стремительно пошла к выходу из госпиталя. Провожая гостей глазами, Кляйн мысленно перекрестился. Из задумчивости его вывели слова медсестры.

– Иоахим, а вы смелый мужчина. Не растерялись и не испугались этого майора!

– Если честно, то я испугался за вас, милая Ингрид! Мог бы начать размахивать тут оружием. Бог знает, что могло произойти.

– Вы настоящий рыцарь, Иоахим!

Бюст и ноги Ингрид Мюллер были в шаговой доступности, и Иоахим Кляйн ринулся на абордаж!

– Ингрид, прежде чем закончатся невыносимо долгие часы сегодняшнего дежурства и мы с вами отправимся в ресторан «Альт Зальцбург», вы всё-таки сходите к русскому?

– Одну секунду, Иоахим, – тепло и многообещающе ответила медсестра.

Ингрид пошла по коридору специальной походкой для доктора Кляйна. У дверей в палату она ненароком бросила молниеносный взгляд на пост, чтобы убедиться в достигнутом эффекте.

В этот момент дверь палаты открылась, девушка вскрикнула и отпрыгнула к противоположной стене коридора. Из палаты в больничной пижаме, запачканной свежей кровью, практически выпал Подкопин. Его лицо представляло собой сплошную рану, сочившуюся кровью. Кровавый пузырь вздулся на месте рта. Увидев расширенные глаза медсестры, русский впился в них взглядом. Пузырь лопнул, и Алексей хрипло сказал:

– А вот шиш вам с маслом, суки!

И рухнул на пол. Ингрид побледнела и тихо сползла по стене, задирая халат и юбку. Доктор Кляйн кинулся к девушке.

Кирка, звонко звякнув по камню, соскочила и попала Борису Егорову по ноге. Он со стоном повалился на землю. Крови было немного, но удар был очень болезненным. К нему подскочил охранник, передёрнул затвор автомата и собрался нажать на курок. В этот момент между ними встал недавно прибывший заключённый и знаками показал охраннику, что пострадавший сейчас поднимется и продолжит работу. Охранник что-то проворчал, но отошёл.

Новенький показал Егорову, что надо подниматься. И протянул руку. Борис ухватился за неё и поднялся, но стоять он не мог. Хорошо, что до конца смены было не более часа. До назначенного времени Борис кое-как имитировал работу, а новичок молотил по камням за двоих. Хотя «молотил» – было слишком большим преувеличением. Три удара по своему камню, один по Борисову. И только пятый, егоровский, ложился в общую копилку. Слабый и чахлый. Может быть, всё гасила какофония, создаваемая другими заключёнными.

И даже при таком способе обработки каменной глыбы им удалось отколоть от неё солидный кусок. Остаток времени они размолачивали его. Наконец завыла долгожданная сирена, смена была окончена. При помощи своего спутника Борис поковылял на плац общего сбора.

– Русский? – прилаживая его руку себе на шею, тихо спросил его защитник.

– Ага!

– Эк ты грамотно по ноге себе заехал.

– Издеваешься?

– А так бы не узнали друг о друге, – весело улыбнулся новенький.

После отбоя он согнал с соседних нар румынского дезертира и полностью оккупировал их. Чему Борис был даже очень рад. Концлагерь и работа в каменоломне и так изматывала, а тут под ухом часами что-то скулят на незнакомом тебе языке.

– Алексей, – сказал новенький и протянул руку, – из Пензы.

– Борис Егоров. Я из Ленинграда.

– Слыхал, красивый город.

– Серенада, а не город.

– Наших здесь много?

– Достаточно. А что?

– Да так… Потом. Спать пора, – сказал Алексей и буквально через две секунды захрапел.

Утром, увидев, как Борис ковыляет на своей опухшей ноге, новенький нажевал хлебный мякиш из части своей пайки, потом в дальнем углу барака намотал на него висевшую там под потолком паутину, а из барачной печки-буржуйки скребанул золы. Хорошо всё перемешал, слепил плоскую лепёшку. Оторвав подшивку своей лагерной робы, ловко закрепил эту импровизированную «пилюлю» самодельной лентой на ноге Бориса. Тот изумлённо наблюдал за всеми этими манипуляциями.

– Эх, каплю мёда бы! Зажило бы как на собаке.

В завязавшемся разговоре Алексей узнал, что Борис – по образованию физик, достаточно секретный, ушел на фронт, будучи не в состоянии оставаться в тылу, когда другие погибали.

– Теперь сдохнешь здесь, – сурово сказал Алексей.

– Возможно, но совесть моя будет чиста.

– И много это тебе даёт?

– Ощущение того, что я человек, а не шакал.

– Волк?

– Не знаю, но предавший своих всегда шакал. Пассивность – это тоже род предательства.

За этим разговором они дошли до места работы. Периодически Алексей поддерживал Бориса, когда тот оступался, ковыляя по камням. Смена с трудом, но прошла. И снова Алексей прикрывал своими ударами по камням слабые шлепки своего нового друга.

Борис на удивление быстро стал поправляться. Через неделю рана затянулась, Егоров смог, хотя и хромая, самостоятельно передвигаться.

– Ты буквально поставил меня на ноги! – поблагодарил Алексея физик.

– А вот я их скоро протяну.

– Я могу поделиться с тобой пайкой, – Борис мгновенно напрягся и быстро отреагировал на намёк, послышавшийся ему в словах бывшего полкового разведчика.

– Хоть ты и достаточно секретный физик, а дурак! – возмутился Алексей. – Урежешь свою пайку – погибнешь. А тут я такой красивый и сытый красоваться буду! – ранее немногословный Алексей неожиданно зло разговорился. – Не в жратве дело, эта работа убьёт нас через месяц, максимум полтора! Надо бежать!

– Одним не справиться. Есть тут несколько человек…

– Так чего же ты молчал?! – задохнулся целитель.

– Есть и стукач. А избавиться он него нельзя, так мы знаем, кого опасаться, а иначе обязательно появится новый, неизвестный. Пока вычислим, успеет кого-нибудь сдать. Тут нужна другая стратегия.

– А с другими сведёшь?

– А у меня есть выбор?

– И вечером найдёшь способ показать стукача.

После смены, когда раздавали баланду, Борис оступился и задел белобрысого парня с бесцветным лицом. Парень уже занёс руку для удара, но кто-то его схватил за кулак, словно железными клещами. Парень обернулся и увидел Подкопина.

– Нехорошо, мил человек, сам оступился и сам же бучу поднимаешь.

Парень что-то зашипел по-польски и ушёл к своим нарам.

– Надеюсь, ты понял, с кем я собачился? – улыбаясь во все тридцать два зуба, спросил Алексея Борис.

– Ну уж не дурнее паровоза, – жадно жуя, промычал Подкопин.

Группа образовалась на удивление быстро. Нашлись люди, которые не собирались превращаться в покорное стадо. «Лучше умереть стоя, нежели жить на коленях!» – агитируя остальных, твердил Борис. Агитатор из него был ещё тот, но люди понимали, что если для побега созрел этот очкастый доходяга, то дольше тянуть нельзя. Самого же Бориса удивило другое – это то, как остальные быстро и безусловно признали право лидерства за Алексеем. Он же разработал план. Бежать решили под самый Новый год.

В каменоломне Борис уже почти один справлялся со своей работой. Но Алексей по привычке делал несколько ударов по камням соседа по шконке. В этот момент Егоров мог хотя бы немного передохнуть.

– Ладно, понятно, что дома усидеть не смог. Попал на фронт. Кстати, где служил? – неожиданно спросил Алексей.

– На Четвёртом Украинском. Был наводчиком. Считать я всегда умел.

– А в плен как попал? – между ударами спросил бывшего физика бывший полковой разведчик.

– И смех и грех. Я перед боем никогда наркомовские сто граммов не пил. Физически не переношу алкоголь. Да и какой я потом наводчик? Так я свой страх глушил музыкой.

– Это как?

– Я обычно слушал Пятую симфонию Бетховена до минор. В голове проигрывал. Я её в Ленинградской консерватории слушал раз сорок точно! Под неё думалось удивительно легко. Все операции были по тактам и аккордам разложены, руки сами всё выполняли.

– А как же грохот пушек?

– Сначала было трудно. Но это как раз и помогало отвлечься от страха. Я был всё время сосредоточенным, потому что пытался вернуться к тому месту, с которого меня прервали. А потом уже и без антрактов обходилось. Навёл орудие на цель под скрипочки и… ба-бах! Обычно я уши затыкал, отворачивался и приседал. А потом продолжаешь слушать. Весело было! И что самое интересное – совершенно безвредно для печени!

– Ты, кажется, с образованием перепутал.

– Мама в детстве из меня пыталась музыкального гения сделать, отдали в школу при консерватории. Четыре человека из двухсот пятидесяти претендентов! В числе них оказался и я, но через год музыкальную карьеру перекрыли – не прогрессировала моторика руки. Родителям посоветовали меня забрать. А быть посредственностью в оркестре мне не хотелось, да и маме её гордость не позволила. Вот меня и забрали.

– Я не о музыке.

– А о чем же тогда?

– Тебе бы врачом быть. Вон как за печень переживаешь.

– Опять шутишь?

– Сейчас серьёзно. Ну и как твои оркестрово-пушечные симфонии тебя до соло на кирке довели?

– Во время Мелитопольской операции нашу батарею накрыло. Я только третью часть играть стал. Очнулся, оказалось, меня только контузило. Передо мной – трое фашистов. А я не то чтобы табельное оружие поднять, я говорить не мог. Голова гудела, ничего не слышал, только зенками лупал. Так меня и приняли трое архангелов в немецкой форме. Гнали, гнали, потом эшелоны. Только в поезде стал приходить в себя. А потом сюда попал.

– Понятно. Ладно, скоро мы этот пункт вычеркнем, – уверенно заверил приятеля Алексей.

Вечером в бараке, сидя на нарах, Подкопин пытался привести «колотушки» – лагерную обувь на деревянной подошве – в рабочее состояние. Борис украдкой за этим наблюдал. Неожиданно Алексей спросил Егорова:

– Слушай, а где обычно физики работают?

– Чаще всего в школах, иногда в институтах преподают. Я работал в Институте физических проблем. Его организовал физик Пётр Капица, который открыл сверхтекучесть гелия…

– Э, брат, ты мне так совсем мозги сломаешь. Сверхтекучесть… – Подкопин от удивления покрутил головой. – Ты мне лучше про себя расскажи, чем ты занимался.

– Ладно, попробую объяснить, не сломав тебе головы. Любая вещь на свете состоит из более мелких деталей. Например, дом состоит из кирпичей, вода – из капель. И так далее. В физике самая маленькая неделимая частица называется атомом, в химии – молекулой. Из них собрано всё в мире.

– А что мельче – атом или молекула? – поинтересовался Алексей.

– Атом, конечно. Из них уже создаются молекулы. В конце девятнадцатого века было открыто, что есть более мелкие частицы. Глазом их увидеть невозможно. Судить об их присутствии можно только по косвенным событиям. Чтобы увидеть следы взаимодействия этих частиц, сидел в комнате в полной темноте несколько дней. Темнота странно действует на человека. От панического ужаса, когда я хотел уже бежать и стучаться в дверь, чтобы меня выпустили, до какого-то опьянения жизнью, когда мне казалось, что я самый гениальный человек на земле. Зрение стало как у кота или волка. Всё во тьме различал, – радостно вспомнил своё состояние и свои переживания Борис.

– И за эти вывихи ума тебе платили зарплату?

– Не только. Как у нас говорили – придумать и поставить опыт – это не фокус, фокус – за это деньги получить.

– Да уж! И куда начальство смотрело? – беззлобно иронизировал старший сержант. – Теперь ты мне объясни, где могут работать секретные физики?

– Где угодно! Где идут физические процессы. Если секретный, то это может быть ядерная физика, физика низких температур, физика скоростного горения…

– Ладно, зайдём с другой стороны. Сколько у вас в институте работало человек?

– Около тысячи.

– Мать честная! Мне надо узнать, работал ли с тобой физик Семенов?

– Так у нас три Семеновых было. Какой именно?

– Василий.

– Был такой, но он работал в другой группе, по другой тематике. А тебе-то зачем?

– Да так. У нас в штабе, кажись, его дочка служила. Боевая девчонка.

– Я не был с ним знаком. Даже не знаю, была ли у него семья. Он занимался физикой сверхбыстрого горения. Сверхбыстрое горение – это взрыв.

– Нет, ты своего все же добился. Голова у меня вспухла, что твой кочан. Всё! Спать.

Лёг на кровать и с поразительной быстротой заснул, едва коснувшись головой полена, которое служило Подкопину подушкой. Вернее, он заснул по пути до изголовья своей шконки. Борис последовал его примеру, но, в отличие от Алексея, заснул не сразу, а ещё долго вспоминал свою довоенную жизнь. Походы на концерты в консерваторию, работу в институте, свой дом на набережной Мойки.

Последняя неделя прошла в интенсивных приготовлениях к побегу. При этом приходилось соблюдать строжайшую конспирацию, чтобы поляк, который периодически появлялся ниоткуда и исчезал в никуда, чего-нибудь не заподозрил. Больше трёх не собирались. Всю информацию от группки к группке переносил Егоров. Он шутил, что является в их коллективе «свободным электроном». Секретный физик, одним словом. Ни слова в простоте.

Началась последняя перед рассветом смена караулов. От шеренги солдат, обходящих периметр барачной зоны, отделился один и направился к караульному предыдущей смены. Они обменялись какими-то шутливыми репликами, похихикали и поменялись местами. Фельдфебель скомандовал, и цепочка пленных пошла к следующему посту.

Алексей, Борис и остальные притаились возле стены барака, который отбрасывал длинную и жирную тень, образовывая мёртвую зону для света. Луч прожектора скользнул мимо кучки заключённых и пошёл в сторону.

– Пора, – шепнул Алексей и по-пластунски пополз к столбам с колючей проволокой.

Повернув голову, он увидел, как вдалеке охрана скрылась за углом последнего барака. Размахнувшись, кинул на колючку заранее тщательно измазанную золой, свёрнутую в комок робу. Она описала плавную дугу и, развернувшись, повисла на натянутой проволоке. Что-то звякнуло и щёлкнуло, и над лагерем завыла сирена, а Алексей резво пополз обратно. Луч прожектора стал истерично шарить вдоль лагерной ограды. К полосатой тряпке уже бежали со всех ног солдаты, стреляя на ходу из автоматов.

Подкопин с остальными беглецами помчался в темноте подальше от шумихи, но чуть приотстал и стал подгонять задыхавшегося Бориса. Тот бежал изо всех сил.

– Давай, Борька, давай! Не то сам пропадёшь и нас погубишь.

Сердце Бориса уже клокотало в самом горле, холодный воздух обжигал лёгкие. Красные круги поплыли перед глазами. Ноги стали ватными. Егоров понял, что теряет сознание.

Заключённых из барака Бориса и Алексея построили в длинную шеренгу. Робу, измазанную золой, дали понюхать огромной немецкой овчарке.

– След, Альба, след! – приказал проводник.

Собака добросовестно обнюхала тряпку, чихнула, взвизгнула и с выражением собачьей тоски в глазах беспомощно уселась у ног своего хозяина.

– Она след не возьмёт, всё зола перебивает, – оправдал Альбу проводник.

– С вами всё ясно, Кауфман, – сказал офицер. – Кто зачинщик побега? – обратился он к шеренге. Заключённые молчали. – Ладно, – сказал начальник лагеря. – Это не моё желание или дурные наклонности, а ваше поведение меня к тому вынуждает.

Махнув рукой одному из своих подчинённых и заложив руки за спину, он двинулся вдоль строя. За ним последовал унтер-офицер с автоматом на шее. Остановившись возле первого заключённого, он долго и пристально на него смотрел. Но не увидел того, чего ожидал. И еле заметным движением подбородка указал на второго, стоявшего следом.

– Этот, – вяло и буднично произнёс он и продолжил мерно шагать дальше.

Короткая очередь. Заключённый дёрнулся, роба вздулась от крови и пуль, а человек рухнул на землю. Офицер, не оборачиваясь, продолжил движение. Остановившись возле третьего, он повернулся через плечо к автоматчику и доверительно сказал ему:

– С детства не люблю чётные числа, – и, указав на четвёртого в строю, бросил: – Этот!

Автоматчик нажал на курок. Ещё один выпал из строя.

Перед офицером плыли лица заключённых. Одно. Второе. Перед каждым новым он делал небольшую паузу, пленный молчал, опускал глаза или голову. Комендант указывал пальцем и продолжал обход. Появилось лицо молодого парня с широко открытыми голубыми глазами. Он сглотнул слюну и зажмурился.

– И?.. – спросил офицер. Заключённый отрицательно замотал головой. Но парень был нечётным, поэтому рядом молчавший чётный упал в снег. Голубоглазый беззвучно заплакал, давясь слезами.

Молчание этого полосатого стада потихоньку стало выводить из себя начальника лагеря, но он всё же решил дать им шанс. Это мало что изменит, но поупражняться в риторике никогда не мешает. Когда-то он брал первые места на историческом факультете. Правда, хорошо подвешенный язык сломал его штабную карьеру и привёл его сюда, но это всё равно было лучше, чем Восточный фронт.

– Я не садист и не животное. Просто я честно делаю свою работу. А солдат должен выполнять приказы своей Родины! Я убью каждого второго из всего отряда. Спасти свою жизнь и помочь Тысячелетнему рейху можно, указав на того, кто задумал этот наглый ночной побег. Хороший паёк, снижение дневной нормы против девяти граммов свинца. Решайте! Я докуриваю сигарету и получаю главаря. Остальным я сохраню жизнь. Слово немецкого офицера. Я солдат, а не палач.

Офицер достал сигарету, унтер-офицер услужливо поднёс ему огонёк. Он курил, сладко затягиваясь, ветерок сносил сигаретный дым в лица заключённым. Через семь минут сигарета закончилась. Указательным пальцем комендант отщёлкнул окурок в сторону. Искря, он шлёпнулся в скользкое снежное крошево и погас.

– Я жду, – многозначительно сказал начальник лагеря.

Над строем повисла тишина.

– Понятно, – офицер снова пошёл вдоль строя. – Этот.

Офицер неторопливо приближался к Егорову и Подкопину, которые стояли последними в шеренге. Неожиданно поляк, стоящий перед Егоровым, кинул на Алексея быстрый злой взгляд. Стало понятно: этот тип все-таки что-то пронюхал. Алексей еле заметно усмехнулся. Провокатор собрался открыть рот. Но его на мгновение опередил Егоров.

– Герр комендант! Позвольте обратиться? – он на хорошем немецком обратился к начальнику лагеря.

– О! Ты говоришь по-немецки! Уже хорошо. Слушаю тебя.

Борис одним движением вытолкнул провокатора из строя и, изображая страх, захлёбываясь, выпалил:

– Это он, герр офицер! Он всех подговорил! Он угрожал мне ножом! А я хочу жить! Меня ждут дети!

– Нет, герр офицер, – заверещал поляк, отчаянно мешая польские и немецкие слова, – это не я! Они всё врут. Не я! Это всё они! Не я! Сами всё придумали!

Офицер мгновенно выхватил пистолет и выстрелил. Выражение ужаса сменилось гримасой боли, и белобрысый упал на снег. Комендант лагеря подошёл к Борису и потрепал его по щеке, как обычно делал Адольф Гитлер.

– Хорошо. Хорошо! Молодец! Я всегда знал, что если с людьми по-хорошему, то и они к тебе по-хорошему, – радовался офицер. – Вот, – обвёл он глазами строй, – образец, достойный подражания! Хотя что они могут понимать? – обратился он к Борису. – Это же язык Канта и Гёте.

Егоров, великолепно игравший свою роль, тоже осклабился жалкой улыбкой. Неожиданно комендант, не вскидывая оружия, выстрелил. Борис неподдельно удивился, посмотрел на расплывающееся кровавое пятно у себя на груди, кинул взгляд на Алексея и упал к ногам офицера. Подкопин закрыл глаза, и у него на скулах заходили желваки. Начальник лагеря носком сапога повернул голову физика. Убедившись, что тот мёртв, обратился к заключённым:

– Всю жизнь не любил предателей. Им не место даже среди такого скота, как вы. Как я и обещал, остальным я сохраняю жизнь. Но не рекомендую злоупотреблять ни моим доверием, ни моим терпением. В случае повторения попытки побега зачинщика ждёт показательная и мучительная смерть. Уж это я ему обещаю! Теперь, когда истина восторжествовала, отряд может приступить к работам. Увеличить им смену на час. – Закончив своё назидание, он бросил унтер-офицеру: – Уводите!

– Есть! – козырнул унтер и заорал на шеренгу: – Пошевеливайтесь, скоты!

Люди, перестраиваясь в колонну по двое, развернулись и пошли с плаца на работу. Алексей последний раз бросил взгляд на своего мёртвого друга. Удивлённое выражение лица уже превратилось в белую маску. Подкопин до крови закусил губу.

Вечером всему бараку на полосатые робы нашили красные кольцевые мишени. Большую – на спину, маленькую – на грудь, в районе сердца. На официальном лагерном языке это гласило: «Агрессивен, склонен к побегам». Их взяли на особую заметку и в случае чего церемониться не будут – откроют огонь на поражение! Теперь уже надо было бежать в память о Борисе. И Подкопин принялся собирать новую группу.

Автобус сильно качнуло на какой-то яме, и Алексей был вынужден схватиться за дужку сиденья. Рукав пыльника задрался, и из-под него всем окружающим блеснули его наручные часы. Три парня, сидевшие на заднем сиденье и ржавшие всю дорогу до райцентра, затихли и уставились на диковинку. Подкопин сменил руку, и рукав опустился почти до кончиков пальцев.

Автобус не довёз его до железнодорожного вокзала где-то метров шестьсот. Толкаясь при выходе из автобуса с гоготавшими парнями, Подкопин сориентировался и, поправив задравшийся в толкучке пыльник, отправился пешком по темной улице.

Летний вечер в небольшом провинциальном городке был по-янтарному прозрачен. Всё не то чтобы застыло, но двигалось очень медленно. Было ощущение, что птицы летят только благодаря первому взмаху крыльев, а на втором – отдыхают. Речка еле-еле несла свои вязкие воды, ветер застревал в кустах и деревьях. Только паровозы на станции пытались сопротивляться этой монотонности, вспарывая провинциальную тишину клинками гудков.

– Эй, дядя! – кто-то выплюнул слова ему в затылок, но Алексей и не думал останавливаться. Мало ли кому орут в ночи в этом городе.

– Я тебе сказал, дядя! – снова прозвучало сзади, и раздался дружный топот ног. Кто-то попытался со спины схватить его, но Подкопин резко дёрнул плечом вперёд и развернулся, тем самым «провалив» преследующего.

Перед ним стояли три парня с заднего сиденья. Чуть впереди оказался невысокого роста паренёк в тельняшке под серым грязным пиджаком. Это он предпринял атаку на бывшего полкового разведчика. Он буравил его из-под кепки недобрым взглядом.

– Я кому сказал: стоять, – грозно цедил «тельняшка» и для усиления своих слов цыкнул сквозь зубы слюной под ноги Алексею.

– Так это вы мне? – иронично сказал Подкопин. – Что-то я не припомню, чтобы мы с вами за одним столом выпивали.

Ирония этого явного фраера бесила обладателя тельняшки, да к тому же до чесотки хотелось получить в руки блестящие иностранные часы.

– Котлы гони!

– А лицо не потрескается? – ласково поинтересовался Алексей.

– Буреешь, сука! – удивился парень и достал из кармана пиджака нож. Он был очень уверен в своей победе и в том, что фраер обязательно струхнёт. Картинно перекидывая нож из руки в руку, он зигзагом двинулся на залётного. – Давай сюда часики, я кому сказал! – заорал он и неожиданно нанёс резкий колющий выпад. Лучше бы он этого не делал.

Алексей движением влево исчез с линии атаки, потом левой рукой схватил «тельняшку» чуть выше запястья, а правой – заломил его кисть вниз. Нож полетел на землю. Не разжимая стальной захват, бывший полковой разведчик повернулся вокруг себя, закинул чужой локоть на плечо и резко дёрнул руку на себя. Раздался сильный хруст. Через секунду воздух огласил не крик, а рёв парня. Алексей разжал ладонь, и «тельняшка», скуля и охая, сел на дорогу.

– Ты мне руку сломал, сука, – плачущим голосом сообщил он.

– Не будешь хапать чужое, – ответил ему Подкопин.

– Наших бьют! – заорал до этого застывший от изумления второй парень.

Он был на полголовы выше первого, но весь какой-то растопыренный. Руки вниз, локти в сторону. Широко расставляя ноги, он побежал на Подкопина. Тот его встретил чудовищным ударом с двух рук. Левый кулак нашёл висок, а правый – челюсть. По инерции парень сделал шаг и бревном рухнул к ногам старшего сержанта.

– Мужик, я тебя запомнил! Мы тебя найдём и порвём! – убегая прочь, сообщил Подкопину третий.

– Буду с нетерпением ждать встречи! – заверил он убегающую спину.

Не обращая внимания на скулёж «тельняшки», Алексей направился к вокзалу. Идя по виадуку над путями, он сунул руку в карман пыльника в поисках сигарет, но их там не было. Другой карман был так же пуст. И самое противное, что и портмоне с деньгами тоже не было. «Вот суки!» – ругнулся Алексей и вернулся назад.

На месте баталии уже никого не было. Он тщательно поискал в округе. Бумажник валялся в кустах, но уже без денег. «Пошлые карманники, а не честные хулиганы», – зло констатировал Подкопин. Но средств, чтобы куда-то уехать, уже не было. Надо было что-то срочно придумывать.

Опять поднявшись над путями, Алексей посмотрел на железнодорожную кутерьму, непонятную непосвящённому человеку. Под ним пробежал паровоз, обдав снизу клубами пара, другой вдали слабо вскрикнул. Подкопин автоматически вскинул руку, чтобы посмотреть, который час. Увидев циферблат «часов раздора», грустно улыбнулся. Время теперь было не важно.

По улице, примыкающей к вокзалу, в летнем чесучовом костюме шёл гражданин с внешностью бухгалтера или мелкого чиновника. Он уверенно нёс свой живот, помахивая туго набитым дерматиновым портфельчиком. И вдруг из вечерних сумерек перед ним материализовался Алексей. «Бухгалтер» вздрогнул и поправил очки на носу.

– Дорогой товарищ, подскажите, а на улицу Розы Люксембург я правильно иду?

– Вам надо на два квартала назад вернуться, – успокоился «бухгалтер», – в другую сторону от вокзала.

– Видимо, в темноте перепутал. Я не местный. А не подскажете, который час?

– А вот с этим не помогу, нет у меня часов. Не накопил.

– Может, мои купите? Недорого, – протянул часы Подкопин.

– Украл? – насторожился «бухгалтер».

– Свои. На ремешке одна дырочка просверлена шилом. Мужчина посмотрел и удостоверился: действительно, последняя дырочка не заводская.

– Деньги нужны. Жена вернулась сюда после эвакуации. Видимо, на новом месте решила начать всё заново. За другого замуж вышла. Не дождалась. А наш полк в Европе задержали. Насилу отыскал. Думал, встретит как родного, устроюсь на работу, а тут… Нужно уехать, а денег на обратный билет не приготовил.

– Все они так, – посочувствовал мужчина. – А хоть хорошие? – разглядывая часы, засомневался он.

– Часы? Отличные! Из Европы. Говорят, император Наполеон любил часы этой фирмы.

– Наполеон? А не брешешь?

– Если не хотите, так и скажите, – «оскорбился» Алексей и потянул руку к часам.

– Ну ладно, давай. Умеешь ты уговаривать. А куда едешь-то?

– На запад, на Украину, там… кореш фронтовой, он поможет.

Мужчина сначала порылся в портфеле. Удивлённо хмыкнув, полез по внутренним карманам пиджака и выудил оттуда деньги.

– Вот, возьми. Всё, что есть. До Москвы хватит. А дальше, извини, ничем помочь не могу.

– И так выручили! Главное – уехать, а там…

– Бабам веры нет, – безапелляционно заявил мужчина, – моя вон дома сидит, а что она делает, пока я ишачу? Вот то-то и оно, что никто не знает. Или кто-то все-таки знает?

– Спасибо, – поблагодарил Алексей, запихивая деньги в карман. – Это очень хорошие часы, старайтесь заводить их в одно и то же время. Пятнадцать поворотов головки, а то сорвёте пружину.

– Удачи тебе. Ты себе найдёшь и покрасивше, и получше. Хохлушки – бабы видные.

– Это точно, – согласился Подкопин и заторопился в сторону вокзала.

«Бухгалтер» проводил его долгим взглядом, потом приложил часы к уху, долго слушал ход и расплылся в улыбке. То, что вещь хорошая, он понял сразу, а то, что досталась за смешные деньги, только увеличивало её ценность! Потом не торопясь, аккуратно убрал часы в кармашек дерматинового портфельчика и, степенно помахивая им, продолжил свой путь.

Пройдя через весь вокзал, Алексей занял очередь в кассу. Поднял глаза на потолок, а там на фоне синего звёздного неба развевалось красное знамя с тяжёлыми жёлтыми кистями на флагштоке. То ли оно осеняло путь всего пассажиропотока, то ли кому-то персонально салютовало, Алексей определить не успел.

– Мужчина, билеты будем брать? – окликнул зазевавшегося пассажира следующий по очереди. Подкопин протянул в окошко кассы мятые бумажки.

– Один до Москвы. На ближайший! – попросил он кассиршу. – Общий.

Кассирша выписала билет и протянула его вместе со сдачей.

– Отправление в двадцать три сорок, со второго пути, девятый вагон.

– А место?

– Все места ваши, – развеселилась кассирша, – какое займёте, то и ваше. Это же общий!

– Спасибо, – поблагодарил женщину Алексей.

Куря на перроне в ожидании поезда, Подкопин пытался всерьёз подсчитать, сколько же дней на колёсах он провёл за последние два месяца. Поезда были разные – чистые и ухоженные в Европе, разболтанные или же плюшево-помпезные в Советском Союзе. Он усмехнулся: включать ли в этот список товарно-насыпные?

За этими подсчётами прошло время до поезда. Тут Алексею немножко повезло: его девятый вагон остановился входным тамбуром прямо напротив него. Так что он первый занял козырное место рядом с купе проводника.

Подкопин дремал, надвинув модную шляпу на лицо. Но когда разномастная публика захрапела, сон исчез. Подчиняясь общей пассажирской привычке, Алексей уставился в окно. А там была темнота, потом пронеслась будочка путевого обходчика, где монументальная женщина держала в руке фонарь и намотанный на палку жёлтый флажок. «И ведь светит каждую ночь, каждому поезду. Сигнализирует машинисту и нам, что всё хорошо! Путь свободен! Двигайтесь дальше, товарищи!» – подумал Алексей. Будочка растворилась во тьме. Теперь в окне отражалось его уставшее лицо с кругами под глазами. Смотреть на себя не хотелось, и он закрыл глаза.

Алексей очнулся и, шипя от боли, с трудом сел, прижавшись к стене. Хотя спина и болела, но не так сильно, как израненная рука и расцарапанный собакой живот и бедра. Детальное изучение ран радости не добавило, надо было что-то делать, и чем скорей, тем лучше. Из глубины сознания пришло решение. Осмотрев свою одежду и найдя на ней более-менее чистое место, Алексей оторвал полоску ткани, смотал её в небольшой клубок и помочился на него. Хорошо, что почки не отбили. Мокрыми кусками робы он перевязал раны. Снова зашипел от боли, через какое-то время жжение утихло. Подкопин откинулся и попробовал забыться в полусне.

Постепенно, против его воли, начался стандартный для него сон-кошмар, который мучал его с весны сорок второго года, когда по войскам поползли слухи о зверствах фашистов на оккупированных территориях.

Мимо немецкого офицера, сидевшего на люльке мотоцикла спиной к пулемёту, несколько полицаев из местных конвоировали жителей села и загоняли людей в старую конюшню. Сопротивлявшихся били прикладами и со вкусом пинали. Кто-то из них вытащил из толпы девушку, почти подростка. У Алексея остановилось сердце. Сестра! Она кричала, цепляясь за женщину с растрёпанными волосами. Матушка! Она пыталась прижать девочку к себе. Удар приклада отбросил мать в глубь сарая. Полицай схватил сестру за шкирку, та крутилась и вертелась, пытаясь освободиться. Подонок развеселился от этого, по его мнению, уморительного действия и заржал во всё горло. Двое немецких солдат споро заколачивали широкие двери конюшни досками, которые подносили два полицая. Они же и подожгли сарай. Офицер развернул пулемёт и нацелил его на двери. Крика сестры Алексей не услышал, он ощутил его кожей! В ушах застучала кровь.

Взрыв. Комья земли взлетели вверх, и безлунная январская ночь сорок четвёртого года брызгами разлетелась по окрестным горам и лесам. Новолуние и умиротворённость охраны лагеря – два лучших фактора для нападения большого партизанского подразделения Народно-освободительной армии Югославии! Решение об атаке на концлагерь неподалёку от города Биха было принято днём, а уже ночью отряд командира Драгана Крижича мощной волной накатывал на геометрически правильный периметр лагеря. Внезапность и натиск почти опрокинули охрану. Но со сторожевой вышки перед входом в лагерь надсадно стучал пулемёт, прижимая атакующих к земле. Один смельчак с гранатой бросился вперёд. Но, пробежав несколько шагов, получил пулю в голову и замер на земле. Командир отряда, срывая связки, что-то прокричал своим людям, находящимся сзади.

Дым от занимающейся конюшни тянулся к небу. В глазах офицера зажегся огонёк плотоядного веселья. Он положил палец на спусковой крючок и дал короткую очередь по конюшне. Пули прошили сарай насквозь, и из пулевых отверстий тоже пополз дымок.

Сквозь сон Подкопин понял: что-то не так. Его сознание раздвоилось. Один Алексей следил за своим сном, пытаясь запечатлеть каждое мгновение и лицо врага, чтобы потом отомстить каждому. Второй – не мог сообразить, почему на два хода затвора раздаётся три выстрела?

Старший сержант открыл глаза и понял, что пулемёт строчит уже не во сне. По характеру стрельбы стало понятно, что он методично накрывает широкий сектор. Подкопин, опираясь плечом на стену, встал на ноги. Но и стоя, он не смог дотянуться до узкого окошка под потолком. А по ту сторону жестоко поливали кого-то свинцом. «Массовый побег?» – с недоверием подумал Алексей.

Из-за спин атакующих появился боец с трофейным фаустпатроном. Он встал на одно колено и нацелился на вышку. Но немец опередил его, послав пулю в живот. Сгибаясь от боли, партизан всё же произвёл выстрел. Снаряд взрезался в угол исправительного барака. От взрыва угол лопнул, и осколки разлетелись во все стороны.

Ударная волна накрыла всех, кто был рядом, и засыпала Алексея кирпичной крошкой. Он инстинктивно прикрыл голову руками. Охранника с автоматом подкинуло вверх, понесло по коридору и припечатало к стене. Мёртвые руки сжимали автомат.

Пыль осела. Сквозь пролом в стене Алексей отчётливо услышал звуки боя и пополз наружу, чтобы своими глазами увидеть, что творится вокруг.

Опытный глаз разведчика заметил, что пулемётчик на вышке не даёт атакующим поднять головы. Даже у крайне слабого Подкопина от вида боя закипела кровь. Враг его врага – друг!

В это время один из партизан, находившийся рядом с Крижичем, вскочил, чтобы метнуть гранату, но рухнул как подкошенный. Через секунду раздался взрыв. Командир партизан родился в рубашке: его даже не царапнуло осколками. Он схватил молодого парня, указал на вышку и скрестил руки. Вместе с благообразным дедом с седой апостольской бородой они побежали на более выгодную позицию.

Вырвать автомат из рук уже окоченевшего фашиста у Алексея с первого раза не получилось. Скудный паёк последних дней и тяжёлая работа на каменоломнях превратили Подкопина в прозрачного доходягу. Сейчас он был слабее Бориса Егорова. Последний побег и избиение после исчерпали все силы старшего сержанта. Дёрнув в последний раз оружие, он затих рядом с врагом. Пару минут полковой разведчик, медленно вдыхая и выдыхая воздух, восстанавливал дыхание. Затем, используя неподвижный автомат как рычаг, зажал руку немца у плеча своими ногами, а телом повернулся по оси. Хруст ломающихся пальцев показался ему оглушительным. Но автомат теперь был его в руках! Отдышавшись, Подкопин выполз на улицу. Хорошо, что в суматохе боя никто не следил за бараком.

Дед, в надвинутой почти на глаза кепке, никак не мог поймать на мушку пулемётчика. В оптический прицел было видно, что тот крутился на своём пятачке, как уж на сковородке, постоянно прикрываясь столбом вышки. Старик решил сменить точку обстрела и жестом показал молодому, куда идти.

Пока партизаны меняли позицию, сменил её и Алексей. Преодолев несколько метров до вышки, он плюхнулся на землю. Сердце и лёгкие работали на пределе возможностей. Холодный воздух обжигал лёгкие. Очередная короткая перебежка вызвала почти полуобморочное состояние. Сердце колотилось, воздуха не хватало.

Дед Вук неторопливо приладился стрелять, взяв объект на мушку. Палец уже лёг на курок, теперь можно без суеты уложить эту вертлявую скотину. В прорези прицела возникла каска, и старик едва уловимым движением опустил ствол ниже.

Алексей, совершив гигантский шаг-скачок, упал под сторожевую вышку. Ногу свело судорогой, но полковой разведчик перевернулся на спину, вскинул автомат и с диким криком боли и ненависти открыл огонь снизу. Пули с остервенением стали рвать в щепки доски деревянного настила, потом на него грузно упал немец. Сквозь щели потекла кровь. Подкопин потерял сознание.

От усердия дед Вук даже высунул кончик языка и облизнул верхнюю губу. Палец на курке начал плавное движение. И тут фашист, дёрнувшись несколько раз, осел. Пулемёт ещё послал несколько пуль вверх и захлебнулся. Старик взглянул на Горана, тот лишь удивлённо пожал плечами. Вук открыл затвор – там лежал целый промасленный патрон.

Как только с вышки прекратили стрелять, партизаны поднялись в атаку и быстро подавили очаги сопротивления. Первым пристрелили унтер-офицера, который пытался скрыться за углом барака. В окно, где была огневая точка Кауфмана, влетела граната, и через секунду его душа простилась с телом. Разбившись на маленькие группки, партизаны кинулись к воротам бараков и стали выводить людей.

Крижич увидел группу партизан, среди которых были дед Вук и Горан, сгрудившуюся над чем-то под вышкой. Он направился к ним, бойцы расступились перед командиром.

На земле, раскинув руки, лежал узник лагеря. Худой, с заострившимися скулами. Неопрятная, куцая бородёнка торчала жёстким клином над неподвижным кадыком. Лицо и грудь были густо залиты кровью, на месте глаз образовались небольшие лужицы. Драная роба стояла колом, сквозь прорехи виднелось измождённое тело, по которому впору было изучать анатомию. Даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять – он мёртв.

Изучив убитого, Драган Крижич спросил:

– Кто это, Горан?

– Не знаем, но он точно герой! – пафосно, но печально ответил тот.

– Дед Вук, а теперь объясни мне внятно.

– Я только взял эту вертлявую гниду на мушку, – ткнув пальцем наверх, приступил к обстоятельному рассказу старик, – смотрю: он задёргался. Я даже успел подумать: «Кто это его успокоил?» Теперь понятно, что этот парень.

– Получается, он нас всех спас! – подытожил сказанное дедом Горан.

– Получается, – подтвердил командир. И для проформы спросил: – Жив?

– Нет, вроде бы не дышит, – подтвердил худшие опасения молодой.

– Тогда, – распорядился Драган, – его надо похоронить как героя. Со всеми почестями. Горан, ты всё и подготовишь.

– Есть!

Несколько человек подошли к погибшему и с большой предосторожностью стали его поднимать. Едва тело поднялось на несколько сантиметров, «мёртвый» неожиданно открыл глаза.

– Царица Небесная! Жив, что ли? – изумился дед Вук.

– Жив он, жив! – заорал Горан. – А чего же ты, друг, молчал, для чего прикидывался? Весь в крови!

Оживший знаками показал, что это кровь убитого немца. Горан, у которого от радости голова пошла кругом, кинулся переводить остальным жесты почти оплаканного героя, хотя многие и так всё понимали.

– Не его это кровь! Фашиста!

Так же, знаками, узник попросил дать ему закурить. Все кинулись за табаком. Но первым успел Горан, он протянул сигарету и зажёг спичку. «Воскресший» с удовольствием затянулся, но тут же зашёлся в кашле. Это почему-то вызвало всеобщую радость и веселье.

– Кури, друг! Кури, брат! – кричал радостно молодой партизан. – На здоровье кури!

– Ты откуда, парень? – принялся выяснять у Алексея командир, но, увидев непонимание в глазах, решил помочь: – Поляк? Француз? Болгарин? Русский?

– Русский.

– Русский он, ребята! – зашёлся в восторге Горан.

– Ты не переживай, друг, мы сейчас тебя в госпиталь отправим… – начал было Крижич.

– Госпиталь. Лечить, – с сильным акцентом по-русски заговорил Драган.

– В госпиталь не надо, – скривился русский. – Я полковой разведчик. Воевать хочу.

– Тебя как зовут? – спросил Крижич.

– Алексей. Алёша.

– Товарищ Алёша, с нами воевать будешь? – предложил командир.

– Один хрен, где фрицев колотить, лишь бы колотить. – Алексей поднял глаза и понял, что его не понимают. – Согласен! – он закивал головой для подтверждения своего выбора.

Новые друзья заулыбались.

– Подкормить бы его. Вон как отощал, – повернул дело в практическую плоскость дед Вук.

– Вот этим ты и займёшься. И лекаря нашего к нему приведи.

– Ладно, не учи меня, Драган. Не первый год живу на земле, – преисполненный собственной важности, заворчал дед Вук.

Напоследок обдав людей на платформе паром, поезд уткнулся в Белорусский вокзал и затих. Москва с размахом праздновала Первое мая сорок девятого года. На небольшой площади, перед перронами поездов дальнего следования, возле памятника Ленину, стоял небольшой духовой оркестр и играл «От тайги до британских морей Красная армия всех сильней!». В глаза назойливо лезли транспаранты: «Мир. Май. Труд», «Слава великому Сталину!», «Жить стало легче, жить стало веселее!», «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!». В серой и унылой толпе приезжих ярко выделялись радостные встречающие. Они обнимали и целовали не отошедших от перестука колёс и вагонной качки друзей и родственников.

Сюда же вышел Алексей. Опытным взглядом разведчика он прочесал толпу встречающих, но следивших за ним конкретно не обнаружил. Сердце потихоньку успокоилось. Звуки оркестра и вид празднично одетых москвичей прояснили его лицо.

Алексей направился к арке выхода. Но перед тем как войти в неё, на всякий случай ещё раз внимательно огляделся – нет ли за ним слежки. Все было чисто.

До югославского посольства Алексей решил пройтись пешком. Не так далеко от вокзала, и если что, то «наружка» сразу обнаружит себя. Заодно и полюбуется на красоты столицы. А то скоро ли теперь выпадет такая возможность?

Город был почти пуст – все уже сидели за праздничными столами. По улице Горького он направился к площади Маяковского, там свернул на Садовое кольцо, а оттуда – к Киевскому вокзалу. На Смоленской немного задержался, любуясь стройкой одной из высоток, на Бородинском мосту придирчиво понаблюдал, как берега Москвы-реки одевают в серый гранит. Страна оживала, переходя к мирной жизни. Значит, не зря пролита кровь, не зря столько жертв. Скоро всё уляжется, и его жизнь тоже войдёт в спокойную колею. На всём пути он краем глаза следил, не увязался ли за ним кто-нибудь в штатском.

Подойдя к зданию посольства, он взялся за ручку.

– А вы куда, гражданин? – упирая на последнее слово, спросил невесть откуда появившийся бдительный милиционер.

– Я к товарищу Стадичу, – не моргнув глазом, на сербском ответил Подкопин, – с личным поручением от маршала Тито.

– Чего?! – изумился страж закона.

Подкопин заговорил на русском с сильным сербским акцентом, подкрепляя свои слова жестами.

– Я – Горан Златич, – прикрылся чужим именем Алексей. Не он же затеял всю эту игру. – Из Югославии. От маршала Тито. Слыхали? К товарищу Стадичу приехал. Он у себя?

– А я почём знаю? Сейчас кого-нибудь вызову.

Минут через пять появился советник посольства, и Алексей на сербском сказал, что ему требуется помощь. Советник улыбнулся и сказал милиционеру:

– Это наш товарищ. Не знаю, почему его не встретила посольская машина.

– Ага. Понятно. – И, помахивая рукой, сказал Алексею: – Иди, иди.

В посольстве искренне обрадовались соратнику товарища Тито. Чтобы Алексей мог без проблем решить свои вопросы, к нему прикрепили персонального сотрудника посольства – советника Олеко Блажича, того самого парня, что встретил его на крыльце посольства.

Алексей решил не скрывать от молодого человека всего, что с ним произошло. Вряд ли парень как-то связан с НКВД. Разве что с югославской разведкой. Он и сам не лыком шит – раскусит шпиона в два счета! Разговаривая с молодым человеком, он следил за его руками, глазами, следил за речью, периодически выводя его на одни и те же вопросы, пытаясь разобраться, не ведёт ли посольский двойную игру. Но Блажич с каждой минутой вызывал у него нарастающую симпатию. Открытый, улыбчивый, смотрел только в глаза, а не в переносицу, как большинство следователей. Подкопин понял, что Олеко вряд ли будет сдавать его московским чекистам. Во-первых, он боготворил Тито и всех его соратников, а во-вторых, и без того непростые отношения между странами сильно напряглись после того, как Тито решил не исполнять волю «вождя народов», отказавшись создавать Балканскую Конфедерацию. У маршала были свои взгляды на развитие Югославии. И на родине его многие поддерживали.

Блажич внимательно выслушал Подкопина и грустно сказал:

– Всё равно какое-то время придётся подождать, пока я полностью не выясню ситуацию. Сейчас все государственные органы СССР чинят нам трудности по любому вопросу.

– Я понимаю.

– Если что, то мы попробуем другой путь.

– Какой?

– Объездной. Сделаем большой круг, но он надёжнее. В жизни прямая не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками, – указал Олеко на большую карту Европы. И его палец заскользил от Москвы к Балканам.

В карстовой пещере над красочной картой Южной Европы, испещрённой разноцветными стрелками, дугами и линиями и ярко освещаемой ацетиленовыми лампами, склонилось несколько мужчин. Их разговор гулким эхом разносился под сводами.

Огромные и толстые, маленькие и тоненькие, спускались с потолка сталактиты. Несмотря на свой неприглядный грязный вид, местные жители дали им весьма поэтичное название – «фата земли».

К тому, что свисало сверху, с пола тянулись сталагмиты. Мелкие – как грибы, большие – как огромные свечи, с бесконечными наплывами и натёками. Их, видимо, забыл в страшной спешке в своей пещере одноглазый великан Полифем[5]. Если отключиться от посторонних звуков и долго всматриваться в каменные наросты, находящиеся на удалении, то возникнет впечатление, что перед вами загадочный Тибет. А в прозрачном высокогорном воздухе на другом отроге гор гордо высилась череда буддистских ступ, возведённых монахами.

Постоянные налёты немецкой авиации заставили уйти в подполье, вернее, под землю, Верховный штаб Народно-освободительной армии Югославии. В пещерах, протянувшихся на несколько километров под землёй, был обустроен большой укреплённый район. На глубине шло очередное оперативное совещание. Большинство из присутствующих было в военных френчах и знаменитых югославских пилотках. Группа расположилась плотным полукругом возле огромного каменного стола. Свет шахтёрских ламп порождал огромные дрожащие тени фантастических чудовищ, которые причудливо скользили по стенам и потолку, придавая окружающему пространству ещё бо́льшую нереальность. Но людям у стола были гораздо важнее рисунки на карте, чем игра теней вокруг них. Даже падающие сверху капли почти не отвлекали собравшихся. Чья-то рука смахивала воду, и разговор продолжался.

Офицер связи, молча козырнув, протянул донесение тонкогубому брюнету с зачёсанной назад пышной шевелюрой и нависающим над верхней губой носом. Скользнув глазами по бумаге, мужчина отложил её в сторону.

– Не томи, Милован, – произнёс кто-то из присутствующих.

– Немецкими фашистами, – сообщил один из руководителей партизанского движения, Милован Джилас, – против соединений Национально-освободительной армии Албании брошены усиленные мотопехотные части. Немцы усилили давление по всему фронту.

– Гитлер, как всегда, опоздал, – с некоторым высокомерием заявил плотный красивый мужчина с властными чертами лица, с которого, из-за опущенных уголков рта, не сходило недовольное выражение. Зачёсанные назад волосы открывали и без того большой лоб. На его тонком и интеллигентном лице обращали на себя внимание водянистые, но при этом весьма колючие глаза. Звали этого человека Иосип Броз. В партийных кругах он получил прозвище Тито. Его руководящие наклонности проявились на самых ранних этапах революционной борьбы. Он постоянно указывал своим соратникам: «Ты сделаешь это, а ты – то». По-хорватски «ты – то» звучало «ти – то». Очень быстро фамилия и прозвище слились в единое целое – Броз Тито. Под этим именем он навсегда вошёл в историю послевоенной Европы. – Теперь ему нас не остановить! В ближайшее время мы все освободим родные страны от оккупантов! Куда направлены основные удары?

– Немцы развивают наступление по трём основным направлениям, – ответил Джилас и пальцем показал стрелки на карте. – Вот, вот и вот. По информации из только что полученного сообщения, наступление развёрнуто повсеместно, вплоть до границ Греции.

– Нашими активными действиями мы облегчим положение албанских товарищей и поможем главному союзнику всех людей труда – Красной армии. Слушаю ваши соображения, товарищи. Александр, начинай, – обратился к стоявшему рядом с ним человеку.

– В течение ближайших суток надо перегруппировать полки Первой Пролетарской бригады и направить их в этом направлении… – поправив на носу круглые очки, стал спокойно показывать третий руководитель партизанского движения Югославии – Александр Ранкович.

Движение полков и дивизий всего лишь отражает волю и военный талант того или иного военачальника, но не отражает настроения его войска. Поражение или победа решается на уровне конкретного солдата. Жадность и блеск военной добычи может иногда на короткий срок придать силы захватчику. Но они достаточно быстро иссякнут. Защитник же всегда охраняет конкретных людей – своих родных и близких. И если он понимает, что стоит на последнем рубеже, то творит настоящие чудеса героизма.

Можно проиграть конкретную битву, но не всю кампанию целиком. Всех не уничтожишь, к каждому кусту не поставишь своего солдата, а внуки или правнуки рано или поздно отомстят за честь своих дедов. Враг, завоевав страну, через некоторое время всё равно из неё уходит, столкнувшись с хорошо организованным подпольем. У захватчика в буквальном смысле горит под ногами земля. Ощетинивалась сама природа. И опасность нёс уже каждый овраг, холм, куст или поворот дороги. И чем дольше длилась эта борьба, тем серьёзнее увязал в ней поработитель. Захват Германией Югославии это доказал ещё раз.

В начале ноября сорокового года военный министр Югославии объявил своему правительству, что вооружённые силы королевства не в состоянии вести военные действия против фашистской Германии и единственное спасение страны – это взаимовыгодный договор. Уже в конце ноября был подписан пакт о ненападении, а через месяц югославам было сделано предложение о присоединении к Тройственному союзу. В марте следующего года правительство так и поступило. Но в столице начались массовые демонстрации протеста под лозунгами: «Лучше война, чем пакт!» и «Лучше гроб, чем рабство». Народ оказался более свободолюбивым, чем его правители.

На волне этих выступлений группа офицеров югославских ВВС во главе со своим командующим совершила государственный переворот, свергнув князя-регента, и возвела на престол семнадцатилетнего короля Петра II. Новое правительство полностью отказалось от ранее достигнутых договорённостей с Германией.

Гитлер посчитал подобный факт предательством и решил отомстить, ликвидировав Югославию как государство. В надежде на помощь Советского Союза, в конце марта сорок первого года был заключён договор о дружбе и ненападении с СССР. Но это не спасло страну, и в начале апреля немцы начали широкомасштабную операцию «Наказание».

После одиннадцати дней беззубого сопротивления правительственных войск фашисты захватили страну. Территория Хорватии досталась союзникам Германии, местным националистам – усташам[6], которые создали там независимое государство. Движение усташей в 1929 году в Италии создал Анте Павелич. На других покорённых территориях хозяйничали немецкие и итальянские фашисты, румыны, венгры и болгары. Свора шакалов пыталась растащить на мелкие кусочки некогда сильную и богатую страну.

Уже в мае часть югославских офицеров, оставшихся верными эмигрантскому правительству короля Петра II Карагеоргиевича, создала своё освободительное движение, получившее название «четники». Оно было построено по принципу небольших автономных групп – «чет», которые вели военные действия. Возглавил повстанцев Драголюб, или Дража Михайлович.

В день нападения Гитлера на СССР в лесах возле города Сисак был создан 1-й Сисакский партизанский отряд, которым руководили коммунисты. Немного позже на нелегальном съезде в Белграде был образован Верховный штаб партизанского движения, который возглавил Иосип Броз Тито. Так что основная борьба за власть в Югославии развернулась между этими группировками, хотя существовали и другие вооружённые отряды с иной идеологией и без неё, но они были столь малочисленными, что особого влияния на расстановку сил не оказывали.

Изначально Тито и Михайлович пытались делать одно дело сообща, но потом непримиримые противоречия разрушили и без того зыбкое равновесие, и, как это часто бывает в жизни, союзники стали заклятыми врагами. Четники воевали с коммунистами и усташами, усташи нападали на четников и партизан Тито, а те, в свою очередь, громили и тех и других и активно отбивали территории у фашистов.

Вот в такой лихой замес людей, настроений и идей угодил старший сержант Подкопин.

В концлагере фашисты в целях дезинфекции постоянно сбривали заключённым волосы. Как он выглядел, мало заботило полкового разведчика. Главной задачей было – выжить и сбежать.

Через несколько дней после освобождения из лагеря Алексей увидел себя в первом попавшемся зеркале и вздрогнул. Ему недавно стукнуло двадцать девять лет, а из зеркала на него смотрел почти старик. Морщины стали глубже и резче, глаза поблекли, но больше всего несуществующих лет добавляла седая щётка волос и клочковатая бородёнка. Решение созрело мгновенно: бриться наголо. Так было комфортно, проще и, опять же, безопасней.

Он избавился от волос несколькими движениями опасной бритвы. После этого на его лице явственней проступили черты матерого волка. Высокий от природы лоб теперь совсем открылся. Глубокие носовые складки, удлинившийся нос и опустившиеся углы рта лишь увеличивали сходство с серым хищником. И только глаза остались прежними – тёмно-вишнёвыми, глубоко посаженными. Они могли рассказать внимательному человеку о пережитом. А вот взгляд стал жёстким и оценивающим, даже когда старший сержант улыбался. Но после лагеря делал он это крайне редко. Новое выражение, появившееся в его чертах, как ни странно, не отталкивало, а наоборот, придавало его лицу какой-то особый магнетизм, окутывая его особым притягательным флёром.

После концлагеря исчез балагур и весельчак, а появился немногословный и замкнутый человек. Поскольку он предпочитал действовать, а не говорить, умел слушать, а не рассказывать, то быстро завоевал популярность в отряде. Хотя у его молчаливости была и другая сторона. Сербский хотя и близкий славянский язык, но всё-таки чужой. Очень часто незнание языка помогало ему отгородиться от всех непониманием, что позволяло целиком погружаться в свои размышления и воспоминания. Но уже через месяц он мог спокойно выражать на сербском достаточно сложные мысли. Другое дело, что он не часто это делал. Но ни ему, ни его новым друзьям это не мешало. Воевать с товарищем Алёшей, как его теперь звали все партизаны, было спокойно и надёжно. Он был как заговорённый. Действовал дерзко и быстро, и всегда удачно. Казалось, что пули и осколки облетали его стороной, что он уже выбрал весь запас неудач, предназначенных для него судьбой. И в отряде сформировалось устойчивое мнение, что любое задание, в котором участвует Подкопин, пройдёт с минимальными потерями, а то и вовсе без них. И все мечтали попасть с ним в одну боевую группу.

Конец ознакомительного фрагмента.