Глава 9
Хорошо жилось Марусе в родимом доме. Порой ей казалось, будто она в детство вернулась. Особенно по вечерам, когда укладывала на полатях своих деток. Набегавшись за день, они никак не могли угомониться. Тимоша и Никита ещё долго шептались и хихикали, мешая заснуть Нюрочке, и Маруся строго шикала на них, пряча улыбку. И вспоминалось ей, как когда-то на этих же полатях они с Нюрой обсуждали перед сном свои тайны, а Василко прислушивался к их разговорам и обижался, что они что-то от него скрывают.
Но радость от жизни в родной семье принакрылась бедой, словно чёрною тучей. Тюша то и дело ходит в церковь, ставит свечи за здравие Любушки. Анфиса каждый вечер творит молитву перед образами, умоляя Господа вернуть ей внучку. Прохор бродит по двору смурной, и всё у него из рук валится. Иван ещё раз съездил в Лаю, но тщетно – Любушка там больше не объявлялась. Коконька совсем сникла – всё виноватит себя, что девку не уберегла. Приезжал пристав по каким-то заводским делам, Пелагея к нему с челобитной, а тот ничем не помог. Никто ничего не видел, никак вину не докажешь. Может, мол, девка сама сбежала – и весь сказ. Несколько раз подходила коконька к ненавистному кержацкому дому, стучала в ворота и требовала ответа. Но те затаились и не отворяли ей. По селу прошёл слух, что сослали они Зотея вместе с дедом в какой-то дальний скит, от греха подальше. Всё это она Ивану и поведала.
Смотреть, как убивается Тюша по Любушке, было выше его сил, и Иван старался занять себя делами. Сердце разрывалось при виде почерневшего лица жены. А оттого, что он ничем помочь не мог, было и вовсе горько. Но горюй, не горюй, а дела-то стоять не должны. Да и время бежит так, что только поспевай за ним. Вроде, давно ли пашни засеяли, а уже и новая работа подоспела. Петров день на носу, скоро сенокос начинать, пора косы готовить – точить да отбивать. Иван успел ещё до Петрова поста одну из купленных коров забить да мясом поторговать. И в накладе не остался, понял, что он на верном пути. В заводе ведь как заведено: поздней осенью, после Покрова, если морозец установится, все начинают забивать скотину. До Рождественского поста успевают мясом полакомиться. В каждой избе сечки о деревянные корыта стучат, пельмени стряпаются, ноги для холодцов палятся. Бабы кишки в проруби полощут, колбасы набивают. Всё в ход идёт – и осердие, и потроха. А уж разговеться после поста народ у нас любит. Зимой в каждом доме мясо в печи томится. Глядишь – к весне-то уже всё и подъедено. И вот тут самое время торговлю открывать. Жаль, поздно ему эта мысль-то в голову пришла, а то ведь прямо с Пасхи и начинать можно было. Но Иван всё учтёт на будущее. Только радости-то нет никакой от этой новой затеи. Вот если бы Любушка объявилась, тогда б и жизнь по-другому пошла.
Однажды вечером Иван с отцом отбивали во дворе косы, а женщины в это время поливали огород. Вдруг во двор вошёл Николка Черепанов, давешний Василков дружок.
– Бог в помощь, работники! – поприветствовал он хозяев. – Доброго вам здоровьица!
– И тебе не хворать! – ответил Прохор. – С чем пожаловал?
– Да вот, весточку вам привёз из Тагильского завода. От Любаши вашей.
Мужики чуть молотки из рук не выронили от такой новости.
– Анфиса! – крикнул Прохор. – Бегите-ка все сюда! А ты, милок, – обратился он к парню, – садись покуда на эту чурку, всё нам сейчас и обскажешь.
Маруся, Тюша и Анфиса поспешили на его зов.
– Любушку вашу я сегодня встретил на рынке в Тагильском заводе, – начал Николка, когда все собрались, – кланяться велела да передать, что всё у неё хорошо, чтоб не переживали за неё.
Тюша тут и охнула.
– Жива моя кровиночка! Жива моя деточка! Спасибо тебе, Господи! Услыхал ты мои молитвы!
Маруся молча обняла Тюшу одной рукой и погладила её по плечу.
– Как она там? Расскажи хоть, – попросила Анфиса парня.
– Настоящая барыня! – выпалил Николка и тут же смутился. – Одета нарядно. Я её сразу-то и не признал, пока она меня не окликнула. В платье обряжена, а на голове шляпка соломенная, и волосы в причёску убраны. А ещё девчушка при ней махонькая, просто ангелочек. Люба сказывала, что нянькой работает в семье тамошнего доктора. Дескать, эти люди из лихой беды её выручили, и она благодарна им очень. Теперь в их доме и живёт. Жалованье ей положили, но она пока не получала, хотела сразу, как деньги будут, письмо вам отправить, да тут я и подвернулся. Про всех вас расспрашивала, всё ли в порядке, не хвораете ли. Говорит, скучает шибко по дому-то.
– А чего ж тогда домой-то не вертается, коль скучает? – спросил Иван.
– Дак, говорит, не по своей воле уехала и не знает теперь, ждут ли её.
– Да как это? Почему не ждём-то? – всхлипнула Тюша.– Все глазоньки уже повыплакали, её ожидаючи!
– А как же она там одна-то в незнакомом заводе? Заплутает ещё! – удивилась Анфиса.
– А она не одна была. С ней две девки, видать, прислуга из того дома. Одна здоровенная, выше меня будет, и лицо у неё корявое. Девчушка её Симой называла. А другая толстая с огромной бородавкой на носу, а в руках корзина плетёная. Похоже, повариха ихняя, она потом в хлебные ряды направилась.
– А где там её сыскать-то можно, не сказывала? – уточнил Иван.
– Нет. Только обмолвилась, что недалеко от рынка живёт.
– Фамилию того доктора не знаешь?
Николка призадумался.
– Она называла, да я запамятовал. Иноверцев? …Иноходцев? …Иноземцев? Знать-то, Иноземцев!
– Ну, спасибо тебе, мил человек! Большую радость ты нам принёс! – сердечно благодарил парня Прохор.
– Надо срочно ехать за Любашей! – сказал Иван.
– Погоди, не пори горячку, – остановил его отец. – Ты же слышал – она работает! Люди на неё рассчитывают. Значит, домой сейчас она всё равно не поедет. Да и нам не до того, покос впереди. Вот управимся со всеми делами, тогда и поедешь.
– И то, правда, Ванечка! – сказала Тюша. – Главное, что Любушка жива-здорова, у меня теперь хоть сердце на месте.
Анфиса молча утирала слёзы. Маруся смотрела на Тюшу и радовалась за неё. Она не представляла, как смогла бы пережить потерю любого из своих детей.
Николка попрощался и, пристально поглядев на Марусю, ушёл. Все с благодарностью смотрели ему вслед. Добрая весть слегка ошарашила их.
Парень шёл и думал о Марусе. С тех пор как сестра его старшая привела в дом Сану Кузнецова, это имя частенько там поминалось. Николка был ещё мальцом, когда Маруся сбежала от первого мужа. Василко сказывал ему по секрету, дескать, слыхал, как взрослые судачили, будто избил её плетью Сано-то, вот она с его братом и уехала. А он протрезвел, да поздно уже – нет её. Не простила, видать. Молодец! Есть в ней что-то такое, чему Николай никак не мог найти объяснения. Вот сейчас она не проронила ни слова, а он исподволь наблюдал за ней и ощущал в этой женщине какую-то притягательную силу. А в чём она, та сила? В загадочности, что скрыта за её молчанием? Во внимательном взгляде её глубоких глаз? Трудно сказать. Казалось, во всей её фигуре, осанке, наклоне головы чувствовалось какое-то внутреннее достоинство. Нет, не ровня ей Сано! Не такой человек должен быть рядом с ней.
А Сано и лёгок на помине. Только Николай вошёл к себе во двор, тот, пошатываясь, вывалися из избы.
– И где ты шляешься, бездельник? – спросил зять заплетающимся языком.
– А я у Беловых был! С Марусей твоей виделся! – дерзко ответил Николай.
С некоторых пор Сано стал сильно раздражать его своим стремлением показать, что он тут хозяин. А какой он хозяин? Примак! Пока мать была жива, зятёк помалкивал, а теперь совсем распоясался. Особенно, когда выпьет.
– Маруся? – наконец до пьяного сознания Саны дошло, что сказал ему Николка. – Она приехала?
– Да она давно уж тут живёт со всем своим выводком! – раздался голос Татьяны, вышедшей на крыльцо. – Корчит из себя не знамо кого! Тоже мне, барыня выискалась!
– А я пошто не знаю? – пошатываясь, спросил Сано.
– А тебе знать необязательно! – отрезала жена.
– Как это необязательно? У меня там …сын! …Два сына! – поднял он вверх два пальца.
– У тебя их тут полон дом, а там – Егоровы сыны! И угомонись уже, не то Прохор Степаныч мигом тебя укоротит!
Сано плюхнулся на ступеньку и пытался ещё что-то сказать. Татьяна села рядом, сердито глядя на брата, принёсшего недобрую весть. Она долго скрывала от мужа, что Маруся гостит у своих родителей, а Николка всё выложил ему. Теперь ведь Сано будет непременно искать встречи с бывшей женой. И что потом? Уж сколько лет прошло, а он никак её не забудет. Горечь застыла на Танюхином лице.
Николка смотрел на сестру, словно впервые её увидал. Как же она отличается от Маруси! Вся изробленная, замученная. Постоянно ворчит, то на детей, то на мужа. Брат уже и не помнит, как она улыбается. Да, далеко Танюхе до своей бывшей подружки. И та ей, словно кость в горле. Кабы Сано-то не сох по ней по первости, может, оно бы и утихло. А то ведь, бывало, как выпьет, так Марусю и поминает в пьяном бреду. А что у трезвого на уме, то у пьяного на языке – это всем известно. Вот сеструха и изводится. А как ей не изводиться-то?
Николка, после того Марусиного побега, впервые увидел её на Василковой свадьбе. Татьяна после свадьбы всё выспрашивала его про соперницу-то. Как, мол, тебе она? Хороша ли? Во что одета? А разве ж он обращал на это внимание? И вообще, стоило ему увидать Василкову невесту в подвенечном уборе, тут он и дара речи лишился. И никого вокруг больше не замечал. Никогда ещё он такой красоты не видывал. Лишь глянул в глаза Лизаветины – так и утонул в них. Впервые тогда почувствовал Николка зависть к дружку своему. Не завидовал он раньше. Ни учёба друга, ни должность его, ни дедово богатство – ничто парня не волновало, а вот невеста-красавица совсем свела с ума. Он и с другом-то встречается теперь очень редко, хоть тот и зазывает его в гости. А как он туда придёт? Как он на Лизавету смотреть будет, если от одного только взгляда её готов чувств лишиться? Может, потому он до сих пор и не женился, что не встретил больше такой. Хотя, нет. Встретил уже. Сегодня. Как глянула на него Любушка из-под шляпки своей соломенной, так словно в омут и затянула. И ведь жили почти рядом, а он её почему-то раньше не замечал. Просто малявка, племянница дружка его закадычного. А вот, поди ж ты! Выросла!
– Николка, оглох что ли?! Слышь, в ворота стучат! Открой! – выдернул его из раздумий Татьянин голос.
За воротами оказался Гриня Титов. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Чего тебе? – Николка удивлённо уставился на него.
– Я это… я узнать хотел… говорят, ты Любу Белову видел, – заговорил тот робко.
Быстро же слухи по заводу разлетаются! Не успел до дома дойти, уже все всё знают.
– Ну, видел, и чего? В Тагильском заводе на рынке встретил, – нахмурился Николка.
– А когда она вернётся, не сказывала? – рвалась наружу потаённая Гринина надежда.
– Не сказывала, может, и никогда не вернётся, – решил подзадорить его Николка, сам не зная, почему.
– Как никогда? – лицо Грини вытянулось от изумления. – А я? …А свататься? …Мне батя обещал. Осенью.
– А она тебе обещала? – почему-то со злостью спросил Николка.
Тот пожал плечами:
– Нет… Не обещала…
– А на нет и суда нет! – отрезал Николка и захлопнул ворота. – Ишь ты, женишок выискался!
– Чего ты злишься-то, братец, будто он про твою невесту выспрашивает? – крикнула с крыльца Татьяна.
Николка растерялся, не зная, что ответить. Он почувствовал, как краска заливает лицо.
Татьяна всё поняла.
– И ты туда же! – проворчала она. – Уж сколь девок в заводе, а тебе именно Беловскую подавай! Да что ж они все? Заговорённые какие что ли, что вы по ним сохнете?!