Химеры. Легион иных. *** (Роман Казимирский, 2016)

Сегодня все так однозначно и предсказуемо, что иногда хочется запереться в уборной, свернуться в позу зародыша и выть, стараясь ни о чем не думать. Только делать это нужно тихо, чтобы никто не услышал. Чтобы выйти потом, умывшись и почистив зубы – и весь такой жизнерадостный и красивый. У тебя новый галстук? Стильно, стильно. Мм, и последняя модель чего-нибудь? Стильно, стильно. Уу, где такую стрижку сделал? Прям как у тогокоторыйтам. Стильно, сти… Думаешь: вот раньше, наверное, было все совершенно иначе. Мечтательно закрываешь глаза и оказываешься при дворе какого-нибудь Людовика – даже не важно, какого именно по счету. Средний или поздний Ренессанс. И вот подходит к тебе твой придворный коллега и со знанием дела так говорит: ну, классно ты брови выщипал, будто их и не было никогда! Шарман, манифик. Ах, какая пудра – лицо прямо светится! Шарман, манифик… А ты стоишь и думаешь: м-да, вот бы вернуть рыцарские поединки и всю эту брутальную возню – там-то точно не было всей этой мишуры, набившей оскомину. Размахиваешь мечом, рубишь сплеча, дамы пищат от восторга, соперники с завистью смотрят на твоего коня, вздымающиеся бока которого блестят от пота, король как бы между прочим жалует тебе пару лесов с кучкой крестьян, чтобы можно было охотиться в свободное от турниров время. Ну, красота же! Подходит к тебе твой соперник – тот самый, которого ты уже успел так героически победить на глазах у всех, смачно портит воздух и, сплевывая перед собой, заявляет: граф, заклепки на твоей кольчуге – ну, ваще! И так хорошо тебе становится, потому что понимаешь: ты ничем не хуже своего отца, хотя он, возможно, считает иначе – и забрало на твоем шлеме не той формы, и бороду слишком короткую носишь, и жену выбрал из этих проклятых бриттов, из-за которых он когда-то потерял большой палец на правой ноге. Да ладно тебе, пап, сейчас так модно одеваться, а борода у меня не такая густая, как у тебя, если я ее отращиваю, она смешно смотрится и щекочет. А жена… Зато посмотри, какой у нее дивный зад! Ох, уж это вечное стремление следующего поколения доказать предыдущему, что оно способно продолжить традиции и имеет право носить родовую фамилию. Мама-кошка учит своих котят вылизываться и закапывать дерьмо, и так было и будет всегда. Степные кошки фелис сильвестис вылизывались и закапывали. Египетские обожествляемые – вылизывались, как миленькие, и закапывали, как самые обычные, в песочек. Черные европейские прежде, чем отправиться на костер как приспешники Сатаны, точно так же вылизывались и закапывали, оскорбляя тем самым князя тьмы и пугая богобоязненных горожан. А уж кот Алексея Михайловича, батюшки Петра Алексеевича, так вылизывался и закапывал, что его за особое мастерство обессмертили в искусстве. Мой кот тоже вылизывается – и закапывает в паркет. Что случится, если животных лишить генетической памяти? А человека? Сколько всего незакопанного окажется на поверхности, страшно представить.

Раз на раз не приходится – только что вот цапля проглотила лягушку без труда (они их жуют или просто глотают? – а если просто глотают, то лягушка заживо, что ли, переваривается?), а в следующий раз лягушке взбредет в голову расставить лапки. И расставит ведь – больше из вредности и любопытства, нежели из чувства самосохранения. И сдохнет цапля к чертям, и останутся цаплятки без мамки или папки. Жалко и цапляток, и лягушат. Вот такая трагедийность бытия. Где заканчивается справедливость и начинается реальность? Примерно с такими мыслями я подошел к рубежу, когда впервые начинаешь задумываться о возможности бессмертия для себя родимого. Хочу ли я? Безусловно – грустно покачивая головой и понимая, что хотеть не вредно. Кто отказался бы от шанса избежать участи быть оплаканным, отмеченным на поминках и благополучно забытым родственниками, большую часть которых ты видел пару раз за всю свою жизнь? Сколько замечательных гипотез мы придумали для того, чтобы не было слишком обидно перед прыжком в неизвестное. Реинкарнация в кузнечиков, загробная жизнь с совершенно бессмысленным количеством девственниц, которые достанутся тем, кто вылизывался и закапывал лучше других, параллельные миры, в которых жрешь фаст-фуд и не толстеешь – мечта! Чтобы подчеркнуть глубокий смысл и особую важность наших церемоний, мы потрясаем кубышками с дымящимися благовониями, бреем головы, встречаем солнце затылком и провожаем его задом – и очень сильно сердимся, когда кто-то не разделяет нашей веры в то, что именно так и нужно заслуживать облачко под ногами и бесконечные вкусняшки на завтрак, обед и ужин. Ведь никто не может со стопроцентной вероятностью сказать, есть ли жизнь после смерти, но надеяться так хочется. А если ее нет, то было бы крайне неприятно провалиться в черную дыру, которую и черной-то назвать затруднительно – ведь у пустоты нет цвета. Впрочем, и неприятно от этой бесцветности не будет, потому что ничего уже не будет. И даже разозлиться по этому поводу не получится. Ведь злиться будет некому и нечем. Да, я бы определенно хотел жить вечно. Пусть плохо и голодно, пусть в грязи, но – вечно. Это волшебное слово дарит возможность быть ничем или никем сколь угодно долго, потому что в любой момент можно все изменить. И совершенно не важно, что это никогда не случится. Главное – гипотетическая вероятность. Это ведь так просто. Купил новую пару обуви – красный цвет не в тренде, желтый правит вселенной – и ты уже другой. Смени работу, квартиру, машину, любовницу – видишь, сколько изменений сразу! Перейди улицу в неположенном месте, почувствуй драйв. Опубликуй нетленку за свой счет, останься в истории. И фото всего, что попадет в объектив твоей новой умной камеры, это обязательно. Щелк, щелк. Стильно.

Я хочу жить вечно. Но только с тем условием, чтобы моя семья осталась вместе со мной. А что? Нормальное желание. Мои котята достигнут расцвета и заморозятся в этом состоянии такими навсегда. Вылизываться и закапывать, вылизываться и закапывать. Я никогда не превращусь в бородавочного Вечного Старика с перманентно седыми волосами, торчащими из ушей и носа. И моя жена не будет бряцать вставной челюстью и на ночь класть ее в стакан с водой. Друзья – без них никак. Сложно пережить вечность исключительно в семейном кругу, даже если на столе всегда стоит миска с похлебкой, а во дворе припаркована новенькая повозка, которая при движении почти не скрипит. Правда, родственниками друзей и друзьями родственников придется пожертвовать – тут уже и до перенаселения недалеко. Да и как быть с детьми? Ведь они должны унаследовать дар своих родителей – жить всегда и вопреки всему. Или не должны? Все это очень сложно. Наверное, в процесс должна вмешаться природа. Вполне, на мой взгляд, приемлемый вариант. Ведь получалось у нее до сих пор контролировать нас, то устраивая некий локальный потоп, которым нас пугают до сих пор вопреки всем физическим законам, то заливая лавой и засыпая пеплом самых буйных и успешных, то сталкивая лбами наиболее расплодившихся, чтобы они покрошили друг друга в мясо.

Те, кому не суждено пополнить ряды бессмертных, проживут отпущенный им срок и отправятся выяснять, есть ли жизнь за чертой. Жаль, что они потом не смогут нам рассказать о том, что увидели – а было бы так интересно. Мы пожелаем им удачи в этом нелегком деле. Конечно, оплачем, помянем, установим надгробные плиты – некоторые из нас будут долго хранить семейные реликвии. Вот этим ножом, сынок, твой прадед отрезал ухо Мердоку за то, что тот украл у него поросенка. Потом, правда, поросенок нашелся, но его все равно пришлось подарить тому же Мердоку, чтобы тот не обижался, так что все обошлось. Смешно, правда? А может, и не было ничего такого. Все равно хорошая история. Жаль, что скоро все пройдет и забудется. Жизнь захлестнет нас новыми ощущениями, на фоне которых ухо померкнет, а поросенок превратится в сочную котлету, политую соусом и накрытую мягкой булкой с такими маленькими семечками, которые застревают в зубах. И самым свежим и острым воспоминанием останется чувство свободы – от потребности торопиться и постоянно оглядываться в вечных поисках того, что мы могли бы пропустить. Пропустили – да и черт с ним. Пусть подбирает тот, кому это нужно. А мы нарожаем себе новых котят и станем с умилением наблюдать за тем, как они копошатся в наполнителе – и закапывают, закапывают. Тьфу.

Нас мало, но в наших карманах достаточно времени, чтобы недостаток количества компенсировался избытком качества. Через некоторое время избранные разбегутся по всему миру, как тараканы из герметически закрытого контейнера, в котором обнаружилась щелочка. Производственный брак, как и большинство самых важных открытий человечества, произошел случайно и вызвал катаклизм вечной жизни – без утомительной борьбы за право пополнить генофонд своим потомством, чтобы потом до конца своих дней оберегать его от попыток более успешных и ловких особей оставить свой след в чужом гнезде. Многие из нас вовсе затеряются оттого, что потеряют смысл существования. Возможно, они и сейчас лежат где-нибудь на песчаных пляжах и от нечего делать лепят куличики. Какая разница? Мы никогда не узнаем о том, что с ними сталось. Хотя «никогда» в нашем случае – слишком сильное слово.

– Как тебя там? Кевин? Помоги мне!

– Бабушка, тебе известно выражение «помоги себе сам»? Говорят, оно принадлежит самому Иисусу. Кто я такой, чтобы нарушать его заветы?

– Во-первых, умник, не «помоги», а «исцели», и означает оно совсем не то, что ты имеешь в виду. Во-вторых, не упоминай имени Бога нашего всуе, мелкий паршивец. И, наконец, в-третьих, как запускается эта чертова машина?.. В мои времена люди стирали все свои вещи вручную – все было просто и понятно. Не пошевелишься – будешь ходить грязным, потому что никто за тебя не будет твое исподнее стирать. А сейчас что? Да пропади оно все пропадом!

– Нанна, в твои времена люди с копьями за мамонтами гонялись, и в стиральных машинах необходимости в принципе не было. Шкуру содрал – вот тебе и новая одежка. Порыбачил – и помылся заодно. На кнопку нажми.

– На какую кнопку?

– На красненькую. На которой написано: для бабушки.

– А! Точно, написано. Это что, на самом деле с такими кнопками выпускать стали? Ну, надо же…

Старушка удивляется и близоруко щурится. А этот смеется, подлец, покатывается. Сколько лет изо дня в день я наблюдаю одну и ту же сцену. Никто не в обиде. Каждый играет свою роль. Странная, странная семья, похожая на все остальные и не похожая ни на одну другую. Я помню Бриана Бору, короля Мунстера – видел его так же близко, как сейчас вижу собственное отражение в зеркале. Мужик был настоящий, серьезный. Сказал – сделал. Не сказал – все равно сделал. Все понимали, что этот – не подведет. Тогда все было проще, понятнее. Вот стоит Бриан, он – хороший, потому что защищает нас от враждебных кланов и викингов, а еще он красивый, смелый и сильный. А это, допустим, Ивар Лимерикский – он плохой, потому что нападает на нас, грабит деревни, насилует женщин. Все это можно понять, но он к тому же еще и датчанин, чего ему простить ну вообще никак нельзя. Наши победили – ура, молодцы, праздник и бесплатная выпивка в честь храбрых воинов. Наши проиграли – мы еще отомстим, поминки и бесплатная выпивка в честь павших. Залечили раны, наточили топоры, подлатали шлемы, если нужно, нарожали еще детей, и снова в бой. Идеально. И стирали, кстати, действительно меньше – то ли грязь не так приставала к одежде, как сейчас, то ли относились к ней проще, сложно сказать.

Нанна уважительно цокает языком – наклейка на стиральной машинке ее явно впечатляет.

– Нет, ты только посмотри, до чего додумались, однако! Тебе бы у них поучиться, Кевин – старших нужно уважать.

Кевин – это мой сын, рожденный уже в новой жизни со всеми вытекающими последствиями: неисчерпаемыми ресурсами, к которым открыт доступ всем причастным, бесконечными попытками, если что-то не получается с первого раза, и непомерно раздутым самомнением. Вообще, вера в собственную неповторимость свойственна всем нашим. Собственно, почему бы и нет? Считает ведь себя особенным какой-нибудь долгоиграющий царек, у которого пара носков стоит дороже автомобиля среднестатистического жителя его страны. Разница между ним и нами лишь в том, что рано или поздно наступает день, когда он начинает задумываться о собственной тленности. Сначала он гонит от себя эти мысли, но рано или поздно они завладевают им полностью – и начинается война со временем. Омолаживающие процедуры, пластические операции, юные любовницы… Глупейшая война, победитель и проигравший в которой известны заранее. И в какой-то момент становится ясно, что ничего из того, чему он уделял так много внимания на протяжении всей своей жизни, не поможет отсрочить неизбежное. Наступает запоздалое раскаяние. Оно всегда приходит, исключений не бывает.

Многие пытались обмануть смерть, но я не знаю никого, кому бы удалось сделать это. А ведь как старались! Вспомните хотя бы ту же Елизавету Батори – я с ней не был знаком лично и поэтому не уверен в справедливости обвинений, которые ей предъявили, времена тогда были темные. Но если только допустить, что все, о чем говорили тогда, было правдой хотя бы на половину, то это очень хорошо иллюстрирует отчаяние, с которым властители цепляются за любой шанс продлить агонию жизни. Так утопающий хватается за соломинку, а потом его тело вылавливают из воды с этой самой жалкой травинкой, зажатой в кулаке.

У нас все то же самое – нам нравится считать себя исключительными и смотреть на остальных свысока, как это делают дети, ставшие обладателями какой-нибудь тайны, о которой никому, кроме них, не известно. Единственным отличием является итог, в нашем случае его попросту нет. Что бы мы ни делали, это ни к чему не приведет. Это и дар, и проклятье. И я до сих пор не знаю, что – больше.

Наша бабушка прекрасно иллюстрирует суть дилеммы. Все мы прекрасно понимаем, что на самом деле она сохранила живость ума и во многих вопросах даст фору большинству из нас, а все игры в «ничего не вижу, ничего не слышу» затеваются только для того чтобы привлечь к себе внимание и не чувствовать одиночества. Вообще, Нанна – это феномен, объяснения которому я до сих пор не могу найти. С самого начала в число бессмертных входили только молодые, полные сил люди и дети, которым еще только предстояло пополнить собой ряды избранных. На старой каменоломне, где все случилось, собрались только они. Бабушки не было среди нас тогда. Однако когда через двадцать лет, состарившись, она вдруг словно заморозилась – и больше не пожелала меняться, с кряхтением путаясь у нас под ногами, – всем стало ясно, что произошел сбой в системе. Мы были так поражены этим фактом, что некоторые из нас, испугавшись, даже выступили с предложением разобраться с этой проблемой – починить механизм, что ли. Как? Убив. Конечно, это было великой глупостью. Во-первых, я бы не позволил этого. Во-вторых, уже тогда мы знали, что наши тела стали мало восприимчивы в внешнему воздействию. Ну, и, наконец, как можно исправить ошибку, если не знаешь ни чем она вызвана, ни к чему может привести? Да и ошибка ли это? Если да, то в чем ее суть? Как назвать ту систему летоисчисления, в которой мы оказались? В общем, нам надоело пытаться искать ответы на вопросы, которые плодились, как мухи в свинарнике, и мы махнули на все рукой, в том числе и на бабушку.

Наверное, я был единственным, кто искренне жалел ее. На фоне замороженных в тридцатилетнем возрасте людей Нанна выглядела еще более старой, чем была на самом деле. Но мы пытались это исправить, как могли. Сначала она фыркала на мои предложения привести ее в порядок, но потом сдалась – я умею быть настойчивым, когда мне что-то очень нужно. Итак, просидев несколько вечеров за рассматриванием модных журналов и медицинских справочников, мы вместе отправились в самую дорогую косметологическую клинику, какую только можно было найти. Я решил сделать подарок своей жене и убрать с лица родимое пятно, которое всегда ее раздражало. Ну, а бабушка – легче было перечислить то, что нужно было оставить. Конечно, доктора убеждали нас в том, что опасно в таком преклонном возрасте решаться на подобные эксперименты со своей внешностью, но у нас были свои аргументы с большим количеством нулей, и они, в конце концов, решили, что и опасности-то почти и нет никакой. Нужно признать, что свое дело они знали прекрасно, и после их волшебных процедур Нанна превратилась в ухоженную женщину бальзаковского возраста – не в первоначальном значении, конечно, а в общепринятом. Правда, ей самой абсолютно не понравилось то, что она увидела в зеркале:

– Жаба какая-то подтянутая, – она долго рассматривала свою новую внешность в зеркале и, наконец, выдала.

– Ну, на тебя не угодишь!

Впрочем, я не мог обижаться на нее слишком долго. Да, она не оценила моих стараний, но у меня не было причин считать ее неблагодарной, тем более что все это ни к чему так и не привело. Прошло всего несколько дней, и однажды, проснувшись, я увидел перед собой все то же морщинистое лицо и седые волосы, словно говорившие мне: какая краска? – не знаем, не встречали.

– Вот ведь!.. – я не сдержался и от неожиданности ругнулся. Затем подошел к зеркалу и, взглянув на свое отражение, выругался еще раз: родимое пятно было на месте.

– Вот именно, – старушка грустно улыбнулась. – Добро пожаловать во вчера! Я же говорила тебе, что ничего путного из этой затеи не выйдет.

– Ты что с собой сделала? – я все еще отказывался верить в то, что все произошло само собой. Это позже я понял, что изменения в нашем кругу – это непозволительная роскошь.

– Ничего. Проснулась сегодня – и все стало, как раньше. Я еще накануне чувствовала, как кожа словно возвращается на место, так что и не удивилась почти, когда в зеркало глянула.

– Так почему сразу не сказала? – меня, признаться, взбесило спокойствие, с которым она мне обо всем этом рассказывала.

– А смысл?

Действительно, смысла не было. Конечно, я предпринял еще одну попытку вернуть своей матери хоть частицу молодости, и, как и следовало ожидать, она тоже закончилась ничем. Со временем эти неудачные походы к хирургам стали поводом для семейных шуток – не всегда добрых, но неизменно вызывавших взрывы хохота.

– Как ты смотришь на то, бабушка, чтобы быстренько тебя подлатать – и найти тебе муженька. А что? Приданое мы тебе обеспечим богатое. Мы бы вас в тот же день окольцевали, а когда он тебя на следующее утро увидит, уже поздно будет. Как тебе такой вариант?

– Да ну тебя с твоими шуточками, паршивец! – как правило, в роли весельчака выступал Кевин, которому казалось, будто у него талант юмориста. Хотя, нужно признать, иногда было действительно смешно.

В конечном итоге мы поняли, что быть Вечной Старушкой – ее судьба. Впрочем, Нанну это нисколько не беспокоило. Она просто наслаждалась каждым днем, проведенным с родными людьми, и, казалось, не замечала тех изменений, которые происходили с ними. А их было достаточно. Невозможно находиться на вершине и оставаться прежним. Случайно сбив птицу камнем, ребенок чувствует раскаяние и любопытство, рассматривая существо, у которого он отнял жизнь. Но если вовремя его не остановить, он начнет истреблять их – сначала чтобы проверить, сможет ли он повторить меткий выстрел, а потом уже из спортивного интереса. То же самое произошло и с нами. Стоит ли говорить о том, что остановить нас было некому?

Вообще, у меня есть своя теория проникновения старушки в ряды вечно молодых. Возможно, это прозвучит банально, но стать одной из нас ей помогла любовь. Любовь к нам, к солнцу, небу и фиалкам на подоконнике, этому вечному спутнику одиноких женщин. Она на интуитивном уровне почувствовала изменения, произошедшие в окружающем ее пространстве, и перестроила себя в соответствии с новыми условиями. И я ей за это безумно благодарен. За все эти века она оказалась единственной, кто напоминал мне о том, что мы когда-то были людьми.

– А где моя кнопка? – бабушка недоуменно смотрит на стиральную машинку, с которой исчезла красная наклейка. Очередная проделка Кевина, который стоит здесь же и ждет, чем все закончится – кажется, издевательства над близкими доставляют ему удовольствие.

– Вот здесь нужно нажать, – я подошел к ней и указал на нужное место. Она с благодарностью взглянула на меня, запустила стирку и, презрительно повернувшись к внуку спиной, удалилась в гостиную пить чай. Никто ни на кого не обижался – все участвовали в игре, все были знакомы с правилами, но Кевин, похоже, был чем-то не доволен. Впрочем, как обычно.

– Зачем ты показал ей? Она и так прекрасно все знает.

– Ну, так ведь надпись стерлась, – я дурашливо развожу руками. – Нужно будет заказать новую. Займешься этим?

– Издеваешься? – понял сын, многозначительно прищуриваясь, словно пытаясь оценить нового противника в этом соревновании, главным призом в котором было почетное звание главного засранца общины.

– Ага.

Мне хотелось напомнить ему о том, что перед ним не только родная душа, но и просто пожилой человек, но я сдержался – само слово «пожилой» в нашем случае приобретает оттенок ироничной скомканности. Любой бессмертный может претендовать на этот сомнительный эпитет, поэтому говорить с Кевином о вежливости, этом пережитке прошлого, нет никакого смысла. Он давно перерос основные постулаты, принятые во внешнем обществе – у него были прекрасные преподаватели. То, что является сдерживающим фактором для большинства людей, у нас считается проявлением слабости. Прислушиваться к мнению старших только за то, что они жили дольше, глупо – они просто сделали больше ошибок, большинство из которых так и не исправили. Беспокойство по поводу впечатления, которое ты производишь на окружающих – блажь, вызванная неуверенностью в себе. Хорошие отметки в школе говорят лишь о том, что ты нашел подход к учителю, а поскольку он и является самым ограниченным человеком любого учебного заведения, то чести в этой иллюзии успеха мало. В общем, как-то так. Да, многие назовут эти утверждения спорными, а кто-то и вовсе глупыми и вредными, но именно эти постулаты позволили нам вырастить целые поколения отпрысков, уверенных в собственной неповторимости и непогрешимости. А как иначе? Сомнения – слишком большая роскошь для нас, мы не имеем на нее права. Любое соответствие стандартам человеческого общества, помимо одобренных Советом – во главе со мной, кстати – неизбежно ведет к гибели.

– И все равно – зря ты ей сказал, – Кевин, видимо, пришел к выводу, что бодаться с Главным, то есть вашим покорным слугой, ему еще рано. Мудрое решение.

Сын выглядел разочарованным – потеха не удалась. Наверное, нехорошо признаваться в таком, но каждая победа над ним, пусть и небольшая, доставляла мне определенное удовольствие. Может быть, потому, что я не ощущал той близости, которая должна была возникнуть между нами. Или же где-то в глубине души я понимал, что он родился уже испорченным и развращенным. А ведь мы с его матерью так долго ждали своей очереди! Это на самом деле великая честь – официально завести ребенка, несмотря на всевозможные препоны и ограничения. Распространение нашего рода по земле строго регламентируется сводом законов, который я сам же и разработал. Наверное, вы ждете, что я продолжу чем-то вроде: разработал на свою голову – но нет, я горжусь организацией, которую создал. Если бы не мое вмешательство в процесс, на нас бы давно охотились с кольями по всему миру, как на животных. Покажите человеку существо, которое стоит выше его на эволюционной лестнице, и он на подсознательном уровне захочет его уничтожить. Так уж мы устроены, ничего с этим не поделаешь. Поэтому когда родился еще один представитель нашего вида, я был счастлив, как никогда прежде. Моя жена, Арин, тоже не скрывала радости. Впрочем, она, как мне кажется, прочувствовала всю торжественность момента задолго до того, как он, собственно, наступил. Еще будучи беременной, она уже пыталась вышивать крестиком, правда, из этого ничего путного не вышло – вместо крестиков у нее выходили нолики, и, в конечном итоге, она уколола себе палец. Но, несмотря на неудачу, сам факт попытки поразил меня до глубины души.

Когда родился мальчик, мы уже знали, что его нужно назвать Кевином. Бабушка что-то там верещала по поводу Патрика – мол, так зовут ее давнего друга, но мы отмахнулись от нее. Ведь давать имя ребенку должны, прежде всего, сами родители, а остальным родственникам достается право лишь согласно кивать и умиленно закатывать глаза, предрекая ему великое будущее. Итак, определившись с тем, что это голубоглазое существо станет нашим наследником, мы стали с нетерпением ждать, что из розовой игрушки он превратится в нашу уменьшенную копию.

– Смотри, у него мои уши!

– Но глаза-то – мои.

– Как ты думаешь, цвет волос еще изменится? Я хочу, чтобы он был высоким брюнетом – тогда все будут думать, что это мой молодой любовник, и завидовать мне.

– А я?

– А что ты? Ты – муж.

– То есть тебе меня уже не достаточно?

– Ой, прекрати нести чушь. Ты же понимаешь, что это совершенно другое.

Кевин не вырос ни в высокого, ни в брюнета. Средний рост и мышиный цвет волос, который почему-то принято называть русым, дополняла слишком бледная кожа. Нет, в каком-то смысле его можно было даже назвать симпатичным, если бы не отвратительная подвижность лица, из-за которой он периодически напоминал мартышку. Мне неприятно об этом говорить – все-таки он мой сын, но у меня иногда появляется ощущение, что ко мне он не имеет никакого отношения. Найти определенное сходство между детьми и родителями можно всегда, было бы желание. Ну, а у меня его не было, так что в какой-то момент я встал перед выбором: признаться себе в том, что оказался рогоносцем, или делать вид, что сын пошел в деда, который, впрочем, тоже ни капли не был похож на своего якобы внука. Я никогда не был склонен к излишней сентиментальности, так что выбрал первый вариант. Наверное, это и стало той трещиной на зеркале нашей семейной жизни, которая ползла и расширялась, пока не расколола его на две части. Но к тому моменту ни я, ни Арин уже не чувствовали ничего, кроме взаимной неприязни.

А Кевин… Конечно, я любил своего сына, если вообще можно в моей ситуации говорить о таком понятии как любовь. В то же время я понимал, что не вызываю в нем ответных чувств. Скорее, наоборот: казалось, будто он ненавидит этот замкнутый мирок, на существование в котором мы его обрекли. И ненависть эту не могли перекрыть ни вечность, ни счета во всех банках мира, ни многочисленные подарки, которыми была завалена его комната. И я ничего не мог с этим поделать. Ситуация была сколочена из досок вечного дерева и прихвачена нержавеющими скобами. И единственным существом, которое удерживало нас от жизни по принципам волчьей стаи, была бабушка. Она была тем предохранителем, который гарантировал нам возможность остаться больше людьми, чем животными. Но предохранители имеют обыкновение рано или поздно перегорать, в этом их слабость.

Заседания Совета проходили по одному и тому же сценарию. Их можно было отменить в любой момент – и ничего бы не изменилось. Но куда было девать всех его активистов, наделенных особыми полномочиями и по этой причине чувствовавших превосходство над остальными, рядовыми членами нашей общины? Несмотря на то, что мы всеми силами старались противопоставить себя остальному миру, в конце концов, мы пришли к выводу, что все же пирамидальная структура правления является оптимальной при любом строе – даже если никто никому ничего не должен. Ощущение собственной значимости так же необходимо некоторым из нас, как и еда. Мы можем обойтись без жареных куриных ножек, но как отказать себе в удовольствии пожевать приготовленные с луком и горчицей мышцы и сухожилия? Поэтому сейчас я сижу на жестком деревянном стуле, на котором по слухам когда-то восседал сам Бенджамин Франклин во время подписания известной Декларации независимости, и терпеливо выслушиваю перечень проблем, с которыми наше закрытое общество столкнулось за последнюю неделю. Ну, или делаю вид, что выслушиваю. Господи, как можно вообще называть эти средства экзекуции стульями? Можно предположить, что раньше их использовали, чтобы гости не слишком засиживались за столом.

– Поэтому предлагаю снова разрешить дуэли, – подытожил Яков, долговязый огненно-рыжий мужчина с крысиным лицом. Я что-то прослушал? Нужно быть внимательнее.

– Мы уже проходили через это, – я стараюсь говорить так, чтобы никто не понял, что я не слышал ни одного слова из всей речи. – Зачем начинать снова?

– Я же сказал: нашим людям не хватает эмоций. Каждый выпускает пар, как может. Иногда это привлекает излишнее внимание к нам. За примерами не нужно далеко ходить. Вы слышали о последнем увлечении нашей молодежи?

Молодежью у нас принято называть тех, кому меньше ста лет. Действительно, чему можно научиться за такой ничтожно короткий срок? Это ирония, если кто не понял.

– Я не слышал, – мне действительно интересно, чем может заниматься человек в нашем положении.

– Эти идиоты садятся в электрички, как обычные, и катаются по стране.

– Что ж, я таких вещей не одобряю, конечно, но и ничего криминального в них не вижу.

– Это только начало. Они знакомятся со всеми своими попутчиками.

– Действительно, кошмар какой-то. Надеюсь, не слишком близко знакомятся, без эксцессов?

– Вы зря смеетесь, Главный, я еще не закончил. Обычно сразу несколько наших садятся в один и тот же состав, но каждый – в свой вагон.

– И что?

– А то, что в какой-то момент они на полном ходу выбрасываются на пути. Представляете себе реакцию нормального человека на такое массовое самоубийство? Все местные сми уже раструбили на всю страну о том, что появилась тайная организация, подталкивающая людей к суициду. Хорошо, что я вовремя среагировал, иначе мы бы получили второго Колмана.

Услышав это имя, все невольно поежились. Колман был тем единственным, кто решился пойти против всей общины и попытался рассказать людям о том, что у них под самым носом находится закрытое общество, владеющее огромной частью ресурсов. К счастью, сенсации удалось избежать, подкупив наиболее любопытных журналистов и политиков. Колман и по сей день томится в одной из подводных пещер где-то в Гренландском море. Рыбы его не едят, цепь, которой он прикован к горной породе, сделана из нержавеющей стали. Остается надеяться, что метан, медленно просачивающийся со дна, скрашивает его будни. Последний раз, когда я его видел из глубоководного батискафа, он что-то пытался мне сказать, но я не владею языком глухонемых и поэтому просто улыбнулся и помахал ему рукой.

– Хорошо, я займусь ими, – мне пришло в голову, что Колман будет рад компании. Почему бы и нет? – Что-то еще? Ах, да, дуэли. Убедите меня.

– У моего проекта куча плюсов и ни одного минуса. Во-первых, никто не пострадает. Ну, прострелит один дурак другому голову, через неделю-другую все заживет. Зато если устраивать из этого представления, то можно собирать большую аудиторию.

– Вы хотите совместить приятное с полезным? Повысить посещаемость выборов в органы управления?

– Что? Нет, я не подумал об этом. Блестящая мысль! Хлеба и зрелищ – я мог бы и сам догадаться.

– Не важно, проехали. Хорошо, я согласен на дуэли, если они будут иметь общественное значение. Подготовьте все документы, я подпишу.

– Прекрасно! – кажется, Яков доволен. Я втайне надеюсь, что на этом заседание закончится, но у остальных членов Совета другое мнение по этому поводу. Кажется, каждый второй фонтанирует идеями, большая часть которых напоминает то ли бред сумасшедшего, то ли речи офисного подлизы, которому необходимо, чтобы начальство постоянно гладило его по головке.

Выслушивая каждого и автоматически кивая головой, я думаю о том, что Арин пришлась бы здесь как нельзя кстати – ей всегда нравилось потешаться над ущербными, будь то действительно сумасшедшие, которые ходят по улицам крупных городов толпами, или такие вот «прозаседавшиеся», как их в свое время точно определил товарищ Маяковский. Уж она бы порезвилась на славу. Наконец, все кончено – мы жмем друг другу руки и с чувством выполненного долга расходимся каждый по своим делам. Хотя какие дела могут быть у тех, кто может позволить себе фактически все, что душе угодно? Многие мечтают о том, чтобы вести такой образ жизни, но могу утверждать, что ничего забавного в нем нет. Дорогие игрушки займут вас на несколько лет – не более. А дальше вы станете выдумывать для себя увлечения и хобби, которые смогли бы хоть как-то оправдать ваше существование. И если среднестатистический человек имеет возможность умереть прежде, чем окончательно пресытится и впадет в маразм, то нам деваться некуда. В наших школах едва ли не максимальное влияние уделяется сохранению себя как личности в условиях тотальной вседозволенности. Нужно сказать, что в этой сфере преуспели очень не многие. О чем вообще можно говорить, если сами преподаватели этой дисциплины подвержены депрессиям? Одним из лучших средств от хандры у нас считаются частые и продолжительные путешествия, они на самом деле возвращают ощущение реальности, правда, ненадолго. Остальное время мы вынуждены вариться в собственном котле с начищенными до блеска стенками. Его днище выложено стразами и украшено дивной резьбой, но это все же котел. В наших рядах давно появились великие философы, с учениями которых никто не знаком, гениальные физики и математики, чьи революционные трактаты пылятся на полках веками, поэты, продающие за бесценок свои рукописи первому попавшемуся проходимцу – только для того, чтобы их творения увидели свет, пусть даже под чужим именем. У нас есть все, но мы не в силах применить это во благо себе и чуждому нам человечеству. Мы самореферентны. Бесконечное количество раз проживаем жизни незнакомых нам людей. По поддельным свидетельствам о рождении и смерти восстанавливаем несуществующие документы, порой путаясь в именах и датах, потому что ни те, ни другие к нам не имеют никакого отношения. Кто я сейчас? Какое это имеет значение? Абсолютно никакого. Как только ты это понимаешь, время для тебя останавливается.

Однажды, еще во время Второй мировой войны, один из наших ученых собрал экстренное совещание для того чтобы презентовать свою разработку, позволяющую перемещать людей и любые грузы с помощью магнитных платформ. Во время демонстрации портативного устройства он потерял равновесие и, упав, расквасил себе нос, но произведенный эффект все же был потрясающим. Ученый был настолько горд собой и воодушевлен, что даже не претендовал ни на какие бонусы. Он просто хотел изменить мир к лучшему. Это был первый и последний раз, когда мы подарили что-то людям. Запустив идею в научные круги, мы, затаив дыхание, стали ждать, к чему это приведет. Но шли годы, а о нашем проекте ничего не было слышно. В конце концов, кто-то запатентовал его и наладил производство. Увидев плоды своего труда, изобретатель долго не мог прийти в себя.

– Игрушки! Они делают игрушки! – возмущался он.

– Ну, не только игрушки, – возражал я. – Еще кое-где используют магнитные платформы для перемещения грузов, правда, в очень ограниченном количестве.

Но все мы понимали, что этого мало. Нефтеперерабатывающая промышленность была более выгодной с точки зрения финансистов, так что, оценив перспективы магнитного транспорта и поняв, что заработать на нем не удастся, его задвинули на дальнюю полку и предпочли забыть о нем. Мы же до сих пор успешно пользуемся этой разработкой – усовершенствовав ее, мы пришли к выводу, что могли бы и вовсе обойтись без двигателей внутреннего сгорания, но продолжаем передвигаться по миру на стандартных автомобилях и самолетах, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания.

Вообще, я одним из первых понял, что оптимальная форма существования нашего общества – это постоянное перемещение по земному шару небольшими группами. Ну, может быть, Нанна немного помогла мне. Такая своеобразная адаптивная миграция, связанная с прохождением цикла развития, замкнутого в рамках спиралевидной цикличности, пожирающей саму себя подобно Уроборосу. Путем проб и ошибок мы научились разрабатывать маршруты и определять продолжительность пребывания общины на одном месте. Как странно звучит это слово – время – для человека, который использует его, не понимая глубины значения. Это похоже на то, как слепой от рождения воспринимает слово «красный». Когда ему говорят, что он покраснел, он понимает, что кровеносная система выдала окружающим его волнение вопреки воле хозяина. Он понимает причину и следствие, но не способен постичь сути. Но нужно ли постигать эту суть? Просветленные сходят с ума от открывшейся им истины. Нет смысла быть исполином, если всю жизнь приходится притворяться карликом – это утверждение всегда настолько соответствовало моим мыслям, что я вырезал его собственными руками на деревянной доске и повесил над входной дверью своего первого настоящего дома – замка, деньги на покупку которого я заработал, торгуя пряностями. Для меня тогда настало золотое время – официальное открытие новых континентов позволило самым активным и решительным заработать столько, что можно было купить целые страны, просто порывшись в карманах. Вот я и подумал: почему бы не обзавестись родовым поместьем на родине? Сам-то я, конечно, из простолюдинов – и при обычных обстоятельствах никогда не смог бы позволить этого себе. Но судьба была ко мне куда благосклоннее, чем к прежним владельцам, так что все остались довольны сделкой – я получил дорогую игрушку, а продавцы голубых кровей поправили свое плачевное материальное положение. Сколько лет, нет, сколько десятилетий я уже не был там? Насколько я помню, местное правительство определило его как часть национального достояния. Конечно, сначала спросили разрешения у владельца, то есть меня – а мне не жалко. Интересно, как там поживает мой сад? Надеюсь, что семья, которой я доверил уход за моим замком, до сих пор выполняет свои обязанности.

Возможно, это первые признаки старости, но я никогда прежде не интересовался историей – а тут вдруг накрыло: о чем должен был сказать друзьям и неприятелям герб замка де Ларгёт? Что за неведома зверушка изображена на нем? То ли конь, то ли дикая свинья. Грива и уши лошадиные, но показательный такой пятачок все портит. В общем, результат многих поколений беспорядочных случек, под которым расположен щит с десятью кругами на нем. Почему с десятью? Что автор хотел сказать этим числом? У него было десять сыновей? Или речь идет о десяти заповедях? Или он просто умел считать до десяти и очень гордился этим фактом? Видимо, геральдика – это не мое, здесь нужна порода.

Рассматривая развалины – то, что осталось от некогда впечатляющего воображение строения, я подумал, что, скорее всего, немного ошибся в своих расчетах – судя по состоянию, в замке никто не жил, по крайней мере, пару сотен лет. Здесь был деревянный пол – я это точно помню, потому что сам когда-то приказал его перестелить вместо скрипящего старого. Башен было больше – или мне кажется? Зачем я приехал сюда, какие воспоминания хотел оживить? Сегодня лес здесь словно причесан, хотя на туристов он, наверное, производит впечатление почти такое же, как легендарный Броселианд. Посмотрели бы вы на него в пятнадцатом веке! Этот красавец на коне – я. Арин одета, как леди. Впрочем, ей, кажется, это не нравится. Это позже она полюбила одеваться по последней моде, а тогда удобный прикид простолюдинки ей был привычнее. Она постоянно ворчит и мешает мне прочувствовать всю торжественность момента – мы только что приобрели замок, в котором, возможно, прислуживали ее предки, но ей наплевать. Арин говорит, что согласилась на весь этот маскарад только ради вечернего приема, на который придут все наши друзья. Из числа бессмертных, конечно. Ночью я впервые в полной мере оценил дремучий лес, окружавший мои новые владения – члены нашей общины будто с ума сошли от вседозволенности и открывшихся перспектив. А что вы хотели? – Главный заработал столько денег, что можно было теперь не ограничивать себя ни в чем. Конечно, я был не единственным, кто сумел воспользоваться ситуацией и сколотить состояние, но большинство наших не преуспело в бизнесе. То, что я не стал прятать свои деньги от остальных, положило начало нашей корпорации, имеющей сегодня отделения по всему миру. Именно тогда до всех дошло, что началась новая жизнь. Полубоги, как они себя воспринимали, носились голышом по окрестностям, оглашая воздух дикими криками. Нашим оргиям мог бы позавидовать сам Калигула, чего уж там. На время я потерял из вида свою жену и отправился на ее поиски. Ожидая обнаружить ее в обществе кого-нибудь из наших общих знакомых, я мысленно рассуждал о том, почему не испытываю ничего, похожего на ревность. Неужели все мы изменились настолько, что чувства обычных смертных стали для нас чуждыми? Может быть, тогда я впервые задумался о том, что брак как институт для нас противопоказан. Во всяком случае, в том виде, как мы привыкли его воспринимать. Кстати, жену я тогда так и не нашел. Много позже она объяснила свое внезапное исчезновение тем, что ей стало скучно и захотелось развеяться. Хорошо так развеялась – я ее не видел следующие пятнадцать лет! Конечно, этот срок – ничто на фоне бесконечности, которой набиты наши карманы, но все же Арин могла и предупредить.

– Хозяин! Здесь какой-то человек требует, чтобы мы заплатили за осмотр достопримечательностей, – это Томас, мой слуга. Называть его так очень не современно, но по факту он слугой и является. Его семья работает на меня с тех пор, как… В общем, давно работает. – Он грозит вызвать полицию. Что мне делать?

– Скажи ему, что мы имеем право здесь находиться без какой-либо оплаты.

– Я говорил, но он упертый, как осел. Орет на меня и ничего не желает слушать. При мне только что звонил кому-то.

– Звонил, говоришь? Ну, и ты позвони. Начальнику полиции – скажи, что я приехал, он в курсе.

Томас – исполнительный малый. Его основное достоинство состоит в том, что он никогда не задает лишних вопросов. Обычно наше общение сводится к простому «сказал-сделал». Вот и сейчас он достает телефон и, отойдя в сторону, спокойно говорит с кем-то. Я смотрю на него и думаю о том, что, возможно, его стоит повысить в должности – он давно перерос свою позицию ассистента. Но как быть с его недостатком? – я имею в виду склонность к умиранию. Нет, пусть все остается, как есть. Помнится, я уже экспериментировал с кадровыми перестановками лет сто назад, и ничего хорошего из этого не вышло. Доверять смертному что-то серьезное глупо, перед концом многие из них сходят с ума – им хочется поделиться с миром своими знаниями, чтобы оставить какой-нибудь видимый след. Томас хорош на своем месте, и не будем об этом больше.

– Начальник полиции поставлен в известность о вашем прибытии, – отчитался Томас. – Он скоро подъедет.

– Зачем? По телефону никак нельзя было решить эту проблему?

– Вероятно, он решил лично разобраться с тем парнем, чтобы больше не возникало никаких недоразумений.

– Кстати, ты не наводил справки о Легеллаках? Почему нас никто не встретил?

– Наводил. Смотрители не отчитывались в своих делах последние восемьдесят лет.

– Оно и не удивительно, учитывая то, в каком состоянии здесь все находится.

Действительно, от замка остались только стены – как хитиновый покров, они лишь давали представление о том, как здания выглядели прежде. Внутри не было ничего – с таким же успехом можно было воткнуть в землю полую трубу и прорубить в ней дыры вместо окон и дверей. Уже жалея о том, что приехал сюда, я с раздражением рассматривал сочный зеленый мох, облюбовавший каменную кладку всей северной стены, и думал о том, насколько иллюзорно любое величие, оставленное без присмотра. В этот момент до меня донеслись звуки подъезжающей машины. Обернувшись, я успел заметить, как из новенького «Пежо» без опознавательных знаков выскочил дородный мужчина средних лет и, пыхтя и отдуваясь, побежал в нашем направлении. На нем была гражданская одежда – и по всему было видно, что одевался он в спешке и не особо обращал внимания на сочетаемость. Остановившись передо мной, он изобразил на лице чувство восхищения и умиления – разве что на колени не упал и ботинки мне не поцеловал.

– Жак Аррас, к вашим услугам, господин, – было слышно, что этот человек привык командовать, отчего его голос в непривычной тональности звучал странно и неестественно.

– Начальник полиции? – я с сомнением оглядел его наружность и вопросительно посмотрел на Томаса, который незаметно кивнул.

– Прошу прощения за свой внешний вид, – Жак с отчаянием старался поправить мятую сорочку, словно это могло как-то исправить положение. – Видите ли, я не ночевал дома. У меня есть определенные обязательства перед одной семьей, и мне приходится иногда оставаться на ночь там. То есть я понимаю, что вас это ни в коем случае не может интересовать и нисколько меня не оправдывает, но…

– Двоеженец?

– Да.

– Меня это действительно не волнует. Скажите мне лучше, что за болван только что предъявлял какие-то претензии моему помощнику?

– А это Жиль Легеллак, он здесь вроде как хозяйничает, организовал экскурсии к вашему замку. Я отправлял вам несколько сообщений, но, по всей видимости, они не дошли. В общем, мне неудобно говорить об этом, но у Жиля все документы на эту недвижимость.

– То есть?

– То есть по закону эта земля принадлежит его семье.

– Чушь, я лично покупал замок Де Ларгёт. То есть не я, конечно, а мой предок, – я отвык от общения со смертными и, увидев, как округлились глаза Арраса, поспешил исправиться. – Я вообще не понимаю, о чем вы говорите.

Толстяк дрожащими руками достал из папки, которую держал подмышкой, какие-то бумаги и протянул их мне:

– Для меня это тоже стало совершенной неожиданностью, но здесь сказано, что отец Жиля, Клод, приобрел этот замок в собственность лично у вас. И уплатил за него – вот, посмотрите сами.

Я взглянул на Томаса, и он принял документы. Внимательно изучив их, он вернул бумаги полицейскому и кивнул:

– Все в порядке.

Мне показалось, что я ослышался. В порядке? Возможно, я поторопился хвалить своего слугу?

– Томас, ты в своем уме? Я ничего и никому не продавал.

– Вы – нет. Сделку осуществила ваша жена.

– Арин? Невозможно!

– И тем не менее.

– Если вы желаете, я могу потянуть за кое-какие ниточки, и сделку аннулируют, – Жак всем своим видом выражал готовность хоть сейчас пристрелить Легеллака. Конечно, мне этого не хотелось. Я никогда не видел особого смысла в насилии, которого можно избежать. Глядя на него, я пытался вспомнить, чем же так заслужил его преданность. Скорее всего, кто-то из его предков, как обычно, попал в историю, из которой или я, или кто-то из наших его вытащил. Наследственность – прекрасное изобретение человечества. Однажды поднявшись на какой-то уровень, отец передает своему сыну стремление как минимум не опуститься ниже. Возможно, он был каким-нибудь жандармом еще во время революционного правительства. Или – кто знает? – даже раньше. В принципе, этот вариант был более вероятным, ведь конституционалисты разогнали прежнюю полицию, и сохранить не только должности, но и головы тогда удалось далеко не всем. Наверное, с тех пор семья Аррас и попала под влияние нашей общины. Суммы, которые мы перечисляли на его банковский счет, должны были подогревать его любовь ко мне и всем остальным. Сколько таких, как Жак, по всему миру? Можно было бы предположить, что мы давно сбились со счета, но нет – если покопаться в архивах, то можно найти каждого. Что ж, хорошо, что с этим вопросом мы разобрались, но как быть с моим замком? Конечно, он не представлял для меня особой ценности, но это дело принципа. Как вообще Арин посмела продать что-то, не поставив меня в известность?

В последнее время наши отношения стали прохладными, если не сказать больше. О чувствах говорить вообще не приходится. Впрочем, чего еще ожидать от пары, которая вместе вот уже – сколько? Я не помню. Как не помню и того, когда видел ее в последний раз, но знаю точно, что в средствах она не ограничена. Я не люблю таких ситуаций, не умею чувствовать себя комфортно, когда происходит что-то подобное. Понятия не имею, откуда во мне это неприятное чувство бессилия при столкновении с бюрократией. Я могу купить любую организацию и сделать так, что она будет работать исключительно на мой интерес, но стоит мне представить, что нужно общаться с представителем этой сволочной системы, как тут же начинает сосать под ложечкой, появляется противное ощущение, похожее на приступ паники. Нет уж, пусть этим всем занимается Томас, как это делали его отец, дед и прадед. У них иммунитет.

– Набери мою жену и дай мне телефон, – я никогда не носил с собой средств связи. Зачем? У меня есть те, кто должен делать это за меня.

Слушая гудки, я пытался представить себе, чем Арин оправдает свои действия. Или, возможно, она сама уже и не помнит об этой сделке?

– Привет, Том! – надо же, ей знаком номер моего слуги. Откуда? Я вопросительно взглянул на него, но Томас в этот момент смотрел на Легеллака, который направлялся к нам.

– Это я, – мне показалось, что жена вздохнула, словно услышала голос надоедливого ухажера. – У меня вопросы.

– Задавай, – она совершенно не изменилась за эти годы, все то же подчеркнутое неуважение к главе общины. Впрочем, не важно.

– Ты знаешь, где я нахожусь сейчас?

– Просвети меня.

– Я только что приехал в Де Ларгёт. Помнишь мой замок?

– А, – судя по изменившемуся голосу, Арин сразу поняла, о чем идет речь. Что ж, на один вопрос я уже получил ответ: Легеллаки – не мошенники. – Как тебя туда занесло? Ностальгия?

– Можно и так сказать. Зачем ты продала его?

– У меня были на то свои причины.

– Надеюсь, что эти причины веские, потому что я намерен вернуть свое имущество.

На несколько секунд в эфире воцарилось молчание – видимо, Арин обдумывала мои слова. Наконец, она попросила:

– Не делай этого, пожалуйста. Ради меня. Я все объясню тебе при встрече.

– Договорились, – я сам удивился тому, как легко согласился с ней. Наверное, мне просто было совершенно наплевать на то, что замок теперь принадлежит кому-то другому.

– Тогда увидимся? – Арин умела быть деловой, когда ей это было нужно. – Когда тебя ждать?

– Не знаю, – как только все вставало на свои места, я, как правило, терял интерес к проблеме. Вот и сейчас я почувствовал, что мне совершенно все равно, состоится ли эта встреча вообще. – Как-нибудь заеду.

Отключившись, я вернул трубку Томасу, который успел перекинуться парой слов с Жилем, и тот теперь стоял рядом, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень недовольства. Мне стало любопытно и, жестом остановив Аррата, который что-то говорил, я обратился к новому владельцу замка:

– Вы хоть знаете, кто я такой?

– Представьте себе, знаю, – ответил тот таким тоном, что у меня появилось ощущение, будто я откуда-то знаю его. – Мои предки горбатились на вас веками, пока мой отец не положил этому конец. Теперь Де Ларгёт мой, и вы не имеете никакого права здесь находиться, если я того не пожелаю, понятно вам?

– Ну, стали вы хозяевами, и к чему это привело? – я оглянулся вокруг, приглашая его последовать моему примеру. – Все в диком запустении, гордиться нечем.

– Это произошло не по нашей вине, – с вызовом ответил Жиль, которому, видимо, доставляло особое удовольствие демонстрировать собственное превосходство – хотя бы в этой ситуации. – Замок едва не перестал существовать около ста пятидесяти лет тому назад, когда вы еще являлись его владельцами. С тех пор, как отец приобрел его у вашей жены, мы делаем все возможное для того чтобы восстановить его.

– И как результаты? – кажется, я понял, почему Легеллак так относился к нашей семье – он просто был вымотан работой. Его внешний вид только подтверждал мою догадку – одежда Жиля не отличалась ни фасоном, ни качеством, да и, в общем, выглядел он для своих лет не важно. Тем легче мне будет перекупить свою собственность, ведь деньги не имели для меня принципиального значения.

– Если ближайшие пять-шесть лет выдадутся удачными, мы сможем начать реставрационные работы.

Боже мой, подумал я, глядя в его глаза, да он маньяк! Но на всякий случай поинтересовался:

– То есть вы не планируете продавать замок в ближайшее время? Я спрашиваю так, из праздного любопытства.

– Ни за что на свете! – Жиль пришел в ужас от одной только мысли о том, чтобы расстаться со своим разваливающимся на глазах сокровищем. – Какую бы сумму вы ни предложили, господин любопытствующий, ни я, ни мой отец никогда не согласимся на эту сделку.

– Так ваш отец жив? – по какой-то причине я заранее похоронил Легеллака-старшего.

– К счастью – да. Он уже слишком стар для того чтобы помогать мне, но иногда приезжает сюда. Только вчера мы с ним обходили окрестности, и, скажу я вам, нам удалось многое сделать за последние несколько лет, хотя это, возможно, и не бросается в глаза.

– Хм, это точно. Тогда вы не станете возражать, если я захочу поговорить с ним лично? – мне вдруг захотелось познакомиться с земляком, который разбогател настолько, что сумел купить у меня – меня! – то, что я не планировал продавать.

Мне было забавно наблюдать за Жилем. Несмотря на явную антипатию, которую он ко мне испытывал, мужчина все же старался соблюдать правила приличий – приветливая улыбка на недовольной физиономии смотрелась особенно забавно. Помявшись несколько секунд, он, наконец, процедил сквозь зубы, что спросит отца, сможет ли он принять нас, и отошел в сторону. Пока он беседовал по телефону, Жак, видимо, решил занять меня светской беседой.

– Наверное, ваши предки купили этот замок из-за местных красот, – заявил он, с гордостью обводя рукой лес, словно имел к нему какое-то отношение. – Да, у нас хорошо.

– Не сомневаюсь, – я улыбнулся полицейскому и отвернулся от него, якобы чтобы полюбоваться открывшимся видом. Аррас, по всей видимости, намеревался прочитать мне лекцию о местных достопримечательностях, но, к счастью, в этот момент к нам подошел Легеллак. Вид у него был озадаченный.

– Отец с радостью встретится с вами, – промямлил он, пряча глаза.

– Вы удивлены?

– Немного. Я не вижу смысла в этой встрече.

Подкупающая откровенность, ничего не скажешь. Я даже немного зауважал этого человека, но тут же одернул себя: прямота может свидетельствовать как о смелости, так и о глупости – так что не стоит спешить с выводами. Проезжая по Эльвану и рассматривая произошедшие здесь изменения через открытое окно, я заметил девушку, которая шла по проселочной дороге, и с трудом сдержался, чтобы не попросить водителя притормозить – я мог поклясться, что уже видел ее здесь много лет назад. Конечно, тогда она была одета иначе, и на ней был чепец, но я никогда не смог бы забыть этого взгляда – глаза глядели на меня насмешливо, словно девушка знала что-то, о чем я мог только догадываться. Я вдруг почувствовал себя маленьким и жалким. Откинувшись на спинку сиденья, я вытер пот со лба и снова выглянул в окно, однако мы уже отъехали достаточно далеко, и больше никого не было видно. Кто ты? Откуда? Точно не одна из нас – я бы знал. Совсем юная, со светлыми волосами и белозубой улыбкой, она могла быть кем угодно. Таких, как она, миллионы. Молодые и счастливые, они думают, что весь мир у них в кармане просто потому, что жизнь – впереди. Но нет, они ошибаются. Этот мир ломает ноги и обрезает крылья.

– Томас, ты не заметил девушку?

– Какую, хозяин?

– Да вот только что мы мимо нее проехали – и минуты не прошло.

– Нет, я никого не видел. Мне вернуться?

– Нет, нет, езжай дальше. Наверное, мне показалось.

Остаток пути прошел спокойно. Рассматривая серый, завитый плющом квартирный дом, я подумал, что и сам бы с удовольствием пожил здесь какое-то время. У этого места была своя аура – казалось, что время рядом с ним остановилось. Можно было с легкостью представить, что здание выглядело совершенно так же и десять, и пятьдесят, и сто лет назад. Как и следовало ожидать, в доме не было лифта, и пока мы поднимались на третий этаж пешком по лестнице, у меня была возможность полюбоваться мрачной красотой кельтской ковки, которой она была украшена. Поэтому когда нам дверь открыл старик в шароварах и широкой белой рубахе, я почти не удивился.

– А где шляпа? – я невольно улыбнулся, представив себе такую картину в двадцать первом веке. – Соблюдать традиции – так во всем, разве нет?

– Зачем мне шляпа дома? – старик удивился так искренне, что я пришел к замечательному выводу: он не наряжался специально для меня – это было его повседневное облачение. Занятная семейка.

– Папа, – для Жиля, судя по всему, нытье также являлось естественным состоянием. – Мог бы что-то поприличнее на себя надеть.

– Я у себя дома, и выгляжу так, как считаю нужным, – старший Легеллак неожиданно строго взглянул на сына, и тот как-то сразу сдулся. Пробормотав что-то неопределенное, он скрылся в соседней комнате, где, скорее всего, находилась кухня.

– Господин Клод Легеллак, я полагаю? – я сел в предложенное кресло и принялся с разглядывать комнату, в которой оказался. Не найдя ничего интересного, я уже успел было разочароваться, но в этот момент, когда мозг успел обработать полученную информацию, я понял, что увидел. Поднявшись, я подошел к семейному портрету, который висел на стене на самом видном месте. На нем была изображена молодая женщина и мальчик лет десяти. Судя по всему, они были счастливы – так, во всяком случае, передала настроение фотография. Ребенок имел значительное сходство со стариком, из чего я заключил, что фото больше пятидесяти лет. Но мальчик не смущал меня – гораздо больший интерес представляла его мать. С портрета мне улыбалась моя собственная жена. И как это было понимать?

– Жиль ничего не знает, – неожиданно заявил Клод. – Он считает, что Арин давно умерла. Он был еще совсем маленьким, когда она была здесь последний раз, и не может ее помнить.

– Странно, что вы так спокойно об этом говорите.

До сих пор я еще не встречался с плодами измен моей супруги, хотя прекрасно знал о том, что она мне неверна. Впрочем, я давно перестал обращать внимание на такие мелочи, но она хотя бы из чувства собственного достоинства могла быть осторожнее. Видимо, на моем лице были написаны эмоции, которые я испытывал, потому что старик вдруг криво усмехнулся и, с нежностью посмотрев на портрет, повернулся ко мне:

– Я не знаю, о чем вы сейчас думаете, но могу предположить, что вам неприятно находиться в моем обществе.

– Не без этого, – я согласно кивнул. Видимо, в этой семье принято говорить то, что думаешь. Хорошее правило.

– Арин усыновила меня и никогда не скрывала от меня этого, – улыбнулся Клод. – Думаю, что и вам нужно знать.

– Даже так? – стараясь не показать своего удивления, я еще раз внимательно взглянул на фотографию. Действительно, сходства между мальчиком и женщиной на снимке не было никакого.

– Вам это кажется странным?

– Немного.

– Почему?

Прежде, чем ответить, я испытывающе посмотрел на Легеллака: что ему известно о нас? Он не мог не заметить, что Арин не стареет. Значит, она рассказала ему о нашем маленьком секрете? Возможно, замок – это плата за молчание? Не похоже. Тогда что? Моя жена никогда не была излишне сентиментальной, и от нее сложно было ожидать каких-то широких жестов. Наконец, я решил, что нет смысла ходить вокруг да около, и поэтому спросил напрямую:

– Что вам известно обо мне?

– Я знаю, что вы живете очень давно, – с готовностью ответил старик, словно ждал этого вопроса. – И что есть еще такие, как вы. Моя мать – среди них. Да, я до сих пор называю ее мамой, хотя она, похоже, забыла о моем существовании.

– Не забыла, – я вспомнил о просьбе Арин не причинять вреда Легеллакам, и удивился тому, что она оказалась способной до сих пор испытывать какие-то чувства.

– Правда? – оживился старик. – Это хорошо. Я многое бы отдал за возможность еще раз обнять ее перед смертью. Врачи говорят, что мне немного осталось.

– Ничего не могу обещать. Но я передам ей вашу просьбу.

Глядя на этого человека, я невольно вспомнил о своей последней попытке создать что-то похожее на настоящую семью. Мирна… Чудесное юное создание с голубыми, как небо, глазами, и мягкими светлыми волосами, в которые я так любил запускать пальцы. Нет, сейчас не время предаваться воспоминаниям.

– Скажите, Клод… Я могу вас называть Клодом? Думаю, возраст позволяет нам говорить на равных, как вы считаете? Так вот, расскажите мне, пожалуйста, Клод, о том, каким образом мой замок оказался в вашей собственности?

– Конечно. Все очень просто – Арин подарила мне его. Видите ли, она очень любила это место. Возможно, и сейчас любит.

Вот уж никогда не подумал бы. Мне жена всегда говорила, что терпеть не может сюда приезжать. Впрочем, она никогда не уточняла, что именно ее не устраивает – сама Бретань или мое общество. Почувствовав укол самолюбия, я постарался отогнать от себя эти мысли и вновь обратился к старику.

– То есть вы не знали о том, что фактически Де Ларгёт принадлежит мне, а не ей?

– Почему же? Она рассказывала мне о том, что вы когда-то купили его, чтобы не потерять связь со своими корнями. Но вас так долго не было здесь… Наверное, она посчитала, что это больше не нужно вам. А я все свое детства провел, исследуя то, что осталось от наших эльфийский башен, так что когда она решила уйти, то захотела оставить мне что-то в память о себе. Наверное, ей показалось, что замок – это то, что нужно.

– Возможно, так и было.

Вдруг пришло понимание того, что все это на самом деле совершенно не важно. Сидящий рядом старик, его великовозрастный сын, гремящий чашками на кухне и, по всей видимости, готовящийся предложить нам чай – в этом доме, похоже, нет женщин, – портрет на стене, замок, который никогда не будет отреставрирован. Они лишь миг, который, скорее всего, сотрется из моей памяти через какие-то несколько десятков лет. Как сотрется образ Томаса, чье место займут его дети и внуки. Поняв это, я тут же потерял всякий интерес к Легеллакам и их мелким радостям и переживаниям.

– Вот что, Клод, – стараясь перебороть внезапно навалившуюся сонливость, я поднялся и протянул руку старику, – я услышал все, что хотел. Не беспокойтесь, замок останется в вашей собственности, вы были правы – мне он действительно не нужен. Не стану больше отнимать у вас время.

– Вы меня нисколько не беспокоите, – засуетился хозяин. – Напротив, мне было очень приятно встретиться с вами.

– Взаимно, – я кивнул и направился к двери, сделав знак Томасу, который все это время стоял в углу комнаты, следовать за мной.

– Вы уже уходите? – казалось, что старик что-то хотел сказать, но не решался.

– Да, мне пора.

– Так вы передадите маме привет от меня? – Клод с надеждой заглянул мне в глаза.

– Обязательно, – я похлопал его по плечу, мысленно пообещав себе забыть об этой просьбе как можно скорее. Махнув хозяину Де Ларгёта рукой на прощанье, я вышел за дверь и сбежал вниз по лестнице. Дом уже не казался мне таким притягательным – так, холупа, которая вскоре сгинет, как и все в этом мире.

Тем не менее, быстро стереть из памяти все произошедшее не получилось. Сидя в кресле частного самолета и потягивая коктейль, я снова и снова мысленно возвращался к тому месту, которое когда-то считал своей родиной. И откуда, черт возьми, взялась та девчонка, которую я встретил по дороге к Легеллакам? Копаясь в собственных воспоминаниях и доставая с пыльных полок образы давно забытых людей, с которыми мне приходилось сталкиваться за все эти века, я опять наткнулся на сундук с полуистлевшими останками Мирны. На этот раз я не стал задвигать его дальше – напротив, зарылся в него с головой.

Мы познакомились совершенно случайно. Она была медсестрой в военном госпитале во время франко-китайской войны. Уже не помню, как меня занесло туда – скорее всего, как всегда, чистая случайность или потребность в острых ощущениях. Так или иначе, но мое бездыханное тело привезли среди прочих. Представляю ее удивление, когда один из трупов друг зашевелился и, как ни в чем не бывало, заговорил с ней. Помню, как она кинулась ко мне, подумав, что у меня болевой шок или что-то в этом роде. Но ран на мне никаких не оказалось, и я, наверное, мог бы спокойно уйти, если бы она не была совершенно уверена в том, что незадолго до этого лично осматривала меня и насчитала как минимум с десяток смертельных ранений.

– Вы, скорее всего, перепутали меня с кем-то. Посмотрите на меня, разве я похож на умирающего? – я постарался говорить как можно более убедительно, но на девушку это не произвело никакого впечатления. Она встала в позу и потребовала от меня объяснений.

– Вы можете сочинять небылицы сколько угодно, – заявила Мирна, – но я знаю, о чем говорю. И вы бы меня поняли, если бы взглянули на себя в зеркало.

– И что я бы увидел там? – я сделал вид, что не понимаю, о чем она говорит.

– Дыры от пуль, которыми изречена ваша шинель, – заявила она и для пущей наглядности просунула палец через одно из многочисленных отверстий в моей верхней одежде.

– Сдаюсь, вы меня раскрыли, – девушка мне определенно нравилась, но я не смог удержаться от того, чтобы подшутить над ней. – Я – апостол Петр, спустился с небес, чтобы проверить, как тут у вас дела. Однако прием оказался слишком теплым, даже горячим. Так что…

– Или вы прекратите паясничать, или я вызываю патруль, – совершенно спокойным и безапелляционным тоном заявила Мирна.

– Ну, ну, не нужно так торопиться, – у меня не было желания разбираться с военными, тем более что я не очень хорошо представлял себе, где нахожусь – и, соответственно, к кому из наблюдателей обращаться за помощью. – Я все объясню вам, но позже. Сейчас не время и не место для таких разговоров. А теперь мне нужно уйти. Надеюсь, вы не станете пытаться помешать мне?

– Не стану, – девушка подошла ко мне вплотную и заглянула в глаза. – Но где и когда мы встретимся?

– Прежде всего, мне нужно понять, где мы.

– Недалеко от Лангшона.

– Хм, – я мысленно представил себе в голове карту местности. – Не подскажете, где я могу привести себя в порядок?

Спустя всего пару часов я уже отмокал в чане с водой, которая была достаточно теплой для того чтобы смыть с меня смесь грязи и засохшей крови. В крохотной квартирке, где обитала Мирна, для меня нашлась чистая одежда и постель, на которой я мог отдохнуть и поразмыслить о том, что делать дальше. Собственное будущее меня мало волновало – к тому времени я уже умирал и воскресал бесчисленное количество раз, так что смерть как таковая была для меня лишь ощущением, неприятным, как укол, но не более того. Оставался открытым вопрос о том, как быть с самой хозяйкой квартиры. В любой другой ситуации я бы просто ушел, но что-то меня удерживало – может быть, потребность в живом общении, или Мирна мне просто нравилась как женщина. Или и то, и другое. Как бы то ни было, но я дождался ее и рассказал обо всем, для наглядности воткнув себе вилку в ногу. Когда она, вскрикнув от ужаса, кинулась мне на помощь и не увидела на моей коже никаких следов, то у нее отпали всякие сомнения. Наверное, в тот момент она умерла для этого мира. В этом есть доля и моей вины. Да что там – я полностью виноват в том, что произошло потом, и не скрываю этого.

Идея бессмертия настолько поразила Мирну, что она захотела стать одной из нас. Любой ценой. Честно говоря, я и сам до этого особо не раздумывал о том, как получилось, что целая группа людей вдруг приобрели сверхъестественные способности, как принято сейчас говорить. Тогда, конечно, если бы местные о нас узнали, то непременно сожгли бы на костре как дьявольское отродье. Не уверен, что этим они добились бы желаемого результата, но кто знает, сколько попыток им бы потребовалось, чтобы успокоиться. На самом деле я не знаю, каким образом мы стали бессмертными. Просто однажды ночью мы, не сговариваясь, собрались все вместе на старой каменоломне. Что привело нас туда? Почему с нами произошло это? Наши теоретики пытались объяснить это уникальным стечением обстоятельств, как то подземные газы, суперлуние, гипноз и прочая ерунда. В конце концов, они были вынуждены признаться, что у них нет ни одной мало-мальски разумной гипотезы. Члены Совета, выслушав их извиняющиеся оправдания, покивали головами, посовещались и вынесли единственно верное в данной ситуации решение: да черт с ним.

Однако в случае с Мирной такой ответ вряд ли подошел бы. Я действительно хотел, нет – я жаждал понять. Во-первых, потому, что она сумела посеять в моей душе сомнение: случайно появившись, наш дар мог так же случайно и пропасть. Во-вторых, эта девушка на время заменила мне Арин – в ней было то, чего мне так недоставало в жене. Ей было не все равно. Она умела по-настоящему удивляться окружающему миру и любила его всем сердцем. Но что я мог сделать? Вместе мы прибыли на то место, где все когда-то началось. Конечно, ни каменоломни, ни, тем более, нашей деревни там уже и в помине не было. И, несмотря на то, что мне удалось найти по старым картам нужное место, вернуться в прежнее состояние я так и не смог. Хотя бы потому, что ничего толком не помнил. Потерпев неудачу, Мирна не смирилась – она предположила, что, возможно, беременность поможет ей стать одной из нас. Напрасно я пытался ее разубедить – каждый из нас неоднократно проходил через отношения со смертными, в результате которых рождались самые обычные дети, которые взрослели, старели и умирали. У нас было трое детей, причем первый был зачат как раз на том самом месте. Двое других были, скорее, жестом отчаяния. Приятным для меня жестом, не стану возражать. Однако годы шли, и Мирна вместо того, чтобы проживать свою жизнь, медленно старела в безуспешных поисках бессмертия. Забавно, не находите? В конце концов, я нашел ее в ванне с холодной водой и перерезанными венами. Ее увядающее тело удалось спасти, на разум навсегда оставил эту несчастную. Все наши дети воспитывались в лучших пансионах, которые я только смог найти, и со временем добились в обществе определенного положения. Один из них даже стал премьер-министром, но мне не хотелось бы называть имен – его до сих пор чтят на родине как национального героя, и обнародование подобной информации может вызвать международный скандал.

Иногда я думаю о том, как сложилась бы моя жизнь, если бы не было всего этого. И если первое время я отмахивался от таких мыслей, то теперь мне кажется, что это было бы даже не плохо. Да, к этому моменту даже мои останки превратились бы в пыль, но разве не стоили бы те чувства, которые я когда-то испытывал, вечности? Возможно, что в них не было ничего особенного, но мне так хотелось помнить их чистыми и всеобъемлющими, что я готов был – пусть мысленно – променять их на бессмертие. Арин не была похожа на других женщин, с которыми мне приходилось общаться прежде. Уверенная в себе, смелая, целеустремленная – если, конечно, можно говорить о целеустремленности в рамках средневековой деревни, находящейся у черта на куличках. Я влюбился с первого взгляда. Она рано овдовела, причем первый муж пропил все, что только мог – после его смерти хозяйство находилось в таком плачевном состоянии, что проще было представить, будто его и не было вовсе. Люди в деревне поговаривали о том, что она сама и помогла непутевому мужику отправиться к праотцам, но разбираться в этом никто не стал – тем более что тела так и не нашли. Но я точно знал, что она ни в чем не была виновна. И дело было не в том, что любовь застилала мне глаза. Все гораздо прозаичнее: это я его убил. Нет, не так. Я хотел его убить, но сделать это в честном поединке, а не из-за угла. Да, я тайно встречался с замужней женщиной, можете неодобрительно кинуть в меня сапогом. Наши с Арин отношения начались задолго до этого, но местные обычаи не позволяли ей развестись с пьющим, но все же супругом. Мы долго думали о том, как быть, и, в конце концов, она предложила беспроигрышный, как нам тогда показалось, вариант. Угостив пару раз… как же его звали? В общем, угостив его пару раз вином, я переместился в разряд лучших друзей моего соперника, и уже через несколько дней мы вместе шагали по горам, болтая о всякой ерунде. Он открылся для меня с совершенно неожиданной стороны, и, помню, в какой-то момент я усомнился в правильности того, что собирался сделать. Но каждый раз, когда я сбивался с намеченного курса, перед моими глазами возникал образ Арин – и это придавало мне уверенности в себе.

– Скажи, друг, а что ты все пьешь да пьешь? Посмотри, в каком состоянии твой дом, того и гляди развалится, – я не допускал и мысли о том, чтобы ударить в спину, мне нужен был повод для честной драки. Если я проиграю, то Арин обещала покончить с собой, чтобы мы могли встретиться на небесах. Христианские постулаты о том, что самоубийц ждет ад, в наших краях не пользовались особой популярностью, так что мы были уверены в том, что в любом случае для нас все закончится хорошо.

– А что мне еще остается? Она из меня все соки выпила. Ты меня раньше не видел – я руками подковы гнул. А сейчас? Я еще никому не говорил об этом, но ты…

Я даже не успел как следует удивиться и вникнуть в смысл его слов, как он вдруг взмахнул руками и исчез из виду. Пару секунд я не мог сообразить, что произошло, однако все тут же прояснилось. Узкая тропа, по которой, по всей видимости, давно никто не ходил, резко уходила в сторону, и мы, увлекшись разговором и продираясь сквозь заросли колючего вьюна, не заметили коварного обрыва, образовавшегося в результате оползня. Мне не пришлось обагрить свои руки кровью – мой соперник умер мгновенно, раскроив череп о камень, и я так и не услышал того, о чем он хотел поведать мне. Было похоже на то, что в наш разговор вмешалась сама судьба, так что я ни о чем не жалею. Когда я вернулся в деревню, то первым делом отправился к Арин и рассказал ей обо всем. Странно, но она, кажется, не поверила мне, посчитав, будто я пытаюсь щадить ее чувства. Впрочем, тогда я не придал этому большого значения – напротив, всласть насладился ее благодарностью. Все последующие события говорили о том, что мы были созданы друг для друга. И, возвращаясь к рассуждениям о том, чем для нас двоих стало бессмертие – даром или проклятием, скажу так: нам было лучше, когда мы были концентратом. Стоит разбавить бутылку пусть самого сладкого и густого сиропа на тысячу порций – и вкуса почти не ощутишь. Примерно то же самое случилось и с нами. Никаких чувств, кроме похмельной тошноты, Арин у меня уже не вызывала. Впрочем, думаю, это взаимно. Никто не в обиде.

Томас с кем-то говорит по телефону, сидя за рулем. Голос у него обеспокоенный, что случается довольно редко. Наверное, опять у него в семье очередные похороны. Вот кого бы я с удовольствием присоединил к нам! Верный, исполнительный и, что самое важное, молчаливый! Сможет ли его сын стать таким же? Остается только надеяться на это.

– Это звонит ваш сын, Нанна умирает, – Томас, не оборачиваясь, протягивает мне трубку через плечо.

В первый момент я совершенно не понял, о ком он говорит. Наннна? Умирает? Какое это может иметь ко мне отношение? Когда до меня дошел смысл сказанного, я дрожащими руками схватил телефон и закричал в трубку:

– Кевин, что за идиотские шутки?! Я тебе своими руками спущу к Колману, как только приеду!

Сын лепетал что-то невнятное, и голос у него был испуганный, но меня он никогда не боялся – это я усвоил давным-давно. Боже мой, неужели действительно что-то произошло с бабушкой? Но это невозможно! То есть…

– Так, прекрати истерить и отвечай на вопросы. Что с ней? И почему ты считаешь, будто она умирает?

Слушая сбивчивый рассказ Кевина, я все глубже вжимался в кожаное кресло своего авто, которое возвращало меня из аэропорта домой. Все тело стало тяжелым, рука, которой я держал трубку, казалось мне пудовой гирей. То, что я услышал, звучало как дурно сон, который невозможно пересказать, только чувствовать. Где мы? Я выглянул в окно и выругался: дьявол, еще ехать больше часа.

Все было, как обычно. Бабушка сначала пыталась достать Кевина бесконечными расспросами о его успехах в учебе, хотя он давно бросил все, что мог, и теперь откровенно бездельничал. Тот, естественно, язвил в ответ и городил всякую чушь. Бабушка доверчиво кивала и радовалась тому, что ее внук якобы занимается исследовательской деятельностью. Потом она вышла, чтобы налить себе чаю – несмотря на многочисленную прислугу, старушка никому не доверяла этот ритуал и всегда лично заваривала ароматную траву и разливала напиток по чашкам. Некоторое время ничего не было слышно, а потом вдруг раздался звук бьющейся посуды. Сыну очень жаль, он во всем винит себя, если бы он сразу побежал проверить, в чем дело, и так далее.

– Не тяни!

Кевин несколько раз окликнул бабушку, сидя в кресле, а когда она не отозвалась, ворча, поднялся и пошел посмотреть, что она там опять учудила. Бабушка лежала рядом с подносом, вокруг валялись чашки. Сначала он подумал, что она притворяется, но тут же отогнал от себя эту мысль. Подбежав к ней, он приподнял ее голову и заглянул в глаза – она еще была в сознании и что-то силилась сказать.

– Что?

Кевин не смог разобрать. Ему показалось, что она просила помочь ей. Я вспомнил случай, когда сын, будучи еще подростком, решил подшутить над своей бабкой и подсыпал ей снотворное в утренний кофе. Правда, порошок возымел совершенно противоположный эффект, и следующие несколько ночей мы не имели возможности выспаться из-за невероятно бодрой и общительной старушки, которой вдруг пришло в голову, что ночные разговоры – лучший способ провести время. Конечно, когда все выяснилось, Кевин получил такую взбучку, что пообещал больше никогда не проводить над Нанной никаких экспериментов. Возможно, он решил, что пришло время для очередного розыгрыша. Недолго думая, я задал этот вопрос сыну, мысленно пообещав себе простить всех вокруг и построить дом для сирот, если выяснится, что все это дело его рук.

– Ты что? Да я никогда бы… – судя по голосу, сын обиделся, но в этот момент мне было не до сантиментов.

– Давай не будем. Просто отвечай: ты имеешь к этому отношение?

– Нет! Боже мой, конечно, нет!

Час от часу не легче. Я почувствовал, как по моему телу ползет противный липкий страх, поднимаясь от ног к животу и зажимая все тело в тиски. Неожиданно мне пришло в голову, что и Кевин, скорее всего, испытывает те же чувства. Вот она – истина в последней инстанции. Несмотря на все наши стенания по поводу неудобств, которые доставляет необходимость засыпать и просыпаться на фоне стремительно бегущего времени, никто из нас в действительности не хотел умирать. И дело даже не в том, что мы могли потерять родного человека. Мы до приступов тошноты боялись за собственную шкуру и готовы были на все, лишь бы эта безумная пляска продолжалась и дальше.

– Ты вызвал врача? – моя привычка пускаться в рассуждения в самые неподходящие моменты временами бесила даже меня самого.

– Конечно! Но ты же знаешь Натана – он по субботам играет в гольф в своем клубе.

– Да мне наплевать на то, где он и чем занят! – я привык к тому, чтобы люди, живущие за мой счет, исполняли все мои поручения в любое время суток – а Натан был нашим семейным врачом. Во многом именно благодаря моим щедрым вознаграждениям он смог основать свою частную клинику. Заведение, конечно, так себе, но врач он на самом деле выдающийся.

– Я так ему и сказал. В общем, сейчас он мчится к нам на всех парах. Только что созванивался с ним – говорит, что через полчаса будет.

– Хорошо. А как бабушка?

– Лежит…

– Живая?

– Вроде да. Дышит. Я накрыл ее одеялом и положил под голову подушку, Натан запретил переносить больную.

Больную. Что за чушь? Ни одна зараза не могла поразить бессмертного. Мы пережили все вспышки черной смерти, находясь в самом их эпицентре, так, словно для нас это было развлекательной экскурсией. У нескольких наших наблюдалась легкая слабость, но этим все ограничилось.

– Я еду, – отключившись, я протянул Томасу трубку. – Гони! И пусть нас сопровождают полицейские – мне нужно попасть домой как можно скорее.

Здесь нужно сделать небольшое отступление. Учитывая нашу невосприимчивость к вирусам, семейный врач был скорее статусным атрибутом, нежели необходимостью. Сменяясь каждые пять-десять лет в зависимости от уровня собственной любознательности, эти специалисты не оставляли в нашей памяти никакого следа, так что можно сказать, что Натан стал первым, кто внес значимый вклад в жизнь общины.

Когда спустя двадцать минут мы подъехали к нашей усадьбе, там уже стояла машина скорой помощи с включенными проблесковыми маячками. Почему они их не выключили? Чтобы продемонстрировать нам свою повышенную готовность? Что ж, я это ценю, они получат достойное вознаграждение. Только в том случае, конечно, если все закончится благополучно. Стараясь держаться спокойно, я быстро вошел в дверь, которую передо мной распахнул портье. Всем своим видом он выражал обеспокоенность и крайнюю степень участия. Кивнув ему, я направился прямиком в комнату, откуда доносились приглушенные голоса.

Бабушка лежала на диване и, судя по равномерно поднимающейся и опускающейся груди, спала. Ее лицо было непривычно бледным и каким-то слишком маленьким, словно она уменьшилась в размерах. Глядя на ее посеревшие губы, я вновь почувствовал в ногах противную дрожь и опустился на стул рядом с Натаном, который, несмотря на запах алкоголя, был сосредоточен и выглядел не на шутку встревоженным.

– Нам нужно срочно доставить ее в больницу. Я сделал все, что мог в этой ситуации, но этого мало.

– Но что произошло?

– Нанна пережила инфаркт.

Я не чувствовал головокружения так давно, что успел забыть об этом проявлении человечности. Теперь же я ощутил всю прелесть вращающейся комнаты и пола, летящего на меня со скоростью света.

– Успокойтесь, – Натан вовремя подхватил меня и дал понюхать какую-то дурно пахнущую дрянь, от которой мне сразу стало легче. – Вы должны благодарить сына – если бы он позвонил мне чуть позже, возможно, уже ничего нельзя было бы сделать.

– Да, да, конечно, – я все еще пытался прийти в себя. – Но вы уверены, что это инфаркт? Это совершенно невозможно!

– Почему же невозможно? – удивился врач. – Все мы люди.

Что я мог ответить ему на эти слова? Конечно, все мы люди, просто кто-то больше, а кто-то – меньше.

Несмотря на протесты Натана, я настоял на том, чтобы поехать в больницу вместе с бабушкой. В машине она ненадолго пришла в сознание и, увидев меня, улыбнулась и, словно извиняясь, попыталась что-то сказать.

– Молчи, доктор сказал, что тебе нельзя напрягаться. Все будет хорошо.

Оглядевшись, старушка поняла, где находится, и посмотрела на меня:

– Как же вы… без меня?

Чувствуя, как к горлу подкатывает ком, я накрыл ее руку своей ладонью и как можно более уверенным голосом сказал:

– Натан обещал, что тебя быстро поставят на ноги. Ты просто переутомилась. Но ничего, мы обеспечим тебе такой отдых, что ты и думать забудешь о каких-то болячках. Купим тебе все Лазурное побережье. Если будет нужно, пророю канал непосредственно к твоим ногам, чтобы ты могла в нем купаться, когда вздумается. Ты только не пугай нас больше, ладно?

Нанна улыбнулась и, закрыв глаза, снова заснула. Глядя на ее полупрозрачную кожу, я думал о том, что бы с нами было, не будь ее в нашей жизни. Она не принимала участия в делах общины, не занималась распределением ресурсов, ее вообще не должно было быть среди нас. Но все же она была тем цементным раствором, который удерживал мою семью от окончательного распада. Мне вдруг стало противно от одной мысли о том, с каким цинизмом я в своих рассуждениях отсекал «неважных» родственников от нашего круга избранных. Стараясь избавиться от неприятных воспоминаний, я старался уверить себя в том, что мои предпочтения никак не повлияли на конечный результат – наши ученые уже определили, что за все произошедшее в ответе только природа и ее законы, перед которыми даже мы бессильны. Но все же внутри меня зародилось мерзкое сомнение относительно первопричины нашего перерождения. Что, если во всем виноват я сам, и это я решил, кого из наших близких забрать с собой в бесконечное путешествие по жизни? Скольких я лишил семей? Отцов, матерей, братьев, сестер? Любимых, наконец? Обессилев от мучительного самоедства, я решил, что об этом нужно поговорить с Патриком. А до тех пор – молчать.

Кто такой этот Патрик? Тот самый старый друг бабушки, именем которого она хотела назвать Кевина. Чем он заслужил такую преданность с ее стороны? Признаться, я и сам не знаю. Он что-то вроде нашего личного юродивого – появлялся, когда хотел, говорил, что хотел. Чаще всего городил чушь, конечно, но как-то так получалось, что все его предсказания, которые звучали как глупость, рано или поздно сбывались. Когда его дар предвидения стал для меня очевидным, я попытался приблизить его к семье – купил ему большой дом, снабдил всем необходимым, отмыл, приодел. Но ему этого оказалось мало. Он так мне и заявил перед тем уйти – в том же тряпье, в котором и заявился к нам несколькими неделями ранее:

– Мало мне всего этого, друг Магон.

Я даже не подозревал, что мое настоящее имя известно кому-то, кроме Арин и бабушки. Опешив от неожиданности, я не нашелся, что ответить, и только развел руками:

– Чего же ты еще хочешь?

– Свободы. Я благодарен тебе за все, что ты для меня пытался сделать, но я не умею быть запертым.

– Кто же тебя запирает? Езжай, куда хочешь – в твоем гараже стоит автомобиль, даже два. Если понадобится попасть в другую страну, мой самолет всегда в твоем распоряжении.

– Нет, это все не то. Ты не понимаешь. Но ничего – рано или поздно это придет. А пока желаю тебе удачи.

И, похлопав меня по плечу, словно старого приятеля, он ушел. С тех пор я его ни разу не встречал, хотя бабушка уверяла, что они периодически общаются. Интересно, каким образом? Нужно будет уточнить у нее, как только она поправится.

Вип-палаты больницы была похожа на презентацию достижений в области стоматологии – весь медицинский персонал источал такое радушие, словно не принимал больную в критическом состоянии, а пытался продать мне какую-то бесполезную дребедень никогда не затупляющихся ножей или вечной батарейки.

– Очень, очень хорошо, что вы вовремя обратились к нам, – главврач захотел лично поприветствовать состоятельного клиента, который в свое время оборудовал целое крыло клиники. Что ж, его можно понять.

– Как она?

– В настоящий момент состояние стабильно. Мы сделаем все возможное для того чтобы поставить вашу маму на ноги в кратчайшие сроки.

– Не нужно в кратчайшие. Сделайте так, чтобы такого больше не повторилось, а займет ли это неделю или год – не важно.

– Конечно, конечно. Как вам будет угодно.

Менеджер выражает готовность сделать все в лучшем виде. Это у него свои зубы? Как он добился такой ослепительной белизны? Надеюсь, они здесь умеют не только с зубной нитью управляться. Заглянув в палату и убедившись в том, что вокруг бабушки хлопочут сразу несколько медсестер, я попрощался с доктором и покинул его вотчину. Оказавшись на парковке, я медленно подошел к Томасу – он уже предупредительно открыл дверь и теперь стоял рядом с ней, ожидая, когда я сяду.

– Ты знаешь, я, наверное, прогуляюсь. Езжай домой, на сегодня ты свободен.

Томас, несмотря на выдержку, икнул от удивления. Обычно он беспрекословно выполнял мои поручения, но в этот раз решил уточнить:

– Вы уверены?

– Да, абсолютно. Если будет нужно, я вызову тебя.

– Тогда возьмите мой телефон.

– Как же я позвоню тебе, если у тебя не будет трубки?

– У меня есть еще одна.

Продолжительная прогулка по городу, который я видел только из окна автомобиля или с высоты птичьего полета, произвела на меня отрезвляющее действие, и я подумал, что нужно будет ввести подобные мероприятия для самых депрессивных членов нашей общины. Непрекращающееся движение, которое я наблюдал вокруг, так напоминало уменьшенную и упрощенную модель самого времени, что мне в какой-то момент стало страшно. Мальчишка, засмотревшись на рекламный плакат, наступил мне на ногу и, даже не извинившись, продолжил свой путь. Понаблюдав за ним некоторое время, я с удивлением заметил, что ему совершено все равно, как реагируют люди на его неуклюжесть. Вот пузатый мужчина, которого он толкнул локтем в живот, рассмеялся и потрепал его по шевелюре. Женщина, в последний момент отойдя в сторону, прокричала ему что-то обидное. Подросток, прекрасно видевший, что на него с видом туриста идет какой-то оболтус, специально напрягся и выставил перед собой плечо – так что зазевавшийся мальчуган сам оказался в роли жертвы. Но и это его ничему не научило. Потирая ушибленную руку, он пошел дальше, как ни в чем не бывало. Пытаясь понять, в чем смысл такого безразличия, я забыл о том, что стою посреди людной улицы, и вспомнил об этом, только когда сам получил чувствительный тычок под ребра от какого-то деда, который, злобно обозвав меня растяпой, торжественно проследовал дальше, выставив перед собой клюку, как оружие.

У меня появилось стойкое ощущение дежавю. Когда-то все это уже было, но когда? Покопавшись в памяти, я вдруг четко увидел изможденное лицо человека, освобождению которого из плена лично способствовал. Его левая рука безжизненно висела вдоль тела, а в правой он держал палку. Подпрыгивая на месте, словно скакал на коне, он потрясал импровизированным копьем и выкрикивал: «Стойте, трусливые и подлые твари!» Потом мы вместе пили вино и смеялись. Приятные воспоминания заставили меня улыбнуться. Однако приподнятое настроение тут же сменилось тоской и апатией, как это часто бывает после душевных переживаний. Но я никогда не страдал расстройствами психики, в отличие от многих моих собратьев. Поразмыслив, я был вынужден признаться себе в том, что произошедшее с Нанной повлияло на меня больше, чем я думал. Она и сама временами напоминала мне рыцаря печального образа, счастливого в своем безумии Алонсо Кихано, сражающегося с мельницами и неизменно проигрывающего им. Наверное, именно поэтому ей был так близок Патрик. Если бы его посадить на коня и облачить в рыцарскую амуницию, то он превратился бы в Дон Кихота, каким я его всегда себе представлял – тощего, нелепого и помятого жизнью.

– Дядя, угостите девушку сигаретой!

От неожиданности я даже не сразу сообразил, что дядя – это я. Когда же до меня дошел этот факт, я обернулся, чтобы лучше разглядеть источник голоса. В результате передо мной обнаружилась совсем молодая девица со вздернутым веснушчатым носиком и широко раскрытыми голубыми глазами, в которых я увидел смесь страха, любопытства и надежды. Однако у меня не было ни малейшего желания уточнять причины, побудившие ее обратиться ко мне – зачем?

– Не курю, – я улыбнулся и приготовился уже идти дальше, но настырная малолетка ухватилась за рукав моего пальто:

– Ну, хоть что-нибудь!

Не веря собственным ушам, я остановился и, оглянувшись по сторонам, наклонился к самому лицу девушки и шепнул:

– Ты что, милочка, дурачка во мне разглядела? Осторожнее, не ошибись.

– Ну, если бы даже и так, что с того? – девицу, похоже, нисколько не смутили мои слова. – Да будь ты хоть Копперфильдом, мне все равно. Я голодная, как сто чертей. Может, накормишь, а?

Сразу взглянув на ситуацию иначе, я смягчился и подумал, что в такой подаче собственных проблем нет ничего зазорного – напротив, теперь все выглядело вполне пристойно.

– Ах, вот ты о чем. Ну, почему бы и нет? Пойдем.

Я никогда не подавал милостыни. Из принципа. Но сейчас мне это показалось настолько естественным, что я решил плыть по течению городской жизни, чтобы потом посмотреть, что же из всего этого выйдет. Завернув в первый попавшийся ресторан, над которым красовались китайские иероглифы, которые, судя по всему, должны были переводиться как нечто многозначительное, но в действительности представляли собой абсолютную бессмыслицу, мы сели за первый попавшийся столик. Я предоставил своей спутнице свободу выбора, и она принялась с умным видом изучать меню. Наконец, она ткнула пальцем в три блюда и вопросительно взглянула на меня.

– Не много супа для одного раза? – я с трудом сдерживал улыбку.

– То есть?

– Ты выбрала три порции супа. Причем два из них рыбные.

– Терпеть не могу рыбу, – девушка прыснула и протянула мне меню. – Выбери сам. Наверное, всем вокруг уже понятно, что в китайском я как-то не очень.

Сделав заказ, я кивнул официанту – и тот мгновенно исчез из вида. Забавно, подумал я, хозяин напортачил с вывеской, но при этом нанял официантов из Поднебесной. Странная избирательность. Впрочем, долго размышлять на эту тему я не стал – девица, сидящая напротив, была мне куда более интересна.

– Так ты сама по себе? – чтобы как-то начать разговор, я решил, что уместно будет спросить ее о том, кто она и зачем.

– Ага, как-то так.

– И на что живешь?

– Это как придется. Сегодня вот ты согласился меня накормить, а вчера одна семейная парочка поделилась продуктами. В общем, не голодаю.

– Рад за тебя. Вот только еда – это ведь не все, что нужно человеку.

– Не все. Но я привыкла думать о проблемах по мере их возникновения.

– Дурацкая стратегия.

– Возможно. Но меня она пока ни разу не подводила.

– А планы на будущее? Семья, работа?

– Какие планы, дядя? Мне девятнадцать лет, у меня нет ни денег, ни дома, ни богатенького родственника, который согласился бы мне все это организовать. Да, и желания зарабатывать с помощью самораздвигающихся ног, как ты мог предположить, тоже нет.

– И в мыслях не было.

Мирне тоже было девятнадцать, когда мы познакомились. Автоматически я представил сидящую напротив меня девушку в белом халате и чепце – сходство получилось пугающим. Если бы не слишком развязное поведение, то можно было предположить, что передо мной сидит ожившее воспоминание.

– Как тебя зовут? – я спросил это скорее автоматически, чтобы она не истолковала неправильно слишком долгое молчание.

– Инга. Типа я из Скандинавии и все такое. На самом деле я родилась здесь, и вообще никуда не уезжала отсюда за всю свою жизнь. Ненавижу этот город.

– А родители?

– Анкета?

– А если бы и так?

– Почему нет – ты ведь платишь за обед. Отца не знаю, мама куда-то умотала, когда мне было двенадцать. Воспитывала меня бабка, но она не дружит с головой, так что в прошлом году я сбежала от нее – и вот я сижу перед тобой и жду, пока принесут заказ. Шикарные запахи, кстати. Я сейчас начну переваривать себя изнутри. Захватывающая биография, тебе не кажется?

– Да, веселого мало. А что не так с твоей бабкой? Она тебя била?

– Нет, что ты! Моя ба – божий одуванчик, но она достала всех вокруг рассказами о своем якобы благородном происхождении. Целыми днями могла трындеть об одном и то же. Первые десять раз было интересно, но потом, сам понимаешь, надоело.

– И что за рассказы?

В этот момент принесли наш заказ, и Инга накинулась на еду, не думая об этикете. Меня это нисколько не беспокоило – за свою долгую жизнь я видел и не такое. Однако набитый рот не мешал ей болтать:

– Тебе интересно послушать старушкины сказки? Ты смелый человек. А сам-то почему ничего не ешь?

– Я не голоден.

– Ну, как знаешь. На протяжении нескольких лет бабка каждый вечер перед сном заводила один и тот же разговор: мол, ее дед был большим человеком – настолько большим, что о нем пишут в энциклопедиях. Ставят ему памятники, печатают изображение на почтовых открытках, понимаешь? Можешь представить себе, какие сны мне после этого снились.

– А как его звали?

– В том-то и дело, что она никогда не называла никаких имен. Разводила тайны мадридского двора почем зря. Говорила, что он вроде как премьер-министром был. Я, когда еще маленькой была, по наивности перерыла все книги и составила список своих предполагаемых предков. Чушь, конечно, но это я сейчас понимаю, а тогда было жутко стыдно делиться с одноклассниками своими бреднями и выслушивать их издевательства.

Мне стоило огромных усилий сохранять спокойное выражение лица. Наверное, со стороны я выглядел как человек, который очень хочет пустить газы, но изо всех сил старается сдержаться. К счастью, Инга была слишком занята вторым блюдом, чтобы заметить все это.

– Я понимаю, почему моя собственная мать тоже сбежала. Наверное, ей просто надоело слушать истории о героическом прошлом нашей семейки и при этом видеть ее жалкое настоящее. Мне вот интересно: это наследственное? То есть моей бабке тоже рассказывали все эти байки?

– Почему ты так уверена в том, что все это неправда?

Инга могла и не отвечать. Независимо от того, как она сама все это оценивала, я знал, в чем дело. Понимание того, что все могло быть иначе, часто становится неподъемным грузом даже для самых сильных из нас. Проще поверить в то, что плохо было всегда. Вот встаю я сейчас перед ней с гордым видом и заявляю: милочка, я – твой далекий предок, давай обнимемся. Будет у тебя теперь все, что душе угодно. Если не считать того, что мало кто способен адекватно воспринять идею бессмертия не теоретически, а банально и на практике, то к чему все это вообще приведет? Сидит с тобой рядом мужик, которому несколько сотен лет – и что ты будешь делать по этому поводу? Тем не менее, Инга вызывала во мне острое чувство причастности к ее судьбе. Ни разу в жизни я еще не встречался со своими потомками, особенно такими дальними. Все же генетика – наука всех наук. Теперь мне стало понятно, что поразительное сходство с Мирной не является случайным – те же черты лица, даже голос тот же.

Конец ознакомительного фрагмента.