Глава VII
Любовь матери
Трудно вообразить себе человеческое существо более несчастное и одинокое, чем Элиза с той минуты, как она покинула хижину дяди Тома.
К мыслям о страданиях и опасностях, которым подвергался ее муж, и к страху за ребенка присоединилось смутное чувство ужаса перед тем риском, на который она пошла, покинув дом, где привыкла считать себя родной, и лишившись поддержки женщины, которую любила и почитала. Разлука со всем, что было знакомо и дорого, – с местами, где она росла, с деревьями, в тени которых играла, с рощей, где она в счастливые дни бродила со своим молодым мужем, – все это сейчас причиняло ей особую боль. Образы прошлого, вставая перед ней при неровном мерцании звезд, словно с укоризной глядели на нее, спрашивая, куда она направляет свои шаги.
Но материнская любовь, доведенная почти до безумия близостью страшной опасности, брала верх над всеми другими чувствами. Мальчик был достаточно велик, чтобы идти с ней рядом. При обычных обстоятельствах она вела бы его за руку, но сейчас ее охватывал трепет при одной мысли о возможности выпустить его из своих объятий, и, все ускоряя шаг, она судорожно прижимала его к груди.
Подмерзшая земля скрипела у нее под ногами. Элиза задрожала, уловив этот звук. Каждый сорвавшийся лист, каждая мелькнувшая тень заставляли кровь волной приливать к сердцу. Она сама дивилась силе, внезапно проснувшейся в ней: с легкостью, будто пушинку, несла она на руках тяжелого ребенка. Каждая новая вспышка страха увеличивала эту сверхъестественную силу и заставляла ее ускорять шаг. Побледневшие губы не переставая шептали: «Господи, помоги мне и спаси!»
О вы, матери, читающие эти строки, если бы это вашего Генри должны были поутру оторвать от вас, если бы вы своими глазами видели грубого и безжалостного торговца, узнали бы, что уже подписан акт о продаже, если б времени на то, чтобы спастись, у вас оставалось от полуночи до утра, как быстро несли бы вас ваши ноги, сколько миль[10] пробежали бы вы за эти короткие часы, прижимая к груди свою драгоценную ношу, чувствуя на плече любимую головку спящего ребенка, а вокруг шеи обвивающие ее маленькие ручонки!..
Мальчик спал. Вначале непривычная обстановка и беспокойство не давали ему уснуть, но мать так настойчиво приказывала ему не разговаривать, сдерживать каждый вздох, так твердо уверяла его, что непременно спасет его, если только он не будет шуметь, что он, успокоившись и положив головку к ней на плечо, уже совсем сонным голосом спросил:
– Мамми, а что, если я усну?
– Спи, любименький мой, спи, если хочешь.
– Но, мамми, ты не отдашь меня тому злому дяде, если я усну?
– Нет, нет, успокойся, детка моя! – прошептала мать, еще больше бледнея.
– Наверное не отдашь, мамми?
– Не отдам, не отдам, – ответила мать, и уверенность, с которой она произнесла эти слова, поразила ее самое: казалось, они были подсказаны ей кем-то другим, какой-то силой, владевшей всем ее существом.
Мальчик снова уронил усталую головку к ней на плечо и вскоре уснул. Прикосновение теплых ручек, легкое дыхание, касавшееся ее затылка, разжигали в ней пламя жизни. Казалось, что каждое движение ребенка вливает во все ее тело неиссякаемый поток энергии.
Кустарник, лес – все это словно в тумане проносилось мимо. Позади, одно за другим, оставались знакомые места, но Элиза не решалась передохнуть, пока на рассвете не вышла на проезжую дорогу. Много миль отделяли ее от родных.
Элиза нередко сопровождала свою госпожу, когда та отправлялась в гости к своим родственникам, проживавшим в городе Т., недалеко от реки Огайо, поэтому она хорошо знала дорогу. Дойти туда, перебраться через Огайо – вот путь, который она наметила в первые минуты. Дальше – полная неизвестность. Надеяться ей было не на кого.
На дороге стали появляться запряженные лошадьми повозки, и Элиза, несмотря на владевшее ею возбуждение, поняла, что ее расстроенное лицо и торопливый шаг могут привлечь к ней внимание и показаться подозрительными. Спустив с рук ребенка, она привела в порядок свою одежду и, взяв мальчика за руку, двинулась дальше, умеряя шаг настолько, чтобы не обращать на себя внимания проезжих. В узелке у нее были завязаны печенье и яблоки. Время от времени она бросала яблоко вперед на дорогу, яблоко катилось несколько шагов, и мальчик бросался за ним вдогонку. Этот прием помог ей преодолеть не одну полумилю.
Несколько времени спустя они поравнялись с небольшой густой рощей, которую пересекал прозрачный ручей. Ребенок пожаловался на голод и жажду. Элиза перебралась с ним через изгородь, уселась позади большой скалы, скрывавшей их от глаз проезжих, и достала из узелка завтрак для мальчика.
Малыш удивился, что она сама ничего не ест. Обхватив ручонкой ее шею, он пытался засунуть ей в рот кусочек пирожка. Но она не в силах была ничего проглотить.
– Нет, нет, родной! Мама не может есть, пока ты не будешь в безопасности!.. Нам нужно идти дальше, все дальше, пока мы не доберемся до реки.
Она снова поспешно выбралась на дорогу и пошла вперед, делая над собою невероятные усилия, чтобы сохранить спокойствие и размеренность движений.
Элиза находилась уже в нескольких милях за пределами тех мест, где ей могли встретиться знакомые. Но если бы ей и встретился кто-нибудь из людей, лично знавших ее, то вряд ли у него могло бы возникнуть подозрение, что она убежала, так как всем было известно хорошее отношение к ней ее хозяев.
Успокаивало Элизу также и то, что она и ребенок были настолько белы, что об их негритянском происхождении можно было догадаться, только пристально вглядевшись в них. Поэтому она надеялась проскользнуть незамеченной.
Именно это обстоятельство придало ей решимости около полудня завернуть в приветливый фермерский домик, чтобы хоть немного отдохнуть и подкрепиться едой.
Пожилая фермерша была, видимо, рада возможности поболтать и приняла на веру заявление беглянки, что она отправляется на неделю погостить к друзьям. «Ах, если бы это была правда!» – думала Элиза.
За час до захода солнца Элиза в полном изнеможении, с израненными ногами, но все еще бодрая духом, достигла городка Т. на Огайо. Первый взгляд ее был обращен к реке, отделявшей ее от земли обетованной.
Уже наступила весна, река вздулась и рвалась вперед. Огромные ледяные глыбы неслись по мутным волнам.
Со стороны Кентукки берег далеко вдавался в воду, а на противоположной стороне, в изгибе реки, лед задерживался и, громоздясь, закрывал весь узкий проток, образуя как бы огромный волнистый движущийся плот, загораживающий всю реку и доходящий почти до самого кентуккийского берега. Элиза на мгновение остановилась и с первого же взгляда оценила всю трудность положения. Ясно было, что паро́м при таких условиях не ходит. Она направилась к небольшой таверне на берегу, чтобы узнать, как обстоит дело с перевозом.
Хозяйка, занятая приготовлением ужина, сразу же обернулась, услышав печальный и мягкий голос Элизы.
– Нет ли здесь лодки, на которой можно было бы переправиться в Б.? – спросила она.
– Нет, лодки еще не ходят, – ответила женщина.
Отчаяние, отразившееся на лице Элизы, поразило хозяйку.
– Вам необходимо переправиться? – спросила она. – Кто-нибудь заболел? Вы как будто очень волнуетесь?
– У меня там ребенок, он в большой опасности, – проговорила Элиза. – Я узнала об этом только вчера вечером и сегодня прошла пешком большое расстояние, надеясь попасть на паро́м.
– Какая неудача, – сказала женщина, в которой заговорили материнские чувства. – Мне вас очень жаль!.. Соломон! – крикнула она в окошко в сторону маленького сарайчика, стоявшего во дворе.
В дверях сарая показался человек в кожаном фартуке.
– Скажи-ка, Сол, – обратилась к нему хозяйка, – сосед ведь, кажется, собирался сегодня ночью перевезти на тот берег бочки, не так ли?
– Он сказал, что попытается, если только будет возможно, – ответил Соломон.
– Один человек собирается сегодня ночью, если удастся, переправить на тот берег товар, – пояснила хозяйка. – Он зайдет сюда поужинать. Вам лучше всего подождать его. Какой хорошенький мальчик, – продолжала она, протягивая ему пирожок. Но ребенок, измученный усталостью, в ответ только заплакал.
– Мальчик не привык много ходить, – сказала Элиза. – Он переутомился.
– Внесите его сюда, – проговорила женщина, открывая дверь в маленькую комнату, где стояла удобная кровать.
Элиза уложила усталого ребенка и держала его ручки в своих руках, пока он не заснул. Для нее самой не могло быть покоя. Мысль о преследователях безжалостно гнала ее вперед, и она не могла отвести тоскующих глаз от бурлящих вод, отделявших ее от свободы.
Теперь мы на некоторое время покинем Элизу и обратимся к ее преследователям.
Хотя миссис Шельби и обещала, что обед будет подан немедленно, но ряд причин задержал выполнение этого обещания. Приказание миссис Шельби, данное в присутствии мистера Хеллея, было передано тетушке Хлое по меньшей мере дюжиной юных гонцов, но почтенная повариха только пробормотала что-то нечленораздельное, покачала головой и продолжала выполнять свои обязанности с величайшим спокойствием и тщательностью.
Среди слуг царила уверенность, что миссис не очень-то будет гневаться за промедление, и просто удивительно, сколько неожиданных происшествий сразу же стали замедлять ход дела.
Какой-то незадачливый поваренок пролил подливку, приготовленную к жаркому, другой споткнулся, неся воду, и вынужден был вторично отправиться к водокачке, у третьего из рук выскользнула тарелка с маслом. Время от времени в кухне появлялся какой-нибудь вестник, сообщавший, что Хеллей от нетерпения не в силах усидеть на месте и ежеминутно подбегает к окну или выскакивает в переднюю.
– Так ему и надо! – проворчала тетушка Хлоя.
– Он, наверно, попадет в ад! – воскликнул маленький Джек.
– Он это заслужил, – с гневом проговорила тетушка Хлоя. – Он разбил много, много сердец, и они взывают к мщению. И поверьте, поверьте, он будет наказан!
Все, раскрыв рот, прислушивались к словам тетушки Хлои. Обед был уже благополучно подан на стол, и в кухне оставалось достаточно времени для разговоров.
– Он вечно будет гореть в аду, не правда ли? – спросил Энди.
– Посмотрел бы я, как он горит! – воскликнул маленький Джек.
– Дети мои! – раздался голос, при звуке которого все вздрогнули. То был голос дяди Тома. Он вошел незамеченным и слышал весь разговор.
– Дети мои, – повторил он. – Вы сами не понимаете, что́ говорите. Вечность – страшное слово, страшно даже вообразить ее себе. Вечных мучений нельзя желать ни одному человеческому существу.
– Никому не пожелаем, кроме торговцев людьми, – ответил Энди. – А им это следует пожелать! Они такие негодяи.
– Да разве не восстает против них сама природа! – воскликнула тетушка Хлоя. – Разве они не отрывают младенца от груди матери? Не уводят разве силой маленьких детишек, которые с плачем цепляются за платья своих матерей? Не разлучают они разве мужа с женой? – продолжала она со слезами. – А чувствуют ли они при этом хоть каплю жалости? Пьют себе, курят, будто сделали самое обыкновенное дело. Если черти таких злодеев не заберут себе, то зачем вообще-то черти нужны!
Закрыв лицо клетчатым передником, тетушка Хлоя громко зарыдала.
– Нужно уметь прощать своим врагам, – произнес Том, пытаясь найти для нее, да и для себя утешение.
– Прощать негодяям? – вскрикнула тетушка Хлоя. – Нет, это мне не под силу!
– Подумай, Хлоя, о том, что делается в душе такого торговца рабами, и радуйся, что ты не похожа на него, – сказал Том. – Я предпочитаю быть тысячу раз проданным, чем отвечать перед своей совестью за поступки, подобные тем, которые совершает этот человек.
Меня очень радует, – продолжал Том, – что наш господин не уехал сегодня утром, как собирался. Мне это было бы больнее, чем то, что он меня продал. Я ведь знаю его с юных лет. Теперь, когда я видел мастера, я готов примириться со своей судьбой. Ведь у него не было другого выхода. Боюсь только, что здесь все развалится, когда меня не будет. Нельзя ожидать, что мастер будет так тщательно следить за всем и смотреть за порядком, как это делал я. Вот это меня беспокоит.
Но тут раздался звонок, и Тома позвали в гостиную.
– Том, – мягко произнес мистер Шельби. – Прошу тебя иметь в виду, что я поручился за тебя и вынужден буду заплатить этому джентльмену тысячу долларов, если тебя не окажется на месте, когда он тебя потребует. Сегодня он будет занят своими делами, и ты свободен на весь день. Отправляйся куда тебе угодно, старина.
– Благодарю вас, сэр, – сказал Том.
– Берегись, – вмешался торговец, – и не пробуй сыграть какую-нибудь из ваших негритянских штучек. Не то я потребую с твоего господина всю неустойку в тысячу долларов до последнего цента. Если б он послушался меня, то не доверял бы ни одному из вас. Все вы готовы ускользнуть, как угри.
– Мастер, – произнес Том, выпрямившись и обращаясь к мистеру Шельби, – мне было ровно восемь лет, когда старая миссис положила мне вас на руки. Вам тогда и году еще не было. И она сказала мне: «Том, он будет твоим молодым хозяином. Береги его хорошенько». И вот теперь я спрашиваю вас, мастер: разве я когда-нибудь не сдержал своего слова или отказал в повиновении?
Мистер Шельби растрогался, слезы навернулись у него на глазах.
– Дорогой мой, – произнес он. – Ты говоришь чистую правду, и будь я в силах хоть что-нибудь изменить, я не продал бы тебя ни за что на свете.
– И клянусь тебе, – добавила миссис Шельби, – мы выкупим тебя, как только мне удастся раздобыть необходимые средства. Мистер Хеллей, – обратилась она к торговцу, – не забудьте написать мне, кому вы его продали.
– Охотно сделаю это, – сказал Хеллей. – Кто знает, может быть, я уже через год привезу его вам обратно. Будем надеяться, что он будет не слишком изнурен работой и еще пригодится вам.
– Вы не окажетесь в убытке, – произнесла миссис Шельби.
– Разумеется, – ответил Хеллей. – Я с одинаковым удовольствием продаю свой товар на Юг и на Север. Не все ли мне равно, куда везти их – вверх или вниз по реке, лишь бы заработать. Наш брат, мадам, ведь хочет жить, как и всякий другой.
Мистер и миссис Шельби в глубине души были возмущены такой наглой фамильярностью работорговца, но оба они отдавали себе отчет в необходимости сдерживаться. Чем больше он проявлял бессердечия и эгоизма, тем острее становились опасения миссис Шельби за судьбу Элизы и ребенка, если работорговцу удастся догнать их. Поэтому миссис Шельби готова была пустить в ход любую из женских уловок, она соглашалась с ним, весело болтала – делала все, что было в ее силах, чтобы время для него проходило незаметно.
В два часа Сэм и Энди подвели к крыльцу лошадей, которым, судя по их бодрому и свежему виду, утренняя пробежка пошла на пользу. Сэм после обеда был преисполнен невероятным рвением и усердием. Как только Хеллей приблизился к нему, он, обернувшись к Энди, принялся хвастать, что стоит ему только взять дело хорошенько в свои руки, и успех будет обеспечен.
– Разве у вашего господина нет собак? – спросил Хеллей, собираясь сесть на лошадь.
– Как же! Много собак! – торжествуя, воскликнул Сэм. – Поглядите, вон Бруно, он здорово лает. Кроме того, почти каждый из наших негров держит собаку, кто какую.
Хеллей грубо выругался.
– Но ваш господин не держит собак для охоты на негров! – сказал он презрительно. – Уверен, что не держит!
Сэм прекрасно понял, что́ именно Хеллей имеет в виду, но ответил с самым глупым видом:
– У всех наших собак прекрасное чутье; по-моему, это как раз такие, как надо. Только им не приходилось участвовать в такой охоте. Они все могут найти, стоит им только дать волю. Бруно, сюда! – И он свистом подозвал тяжеловесного водолаза, который, неуклюже подпрыгивая, бросился к нему.
– Иди ты к черту! – выругался Хеллей, поднимаясь в седло. – Садись наконец на лошадь.
Сэм подчинился приказанию, но при этом успел щекотнуть Энди, так что тот громко захохотал.
Этот неуместный смех так возмутил Хеллея, что он замахнулся на парня хлыстом.
– Садись, Энди, – произнес Сэм с важностью. – Дело серьезное. Не шути. Не так должны мы помогать мастеру.
– Я поеду прямо к реке, – решительно сказал Хеллей, когда они достигли границы плантации. – Я знаю их повадку: все они устремляются в Канаду.
– Верно, верно, – подтвердил Сэм. – Это правильно. Мастер Хеллей попал в самую точку. Но штука в том, что к реке ведут две дороги: проезжая и обыкновенная, лесная. По какой из них мастер желает ехать?
Энди с самым невинным видом взглянул на Сэма: он был поражен этим новым открытием в географии. Все же он с горячностью подтвердил слова Сэма, без конца повторяя версию о двух дорогах.
– Мне так думается, – продолжал Сэм, – что Лиззи выбрала лесную дорогу: по ней меньше народу ходит.
Хеллей был, правда, хитрой старой лисой и склонен к недоверчивости, все же довод Сэма показался ему убедительным.
– Если б только вы оба не были такими гнусными лгунами… – пробормотал он в раздумье.
Эти слова ужасно рассмешили Энди. Он немного отстал и так затрясся от хохота, что чуть не свалился с лошади. Зато лицо Сэма оставалось невозмутимо серьезным.
– Мастер, разумеется, может поступать, как ему будет угодно, – снова заговорил Сэм. – Он может выбрать ту дорогу, которую он считает лучшей, наше дело – сторона. А может быть, все же лучше ехать по большой дороге?
– Она, конечно, избрала самую безлюдную дорогу, – вслух размышлял Хеллей, не обращая внимания на замечания Сэма.
– В этом вовсе нельзя быть уверенным, – заметил Сэм. – Женщины всегда все делают по-своему. Они обычно поступают как раз наперекор тому, что нам кажется правильным. Предположишь, что она пошла по одной дороге, на самом же деле она отправилась по другой. По-моему, Лиззи пошла по дороге через болото, поэтому я советую ехать по проезжей.
Это глубокомысленное замечание относительно слабого пола, по-видимому, не склонило Хеллея к выбору большой дороги. Он решил ехать по дороге через болото и спросил Сэма, когда они на нее выедут.
– Немножечко дальше, – ответил Сэм, подмигивая Энди. – Но я все обдумал, – добавил он очень серьезным тоном. – По-моему, мы напрасно решили ехать по этой дороге. Я никогда по ней не ходил, там не встретишь живой души; мы можем заблудиться и неизвестно куда в конце концов попадем.
– И все-таки я поеду именно по этой дороге, – объявил Хеллей.
– Я сейчас только вспомнил: мне говорили, что внизу у ручья сейчас нет проезда. Не так ли, Энди?
Энди не был в этом уверен. Он только слышал об этой дороге, сам же никогда по ней не ходил. Одним словом, он ни за что не отвечает.
Хеллей, считавший, что негры способны только лгать, имел обыкновение учитывать лишь бо́льшую или меньшую вероятность какого-нибудь утверждения. По его мнению, все говорило в пользу дороги, идущей через болото. Он полагал, что Сэм необдуманно сболтнул о ней сначала и сейчас всеми силами пытается отговорить его, чтобы не подвергать Элизу опасности.
Поэтому сразу, как только Сэм указал ему начало тропинки, Хеллей, не раздумывая, поехал по ней. Сэм и Энди последовали за ним.
Это и в самом деле была старая дорога, ведущая к реке, но уже много лет, после прокладки новой проезжей дороги, совершенно заброшенная. Примерно с час по ней можно было беспрепятственно ехать верхом, но дальше она была перегорожена заборами и изгородями. Сэму это было отлично известно, и он ехал, сохраняя на своем лице невозмутимое спокойствие. Энди же изредка охал и стонал, жалуясь, что дорога чересчур ухабистая и опасная для больной ноги Джерри.
– Вот что, – сказал наконец Хеллей. – Я вас хорошо знаю, и вы вашей болтовней не заставите меня отказаться от этой дороги. Поэтому – замолчать!
– Мастер вправе приказывать, – с жалостной покорностью проговорил Сэм. При этом он, однако, снова подмигнул Энди.
Сэм был в превосходном настроении. Он хвастал своим отличным зрением, ежеминутно оглядывался по сторонам. Временами он вскрикивал, уверяя, что видит женскую шляпу на верхушке дальнего холма, или спрашивал Энди, не кажется ли ему, что это Лиззи пробирается вон там, в глубине долины. Все эти замечания он делал именно тогда, когда дорога была особенно трудна и когда нельзя было гнать лошадей. Таким способом ему удавалось держать Хеллея в состоянии непрерывного напряжения.
Они ехали уже около часа, как вдруг дорога, спускаясь под уклон, уперлась в хозяйственный двор какой-то большой фермы. Кругом не видно было ни души: все рабочие, по-видимому, находились в поле. Но так как сарай стоял как раз поперек дороги, не подлежало сомнению, что ехать дальше в этом направлении было невозможно.
– Не говорил ли я раньше, что так будет? – произнес Сэм с видом оскорбленной невинности. – Как же приезжему господину лучше знать местность, чем человеку, который здесь родился и вырос!
– Негодяй! – крикнул Хеллей. – Ты это отлично знал!
– Да разве я не говорил, что знаю? – обиженно спросил Сэм. – Но вы не хотели мне верить. Я говорил мастеру, что дорога перегорожена и нам будет не проехать. Энди слышал, что я говорил.
Это трудно было оспаривать, и несчастному работорговцу оставалось только подавить кипевшее в нем бешенство. И все трое, сделав крутой поворот, поехали в сторону большой дороги.
Из-за всех этих промедлений преследователи добрались до поселка со значительным опозданием. Мальчик Элизы уже минут сорок как крепко спал, когда Хеллей со своими спутниками подъехал к таверне.
Элиза, стоявшая у окна, глядела в противоположную сторону, но зоркие глаза Сэма издали заметили ее. Хеллей и Энди отстали на несколько шагов. Минута была критическая. Но Сэм умудрился устроить так, что ветер сорвал с его головы шляпу. Он пронзительно вскрикнул, и крик этот привлек внимание Элизы. Она поспешно отступила в глубь комнаты, в то время как всадники пронеслись мимо окна и осадили своих коней у входа у харчевню.
Элиза, казалось, в это мгновение пережила тысячу жизней. Дверь из ее комнаты вела к реке. Схватив ребенка на руки, она бросилась вниз по ступенькам, ведущим к воде.
Хеллей заметил ее в то самое мгновение, когда она исчезла в прибрежных кустах. Он соскочил с лошади и, крикнув Сэму и Энди, чтобы они следовали за ним, бросился за беглянкой, как охотничья собака в погоне за дичью.
Ноги Элизы словно не касались земли. В одно мгновение она очутилась у самой воды. Хеллей преследовал ее по пятам. Но воодушевленная порывом, овладевающим человеком только в минуту страшного отчаяния, она, дико вскрикнув, перескочила через мутный поток, отделявший лед от берега, и очутилась на ближайшей льдине. Это был невероятный прыжок, возможный только в порыве безумия или отчаяния.
Хеллей, Сэм и Энди инстинктивно вскрикнули, когда она прыгнула.
Большая зеленая льдина покачнулась и затрещала под ее тяжестью, но она ни на мгновение не остановилась. Все с тем же диким криком, напрягая все силы, она продолжала свой путь, перепрыгивая со льдины на льдину.
Спотыкаясь, делая страшные прыжки, скользя и снова подымаясь, она несется дальше и дальше… Она теряет башмак… Чулки свисают клочьями, кровавые следы отмечают каждый ее шаг, но она ничего не видит, не чувствует… Наконец, будто в туманном сне, она различает перед собой берег, какой-то человек спешит ей навстречу и помогает подняться по откосу…
– Ты смелая девушка, кто бы ты ни была! – вскрикнув от удивления, проговорил неизвестный.
Элиза взглянула на него и узнала знакомого фермера.
– О мистер Саймс, спасите меня, умоляю вас, спасите, спрячьте меня! – воскликнула Элиза.
– Как? Что я вижу? Да ведь это служанка Шельби!
– Мой сын… этот мальчик… его продали. Вон там стоит его хозяин, – показывая на противоположный берег, проговорила Элиза. – О мистер Саймс, ведь у вас самого есть мальчик!..
– Да, есть, – сказал Саймс, с грубоватой ласковостью помогая ей взобраться на берег. – Но, кроме того, ты храбрая девчонка, а я ценю смелость, где бы я ее ни встречал.
Поднявшись на откос, Саймс остановился.
– Я охотно бы помог тебе, – сказал он, – но я не знаю, куда мне тебя деть. Самое большее, что я могу сделать, это посоветовать тебе: пойди туда. – Он указал ей на большой белый дом, расположенный несколько в стороне от главной улицы поселка. – Пойди туда. Люди там хорошие, и они помогут тебе, у них есть опыт в таких делах.
– Благодарю, благодарю вас! – с глубоким чувством сказала Элиза. Прижав к груди ребенка, быстрыми, твердыми шагами она двинулась дальше.
Саймс поглядел ей вслед.
«Ну, Шельби, пожалуй, не сочтет это за добрососедскую услугу, – подумал он. – Что ж, если ему когда-нибудь при подобных же обстоятельствах попадется какая-нибудь из моих негритянок, пусть отплатит мне той же монетой. Я не буду в претензии. И почему это я обязан заниматься ловлей чужих невольников?»
Так рассуждал этот небогатый житель Кентукки, плохо осведомленный о законах своей страны. Но именно эта неосведомленность и заставляла его поступать так, как подобает благородному человеку. Знай он несколько лучше американские законы, он, вероятно, поступил бы иначе.
Ошеломленный, стоял Хеллей и смотрел, пока Элиза не исчезла из виду, достигнув противоположного берега. Тогда только он с растерянным видом повернулся к Сэму и Энди.
– Вот так история! – молвил Сэм.
– В этой девке сидит дьявол! – злобно крикнул Хеллей. – Она прыгала, как дикая кошка!
– Н-да, – протянул Сэм, почесывая голову, – надеюсь, мастер не заставит нас переправляться по этой дороге. Боюсь, у меня не хватит ловкости. – Сэм весело хихикнул.
– Смеешься?! – прошипел Хеллей.
– Да простит меня бог, мастер, – сказал Сэм, давая наконец волю своей долго скрываемой радости. – Не могу удержаться от смеха. Так потешно было глядеть, как она скачет, – лед трещит, а она перепрыгивает с одной льдины на другую: плум… бум… хлоп!.. Господи, какие прыжки!..
Сэм и Энди захохотали так, что слезы ручьем текли у них по щекам.
– Я научу вас смеяться по-другому! – завопил Хеллей, и хлыст его засвистел над их головами.
Оба присели, спасаясь от ударов, затем с криком бросились вдоль берега и вскочили на лошадей раньше, чем он успел их догнать.
– До свиданья, мастер! – крикнул Сэм с самым серьезным видом. – Боюсь, что миссис будет беспокоиться о Джерри. Мастеру Хеллею мы все равно сегодня уже не понадобимся. Да миссис и не позволила бы, чтобы мы с нашими конями переправлялись по «Элизиному мосту»!
Толкнув Энди в бок, Сэм пустил лошадь рысью. Энди последовал за ним.