VIII
Настал вечер. Сыновья Хачо вернулись уже с полевых работ. В углу комнаты мерцала сальная свеча, бросая вокруг тусклый свет. Старик и сыновья сидели за ужином и молча ели; по временам только глава дома прерывал тишину. Весенний свежий воздух наполнял комнату приятной прохладой, издали доносилось блеяние возвращавшихся с пастбищ овец. Невестки Хачо занимались приготовлением ужина. Они еще ничего не ели и должны были ужинать после всех. Дети же, уставшие от игр и беготни, легли спать без ужина.
Трапеза кончилась, каждый ушел по своим делам. Нужно было смотреть за скотиной, поливать ниву, потому что очередь пользования общественной водой была в этот день за ними, надо было идти на мельницу смолоть пшеницу, словом, было еще много работы.
Хачо еще не вставал с места, а старший сын его, Айрапет, набивал чубук для отца. Оба угрюмо молчали, точно в эту ночь дух печали опустил свои черные крылья на спокойные сердца обитателей этого дома
– Сколько муки увезли курды? – спросил наконец старик, курнув раза два из чубука.
– Ровно двенадцать возов, – угрюмо ответил сын.
– Ведь бек просил десять.
– У них мешки большие, наполняли доверху, точно заплатили наличными деньгами. Проклятые!
– А на чьих волах увезли?
– На наших. Благодарите бога, если возвратят волов – я боюсь, чтоб они не съели их вместе с мукой.
– Этого бек не позволит.
– А разве мало было таких случаев? По правде говоря, мне не особенно жаль денег и двенадцать возов муки, меня возмущает другое, – отдав им даром хлеб, мы же сами должны еще доставить его нашими волами! Что же это за наказанье божье! Я не знаю, до каких пор будут грабить нас эти курды! Приходят, уносят и уносят все без конца; всего требуют без совести, без стыда, точно бог создал нас кормильцами их.
– Неужели ты не знаешь, что это так, – ответил старик, крепко затянувшись, будто хотел табачным дымом потушить свой гнев – Что мы можем сделать! Если не отдавать волей, они отымут силой. Все же лучше, что они грабят с просьбой, во имя дружбы.
– Мы сами научили их этому разбою, – ответил сын – Мы можем не давать им ничего, тогда они вынуждены будут сеять и потом добывать свой хлеб; но мы учим их лени и жить на наш счет.
– Это верно, но нам очень трудно уничтожить то, – печально возразил отец, – что установлено на наше несчастье нашими дедами. Мы пожинаем горькие плоды, посеянные их глупостью. Послушай, сын мой, я знаю, что в твоем сердце кипит ненависть; я знаю, что рабство слишком возмущает тебя, но все-таки спрашиваю тебя. что мы можем предпринять? Какими средствами? Если мы перестанем исполнять их требования, то наживем себе врагов, и тогда, смотришь – возьмут да и угонят все наши стада овец. Кому жаловаться? Кто услышит нас? Те, которые призваны уничтожать зло и защищать правду, – все разбойники, начиная с вали и паши до последнего мюдира7 и каймакама8. Разбойники живут как братья. Они, как говорится, «собака собаке – родня». Ты сам слышал, что эрзерумский вали вместо того, чтобы заковать в цепи разбойника Фаттах-бека, подарил красивого коня этому злодею, наводнившему целый край кровью и слезами Если вали поступает так, то к кому же нам обращаться с жалобой? Остается один бог, но он нас не слышит, вероятно, мы сильно согрешили перед ним. Айрапет слушал молча. Старик продолжал.
– На нас, армян, наложено божеское проклятие. Мы сами своими же руками разрушаем свои дома: раздоры, ненависть, вражда и другие пороки свили себе гнездо в наших сердцах, и мы несем наказание за эти грехи. Если б у нас было единодушие и мужество, что бы мог сделать с нами этот ленивый и глупый курд?
Хачо попросил разжечь ему чубук, и сын, подав огня, заговорил.
– Отец, нас шестеро братьев, достаточно было одного твоего знака, и мы сейчас же прогнали бы Фаттах-бека с его тридцатью всадниками, и они не посмели бы больше врываться к нам так нахально.
– Знаю, сын мой, но какая польза от этого? Вы подрались бы с ним, быть может, многих бы убили, а завтра налетела бы целая орда курдов и сравняла бы наш дом с землей. Кто из армян явился бы к нам на помощь? Никто! Пожалуй, нашлись бы и такие, которые обрадовались бы этому. Такое наш брат. Курды не такие. Если случайно убьют курда, то целое племя мстит за пролитую кровь, у них развито единодушие. Они как бы все члены одного семейства. А у нас разве есть такое единство? Всякий тянет свою лямку и думает только о себе, до другого ему дела нет; пусть будет что будет – ему нет времени заботиться о соседе. Какое ему дело до других, если сам он спокоен, если никто его не трогает? Глупцы! Они не понимают, что каждый существует для всех, а все для каждого.
Старик Хачо нигде не учился и книг не читал, но жизненный опыт научил его многому. Его природный ум развился в водовороте жизни, поэтому в рассуждениях старика были такие истины, которые доступны лишь людям, глубоко изучившим условия человеческой жизни.
– Обстоятельства поставили нас в такие условия, – продолжал он, – что мы иначе не можем существовать; мы вынуждены работать и нашим трудом кормить врага. Другого выхода нет. Мы должны жить в дружбе с нашими грабителями. Хоть и верно, что Фаттах-бек грабит нас, но мы не можем отказаться от его дружбы, как бы она ни была фальшива.
– Почему? – спросил сын.
– А потому, что будучи в дружбе с крупным разбойником мы избавляемся от мелких. Ведь все они связаны между собой. Вот потому-то всякая наша пропажа, будь это овца или вол, немедленно разыскивается Фаттах-беком и возвращается нам.
– Что за польза? – ответил Айрапет. – Фаттах-бек дает нам яичко, а взамен берет лошадь. Он не позволяет другому курду отнять у нас овцу, а сам в случае надобности берет сотни золотых. Он смотрит на нас, как на дойную корову, и бережет для того, чтобы самому пользоваться хорошим молоком.
– Все это правда, сын мой, я все понимаю, – ответил Хачо. – Но нужно понять и то, что армянин унаследовал такой способ самосохранения от предков. Я, конечно, не читал, что пишут в книгах, но монах из монастыря Уч-Килиса рассказывал мне, что когда Неприятель нападал на нашу землю, армяне, вместо того, чтобы встречать неприятеля огнем и мечом, выходили к нему с дорогими подарками и с кошельками, полными золота. Как видишь, они научили нас не казнить врага, а задабривать. Они научили нас жертвовать своим имуществом ради спасения своих голов.
– Так неужели продолжать веками ошибки наших дедов? – перебил его сын.
– Очень трудно исправить разом ошибки, которые совершались веками: нужно столько же времени для их исправления. Попробуй-ка дать понять народу, что с врагом можно обращаться иначе, что тело у него не железное и он такой же смертный, как и мы, и что если он приходит грабить нас с оружием в руках, то можно и защититься оружием, – словом, прочти ему целую проповедь на эту тему – и ты думаешь, поймет тебя кто-нибудь? Тебя сочтут сумасбродом и осмеют. Понятия, которыми народ руководствуется в жизни, унаследованы им от дедов.
Сын не знал, что ответить старику, ибо находил в словах его неопровержимые истины. Но все же он думал о способах борьбы с предубеждениями народа, а потому спросил:
– Хорошо, скажем, наши деды шли этим путем, и мы невольно следуем их примеру. Но неужели мы не должны изменить этого пути, если видам, что он ведет нас к погибели? Не время ли сказать народу, что он в заблуждении?
– Надо, но кто должен это сделать? Это дело тех людей, которые взяли на себя обязанность учить народ, открывать ему глаза и указывать новый путь. Это обязанность монахов, священников, но они проповедуют одно: « Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Кроме них, то же самое должны сделать и учителя наших детей, но во всем нашем крае нет ни одного порядочного учителя…
– С этим я не согласен, отец, – ответил сын. – Почему же курд, у которого нет ни священника ни учителя, знает, как обращаться с людьми? Кто дал ему понять, что человек без оружия похож на слепую курицу, которую всякий без труда зарежет?
– У курда нет ни священника, ни монаха, ни учителя, но у него есть шейх, шейх, хотя и лицо духовное, но и он также носит оружие и с народом своим идет грабить имущество безоружных людей. Никогда он не говорит, что такой поступок – грех. А что проповедуют наши священники?..
Сын молча слушал.
– Во всех этих несчастьях, – продолжал Хачо, – есть одно утешение: сколько бы курды ни воровали нашего добра, как бы ни грабили нас, все же наши амбары полны, а у курда и хлеба нет.
– Знаешь, отец, поговорку: «Вор не может построить себе дом и за то разрушает дома другого». Курд не пашет, не сеет, не жнет и, не имея хлеба, вечно голоден, а потому старается лишить хлеба и армянина, отнимая его силой. Ты не бери в пример наш дом, а подумай, отец, сколько есть армян, обнищавших из-за грабежа курдов.
– Ты прав, сын мой, но не забывай, что этим они нас не уничтожат. Между тем сам курд, как волк, вечно будет голоден. Он вынужден всегда охотиться, а охота ведь не постоянно бывает удачна.
– А по-моему, – ответил сын, – для того, чтобы бороться с волками, нужно иметь волчьи зубы и когти.